История Ближнего Востока в древности

Глава 4 Южная Месопотамия на пути к созданию монархии

Современная историография связывает складывание государственных организмов в Южной Месопотамии с деятельностью шумеров. Едва археологи обнаружили памятники материальной культуры, которые мы приписываем шумерам, едва было прочитано шумерское письмо, вопросы об их создателях сразу сделались предметом горячих научных споров, затрагивавших не только этногенез этого народа, но и его язык.

В данной работе эта тема до сих пор сознательно не затрагивалась, хотя неоднократно отмечалось, что убайдская культура возникла в результате сложного взаимодействия самых различных факторов. Этническая идентификация доисторических племен на современном; уровне знаний до тех пор будет оставаться спекулятивной, пока реликты языка данного общества не дадут достаточных оснований для научных выводов.

Шумерский язык, древнейший из всех расшифрованных до сих пор языков, в III тысячелетии до н. э. был распространен гораздо шире, чем простиралось политическое влияние этого народа. Государства шумеров занимали территорию от Персидского залива до современного Багдада. А памятники шумерской письменности обнаружены значительно севернее и северо-восточнее — в Эшнуне, Мари, Гасуре (Нузи), а также северо-западнее (Телль-Мардих). То же относится и к шумерской материальной культуре, следы которой обнаруживаются в убранстве храмов в Ашшуре и Телль-Чуэре.

Все это, равно как и политическая история Южной Месопотамии, подтверждает правомерность употребления термина «шумерская цивилизация» и доказывает жизнеспособность ее творцов. С одной, правда, оговоркой: то, что мы сейчас определяем термином «шумерская цивилизация», в действительности является сплавом элементов различных культур, носителями которых: были по меньшей мере три этнические и языковые группы. Эти культуры на протяжении почти целого тысячелетия наслаивались одна на другую, и выделить сейчас самобытные черты той или иной из них не представляется возможным. В этом мог бы помочь языковой материал, но происхождение и родственные связи шумеров и их языка до сих пор установить не удалось.

В шумерском языке четко проступают три слоя: шумерский, семитский и третий, восходящий к какому-то неизвестному нам языку, которому принадлежат названия древнейших профессий (землевладелец, пастух, гончар, кузнец), некоторых орудий (соха) и ряд географических названий (Ниппур, Шуруппак и др.), а также имена некоторых богов (Забаба).

Таким образом, лингвистический анализ показывает, что до шумеров Южную Месопотамию населял другой? народ, следы языка которого сохранились в языке шумеров. Судя по языковым данным, это был оседлый народ, знакомый со скотоводством, искусный в основных ремеслах. Наличие сохи говорит о высоком уровне земледельческой культуры. Однако остатки языка не дают возможности судить о родственных связях этого народа. Говорить о каких-либо конкретных достижениях первых жителей Южной Месопотамии тоже невозможно, поскольку неизвестно, когда именно на этой территории появились шумеры. По данным археологии и лингвистики, шумеры пришли в Месопотамию в IV тысячелетии до н. э. Наиболее убедительным доказательством этому может служить преемственность строительства храмового комплекса в Эреду, начавшегося во времена убайдской культуры. О том же говорит и непрерывность развития шумерского языка — от разговорного до первых памятников письменности.

В начале IV тысячелетия в самых южных точках Месопотамии возникали поселения, топонимика которых имела, безусловно, шумерскую этимологию. В конце этого тысячелетия появились первые пиктограммы; прочитать их можно, если принять за основу шумерский язык. Тот же язык лег в основу клинописи. По мнению лингвистов, это доказывает, что с начала IV тысячелетия до н. э. в Южной Месопотамии говорили по-шумерски^{23}. Став на эту точку зрения, мы могли бы объяснить чрезвычайно сложную убайдскую культуру, создателей которой пришлось бы искать среди двух самостоятельных этнических групп. Одинаковый уровень развития этих групп нашел отражение в топонимике.

При желании, используя те же аргументы, нетрудно было бы доказать и другое, а именно: шумеры прибыли в Месопотамию лишь в эпоху урукской культуры. Все дело в том, что материал скуден, а проблема чрезвычайно сложна — время и новые открытия покажут, насколько продуктивны современные рабочие гипотезы. То же можно сказать о проблеме этногенеза шумеров и о классификации их языка.

В исторической литературе распространено мнение, что шумеры пришли с востока (горы Ирана, Средняя Азия). Но сами они сохранили память об островах и побережье Персидского залива как о своей прародине. Это была легендарная страна Дильмун, в шумерской мифологии страна вечного блаженства, не знающая смерти и скорби. Хозяйственные же документы сообщают, что из этой страны шумерские государства ввозили слоновую кость и медь.

Сейчас мы знаем, что под этим названием в древности скрывалась своеобразная культура, развивавшаяся на островах Персидского залива (Файлак, Бахрейн, Катар) и на восточном побережье Аравийского полуострова. Своим процветанием Дильмун был обязан транзитной торговле, которая велась между такой же, как он, легендарной Мелуххой (Мелахха)[7], изобилующей лазуритом и слоновой костью, и страной Маган[8], где имелись месторождения меди. Из Мелуххи транзитом через Дильмун, и в особенности через остров Бахрейн, все это поступало в Месопотамию. Остров Бахрейн был единственным местом на пути, где суда могли пополнить запасы пресной воды. С середины III тысячелетия до н. э. всеобщим занятием его жителей стала добыча жемчуга. Возможно, жемчуг и был тем «цветком бессмертия», за которым Гильгамеш спускался в морские глубины, поскольку жемчуг и змея символизировали на острове счастье и здоровье^{24}.

Экономические и культурные контакты между шумерами и страной Дильмун возникли, по-видимому, достаточно рано, что, однако, не проливает свет на вопрос об их этногенезе, поскольку мы не знаем, какой народ, создал культуру Дильмун и кем открыт путь в Месопотамию через Персидский залив.

Ничего не дают в этом плане и особенности шумерского языка. Язык шумеров принадлежит к группе агглютинативных языков. По своей структуре он обнаруживает большое сходство с рядом других древних и современных языков. Поэтому теории относительно его происхождения еще более разноречивы, чем догадки о происхождении его носителей. В настоящее время практически нет такой языковой семьи, с которой не-пытались бы связать происхождение шумерского языка. Однако уровень наших знаний пока не позволяет достаточно убедительно обосновать принадлежность шумерского языка ни к одной из них. Попытки связать шумерский с кавказскими или бирмано-тибетскими языками также остаются только гипотезами. Таким образом, шумерский язык по-прежнему остается изолированным, хотя его изучение ведется весьма интенсивно, а шумерология выделилась в самостоятельную научную-дисциплину. Язык шумеров развивался по меньшей мере на протяжении двух тысяч лет, а в течение последующих двух тысячелетий, будучи уже мертвым, широко использовался в религиозном культе и науке не только в Месопотамии, но и за ее пределами и был забыт только в эллинистическую эпоху, во II–I веках до н. э.

Причиной такой долговечности шумерского языка было, в частности, изобретенное шумерами письмо. В Нижней Месопотамии вначале оно представляло собой систему рисуночных знаков — пиктограмм. Каждый знак-рисунок обозначал либо предмет, либо связанное с этим предметом понятие (например, знак ноги означал «идти», «ходить», «стоять», «приносить» и т. д.). Постепенно знаки (их было около 600) становились все более схематичными, поскольку их выдавливали на мягких плитках из глины углом трехгранной тростниковой палочки. Писчий материал, таким образом, определил форму письменности — клинопись, одну из трех систем письма, существовавших в древности на Ближнем Востоке.

Развитая система шумерской письменности (XXVI–XXV вв. до н. э.) основывалась на идеографическо-слоговом принципе. При помощи идеограмм записывались понятия, а значками, обозначавшими слоги, передавались аффиксы, вспомогательные слова и пр. Поскольку идеограммы допускали разные прочтения, шумеры для более правильного прочтения довольно рано изобрели нечитаемые знаки, детерминативы, — показатели категории понятий, к которым относится слово.

Основные принципы шумерской письменности были позаимствованы всеми остальными народами, когда-либо пользовавшимися клинописью. Это были и семитские аккадцы, и носители индоевропейского языка — хетты. Эламиты, хурриты и урарты преобразовали ее в преимущественно слоговое письмо, в котором идеограммы использовались редко. Персы же более или менее последовательно использовали форму клинописных знаков для передачи звуков[9]^{25}.

Если бы не посредничество аккадцев, нам мало бы что удалось узнать о фонетике шумерского языка. Аккадцами условно принято называть древнейшее семитское население Месопотамии, на протяжении столетий жившее по соседству с шумерами. Регион, особенно плотно заселенный аккадцами (к северу от линии Шуруппак Пиппур), в XXIV в. до н. э. стал называться страной Аккад.

