История Ближнего Востока в древности

Глава 1 Первые поселения. Возникновение скотоводства, земледелия и ремесла

При каких обстоятельствах первобытный человек обнаружил полезность диких злаков и установил, что сбор колосьев не требует больших затрат труда^{1}, мы не знаем. Известно, однако, что как в Азии, так и на территории нынешнего Судана эти растения употреблялись в пищу уже в XVIII–XVII тысячелетиях до н. э. О начале использования дикорастущих злаков свидетельствуют каменные зернотерки и жатвенные ножи (само зерно от той далекой эпохи, естественно, не сохранилось). Остатки зерна обнаружены лишь на поселениях VIII–VII тысячелетий до н. э., и теперь речь может идти уже не о диких злаках, а о культурных растениях. Вот почему современная наука относит возникновение земледелия приблизительно к 7000 г. до н. э. Но поскольку генетические изменения, отличающие домашнее растение от его дикорастущего предка, накапливаются в течение длительной эволюции, можно предположить, что попытки окультуривания зерновых злаков предпринимались значительно раньше. В связи с тем, что десять тысячелетий, отделяющие начало использования в пищу диких злаков от первых признаков их окультуривания, не отражены археологическими находками, реконструкция этого периода представляет большие трудности. Вместе с тем последние исследования показали, что цивилизация зародились не в одном районе Ближнего Востока. Напротив, ныне известны по крайней мере четыре центра ее зарождения, развивавшиеся почти одновременно и независимо друг от друга: западные склоны и долины гор Загроса, регион Палестины и Иордании, Северо-Восточная Африка и южная часть Анатолийского плато. Являясь продолжением еще более ранних культур, каждый из этих очагов имел свои особые черты. Изучение синхронных поселений, расположенных в разных районах Ближнего Востока, указывает на некоторые общие закономерности их развития.

Пока единственным источником существования были охота и собирательство, люди небольшими группами переходили с места на место и, если того требовали обстоятельства, создавали временные стоянки, состоявшие обычно из двух — четырех шалашей или хижин. Следы подобных стоянок, датируемые XX–XV тысячелетиями до н. э., обнаружены вдоль средиземноморского побережья Палестины и на Синае. В холод и дождь люди скрывались в пещерах (Вади-Хальфа в Судане, Кебара в Палестине, Зарзи и Шанидар в Ираке, Белбаши в Южной Анатолии). В этих пещерах обнаружены многочисленные настенные рисунки. Люди жили небольшими группами, что имело определенные экономические причины. Дело в том, что одному кочевому охотнику, чтобы прокормить себя и свою семью, требовалась территория около 2000 га, то есть столько, сколько нужно для жизни приблизительно двум тысячам земледельцев.

Первым импульсом к переменам явилось знакомство первобытного человека с дикими злаками, которые нужно было не только собрать, но и сохранить. Хранение запасов продовольствия стало задачей первостепенной важности. Чтобы решить ее, человеческие коллективы должны были стать более многочисленными, а поселения, создававшиеся ради удобства неподалеку от мест произрастания диких злаков, более долговременными. Археологические раскопки, проводившиеся на Ближнем Востоке от Египта до Ирана, обнаружили многочисленные поселения XIII–VIII тысячелетий до н. э., существовавшие иногда по нескольку лет. Их обитатели представляли собой развитые коллективы собирателей.

Прежде чем перейти к описанию археологических памятников, наиболее характерных для отдельных регионов Ближнего Востока, следует посвятить несколько слов вопросам хронологии и терминологии, используемой в этой части работы.

Абсолютная датировка тех или иных археологических находок всегда представляла большие трудности. И в настоящее время, хотя на помощь археологам все чаще приходят точные науки, она остается делом нелегким. Большим достижением в этой области следует считать изобретение так называемого радиокарбонного метода датирования, или, как его сокращенно называют, метода С₁₄. Исследования в области радиоуглеродного датирования развиваются чрезвычайно бурно, и число его сторонников растет, чему особенно способствуют поправки и уточнения, внесенные в последние годы. Метод радиоуглеродных датировок основан на выявлении содержания радиоактивного изотопа углерода C₁₄; в органических остатках. Установлено, что этот элемент, содержащийся во всех живых организмах, после смерти организма начинает распадаться. Период полураспада радиоактивного углерода составляет приблизительно 5730 или 5570 лет. Хотя результаты радиоуглеродного анализа нередко бывают удачны и посредством этого метода датированы многие памятники, полученные даты все же ориентировочны, спорны и часто ошибочны, в частности потому, что существует два способа определения периода полураспада радиоактивного углерода. Погрешности в датировании доисторических и раннеисторических находок бывают весьма значительными, что требует от историков большой осторожности.

Не менее осторожно следует относиться и к археологической терминологии, используемой при периодизации доисторических культур. Основу этой периодизации составляет возникшее в начале XIX в. деление на три эпохи, периода (века): Каменный, Бронзовый и Железный, соответственно материалу, из которого изготовлялись орудия. Через несколько десятилетий Каменный век был поделен на три периода по технике обработки камня и функциональному назначению орудий труда: палеолит, мезолит и неолит.

Эта периодизация, несомненно, имеет свои достоинства, в особенности применительно к доистории Европы. Она и возникла на основании европейских археологических находок. Ее главным недостатком с самого начала была односторонняя оценка сложных и многообразных явлений, предопределявших переход обществ к более высоким этапам развития. Хотя особенности орудий труда, материал, из которого они изготовлены, техника производства и прочее играют весьма существенную роль, на развитие общества они влияли лишь опосредованно.

Что же касается археологических памятников Ближнего Востока, то они не укладываются в эту схему. Мезолит, например, на территории Месопотамии не засвидетельствован, а в Египте обнаружены лишь не очень достоверные его следы.

Кроме того, в использовании указанной выше терминологии существует немалый разнобой, в результате которого одним термином нередко определяются различные понятия. Так, термином «ранний халколит» обозначают период, когда наряду с камнем начала использоваться медь, однако, говоря об Анатолии, этим термином обозначают время распространения там расписной керамики. Подобные примеры мы находим чуть-ли не в каждом периоде развития ближневосточных обществ, что увеличивает вероятность ошибок в интерпретации археологического материала и в исторических выводах. Поэтому автор в этой части работы отказывается от традиционной археологической терминологии, последовательно заменяя ее названиями тех или иных культур либо отдельных поселений с указанием археологического слоя, в котором они обнаружены.

Сказанное несколько облегчит читателю понимание последовательности этапов развития общества, начиная с того времени, когда люди, познакомившись со злаками, стали создавать первые долговременные поселения. Древнейшим среди них (XIII–XII тысячелетия до н. э.) считается Ком-Омбо, расположенное немного севернее Асуана, открытое в 1920 г. французской экспедицией Р. Виньяра и обследованное в 20-х годах. На: территории около 1 га здесь длительное время жил коллектив, состоявший из 160–180 членов, которые вели хозяйство на территории 350–400 га. О характере их занятий дают представление многочисленные каменные зернотерки и ножи, игравшие роль серпов. Аналогичные-поселения обнаружены на территории от Эсне до Сохага. Их остатки были обнаружены в 1968 г. американской экспедицией Ф. Вендорфа. Зафиксированные здесь орудия свидетельствуют о том, что в этой части Египта в XIII–XII тысячелетиях до н. э. существовало интенсивное собирательство злаков. Новейшие исследования, а также установленные при помощи радиоуглеродного метода даты позволяют предполагать, что в указанное время, когда климат в Египте был более влажным, чем сейчас, там произрастали дикие злаки и что люди успешно занимались собирательством и время от времени создавали постоянные поселения.

Новые археологические находки, особенно расширившиеся в связи со строительством водохранилища (озеро Насер) раскопки в Нижней Нубии, дали чрезвычайно интересный материал о древнейших обществах, развивавшихся в Египте задолго до возникновения государства. Обнаружилось, что первые поселения и первые навыки земледелия в Северо-Восточной Африке относятся к той же глубокой древности, что и в Юго-Западной Азии. Экологические среды обитания племен в обоих регионах мало отличались одна от другой. Жители их на протяжении многих тысячелетий выработали различные способы эксплуатации природных ресурсов, при этом, как свидетельствуют данные археологии, люди предпочитали те методы, которые при относительно небольшой затрате сил обеспечивали максимальный результат. Тысячелетиями они использовали каменные орудия. Знаменательно, что при всем различии местных вариантов найденных археологами орудий, которые на протяжении тысячелетий совершенствовались, технология их изготовления оставалась той же. До IX тысячелетия до н. э. темп развития обществ, населявших огромные пространства Ближнего Востока, был почти одинаков. Этот вывод основан на изучении древнейших обществ на стадии перехода от присваивающего хозяйства охотников, рыболовов и собирателей к производящему хозяйству земледельцев и скотоводов.

Читателю следует помнить, что наши знания о столь — отдаленной эпохе носят фрагментарный и в значительной степени случайный характер, ибо такие широкомасштабные исследования, какие велись, например, в ныне затопленных районах Нижней Нубии, до сих пор имели место только на среднем Евфрате. Не исключено, что уже ближайшие годы внесут коррективы в наши представления о древнейшем периоде в истории Ближнего Востока. Чрезвычайно интенсивные поиски ведутся сейчас вдоль всего течения Нила вплоть до шестого порога и в Дельте. В связи со строительством гидротехнических сооружений на Ниле, вопреки ожиданиям, изменился водный режим, что повлекло за собой снижение уровня грунтовых вод. Перед египетским сельским хозяйством возникли серьезные проблемы, зато археологи получили возможность работать в местах, прежде-недоступных, например в Восточной Дельте, где при участии польских археологов ведутся раскопки династических и раннединастических поселений (Миншат Абу-Омар).

В последнее десятилетие значительно расширились поиски следов доисторических поселений на территории Сахары, к северу от Фаюма, в оазисе Бахария, а также в Нубийской пустыне, где работают археологи из ПНР.

Египет сильнее, чем прочие регионы Ближнего Востока, пострадал от климатических изменений. Неуклонный подъем температуры привел к иссушению почв. Начиная с X тысячелетия до н. э. стали высыхать озера и реки, саванны и степи превратились в выжженные солнцем пустыни, степная растительность уступила место пескам, жизнь, которая кипела здесь в первобытную эпоху, замерла. Образовались оазисы — Фаюм и некоторые другие. Оазисами стали долина Нила и Дельта. Колебания климата повлияли и на растительность оазисов: исчезли некоторые виды полезных трав, из-за недостатка влаги оскудели урожаи диких злаков. О выращивании зерновых культур в ту пору еще говорить не приходилось. Для занятия земледелием, особенно в условиях долины Нила, требовались специальные навыки и знания, которые могли появиться только на основе опыта многих десятков поколений. Медленные, но» кардинальные климатические перемены привели к тому, что уже в VIII тысячелетии до н. э. коллективы, жившие в районе суданского Нила, обратились к охотничье-рыболовному хозяйству (например, культура Аркиниан), и лишь в Дельте продолжало развиваться собирательство (культура Хелуан). По-видимому, здесь создались, условия, благоприятствовавшие формированию скотоводства.

С доисторического времени и по сей день Юго-Западная Азия подвержена катастрофическим засухам, которые чередуются с периодами повышенной влажности^{2}. Но колебания климата, начавшиеся с IX тысячелетия до н. э., данного района не коснулись, поэтому обнаруженный здесь археологический материал представляет собой неоценимый источник для реконструкции последовательных этапов в развитии обитавших на этой территории человеческих коллективов — от первых следов присутствия человека в пещере Шанидар (древнейший слой датируется около 100 тысяч лет до н. э.) до создания первых в истории государственных организмов.

Согласно современным научным данным, обитатели: лого района перешли к этапу интенсивного собирательства диких злаков несколько позже, чем жители Египта, по-видимому, в X тысячелетии до н. э. В разных районах стали появляться поселения, где в глиняных домах, построенных на каменных фундаментах, жили коллективы собирателей, состоявшие из 50 —100 человек. На небольшом расстоянии от поселений иногда создавались сезонные стоянки на время выпаса скота. Использовались в то время и старые пещеры, в которых люди жили на предшествующем этапе развития.

Наиболее характерными примерами поселений могут служить Зави-Чеми — Шанидар в Северном Ираке, Эйнан (Айн-Маллаха) и Иерихон в Палестине. Поселение Зави-Чеми — Шанидар на Верхнем Забе в Курдистане, открытое в 1961 и 1964 гг. американской экспедицией Р Солецкого, датируется 8920 (±300) г. до н. э. К тому же времени — 8450 (±150) — относится обнаруженное в 1966 г. экспедицией Т. Юнга и П. Смита такого же типа поселение в долине неподалеку от Бисутуна в Западном Иране. При раскопках в большом количестве найдены зернотерки и протосерпы, представляющие собой костяную рукоятку с кремниевым вкладышем. По сравнению с тяжелыми и менее прочными серпами из Ком-Омбо эти более совершенны, что говорит о несомненном техническом прогрессе. Прогресс заметен и в других областях. Обнаруженные при раскопках костные остатки указывают на то, что в этом районе люди уже одомашнили овцу. Это — древнейшее свидетельство-приручения овец. Однако раскопки, которые ведутся в Западном Иране, возможно, принесут новые данные с» начале разведения овец в более ранний период.

С незапамятных времен первобытный человек, живший в окружении диких зверей, существовал благодаря: охоте. Люди часто ловили и держали в загонах молодых животных, чтобы обеспечить себя продовольствием на периоды, не благоприятствовавшие охоте. Но разводить животных не пытались. Целесообразность скотоводства стала очевидной лишь тогда, когда часть группы, переключившись на охрану диких злаковых полей, перестала участвовать в охоте. Дополнительным импульсом послужили трудности, связанные с транспортировкой урожая с полей в поселения. Все данные говорят о том, что первым вьючным животным, одомашненным в горах Загроса, была овца (хотя груз, который в состоянии поднять овца, не превышает 10–15 кг)^{3}. Таким образом, одомашнивание началось с травоядных животных, обитавших в непосредственной близости к человеку. На территории Северного Ирака первой была приручена овца, Анатолии и Сирии — коза, Палестины и нынешнего Ирана — газели и антилопы, хотя эти виды более прихотливы, чем мелкие животные горных районов^{4}.

Функции домашних животных были везде одинаковы: вначале помощники человека в труде, а позднее еще и основная часть рациона. На первых порах человек использовал только мясо прирученных животных, но вскоре научился выделывать шкуры, использовать рога и копыта, а затем прясть шерсть. Так оседлые поселения сделали качественно новый шаг в своем развитии: они стали создаваться на более длительный срок и занимать более обширную территорию.

Лучше, чем культуры Загроса, известна более поздняя культура натуфийских поселений X и IX тысячелетий до н. э. в Палестине. Особенно интересный материал, относящийся к натуфийской культуре, дали раскопки в Эйнане (Айн-Маллаха), расположенном на озере Хуле в верхнем течении реки Иордан. Работавшая здесь в 1957–1959 гг. французская экспедиция Ж. Перро раскопала около 50 домов, обитатели которых наряду с охотой и рыболовством занимались собирательством диких злаков, пользуясь совершенно новыми, дотоле неизвестными орудиями. Помимо серпов с кремниевыми вкладышами и каменных зернотерок здесь обнаружены каменные ступы для шелушения зерна и корзины для хранения и сушки зерна. Каменные ступы (иногда базальтовые, весом до 50 кг), более чем какие-либо другие предметы, свидетельствуют об оседлом образе жизни: трудно вообразить себе кочующую группу людей, обремененных подобным инвентарем. В пользу юседлости говорят также наземные сооружения для хранения запасов продовольствия. Эти хранилища строились на территории поселения; иногда их (как и некоторые дома) использовали в качестве мест захоронений владельцев. Натуфийские поселения, следы которых обнаружены также в дельте Нила (Хелуан) и в горах на побережье Красного моря (оазис Лейк-Ита), были вдвое-втрое крупнее загросских.

