Ищущий убежища

Глава тринадцатая, в которой коронер Джон присутствует на испытании

Во многом против воли Джона испытание все-таки должно было состояться, и, нравилось это ему или нет, присутствие его было обязательным. Его неприязнь к ритуалу объяснялась не человеколюбием – и даже не здоровым скептицизмом в отношении полезности процедуры, – а тем, что доказывало, с какой легкостью ненавистный шурин может вмешиваться в работу коронера. К сожалению, о чем он жаловался Гвину на обратном пути из Дартмура, королевская власть еще не придумала способа четкого и ясного разделения обязанностей между коронером и шерифом.

С неохотой Джон вынужден был признать, что в обязанности шерифа входят арест подозреваемых, расследование их преступлений и либо определение наказания на суде графства, либо содержание в тюрьме до прибытия королевских судей. Вполне очевидно, что воровство, грабежи, предательства и прочие подобные преступления однозначно подпадают под юрисдикцию шерифа – но ведь было тело покойника, а коронер обязан собрать и записать все факты, касающиеся убийства, чтобы затем представить их королевским судьям, далее притом, что он не вправе проводить суды. Кроме того, коронеру вменялось в обязанность проводить расследования по изнасилованиям и серьезным случаям разбоя и нападений, регистрировать факты – однако неясным оставалось, имеет ли шериф право проводить суды по этим преступлениям, как было заведено испокон веков, по крайней мере, со времен царствования сакского короля Этелстана.

Как бы там ни было, пусть даже без серьезных на то оснований, но де Ревелль решил подвергнуть Алана Фитцхая испытанию, которое было назначено на следующее утро.

Преодолев небольшое расстояние, отделяющее территорию кафедрального собора от дома, коронер узнал от Мэри, что жена так и не появлялась из своих покоев, поэтому, будучи не в настроении для очередной конфронтации, он в поисках пива и сочувствия отправился в «Буш». К своему вящему удивлению, он обнаружил сидящего в таверне на одной из скамеек Гвина, который поглощал баранью ногу, макая ее в луковую подливу, и заедал мясо хлебом, отламывая куски от огромной, похожей на обрубок бревна, буханки.

– Тебя что, тоже жена из дому выгнала? – спросил он, опускаясь на стоящий напротив табурет.

Гвин на минутку оторвался от бараньей кости и затряс головой:

– Ее брат, ну, тот самый, который возчик, возвращался из Тонтона в Полруан и заехал к нам. Жена с детьми решили прокатиться с ним и навестить мать. Вернутся через пару недель, когда брат в очередной раз отправится в наши края.

Появившаяся у стола Неста приветствовала нового посетителя квартовым кувшином эля и легким поглаживанием по плечу.

– Джон, ты пришел в самое суетливое время. Я вернусь попозже, сначала соберу с постояльцев по пенсу и разложу их по постелям.

В таверну только что вошли с полдюжины пилигримов в широкополых шляпах и с длинными посохами, возвращавшхся из Труро в Кентербери. Деловитая хозяйка постоялого двора засуетилась, прикрикнула на служанку, чтобы та принесла несколько дополнительных матрасов из кладовки наверху, и велела кухарке бросить в котел несколько лишних кусков мяса.

Джон свернул черный плащ, швырнул его на скамейку и с облегчением приложился к кувшину с пивом:

– Значит, мы оба на время стали холостяками, Гвин. Хвала Всевышнему, что существуют таверны, иначе мы оба свихнулись бы от голода и скуки. Чем в такие моменты занимается наш худосочный писарь, я просто не представляю, потому что он и носа не кажет в таверны, разве что вместе с нами во время поездок.

Гвин, по своему обыкновению, неопределенно хмыкнул и оторвал последний кусок мяса от кости. Покончив с трапезой, он тыльной стороной ладони утер жир с усов.

– Я слышал об Алане Фитцхае, – произнес он. Братство сержантов и стражей в замке Ружмон, похоже, знало способ почти мгновенной передачи информации и распространения слухов.

– О том, что он в тюрьме, или что его собираются подвергнуть испытанию? – уточнил Джон.

– И то, и другое. Только мне непонятно, чего они собираются добиться от него – если, конечно, он еще не все сказал – признания вины или доказательства невиновности?