Аккадский язык относится к большой афразийской семье языков, сформировавшейся, по-видимому, на территории Сахары в те далекие времена, когда этот район еще был пригоден для проживания[10]. В начале IV тысячелетия до н. э. в связи с изменением климата Сахара опустела. Ее население двинулось в двух направлениях — на северо-восток и на юг. Дальнейшие-миграции — в Нильскую долину, в Азию, по направлению к Судану и Эфиопии — привели к созданию языков, на основе которых после их смешения с местным языковым субстратом образовались помимо прочих три самостоятельные ветви: семитская, египетская, берберо-ливийская[11]. Наибольшее распространение среди них получили семитские языки, потому что их носители в доисторическую и историческую эпохи жили разбросанно в разных местах, порой весьма отдаленных друг от друга. В результате своеобразной языковой ассимиляции происходила языковая дифференциация, возникало-множество новых языков. Этот процесс отразился не только в лексике, но и в фонетике и грамматике^{26}.

В специальной литературе до недавнего времени об этом процессе (особенно в связи с историей древней Месопотамии) говорилось как о «волнах» восточносемитских кочевников-пастухов, которые «накатывались» на территорию с оседлым населением. Новейшие исследования археологов, лингвистов и этнографов показали, что подобное суждение историков следует считать недостаточно обоснованным. Прежде всего у нас нет доказательств того, что все семитские племена на каком-то этапе вели кочевой или полукочевой образ жизни, так же как нет возможности установить, когда именно первые семиты осели на территории Месопотамии.

Археологические материалы, обнаруженные в Северной Сирии, достаточно определенно говорят о том, что племена семитов заселили этот район уже в IV тысячелетии до н. э. (если не раньше). Письменные же памятники подтверждают это, но только для более позднего времени — XXVI в. до н. э. Этим временем датируются древнейшие шумерские архивы — в Ниппуре и Кише, Адабе и Шуруппаке. В документах из этих архивов мы находим множество семитских имен, что, несомненно, свидетельствует о присутствии семитов в Южной Месопотамии. Многие представители этого народа служили писцами. А это значит, что они не просто жили рядом с шумерами, но являлись полноправными гражданами шумерских городов. Чем дальше к северу, тем более многочисленным было, по-видимому, семитское население. С севера пришла и первая историческая династия государства Мари, засвидетельствованная в середине III тысячелетия до н. э.

Все это ставит под сомнение традиционное представление о кочующих аккадцах, враждебных оседлым шумерам. Приведенные выше данные скорее говорят о длительном и мирном сосуществовании этих народов. О благоприятном развитии взаимоотношений между ними свидетельствует и создание орфографических и двуязычных шумеро-аккадских словарей, которые шумеры составляли для своих иноязычных сограждан, и силлабариев, в которых отдельные шумерские идеограммы передавались слоговым письмом. Во второй половине III тысячелетия до н. э. шумерский разговорный язык в обиходе уступил место аккадскому, сохранившись только как язык администрации[12].

Словари и силлабарии, составлявшиеся главным образом для нужд управления, естественно, не охватывали всего словарного богатства языка. Тем не менее они существенно облегчили, особенно на первых порах, изучение шумерского языка, хотя отправной точкой для расшифровки клинописи послужили не шумерские архаические таблички^{27}, а надписи персидских царей, в особенности аккадская (вавилонская) версия надписи Дария I.

Первую попытку расшифровать эту огромную надпись, высеченную на отвесной скале вблизи Бисутуна в долине Керманшах в Иране, предпринял в 1761–1767 гг. К. Нибур. Он предположил, что Бисутунская надпись составлена на трех различных языках, о чем свидетельствуют три типа употребления знаков: большое число значков в одной части надписи и небольшое в двух остальных. Первые попытки расшифровки не удались. Лишь в 1802 г. Ф. Гротефенд сумел прочитать имена трех персидских царей: Гистаспа, Дария, Ксеркса. Всеобщий скептицизм был серьезно поколеблен, однако ближайшие годы не принесли заметных успехов.

Толчком к новым исследованиям послужила расшифровка Ж. Ф. Шампольоном иероглифического письма.

Еще одну попытку предпринял в 1837 г. Г. Раулинсон, скопировавший надпись на скале. В 1846 г. он опубликовал результаты своего труда. Ему удалось прочитать, а через несколько лет и перевести 414 строчек древнеперсидского текста.

В 1853 г. появилась новая публикация. Э. Норрис идентифицировал большинство слоговых знаков, составлявших второй языковой вариант надписи. Это был новоэламский язык.

Наибольшие трудности возникли при прочтении третьей части надписи, состоявшей всего из 141 строки. На основе изучения месопотамских надписей (а их в эти годы находили все больше и больше) удалось установить, что третий язык Бисутунской надписи — аккадский. Ф. Гротефенд и П. Ботта пытались прочитать этот текст, но безуспешно. Решающее значение имело открытие Э. Хинкса, установившего, что, в отличие от древнеперсидского и новоэламского, аккадское письмо является идеографическо-слоговым. Определив звучание ряда знаков и расшифровав детерминативы, Хинкс, таким образом, сделал возможным прочтение аккадского текста.

В процессе расшифровки текста на аккадском языке-стало ясно, что Бисутунская надпись отражает поздний этап развития клинописи. Новые тексты, обнаруженные в Дур-Шаррукине (П. Ботта, 1843), Ниневии и Кальху (Лэйярд, 1846, 1849–1851) убедили ученых в правильности этого вывода. Значит, должен был существовать народ, который некогда изобрел клинопись. Что это был за народ? Во время раскопок в Южной Месопотамии в районе Телло (шумер. Нгирсу), которые в 1877 г. проводил де Сарзек, впервые были обнаружены следы этого народа. В Нгирсу были найдены произведения искусства, не имевшие соответствий среди известных; прежде находок.

Подлинное значение этого открытия стало понятно лишь в 1893 г., когда Дж. Хейнс наткнулся в Ниппуре на огромное количество табличек (более 8000), заполненных клинописными знаками не встречавшейся прежде конфигурации. Вскоре стали известны аналогичные таблички из Шуруппака (X. фон Хильпрехт, 1900), Адаба (Э. Бэнкс, В. Персон, 1903–1904) и других южных поселений. Бурные дискуссии по поводу создателей этой письменности не прекратились даже тогда, когда в 1907 г. Ф. Тюро-Данжен расшифровал это письмо и сделал перевод шумерских царских надписей. И по сей день споры на эту тему не затихают.

Шумерология как наука моложе аккадистики, но круг нерешенных либо решенных гипотетически проблем и тут и там весьма широк, ибо обилие и многообразие памятников не может компенсировать их случайный характер. Это относится как к находкам, так и к публикациям[13].

Первооткрыватели месопотамских древностей искали прежде всего следы прекрасного и величественного в древней культуре. Их интересовали главным образом храмы, дворцы, монументальные рельефы и т. п. Между тем часто единственным результатом их труда оказывались невзрачные таблички, текст которых, если его удавалось прочесть и табличка не была повреждена, публиковался. Иначе находки отсылались в музейные хранилища, где большинство из них лежит до сих пор. Поэтому историк не может быть уверен, что выводы, сделанные, например, на основе изучения документов из Нгирсу, следует распространять на все месопотамские города. Отсутствие аналогичного материала, касающегося других районов, исключает возможность сопоставлений и выводов. Оговорки такого рода вызывает чуть ли не каждая группа источников.

Лишь в последние десятилетия положение начало выправляться. Археологи стали обращать большее внимание на жилые кварталы и небольшие поселения, расположенные в стороне от тех центров, где традиционно велись поиски. К тому же знание языка источников достигло такого уровня, что стала возможной публикация большинства даже сильно поврежденных текстов. Таким образом, в распоряжении исследователей оказался необычайно богатый материал, позволяющий судить об истории создателей языков и письменных систем на основе их же собственного наследия.

Нерешенной осталась одна важнейшая задача: установить хронологию явлений и событий, соотнести во времени те или иные процессы, происходившие в древности, с нашей действительностью, вычислить время, отделяющее нас от фактов древней истории. Это не только важная, по и чрезвычайно трудная задача, поскольку древние жители Месопотамии, так же как население Сирии, Греции и многих других государств, пользовались лунным календарем, основанным на движении луны и ее фазах.

Первое появление на вечернем небосводе молодой луны, начало «лунного восхода», знаменовало начало нового месяца. Но месяцы официального календаря насчитывали по 29 или 30 дней. Таким образом, происходил сдвиг. До VI в. до н. э. год по месопотамскому лунному календарю состоял из 12 месяцев и насчитывал обычно 354 дня. Год лунного календаря оказывался короче солнечного, земледельческого. Это было неудобно для администрации. Сбор пошлин требовал большей точности.