В захоронениях Эйнана найдены древнейшие произведения искусства, характерные для всей культуры: схематичные каменные женские фигурки, орнаментированные базальтовые сосуды, резные изделия из кости, украшения (ожерелья и браслеты) из раковин, кости и: камня. Все это, по-видимому, позволяет предположить наличие у человека духовных запросов, выходивших за рамки хозяйственных проблем. Улучшение материальных условий позволило людям задуматься о загробной жизни и создать погребальные обычаи, связанные с верой в загробное существование. Возможно, уже в то время возникла вера в богов, местом обитания которых считалась гора Гермон.

Имеются и более древние свидетельства существования верований и даже культов, хотя материал слишком незначителен, чтобы можно было сделать какие-либо однозначные выводы. Так, в 1960 г. английской экспедицией К. Кеньон в Иерихоне были открыты остатки культового здания, на руинах которого позднее-возникло натуфийское поселение. Однако лишь находки следующего слоя, относящегося к VIII тысячелетию до н. э., позволяют сделать некоторые заключения: о дальнейшем развитии ближневосточных обществ.

В VIII тысячелетии до н. э. Иерихон (слой этого периода обозначили как докерамический неолит А) представлял собой укрепленное поселение, имевшее не менее 2000 обитателей и занимавшее площадь 2,5 га, тесно застроенное круглыми домами из сырцового кирпича и обнесенное каменной стеной с такими мощными башнями, каких не знал ни один из более поздних городов, строившихся в последующие века на этом холме.

Открытие укрепленного поселения под огромным холмом Иерихона стало сенсацией. При первых же сообщениях о нем возникли естественные вопросы: на чем базировалась экономика такого большого поселения и какова была его социальная структура.

Следы земледелия не были обнаружены, но зерно в пищу употреблялось. Жители Иерихона, по-видимому, собирали дикую пшеницу и ячмень, а из домашних животных содержали коз, собак и кошек. Охотились на крупного зверя, о чем свидетельствует такое важное-достижение натуфийской культуры, как изобретение стрелы и лука. Кроме того, натуфийцы владели техникой обработки обсидиана — черного твердого вулканического стекла, добывавшегося на Армянском нагорье, в Анатолии.

Обнаруженные в натуфийских поселениях изделия из обсидиана говорят о том, что уже около VIII тысячелетия до н. э. между Палестиной и Анатолией существовали контакты^{5}. Возможными торговыми партнерами Иерихона были, вероятно, поселения в Центральной (Асикли-Хююк) и Юго-Западной Анатолии (докерамический Хаджилар).

Вполне понятно, что население Иерихона в эпоху докерамического неолита А существенно возросло. Этому благоприятствовали относительная безопасность и обилие продовольствия. Хотя присваивающая экономика ставила определенные рамки развитию (в результате интенсивной охоты сократилось поголовье диких зверей, а травоядные животные, естественно, наносили большой урон пастбищам и местам произрастания диких злаков), Палестина находилась в оптимальных природных условиях, но ее жителям нелегко было защищать свои угодья — источники воды, пастбища и в особенности места произрастания диких злаков. Надо полагать, что мощные стены Иерихона служили надежной защитой от врага, иначе это поселение (часто неправомерно называемое городом) не просуществовало бы до VII тысячелетия до н. э., когда его разрушили пришельцы с севера, которые поселились на развалинах крепости, возвели здесь новые укрепленные сооружения и создали новую культуру. За тысячелетие существования Иерихона его жители, а может быть, и обитавшие вне его стен коллективы, по-видимому, обратили внимание на то, что дикие злаки могут произрастать и за пределами той территории, на которой их впервые обнаружил человек. От наблюдения до практики оставался один шаг, но сделали ли его жители докерамического Иерихона, неизвестно. Мы не располагаем также свидетельствами того, что здесь имел место переход от присваивающей экономики к производящей: пет следов социального неравенства. В Иерихоне обитало типичное первобытное общество, в котором принцип равенства его членов еще не был нарушен. А наличие культа предков, которому отводилась важнейшая роль, свидетельствует о существовании родового общества, в котором всех членов рода объединяло истинное или мнимое кровное родство.

Новейшие исследования показали, что переход к производящему хозяйству обусловливается тем, что природный фон был не особенно благоприятным. Не найдены следы земледелия в Иерихоне, нет их и в Телль-Рамаде, у подножия Гермона, где в 1972 г. французская экспедиция де Контесона обнаружила следы общества второй половины VII тысячелетия до н. э., занимавшегося интенсивным собирательством ячменя и трех видов пшеницы. (Добавим, что здесь была также широко развита обработка обсидиана, доставлявшегося из Центральной Анатолии и с берегов озера Ван.)

Вблизи от районов с оптимальными условиями существования имелись территории, не столь богатые природными ресурсами и менее удобные для жизни. Вследствие этого постоянно возникали стычки, в результате которых население районов с максимально благоприятным природным окружением не было стабильным. Одновременно росла численность отдельных коллективов. Этим, по-видимому, объясняется тот факт, что в районах с богатыми природными ресурсами совершенствовалась техника, связанная с собирательством и охотой, тогда как на соседних территориях, менее щедро одаренных природой, раньше произошел хозяйственный переворот (переход к производящей экономике).

Исследования палеоботаников и археологов свидетельствуют о том, что около 7000 г. до н. э. на территории четырех регионов Ближнего Востока — в Иордании, Юго-Западной Анатолии, Хузестане (Юго-Западный Иран) и в Северо-Восточном Ираке прочно укрепилась культура выращивания некоторых видов зерновых и что здесь в это время уже создавались раннеземледельческие поселения.

Древнейшим способом обработки земли было вскапывание, а главным орудием — твердая обожженная палка-копалка. На посевах работали главным образом женщины, в то время как мужчины продолжали заниматься охотой. Вполне вероятно, что именно эта чрезвычайно важная функция женщин в коллективе нашла свое отражение в древнейших верованиях, возникавших с середины VII тысячелетия до н. э. и связанных с почитанием женских божеств.

Древнейшая форма земледелия — подсечное хозяйство — просуществовала достаточно долго. Мотыжное и тем более пахотное земледелие возникли значительно позже. На ранних же этапах выжигался участок леса под пашню, затем почву разрыхляли при помощи палок-копалок и засевали. Когда земля переставала родить, участок бросали.

Одним из таких земледельческих поселений была Бейда, обнаруженная вблизи руин более позднего города Петра, на юге Иордании, в 320 км к югу от Иерихона, открытая английской экспедицией Д. Киркбрайд и датируемая рубежом VIII и VII тысячелетий. Археологи обнаружили здесь сохранившиеся на глиняных изделиях многочисленные отпечатки зерен культурного ячменя и пшеницы. Подобные находки свидетельствуют о том, что около 7000 г. до н. э. люди в этом регионе уже начали выращивать основные виды зерновых. Обнаруженные при раскопках дома показались изыскателям весьма своеобразными: при сравнительно тонких (50–70 см) наружных стенах — мощные (1,5–2 м) внутренние перегородки. В подвальных помещениях, отделенных от верхних этажей толстыми известняковыми плитами, найдены разнообразные орудия труда — каменные жернова, молоты, ножи, а также предназначавшиеся для обработки рога и кости.

Дать однозначное толкование этим находкам весьма трудно. Часть помещений, вероятно, предназначалась для хранения запасов, в остальных располагались мастерские, в которых трудились скорее всего подневольные люди. Таким образом, создается впечатление, что обитатели дома опасались не столько внешнего нападения, сколько бунта внутри дома. Об этом, по-видимому, говорят толстые внутренние стены и перекрытия, которые должны были изолировать находившихся в подвалах работников от остальных обитателей дома.

Если судить по числу подвальных помещений, группа пленников или узников, занятых принудительным трудом, состояла из 30–40 человек. Почему были созданы и как долго пребывали в изоляции подобные группы, неизвестно. Аналогичных явлений для той эпохи мы пе знаем, и сущность этой группы людей остается неясной, так же как неясно и то, существовало ли уже в Бейде общественное неравенство. Уровень организации общества был достаточно высок, но свидетельств того, что какая-либо группа или отдельное лицо выделились и стали над коллективом, нет. Находки в Бейде позволяют сделать вывод, что одновременно с возникновением производящего хозяйства изменилось отношение к пленным и преступникам. Не исключено, что первоначально их убивали и лишь позднее начали спорадически использовать в качестве рабочей силы. Это звучит немного странно, поскольку первобытное общество принято считать бесконфликтным, не содержащим противоречий. Тем не менее противоречия могли возникать как результат появления некоторого количества избыточных продуктов питания, что позволяло прокормить несколько десятков человек, не являвшихся членами общины. Не исключено, что пленные в Бейде были собственностью общины. Что же касается их труда, то он, несомненно, способствовал ее обогащению. Так или иначе, использование принудительного труда в Бейде в VII тысячелетии до н. э. было уникальным для того времени явлением.

Как уже говорилось, процветание раннеземледельческих поселений на Ближнем Востоке зависело от природных условий, в чем-то сходных в разных районах, а в чем-то и различавшихся. Так, в Центральной и Юго-Западной Анатолии важную роль в развитии раннеземледельческих поселений играло наличие удобных для эксплуатации месторождений обсидиана, который уже в глубокой древности доставлялся в Палестину и Месопотамию. Одним из таких поселений в Центральной Анатолии был возникший в середине VIII тысячелетия до н. э. Асикли-Хююк, открытый в 1966 г. И. А. Тоддом. К сожалению, материалы этой экспедиции до сих пор не опубликованы.

Значительно полнее сведения, относящиеся к долине Дех Луран (Хузестан) в Юго-Западном Иране. Раскинувшаяся на территории около 300 кв. км, эта долина имела естественные границы в виде горных цепей на севере и юге и двух небольших рек на западе и востоке. Достаточно обильные осадки благоприятствовали произрастанию на горных склонах лесов. С другой стороны, горячие ветры пустыни препятствовали чрезмерному росту многолетних растений. В целом долина с ее песчаными почвами и полями диких злаков представляла собой удобное место для развития раннеземледельческих поселений.

Несколько поселений, раскопанных археологами в долине Дех Луран, отражают последовательные этапы развития, начиная с середины VIII тысячелетия до приблизительно 4000 г. до н. э., от древнейших следов выращивания двух видов зерновых культур до возникновения гончарного ремесла, раннего поливного земледелия и создания поселений городского типа.

В качестве примера такого раннеземледельческого поселения можно привести Али-Кош (около 6750–6000 гг. до н. э.). Дома здесь строили из необожженного кирпича, сырьем для которого служил ил, добывавшийся в расположенном неподалеку озере. Погребения делали под полами домов. Запасы зерна, выращенного жителями поселения, хранились в корзинах, которые иногда для прочности снаружи пропитывались асфальтом, сосуды и орудия изготовлялись из камня. В верхних слоях археологи обнаружили изделия из меди.

Аналогичные стадии развития прошли поселения, раскопанные в горных долинах Северо-Восточного Ирака. Так, в долине реки Джамджемаль, вблизи Киркука, американская экспедиция Р. Брейдвуда раскопала раннеземледельческое поселение Джармо. Двенадцать строительных горизонтов этого поселения отражают его эволюцию начиная с середины VII тысячелетия. Число домов, составлявших поселок, в различное время колебалось от 20 до 23. Прямоугольные в плане дома строились из сырцового кирпича на каменных фундаментах. Вход закрывался деревянной дверью. Жило в таком поселении 150–200 человек. Жители сеяли ячмень и чечевицу; традиционно продолжали заниматься собирательством и охотой, о чем свидетельствуют остатки костей медведей, леопардов и оленей. Другие уцелевшие костные остатки говорят о том, что были одомашнены овца, коза, онагр и кошка.

Пользовались жители каменными орудиями, отличавшимися от натуфийских. Многочисленные следы обсидиана указывают на связи с Анатолией, а натуралистические глиняные женские фигурки свидетельствуют о существовании культурной общности на всем пространстве от Палестины до Ирана. Новшеством являются глиняные фигурки кошек и собак, которые в это время, вероятно, были приручены.

Аналогичные находки сделаны в Тепе-Гуране (Западный Иран) и в Телль-Шемшаре (Северо-Восточный Ирак). В древнейших слоях этих поселений найдены орудия, характерные для культуры Джармо, а в более поздних — керамика типа Джармо.

Таким образом, культура Джармо — чрезвычайно важное промежуточное звено между двумя этапами эволюции, которые представлены, с одной стороны, раннеземледельческими поселениями, а с другой — земледельческими обществами, в которых уже появилось гончарное ремесло. Поскольку в раскопанных поселениях не было еще ни храмов, ни дворцов, там отсутствовало социальное расслоение. Во главе общины, по-видимому, стоял патриарх, руководствовавшийся извечными принципами взаимозависимости и взаимопомощи всей представителей рода.

Между отдельными центрами, относящимися к культуре Джармо, при многих сходных чертах обнаруживаются и различия. В одних земледельческие общины еще не стали вполне оседлыми, в других уже строились долговременные земледельческие поселения, иногда даже укрепленные; в третьих основной формой хозяйства стало скотоводство. При этом везде, где это было возможно, люди продолжали заниматься собирательством и охотой. Об относительно высоком техническом уровне некоторых обществ свидетельствуют каменные сосуды, изделия из обсидиана и керамика. Известны отдельные случаи использования подневольного труда.

Новейшие исследования показывают, что в середине VII тысячелетия до н. э. наиболее высокого уровня развития достигли общества, населявшие территорию Анатолии, особенно Конийской долины, где плотность населения была выше, чем в других местах. В долине Конья открыто 22 раннеземледельческих поселения с центром в Чатал-Хююке, раскопанном в 1961–1963 гг. английской экспедицией Дж. Меллаарта. Здесь на площади 12 га обнаружены следы поселения, 13 строительных горизонтов которого отражают развитие здешнего общества от начала VII тысячелетия до приблизительно 5700 г. до н. э. Едва ли не каждый слой заканчивается следами разрушительных пожаров. На месте сгоревших поселений создавались новые, но таким образом, что первоначальный план не нарушался. Дома прямоугольной формы строились из высушенного на солнце кирпича-сырца. Они террасами поднимались по склону холма и вследствие этого находились на разной высоте. Наружные стены были плотно прижаты друг к другу. Каждый третий-четвертый дом был храмом или святилищем, отличавшимся от жилых домов богатством внутреннего убранства. В них в большом количестве найдены настенная роспись культового содержания и скульптура из мягкой глины. В более поздних слоях появляется расписная керамика. Таких храмов Меллаарт насчитал 48, что позволило ему предположить, что им открыт «жреческий квартал». По-видимому, это были родовые святилища, и каждое из них находилось в окружении жилых домов, принадлежавших тому же роду.

Тематика настенных рисунков и скульптуры, так же как способ захоронения, свидетельствует о наличии верований, аналогичных верованиям других народов Азии. Наряду с древними охотничьими культами здесь, как и в Палестине, Месопотамии, Иране, главенствовал культ «великой матери», что говорит о доминирующем положении женщины, которое утвердилось с развитием земледелия.