Коронер одним глотком влил в себя добрых полпинты эля.

– Они хотят получить от него признание. Испытание в давние времена придумали священники, по крайней мере, так они утверждают, хотя я лично вижу в нем мало смысла.

Прежде чем ответить, Гвин оторвал от пропитанного подливой хлеба исполинский кусок и запихнул его в рот.

– Это что-то вроде того, когда подозреваемых заставляют дотронуться до останков покойника, да?

Джон нахмурился, и его морщинистое лицо приобрело суровый вид.

– Но ведь что-то похожее случилось с нашим королем, когда в восемьдесят девятом старый Генри скончался в Чиноне.

История гласила, что когда Ричард Львиное Сердце приблизился к телу отца, умершего накануне в аббатстве Фонт-револт, из носа и рта покойного пошла кровь. Ричард упал на колени, и заплакал, чувствуя себя виноватым в том, что ускорил смерть собственного отца.

Джон не готов был отказаться от подобных суеверий, даже несмотря на то, что они дискредитировали его героя, Ричарда Львиное Сердце.

– Но ведь Ричард не убивал его, так ведь? – упорствовал Гвин.

– Нет, но помог разбить сердце старика, когда все его сыновья пошли против него. От мерзавца Джона ничего другого и ожидать не стоило, но как на это пошел Ричард, ума не приложу.

Оба умолкли, мысленно заново переживая былые сражения и битвы. Спустя некоторое время Джон вернулся к делам насущным:

– Если шериф заставит Фитцхая пройтись по девяти раскаленным докрасна плугам или что он там планирует для испытания, мы должны попробовать заранее получить от него как можно больше информации о Хьюберте де Бонвилле.

Гвин тщательно вытер остатки луковой подливы со столешницы последней корочкой и затолкал ее в рот.

– И как можно быстрее, – добавил он, прожевывая хлеб. – Половина тех, кого при мне заставляли пройти испытание, умирали от боли или ожогов в тот же день.

Неста, покончив со своими обязанностями хозяйки постоялого двора, присоединилась к друзьям и попыталась столкнуть Гвина с его места:

– Ступай, ты уже насытился, нечего рассиживаться. Забирай кружку и иди, погрейся у огня, дай мне поговорить с Джоном.

Добродушный Гвин грузно поднялся со скамейки и присоединился к переговаривающейся у жарко пылающего очага группе мужчин, оставив Несту наедине с коронером.

– Ты сможешь остаться сегодня ночевать? – напрямую спросила она.

Он посмотрел на ее приятное открытое лицо и пожалел о том, что ему придется уйти.

– Если верить моей служанке, это было бы тактической ошибкой, – произнес он с кривой улыбкой.

– Да пошла она к дьяволу! – взорвалась рыжеволосая хозяйка, темперамент которой вполне мог сравниться с цветом ее волос. – С каких это пор она получила право решать, с кем тебе спать?

Джон терпеливо рассказал ей о затянувшемся кризисе в семейной, жизни, и гнев любовницы утих с той же быстротой, что и появился. Она даже рассмеялась, когда он поведал ей о том, что предыдущую ночь провел на полу в холле, завернувшись в плащ, и быстро чмокнула его в щеку.

– Ну ладно, дорогой мой, если не решишься бросить ее навсегда и переехать ко мне, совместив обязанности коронера с обязанностями хозяина постоялого двора, лучше черту не переступать.

По сути, она пришла к тем же выводам, что и Мэри. Одноглазый подручный Эдвин приковылял с новым кувшином свежего эля из только что открытой бочки и уставился на парочку.

– Рад снова вас видеть, капитан, – каркнул он, подмигивая Несте.

В ответ она ударила его ногой по культе и резко велела заниматься своим делом.

– Что нового насчет погибшего крестоносца, Джон? – спросила она. – Как и твоя дражайшая супруга, я в последние дни тебя не видела.

Неста умудрялась быть в курсе всех последних слухов и сплетен в графстве. В выгодном для разведчика положении хозяйки постоялого двора, через который проходит великое множество всякого люда, она обычно знала все или почти все, но ничего о расследовании, проводимом Джоном.