Уже в середине III тысячелетия до н. э. делались попытки синхронизировать официальный календарь с солнечным годом. Документы того времени свидетельствуют о том, что в шумерских городах бухгалтерский учет велся в точном соответствии с днями, месяцами и годами земледельческого календаря. Периодически издавались царские указы, в соответствии с которыми лунный год дополнялся еще одним, тринадцатым месяцем. Год удлинялся, и одновременно устранялось несовпадение между официальным календарем и сезонами земледельческих работ. Однако полное соответствие так никогда и не было достигнуто, поскольку до VII века н. э. продолжительность календарного года регулировалась весьма произвольно[14]. Поэтому все попытки реконструировать месопотамскую хронологию на основе существовавшего там лунного календаря заведомо обречены на неудачу. Даже при наличии необходимых дополнительных данных установление точных дат (абсолютная хронология) представляет большие трудности.

Относительно надежна хронология I тысячелетия до н. э., поскольку сохранился список ассирийских эпонимов, высоких государственных сановников, по которым в Ассирии велась датировка. Рядом с именем и указанием должности сановника перечислялись важнейшие события года, например солнечное затмение. Одно из таких событий, по вычислениям астрономов, имело место 15 июня 763 г. до н. э. Ассирийский «канон эпонимов», в котором отмечено это событие, приводит имена всех эпонимов, занимавших свои должности между 911 и 648 гг. до н. э. Поскольку в те времена формула датировки любого документа включала имя эпонима, этот список представляется бесценным.

Однако чем дальше мы углубляемся в историю, тем серьезнее становятся трудности в определении абсолютных дат. Списки ассирийских царей, обнаруженные во дворце Саргона II в Дур-Шаррукине, кончаются серединой XV в. до н. э. с ошибкой ±10 лет. Датировка событий от середины XV до середины XXIV в. до н. э. еще более сомнительна, хотя их последовательность (относительная хронология) внутри отдельных периодов (Аккад, кутии, III династия Ура, Старовавилонский период) достаточно хорошо документирована.

В Южной Месопотамии со времен шумеров события датировались годами правления того или иного царя. В каждое царствование велась запись важнейших событий текущего года. Так постепенно составлялись более обширные записи. Подобные записи велись и в древней Вавилонии. Древнейшая из всех — шумерский царский список, дошедший до нас в копии XVIII в. до н. э.., но передающий значительно более древнюю традицию. В царском списке перечислены имена всех царей Южной Месопотамии начиная с того времени, «когда царственность спустилась с небес», и до конца I династии Иссина (1794 г. до н. э.).

Царский список составлен так, будто все династии царствовали независимо друг от друга поочередно и последовательно, одна за другой, в то время как из других источников известно, что некоторые из них существовали одновременно. Таким образом, царский список не может служить надежным источником по хронологии. Установить с его помощью абсолютную хронологию аккадской династии или событий Раннединастического периода очень трудно. Большую помощь в этом может оказать исследование археологического материала, благодаря которому удалось, например, синхронизировать египетскую герзейскую культуру и культуру Урук IV А. Радиоуглеродный метод позволил датировать памятники этих культур 2815 + 85 г. до н. э.

Эта дата знаменует переход от доисторической эпохи к исторической. На ее основе была уточнена датировка исторических периодов. 1) Раннединастический период продолжался от изобретения первых письменных знаков до образования около 2340 г. до н. э. аккадской династии. 2) Начало правления III династии Ура приходится примерно на 2120 г. 3) Начало Старовавилонского периода относится приблизительно к 2025 г. Хронология III тысячелетия до н. э. послужила основой для построения так называемой «средней» хронологии (С. Смит, М. Свидерский), в соответствии с которой царствование Хаммурапи приходится на 1792–1750 гг. до н. э., а нашествие хеттов на Вавилонию произошло в 1595 г. до н. э. Наряду со «средней» существует так называемая «сокращенная» хронология (У. Олбрайт, Ф. Корнелиус), согласно которой события имели место позднее на 64 года, т. е. в период гелиокального восхождения Венеры. Хаммурапи по этой хронологии царствовал в 1728–1686 гг., а аккадская монархия началась в 2280 г. до н. э.^{28}.

Обе описанные системы используются в научных трудах на равных правах, при этом каждая имеет свои недостатки и в каждой обнаруживаются ощутимые пробелы, особенно когда речь идет о древнейшем периоде. Таковы неизбежные последствия несовершенства древней системы датировок, а также нечеткости тогдашнего календаря. Надо полагать, что дальнейшие иссследования в этой области дадут возможность предпочесть одну из существующих ныне систем.

Изучение источников показало, что в IV и не позднее начала III тысячелетия до н. э. в районе Урука уже сложились почти все элементы, на которые должны опираться государство и политическая власть. Это значит, что создались предпосылки для преобразования городов в государства. Существовало еще одно непременное условие — необходимо было, чтобы группа людей, на выборных началах ведавшая культом, руководившая хозяйством и командовавшая войском, преобразовалась в правящую группу. Кроме того, должны были появиться соответствующие учреждения, призванные охранять и укреплять их власть.

Подробности этого процесса не отражены в источниках, но героический эпос и мифы в значительной мере помогают прояснить этапы формирования политической власти. Подлинность описываемых в них событий оспаривается некоторыми учеными. Тем не менее Т. Якобсену удалось именно на основе эпоса и мифов реконструировать политический строй месопотамских городов в III тысячелетний до н. э.^{29}.

Согласно материалам из Урука, во главе города стоял эн, жрец-супруг богини Инаны. Верховная власть, дававшая право выбирать эна и решать вопросы войны и мира, находилась в руках «собрания воинов», свободных членов общины. Текущими делами ведал «совет старейшин». Об этих институтах и их полномочиях рассказывается в героическом эпосе. До нас дошли лишь относительно поздние записи конца XVIII в. до н. э. Но в них, несомненно, отражена устная традиция, уходящая корнями в глубокую древность, когда только начала создаваться независимая политическая власть.

Судя по древнейшим литературным памятникам — «Эн-Меркар и правитель Аратты», «Гильгамеш и Агга», «Эпос о Гильгамеше» (XI песнь)^{30}, эн в мирное время выполнял административно-хозяйственные функции, а во время войны становился военачальником. Это подтверждается древнейшими цилиндрическими печатями из Урука (около 3000 г. до н. э.). Эн представлен на них во время отправления различных хозяйственных, военных и культовых функций. Таким образом, искусство, в полном соответствии с данными топографической археологии и с памятниками храмовой архитектуры, отображало ситуацию, сложившуюся в конце IV тысячелетия до н. э. На основании тех же источников можно предположительно судить также о социальной базе власти.

О последующей эволюции должности эна дают представление, с одной стороны, эпическая песня о Гильгамеше и Агге, с другой — древнейшая надпись царя Эн-Менбарагеси из Киша. Эпос рассказывает о конфликте между Гильгамешем урукским и правителем города Киша Аггой, потребовавшим, чтобы Гильгамеш подчинился его власти. Но Гильгамеш, заручившись поддержкой «собрания воинов», решил отстаивать независимость своего города, хотя против такого решения выступили «старейшины». Народное собрание провозгласило Гильгамеша лугалем (царем), а позднее возникла и идея о царе как избраннике богов. На этой основе нетрудно сделать вывод о том, какова была социальная-база государственной власти. Идея божественного происхождения власти не могла родиться без поддержки людей, непосредственно ведавших культом. О том же говорит вступление к уже упоминавшемуся «Царскому списку», перечню царей, якобы поочередно и последовательно правивших в разных городах Месопотамии от начала мира, когда «царственность сошла с небес», т. е. с того момента, когда власть в городах стала независимой от воли их жителей.

Другим признаком зарождения единовластия является царский титул (лугаль)[15], впервые засвидетельствованный в связи с Эн-Менбарагеси из Киша. До недавнего времени Эн-Менбарагеси считался мифической фигурой, но после того, как была обнаружена надпись с его именем, его историчность не вызывает сомнений. Эн-Менбарагеси царствовал около 2700 г. до н. э. Потом власть в Кише перешла к его сыну Агге, соперничавшему с Гильгамешем.

Отсюда напрашивается вывод, что не позднее XXVII в. до н. э. в Южной Месопотамии сложилась государственная власть, которая, если судить на основании эпоса, со временем стала наследственной. К сожалению, имеющиеся в нашем распоряжении материалы, относятся только к двум центрам этого региона: Уруку на юге и Кишу на севере. Делать на их основании выводы, касающиеся процесса формирования государства в остальных городах Нижней Месопотамии, не представляется возможным, тем более что этот материал во многом разноречив. Так, наиболее распространенный мотив на печатях из Урука чрезвычайно редко встречается в северных городах Шумера, а в долине реки Дияла, в Эшнуне, он и вовсе не фигурирует. В Уруке, как и в Эреду, существовал храм, который не только руководил хозяйством, но и в первую очередь являлся центром, организующим окрестное население. Роль храма как центра, вокруг которого консолидировалось государство, столь же четко прослеживается несколько позже в Уре и в Хафаджи, в долине Диялы. О том же говорят храмовые архивы в Шуруппаке и Нгирсу (Телло)^{31}.