О культе женских божеств говорят не только многочисленные глиняные фигурки, изображавшие женщину как источник жизни, но и женские погребения под полами некоторых святилищ. Это, равно как и отсутствие мужских захоронений в местах культа, очевидно, говорит об особом положении женщины-богини, женщины-жрицы, символизировавшей единство жизни и смерти.

Прочих покойников, снабдив их всем, чем они пользовались при жизни, иногда хоронили под полами жилых домов. В захоронениях обнаружены орудия труда, оружие, посуда с остатками пищи, разнообразные украшения, иногда из меди или свинца. Необычайно ценны находки обуглившихся тканей — самые ранние свидетельства возникновения ткачества.

В могилах IV слоя найдены керамические печати с геометрическими узорами — находки, которые роднят культуру Чатал-Хююка с культурой Иерихона и Джармо, с одной стороны, и с эгейской культурой — с другой. Так, в районе Неа Никомедеа обнаружены земледельческие поселения VII тысячелетия до н. э. Керамика и печати в них идентичны анатолийским и свидетельствуют о переходе от докерамических культур к культурам, которым известна керамика, разведение коров и пр. Не исключено, что носители этих культур в юго-восточной части Балканского полуострова, а также на Украине были пришельцами из Анатолии.

Все эти находки говорят о том, что Чатал-Хююк представлял собой высокоразвитое земледельческое поселение, где одной из форм хозяйства продолжала оставаться охота (на буйволов, медведей, львов и леопардов) и где определенную роль играло разведение овец, корон и коз. Кроме того, возникают ремесла, и древнейшее из них — плетение, на основе которого позднее разнилось ткачество. Гончарное ремесло появилось лишь в начале VI тысячелетия до н. э. Обнаружены первые признаки обработки металлов. Но следов отделения ремесла от земледелия и выделения скотоводства в самостоятельную отрасль хозяйства пока не найдено.

Мастерство в выполнении некоторых изделий позволяет предполагать, что внутри отдельных больших семей произошла специализация. Ремесленное производство на том этапе являлось занятием сезонным и, за исключением металлургии, по-видимому, было делом женщин. Не исключено, что некоторые изделия приобретались в обмен на обсидиан, месторождения которого были легкодоступны для жителей Чатал-Хююка.

Находки в Чатал-Хююке существенно расширили наши представления об эволюции ближневосточных обществ до середины VI тысячелетия до н. э. Стало очевидно, что керамика, появившаяся почти одновременно на территории Ирана, Анатолии и Балкан, была вторичным результатом развития земледельческих культур. Открытия в Анатолии позволили также внести некоторые поправки в наши представления об истории техники. Оказалось, что в Чатал-Хююке в VII–VI тысячелетиях до н. э. уже существовала добыча и обработка меди и свинца. Фрагментарность наших знаний не позволяет с уверенностью говорить о том, что это явление имело лишь локальный характер, связанный с доступностью месторождений металлических руд. Многочисленные изделия из металла, обнаруженные в последние годы в Месопотамии (Ярым-тепе, Телль-Сото), свидетельствуют о том, что металлургия и в этом районе возникла не позднее начала VI тысячелетия до н. э.^{6}. (До сих пор считалось, что большинство обществ Ближнего Востока научилось обрабатывать металлы лишь в V тысячелетии до н. э.)

Перечень достижений обществ Ближнего Востока был бы неполон, если бы мы не указали на формирование в этот период общинной собственности.

Вполне естественно, что человеческие коллективы защищали свои угодья: ведь от этого зависела их жизнь. С началом обработки земли и возникновением скотоводства люди научились более четко осознавать существующую внутри коллектива связь, обусловленную фактическим или воображаемым кровным родством, происхождением от общего предка. Возросла необходимость защиты от внешней опасности при известной внутренней консолидации, поскольку построенные совместными усилиями поселения являлись общим имуществом всего коллектива, так же как общими были плоды труда всех его членов.

Одновременно с формированием представлений о родовой общности (фактической или воображаемой, но в том и другом случае — экономической), очевидно, должны были появиться и зачатки общинной организации. Трудно сказать, существовала ли уже в то время общинная собственность на землю — ведь поля диких злаков были достаточно обширны, а численность населения невелика, зато с полной уверенностью можно говорить о собственности общины, которую составляли само поселение и все, что добывалось его жителями, — пленные, стада одомашненных животных и пр. Люди берегли свои богатства и воздвигали оборонительные стены даже там, где хозяйство носило еще присваивающий характер. Что же касается земельной собственности родовой общины, то она появилась в результате развития производящей экономики.

На основе возникавших различий сформировались основные конфликты, характерные для всех без исключения ближневосточных обществ, и не только в эпоху родового строя, но и в историческое время. Это были конфликты между оседлым и полукочевым населением, между производящим и присваивающим хозяйством.

Социально-экономические перемены, начавшиеся с середины VI тысячелетия до н. э. в жизни обитателей Анатолийского плато в юго-восточной части Иранского нагорья (Элам), решающим образом повлияли на дальнейшее развитие ближневосточных обществ. В области искусства эти перемены повлекли за собой возникновение (в середине VI тысячелетия) расписной керамики, что было явлением новым и в высшей степени знаменательным. Первые следы росписи на керамике датируются серединой VI тысячелетия до н. э. и зафиксированы в Чатал-Хююке, а затем и в Хаджиларе. Первоначально расписывали отдельные глиняные сосуды, а позднее всю или почти всю продукцию. Постепенно обычай украшать керамические изделия, используя многообразно форм и узоров, распространился на обширном пространстве от Средней Азии до Дуная. Исключение составили лишь южные районы в Палестине, где до IV тысячелетия до н. э. пользовались нерасписной керамикой, а в Африке керамика вообще появилась лишь в начале IV тысячелетия до н. э. (Фаюм А). Эти примеры показывают, что различия, обозначившиеся уже в VII тысячелетии до н. э., в более позднее время углубились.

В VI тысячелетии до н. э. расписная керамика характеризовала наиболее развитые общества. Ее совершенство говорит о профессионализме гончаров, которые не только превосходно знали свойства глины, но и обладали великолепным вкусом. Они создавали высокохудожественные, прекрасные по своей простоте и изяществу керамические изделия, форма которых гармонически сочеталась с рисунками. Это свидетельствует о немалом опыте, а он мог появиться только в результате многолетней ежедневной практики. Такой результат был бы невозможен, если бы гончарным ремеслом занимались традиционно в каждой семье и лишь после окончания полевых работ. Необходимо было освободить определенную группу людей от земледельческих работ. Это и произошло в середине VI тысячелетия до н. э., когда земледельческо-скотоводческое хозяйство в отдельных местах достигло такого уровня, при котором стало возможно разделение труда.

Выделение в наиболее развитых обществах небольших групп ремесленников-гончаров, не занятых в земледелии и скотоводстве, повлекло за собой ряд дальнейших социально-экономических преобразований. Этот процесс удобнее всего проследить на материале Анатолии.

В те же годы, когда был открыт Чатал-Хююк (1957–1960), еще одна экспедиция Дж. Меллаарта вела поиски в Юго-Западной Анатолии. Там, в окрестностях деревни Хаджилар, было обнаружено крупное поселение, древнейшие слои которого содержали следы раннеземледельческого общества VII тысячелетия до н. э. В следующем строительном горизонте обнаружены остатки поселения, современного последнему периоду Чатал-Хююка (6700–5600). После того как оно погибло при пожаре, на его месте возникло новое поселение, представлявшее третью фазу развития этой культуры. В целом развитие Хаджилара прослеживается до 5000 г. до н. э., и его заключительные фазы, таким образом, отражают прогресс, достигнутый на протяжении всего VI тысячелетия до н. э.

Чрезвычайный интерес для историка имеет характер застройки Хаджилара. То обстоятельство, что в обеих фазах поселение было обнесено стеной, служит еще одним свидетельством возможных конфликтов между племенами, жившими в различных экологических условиях.

Как же был застроен Хаджилар? Вдоль двух сторон прямоугольной площади располагались большие дома (их длина достигала 10 м, ширина — 6 м), в которых, как и в Чатал-Хююке, жили, по-видимому, большие семьи. Хозяйство Хаджилара, так же как и Чатал-Хююка, базировалось на земледелии и скотоводстве. Гончарное ремесло и ткачество представляли собой сезонные занятия отдельных семей.

Заключительная фаза реконструируемой культуры, наивысший расцвет которой приходится приблизительно на 5300 г. до н. э., представляет иную картину. Дома строились на старых фундаментах. На том месте, где прежде была центральная площадь, теперь высились три дома, не имевшие, в отличие от остальных домов, хранилищ для зерна. Зато в них найдены сотни прекрасных глиняных сосудов, украшенных цветной росписью с поразительным разнообразием мотивов. Тот факт, что сосуды, находящиеся в каждом из трех домов, принадлежат к различным типам, является признаком развитой специализации, а чрезвычайно богатое убранство жилых помещений скорее всего говорит о привилегированном положении гончаров^{7}.

Таким образом, открытие ремесленных мастерских с их великолепной продукцией, дающей представление о высокой квалификации мастеров, несомненно, указывает на то, что в Хаджиларе во второй половине VI тысячелетия до н. э. уже существовало общественное разделение труда. Небольшая группа ремесленников полностью выделилась из земледельческого коллектива и заняла в нем особое положение. Таким образом, раз и навсегда было разрушено традиционное равенство, объединявшее в предшествующую эпоху всех член-нов коллектива.

О неотвратимых социальных переменах говорит еще одна находка - храм. Его расположение в северо-восточной части поселения, в непосредственной близости от стен, по видимому, свидетельствует об обособлении культа и о создании самостоятельной культовой организации, развивавшейся независимо от отдельных семей, но еще окончательно не изолировавшейся от них. Появление храма наряду с превращением ремесла в самостоятельную отрасль хозяйства является несомненным признаком изменения структуры общины.

Около 5250 г. до н. э. поселение подверглось разрушению и было вновь отстроено по необычному плану: в центре его оказалась крепость. По предположению Меллаарта, это был дворец правителя. Гипотеза смелая, но утверждать что-либо с полной уверенностью мы не можем. Одно бесспорно: высокоразвитая культура Западной Анатолии, которая свидетельствует о связях с Южной Анатолией и даже с Северной Месопотамией, была важным звеном в развитии ближневосточных обществ.

Те же выводы напрашиваются при изучении поселения Мерсин, расположенного в Киликии, неподалеку от южного побережья Анатолии. Археологические раскопки в этом районе проводила английская экспедиция под руководством Дж. Герстенга (1936–1939; 1946–1947). Как показали исследования, это высокоразвитое укрепленное поселение в середине V тысячелетия до н. э. было разграблено чужеземными завоевателями, которые принесли с собой керамику, указывающую на тесные связи с расписной керамикой из Телль-Халафа. Осев здесь, пришельцы построили на каменной террасе новую крепость (XVI слой), стены которой окружали очень скромные и почти одинаковые дома. И лишь один комплекс, расположенный вокруг небольшого дворика в непосредственном соседстве с сильно укрепленными воротами, нарушает это однообразие: его многочисленные помещения отличались богатым внутренним убранством и служили, по-видимому, резиденцией вождя. Здесь же располагались и гончарные мастерские.

Все это указывает направление, по которому развивалось общество: если в Хаджиларе гончарным делом занималась горстка привилегированных членов общины, то на этапе Мерсин XVI гончарное ремесло стало самостоятельной отраслью производства в рамках хозяйства вождя.

Хотя древнейшие следы расписной керамики пока найдены только в Анатолии, переход от монохромной керамики к полихромии имел место не только там, но и на обширной территории от Северной Сирии до современного Северного Ирака и Западного Ирана.

Чрезвычайно важное значение имело открытие Телль-Хассуны, небольшого поселения, расположенного в 25 км к югу от нынешнего Мосула. Его изучение, которым руководил иракский археолог Фуад Сафар, началось в 1942 г. Древнейший строительный горизонт относится к 5800 г. до н. э. В то время здесь находилась временная стоянка земледельцев и скотоводов, занимавшихся разведением коз. Стоянка просуществовала на этом месте всего несколько лет, оставив следы в виде многочисленных монохромных глиняных сосудов большого размера, предназначавшихся для хранения запасов продовольствия. Следующие поколения построили на этом месте постоянное земледельческое поселение, в котором около 5500 г. до н. э. появляется расписная керамика.

Исследование Телль-Хассуны позволило построить гипотезу о происхождении другой месопотамской культуры — самаррской. Открытая в 1911 г. Э. Герцфельдом неподалеку от современного города Самарра, приблизительно в 100 км к северо-западу от Багдада, самаррская культура долгое время не имела аналогов. Лишь благодаря находкам в Телль-Хассуне удалось реконструировать более ранние этапы в развитии техники и искусства Месопотамии.

Ответвлением хассунской культуры (помимо самаррской) является халафская культура, сформировавшаяся в конце VI тысячелетия до н. э. и достигшая расцвета в конце V тысячелетия. Распространившаяся на большой территории, культура Халафа обнаруживает тесную связь с анатолийскими культурами. Если самаррская культура развивалась главным образом на территории современного Ирака, то халафская распространилась от сирийского побережья Средиземного моря (Угарит III) до берегов озера Ван (Тильки-тепе), от Юго-Восточной Анатолии до окрестностей современного Мосула. Таким образом, есть все основания утверждать, что хассунская культура положила начало новому этапу в развитии обществ на территории Месопотамии и Сирии и подготовила почву для формирования культурной общности, нашедшей свое выражение в халафской культуре.

Следы халафской культуры впервые обнаружены в районе современной деревеньки Телль-Халаф (на северо-востоке Сирии), давшей имя культуре. Заслуга ее открытия принадлежит немецкой археологической экспедиции М. фон Оппенгейма, изучавшей этот район в течение многих лет (1899, 1911–1913, 1927–1929). Результаты работы были опубликованы лишь в 1943 г. За время, прошедшее после публикации, наши представления о Халафе существенно пополнились за счет материалов, поступавших из других районов Западной Азии.

Благодаря этим находкам стало ясно, что первоначальный центр халафской культуры находился на востоке, в Арпачии, открытой в 1935 г. английской экспедицией М. Э. Л. Меллована. Происхождение культуры Халаф пока проблематично. Носители ее, которым нельзя отказать в предприимчивости, распространили эту культуру прежде всего на территории, богатые медью и обсидианом, а потому приобретавшие все больший вес в экономике Месопотамии. Они строили довольно крупные поселения, чаще всего укрепленные, жили в домах из высушенного на солнце кирпича, стоявших преимущественно на прямоугольных фундаментах. Дома иного типа (толосы) — круглые, с прямоугольными пристройками-вестибюлями — были распространены в Восточной Месопотамии, например в Арпачии. В вестибюле одного из таких домов располагалась гончарная мастерская, в которой найдены великолепные сосуды из глины, представляющие собой вершину доисторического гончарного искусства. Знаменательно, что эти изделия выполнены уже на гончарном круге. В этот период появились также первые гончарные печи. По соседству с гончарной мастерской находилось культовое помещение, в котором обнаружена чаша с посвятительными дарами богине-матери. Сама богиня представлена в составе известняковой скульптурной группы, изображающей женщину и стоящего перед ней на коленях слугу-мужчину.

Отношение человека к божеству передано весьма четко: человек — слуга богини, но он поставлен ею в привилегированное положение, т. е. он достаточно могуществен, чтобы не только подчинить себе гончаров, но и приобрести исключительное право общения с божеством-покровителем. Позднейшая иконография свидетельствует о прочности этой традиции: по прошествии нескольких тысячелетий месопотамские правители все еще продолжали помещать свои изображения перед статуями богов. Это означало, что данный правитель — слуга бога и вместе с тем только ему принадлежит исключительное право непосредственного общения с богом.