Коронер сообщил ей о своих последних находках и рассказал, что Алану Фитцхаю на следующее утро предстояло пройти испытание судом Божьим.

– Ты как считаешь, это он убил крестоносца? – спросила Неста, прикладываясь к его кувшину.

– Откуда мне знать? Он что-то наверняка скрывает, это заметно. Что-то произошло между ним и покойником, но обвинять его в убийстве нет никаких оснований.

Мудрая Неста кивнула головой.

– Для этого нужны мотивы, вот что тебе нужно выяснить, – поразмыслив, заявила она. – А что там со вторым трупом в дартмурских скалах? Ты думаешь, есть какая-то связь между ними?

– Во всяком случае, оба были в Палестине, и хотя труп порядком истлел, на нем видны шрамы от заживших ран, полученных не более года назад. Только этого мало, чтобы увязать его с де Бонвиллем… хотя оба получили совершенно одинаковый удар ножом в спину, – добавил коронер в задумчивости.

Джон буквально ощущал, как напряженно работает проницательный мозг Несты.

– Почему бы не порасспросить о нем в Саутгемптоне? – предложила она. – Может, найдется кто-то, кто видел, что вайдкоумский мертвец прибыл из Франции не в одиночестве. Раз Фитцхай знал крестоносца, не исключено, что отыщутся и другие, кто его видел или что-то знает. Что он говорил – крестоносец был один в Хоунитоне?

Джон согласился с ее доводами и заявил, что завтра же отправит Гвина, чтобы тот проехался с расспросами по различным портам на дорсетском побережье, вплоть до самого Саутгемптона, главного порта, куда прибывало большинство кораблей из Нормандии.

– Ну вот! Оказывается, всего-то и нужно, чтобы к расследованию приложила руку женщина, – поддела его Неста. – Вам, мужчинам, вечно не достает воображения.

Джон протянул руку под столом и сдавил ее бедро. Неожиданно для себя он почувствовал, что в жизни, кроме жутких преступлений, существуют и более приятные вещи.

– Предлагаю подняться наверх и обсудить все в более уединенной обстановке, моя девочка, – тихо произнес он. – На ночь я остаться вряд ли смогу, но, думаю, меня вряд ли спохватятся дома, если я задержусь на несколько часов.

На следующее утро, через час после того, как рассвело, они собрались в зловещей камере под главной башней замка Ружмон. Камера располагалась наполовину под землей. В нее можно было попасть по крутой лестнице, которая вела туда из грязного внутреннего двора – мрачное место, красноватое в отблесках нескольких факелов, воткнутых во вмонтированные в стену железные кольца. За камерой на том же уровне начиналась тюрьма. Темный проход вел в главный коридор, по обе стороны которого находились двери в камеры для заключенных. Внутри камер не было ничего, кроме цепей и грязной соломы. Джон де Вулф спустился по ступенькам, за ним семенил Томас. Гвин к тому времени уже отправился на восток в сторону портов.

В сырой и мрачной камере уже находились шериф со своим бейлифом и констебль Ральф Морин, а также Томас де Ботереллис, кафедральный регент, посланный епископом в качестве представителя церкви. Караульный сержант и несколько вооруженных стражей выстроились вдоль стен.

Спустившись, Джон увидел, что все присутствующие сгрудились вокруг большой металлической кадки высотой около трех футов, установленной на земляном полу на четырех крупных камнях. В глиняном очаге под кадкой пылали поленья и древесный уголь, за костром следил тюремщик Стиганд – грязный и невероятно толстый мужчина, который, опустившись на корточки перед костром, подбрасывал дрова в огонь, чтобы вода кипела не переставая.

Ричард де Ревелль с притворным радушием приветствовал мужа своей сестры, словно они встретились для приятного совместного завтрака, а не для того, чтобы подвергнуть здорового человека пыткам, после которых он почти наверняка на всю жизнь останется калекой. Если до шерифа и дошли известия о ссоре Джона с женой, то он не подал виду и сразу же перешел к предстоящему делу.

– Вы согласны с тем, что Фитцхай, хотя он вроде как даже и норманн, на самом деле прожженный лгун? – сказал он.