На иной основе развивалась государственная власть в Кише, где центром ее формирования в тот же самый период был, вероятно, не храм, а дворец.

Хотя материал источников слишком скуден и не позволяет в настоящее время судить о том, насколько единообразным было политическое устройство городов-государств Шумера, он все же дает возможность утверждать, что развитие всех населенных пунктов Месопотамии шло от институтов родового строя через постепенное сосредоточение власти в руках одного лица к созданию государства. Таким образом возникла царская власть, впервые засвидетельствованная в Кише (XXVII в. до н. э.). Сто лет спустя она существовала также на юге — в Уре и Лагаше. Территория, на которую распространялась власть того или иного царя, с течением времени, естественно, менялась, появлялись должностные лица, проводившие в жизнь царские указы на местах. Но основные принципы, впервые засвидетельствованные для XXVII в. до н. э., оставались неизменными.

Правитель города почитался как избранник богов, исполнявший их волю. Служение ему представлялось священным, и любой проступок, направленный против него, расценивался как грех против богов. В такой ситуации союз храма и дворца кажется более вероятным, чем соперничество между ними за власть. Подтверждение этому можно найти в поэме «Эн-Меркар и правитель Аратты». Эн-Меркар, как прежде его отец, был «жрецом — супругом богини и строителем Урука».

Иными словами, он сосредоточил в своих руках жреческие и административные функции. Исторические надписи тогдашних шумерских правителей еще более определенно свидетельствуют о некоторых существенных чертах государственного устройства, например, о том, что будущий царь, прежде чем быть возведенным в царский сан, занимал должность «управителя храма»^{32}.

Следовательно, мы не можем говорить о шумерских теократических государствах, так как не располагаем аргументами в пользу традиционного представления о жреце-правителе. Во всех государствах древнего Востока царь был носителем административной, военной и культовой власти. Такое положение существовало уже в первой половине III тысячелетия до н. э.

Образование государства было подготовлено переменами, происходившими еще в недрах родового строя… Все началось с того, что храм в Уруке отделился от общины. Внешним проявлением этого послужила передача общиной некоего участка земли, который становился собственностью бога — покровителя Урука. Так возникла новая форма собственности — государственная, которая с этого времени развивалась самостоятельно и независимо от собственности общины. В таких городах, как Урук или Лагаш, государственная собственность скорее всего существовала только как собственность храма. Об этом, по-видимому, свидетельствует более поздняя реформа Уруинимгины из Лагаша (около 2378–2371), связанная, очевидно, со злоупотреблениями царской администрации на «землях бога».

Представление об аграрных отношениях тех времен (особенно с начала XXVI в. до н. э.) дают тысячи документов юридического характера, обнаруженных не только на юге Месопотамии — в Нгирсу, Шуруппаке и Адабе, но и на севере — в Дильбате, Кише, Сиппаре, а также за пределами Месопотамии, в устье реки Дияла. Анализ текстов, имеющих отношение к XXVI–XXII вв. до н. э., приводит к следующим выводам: хозяйство шумерских городов-государств, картины которого столь ярко представлены на культовой вазе из Ура, развивалось в рамках двух форм собственности — государственной и общинной. Люди не осознавали этого разграничения. Всякое хозяйство в их понимании было «домом». Либо это был «дом» патриархальной семьи, домашнего коллектива, либо «дом» бога или царя — «большой дом», как его иногда называли.

В действительности между «домом» и «большим домом» существовала колоссальная разница. Задачей «дома» было обеспечить своим членам сносное существование, а также создать некий излишек продуктов, необходимый для нормального функционирования хозяйства. Экономика же «большого дома» носила общегосударственный характер. Его основная задача — обеспечить преемственность культа и прежде всего совместное потребление продуктов жертвоприношений богам. В «большой дом» поступали также различные дары богам от населения. Если вначале жертвоприношения и дары носили добровольный и спорадический характер, то по прошествии веков они превратились в регулярную дань. «Большой дом», кроме того, распоряжался излишками продукции, благодаря которым стал возможен регулярный межгосударственный обмен.

Первоначально храм («дом бога», «большой дом») не имел ни специального персонала для отправления культа, ни административного аппарата. В основе авторитета жрецов и царей лежало их происхождение из родов, сумевших уже в рамках родового строя возвыситься над основной массой общинников. К той же категории принадлежали «купцы», тамкары, снабжавшие общины необходимым сырьем.

Представители знатных родов сравнительно рано обособили свои хозяйства, исключив их из коллективной собственности общин. Подтверждением этому могут служить характерные для конца IV — начала III тысячелетия постоянные местные стычки, приводившие к тому, что военачальники приобретали новые земельные участки и расширяли свои хозяйства. Таким образом, первые шумерские правители и, конечно, высшие жрецы имели собственные хозяйства, которые были еще связаны с общиной, но уже не подчинялись законам коллективной собственности, представлявшей собой, очевидно, отнюдь не мелкие участки, а огромные поля, по нескольку десятков или даже сотен гектаров. Доказательством может служить, например, контракт конца XXVII в. до н. э. о продаже восьми земельных участков общей площадью около 900 га. В числе продавцов — владельцев этих участков назван «Энхегаль, царь Лагаша». Покупателем был жрец Лугалькигаль^{33}. Этот пример, далеко не единичный, показывает, сколь велики были богатства, сосредоточившиеся в руках родовой аристократии городов-государств Шумера в III тысячелетии до н. э. Заметим, что ни в один из последующих периодов истории Месопотамии земельные владения аристократии не были так обширны, как в первой половине III тысячелетия до н. э. Это объясняется тем, что поместья родовой аристократии вырастали из «полей вождей», появившихся на последнем этапе существования первобытнообщинного строя. Начиная со II тысячелетия до н. э. крупные земельные владения образовывались за счет служебных наделов или пожалований царей. В том и другом случае их источником была государственная собственность.

Таким образом, с одной стороны, существовал «большой дом», управляемый в Лагаше жрецом, с другой — развивалось собственное хозяйство жреца и «дом царя», избранника богов, тесно связанного с храмом и культовой практикой. Такое положение давало широкую возможность для всякого рода злоупотреблений. Возможно, по этой причине собственность храма была поделена на три самостоятельные категории, о чем позволяют судить документы XXVI–XXV вв. до н. э. из храмового архива в Шуруппаке. Первую категорию составляла собственность бога, предназначавшаяся для нужд культа и содержания высших жрецов. Другая — так называемые «поля кормления» — использовалась для вознаграждения за службу храмового персонала. Третью категорию составляли поля, которые обрабатывались издольщиками, получавшими от храма рабочий скот, орудия и семена для посева. При подобной системе земледельцы оказались в полной зависимости от храма.

Разница между «домом» и «большим домом» выражалась не только в различии экономических целей, но и в том, что в них по-разному был организован сам трудовой процесс. Если в «доме» трудилась вся домовая община — хозяин, его семья и очень редко рабыни и их потомки (военнопленных в тот период убивали), то в производстве «большого дома» были заняты преимущественно люди зависимые, входившие в состав патриархальной общины, возглавлявшейся богом в лице жреца.

С социальной точки зрения этот коллектив был чрезвычайно неоднороден. В него входили не только свободные, отдавшие себя или отданные под покровительство храма общинники, но и рабы. Однако экономическое положение тех и других было одинаково: все они находились на содержании храма, лишь форма оплаты труда была различной^{34}.

Все эти перемены способствовали упрочению царской власти и дальнейшему разрушению традиционного родового уклада внутри общины. В их основе лежало развитие государственной (храмовой) и частной собственности, преобразившее коллектив совладельцев, совместно владеющих общинной собственностью, в коллектив собственников земельных участков. Так родовая община преобразовалась в гражданскую.

Проблема частной собственности на землю в странах Ближнего Востока давно уже стала предметом оживленных дискуссий, особенно в связи с концепцией так называемого «азиатского способа производства».

«Земельная собственность, — по К. Марксу, — предполагает монополию известных лиц распоряжаться определенными участками земли как исключительными, только им подчиненными сферами их личной воли. При таком предположении дело сводится к тому, чтобы выяснить экономическое значение, то есть использование этой монополии на основе капиталистического производства. Юридическая власть этих лиц, их власть пользоваться участками земли и злоупотреблять ими еще ничего не решает. Использование всецело зависит от экономических условий, не зависимых от воли этих лиц»^{35}.