В халафских домах и захоронениях наряду со всевозможными каменными орудиями найдены также орудия из меди. В этот период уже был известен свинец, а также существовала колесная повозка, в которую впрягали, по-видимому, ослов или волов.

Интересные выводы относительно структуры общества Халафа можно сделать на основе множества мелких каменных подвесок самой разнообразной формы, которые можно было бы принять за амулеты, если бы не их отпечатки на кусках глины с сохранившимися следами веревок, какими связывали мешки или корзины, чтобы не растерять содержимое. Это значит, что подвески наряду со своей первоначальной магической функцией, возможно, играли роль печатей. Первые образчики подобных печатей были уже представлены в культуре Чатал-Хююка, но лишь халафские печати четко говорят о своей функции: знак собственности и ее магический хранитель. Таким образом, каменные печати — древнейшие свидетельства того, что наряду с собственностью общины появляется собственность отдельных ее членов, ограничивавшаяся на том этапе общественного развития личной собственностью. Это были излишки продуктов, остававшиеся в распоряжении той или иной семьи. Их появление, несомненно, было результатом общественного разделения труда и формирования первых самостоятельных ремесел в недрах высокоразвитых земледельческих обществ.

Переменам в социальной структуре способствовал еще один фактор — миграции, которые в VI тысячелетии до н. э. были чрезвычайно интенсивны, что подтверждается не только быстрым распространением хассунской культуры и обширностью территории, охваченной халафской культурой, но и общими чертами керамики и архитектуры Анатолии, Месопотамии и Ирана, но наиболее убедительный признак миграций — это заселение аллювиальных речных долин, которому предшествовали культуры Хассуны и Самарры.

Глава 2 Заселение Южной Месопотамии. Общества Плодородного полумесяца[4] и Элама

Природные условия Самарры на среднем Тигре и Эреду в Южном Ираке, где недавно обнаружены следы поселений конца VI тысячелетия до н. э. (слои XIX–XV), существенно отличались от почвенно-климатических условий Плодородного полумесяца, где находились древнейшие центры доисторических культур. В районе Самарры и Эреду, на месте нынешних пустынь, в VI тысячелетии до н. э. простирались бесчисленные заросшие тростником болота. И хотя количество выпадающих здесь осадков было невелико, люди в течение тысячелетий не решались заселять эти территории, опасаясь не столько недостатка воды, сколько ее избытка. Дело в том, что в глубокой древности, так же как и сейчас, в этом районе происходили регулярные наводнения: резко и бурно повышался уровень воды в реках и огромные пространства суши превращались в озера. Кроме того, в те времена Тигр часто менял свое русло, чему способствовала мягкая почва и почти совершенно плоский рельеф местности. Разливы Евфрата носили столь же катастрофический характер, что и Тигра, хотя его долины в меньшей степени были подвержены резким колебаниям. Вообще, все это пространство только потому не скрылось под водой, что обе реки несли с собой огромные массы ила, создававшего наносный слой почвы. Речные наносы особенно интенсивно откладывались в дельте, из чего отнюдь не следует, будто здесь когда-то было дно Персидского залива. Напротив, в VI тысячелетии до н. э. и раньше уровень суши в дельте был, по-видимому, выше, чем сейчас^{8}.

Когда люди научились осушать болота и обрабатывать землю, аллювиальные почвы с их практически неограниченным плодородием стали величайшим богатством, хотя ни первые поселенцы, ни творцы древнейших государственных организмов, возникавших здесь в начале III тысячелетия до н. э., наверное, на первых порах не отдавали себе отчета в том, насколько трудна для освоения эта земля и каких невероятных усилий потребует ее обработка.

Благодаря созданию ирригационных сооружений население Южной Месопотамии стало собирать очень высокие урожаи. Но одновременно же начался процесс засоления почв, последствия которого проявились с конца III тысячелетия до н. э. Под влиянием ряда факторов (высокое содержание соли в грунтовых водах и в речной поде, отсутствие растительности, которая задерживала бы испарения, скудость осадков и сухие горячие ветры) пейзаж постепенно начал меняться. Но в более глубокой древности, задолго до указанных выше процессов, освоение Южной Месопотамии было весьма результативно. Уже в VI тысячелетии до н. э. здесь собирали гораздо более высокие урожаи, чем в других районах Плодородного полумесяца, где неорошаемое земледелие целиком зависело от количества осадков. Соответственно и перемены в жизни обществ, населявших Южную Месопотамию, происходили значительно быстрее.

Наряду с плодородными почвами главным богатством речных долин Южной Месопотамии была глина, из которой не только производились керамические изделия, но строились дома, оборонительные стены, плотины и дамбы. Ни лесных массивов, благодаря которым жители Плодородного полумесяца были бы обеспечены древесиной, плодами леса и дичью, ни такого сырья, как камень или металл, значение которого быстро возрастало, здесь не было.

Трудно восстановить всю совокупность причин, побуждавших людей постепенно осваивать эти районы. Одной из них, вероятно, был рост численности населения плодородных горных долин, другой — снижение урожаев вследствие истощения почв, а также исчезновение некоторых видов растений в результате интенсивного выпаса домашних животных. Так или иначе, жители гор спустились в речные долины. Трудности, с которыми они здесь встретились, были огромны: освоение новых районов требовало не только умения приспосабливаться к непривычным условиям жизни, но и знаний основ земледелия. Совершенно ясно, что человеческие коллективы, заселявшие аллювиальные долины, должны были быть достаточно многочисленными.

Вряд ли правомерно полагать, будто пришельцы сразу распространились по всем речным долинам и заселили всю Центральную и Южную Месопотамию. Новейшие топографические исследования показывают, что-лишь в I тысячелетии н. э. здесь, особенно в низовьях Тигра, большие пространства стали осваиваться со времен ислама, ибо водоподъемные устройства, необходимые для ведения хозяйства в этом районе, в древности не были известны.

Первые, робкие шаги поселенцы предприняли на сравнительно небольшой территории — по среднему течению Тигра, в долине реки Диялы, а также по обоим берегам нижнего Евфрата, распространившись от Эреду лучами в северо-восточном направлении, где в историческое время появились города Урук, Ларса, Умма и Лагаш. Второй очаг заселения находился к востоку от Евфрата, на территории, где впоследствии выросли города Ниппур, Вавилон, Киш.

Это обстоятельство следует учитывать, когда мы, не вдаваясь в детали, говорим: «вся Месопотамия», «весь Ближний Восток». В ходе столетий содержание этих понятий менялось, поскольку каждый раз имелись в виду только заселенные, освоенные районы, территория которых с течением времени, естественно, расширялась.

Поселение Хассуна может служить наглядным примером того, как люди приспосабливались к новым условиям. По-видимому, это происходило так: племя, за которым шло стадо, отправлялось на поиски новых пастбищ. В удобных местах сеяли зерновые и после сбора урожая либо оставались на месте, либо шли дальше в надежде найти такие же или лучшие условия. Иногда причинами перемещений оказывались стычки с другими племенами, наводнения или какие-либо еще неблагоприятные обстоятельства. Район Хассуны, по-видимому, отличался оптимально благоприятными условиями, поскольку по прошествии примерно 300 лет вместо временной стоянки здесь возникло оседлое поселение земледельцев, изготовлявших расписную керамику. Вполне возможно, что полукочевой образ жизни первых жителей Хассуны обусловил быстрое распространение хассунской керамики, обнаруженной, например, в Мерсине XXII, или орудий типа Хассуна, найденных на Черноморском побережье СССР.

Освоение среднего течения Тигра шло обычным для того времени путем. Полукочевое земледелие, как почти во всех регионах Ближнего Востока, здесь предшествовало возникновению постоянных земледельческих поселков. Тот же путь прошло поселение Тепе-Гуран, расположенное к югу от Керманшаха в Лурестане. В середине VII тысячелетия до н. э. это была сезонная стоянка, состоявшая из легких деревянных хижин. Позднее на этом месте возникло оседлое поселение, застроенное жилищами из высушенного на солнце кирпича. В начале VI тысячелетия до н. э. здесь успешно занимались земледелием и разведением коз. Наряду с расписной керамикой производились изделия из бронзы.

Как показали исследования последних лет, в долинах Южной Месопотамии с успехом использовался технический опыт жителей предгорий и горных долин. Оттуда, надо полагать, был позаимствован метод расширения посевных площадей за счет ирригации. В середине VI тысячелетия до н. э. орошаемое земледелие уже существовало, например, в поселении Сабз (долина Дех Луран). Однако новые условия Месопотамии диктовали и новые технические приемы в земледелии.

Изучение вопроса возникновения и развития различных ирригационных систем на разных географических широтах показало, что первые оросительные системы возникли не в Египте и не в Междуречье^{9}, а скорее всего в горных долинах, где небольшие речки и ручейки создавали плодородные аллювиальные оазисы. В качестве примера можно привести уже упоминавшуюся долину Дех Луран, условия которой, несомненно, благоприятствовали введению искусственного орошения. Сказанное, разумеется, не исключает того, что и в других регионах, осваивавшихся в VI тысячелетии до н. э., иные (порой худшие) условия побуждали людей решать подобные задачи, и притом вполне самостоятельно.

Заселение аллювиальной Месопотамской долины не без основания связывают с вторжением пришельцев с севера, по неизвестным причинам покинувших горные долины Плодородного полумесяца (может быть, в Западном Иране) и принесших с собой приобретенный там опыт. Ими же, по-видимому, было создано и поселение Teлль ас-Савван, открытое в 1964 г. в 11 км к югу от Самарры на берегу Тигра англо-иракской экспедицией, которой руководили Ф. Вейли и Абу ас-Суф. В пяти археологических слоях, из которых древнейший датируется около 5600 г. до н. э., содержался богатейший материал, в частности остатки шестирядного ячменя, что с несомненностью свидетельствует о существовании в этом районе ирригационного земледелия^{10}.

Благодаря этим находкам подтвердились гипотезы, связанные с поселениями в Самарре на берегу Тигра и в Багоузе на среднем Евфрате. Судя по всему, жители этих населенных пунктов уже накопили немалый опыт. Они строили свои, часто укрепленные, поселения на невысоких холмах, куда не доходили разрушительные паводковые воды, а поля, расположенные ниже, защищали от избыточной воды при помощи примитивных запруд из глины и земли. Подобные перемычки создавались там, где нужно было задержать воду на полях. Таким образом, главной причиной создания ирригационных сооружений в районах самаррской культуры и в Западном Иране была необходимость обводнения полей.

В южных районах, где ощущалась потребность в мелиорации, осушение осуществлялось при помощи каналов, отводивших воду с полей. Что же касается орошения, то и здесь в нем была нужда: вследствие бурного испарения на полях, расположенных вдали от реки, постоянно не хватало влаги.

Археологический материал, обнаруженный в древнейших строительных горизонтах Эреду, наводит на мысль, что Центральная и Южная Месопотамия заселялись почти одновременно. Возможно, это указывает на общее происхождение переселенцев и на одинаковый уровень развития у них техники. Вполне вероятно, что на этапе самаррской культуры люди изобрели деревянную соху, поскольку палка-копалка, которой до тех пор пользовались при обработке небольших участков в горных долинах, на обширных аллювиальных полях давала слишком низкую производительность труда.

В специальной литературе изобретение сохи часто относят к более позднему времени — к периоду высокоразвитой убайдской культуры. Для подтверждения этой гипотезы привлекаются данные лингвистики. Ссылаются на то, что слово apin (соха) пришло в шумерский язык вместе с другими реликтами из языка носителей убайдской культуры. Других аргументов в пользу этого предположения пока нет. Хотя археологам до сих пор не удалось найти остатки древнейших деревянных сох и вероятность того, что они могли сохраняться в течение тысячелетий во влажном климате Южной Месопотамии очень мала, тем не менее деревянные сохи скорее всего начали применяться задолго до возникновения убайдской культуры. Они, конечно, не имели металлических частей, поскольку медь на том этапе развития Месопотамии встречалась исключительно редко и не использовалась даже при строительстве ирригационных систем.

Освоение аллювиальных почв Месопотамии, без всякого сомнения, не было обусловлено применением металла. Простейшие ирригационные сооружения возводились в VI и V тысячелетиях до н. э. исключительно человеческими руками — при помощи лишь палки или каменной мотыги. К счастью, мягкая почва сравнительно легко поддавалась обработке. Однако это свойство почвы в конечном счете обернулось против людей: плотины и запруды из земли и глины, даже если добавлялся камень, были очень недолговечны и требовали постоянной заботы и внимания. Нужно было следить, чтобы сооружения не заносило илом, своевременно устранять повреждения. И в историческое время развитие обществ в районах орошаемого земледелия будет определяться этой задачей.

Открытие поселения Телль ас-Савван принесло интересный материал, касающийся верований носителей самаррской культуры. Многочисленные женские фигурки, олицетворявшие богиню-мать, подтверждают земледельческий характер этой культуры. Алебастровая женская фигурка обнаружена, например, в культовой нише одного из самых крупных строений, какое до сих пор удалось найти на поселениях VI тысячелетия до н. э. Этот большой дом, имевший не менее 14 помещений, стоял в непосредственном соседстве с другим домом, по-видимому, двухэтажным. Четыре помещения имели культовое назначение, характер остальных комнат обоих домов установить не удалось. Их расположение в центре поселка, возможно, говорит о том, что это один из древнейших дворцовых комплексов. Однако предметов внутреннего убранства сохранилось слишком мало, чтобы можно было подтвердить подобную гипотезу. Этот вопрос останется открытым до тех пор, пока в нашем распоряжении не окажутся новые данные.

В древнейших строительных слоях Телль ас-Саввана редко встречающаяся керамика напоминает нерасписные изделия из Хассуны. Лишь в начале V тысячелетия появляется расписная керамика, характерная для самаррской культуры. Таким образом, Телль ас-Савван может служить еще одной иллюстрацией того, в каком направлении шло развитие обществ, обитавших за пределами Плодородного полумесяца.

При всем многообразии культур, обусловленном прежде всего территориальной разбросанностью доисторических обществ, в основе их развития лежали общие закономерности. В раннеземледельческих обществах, населявших районы естественного орошения, несколько раньше, чем в других местах, возникли специализированные ремесла. Однако к V тысячелетию до н. э. их догнали в этом отношении племена, жившие в районах ирригационного земледелия. Этот этап в истории Северной Месопотамии и Сирии представлен халафской культурой. Что же касается Южной Месопотамии, то здесь развивались другие культуры, распространившиеся на всей освоенной территории — от Эреду до Ниппура. Во второй половине V тысячелетия до н. э. их влиянию подверглись не только культуры Западного Ирана, но и очаги халафской культуры. Новейшая специальная литература объединяет разновидности культур (Эреду, Хаджи-Мухаммед, Убайд) под общим названием убайдской культуры, которая развивалась с конца VI до середины IV тысячелетия.

Происхождение убайдской культуры представляется сложным. В ее керамике наряду с иранскими элементами присутствуют черты самаррской и халафской культур. Название этой культуры произошло от небольшого поселка в Южной Месопотамии, обнаруженного Л. Вулли. Убайдская культура представляет собой качественно новый этап в развитии месопотамских культур; она представлена не керамикой, а в основном храмовой архитектурой, первые следы которой были обнаружены в 1947–1949 гг. иракскими археологами в XVI слое Эреду (конец VI тысячелетия до н. э.). Несколько позже (XV слой) здесь было построено прямоугольное здание, размеры которого свидетельствуют о растущем значении культа, а возможно, и о привилегированном положении жреца. Храм состоял из одного помещения. Выступы боковых стен и жертвенник как бы отгораживают входную, общедоступную часть от центральной, предназначавшейся для жреца. В задней части храма, где была культовая ниша со статуей божества, мог находиться только жрец.

