Ищущий убежища

Глава двадцать первая, в которой коронер Джон принимает исповедь

Коронер Джон подтащил стул, на котором недавно сидел епископ, к алтарю Святого распятия и сел, готовый вести переговоры с беглецом. За прошедшую ночь, в течение которой он едва не погиб от удара кистеня и бился на мечах не на жизнь, а на смерть, спать ему почти не пришлось, и усталость начинала сказываться.

– Значит, вы решили не сдаваться на милость шерифу? – начал он обыденным тоном.

Мужчина из Питер-Тейви еще глубже вжался в нишу и снова затряс головой:

– Никогда! Лучше я повешусь на этом окне! – Он драматическим жестом указал на центральную перекладину в небольшом оконном проеме над ними.

– Было бы неплохо – нам и работы меньше, и расходов, – обронил Гвин. – Я с радостью принес бы веревку.

Джон склонился ближе к скорчившемуся в углу человеку:

– Я должен сообщить вам некоторые положения, касающиеся прибежища на соборной территории. Добравшись сюда, вы смогли избежать ареста. Тот факт, что вы пустились в бегство и обратились в церковь для защиты, станет дополнительным доказательством вашей вины, когда дело дойдет до суда, который, уверяю вас, будут проводить королевские судьи, а не шерифские.

После ухода шерифа и епископа с сопровождавшей его свитой к де Бонвиллю, похоже, отчасти вернулась его обычная самонадеянность:

– Только не надо говорить мне, что бегство является доказательством вины, коронер! Продажность судов в этой стране не одного невиновного человека заставляла убегать, чтобы скрыться отложных обвинений.

Джон не был расположен вступать с ним в дискуссию.

– Может быть, это предстоит решить суду. В любом случае вы получили защиту, которую искали. – Он пригвоздил молодого человека стальным взглядом, даже не пытаясь скрыть свое откровенное презрение к убийце и трусу. – Но защита церкви дает вам всего сорок дней неприкосновенности, не забывайте. – Сгорбленный Гервез, не шевелясь, смотрел на него, словно загипнотизированная удавом крыса. – По прошествии сорока дней вы больше не будете получать пищу и воду, все выходы будут перекрыты, и вам останется либо выйти из собора, либо подохнуть здесь. – Он указал пальцем в сторону де Бонвилля. – А оказание помощи после окончания сорокадневного срока считается преступлением и подлежит наказанию, так что на сочувствие можете не рассчитывать.

Гвин не смог удержаться от того, чтобы не запустить в негодяя своим камнем.

– К тому же, если ты выйдешь из собора через сорок дней, любой человек имеет право прикончить тебя на месте – предпочтительно отрубить голову.

– А мне придется провести короткое дознание на месте, – добавил коронер, стремясь сохранить бразды правления процедурой в своих руках. – И моей законной обязанностью станет доставка отрубленной головы в тюрьму замка.

Архидиакон Джон де Алекон по должности должен был проявить большее сочувствие, нежели оба воина, поэтому он приблизился к Гервезу и заметил:

– Однако существует одна альтернатива, о которой коронер несомненно сообщит вам.

Одетый в черный плащ Джон откинулся на спинку кресла и сложил руки на груди. С некоторой неохотой он принялся рассказывать Гервезу, каким образом тот может избежать справедливого наказания.

– Вы можете покаяться, отречься от Англии, покинуть землю королевства и не возвращаться до окончания правления короля Ричарда. Все ваше имущество будет конфисковано, включая одежду, которая сейчас на вас.

– Разумеется, вы лишаетесь в этом случае унаследованного вами поместья Питер-Тейви, – снова вмешался архидиакон. – Если король уже успел утвердить вас в праве наследства, тогда оно будет конфисковано в пользу королевской казны. – Худое, аскетическое лицо де Алекона было искренним и сосредоточенным, как у учителя, читающего урок ученикам. – Таким образом, вы никоим образом не можете получить материальную выгоду от совершенного убийства, поскольку имение изначально вам не принадлежало.

Оказывается, де Алекон отлично подкован не только в церковных, но и в светских законах, подумал Джон.

– Однако, учитывая тот факт, что король не утвердил вас в наследстве, я полагаю, что новым лордом поместья Питер-Тейви станет Мартин, если, конечно, ему удастся отстоять свои права перед кузенами. Впрочем, это вас уже не касается.

Гервез слушал то, что по очереди говорили ему мужчины, охваченный противоречивыми чувствами. Перечисление всех лишений, включая нижнее белье, не произвело на него впечатления, ибо все его мысли были заняты открывшейся возможностью избежать виселицы. Разумеется, он слышал о принципе отречения, однако, как и большинство людей, никогда ранее не интересовался подробностями, так как в этом не было необходимости.

– Я отрекаюсь! – возбужденно воскликнул он. – Что я должен сделать?

Джон принялся описывать процедуру, являющуюся одним из вариантов развития событий после обращения с просьбой предоставления прибежища.

– Сначала вы должны признать свою виновность перед присяжными в той форме, в которой я вам скажу это сделать.

– Но я ни в чем не виновен!

– Тогда и отречься вы не можете. У вас есть возможность сдаться сейчас или выйти за дверь и погибнуть – или можете сгнить здесь по прошествии сорока дней. Выбор за вами.

От страха и усталости Гервеза пробирала дрожь.

– Похоже, у меня нет выбора, – в отчаянии пробормотал он.

– Вы снимете одежду, – бесстрастно продолжал Джон, – которая будет конфискована и продана. Вы получите одеяние без пояса из грубой мешковины, вам дадут два полена, из которых вы собственными руками должны соорудить крест.

– Де Бонвилль, – зазвучал голос архидиакона, – на всем протяжении пути, который вам нужно будет пройти, вы должны держать крест перед собой, чтобы показать людям, что вы – преступник и грешник, к которому Святая церковь проявила снисхождение.