Площадь обрабатываемых земельных участков в странах древнего Востока зависела от ряда объективных экономических факторов: большой зависимости человека от природных и географических условий; относительно низкого уровня развития техники и низкой производительности труда; небольшой плотности населения и связанной с ней постоянной нехваткой рабочей силы; автаркии отдельных регионов; значительной зависимости личности от коллектива, особенно проявляющейся в аллювиальных районах, и т. п.

Таким образом, мы можем с полным основанием утверждать, что в тех условиях, о которых идет речь, частная собственность, полная и независимая, как при капитализме, не могла сформироваться. До середины II тысячелетия до н. э. она не могла существовать даже вне гражданского коллектива. Поэтому земледелец, как некогда совладелец общинной собственности, нес определенные повинности: участвовал в строительстве ирригационных сооружений, дорог, оборонительных сооружений, в военных походах; временами выплачивал налоги натурой, которые шли на нужды храмов и дворца.

Таковы были конкретные рамки, ограничивавшие возможность для земледельца свободно распоряжаться своей собственностью. Но эти ограничения обусловленные экономически, были необходимы для нормального функционирования общества.

О возникновении не позднее 3000 г. до н. э. частной земельной собственности и ее тесной связи с общиной говорят тысячи документов частной юридической практики. Это была, без сомнения, частная собственность, которую для тех экономических условий следует признать полной и независимой.

Характерно, что в это время появилась также мелкая собственность крестьян на землю — преимущественно небольшие участки, по площади редко превышавшие 6 га. Хозяйства этого типа, каждое из которых было самостоятельной экономической единицей, по-видимому, составляли экономическую основу гражданской общины. Их площадь соответствовала уровню сельскохозяйственной техники того времени и реальным производственным возможностям ее владельцев. Дробление общинных земель таило в себе серьезную опасность — оно грозило в будущем привести к пауперизации крестьян Крестьянские хозяйства были не только экономически несамостоятельны, но и слишком слабы, чтобы нормально функционировать, опираясь на кредит и местный рынок.

Вопреки существовавшему в старой историографии представлению о натуральном характере хозяйства древневосточных обществ, исследования последних лет показали, что почти во всех регионах Ближнего Востока существовал внутренний рынок, развивавшийся благодаря постоянным контактам между оседлым населением и пастушескими племенами и имевший форму простого обмена. Не было ни купцов, ни всеобщего эквивалента — просто одни продукты обменивались на другие. Рынок по преимуществу размещался за пределами оседлого поселения или города и функционировал, как правило, сезонно, например после уборки урожая, сезона охоты, в связи с культовыми праздниками и т. п.[16].

В многочисленных правовых документах уже с начала XXVIII в. до н. э. фигурирует «купец» (тамкар). Но тамкары были не купцами в нашем сегодняшнем понимании, а скорее государственными чиновниками, которые по заказу дворца или храма привозили необходимые сырьевые материалы, предметы роскоши, соль. Через посредство дворца часть этих товаров доходила до населения^{36}.

Чтобы участвовать в обмене, «дом» должен был располагать некоторым излишком продукции земледелия или домашнего ремесла. Хотя крестьяне собирали неплохие урожаи и пользовались общинными пастбищами, большинство хозяйств никаких излишков не имело. Более того, многие хозяйства, существовавшие на грани разорения, брали взаймы у богатых родственников, продавали собственных детей в рабство, отдавали увечных членов семьи храмам и т. п. Исчерпав все средства, крестьянин продавал земельный участок и вливался в коллектив «дома бога» или «дома царя». До середины III тысячелетия до н. э. пауперизация крестьян еще не приобрела массового характера, однако разорившиеся крестьяне уже тогда являлись для храмов основным источником полноценной рабочей силы.

Картина жизни шумерского общества была бы, несомненно, более полной, если бы мы располагали более обильными и разнообразными источниками. Лишь по государству Лагаш у нас имеется достаточно богатый материал из Нгирсу. Древнейшие надписи, относящиеся к концу XXVII — началу XXVI в. до н. э., рассказывают о войнах с соседней Уммой. Несмотря на посредничество Месилима, царя Киша, конфликт между этими двумя государствами, развивавшийся в чрезвычайно сложной политической и экономической обстановке, никак не удавалось разрешить.

Города-государства Месопотамии, складывавшиеся в рамках локальных ирригационных систем, с политической точки зрения представляли собой оптимальную форму государственной организации. Их территория совпадала с территорией, занятой той или иной ирригационной системой, чаще всего имевшей естественные границы — реки, их притоки, болота.

Политический вес шумерского города-государства в значительной степени зависел от постоянства речного русла (реки в Месопотамии постоянно меняли свои русла и заиливались), а также от того, насколько оперативно производился ремонт каналов. Попытки объединить разрозненные города-государства в единый организм на более обширной территории, включавшей несколько ирригационных систем, были обречены на неудачу. Возникавшие на этой основе монархии оказывались недолговечными.

Развитие города-государства как формы экономической и политической организации общества было ограничено определенными рамками. Рост народонаселения и средств, необходимых для содержания государственного аппарата, притом что производительность труда не повышалась, должен был привести к кризису. Одним из возможных выходов было освоение новых земель за границами города-государства. Связанное с расширением оросительной системы, заселение новых земель, как правило, приводило к стычкам с соседями.

Именно на этой основе и произошла распря между Лагашем и Уммой, ирригационные системы которых питались только водами Итурунгаля, протока Евфрата. Те же причины, по-видимому, лежали в основе соперничества Ура и Урука. Оба города стояли на одном сравнительно небольшом отрезке Евфрата и потому не могли существовать как независимые государства.

Конечно, было бы упрощением рассматривать всю историю Южной Месопотамии, связывая ее только с проблемами ирригации. Развитие и упадок шумерских государств зависел от разных факторов. Существенную роль играли также отношения с соседними народами — эламитами, горными племенами, пастухами-семитами, немалое значение имела и удаленность от важнейших торговых путей.

Насколько сложной была в это время обстановка в Шумере, легко убедиться на примере царствования в Лагаше Эанатума, увековечившего свои победы на так называемой «Стеле коршунов». Эта победная стела, с двух сторон покрытая рельефами, содержит многочисленные надписи с перечислением врагов Лагаша. Эанатум воевал не только с Уммой, но и с Уруком и Уром, расположенными далеко на юге. На севере он дошел до государства Мари, являвшегося важным центром на пути по Евфрату, где на протяжении столетий правила семитская династия. Возможно, именно Эанатум разрушил Мари, разграбив храмы и жилые районы, руины которых спустя тысячелетия обнаружили археологи.

В результате этого нашествия государство Мари до XXII в. до н. э. исчезло с политической арены. Неизвестно, чем закончился поход Эанатума на Элам. Но от первого упоминания об этом государстве в надписи Эн-Менбарагеси из Киша и до великой войны Ашшурбанапала в 638 г. до н. э. Элам неизменно оставался объектом нападений и вражды со стороны жителей Месопотамии. Эламиты, в свою очередь, тоже при всяком удобном случае вторгались в Месопотамию, грабили население, вмешивались во внутренние дела Шумера. Подробности того, как развивались события в Лагаше после смерти Эанатума, неизвестны. Однако создается впечатление, что после победы над Уммой, это государство начало клониться к упадку. На это время приходится царствование Уруинимгины и его реформы, направленные на то, чтобы вернуть верховному богу Ниннгирсу его прежнюю роль. В специальной литературе велось немало дискуссий о значении реформ Уруинимгины и об их социально-экономической базе. Поскольку сам текст записан чрезвычайно архаическим языком, его интерпретация по сей день представляет большие трудности. Но как бы ни оценивали историки эти реформы, само их проведение свидетельствует о злоупотреблениях царской администрации^{37}. В тексте говорится о намерении их искоренить, а также содержится призыв защитить вдов, сирот и бедняков от всесилия богачей.

Трудно сказать, каковы были реальные возможности для осуществления этих намерений. На первый взгляд кажется очевидным их пропагандистский характер, особенно если сравнить надписи Уруинимгины с надписями позднейших месопотамских правителей или с прологами, которые предпосылались некоторым сводам законов.

Забота о подданных была частью официальной царской идеологии, отсюда и такие эпитеты в титулатуре, как «пастырь», «любящий правду и истинный порядок» и другие, задачей которых было убедить подданных в том, что государство-это община, возглавляемая царем-патриархом, заботящимся о судьбах всех ее членов: особенно бедняков и бессемейных[17]. Той же цели служили торжественные богослужения, совершавшиеся царем. До III тысячелетия до н. э. в подобных празднествах участвовали все жители города-государства, включая рабов, для которых представлялась единственная возможность досыта поесть (согласно ритуалу, жертвенных животных съедали). Таким образом, для большинства жителей представление о боге и царе связывалось с сытостью и чувством безопасности, поскольку пропагандистский смысл всех этих мероприятий был для них неясен.