Джон неохотно согласился, подтвердив, что Фитцхай почти наверняка что-то от них скрывает.

– Но это вовсе не означает, что он убийца. Зачем ему было убивать де Бонвилля?

Ричард, как всегда элегантный, в ярко-голубой тунике, равнодушно отмахнулся:

– Давайте посмотрим, что он нам скажет, когда наша небольшая церемония прочистит ему мозги, а дальше будет видно.

Коронер нахмурился:

– Тогда хоть дайте ему возможность во всем признаться заранее. Может, мы и так получим необходимую информацию, и незачем будет увечить человека?

Шериф потер переносицу указательным пальцем, что он проделывал почти с той же частотой, с какой Томас де Пейн крестился.

– Мы можем заодно добиться и признания. Убьем, так сказать, двух зайцев одним камнем – очень даже горячим камнем!

Он рассмеялся собственной шутке, и к нему тут же присоединился регент, страдающий от ожирения священник с круглым восково-бледным лицом.

– В результате испытания мы также узнаем, виновен он или нет, так что можно считать, что зайцев будет целых три, – захихикал он.

Джону было не до смеха, однако дальнейшему веселью положил конец скрип отпираемой тяжелой тюремной двери.

Двое стражей втолкнули в просторную камеру грязного Алана Фитцхая. Руки его были свободны, однако лодыжки были закованы в ржавые металлические скобы, соединенные цепью. Подталкиваемый охранниками, он по-стариковски шаркал ногами, то и дело спотыкаясь. По сравнению с последним разом, когда Джон его видел, Фитцхай сильно сдал. Одежда на нем была та же самая, однако измятая и перепачканная, она выглядела плачевно; волосы и борода спутались, щеки впали. Фитцхай моргал и щурился даже от неяркого света факелов, казавшегося ему ослепительным после адской темени тюремных казематов. Завидев шерифа, коронера и констебля, он тут же разразился негодующими воплями, крича о своей невиновности, пока один из стражей не дал ему пинка, заставившего закованного в кандалы мужчину упасть на колени и замолчать.

Де Ревелль сделал шаг вперед и остановился перед пленником.

– Все указывает на то, что ты виновен в грязном убийстве, – солгал он, – но сейчас у тебя есть последний шанс доказать свою непричастность к этому злодеянию в присутствии представителя церкви и офицеров короля Ричарда.

Алан изумленно уставился на него:

– Короля Ричарда! Если бы он знал, в каком я сейчас состоянии, он мечом доказал бы мою невиновность. Я сражался за него в Акре, в Арсуфе, в Яффе… и вот награда за мою преданность!

Шериф, который за свою жизнь и близко не подходил к Святой земле, отмахнулся от стенаний воина:

– Разве дело в этом, Фитцхай? Доблестный крестоносец погиб от руки злодея, та же рука принесла смерть еще одному человеку, вернувшемуся из Святой земли, и, похоже, оба преступления на твоей совести.

Фитцхай явно испугался, и все же новость насторожила его:

– Еще один убитый крестоносец? Кто? Я ничего об этом не знаю!

Джон приблизился к потенциальной жертве.

– Для нас всех очевидно, что в тот день, когда тебя привезли из Хоунитона, ты кое-что от нас утаил. Если ты сейчас поможешь нам установить истину, это облегчит твою участь.

Наемник переводил взгляд с коронера на де Ревелля и обратно.

– Вы имеете в виду Хьюберта де Бонвилля?

– Выкладывай все, что знаешь, – кивнул Джон. – Прямо сейчас.

Фитцхай помедлил, затем его взгляд упал на тюремщика, поддерживавшего огонь под чаном, и он не выдержал.

– Если бы я рассказал вам обо всем несколько дней назад, то вы бы решили, что это лишь лишнее доказательство того, что между мной и де Бонвиллем пролилась кровь.

Джон подумал, что на судьбу Фитцхая вряд ли повлияет то, что он собирается рассказать, однако придержал язык, давая ему возможность продолжить.