Джон вернулся к описанию официальной процедуры, которую обязан был сообщить каждому потенциальному отреченцу:

– Всем встречным людям вы должны сообщать, что вам предстоит совершить путешествие, направление и маршрут которого определю я, – он сделал паузу. – Итак, вы все еще хотите отречься или, может, предпочтете сдаться?

Сомнений у де Бонвилля не было: в противном случае его ждала смерть – с судом или без суда.

– Я готов отречься. Как только все будет готово.

Ритуал должен был состояться на следующий день, как только соберется необходимое количество присяжных. Для отрекающегося должны были сшить из двух кусков дерюги хламиду и найти на местной свалке пару кусков дерева, чтобы Гервез, связав их вместе, сделал грубый крест.

Под вечер тяжелого дня, проведя дознание по поводу обвинения в изнасиловании и еще одного не приведшего к смертельному исходу нападения, Джон перед тем, как направиться на ужин к Матильде, в сумерках устало забрел в таверну «Буш». В постоялом дворе посетителей было еще не очень много, и Неста присела рядом с ним за той самой перегородкой, которая скрывала компанию подслушивающих беседу заговорщиков из Питер-Тейви.

– Похоже, мерзавцу все-таки удастся избежать возмездия, – обронил Джон, поглаживая рукой умиротворяющую пухлость бедра хозяйки постоялого двора.

Рыжеволосая женщина облегченно вздохнула:

– Зато меня радует, что нам не придется появляться на суде в качестве свидетелей. Особенно если учесть, как народ будет пялиться на любовницу коронера, замешанную во всей этой истории. Вряд ли такое зрелище пошло бы на пользу вашим семейным отношениям, сэр коронер! – Как всегда, Неста смотрела на вещи с практической точки зрения.

К ним приковылял старик Эдвин, чтобы наполнить кувшины. После вчерашних ночных событий и волнений он выглядел на десять лет моложе.

– Здорово вы разделались с ним, капитан, – прохрипел он, тяжело дыша. – Знай я, что он так близко, пришел бы с топором к вам на помощь.

Он захромал прочь, бормоча что-то себе под нос, а Неста подвинулась ближе к Джону, и оба они замерли, греясь в тепле пылающих перед ними поленьев.

– После отречения – куда ему придется идти? – спросила Неста.

– Смотря куда я решу послать его. Говорят, некоторые из коронеров – потому что в нескольких графствах коронеры существовали и до сентября – посылали тех, кто отрекся, в путешествие через всю страну.

– А ты что собираешься сделать? – не отставала она.

– Да я еще не решил. Но чем более долгий путь им предстоит, тем выше вероятность того, что их убьют по дороге.

– А я думала, ты обрадуешься, если узнаешь, что ему перерезали глотку, – сказала она.

Джон медленно вздохнул, выпуская воздух через усы.

– С одной стороны, мне обидно, что он разминулся с виселицей, но закон есть закон. Мало кто из отрекшихся живьем прибывает в конечный пункт – большинство из них бросают крест за первым же поворотом дороги и скрываются в лесах, подаются в разбойники. Многие погибают от рук жаждущих мщения родственников.

– Неужели им позволено мстить? – нахмурилась Неста, прихлебывая эль.

– Разумеется, нет, если отрекшийся придерживается указанного ему пути. Но кто знает, что произойдет, когда он скроется из поля зрения? Говорят, в Палатайне, в графстве Дарем, епископ отправляет целый эскорт, который сопровождает отрекшегося до тех пор, пока он не покинет их территорию, – только не представляю, чтобы наш любимый шериф пошел на такие затраты или проявил такую заботу.

– А можно мне прийти завтра посмотреть на процедуру отречения? – попросила она разрешения.

– Почему бы и нет? – Джон наградил Несту одной из своих редких усмешек. – По-моему, все остальные в городе такого зрелища не пропустят.

В полдень следующего дня кафедральный колокол оповестил горожан, и на соборном дворе собралась огромная толпа. Была среда, поэтому другого развлечения – повешения, которое могло бы соперничать с предстоящим зрелищем, не намечалось, и несколько сотен человек из пятитысячного населения Эксетера собрались у западного фасада огромного здания, чтобы полюбоваться тем, что будет происходить.

Джон заметил среди зрителей Несту. Чуть раньше, за ранним завтраком, он был удивлен заявлением Матильды о том, что и она собирается почтить процедуру своим присутствием. Он так и не понял, хотелось ли ей присутствовать из чистого любопытства или же было приятно лицезреть мужа в центре всеобщего внимания.

Несмотря на то что де Бонвиллей, проживавших в дальних краях по другую сторону Дартмура, в городе знали не очень хорошо, тот факт, что норманнский джентльмен оказался в столь позорной ситуации, стал дополнительной приманкой для зевак. Хотя само понятие прибежища в церкви имело религиозные корни, церемония носила мирской характер, и присутствовавшие клерикалы держались в сторонке. Епископ решил воздержаться от участия в действе, однако в дверном проеме западного фасада стояли архидиакон и регент, следя за тем, чтобы все формальности были соблюдены.

Бросалось в глаза и отсутствие шерифа. Единственными представителями закона и порядка, если не считать самого коронера, являлись сержант и несколько вооруженных стражников. Взгляды всех собравшихся были прикованы к Джону и человеку, готовящемуся к отречению.

Когда колокол пробил полдень, коронер вывел из северной башни поникшую фигуру и повел ее через неф к дверям собора. Мощная центральная дубовая дверь собора открывалась только по большим праздникам или же для редких визитов архиепископа или короля, поэтому они вышли из здания через одну из боковых дверей.

След в след за беглецом шагал Гвин из Полруана, который, судя по выражению лица, надеялся, что преступник попытается сбежать, как только они покинут пределы запретной для ношения оружия территории собора, чтобы одним ударом меча разрубить его напополам. Впрочем, поскольку в ближайшее время Гервеза ожидало освобождение из-под стражи и дальнее путешествие по тракту, в попытке бегства вряд ли был какой-то смысл, и Гвину пришлось довольствоваться тем, что он с угрожающим видом шел сзади, время от времени награждая де Бонвилля тычком в спину. Позади, неся сумку, в которой содержались письменные принадлежности, трусил Томас де Пейн.