Из всего сказанного определенно следует, что культ уже приобрел полную самостоятельность. О том же убедительно свидетельствует храм, построенный над предыдущим в середине IV тысячелетия (VII слой). На протяжении нескольких столетий руины древних храмов заносило мусором, щебнем и землей. В результате образовалась высокая насыпь. Построенный на этой террасе новый храм возвышался над всем поселением. Он был виден издалека и мог служить ориентиром. Толстые стены наводят на мысль, что в те неспокойные времена храм мог играть роль крепости, где в случае необходимости укрывались жители поселения. А может быть, справедлива другая точка зрения, согласно которой возвышение, на котором стоял храм, великолепная архитектура, толстые стены и прочее должны были отгородить бога и его слуг от жителей поселения.

Функции жреца, по-видимому, выполнял вождь племени. На какой основе произошло выделение культа и связанной с ним практики, мы не знаем. Может быть, тяжелые условия Южной Месопотамии, с которыми пришлось столкнуться переселенцам, заставили людей сильнее, чем в других местах, почувствовать свою зависимость от милости божества.

Природные и хозяйственные особенности Южной Месопотамии обусловили также усиление роли вождя племени. В районах неорошаемого земледелия коллективный труд племени был явлением естественным и само собой разумеющимся. Функции вождя почти полностью сводились к организации обороны. В условиях же ирригационного земледелия вождь становился организатором трудового процесса. Он решал, где и когда рыть обводнительные каналы, распределял между членами общины хозяйственные работы — рытье каналов, корчевку леса, сев, очистку от ила и тины каналов и рвов, сбор урожая и т. п. Его авторитет в связи с этим повышался, причем в значительно большей степени, чем это было на прежних этапах развития. Что же касается племени, то и в нем произошли перемены. Из коллективного собственника возделываемой земли племя преобразовалось в коллектив совладельцев, совместно владеющих землей и водой и нуждающихся в соответствующей организации. В результате изменилось и положение вождя. Будучи ответственным за судьбу общины, он брал на себя посредничество между членами коллектива и богом-покровителем.

Вполне вероятно, что в результате всех этих перемен культовые действия, прежде ограничивавшиеся жертвоприношениями, становились все более сложными и разнообразными, пока наконец не приобрели характер празднеств. Появился и вспомогательный персонал — музыканты, танцовщики, гончары, кузнецы, повара и т. п. Все они обслуживали бога и его жреца, отправлявшего культ и выполнявшего некоторые другие функции.

Так первые скромные храмы Южной Месопотамии, появившиеся в период убайдской культуры, положили начало процессу, который в раннеисторическую эпоху закончился формированием государства. Тем же путем шло развитие Центральной Месопотамии, у истоков которого стояла также убайдская культура. Здесь особенно интересный материал принесли раскопки в Тепе-Гавре, вблизи Мосула, где полевые исследования проводили две американские экспедиции — А. Спейзера (1935) и А. Тоблера (1950). В итоге мы имеем цельную, без лакун картину развития поселений от VI до III тысячелетия до н. э. В древнейших слоях найдены следы самаррской культуры, позднее сменившейся халафской, которая в конце V тысячелетия постепенно уступила место убайдской культуре. В Тепе-Гавре, в отличие от южномесопотамских культур, обнаружены прекрасные образцы расписной керамики, которые ярче, чем другие находки, иллюстрируют сложность и значительность этой культуры. О связи Тепе-Гавры с Южной Месопотамией свидетельствует сравнительно небольшой храм начала IV тысячелетия до н. э. Спустя несколько столетий после разрушения на его месте возник храмовой комплекс, состоявший из трех зданий, группировавшихся вокруг открытого двора и соединенных культовым помещением, и многочисленных хозяйственных построек. По-видимому, храм, подобно храму в Эреду, был не только местопребыванием божества, но и резиденцией его слуги, вероятнее всего вождя племени. Планировка храма такова, что место отправления культа нельзя было видеть со стороны входа. Иначе говоря, оно было отгорожено от жителей поселения.

Отсутствие каких-либо дополнительных данных не позволяет судить о характере верований жителей Эреду. Однако, возможно, уже тогда почитались некие божества, олицетворявшие благодатность пресной воды. Это предположение основано главным образом на том, что зиккурат Энки, шумерского бога мудрости и почвенных вод, воздвигнут на месте культовых зданий, строившихся здесь одно над другим еще в доисторическую эпоху. Подобные верования, естественно, могли сложиться в обществе, где избыток воды вызывал у людей суеверный страх. Следует принять во внимание также контакты населения доисторического Эреду с носителями культуры, развивавшейся на территории нынешнего Кувейта и на островах Персидского залива^{11}. Изучение этих культур, по-видимому, помогло бы прояснить не только происхождение культа бога Энки, но и причины распространения в иконографии и мифологии изображений парусных лодок.

Убайдская культура в Северной Месопотамии сложилась на основе других традиций. Предметы из храма в Тепе-Гавре свидетельствуют о том, что в этих районах почиталось некое божество, связанное с охотой. Его изображали в виде мужчины со звериными ушами и козлиными рогами, что еще в большей степени, чем керамика, указывает на связь с Западным Ираном, где даже в историческое время все еще были чрезвычайно популярны охотничьи культы. В богатых дикими животными горных районах Ирана охота наряду со скотоводством всегда оставалась важной отраслью хозяйства. Перенесение охотничьего культа в местность, где условия жизни были иными, можно объяснить только верностью традиции, привязанностью племени к старому божеству, функции которого в новой среде изменились.

О культурных традициях племен, населявших Месопотамию, мы знаем мало. Еще меньше нам известно о том, на какой основе возникали отдельные формы культа и соответствовавшие им произведения искусства. Все это удерживает исследователей от далеко идущих выводов, особенно в области идеологии, проявления которой столь многообразны, что всякие попытки обобщений заранее обречены на неудачу.

На обширной территории Ирана, Анатолии, Южной Сирии и Палеcтины развивались самые разнородные культуры. Начиная с VI тысячелетия до н. э. они испытывали все более мощное воздействие культур Месопотамии. В результате этих влияний, наслоившихся на местные элементы, сформировались весьма своеобразные культуры. В качестве примера можно назвать поселение Гассул в Палестине, к северо-востоку от Мертвого моря, где в домах IV тысячелетия до н. э. обнаружены остатки настенных росписей, свидетельствующих о развитии астрального или солярного культа. Это совершенно новое явление, до сих пор еще ни разу не зафиксированное для столь раннего периода. И оно было результатом чисто внутреннего развития, без каких-либо влияний извне. Зато мотивы росписи на керамике говорят о связях с убайдской культурой и об анатолийском влиянии.

Приблизительно в то же время в Сирии и Юго-Западной Анатолии процветала халафская культура. Одним из ее очагов был Угарит, где первые поселения возникли в VII тысячелетии до н. э. Взаимопроникновение различных элементов культуры легко прослеживается также на материале Ирана, откуда, по-видимому, ведут свою родословную создатели убайдской культуры, привнесшие в Месопотамию множество иранских элементов. В конце VI тысячелетия до н. э. начался обратный процесс: месопотамские культуры стали распространяться на восток, обогащая иранские культуры.

Все сказанное позволяет предположить, что на протяжении двух тысячелетий, предшествовавших созданию первых государственных организмов, осуществлялось взаимопроникновение элементов культур, восходивших к различным традициям. Скорее всего это происходило за счет миграций. В то же время совершались серьезные перемены в жизни самих носителей этих традиций.

В области идеологии эти перемены проявились в том, что храм преобразовался в культовую организацию, стоявшую над обществом. Как следствие этого внутри общины выделилась группа людей, освобожденных от производительного труда. Все эти процессы особенно интенсивно протекали на недавно освоенных территориях, в аллювиальных речных долинах Элама, Междуречья и Египта, куда постепенно переместились очаги социальной эволюции.

К середине IV тысячелетия до н. э. структура родовой общины в наиболее развитых обществах Ближнего Востока уже не отвечала изменениям, происшедшим в экономике, став тормозом общественного прогресса. Со времени В. Г. Чайлда описанные в предыдущей главе явления получили название «городской революции». Хотя этот термин звучит как анахронизм, он имеет под собой реальное основание. С середины IV тысячелетия до н. э. действительно начали возникать города, которые развились в самостоятельные государственные организмы. Вместе с тем этот термин не проясняет существа чрезвычайно сложных процессов, которые привели к созданию городов; нераскрытым остается также реальное содержание понятия «город» для той отдаленной эпохи. Кроме того, создается впечатление, будто го рода возникли в результате внезапного скачка, а не как итог развития обществ на протяжении нескольких тысячелетий.

Вся древняя история — начиная от самых ранних государств и кончая поздней Римской империей — это прежде всего история обществ, организованных в города. Эти своеобразные населенные пункты впервые стали возникать в IV тысячелетия до н. э. С самого начала и на протяжении всей древней истории города доминировали над несколькими поселениями. Не размер территории населенного пункта, не оборонительные стены, не наличие рынка и обмена делали поселение городом — тот или иной населенный пункт становился городом только при условии, если он был центром жизни округи, нескольких (иногда более десятка) близлежащих поселений. Наличие оборонительных стен, дававших защиту окрестному населению, появление храма, который становился главным культовым центром для всей округи, благоприятствовали эволюции, а эти факторы способствовали развитию в данном населенном пункте рынка.

Новейшие методы исследования, особенно топографическая археология, позволяют с большой достоверностью и детально воссоздать особенности процесса формирования в IV тысячелетии до н. э. прототипа древнего города. Топографической археологии, которая в настоящее время уже имеет свою историю, без сомнения, принадлежит в этом ведущая роль. Этот метод заключается в том, что на обширной территории, иногда и несколько тысяч гектаров, устанавливается локализация всех древних поселений и фиксируются изменения, происходившие в различные периоды. Дополнительный материал дает реконструкция водных путей и классификация предметов, найденных на поверхности земли. Получить такое количество данных на основе изучения какого-либо одного поселения было бы невозможно. Результаты подобных исследований следует считать достоверными, тем более что они охватывают, как правило, периоды в несколько сотен лет^{12}.

Главный итог работ, проводившихся в Южной Месопотамии и Западном Иране, — достаточно неожиданный вывод о существовании там многочисленных небольших поселений (от 0,75 до 1,25 га), часть которых группировалась вокруг двух более крупных населенных пунктов, занимавших около 5 га каждый. На месте одного из них позднее вырос город Сузы, другой — пока еще не идентифицированный — находился на месте современной деревни Чога-Замбиль. Остальные поселения, хотя до сих пор не обнаружен центр, вокруг которого они группировались, тоже, по-видимому, составляли некое единство. По всей видимости, в каждом из трех упомянутых комплексов жили достаточно развитые племена. Об этом свидетельствует великолепная расписная керамика Суз, позволяющая утверждать, что отделение ремесла от земледелия уже произошло.

Очевидно, этим объясняется сравнительно быстрый рост в середине IV тысячелетия до н. э. численности населения Сузианы, а также расширение освоенной территории и увеличение количества населенных пунктов. Доминирующее положение в этом районе, без сомнения, занимали Сузы, раскинувшиеся в то время на площади около 25 га. Кроме Суз развивались еще два менее крупных города, являвшихся, как и Сузы, центрами ремесел — гончарного, ткачества, камнерезного. Установлено, что какая-то часть жителей находилась в зависимом положении. Эти люди работали только ради содержания. Земледелием занималось население близлежащих поселений, подчинявшихся одному из трех городов.

Хотя ни в одном из названных городов до сих пор не найдено следов культового и административного центра — храма или дворца, их социальная структура свидетельствует о том, что здесь сформировался своеобразный общественный организм, каким в древности был город. В нем сосредоточивались ремесленное производство, администрация, культ и власть над более или менее обширной сельской периферией.

Блистательное развитие Сузианы в конце IV тысячелетия до н. э. внезапно приостановилось — обезлюдели многочисленные поселки к западу от Суз, опустела земля, пришли в упадок и сами Сузы, а население сконцентрировалось на сравнительно небольшой территории (около 9 га).

Скорее всего это было результатом очередных миграций. Предполагать вторжение каких-то племен не приходится, ибо в IV тысячелетии до н. э. для этого не было условий. В качестве вьючных животных в то время использовался осел, реже вол. Это значит, что племя в своих передвижениях не могло удаляться от мест водопоя. Племя не могло также быть слишком многочисленным: встречавшихся на пути пастбищ должно было хватать для прокорма скота. Только при соблюдении этих условий можно было добраться до новых территорий. Лишь со второй половины II тысячелетия до н. э., когда на Ближнем Востоке одомашнили лошадь, а позднее верблюда, племена стали передвигаться быстрее и большими группами. В IV тысячелетии до н. э. таких возможностей еще не было. Что же касается вооруженного столкновения между жителями Сузианы и кочующими пришельцами, то оно, без сомнения, имело место. На протяжении многих сотен лет сохранилась память о событиях тех времен; о них свидетельствуют цилиндрические печати из Чога Миш, на которых изображены сцены битв. Этот мотив был одним из наиболее распространенных, мы находим его и на цилиндрических печатях из Суз. Казалось бы, на этом основании можно сделать вывод, что иноземные пришельцы проникли не только в восточную, но и в западную часть Сузианы. Однако на тех же печатях из Суз гораздо чаще встречаются сцены мирного труда, и, надо отметить, эти мотивы представлены очень широко. Все сказанное дает основание полагать, что сокращение территории и уменьшение числа жителей не повлекли за собой окончательного упадка Суз и Западной Сузианы, а лишь существенно замедлили темп развития.

Вероятно, в это время стали пользоваться сохой, вследствие чего возросла производительность труда. Не исключено, что именно тогда возникли зачатки новой фирмы собственности, из которой позднее образовалась государственная собственность. Была ли она сразу связана с дворцом (так позднее обстояло дело в Эламе) или первоначально концентрировалась вокруг храма, мы не знаем, поскольку ни иконография, ни письменные источники, ни характер строительства не проясняют-этого вопроса. Зато мы имеем достаточно оснований утверждать, что на рубеже IV и III тысячелетий до н. э., в результате демографического кризиса произошел перелом, осуществился переход от родовой общности к начальным формам государственной организации. Об-этом свидетельствуют не только прогресс в экономике, но и данные топографической археологии. О том же говорят первые таблички с пиктографическим письмом, которое, вероятно, было изобретено в упоминаемое время^{13}. Возникновение письменности является несомненным признаком перемен в аграрной структуре, поскольку письмо в тот период использовалось исключительно в целях отчетности и лишь в таких хозяйствах, где собственник не являлся производителем.

До тех пор пока в общине существовал только один вид собственности на землю (коллективная собственность всех ее членов) и пока все сообща трудились на этой земле, даже при условии выделения ремесла и при совместном отправлении культа, хозяйственная отчетность была не нужна. Она появилась лишь тогда, когда владелец земли перестал быть производителем, когда то ли в результате захвата, то ли вследствие щедрости общинников в границах общины образовался независимый ареал. И хотя члены общины продолжали трудиться на этом участке, он уже перестал быть их общей собственностью, а урожай, который с него снимали, являвшийся результатом их совместного труда, не подлежал дележу. Это была особая собственность, ее неприкосновенность охраняли специально выделенные для-этого люди. Они же следили за работой общинников, заботились об отправлении культа и т. д., но в процессе производства уже не участвовали. Так наряду с общинной собственностью начала развиваться собственность храма (государства), поскольку в большинстве обществ, особенно в аллювиальных долинах, храм выполнял помимо культовых административно-государственные функции.