– Когда мы высадились в Марселе, как я и говорил, образовалась группа крестоносцев из Англии и Уэльса, и мы решили двигаться через Францию вместе, чтобы сесть на корабль до Саутгемптона. – Он опустил голову и переступил с ноги на ногу, звякнув кандалами. – Ну… как водится у солдат, мы много пили и веселились… ясное дело, без девочек не обошлось. Мы не видели женщин по несколько месяцев – а некоторые даже годами. И, конечно, время от времени по ночам возникали потасовки.

Де Ревелль потерял терпение:

– Нельзя ли побыстрее?

– Каждый из нас время от времени находил себе девчонку по дороге и развлекался – то в таверне, то на сеновале. Все, кроме этого самодовольного Хьюберта. Ему следовало пойти в священники. – Он покосился на регента.

– И каким образом это связано с твоими отношениями с де Бонвиллем? – рявкнул шериф.

– Где-то под Туреном я напился и притащил на постоялый двор девчонку. Да, мы все были изрядно пьяны, и женщины тоже. А потом девица заявилась ко мне с папашей и обвинила меня в том, что я ее изнасиловал. – Его голос взвился почти до пронзительного визга. – Ничего такого и в помине не было! Она сама хотела, а потом перепугалась, что останется с детенышем, и наврала папаше.

Джону несметное количество раз доводилось слышать подобные истории – иногда они соответствовали действительности, иногда нет.

– Тут Хьюберт де Бонвилль вдруг вспомнил о благочестии и выступил на стороне отца девицы, потребовал от меня, чтобы я признал за собой вину и расплатился с девкой и ее отцом золотом. Я посоветовал ему не совать нос в чужие дела. Ну, тут и началась драка. – Он поднял вызывающий взгляд на двух внимательно слушающих его офицеров. – Само собой, я одержал верх. Я измолотил дурака, как младенца. Из-за нашей стычки в таверне началась настоящая потасовка, его поддержали его приятели, мои друзья вступились за меня. На следующий день он уехал, осыпая меня проклятиями и обещая, что еще со мной встретится. Больше я его не видел до самого Хоунитона. Вот. Это была самая обыкновенная пьяная драка, и я о ней даже и думать забыл.

Последовала тишина, нарушаемая только треском дров в пылающем под кадкой костре.

– Да, очень правдоподобная история! – воскликнул шериф. – Скорее всего, это он тебя избил, и ты дождался момента, чтобы ему отомстить.

– Есть ли кто-нибудь, кто может подтвердить истинность твоего рассказа? – спросил коронер.

Фитцхай покачал головой:

– Все, кто там был, давно уже разъехались по всем концам королевства. Но я клянусь, все правда от первого до последнего слова… и, видит Бог, я жалею о том, что увидел его в Хоунитоне, пусть даже и на удалении.

Джон склонялся к тому, чтобы поверить Фитцхаю: история, на его взгляд, была вполне правдоподобной – типичная склока между путешествующими солдатами. Однако ни доказательств ее правдивости или вымышленности, ни логического пути нахождения истины он не видел. Коронер повернулся к шерифу:

– Вряд ли он может сообщить нам что-либо новое. Какой смысл в том, чтобы подвергать его испытанию – или вообще держать под стражей?

Де Ревелль засунул большой палец за разукрашенный узорами пояс.

– По-моему, он врет. Но какая, собственно, разница? У нас есть способ установить истину. – Пальцем другой руки он указал в сторону чана с кипящей водой.

Фитцхай взревел и попятился, но лишь заработал от охранника очередной удар в спину. Не успев переступить, он растянулся во весь рост на утоптанном земляном полу.

Регент, одетый в длинный черный плащ, из-под которого виднелся белый стихарь, возложил на плечи вышитую епитрахиль, извлек книгу молитв и затянул бесконечную песнь на латыни, непонятную для всех, кроме Томаса де Пейна, который тут же принялся истово креститься.

Джон не выдержал, разозлившись на всех и вся:

– Это совершенно бессмысленный ритуал, и единственная его цель – показать епископу, что что-то сделано ради семьи де Бонвилль.

Де Ботереллис неожиданно прервал монотонную проповедь и сердито посмотрел на коронера:

– Будьте осмотрительнее в словах, де Вулф! Ваши высказывания очень напоминают святотатство. Церемония суда Божьего освящена христианством, ее благословил Святой отецв Риме, а также все наши епископы. То, что вы называете ее бессмысленным ритуалом, может быть расценено как ересь.