Одежду, в которой Гервез был накануне, уже конфисковали для последующей продажи, и теперь на преступнике была бесформенная хламида из мешковины, рваный нижний край которой доставал до лодыжек. Он шел босиком, его длинная курчавая шевелюра исчезла – Гвин вдруг вспомнил, что отрекающихся полагается стричь, хотя это отнюдь не соответствовало действительности, – и череп Гервеза покрывали клочья неровно обрезанных волос, что выглядело намного хуже, чем если бы его попросту остригли наголо. Насколько Джон знал, в правилах отречения ничего не говорилось о необходимости обязательной стрижки, но он был не в силах лишить Гвина удовольствия хоть немного отомстить человеку из Питер-Тейви.

Когда они показались в дверях, толпа разразилась криками, и в их сторону полетели гнилые овощи. Поскольку опасности оказаться перепачканными подвергались, скорее, официальные лица, чем преступник, сержант прикрикнул на толпу и раздал несколько ударов затянутой в перчатку рукой. По такому случаю он был в парадной амуниции – в кольчуге до колен и круглом шлеме с защищающей нос пластинкой.

Толпа тут же притихла, проглотив оскорбления, и коронер приступил к церемонии. Гвин собрал дюжину мужчин в качестве присяжных, и они выстроились двойным полукругом за спиной Джона, готовые выслушать признание Гервеза. К группе присоединились и два священника из кафедрального собора.

– На колени перед королевским коронером! – выкрикнул Гвин.

Несчастный де Бонвилль опустился на землю. Унижение его было еще более болезненным, учитывая еще недавнее занимаемое им положение в обществе – добротная одежда, кони, деньги, подъем по аристократической лестнице на ступеньку-другую выше тех, кто его окружал.

– Сейчас вы покаетесь передо мной в совершенных вами преступлениях, – раздался хриплый голос Джона. – Признание не будет принято, если покаяние будет неполным или неискренним.

В этот момент регент, опередив архидиакона, произнес новое предупреждение о вечном проклятии:

– И милосердие церкви, а, возможно, и отпущение грехов в будущем, тоже зависит оттого, насколько полным и сердечным будет раскаяние.

Запинаясь на каждом слове, де Бонвилль неохотно повел свой рассказ.

Все началось много месяцев назад, когда прибывший из дальних земель солдат привез в Питер-Тейви новости о Хьюберте и сообщил, что тот в скором времени собирается домой.

– Мы думали, что Хьюберт погиб в Палестине или по дороге домой, – пробормотал его брат. – Многие из тех, кто брал на себя крест, не возвращались домой, поэтому все считали меня настоящим наследником звания и имения отца. – Его раздраженный и упрямый голос зазвучал громче, поднявшись почти до истерического визга. – Когда отца разбил паралич, я управлял имениями, занимался делами, так что наследство должно было стать моим по праву. Я заработал его за три года отсутствия Хьюберта.

Гервез, который всегда завидовал старшинству брата и страдал от его высокомерного отношения, понял, что его планы на получение отцовского наследства превращаются в пыль. Оставалась лишь очень слабая надежда на то, что Хьюберт не выживет во время обратного путешествия. Действительно, гораздо больше крестоносцев становились жертвами болезней и других опасностей, поджидавших их на пути, чем погибало от оружия магометан. Гервез признался, что часто разговаривал с Болдуином, своим сквайром и наперсником, на все лады обыгрывая вероятную смерть брата. Постепенно мечты превратились в навязчивую надежду на то, что со старшим братом произойдет какой-нибудь несчастный случай, хотя обоим казалось, что они, со своей стороны, вряд ли способны сделать что-либо, чтобы чаяния Гервеза стали реальностью.

Затем, по чистой случайности, около восьми недель тому назад Болдуин побывал в гостях у своей знакомой в Сэмпфорд-Спайни и услышал там, что в таверне остановился человек, возвратившийся домой после похода в Святую землю. Желая узнать, не привез ли тот свежих новостей о Хьюберте де Бонвилле, Болдуин разыскал прибывшего и был потрясен, узнав, что Эльфгар является слугой и сквайром Хьюберта. Он направлялся в Питер-Тейви, чтобы объявить, что его хозяин находится в Саутгемптоне и примерно через две недели прибудет домой.

– Болдуин не рассказал сквайру, кто он такой. Он тут же примчался домой и сообщил мне о своем открытии, – заявил Гервез лишенным интонации безнадежным тоном.

После нескольких часов лихорадочного обсуждения они решили, что Эльфгар не должен добраться до поместья со своим известием. Хотя сэр Арнульф вряд ли был бы в состоянии что-либо понять, Мартин, двоюродные братья, да и все другие обитатели поместья прослышали бы о скором прибытии Хьюберта, и тогда ни о какой неожиданности не могло быть и речи.

К этому времени Гервеза прорвало, и в приступе самобичевания он рассказывал обо всех печальных подробностях заговора. Стоя на коленях в грязи, он продолжал исповедь, каждое слово которой жадно ловили присяжные и добрая часть населения Эксетера. Гервез говорил без умолку, голосом, который то становился монотонным, то дрожал от избытка эмоций.

– Мы решили убить Эльфгара и любым образом помешать приезду Хьюберта домой, хотя сделать это было гораздо труднее.

Болдуин знал, что сакс намеревался выехать из Сэмпфорд-Спайни на следующий день, дождавшись, пока пройдет хромота слегка повредившей ногу лошади.

– Я дал сквайру денег, и вскоре он нашел какого-то нищего разбойника, попрошайничавшего на опушке леса неподалеку от Тейвистока. За пару марок разбойник согласился помочь ему избавиться от сакса. – При этих словах по передним рядам толпы пробежал ропот негодования.

– Болдуин и нанятый им разбойник устроили засаду, поджидая Эльфгара на дороге, ведущей из Сэмпфорд-Спайни.