При таком положении дел регулярный бухгалтерский учет зерна, поголовья скота и прочего становился основным условием нормального взаимодействия собственника и производителей. Вот почему первые признаки возникновения письменности являются почти бесспорным доказательством существования государственной собственности. Все имеющиеся у нас в настоящее время материалы позволяют утверждать, что древнейшие письменные памятники представляют собой не что иное, как документы хозяйственной отчетности[5].

На одной из печатей этого времени, найденной в Сузах, обращает на себя внимание деталь, непременно сопутствовавшая появлению государственной собственности. Это изображение писца, который, возможно, наблюдал за работой общинников на полях и пастбищах, не являвшихся собственностью общины. Впрочем, функции писца и надзирателя могли не совмещаться в одном лице, но, как бы то ни было, изобретение письменности было признаком возникновения зачатков административного аппарата — необходимого элемента любой государственной организации.

На рубеже IV и III тысячелетий в Сузиане зафиксированы все основные признаки существования государства: 1) определенная территория с различного типа поселениями, что свидетельствовало о совершившемся уже общественном разделении труда и о подчиненном положении земледельческой периферии по отношению к административно-культовому центру, в котором сосредоточилось несельскохозяйственное производство; 2) имущественное расслоение, обусловленное достаточно высоким уровнем техники и профессиональной специализации; 3) начало создания военной организации для защиты имущества от пастухов-скотоводов; 4) государственная собственность; 5) изобретение пиктографического письма; 6) зачатки управленческого аппарата.

Таким образом, как ни существенна была роль урбанизации, сами по себе городские организмы на этапе перехода от родового строя к государственности были фактором второстепенным, одним из многих, которые способствовали возникновению государственных образований. Нельзя, однако, преуменьшать их значения. Города стали средоточием сокровищ культуры, в них накапливались и распределялись материальные блага и осуществлялся обмен между производителями. Города были катализаторами, ускорявшими процесс отмирания родового строя.

Однако прошло еще несколько столетий, прежде чем в Сузиане сложилось государство Элам, ибо вследствие глубокого кризиса конца IV тысячелетия до н. э. темп развития обществ в этом районе несколько замедлился. В результате вперед выдвинулась Месопотамия, решительно обогнавшая в своем развитии остальные общества Ближнего Востока.

Едва ли не до последних лет существовало мнение, будто больших успехов в развитии достигли только общества, населявшие южную часть Междуречья. Подобное суждение подкреплялось многочисленными археологическими раскопками, подтверждавшими чрезвычайно высокий уровень развития этих обществ. Было принято считать, что по крайней мере до II тысячелетия до н. э. население южных районов опережало своих северных соседей, жителей прилегавших к Месопотамии районов Плодородного полумесяца. Это заблуждение возникло вследствие того, что материалы, имеющиеся в распоряжении современных историков, подчас носят случайный характер. Однако после того, как вся эта местность была обследована при помощи аэрофотосъемки и были обнаружены десятки теллей, раскопки которых дали поразительные результаты, стало ясно, что утверждение о приоритете Южной Месопотамии на рубеже IV и III тысячелетий не должно приниматься безоговорочно. Можно смело утверждать, что ни Северная Месопотамия, ни Сирия не были в тот период отсталыми районами, что у них была собственная высокоразвитая материальная культура, ничем не уступавшая культурам Южной Месопотамии.

Анализ развития племен, обитавших в Южной Месопотамии, не представляет сейчас для историка слишком больших трудностей, поскольку об обществах, населявших аллювиальную Месопотамскую долину, мы знаем гораздо больше, чем о жителях областей Плодородного полумесяца. Первые поселения на юге возникли на рубеже VI и V тысячелетий. С самого начала экономика базировалась на ирригационном земледелии. Отсюда — отличие здешних поселений от населенных пунктов Сузианы, где наряду с земледелием большое значение имело скотоводство. Поселения в Южной Месопотамии, как правило, крупнее (4–5 га), расположены обычно на небольшом расстоянии друг от друга, преимущественно вдоль рек и каналов. Первоначально для орошения использовалась вода реки (главное русло и его естественные ответвления), позднее от рек стали отводить каналы, протяженность которых с течением времени росла; от каналов отходили многочисленные мелкие ответвления. Таким образом, создавались локальные ирригационные системы, возникавшие независимо друг от друга, и в очень раннюю пору, уже в эпоху убайдской культуры, они зафиксированы по двум направлениям: во-первых, вдоль Евфрата, там, где располагались города Ниппур, Шуруппак, Урук и Ур, и, во-вторых, вдоль канала Итурунгаль-Сирара, соединявшего Евфрат с Тигром. В последующие века здесь выросли города Адаб, Умма, Лагаш и Нгирсу. Между первой и второй группой каналов пролегала пустыня, а между поселениями тянулись болота и пустоши. Это в конечном счете обусловило территориальные границы возникавших в этом районе государственных образований, а также на первом этапе и их политическую историю. Особенности природной среды на протяжении многих веков препятствовали объединению Южной Месопотамии, хотя отдельные населенные пункты никогда не развивались в полной изоляции друг от друга. Археологические изыскания дают бесчисленные примеры весьма ранних контактов, связывавших между собой жителей Южной Месопотамии едва ли не с самого начала заселения этой территории. Связи не прерывались ни во времена убайдской культуры, ни в эпоху урукской цивилизации, ни позднее, в историческую эпоху. Реки и каналы использовались как средства сообщения, благодаря которым осуществлялся обмен материальными ценностями и идеями. Производство развивалось главным образом в городах, которые были центрами местных ирригационных систем и главенствовали в пределах этих систем над прочими поселениями.

Археологический материал, полученный в районе Урука, превосходно иллюстрирует рост на протяжении веков числа населенных пунктов. Если в начале убайдской культуры в этом регионе было всего два поселения, то к концу ее (к середине IV тысячелетия до н. э.) их число возросло до 11, а к началу III тысячелетия — до 130. Это были небольшие деревеньки, которые претерпели существенные изменения лишь в эпоху Джем-дет-Наср (около XXVIII в. до н. э.). Некоторые из них пришли в упадок, иные, напротив, выросли в могущественные города, такие, как Урук или Шуруппак. Уруку в этот период, по-видимому, принадлежала административно-религиозная гегемония в данном районе (если мы правильно толкуем литературные памятники, рассказывающие о строительстве Эн-Меркаром или Гильгамешем городских стен).

Город редко располагался в центре территории, занятой подчиненными ему поселениями, поскольку локальные ирригационные системы обычно разрастались, все больше отдаляя периферию от центра. Так что ведущее положение города в этой системе обусловливалось не его географически центральным положением, а уровнем социального и экономического развития, от которого зависел и его своеобразный идеологический авторитет.

Мы располагаем чрезвычайно богатым материалом, относящимся к эпохе перехода от доисторического времени к историческому на территории Южной Месопотамии. Это так называемая урукская цивилизация, непосредственно связанная с традицией и достижениями убайдской культуры. Названа эта цивилизация по поселению Урук, где были впервые обнаружены следы очень характерного храма, прототипа зиккурата, с которым читатель уже встречался в связи с убайдской культурой в Эреду.

Урук уже с 1850 г. стал объектом изучения английской экспедиции У. Лофтуса. Уже тогда неоднократное пробное зондирование навело на мысль, что это место имеет богатую историю и что здесь непрерывно до времени парфян (247 г. до н. э. — 224 г. н. э.) жили люди. Более поздние изыскания, проводившиеся Немецким археологическим обществом и продолжающиеся по сей день, полностью подтверждают это предположение.

В период убайдской культуры Урук был довольно крупным поселением. Его расцвет начался в середине IV тысячелетия до н. э. В это время отмечен расцвет камнерезного ремесла, появлялось все больше изделий из меди, а керамика повсеместно изготовлялась на гончарном круге. Город развивался необычайно быстро. Характерно, что число городов, особенно на юге, непрерывно росло, тогда как количество сельских поселений сокращалось, ибо жители стягивались под защиту городских стен. Одновременно с Уруком в начале III тысячелетия в Месопотамии процветали Умма, Шуруппак, Забалам, Бадтибира и еще четыре города.

Как видим, города в Южной Месопотамии развивались несколько по-иному, чем в более ранний период в Сузиане. Но в основе развития в обоих случаях лежали одни и те же факторы: рост производительных сил приводил к изменениям в производственных отношениях, т. е. к образованию нового типа собственности, отделившейся от собственности общины. Именно тогда, в период Урук IV-a, было изобретено, как и в Сузиане, пиктографическое письмо, служившее для записи текущих расчетов, а в дальнейшем пиктография развилась в клинопись.

Весьма существенной особенностью, отличавшей процесс урбанизации в Месопотамии, было наличие храма, непрерывное развитие которого можно проследить со времени убайдской культуры. С самого начала храм являлся центром поселения, и не исключено, что уже тогда имелся специальный персонал для отправления культа. Позднее, в период урукской культуры, храм (например, храм из известняка в Уруке, гораздо более величественный и монументальный, чем храм в Эреду) сделался административным центром города, а стало быть, и локальной ирригационной системы, а также самостоятельной хозяйственной единицей. Последнее подтверждается возникновением письменности, необходимого орудия учета и контроля в любой распределительной системе.

Находясь в центре местной ирригационной системы, Урук господствовал над сотней поселений. Если судить по ситуации, имевшей место в историческое время, аналогичное положение создалось и в остальных ирригационных системах. В историческое время в каждой из этих систем могло быть по нескольку городов, при этом городом-гегемоном являлся только один, в котором были сосредоточены административный аппарат, политическая власть и культ.

Это был город-государство, вобравший в себя различные типы сельских и городских поселений. Впоследствии, войдя в состав монархии, некогда самостоятельный город-государство становился, как правило, центром местной власти, при этом его территория (назовем ее номом или округом), определявшаяся границами ирригационной системы, оставалась неизменной.

Таким образом, элементы, которые характерны для государства, уходят своими корнями в глубокую древность, в эпоху родового строя. Это особенно четко прослеживается на материале Южной Месопотамии, достаточно полно исследованной археологами и историками. Изучены процессы, которые обусловили урбанизацию этого района. Их начало восходит к периоду убайдской культуры (4300–3500), когда благодаря обильным урожаям, выраставшим на аллювиальных почвах, стало возможно обособление культа. Внешним проявлением этого были первые святилища, а потом и храмы, строившиеся в период урукской культуры согласно установившемуся к тому времени архитектурному канону. Особое положение храма в Эреду в период урукской культуры привело к тому, что он стал административным центром города.

Фундаментальные исследования показали, что наследие убайдской культуры было значительно более многообразно, чем предполагалось раньше. По сути дела, экономика и типы населенных пунктов исторического периода, так же как многие элементы культуры III тысячелетия, выросли на фундаменте, созданном творцами убайдской культуры.

Достижения убайдской культуры подтверждаются многочисленными археологическими материалами, обнаруженными в местностях, расположенных за пределами Месопотамской аллювиальной долины и испытывавших мощное воздействие этой культуры. Распространению ее влияния благоприятствовали в высшей степени оживленные межрегиональные контакты, инициаторами которых были главным образом жители Южной Месопотамии. Уже в тот период они ввозили асфальт из Хита (в среднем течении Евфрата) или из Киркука (к востоку от Тигра), обсидиан из Анатолии или Армении, кремний из Аравии. Уже тогда велся активный обмен со страной Дильмун (Бахрейн), откуда в историческое время привозили медь.

В качестве торговых партнеров Месопотамии выступали, вероятно, города, развивавшиеся в то время в среднем течении Тигра и в Северной Сирии. Одним из них, по-видимому, была Ниневия, которая была уже населена в период убайдской культуры и во времена урукской культуры стала культовым центром межрегионального значения^{14}. Аналогичную роль играла Арбела. Первые жители появились там в период хассунской культуры. На Средиземноморском побережье Сирии в середине IV тысячелетия до н. э. продолжали развиваться два типичных городских поселения — Библ и Угарит, процветание которых связано с морской торговлей, в то время как города, удаленные от моря, росли, по-видимому, за счет сухопутной торговли. Одним из таких городов была Эбла, известная по месопотамским источникам III и II тысячелетий как сильное государство и серьезный торговый! партнер. В 1973 г. итальянская экспедиция под руководством П. Маттнэ раскопала этот город на месте современного городища Телль-Мардих (около 70 км к юго-западу от Халеба). Итальянские археологи установили, что Эбла возникла в IV тысячелетии до н. э., а обнаруженный ими дворцовый архив (свыше 17 000 табличек), относящийся к середине III тысячелетия^{15}, дает основание предполагать, что Эбла имеет тот же возраст, что и государства Элама и Южной Месопотамии. Публикация архива дворца в Эбле наверняка поможет разгадать многие загадки, связанные с происхождением этой цивилизации.

Труды археологов последнего десятилетия позволяют утверждать, что весь регион по среднему течению Евфрата был сравнительно плотно заселен и освоен и, что особенно интересно, его жители поддерживали тесные контакты с населением далеких Элама и Южной Месопотамии. Об этом свидетельствуют памятники архитектуры и искусства, найденные экспедицией Немецкого восточного Общества на месте современной деревни Телль-Хабуб Кабир, где в середине IV тысячелетия до н. э. находился пока не идентифицированный город, просуществовавший около 150 лет. Он занимал площадь 2 га и был обнесен мощной стеной.

Опубликованные до настоящего времени материалы не дают возможности судить о структуре существовавшего там общества, но, судя по всему, в нем сложилась такая же ситуация, как в начальный период урбанизации в Эламе и Месопотамии. О том же говорят и находки в Телль-Канасе (идентифицирован с древним городом Эмар), расположенном на берегу Евфрата, к югу от Телль-Хабуб Кабира.

Об аналогичном развитии свидетельствуют, по-видимому, реликты IV тысячелетия до н. э., обнаруженные в Центральной Месопотамии. Это, во-первых, руины дворца в Мари, раскопанные в 1972 г., и, во-вторых, постройки в Тепе-Гавре. Неодинаковый размер жилых домов Тепе-Гавры убедительно свидетельствует о существовании имущественного расслоения, а наличие внутри поселения крепости говорит о том, что к концу IV тысячелетия до н. э. здесь окончательно сложилась правящая верхушка, державшая в своих руках светскую власть. В отличие от южномесопотамских городов Тепе-Гавра сравнительно рано освободилась от гегемонии храма, ибо около 2800 г. дворец в ней явно доминировал над храмом.

Все эти моменты, изложенные здесь предельно кратко, указывают на родство населения обеих частей Месопотамии, засвидетельствованное с времен хассунской и самаррской культур, о весьма тесных контактах, связывающих Элам, Месопотамию и Сирию в эпоху убайдской культуры и в начальные периоды урукской цивилизации, а также об идентичных тенденциях развития этих обществ при сохранении местных особенностей культа и производства, а также о возникновении власти и т. д. В историческое время при всех этнических передвижениях местная традиция во многом обусловила формы жизни отдельных обществ.

Надо полагать, что дальнейшее исследование этих районов принесет немало неожиданных открытий и что историкам еще не раз придется пересматривать свои выводы. Но один вывод представляется бесспорным: с конца IV тысячелетия до н. э. общества, населявшие обширную территорию Западного Ирана, Месопотамии и Северной Сирии, при всем различии социально-экономической базы и культурных традиций развивались с одинаковой интенсивностью, что обусловило общность ряда процессов в экономике, социальных отношениях и: культуре.