По той же причине и ответственность за то, что усилия Уруинимгины не дали результата, возлагалась не на царя и его чиновников, а на правителя Уммы Лугальзагеси (около 2371–2347), который вторгся в Лагаш и помешал довести реформы до конца.

События развивались следующим образом. В те годы, когда в Лагаше царствовал Уруипимгина, в Умме произошло сплочение внутренних сил, и ее правитель Лугальзагеси, воспользовавшись внутренними неурядицами в государстве Лагаш, установил над ним гегемонию. Войска Лугальзагеси разграбили храмы в Нгирсу и Си-раране и разрушили эти города. После этого Лугальзагеси захватил Киш и Ниппур на севере, Урук на юге, сделав его своей резиденцией. В обширной надписи Лугальзагеси, считающейся прототипом литературных царских надписей, читаем: «От Моря Нижнего (Персидский залив) до Моря Верхнего (Средиземное море) Энлиль проложил для него надежные пути». Это было несомненным преувеличением, поскольку одновременно с возвышением Уммы стал развиваться город Аккад^{38}, где к власти пришла независимая семитская династия, которую называют аккадской или, по имени ее создателя, династией Саргона.

Саргон Аккадский (около 2371–2316) был одной из тех исторических личностей, в которых слились воедино легенда и история. Согласно легенде, его матерью была жрица, бросившая сына в Евфрат в тростниковой корзине. Младенца спас и воспитал огородник Акка, и Саргон, подобно богам и полубогам — Таммузу (Думузи), Гильгамешу, стал любимцем богини Иштар. Этой богине он был обязан и своим восхождением на трон, и господством над Междуречьем. Так гласит легенда, которая не только оправдывает завоевания Саргона, но и поддерживает его в борьбе с родовой аристократией. Происхождение Саргона, пусть легендарное, и его головокружительная карьера вдохновили немало энергичных и предприимчивых военачальников, многим из которых при Саргоне удалось занять посты, бывшие до тех пор исключительной привилегией родовой аристократии.

О первых шагах Саргона известно немного. Вначале он занимал при дворе царя Ур-Забабы в Кише должность кравчего. Полагают, что с этого города и? начались его завоевания. Захватив Киш, Саргон утвердился на севере Шумера и приобрел сильную базу для походов на юг. Вот почему власть Лугальзагеси могла распространиться не далее Ниппура и его окрестностей, а выбор Урука в качестве царской резиденции, по всей вероятности, был продиктован грозящей с севера опасностью.

И действительно, в скором времени Саргон со своими войсками устремился на юг, один за другим захватывая шумерские города. Завоевание шло успешно, чему способствовали кризисная ситуация, сложившаяся в то время в шумерских городах-государствах, а также военное превосходство Саргона.

Основным костяком войска — по крайней мере в Лагаше во времена Энметены и Уруинимгины — была, очевидно, хорошо обученная и вооруженная дружина. Ее составляли лица, зависевшие от храма либо от правителя, который ее и возглавлял. О существовании дружины свидетельствуют незначительные, как правило, людские потери в тех войнах, которые вели между собой шумерские города-государства. Существовало ли тогда народное ополчение, неясно. Скорее всего, оно-должно было появиться в борьбе с аккадцами как противовес многочисленному войску Саргона, вооруженному к тому же копьями и луками. Отрицательную роль сыграла начавшаяся в шумерских городах-государствах пауперизация. В результате войско Аккада, где пауперизация еще не началась, бесспорно превосходило вооруженные силы шумеров как численно, так и по своей оснащенности. В итоге Саргон одержал победу над войсками Лугальзагеси, «взял его в рабство и связанного-доставил в Ниппур, выставив в клетке на посмеяние толпе». Таким образом, весь Шумер оказался под властью Саргона, который теперь двинулся на север. В его надписях упоминаются Мари, Субарту, Эбла, а также Кедровый лес, идентифицируемый с горами Амана в Сирии, и Серебряные горы (Тавр на юге Турции).

В конце царствования Саргон предпринял поход на Элам (около 2325 г. до н. э.) с целью усмирить воинственные горные племена Северо-Западного Элама и подчинить своей власти местных правителей. Таким путем он обеспечил бы безопасность восточных границ своего государства и получил свободный доступ к. «сырью: Элам был богат строительным лесом и камнем. Война закончилась победой Саргона, и западная часть Элама сделалась вассалом Аккадской деспотии. Но эламиты готовы были воспользоваться любым поводом, чтобы сбросить тяготивший их гнет.

О том, как строились отношения Аккада с покоренными странами, можно судить на примере Элама, где, так же как в Кише и Уре, местная династия осталась у власти, а контроль Аккада осуществлялся через воинские гарнизоны и царских чиновников, чаще всего родственников царя.

Военные победы и разумное управление завоеванными государствами, несомненно, упрочили положение царской! власти. Не менее важную роль играла и идеология. Литература (например, уже упоминавшаяся легенда о происхождении Саргона), другие виды искусства, религия были призваны укреплять власть монарха. В искусстве со времени Саргона и далее на протяжении почти 200 лет развивался новый стиль, существенно отличавшийся от шумерского с его схематизмом и условностью. Если прежде изображения человека были лишены индивидуальных черт, то теперь на рельефах, барельефах, в глиптике появляются портретное сходство и даже попытки передать движение.

Все это говорит о том, что в XXIV в. до н. э. в Южной Месопотамии старые идейно-политические установки пошатнулись и создались условия для развития личности. И если мы говорим о развитии индивидуальной семьи и индивидуального хозяйства, характерных для Старовавилонского периода, то истоки этого, без сомнения, следует искать во времени Аккада.

В этот же период, по-видимому, начал создаваться общегосударственный пантеон^{39}. Вопреки распространенному мнению нельзя сказать, что мы достаточно хорошо ориентируемся в истории месопотамской религии. Исследования последних лет, правда, расширили наши представления в этой области, и психология древних жителей Месопотамии стала понятнее современному человеку. И все же мы, как и прежде, мало знаем о сложном процессе мышления, породившего богов с определенными атрибутами и функциями.

Иррациональный мир шумеров населяло множество богов и духов, добрых и злых. Первоначально у каждой общины было свое женское или мужское божество-покровитель, олицетворявшее чаще всего плодотворящую силу и бессмертие природы. Со временем, особенно на этапе урбанизации, эти представления усложнились, а мир богов в отдельных городах стал более конкретным и своеобразным. У каждого человека был свой добрый дух, оберегавший его от злых демонов.

В представлении шумеров подземное царство было организовано по образцу города-государства. В нем властвовали бог Нергаль со своей супругой Эрешкигаль и совет богов-анунаков. На небе же владычествовал великий совет богов игигов, среди которых главенствовал бог земли и воздуха Энлиль, главным центром культа которого был город Ниппур. Энлиль являлся владыкой богов и покровителем царской власти. Столь же могущественными были два других бога: бог неба Ан, покровитель Урука, и бог пресной воды и мирового океана Энки, благожелательный к людям бог мудрости, почитавшийся прежде всего в Эреду. Жители Ура чтили бога луны Нанну (или Зуэна); покровителем Ларсы и Сиппара считался бог солнца Уту, а богом-покровителем Лагаша — Ниннгирсу, воинственный сын бога Энлиля. Его главный храм находился в Нгирсу.

Аккадцы почти полностью восприняли религиозные представления шумеров. Более того, создается впечатление, что столетия близкого соседства и сосуществования привели к тому, что семиты приняли участие в создании религиозных верований, которые мы сейчас называем шумерскими. Во всяком случае, боги, хоть они и выступали под разными именами, были у них одни и те же. Аккадцы, однако, внесли в религиозные представления шумеров некоторые новые элементы. Немалую роль в этом сыграла Энхедуанна, дочь Саргона и жрица бога Нанны из Ура. Это она сочинила гимн о возвышении Инаны, ставшей богиней неба, и канон религиозных гимнов, представлявших собой совершенно новый жанр в литературе III тысячелетия до н. э.

Культ шумерской богини Инаны засвидетельствован уже в Раннеисторический период в Эанне. В соответствии с различными мифологическими традициями Инана выступала то как дочь Энлиля, то как дочь Нанны или Ана. В аккадские времена она вместе с Аном стала владычицей неба. Ее аккадское имя, Иштар, во всей культуре Западной Азии стало синонимом понятия «богиня» с очень широким кругом функций, среди которых важнейшими были три: она была богиней любви и плодородия; в совете богов ей принадлежало последнее слово при решении вопроса о воине и мире, и с помощью божественного оружия она давала людям возможность одерживать победы; отождествленная с планетой Венерой, Иштар являлась владычицей божественного порядка на небе.