Вдвоем они без труда стащили его с лошади и ударили ножом, затем Болдуин перерезал ему горло. Они погрузили тело на лошадь и отвезли его к ближайшим скалам, где и спрятали в расщелине.

Его голос вдруг взвился в попытке жалобного самооправдания:

– Я тут ни при чем, меня там не было, я находился за много миль оттуда, в своем поместье. Это Болдуин настоял, говорил, что ничего другого нам не остается. Если бы я не стал лордом Питер-Тейви, он бы так и остался слугой, ни за что бы не поднялся при Хьюберте, который всегда его недолюбливал и наверняка назначил бы управляющим кого-нибудь из своих любимчиков.

Коронер Джон не выдержал:

– Вы, жалкий мерзавец, смеете утверждать, что вы ни при чем? Не вы ли вручили деньги собственному слуге, чтобы тот нанял убийцу? Единственное, в чем вы можете сознаться, – это трусость, а не невиновность!

Гервез уронил голову от стыда, но не оставил попыток оправдаться:

– Мы всего лишь хотели избавиться от какого-то телохранителя, сделать что-то, чтобы задержать новость о возвращении брата до тех пор, пока не возникнет какой-нибудь план. Мы не собирались убивать Хьюберта. Мне казалось, я смог бы организовать похищение, чтобы позднее доставить его в Ирландию или Бретань, где с ним мог произойти несчастный случай.

Джон дал ему пинка подошвой сапога, и свалившийся в грязь негодяй даже не попытался встать.

– Вы не только лжец, но и мерзавец! Вы помышляли о том, как убить Хьюберта, с самого начала. Потому что другим способом вы никак не завладели бы отцовским наследством. Но что случилось потом?

Неуклюже опираясь на сделанный им крест, Гервез поднялся с земли, но остался сидеть на корточках. Он казался настолько несчастным, что Несте стало почти жаль его, и, чтобы избавиться от этого чувства, ей пришлось напомнить себе, что перед ней братоубийца.

– Этот дурак Болдуин, – забормотал де Бонвилль, – не смог удержаться и прихватил кинжал Эльфгара. Потом они увели лошадь сакса подальше в болота, сняли с нее сбрую и отпустили на все четыре стороны.

– А куда подевался разбойник со своими тридцатью сребрениками? Или разбойника вы придумали, чтобы отвести вину от себя? – спросил коронер.

Де Бонвилль неистово затряс головой:

– Нет, я его не выдумал, он был– пока Болдуин не убил его!

Джон воздел руки в отчаянии. В черном плаще он смахивал на огромную летучую мышь, распростершую крылья над скрючившимся у его ног человеком.

– Матерь Божья, еще один труп! И где он?

Гервез торопливо открестился от нового убийства.

– Вот видите, теперь вам понятно, каким подлецом был Болдуин? – Его слова находились в резком противоречии с той заботой, которую он проявлял к сквайру ранее. – Я об этом ничего не знал, и только позже он сказал мне, что посчитал разумным избавиться от свидетеля.

– Где и когда? – мрачным тоном спросил коронер. Несостоявшийся лорд поместья Питер-Тейви пожал плечами:

– Болдуин не рассказывал подробностей, просто сообщил, что напал на бродягу неожиданно где-то в безлюдном месте и проткнул мечом насквозь. Правда, добавил, что можно не опасаться, никто труп не обнаружит, потому что он сбросил его в заброшенную шахту.

Гвин из Полруана едва сдерживался, будучи не в силах более слушать историю бесконечных убийств и предательств.

– И я готов поклясться, что ваш благородный сквайр не забыл прихватить политые кровью деньги из кошелька убитого им разбойника перед тем, как сбродить того в шахту!

– И как же ты, мерзавец, нашел потом своего брата? – спросил Джон, которого, по мере того, как продолжался рассказ де Бонвилля, все сильнее охватывала ярость.

Присяжные и те из зрителей, которые слышали, о чем шла речь, или выясняли у стоящих впереди них, тоже с трудом сдерживали чувства. Несмотря на старания стражников поддержать порядок, все чаще и чаще раздавались злые выкрики и проклятия. Джон подумал, что если сейчас отдать Гервеза толпе, то она тут же разорвет его на части или повесит на ближайшем дереве.

По-видимому, де Бонвилль также почувствовал настроение толпы, потому что подполз к коронеру на коленях, ища у него защиты.

– Я не убивал брата! – продолжил он. – Я даже не видел его. Это все Болдуин. Он отправился в Саутгемптон. Эльфгар упомянул день, когда Хьюберт собирался покинуть город, и Болдуин выехал чуть раньше. Это он его убил, рассчитывая, что после получения наследства я повышу его в должности и одарю деньгами.

Джон испытывал отвращение к пресмыкающемуся перед ним человеку. В насилии как таковом ничего необычного не было, но хладнокровный план Гервеза, предусматривавший убийство родного брата, не шел ни в какое сравнение с обычным разбоем.

– Жалкий червь, ты с таким же успехом мог сам вонзить нож ему в сердце! – закричал он.

Подошедший Гвин прошептал что-то ему на ухо. Коронер медленно повернулся и бросил испепеляющий взгляд на трясущуюся у его ног фигуру в мешковине.

– Судя по ранам на теле вашего брата, на него напали, по меньшей мере, два человека… и вы утверждаете, что вас там не было?

Гервез затряс головой, почти уткнувшись лицом в землю.

– Болдуин и в этот раз нанял себе в помощь какого-то разбойника. Сначала он специально отправился в Саутгемптон, чтобы найти пособника; тот человек должен был выследить Хьюберта, поскольку мой брат хорошо знал Болдуина. Найти его оказалось нетрудно, но затем Болдуину и его помощнику пришлось ждать, пока брат уедет из Саутгемптона, чтобы последовать за ним.

В задних рядах зрителей возникло какое-то волнение.

– А вот и тот, кто может подтвердить истинность всего сказанного – сам преступник!