Глава 3 Освоение Дельты и Нильской долины

В то время, когда общества, населявшие Юго-Западную Азию, испытывали большие трудности, связанные с необходимостью освоения новых территорий, в Северо-Восточной Африке происходили существенные перемены. Решающую роль в развитии этого региона играли природные условия, сильно отличавшиеся от современных. Неизменным с доисторических времен и по сей день остается одно: деление Египта на две части: Нильскую долину и Дельту.

Хозяйство в долине Нила начало развиваться сравнительно поздно — в IV тысячелетии до н. э. До тех пор люди жили в бескрайних степях к востоку и западу от реки, где в VI тысячелетии еще выпадали частые и обильные дожди. Большое значение имело наличие разнообразных пород камня, основного материала, из которого изготовлялись орудия труда и оружие. (Умение здешних жителей обрабатывать камень, несомненно, сыграло большую роль при переходе от присваивающего хозяйства к производящему.) Жители африканских степей на протяжении многих тысячелетий оставались охотниками и собирателями. Они, конечно, совершенствовали свою технику, но это происходило чрезвычайно медленно и едва ли повлияло на их образ жизни.

На протяжении тысячелетий климат Африки менялся к худшему. Начиная с IX тысячелетия до н. э. на Северо-Восточную Африку стала надвигаться сушь. Случались периоды, когда повышение температуры воздуха сопровождалось большим количеством осадков — так было в середине VI тысячелетия и от середины IV до середины III тысячелетия до н. э., — но основная тенденция изменения климата на сухой и жаркий, который характерен для современного Египта, не менялась. Людям не оставалось ничего иного, как приспособиться к менявшимся климатическим условиям. Со временем египтяне, как и другие народы Ближнего Востока, перешли от присваивающего хозяйства к производящему.

Изменение климата Северо-Восточной Африки повлекло за собой исчезновение некоторых съедобных трав, бывших основой жизни собирателей. Ухудшились возможности охоты: охотничьи угодья сокращались в результате наступления пустыни. Постепенные и малозаметные изменения, накапливавшиеся в течение тысячелетий, на рубеже VI и V тысячелетий привели к кризису. Начались демографические осложнения — многочисленные племена из степей устремились в Дельту и оазис Фаюм, где имелись хорошие пастбища; земледелие в этих районах в то время было невозможно, так как здешние жители не были знакомы с мелиорацией. Так ухудшившиеся климатические условия и перенаселенность оказались достаточно мощными стимулами для развития производительных сил. Точка зрения некоторых египтологов, утверждавших, что возникновение земледелия в Египте связано с деятельностью азиатских племен и что местное население лишь использовало их опыт, приспособив его к местным условиям, не представляется убедительной.

Известно, что интенсивное собирательство диких злаков в Северной Африке так же древне, как в Западной Азии, а в Ком-Омбо злаки собирали и употребляли в пищу несколькими тысячелетиями раньше, чем в Азии. Переход от собирательства к обработке земли в Египте произошел столь же естественно, как за несколько тысячелетий до этого в горах Загроса. Явный прогресс, который вскоре проявился во всех отраслях хозяйства и общественной жизни, вероятнее всего, был результатом развития техники, а уровень, достигнутый Египтом в V тысячелетии до н. э., был значительно более высоким, чем несколько тысячелетий назад в Азии.

Деление Египта на две части — Дельту с оазисом Фаюм и узкую (шириной от 5 до 20 км) Нильскую долину, протянувшуюся до первого порога, — имело чрезвычайно существенное значение на протяжении всей его истории. Если северную часть, изобилующую влагой и рыбой, с плодородными почвами и разнообразной растительностью, мы можем вслед за Геродотом назвать «даром Нила», то засушливые районы Южного Египта требовали от человека огромных трудовых усилий.

В Дельте и оазисе Фаюм прежде всего имелись великолепные угодья для выпаса скота. Земледелие играло подчиненную роль, поскольку низменная болотистая Дельта нуждалась в мелиорации, а в оазисе Фаюм, если исключить узкую полосу земли, естественно обводненную водами озера Карун, была необходима ирригация. Поэтому население этих районов занималось главным образом разведением свиней, коз и овец, а также охотой и собирательством. Выращивание ячменя, пшеницы и льна имело второстепенное значение. Нижний Египет был заселен раньше, чем Нильская долина. Самое древнее из всех известных до сих пор поселений Северного Египта находилось в Фаюме А. Оно-было открыто в 1924–1928 гг. английской экспедицией Г. Сетон-Томпсона и Э. У. Гардинера и датировано по методу С₁₄ приблизительно 3910(±110) г. до н. э. На основе анализа этого поселения можно составить картину уровня развития Северного Египта рубежа V и IV тысячелетий до н. э.

Жители поселения пасли скот на берегу озера и в низинах, обрабатывали небольшие участки земли, урожай хранили в амбарах, т. е. вели вполне оседлый образ жизни. О высоком уровне техники свидетельствуют тесла для обработки дерева, небольшие пряслица из известняковых или керамических плиток для прядения льна. Кроме того, здесь найдены самые старые на территории Египта образцы нерасписной керамики, выполненной вручную и обожженной.

Открытые в Дельте поселения имеют между собой много общего, но их датировка, как и датировка большинства доисторических культур Египта, весьма приблизительна, ибо большинство доисторических поселений и захоронений там открыто значительно раньше, чем в Юго-Западной Азии. Методы исследования тогда были весьма несовершенны, поэтому позднейшие усилия не могли восполнить упущений, возникших первоначально, в XIX — начале XX в. Вот почему все попытки установить абсолютную хронологию не дают надежных результатов.

Спорной является также датировка поселения Меримде, расположенного в западной части Дельты, в районе нильского рукава Розетта. Ручавшиеся в 1928 г. раскопки в этом районе продолжались несколько лет. Их проводила австрийская экспедиция Юнкера. Как выяснилось, люди жили в этом поселении с конца V до середины IV тысячелетия^{16}, т. е. оно возникло почти одновременно с первыми поселениями в Фаюме. Отсюда много общих черт. На последнем этапе своего существования, длившемся, по-видимому, до начала Раннединастического периода, поселение приобрело совершенно иной облик. Его составляли овальные хижины из дерева и ила, вытянувшиеся вдоль центральной улицы. Жилища были разных размеров, но их убранство и предметы, обнаруженные в захоронениях, не свидетельствуют о социальном или имущественном неравенстве. В захоронениях найдены керамические женские фигурки, модели лодок и т. п. По-видимому, существовали определенные погребальные обычаи, однако реконструировать их не представляется возможным.

Некоторое сходство с культурной фазой развития, которая представлена поселением Меримде, обнаружено в амратской культуре (Нагада I), характерной для поселений, существовавших в то же время в Нильской долине. Первые же поселения в этом районе возникли раньше. Свидетельство этого — остатки бадарийской культуры, датируемой началом IV тысячелетия до н. э. Прежде чем перейти к описанию этой культуры, остановимся на том, что лежало в ее основе, т. е. поговорим о египетской ирригационной системе.

В период паводков Нил, как и крупные реки Азии, заливал окрестные долины. Однако разливы Нила, в отличие от наводнений на Тигре и Евфрате, не принимали характера катастрофы. Вследствие особенностей рельефа Нил течет под уклон, а многочисленные скальные пороги препятствуют чересчур бурному стоку. Река несет ил, который во время разливов оседает на каменных берегах. Таким образом в течение тысячелетий Нил создал своими наносами более высокие по сравнению с уровнем русла реки берега[6]. В Месопотамии же, напротив, поверхность земли почти на всем протяжении реки находится ниже обычного уровня воды.

Разлив Нила, повторявшийся из года в год с астрономической точностью, достигал своей высшей точки осенью, в августе-сентябре. Подъем воды начинался в верховьях, постепенно двигаясь с юга на север. В начале июля уровень воды поднимался в месте слияния Белого и Голубого Нила, затем, в конце июля, — у первых нильских порогов, в районе Асуана, и в начале августа — в Дельте. В течение месяца вода продолжала постепенно прибывать и, достигнув высшей точки (это происходило соответственно 10, 20 сентября и 10 октября), возвращалась в свое русло, оставив по обоим берегам хорошо увлажненную, удобренную, готовую к посеву почву, покрытую нильским илом, содержащим органические и минеральные частицы.

Регулярность наводнений, вероятно, была замечена племенами собирателей, которые после спада воды могли собирать рыбу, моллюсков и т. п. Поэтому первые стоянки возникали неподалеку от реки. Они располагались на немногих возвышенных местах, куда не достигали паводковые воды. Тысячелетний опыт собирателей пополнился наблюдениями многих последующих поколений, при жизни которых происходило иссушение климата Северо-Восточной Африки. Пустыня наступала, высыхали нильские притоки, и люди вынуждены были спускаться все ближе к реке. Наконец пришло время, когда выпас скота стал возможен только на узких кромках берега. А потом стало не хватать и этих пастбищ, тем более что в результате миграций VI–V тысячелетий до н. э. численность населения в этих районах существенно возросла. Вот почему жизнь первых оседлых поселений Нильской долины, в отличие от поселений, возникавших в Дельте, определялась развитием земледелия, а поскольку в тех условиях возможно было только орошаемое земледелие, мы можем утверждать, что обработка земли в Нильской долине возникла одновременно с ирригацией. Простейшая оросительная система была устроена следующим образом: от реки отводился ров, по которому вода свободно стекала на окрестные поля, обводняя и удобряя их; излишек воды отводился по такому же рву, прорытому ниже обводняемого участка. Преимущество такого метода заключалось в том, что содержавшаяся в воде соль не скапливалась в почве, а возвращалась с водой в реку.

Этот способ орошения был известен уже в период бадарийской культуры, о чем свидетельствуют найденные при раскопках остатки шестирядного ячменя. При такой системе обводнения не было необходимости в едином руководителе, каковым впоследствии стало государство. Работы были до такой степени просты и задача настолько очевидна, что труд, основанный на взаимной помощи соседей, давал вполне удовлетворительные результаты.

Однако по прошествии столетий положение изменилось. Люди стали соединять небольшие рвы или каналы, создавая оросительные бассейны. Бассейновая система орошения, ставшая основой ирригационного земледелия, при всей своей простоте помимо затрат труда требовала единого руководства.

Как была устроена египетская бассейновая система ирригации? Долина Нила между берегом реки и возвышенностями пустыни была разделена поперечными и продольными насыпями, плотинами и дамбами на бассейны. Во время паводка бассейн заполнялся водой, которая подводилась от реки по каналу. Затем по мелким каналам и отходящим от них канавкам вода растекалась по всему бассейну, который и был участком земли, засевавшимся после оттока воды. Эти каналы были оснащены специальным устройством для задержания воды. Вода в каналах скапливалась только во время паводка. В остальное время они были сухими. В течение 6–9 недель, пока бассейн (т. е. пашня) находился под водой, поселения, расположенные на пойменных террасах, превращались в острова, а земляные дамбы — в дороги.

Подобная удивительно простая и удобная система могла возникнуть только в условиях Нильской долины. Ее преимущество перед месопотамской оросительной системой, требовавшей забот в течение всего года и неизбежно вызывавшей засоление почв, бесспорно.

Создание египетской ирригационной системы, в отличие от месопотамской, с самого начала вызвало к жизни определенные связи между строившими ее коллективами. Ни один бассейн не возникал сам по себе, независимо от других, каждый был составной частью определенной системы и результатом труда многих общин. На следующем этапе, когда вдоль определенного отрез-ка реки возводилась земляная плотина, соединявшая несколько бассейнов, стало необходимым единое руководство. Но это еще не все — должны были возникнуть определенные отношения между общинами. Характер этих отношений был в значительной степени обусловлен особенностями рельефа, так как жители низовьев находились в известной зависимости от соседей, живших выше по реке. Особенно остро это ощущалось при низком уровне воды^{17}. Не исключено, что именно это явилось толчком к объединению бассейнов вдоль определенного отрезка реки и созданию устойчивых общностей людей. Вполне вероятно, что на основе этих объединений позднее образовались области, которые греки называли номами. Одно территориальное объединение в рамках местной оросительной системы занимало площадь около 2000 га. Примерно такой же была и площадь возникавших на их месте номов. Однако в историческое время границы номов многократно изменялись — одни переставали существовать, другие создавались вновь. Как это происходило, до сих пор остается предметом дискуссий. Ясно одно: в конце IV тысячелетия до н. э. в Египте существовала ирригационная система, являвшаяся, по-видимому, одной из основ, на которой создавались мелкие «номовые» государства.

Так первые попытки удержать воду на полях примитивными земляными валами, предпринимавшиеся в VI–V тысячелетиях до н. э., в результате длительного опыта привели к созданию бассейновой системы орошения. Использовать паводки могучей реки для нужд земледелия умели уже представители бадарийской культуры.

Впервые следы бадарийской культуры открыла в 1922 г. английская экспедиция Г. Брайтона, которая вела раскопки в Дер-Тасе в Верхнем Египте. В последующие годы следы этой культуры обнаружены также в других местах, расположенных дальше к северу, — в Мостагедде и Матмаре. Общество, создавшее эту культуру, не отличалось от коллективов, населявших Фаюм или Дельту, разве что иным было соотношение земледелия и скотоводства и выше уровень ремесла. Так, керамические изделия перед обжигом часто украшались несложным узором; кроме того, появилась полихромная керамика. На одной вазе, например, изображена деревянная рама с основой и протянутыми сквозь нее нитями. Рядом — схематический рисунок ткача. Впоследствии изображение человеческих фигур на керамике достигло высокого мастерства. В этом виде искусства жители Верхнего Египта продолжили традицию доисторических наскальных рисунков. В конце додинастического периода эта традиция распространилась на Нижний Египет, и в Мемфисе на ее основе возникло великолепное общеегипетское искусство.

Незатейливый рисунок на упомянутой вазе говорит и о том, что создатели бадарийской культуры уже овладели техникой ткачества, которое в исторические времена прославило Египет далеко за пределами Ближнего Востока. О высоком уровне бадарийской техники свидетельствуют также изделия из слоновой кости.

Таким образом, в начале IV тысячелетия до н. э. уже обозначились некоторые различия в развитии севера и юга. Отчасти они объясняются неодинаковыми природными условиями. Известное значение имело также различие традиций, которым следовали отдельные человеческие коллективы. Так, в Дельте и Фаюме жили племена, генетически родственные обитателям средиземноморского побережья Африки, тогда как в Нильской долине поселились пришельцы из глубины Африканского континента.

Непосредственной преемницей бадарийской культуры стала амратская культура, со следами которой впервые столкнулся английский египтолог У. М. Ф. Питри, руководивший археологическими раскопками зимой 1894–1895 Гг. вблизи Нагады в Верхнем Египте (в 28 км севернее Луксора). Обнаруженный здесь могильник указывает на две фазы амратской культуры, названные Нагада I и II. Многочисленные остатки материальной культуры Нагады I были обнаружены еще в 90-e годы XIX в. Это была высокоразвитая культура, получившая название по месту раскопок в Эль-Амре (к югу от Абидоса); иногда ее называют также раннедодинастической.

Прогресс по сравнению с бадарийской культурой выразился в появлении изделий из меди горячей и холодной ковки. Считать это началом металлургии не приходится, поскольку металлургия начинается лишь тогда, когда люди уже умеют выплавлять металл из руды, а это произойдет только в конце IV тысячелетия до н. э. В амратской культуре верхнеегипетские общества впервые встретились с новым материалом, открывшим гораздо более широкие возможности, чем камень.