Тот факт, что Инана-Иштар стала владычицей неба, возможно, и побудил Саргона избрать ее своей покровительницей. Хотя не исключены и другие причины возвышения этой богини. Коль скоро Саргон был любимцем Инаны-Иштар, ее следовало наделить такими полномочиями и поставить в такое положение по отношению к другим богам, какое желал занять в государстве Саргон, который, таким образом, оказывался земным аналогом богини неба. Вообще, роль, которую Саргон отводил идеологии, была очень велика; это подтверждается тем обстоятельством, что в идеологическом обосновании власти Саргона принимала участие его дочь.

Аналогичные тенденции прослеживаются в развитии культа бога Шамаша (Уту), великого воина, отца Правды и Справедливости. Уже много лет назад Л. Матоуш обратил внимание на то, что особое значение этого культа в аккадские времена было прямым следствием борьбы с пережитками патриархального уклада за установление полного единовластия.

О том же свидетельствует «сборник» гимнов, составленный Энхедуанной. В него вошли гимны, обращенные к 42 божествам, почитавшимся в 42 храмах, расположенных в 38 городах — от Эреду до Сиппара, от Аккада до Эшнуны. Сборник представлял собой попытку собрать воедино всех шумерских богов, что должно было соответствовать объединению шумерских городов в единый государственный организм[18]. В той географической среде, при том уровне производительных сил, какой имел место в середине III тысячелетия до н. э., экономических предпосылок для объединенной монархии не было. Поэтому так важен был идеологический фактор.

Не приходится удивляться, что то в одном, то в другом месте вспыхивали бунты. Это происходило уже при Саргоне, но особенно тяжелым стало положение при его значительно более слабых преемниках. Вновь укрепить царскую власть удалось только внуку Саргона, Нарам-Суэну (около 2291–2255). Нарам-Суэн первый в истории Месопотамии стал употреблять божественные эпитеты применительно к своей особе, кроме того, он присвоил себе титул «царя четырех стран света».

Государство Нарам-Суэна, упрочившего завоевания Саргона, простиралось от Мари до Мехрана в Юго-Западном Иране. Тем не менее ему приходилось, по-видимому, серьезно считаться с соперничеством Элама, хотя его правитель — Хита формально числился вассалом Аккада. Это подтверждает древнейший из всех известных до сих пор трактатов — «международный» договор о дружбе и взаимопомощи, заключенный Аккадом и Эламом и являющийся самым древним из дошедших до нас исторических памятников Элама. Написанный эламской клинописью, он весьма труден для понимания, но ясно, что подписавшие его лица были равноправными партнерами^{40}. Очевидно, Нарам-Суэн хотел обеспечить лояльность и помощь Элама Аккаду в борьбе с горными племенами, постоянно угрожавшими его восточным границам. Благодаря соглашению с Эламом ему удалось одержать победу над лулубеями, но борьба с кутиями оказалась безуспешной.

Таким образом, царская титулатура неточно отражала реальное положение вещей, но содержала политическую программу. Чтобы убедиться в этом, достаточно внимательно приглядеться к внутреннему положению государства, где одновременно с усилением централизации росла и оппозиция по отношению к царской власти, о чем говорят, например, отдельные части «Поэмы о Гильгамеше»^{41}. Было бы ошибочно видеть в основе этого конфликта этническую рознь. Существо противоречий состояло в том, что отмирающие элементы родового строя не желали уходить со сцены. А представлены они были в равной мере как шумерами, так и семитами.

Борьба старого с новым внутри страны ослабила Аккадскую монархию. Последний удар нанесли кутии (около 2200 г.), захватившие северную часть Аккада и утвердившиеся там почти на целое столетие.

Период господства кутиев представляет одну из так называемых темных эпох в историографии, поскольку немногочисленные надписи кутиев, составленные по-аккадски, вносят мало ясности в этот вопрос. Известно, что в представлении последующих поколений кутии были разнузданными завоевателями, вызвавшими хаос и разрушения. И действительно, при кутиях много городов (в частности, Ур и Урук) превратилось в руины. К сожалению, мы не имеем достаточного материала, чтобы судить об истинных причинах катастрофы.

Историк снова становится на твердую почву письменных документов, относящихся лишь к середине XXII столетия до н. э. Эти документы обнаружены в Лагаше, в архиве его столицы Нгирсу. В тот период государство Лагаш занимало площадь около 1600 кв. км. На этой территории располагались три «больших города» — Лагаш, Нгирсу, Нина-Сираран и 131 небольшой населенный пункт. Эти цифры сами по себе уже дают представление о структуре города-государства в конце III тысячелетия до н. э.

Происхождение II династии Лагаша (около 2163 г. до н. э.) пока остается неясным; много документов сохранилось лишь от времени царствования Гудёа (около-2144) и его преемников. Власть правителя не была наследственной, хотя и случалось, что трон переходил от отца к сыну. Здесь, возможно, имеет место следование традиции аккадских царей, хотя формой политической организации вновь стал город-государство шумерского типа. Вновь начал широко употребляться шумерский язык, а в искусстве опять утвердился стиль Раннединастического периода.

Власть Гудеа распространилась далеко на юг, вплоть до Ура и Эреду. Ему подчинялась, по-видимому, и западная часть Элама. Экономические же связи государства Лагаш простирались еще дальше. Надписи того времени упоминают в качестве торговых партнеров Шумера государство Мари, многочисленные города Сирии, а также Маган и Мелухху.

Благосостояние и богатство, достигнутые главным образом благодаря мирному проникновению в богатые сырьем страны, позволили Гудеа сосредоточить усилия на общественных работах, которые развернулись при нем очень широко. Особое значение придавалось строительству великолепного храма бога Ниннгирсу в Лагаше, где Гудеа сконцентрировал культы всех почитавшихся в государстве богов и богинь. Создание единого святилища в большей мере, чем внешняя политика, сделало очевидным политические замыслы Гудеа.

Имеющиеся в нашем распоряжении источники позволяют прояснить политическую обстановку лишь в тех городах, которые находились под непосредственной властью Гудеа. Вся остальная территория бывшего государства Аккад пока недоступна для изучения. Известно только, что на севере по-прежнему властвовали кутии, а в южных районах царствовала IV династия Урука.

Правители Урука пытались изгнать кутиев. Утухенгаль хвастливо заявил, что он «прогнал драконов гор». Нам следует отнестись к его словам с сомнением, поскольку власть вскоре перешла к Ур-Намму (2113–2096), военачальнику, вероятно, сыну Утухенгаля.

Захватив Ур, Ур-Намму основал независимую III династию, положив, таким образом, начало новому периоду в истории Месопотамии.

Подробности этого переворота неизвестны; нет также данных, которые помогли бы выявить причины упадка государства Лагаш. Ясно одно — дело, начатое Утухенгалем урукским, нашло достойного продолжателя в лице Ур-Намму.

Трудности, с которыми столкнулись на пути к своей цели создатели первой великой монархии в Месопотамии — аккадцы, были огромны. Прежде всего им не хватало опыта управления государством. Очень нелегко оказалось сочетать экономические интересы аккадской династии с вполне обоснованным стремлением отдельных государств сохранить свою независимость. Немало беспокойства причиняли многочисленные пастушеские племена, оказавшиеся под властью аккадских завоевателей. Эти горные племена беспокоили монархию с северо-востока и с востока, тревожили ее и новые группы семитских племен, о присутствии которых в Южной Месопотамии время от времени сообщают документы XXVI в. до н. э. из Шуруппака. Они относились к ветви ханаанейских племен, представителей которой тогда называли марту (западные). В то время еще ничто не предвещало той исторической роли, которую им предстояло сыграть позже, в начале II тысячелетия до н. э., под именем амореев.

Натиск племен марту усилился во время правления царей III династии Ура, которым пришлось в иных исторических условиях бороться с теми же трудностями, какие стояли на пути аккадских царей. Правда, представители Урской династии имели возможность не только использовать опыт аккадцев, но и опираться на достижения Гудеа.

По счастливой случайности сохранилось два архива центральной администрации: в Уре и в Пузриш-Дагане, расположенном к югу от Ниппура. Кроме них в нашем распоряжении имеются многочисленные местные архивы, и в особенности богатейший из них — архив из Уммы. Благодаря им историк впервые получает возможность для широких научных обобщений.

В период наивысшего расцвета аккадской державы Нарам-Суэн установил обычай обожествления царствующего монарха, а Ур-Намму прибавил к царской титулатуре эпитет «царь страны Шумер и страны Аккад». Таким образом, он не только утверждал свою власть над двумя географическими частями Месопотамии, но и прежде всего подчеркивал связь государства с двумя традициями. Менее всего вероятно предположение, что в ту историческую эпоху подчеркивались этнические различия.

Власть царей Ура передавалась по наследству, она была абсолютной и неограниченной. Ничего подобного мы прежде не встречали. Этим, по-видимому, объясняется появление при Ур-Намму записей правовых норм. Законы Ур-Намму в настоящее время считаются древнейшим из законодательных памятников древнего Востока. Они неопровержимо свидетельствуют о победе новых социально-экономических отношений^{42}.