Повествование Гервеза было прервано криком, донесшимся из-за спин зрителей. Толпа расступилась, освобождая путь для нескольких стражей и констебля замка Ружмон.

За констеблем, подталкивая в спину понурую фигуру с кандалами на запястьях и лодыжках, шагал еще один человек. Пленником был мужчина, на правой руке которого не хватало двух пальцев.

После того, как шум утих, Ральф Морин присоединился к стоящей внутри группе и остановился рядом с коронером, упершись руками в бока.

Неббу, а это был именно он, заставили опуститься на колени в грязь, возле Гервеза, что стало последним штрихом в унижении де Бонвилля: норманнский аристократ, опустившийся до одного уровня с лишенным всякой совести и чести беглым преступником.

– Мы на эту пташку наткнулись по чистой случайности, коронер, – спокойным тоном поведал Морин. – Сегодня рано утром неподалеку от Северных ворот он напал на торговца, отобрал у того кошелек и попытался сбежать. К большому для него сожалению, сын торговца его заметил и поднял в погоню торговавших по соседству людей. Его поймали раньше, чем он успел добежать до опушки леса за Сент-Дэвидом.

Коронер протянул руку, схватил преступника за волосы и отвел его голову назад, чтобы взглянуть в его нахальное лицо:

– Слишком часто твое имя всплывает в этом деле, Небба! Вайдкоум, Саутгемптон… но я подозреваю, что сегодня ты появляешься в последний раз.

Морин ударил бывшего лучника носком сапога по ребрам.

– Те, кто его поймал, узнали в нем человека, ограбившего утром торговца, – и многие были не прочь оторвать его волчью башку на месте и получить вознаграждение за поимку от властей. Но потом он пролопотал что-то насчет Гервеза де Бонвилля – мол, знает нечто такое, что может спасти ему жизнь, – и я из любопытства выслушал его историю.

Сакский лучник, неизменный оптимист даже в самых тяжких ситуациях, выкрикнул:

– Это Священная земля, я прошу прибежища, которое было предоставлено сэру Гервезу!

Морин снова ударил его в бок:

– Прибежища, будь ты проклят! Мои солдаты тебя сюда привели, они же и уведут тебя отсюда. А теперь расскажи коронеру все, что говорил мне, и посмотрим, поверит ли он твоим россказням!

По сравнению с дрожащим рядом с ним знатным джентльменом, обреченный Небба выглядел спокойно. Он знал, что в скором времени его ждет виселица, однако для наемного солдата и беглого преступника насильственная смерть – почти неизбежный конец. Единственный вопрос заключался в том, когда она наступит, а не в том, доживет ли он до глубокой старости. Его время истекло, и ничего с этим поделать было нельзя. Каждому однажды предстоит умереть.

Констебль замка поддел Неббу носком сапога:

– Ты мне говорил, что в Саутгемптоне тебя нанял этот мерзавец Болдуин из Бира, так?

Небба кивнул головой, встряхнув светлыми волосами, ниспадавшими на перепачканный лоб:

– Я сразу заметил– он искал человека, который за несколько марок готов был согласиться на грязную работу. Он разыскал меня в таверне, угостил меня элем, а потом предложил работу.

– Я ничего об этом не знал! – прошептал Гервез. – Я оставался в поместье за много миль от Саутгемптона.

Ни Джон, ни Морин не обратили на его слова никакого внимания.

– И что потом? Что, Болдуин так прямо и сказал тебе: «Вот тебе две марки, ты должен убить того-то и того-то»? – саркастически спросил Джон.

– Ну, вначале он ничего такого не сказал, мне просто нужно было выследить в Саутгемптоне сэра Хьюберта. И валлиец Груффидд в конце концов подсказал мне, где его искать.

– А вот об этом он, когда я с ним разговаривал, и словом не обмолвился! – удивленно воскликнул Гвин.

– Болдуин сказал, что мы должны незаметно следовать за ним, – не моргнув глазом, продолжал Небба. – Поначалу он не вел речи о том, что бедняге нужно будет перерезать глотку, но вскоре я и сам понял, куда ветер дует. – Он неожиданно усмехнулся воспоминаниям, несмотря на понимание того, что не пройдет и нескольких дней, как он окажется на виселице. – Мне, собственно, и так нужно было уносить ноги, потому что я облегчил кошелек какого-то жирного торгаша, помог ему избавиться от денег, которые он и так пропил бы – толстяк заартачился, и мне пришлось уговорить его, сунув кинжал под ребра. Но я договорился о встрече с Болдуином на следующий день в лесу под Линдхерстом.

Все последующие события было нетрудно представить. Двое бандитов следили за Хьюбертом де Бонвиллем, пока он пересекал Гемпшир и Дорсет. При первой же появившейся возможности они набросились на Хьюберта в сумерках, у безлюдных торфяников неподалеку от Вайдкоума но опытный воин, прошедший школу Крестовых походов, сумел отбить атаку и бросился бежать в направлении деревни.

– Ему чуть было не удалось скрыться, пропади он пропадом, да только нога лошади провалилась в кроличью нору, и та сбросила его. Мы догнали его недалеко от Данстоуна, и бой продолжился уже на земле.

– Двое против одного – смельчаки, ничего не скажешь! – Джон сегодня пребывал в циничном расположении духа.

– Надо сказать, он сражался отчаянно, – признал Небба с оттенком восхищения в голоде. – Хотя, с другой стороны, я никогда не умел хорошо обращаться с мечом, – меня учили стрелять из лука.

– И все-таки тебе удалось ударить его кинжалом в спину, а нападавший спереди сквайр ранил его в руку, – прорычал Гвин, едва сдерживая клокотавшую внутри ярость.

Молчание Неббы было столь же красноречивым, как открытое признание вины.

– А что вы сделали с кобылой, той самой, с черным пятном на одном глазу? – спросил коронер.

Небба вздохнул, словно понимая, что повесить его могут только единожды, и нет большой разницы в том, сознается он сейчас или промолчит.

– Мы отволокли труп в кусты недалеко от Данстоуна, а лошадь отпустили на свободу.