О высокой технике обработки камня свидетельствуют дошедшие до нас изделия из обсидиана. Исследования последних лет показали, что обсидиан ввозился не с островов Эгейского моря, как полагали раньше, а из Судана (Дарфур) и Эфиопии (Эфиопское нагорье) либо из Аравийской пустыни. Хотя контакты с районом Эгейского моря через Библ в доисторическое время вполне вероятны, однако везти обсидиан так далеко не было смысла, коль скоро его месторождения имелись на том же континенте^{18}. Впрочем, обсидиан не нашел широкого применения в повседневной практике египтян.

Особенно большие успехи были достигнуты в керамическом производстве. Расширилось функциональное назначение керамики, усовершенствовалась техника изготовления. Керамические сосуды полировали, расписывали и инкрустировали. Рисунки на керамике являются важным историческим источником, благодаря которому мы знаем, например, что вьючным животным в то время был осел, что для плавания по Нилу наряду с традиционными лодками стали пользоваться также весельными судами. Одним из наиболее распространенных мотивов рисунков на керамике были сцены охоты на гиппопотамов. Из этого следует, что охота продолжала играть известную роль в жизни амратских племен. Кроме того, можно прийти к некоторым заключениям, касающимся верований, поскольку в историческую эпоху гиппопотам был частью иконографии заупокойного культа. О многом говорит и большое число статуэток бородатых мужчин, имевших, по-видимому, культовое назначение и напоминавших позднейшие изображения древнеегипетского бога плодородия и урожаев Мины.

В период амратской культуры получил распространение обычай разрисовывать человеческое тело. Этот обычай практиковали уже представители бадарийской культуры. Красители хранили в льняных или кожаных мешочках. Палетки для грима и притираний стали изготовляться с большим, чем прежде, искусством. О замечательном мастерстве египетских художников этого времени свидетельствуют рельефы. В этом виде искусства египтяне впоследствии достигли совершенства. В виде рельефов впервые были зафиксированы некоторые иероглифы. Говорить о возникновении письменности в это время еще рано, поскольку использовавшиеся тогда пиктограммы не передавали буквального содержания речи. Но сам факт их появления свидетельствует о первых опытах, конечным результатом которых в последующий исторический период было изобретение иероглифического письма.

Появление расписной керамики на Ближнем Востоке, как правило, свидетельствует о начале общественного разделения труда. Материалы амратской культуры не дают оснований для подобного вывода. Нет также данных, которые указывали бы на выделение в качестве самостоятельной отрасли производства камнерезного ремесла. Вместе с тем высокий художественный уровень выполнения каменных сосудов позволяет предполагать, что их производство не являлось только сезонным и не носило случайного характера. Нет никаких признаков имущественного или социального расслоения внутри общины. Скорее всего в ту пору в Египте еще не существовало ни дворцов, ни храмов.

Преемницей амратской культуры стала герзейская культура, свидетельствующая о более высоком уровне развития общества.

На остатки герзейской культуры впервые наткнулся У. М. Ф. Питри, раскапывавший погребения в Нагаде. Вскоре после этого, в 1910 г., ее следы неподалеку от Эль-Герзеа, приблизительно в 90 км к югу от Каира, обнаружил А. Уэйнрайт. По этой местности и была названа культура. В дальнейшем ее остатки встречались и в других частях Египта, в частности в Дельте и оазисе Фаюм. Это была первая доисторическая культура, распространившаяся на всей территории позднейшего Египетского государства. Она же была и последней доисторической культурой. Поэтому ее часто называют позднедодинастической. Тогда же окончательно сложились египетская языковая общность и основные элементы общеегипетской культуры, а также начали формироваться основы египетской государственности.

Датировка этого периода, охватывавшего приблизительно 400 лет, остается одной из наиболее спорных проблем в сложной хронологизации египетской истории. На нашем уровне знаний трудно рассчитывать на ее решение^{19}, тем более что археологический материал, обнаруженный в конце прошлого — начале нынешнего столетия, в свое время не был датирован по слоям. Тем не менее этот материал, отражающий перемены, происходившие в то время в жизни племен, представляет огромный интерес. Так, в земледелии Египта получила распространение деревянная мотыга с каменным острием, что, несомненно, способствовало повышению производительности труда. В результате возникали ежегодные излишки сельскохозяйственных продуктов и появилась возможность, не сокращая доходов коллектива, освободить часть его членов от земледельческих работ. Свободные от работы в поле члены общины стали специализироваться в различных ремеслах. Высокого уровня достигло камнерезное мастерство — люди научились обрабатывать такие твердые материалы, как диорит и базальт; возникли начатки металлургии (выплавка меди); прогресс в гончарном производстве выразился в изобретении гончарного круга.

Совершенствование техники и овладение новыми навыками, естественно, повлияли на развитие общества. В этот период впервые появляются признаки имущественного расслоения, о чем выразительно свидетельствуют захоронения. Гробницы стали строить по типу домов, разнообразя их конструкцию и внутреннее убранство. Наиболее богатые члены общины украшали свои гробницы настенными рисунками. Египетский погребальный ритуал, так же как религиозные представления, уходящие своими корнями в глубокую древность, в период герзейской культуры, усложнился, и многие его элементы сохранились в последующие периоды египетской истории. Во все времена своего существования египетская религия не расставалась с культом животных, растений и т. п. До исторического времени дожили многие древнейшие верования и представления: вера в загробную жизнь, тотемизм, магия, некоторые нередко противоречивые космогонические концепции.

В Египте, как и в других странах Ближнего Востока, прежде всего возникли аграрные культы, хотя уже в эпоху культуры Меримде наряду с ними распространился тотемизм, о чем свидетельствуют многочисленные фигурки животных. Для тех времен, когда охота еще-была важнейшим источником существования человека, вполне естественным следует считать обожествление животных — гиппопотама, крокодила и змеи. Превращение животных в объект религиозного поклонения обусловливалось не только страхом перед ними, но и их полезностью для человека (корова, кошка, собака)^{20}. Согласно тогдашним представлениям, фигурки животных и амулеты с их изображениями обладали магической силой. Неудивительно, что на основе первоначального поклонения богам-животным сравнительно рано сложились многочисленные местные культы животных. По-видимому, каждая община имела своего бога-покровителя, при этом одно и то же животное могло почитаться в различных, часто весьма удаленных друг от друга районах.

Богатый материал для размышлений мог бы дать анализ доисторических захоронений, но мы располагаем лишь косвенными данными, относящимися к исторической эпохе, когда в различных точках Верхнего и Нижнего Египта развивались культы одних и тех же богов. Богине-корове Хатхор, например, поклонялись в 29 местностях. Столь же распространен был культ Сокола-Хора и многие другие культы, которые, без сомнения, выросли из первобытных тотемических представлений^{21}.

В конце Додинастического периода начался, по-видимому, процесс антропоморфизации некоторых божеств. Боги приобретали человеческий облик, но у большинства из них сохранялись части тела животных (ибисоголовый Тот, рога коровы у Хатхор). Далее мы увидим, что окончательной антропоморфизации удостоилась, лишь небольшая группа богов: Мин в Копте, Птах в Мемфисе, Атум в Гелиуполе и Амон в Фивах.

Местные божества довольно рано стали обрастать мифами, передававшимися из поколения в поколение. Так сложилась местная мифология. Что же касается формирования и развития местных культов, то этот вопрос остается неизученным. Местному божеству, как правило, приписывалась роль творца вселенной и прочих богов. В подробностях различных мифологических версий отражались реальные условия жизни их безымянных творцов. Поэтому в египетской религии доисторической эпохи функции отдельных богов, их генеалогия и взаимоотношения неясны, а порой они отражают диаметрально противоположные концепции миропонимания^{22}.

Происхождением и многовековой традицией обусловлены также разноречивые, часто взаимоисключающие идеи египетской мифологии. Объединение отдельных культовых центров в единый государственный организм привело к некоторой унификации религиозных и мифологических представлений, но местные особенности, сложившиеся еще в доисторическую эпоху, полностью не исчезли. Одной из причин того, что в египетской религии длительное время сохранялись первобытные представления, был, очевидно, относительно быстрый переход от родового строя к государственной организации.

Живучесть магических представлений, особенно в культе мертвых, была тесно связана с идеей умирающей и возрождающейся природы. Из первобытной веры в магическую силу некоторых предметов, например амулетов, вероятно, возникли символы отдельных богов, впервые появившиеся в период герзейской культуры. Наглядное представление о них дает расписная керамика. Один из наиболее распространенных мотивов — изображение лодки с кабиной и мачтой с символом бога. По-видимому, в ту пору уже существовал обычай во время религиозных церемоний перевозить изображение божества или его символ с одного места на другое. Эти символы, а также остатки архитектурных сооружений дают основание полагать, что в эпоху герзейской культуры появились первые храмы.

В 1897–1898 гг. Дж. Кибеллом был открыт комплекс в Нехене (Гиераконполь, совр. Ком эль-Ахмар). Стратиграфические исследования выявили пять слоев. Их датировка не может считаться вполне достоверной, однако самые ранние из найденных захоронений в этом районе относятся к периоду амратской культуры, когда здесь было небольшое поселение. В герзейский период в центре этого поселения возвышался храм, впоследствии достроенный и укрепленный, а еще позднее обнесенный стеной, отделившей его от поселения. Другой храм того же времени обнаружен в Дендере, где сохранились следы архаического культа бога-крокодила, значительно более древнего, чем культ богини Хатхор. Тогда же, по-видимому, возник храм Мина, первоначально почитавшегося в Копте. Об этом свидетельствуют найденные Питри под фундаментами строений исторического времени остатки более древней постройки. Многое говорит о том, что в период герзейской культуры существовал храм в Гелиуполе, игравший важную политическую роль и с древнейших времен являвшийся центром почитания бога Атума.

Имеющийся в нашем распоряжении незначительный археологический материал не позволяет утверждать, что перечисленные культовые центры в то время преобразовались в города. В период герзейской культуры, очевидно, уже начали создаваться предпосылки для возникновения территориальных общностей, на основе которых позднее выросло государство. Этот вывод напрашивается прежде всего при чтении ритуальных текстов, в которых можно найти кое-какие признаки существования в Додинастический период самостоятельной культуры, развивавшейся, по-видимому, в двух городах Дельты — Буто и Саисе, названных в текстах «город озер» и «город быка».

Механизм образования территориальных общин, возможно, был одинаков на всей территории Египта, но факторы, обусловившие этот процесс в Дельте и Нильской долине, представляются разными. Различной по площади была и территория, тяготевшая к тому или иному городскому центру в Верхнем и Нижнем Египте.

Имущественное неравенство в Дельте появилось в условиях скотоводческого хозяйства, в рамках которого стада могли более или менее легко переходить в собственность отдельной семьи. Вполне вероятно поэтому, что здесь сравнительно рано создались условия для возникновения городов, которые вырастали главным образом поблизости от побережья, — ведь это было время, когда Западная Дельта вела оживленный обмен с сирийскими портами, в особенности с Библом. Об этом свидетельствуют египетские ремесленные изделия, обнаруженные во многих городах Сирии, например в Хаме и Алалахе. Хотя морской обмен сосредоточился в то время целиком в руках купцов из Библа, выгода была обоюдной. Участие жителей Дельты в контактах с заморскими странами, безусловно, способствовало дальнейшему имущественному расслоению внутри отдельных общин.

Как известно, западная часть Дельты с ее великолепными пастбищами постоянно привлекала пастушеские племена из Ливийской пустыни, которые еще не перешли к оседлости и кочевали в поисках пастбищ. Восточная же часть Дельты, освоенная только в начале II тысячелетия до н. э., притягивала к себе племена из Азии.

Как уже было сказано, в Додинастический период в Дельте было, вероятно, всего два города — Буто и Саис. Едва ли их влияние простиралось дальше территории, непосредственно примыкавшей к ним. Точка зрения, согласно которой под властью Буто впоследствии произошло объединение всей Дельты в одно централизованное государство, кажется малообоснованной. Само географическое положение этого города, расположенного среди болот Северо-Западной Дельты, исключало возможность его превращения в политический центр Дельты, способный возглавить борьбу против Верхнего Египта. Природные условия Дельты и сложившаяся там этническая ситуация способствовали скорее развитию независимых городов-государств, чем сложению объединенного царства.

Совершенно другими были природные условия Нильской долины. Земледелие, основанное на бассейновой системе орошения, определило иной, чем в условиях скотоводческого хозяйства, путь возникновения имущественного неравенства. Здесь благосостояние общины целиком зависело от того, где была расположена пашня — на возвышенном или низменном участке затопляемой территории. Большое значение имело также соотношение между работоспособной частью общины, с одной стороны, и детьми и стариками — с другой. Важную роль играло и положение общины относительно других общин, от которого зависела возможность освоения новых земель.

Сказанное дает основание предполагать, что в условиях Нильской долины прежде всего должно было развиться имущественное неравенство не внутри, а между общинами. Если принять во внимание взаимную зависимость общин, обусловленную особенностями реки и своеобразным устройством оросительной системы, состоявшей из связанных между собой бассейнов, станет ясно, что богатая община легко могла подчинить себе слабейших соседей, тем более что в годы, когда вода находилась на особенно низком уровне (как это было в Додинастический и Раннединастический периоды), возникала необходимость создания более крупных хозяйственных единиц. Поэтому территориальные объединения возникали в рамках одной ирригационной системы (вокруг одной системы бассейнов), а более богатая община обычно занимала руководящее положение, а также ведала контактами с соседями. Все это повышало ее авторитет. Большое значение имело, по-видимому, создание в это время общего места культа.

В отличие от городских центров, создававшихся в аллювиальных долинах Месопотамии и Сузианы, община-гегемон в долине Нила никогда не утрачивала своей связи с сельскохозяйственным производством. Такая община выделялась богатством и обилием продуктов земледелия, на основании чего решала все хозяйственные вопросы, касавшиеся остальных общин, объединенных той или иной системой оросительных бассейнов.

Особенности развития и «урбанизации», вытекавшие из природных условий Нильской долины, благоприятствовали объединению Верхнего Египта. Здесь не было государственной собственности, а следовательно, не было и условий, благодаря которым отдельные местные ирригационные системы могли бы функционировать независимо друг от друга и существовать как самостоятельные государства. Государственная собственность в Египте появилась значительно позже и в совершенно иных исторических условиях.

В Дельте же, где «урбанизация» продвинулась дальше и города стали возникать раньше, они превращались в самостоятельные города-государства, которые упорно боролись за свою независимость. Эта борьба во многом определила историю Египта.

Следует еще раз подчеркнуть, что мы не располагаем археологическими материалами, на основании которых можно было бы проследить все этапы развития Египта. Но имеющиеся в нашем распоряжении данные совпадают с тем, что мы знаем о Юго-Западной Азии. Иными словами, социально-экономическое развитие Египта проходило те же фазы, что и развитие Месопотамии и Сузианы. Начавшись несколько позднее, социально-экономические преобразования в Египте протекали в ускоренном по сравнению с Месопотамией и Сузианой темпе. Процессы, длившиеся в Юго-Западной Азии четыре тысячелетия, в Египте заняли немногим более тысячи лет.

В этом состоит главное своеобразие исторического развития Египта, наложившее свой отпечаток на различные стороны жизни египетского общества, в котором зачастую черты нового этапа развития переплетались с многочисленными элементами предыдущих этапов. Так и не исчезнув полностью, эти элементы наслаивались один на другой, и в результате возникло чрезвычайно своеобразное общество, в котором на равных правах существовали реликты глубочайшего прошлого и новые, часто прогрессивные явления.