Он возобновил чтение, а шериф величавой поступью проследовал к высокому чану над огнем.

– Камень уже на дне? – осведомился он требовательным голосом у Стиганда.

– На дне, сэр, добрых два фунта, булыжник со дна реки. Тот самый, что мы всегда используем для суда Божьего.

Ральф де Морин, констебль замка, по должности являлся командиром стражей, и он дал сигнал охранникам начать подготовку к процедуре.

Алан Фитцхай яростно сопротивлялся, стараясь вырваться из рук схвативших его стражей, однако они все же подволокли его к чану с кипящей водой. Пар клубился прямо у него перед лицом.

– За что? – закричал он в отчаянии. – Я же сказал все, что вы хотели!

Ричард де Ревелль и регент бесстрастно смотрели на беднягу, коронер же чувствовал себя отнюдь не безмятежно.

– Он больше ничего нам не скажет!

– В чем бы ни состояли ваши обязанности в других случаях, – оборвал его шериф, здесь вы всего лишь в качестве свидетеля, так что придержите язык.

Джон не нашелся, что на это возразить, и ему оставалось лишь наблюдать, как стражи удерживают Фитцхая у кадки с водой.

Регент скороговоркой пробормотал очередную молитву на латыни из книги, затем захлопнул ее и поднял правую руку – два соединенных пальца указывали в потолок, остальные были прижаты к ладони. Высоким фальцетом он пропел нечто нечленораздельное, после чего к все еще сопротивляющемуся и изрыгающему проклятия Фитцхаю обратился шериф:

– Тебе повезло, отчасти потому, что мы признаем в тебе норманна, а также потому, что ты сражался во славу Креста с осквернителями в Святой земле.

Фитцхай презрительно плюнул в чан, и его слюна, угодив на раскаленный металл, с шипением превратилась в пар.

– Повезло, куда уж больше! Очень странный способ воздаяния почестей за ратные подвиги!

Де Ревелль проигнорировал его реплику:

– Тебя могли заставить нести раскаленный прут или пройтись по лемехам. Испытание кипящей водой – самое легкое из имеющихся. – Он указал на булькающую поверхность воды. – Тебе, наверное, хорошо известно, что следует делать. Ты должен погрузить правую руку в воду по самое плечо и нащупать лежащий на дне камень. Ты достанешь его и бросишь на землю перед нами.

Фитцхай побледнел, понимая, что время истекает, и помилования ждать не приходится, но когда исчезли последние остатки надежды, он собрался с силами; все же у него нашлась последняя просьба:

– Только не правую руку, умоляю! Разрешите мне достать камень левой.

Ричард де Ревелль удивленно взглянул на него:

– Не все ли равно, человек?

Регент прервал заунывные песнопения.

– Положено делать все правой, – заявил он. – Так всегда было, и так должно быть.

Джон де Вулф, сам бывший солдат, прекрасно понимал, почему несчастный обратился со столь неожиданной просьбой.

– Он воин, и зарабатывает себе на жизнь в боях. Уничтожьте его атакующую руку, и вы обречете его на нищенство.

Фитцхай бросил благодарный взгляд на коронера, который, похоже, был единственным, кто проявлял к подозреваемому хоть какое-то сочувствие.

Шериф пришел в раздражение от затянувшейся заминки:

– Черт с тобой, лезь туда хоть головой! Делай, что хочешь. А теперь сними тунику и сорочку.

В ожидании неотвратимой агонии самообладание снова изменило Фитцхаю, и он возобновил сопротивление. Стражам пришлось стащить с него верхнюю одежду, обнажив мускулистый торс наемника, блестящий от пота в неверных отсветах факелов. Солдат стоял, вздрагивая от страха перед предстоящей пыткой, а священник в очередной раз прервал пение и заговорил своим обычным голосом:

– Вы достанете камень из воды, как предписано указаниями святой церкви. Ваша виновность или невиновность в совершении преступления, в коем вы подозреваетесь, будет определена по тому, насколько велики будут повреждения на вашей руке. Если вы невиновны, Господь защитит вашу руку. Если же вы виновны, на ней будут видны следы ожогов.