– Если вы оставили тело Хьюберта в кустах недалеко от Данстоуна, то как получилось, что его нашли в ручье возле Вайдкоума? – спросил Джон. Однако, еще не закончив фразы, он понял, что его подозрения касательно деревенского старосты Данстоуна, скорее всего, верны: жители деревни, по всей видимости, перенесли труп на соседскую территорию, чтобы избежать неприятностей.

Гвин из Полруана вспомнил еще одно несовпадение и спросил:

– Если вы отпустили серую кобылу на свободу, каким образом получилось, что ее купил деревенский староста Ральф?

Небба переступил с ноги на ногу, позвякивая кандалами.

– Я этому Болдуину не доверял. Он как-то ночью проговорился насчет другого убийства – об Эльфгаре. Хотя прямо он об этом не сказал, но после галлона эля дал понять, что заткнул глотку своему помощнику навеки. Ну, чтобы тот случаем не проговорился.

– И? – прохрипел корнуоллец.

– Так вот, я старался приглядывать за ним, чтобы не получить кинжал в спину. Я стребовал с него плату, которую он обещал, а потом отстал от него и скрылся в лесу. Подождал немного, чтобы он уехал, затем вернулся и разыскал кобылу.

– И продал ее деревенскому старосте, – заключил Джон. – Что ж, виселица за тобой соскучилась.

Он кивнул Ральфу Морину, и по приказу последнего стражники повели Неббу назад к замку. Без сомнения, в следующий раз его выведут из тюрьмы только для того, чтобы он проделал путь в один конец до виселицы. Толпа расступилась, пропуская печально позвякивающего кандалами преступника, и вновь сомкнулась, пожирая глазами жалкую фигуру Гервеза, так и не поднявшегося с колен.

Де Бонвилль, похоже, исчерпал запас прегрешений, и Джон приступил к своей части ритуала.

– Вы убийца и лжец, виновный в стольких преступлениях, что заслуживаете быть повешенным десять раз. Но я вынужден принять ваше раскаяние, поскольку рассказ ваш соответствует печальным фактам. Теперь вы должны произнести клятву отречения.

Он повернулся к разношерстной толпе горожан за его спиной:

– Вы, присяжные, будете свидетелями всего того, что здесь говорится.

От собора к ним подошел архидиакон с евангелием в руках, и коленопреклоненный негодяй положил ладонь на книгу. Джон де Алекон следил за тем, чтобы ни капли грязи не попало на дорогую книгу.

Гвин призвал толпу к молчанию, и в наступившей тишине Джон произнес клятву, заставив Гервеза повторить все слово в слово.

– Перед тобой, сэром Джоном де Вулфом, я, Гервез де Бонвилль из поместья Питер-Тейви в графстве Девон, признаюсь, что задумал и организовал убийство Эльфгара из Тотнеса и моего собственного брата, Хьюберта де Бонвилля. Поскольку эти злодеяния были совершены мною на земле английского королевства, я клянусь на Священной книге, что отрекаюсь от королевства и покидаю его, чтобы больше никогда не вернуться на землю Англии без прямого разрешения нашего правителя Ричарда, короля Англии, или его наследников.

То и дело запинаясь, Гервез повторил клятву упавшим голосом; временами его почти не было слышно, однако коронер заставил его заново повторить все четко и ясно.

– Я отправлюсь самой короткой дорогой к порту, который вы мне укажете, и не сойду с королевской дороги под страхом ареста или казни. Я клянусь не оставаться нигде дольше, чем на одну ночь, и по прибытии тотчас же найти способ пересечь море. Если мне удастся найти такой способ, я клянусь не задерживаться в порту дольше, чем на один прилив и один отлив. Если мне не удастся найти способ пересечь море, я клянусь каждый день заходить в воду до колена в подтверждение своего желания покинуть берег Англии. Если по прошествии сорока дней я не смогу найти способ пересечь море, я снова обращусь за помощью к церкви… а если я не сделаю этого, то пусть вечная угроза смерти будет мне наградой.

Удовлетворенный Джон велел преступнику встать с земли и высоко поднять правую руку, сжимающую крест. Крест представлял собой две палки – одну длиной с самого Гервеза, вторую, перекладину, длиной в два фута – связанные между собой бечевкой. После этого отрекающемуся передали пару башмаков с деревянными подошвами. Настало время отправлять его в путь.

Толпа провожала преступника угрожающим гулом, и метко запущенный рукой какого-то оборванца камень ударил Гервезу в макушку, меж клочьями неровно обрезанных волос потекла струйка крови. Джон схватил его за плечи и развернул спиной к кафедральному собору.

– С непокрытой головой ты отправишься в Плимут, чтобы там сесть на корабль, отплывающий во Францию или Бретань. В кошельке у тебя достаточно денег, чтобы заплатить за перевоз и не умереть с голоду какое-то время. Для того чтобы пешком дойти до Плимута, тебе потребуется два дня и две ночи, этого должно хватить. Помни, ты должен строго соблюдать данную клятву. Если та нарушишь ее – остановишься где-нибудь дольше, чем на один день, или отклонишься с дороги хотя бы на дюйм, – любой встречный имеет право обращаться с тобой, как с волком, и обезглавить тебя. А если ты когда-нибудь осмелишься вернуться в Англию, тебя провозгласят клятвопреступником, за твою голову объявят награду, и каждый, кто способен держать в руке меч, будет охотиться за тобой. – Коронер легонько толкнул его в спину. – А теперь – ступай!

– Пусть Господь проявит милосердие к душе твоей, – затянули в один голос регент и архидиакон, осеняя воздух крестным знамением, которое истово повторил Томас де Пейн, до этого торопливо записывавший все, что говорилось во время процедуры, на пергаментных свитках, разложенных на большом камне, который остался после масонов.

Под крики и рев толпы Гервез сделал робкий шаг, затем еще один и, наконец, зашагал в направлении выхода с кафедрального двора – к дороге, ведущей к Западным воротам и уходящей далее на Плимут.

Сержант с охранниками пробили для него путь через враждебно настроенную толпу, после чего рядом с отрекшимся остался один только стражник, который должен был провести его до ворот и удостовериться, что, по крайней мере, территорию города он покинул живым.

Коронер, а рядом с ним Гвин и архидиакон, провожали взглядами удаляющуюся фигуру.

– Ну вот, путь начался! Хотя, – произнес Джон, – в какой-то степени несправедливо, что человек, на совести которого две или три жизни, уходит от виселицы, а ребенка, укравшего кувшин, наказывают смертной казнью. – В голосе Джона звучали одновременно горечь и философское спокойствие.

– Кстати, как дела у солдата, которому прошлось пройти испытание? – поинтересовался Джон де Алекон. – Выходит, его обвинили несправедливо.

Разумеется, регент занял противоположную позицию:

– Это только доказывает справедливость ритуала. Он выжил после ожога, значит, он ни в чем не виновен.

– Выжил, но чего это ему стоило, – заметил Джон. – Его спасло только крепкое здоровье. Будем надеяться, что стараниями сестер милосердия он снова обретет былую силу.

Ответа у Томаса де Ботереллиса не нашлось, и он промолчал, а архидиакон высказал надежду, что Алан Фитцхай найдет в своей душе достаточно великодушия, чтобы простить шерифа за его действия.

Толпа постепенно рассасывалась, хотя несколько мальчишек и умалишенных последовали за де Бонвиллем до городских ворот; но в целом ненависть горожан, похоже, угасла с той же быстротой, что и появилась.

И все-таки Джон чувствовал себя беспокойно, будучи не в силах равнодушно наблюдать за исчезающим силуэтом отрекшегося и раскаявшегося преступника.

– Знаешь, у меня из головы не идет Палатайн. Не зря они сопровождают тех, кого изгоняют из города, не зря, честное слово, – проговорил он, обращаясь к Гвину.

Корнуоллец и бровью не повел:

– Собаке собачья смерть, вот что я скажу. Если найдется добрый человек, который разрубит его на куски топором или мечом, я только удачи ему пожелаю.

Жестоким рассуждениям воина помешало появление Матильды, которая, прервав разговор с собеседницей из числа зрителей, приблизилась к Джону. Гвин, не питавший теплых чувств к жене коронера, что, вобщем-то, было взаимно, мгновенно исчез. Коронер отметил, что и дипломатичная Неста тоже незаметно растворилась в толпе.

– Для разнообразия ты, дорогой, кажется, в этот раз все сделал правильно, – заявила Матильда. Несмотря на довольно язвительные слова, тон ее был сравнительно доброжелательным, и Джон почувствовал, что на сей раз жена им явно довольна.

– Знаешь, мне жаль, что этот молодой человек отделался так легко, но законы прибежища и отречения являются нашей традицией с давних пор, – сказал он.

Матильда, впрочем, не считала, что Гервез де Бонвилль легко отделался.

– Он ведь потерял все, правда? Честь, положение, имущество и наследство, так ведь?

Муж подумал, что для Матильды перечисленные потери были гораздо страшнее смерти.

– У отрекшихся есть странная привычка– возвращаться, – мрачно предсказал он. – Даже если – упаси, Господи, – король Ричард умрет, в законе не сказано ничего по поводу продолжения ссылки после окончания его царствования. И вообще, многие из отрекшихся тихонько возвращаются в страну после того, как шумиха стихает.

– Уж это тебя не должно волновать, Джон. Ты с честью выполнил свой долг, и большего от тебя не требуется.

Они медленно шли по направлению к Сент-Мартин-лейн, но Джон никак не мог избавиться от гнетущего чувства тревоги и ответственности за несчастного преступника, тяжело бредущего сейчас по дороге на Плимут, чтобы найти там капитана корабля, который согласится доставить его во Францию.

Единственное, за что Джон мог похвалить себя, – это за то, что его ненависть к негодяю не повлияла на выбор порта. Тем не менее, ярость толпы, несмотря на ее недолговечность, заставляла его сомневаться в том, что де Бонвилль достигнет Плимута в добром здравии.

Погруженный в свои мысли, коронер не заметил, как они добрались до дома.

– Ты перекусишь сейчас или чуть позже? – осведомилась Матильда. – Мэри может что-нибудь приготовить, если ты голоден.

Проявляемая Матильдой забота о его благополучии была чем-то новым, и Джон сам удивился тому, как она его обрадовала. Не потому, что обнаружил в себе внезапно пробудившиеся чувства к жене; скорее, он невыносимо устал от непрекращающихся перепалок и ссор. И все же сейчас его больше занимали другие мысли. Он принял неожиданное решение:

– Нет, но я зайду переодеться – сменю плащ и надену другие сапоги.

Он сменил одежду на более подходящую для верховой езды и повесил на плечо перевязь для меча. Матильда поинтересовалась, куда он собирается.

– Прокачусь, посмотрю на нашего изгнанника – хочу убедиться, что он, по крайней мере, из города вышел живым.

Матильда остановилась на пороге, в недоумении качая головой, не понимая мужчину, делящего с ней кров и постель, а коронер поспешил в стойло и помог конюху надеть сбрую на огромного боевого жеребца Брана.

Через час после того, как с соборной площади отправился в путь Гервез, в сторону Западных ворот из своего дома выехал коронер.

Сгорая от желания как можно быстрее и дальше уйти от Эксетера, пока еще не уставший и не растерший ног Гервез де Бонвилль преодолел за этот час внушительное расстояние. Он довольно значительно углубился в лес, растянувшийся до самого Алфингтона, когда Джон, теперь не так сильно понукающий коня, заметил его.