Несмотря на то, что Джону не впервые доводилось присутствовать на суде Божьем, бессмысленность ритуала была слишком очевидной, чтобы молчать:

– Как можно сунуть руку в бочку с кипящей водой и остаться при этом невредимым?

Де Ботереллис окинул его ледяным взглядом:

– Не ставите ли вы под сомнение мудрость Святого отца, провозгласившего праведность христианских обычаев, существующих с незапамятных времен?

К счастью, у Джона хватило благоразумия смолчать – даже коронер не может чувствовать себя в безопасности, если его обвиняют в ереси и богохульстве.

– Сколько можно тянуть? – возмутился шериф. – Продолжайте.

Он отступил в сторону, и регент осенил крестным знамением кипящую поверхность воды; его движение в точности повторил почти слившийся со стеной Томас.

Страж подтолкнул Фитцхая к краю чана. Тот отпрянул, изрыгая последнюю порцию ругательств. Один из охранников схватил его за левую руку и потянул ее к воде. Наконец, приняв неизбежное, крестоносец прокричал:

– Чему быть, тому не миновать! Отпустите, я сам.

С диким воплем отчаяния и решимости он погрузил руку в булькающую парящуюся жидкость. Крича от боли сквозь сцепленные зубы, он наклонился так, что плечо почти исчезло под водой, шаря рукой по дну, пытаясь нащупать лежащий там камень.

Издав оглушительный рев болезненного триумфа, он всем телом рванулся вбок, выбрасывая камень из чана с кипятком. Пролетев через всю камеру, камень ударился в стену, отскочил и упал на грязный пол, почти невидимый в валившем от него пару.

Фитцхай скорчился от боли и рухнул на колени, не зная, что делать, прикрывая здоровой рукой обожженную. Томаса де Пейна тошнило под стеной до тех пор, пока Джон не прикрикнул на него, приказав взять себя в руки и заняться делом: что бы там ни было, все произошедшее надлежало записать на пергамент.

Шериф и регент о чем-то негромко переговаривались между собой, а вооруженные охранники тем временем, проявляя сочувствие, насколько это было возможно, чтобы не привлечь внимания шерифа или Ральфа Морина, подняли Фитцхая с земли. Они помогли ему удержаться на ногах, пока с другого конца камеры к нему не подошел с несколькими пучками свежего сена и тряпками тюремщик Стиганд. Давно привыкший к подобного рода вещам, он осмотрел ожоги с клиническим интересом, изучая яростно-красную кожу, быстро вздувающиеся волдыри и местами отошедший верхний слой.

Обложив обожженную конечность свежим сеном, что только усилило и без того невыносимую боль несчастного, он обмотал руку грязными тряпками, словно для того, чтобы она не рассыпалась на куски.

Томас де Ботереллис закончил диалог с шерифом и обратился к Фитцхаю, который, с лицом белее снега, бессильно привалился к плечу одного из стражей.

– Ваша судьба будет решена в полдень, когда мы осмотрим руку. Покраснение кожи считается допустимым и неизбежным, поэтому приниматься в расчет не будет. Однако, если Всевышнему угодно будет сделать так, что на руке обнаружатся волдыри, отставшая кожа или нагноения, это станет доказательством вашей вины.

– И тебя повесят! – жизнерадостно добавил шериф.

– После заседания выездного суда! – уточнил Джон, – потому что убийство, в совершении которого вы его обвиняете, было занесено в мои записи раньше, чем вы его арестовали.

Де Ревелль снисходительно вздохнул: – Ладно, какое бы решение ни было принято о времени повешения, он все равно отправится назад, в тюрьму.

– Не надо выносить приговор до суда, Ричард, – загремел голос коронера. – Давайте дождемся полудня и осмотрим руку. Как знать, может, произойдет чудо, доказывающее, что перед нами ни в чем не повинный человек.

Взгляд, которым наградил его шериф в ответ на благоглупости, красноречиво дал понять коронеру, что шурин верит в справедливость Божьего суда не более чем сам Джон, и просто хочет побыстрее повесить подозреваемого, чтобы заслужить похвалу епископа.

– Посмотрим, коронер, посмотрим.