После прошедшего ночью ливня дорога на Плимут была мокрой, однако грязи было не так уж много. На дороге никого не было, кроме одинокой фигуры человека в хламиде из коричневой мешковины, прижимающего к груди крест, словно талисман, отгоняющий злых духов, хотя, по мнению коронера, сам этот человек и являлся воплощением зла. Джон, не сокращая дистанции, следовал за ним, стараясь, чтобы Гервез его не увидел. Теперь, оказавшись, как казалось изгнаннику, вне пределов досягаемости законников-офицеров, до основания разрушивших его жизнь, Гервез мысленно перебирал возможные варианты своих дальнейших действий. Как ему следует поступить? Выбросить крест и податься в лес к разбойникам? Особого смысла в этом он не видел; значит, надо шагать дальше, пока он не дойдет до Тейвистока и не окажется вблизи родного поместья. Но что потом? Весть о его позоре наверняка достигла и его родного дома.

Гервез давно уже не видел Мартина, который, наверное, теперь проклинает и презирает его. Младший брат даже ни разу не навестил его, пока он пребывал в соборе под защитой церкви, заметным было и его отсутствие на утренней церемонии отречения. Мартин боготворил Гервеза и наверняка никогда не простит ему содеянного. Возвращаться в Питер-Тейви не имело смысла, поскольку его единственный настоящий союзник Болдуин мертв. А кузены, как хищные вороны, только того и ждут, чтобы наброситься на наследство и растащить его по кускам, так что ничего, кроме радости, его беда им не принесет. Им сейчас осталось разделаться с безвольным и уступчивым Мартином, младшим братцем, которому следовало избрать карьеру священника, потому что меч – не для него.

Он брел по дороге, неся перед собой крест, а когда деревянные подошвы начали постепенно растирать пятки и пальцы, Гервез понял, что пятьдесят миль до Плимута не станут легкой прогулкой, как ему казалось поначалу. Однако он решил, что должен добраться до порта и сесть на корабль, направляющийся во Францию. В Нормандии живут его дальние родственники, и, если слухи о его бесчестии не докатятся до их ушей, он может попытаться построить новую жизнь – все лучше, чем болтаться на виселице.

Он прошагал еще час, миновав деревню под названием Кеннфорд, где его осмеяли местные мальчишки и облаяли собаки. Навстречу проехали несколько телег, но возчики отворачивались, делая вид, что не замечают изгоя.

Сырая земля приглушала стук копыт Брана, и Гервез по-прежнему не подозревал, что в четверти мили за его спиной следует коронер.

Дорога сделала широкий плавный поворот, и в том месте, где лес подходил к самой обочине, де Бонвилль вдруг расслышал треск в гуще деревьев, но ничего, как ни старался, рассмотреть не смог. Чувствуя себя беззащитным без меча или хотя бы дубинки, он понимал, что не сможет противостоять любому нападению, но шум стих, и Гервез продолжил путь, хотя волосы на затылке шевелились от страха и напряжения.

Джон уже подумывал о том, что пора бы отказаться от обременительной роли сопровождающего и возвращаться домой – собственно, он пришел к выводу, что зря теряет время. Из-за поворота дороги изгнанник на время исчез из поля его зрения, но когда Бран вышел на прямой участок, ситуация резко изменилась.

Крест валялся на дороге, а двое одетых в лохмотья мужчин избивали человека в хламиде из мешковины. Один из разбойников был вооружен палкой, которую он использовал как дубинку, а второй схватил Гервеза за руку и пытался затащить его в чащу леса. Безоружный Гервез боролся не на жизнь, а на смерть, нанося удары руками и ногами и крича во всю глотку, но разбойник бил его палкой по плечу и рукам, а второй волок несчастного в сторону леса. Трагический финал казался неминуемым.

Джон пришпорил мощного коня в галоп и понесся по дороге, быстро сокращая расстояние между собой и сражающейся троицей. Услышав тяжелый топот конских копыт и громогласный крик Джона, все трое на мгновение застыли на месте, с отвисшими челюстями глядя на летящего на них невесть откуда взявшегося воина.

С испуганным криком разбойники отпустили Гервеза, который бессильно рухнул на землю. Теперь настал их черед спасать свои шкуры, и они со всех ног бросились в лес. К тому моменту, когда жеребец Джона остановился над поверженным в грязь изгнанником, разбойники исчезли, словно их никогда и не было.

Несколько долгих секунд Джон вглядывался в гущу деревьев, в которой скрылись нападавшие, затем спешился и помог Гервезу подняться на ноги. Тот был весь покрыт синяками и кровоподтеками, правая сторона лица была в крови, кровь сочилась и из глубоких царапин на шее и руке.

– Сильно они вас? – спросил Джон и тут же поймал себя на мысли о неуместности заботы о человеке, казни которого он сам желал не далее, чем два часа назад.

Шатаясь, де Бонвилль поднялся с земли, осторожно пощупал раны и посмотрел на кровь, оставшуюся на кончиках пальцев. Пошевелив головой, он поморщился от боли. Правая рука также сильно пострадала, однако Гервез заявил, что серьезных повреждений нет.

Джон сделал несколько шагов, поднял с земли крест и принес его Гервезу.

– Тогда идите, как поклялись.

С губ де Бонвилля сорвался невольный стон, но он повернулся и, хромая, продолжил путь, шагая по самой середине дороги. Один из ударов угодил в бедро; кроме того, деревянные подошвы растерли ступни в кровь.

Джон просунул ногу в стремя и уселся в седло. Некоторое время он ехал молча следом за де Бонвиллем, затем, через несколько сотен ярдов, сказал:

– Следующая деревня называется Чадди. Можете остановиться там на ночь и передохнуть. Я даю вам лишние сутки, чтобы добраться до Плимута, учитывая то, что случилось.

Они еще несколько минут двигались рядом, и коронер вновь нарушил молчание:

– Я провожу вас до деревни. После этого вам придется путешествовать в одиночку, что бы там ни случилось.

Позже Джон долго размышлял, но так и не понял, почему он не сказал Гервезу о том, что в том месте, на повороте дороги, где была стычка с разбойниками, он, вглядываясь в чащу, заметил еще одного человека. За деревом, с обнаженным мечом в руке, стоял Мартин де Бонвилль.