Развивавшаяся с XXVI столетия до н. э. юридическая практика показала, что обычное право стало неприемлемым в повседневной жизни. Оно, с одной стороны, тормозило развитие новых форм собственности, а с другой — оставляло простор для всякого рода злоупотреблений. Все говорит о том, что новые юридические установления применялись только в государственном секторе, тогда как судопроизводство общины продолжало опираться на нормы обычного права. Однако создается впечатление, что эти нормы подвергались некоторой модификации, поскольку важнейшие перемены, отраженные в писаных царских законах, не могли не повлиять на юридическую практику внутри общины.

В это же время появляется унифицированная денежная единица веса — мина, состоявшая из 60 сиклей и, вероятно, имевшая хождение не только в государственном секторе, но и гораздо шире.

Создается впечатление, что запись законов оживила-судебную практику. Во всяком случае, ни от одного из предшествовавших периодов не осталось такого большого числа судебных документов, как от времени правления III династии Ура. В перечнях дел, подлежащих рассмотрению суда, появляются жалобы на царских чиновников, злоупотреблявших своим положением. Известны случаи, когда недовольные постановлением общинного или царского суда подавали жалобы, требуя повторного рассмотрения дела[19]. Частыми были и имущественные споры, особенно из-за отказа вернуть долг. Случались конфликты из-за расторжения договора о-помолвке. Особую группу документов составляют жалобы рабов на своих хозяев в связи с незаконным лишением их свободы. Эти жалобы рассматривались в присутствии представителя общины, а иногда и царского чиновника.

В связи с этим необходимо хотя бы бегло остановиться на вопросе о рабовладении в III тысячелетии до н. э., о котором до сих пор упоминалось вскользь. Прежде всего следует сказать, что о рабстве в Раннединастический период, равно как и в аккадский, мы знаем чрезвычайно мало. Военнопленных, как правило, убивали; мирных жителей, захваченных в ходе завоевания новых территорий, если не убивали, то, предварительно ослепив, отдавали в храмы или вождям. Во времена III династии Ура в этом плане произошли некоторые изменения. Шу-Суэн (около 2038–2030), захватив Симанум на северной границе своего государства, увел: местных жителей и поселил их как государственных рабов в окрестностях Ниппура, по-видимому, на царских землях^{43}. Для Месопотамии это самый ранний случай превращения гражданского населения покоренной страны в государственных рабов. Египтяне подобный обычай практиковали в более раннюю эпоху, а позднее, независимо от них, он распространился во всех странах Ближнего Востока. Это не означает, что в предшествующие периоды не существовало рабов. Особенно много было рабынь как в частных хозяйствах, так и в храмах. Именно они служили основным источником роста численности рабов. О том, что потомство рабыни было предметом купли-продажи, свидетельствуют многочисленные документы начала III тысячелетия до н. э.

Начиная с аккадских времен социальная категория рабов пополнялась за счет продажи в рабство членов крестьянских семей. В это время уже развивалось долговое рабство. Весьма вероятно, что именно представители этой группы затевали судебные дела с целью вернуть себе свободу.

Вопрос о рабах стоял особенно остро в связи с нехваткой рабочей силы[20]. Монархия, созданная Ур-Намму и его преемниками, возникла в результате завоеваний. Ее костяк составляли Шумер и Аккад. Кроме них она включала территории вдоль реки Дияла, по среднему течению Евфрата (Мари), по среднему течению Тигра (Ашшур) и Элам со столицей в Сузах. Надо полагать, что государство Ур-Намму имело еще и колонии на чужих территориях, например у истоков Хабура, в окрестностях нынешнего поселка Телль-Брак, где Меллован обнаружил крепость, заложенную Нарам-Суэном. Другие районы, охваченные когда-то аккадской колонизацией (например, окрестности нынешнего Киркука), в этот период уже были завоеваны хурритами и, по данным ономастики, оказались навсегда исключенными из семитской языковой сферы.

Таким образом, государство III династии Ура располагалось на чрезвычайно обширной территории, местами безлюдной и опустошенной, а местами слабо освоенной. И тем не менее оно было значительно более консолидированно, чем государство Аккад. Причинами этого были, во-первых, система царских хозяйств, объединившая почти всю Южную Месопотамию в единый хозяйственный организм, и, во-вторых, сильная власть царя, экономическую основу которой составляли эти царские хозяйства. В царских хозяйствах, которые возникали на завоеванных территориях, трудились подневольные люди, не являвшиеся рабами, но и не имевшие возможности вести самостоятельное хозяйство. Единственным источником их существования были продовольственные пайки, которые они регулярно получали из царских хранилищ.

Царь был самым крупным землевладельцем в государстве. Собственность царя намного превосходила все остальные формы собственности. Что же касается функций царя, то главной на том этапе была административно-хозяйственная, военная же отошла на второй план. В отличие от аккадских царей представителиIII династии Ура, по примеру Гудеа из Лагаша, были хозяевами и управителями своей страны. Об их достойных увековечения делах рассказывают царские надписи и поэмы. При них строились каналы, возделывались поля, росло благосостояние городов и поселений. В гимне в честь Шульги (2095–2048) читаем: «Я царь четырех стран света, пастырь черноголовых, герой и бог стран… Я укрепил дороги и строил крепости, неподалеку от них заложил сады, создал там места покоя, в которых велел поселиться доверенным людям»^{44}.

При таком масштабе строительства и хозяйственной деятельности, естественно, возросла потребность в рабочей силе. Единственным способом, который обеспечивал ее наиболее полное использование, было присвоение личности работника. Среди людей, обслуживавших хозяйство царя, без сомнения, были рабы, хотя большинство составляли свободные люди. С точки зрения экономической положение обеих групп было одинаковым. Вскоре подобная система эксплуатации, не соответствовавшая тогдашнему способу производства, прекратила свое существование. Более распространенной была иная система, впервые введенная Шу-Суэном, который поселил пленных в Ниппуре. Сделавшись рабами всей общины города Ниппур, эти люди не стали экономически зависимыми.

Таким образом, в конце III тысячелетия до н. э… сложились две категории рабов: во-первых, экономически независимые, но подневольные и, во-вторых, рабы и подневольные люди, жившие за счет пайка, который они получали от владельцев средств производства.

Обзор истории государства Ур был бы неполным, если бы мы не затронули проблему храмов. Свою деятельность Ур-Намму начал с пересмотра границ бывших шумерских государств. «Территория бога X города Y» — так при нем называли шумерские города. Для управления этой «территорией» назначался чиновник — представитель царской власти, носивший традиционный титул энси, хотя кое-где сохранялись местные династии энси. Так было создано совершенно новое территориальное деление, которое, однако, укладывалось в прежние границы. Между тем новое наименование территориальной единицы, провинции или нома («территория бога») не имело под собой реальной почвы. Никогда, ни в Раннединастический период, ни под властью аккадских царей, ни тем более в новошумерскую эпоху, когда во владении царя оказались обширнейшие территории, храм не владел всеми возделываемыми землями, находившимися в границах того или иного города-государства. В Лагаше, например, храмовые чиновники, управлявшие хозяйствами храмов, находились под контролем царских должностных лиц, но тем не менее высшие жрецы занимали высокие посты в государственной администрации. Здесь особенно четко выявляется общность интересов двух институтов, формально разделенных, а фактически составлявших единое целое^{45}.

Четкость работы государственного аппарата в Уре была обусловлена прежде всего существованием хорошо организованной бюрократической машины, состоявшей из вышколенных чиновников, каждый из которых занимался каким-то одним, точно определенным кругом вопросов. Обширная переписка царей с наместниками свидетельствует о том, что любое, даже самое незначительное мероприятие не обходилось без санкции царя.

Одной из центральных фигур в бюрократической системе государства Ур, безусловно, являлся писец. И если мы будем искать в истории Месопотамии хранителя административного опыта и культурных традиций, нам придется прежде всего вспомнить о писце и о школе, которая его выучила.

Школы и писцы обязаны своим существованием государству и развивались вместе с ним. При этом они оказывали влияние на развитие государственной власти, способствуя ее укреплению. В школе формировались идеологические основы государства, здесь создавались важнейшие литературные тексты, а во времена правления царей Ура в школах были созданы каталоги литературных произведений, так называемый «канон». Вошедшие в канон произведения, отражавшие господствовавшую идеолбгню, на протяжении столетий составляли круг чтения для школьных занятий, по ним учились искусству клинописи. Таким образом, школа оказывала царской власти неоценимые услуги. В исторической же перспективе месопотамская школа была хранительницей культурного наследия, а писец олицетворял живую связь прошлого с настоящим.

Писцов, живших и работавших в древности в странах Ближнего Востока, часто считают механическими исполнителями, простыми переписчиками; полагают, что» они, овладев основными формами письма, записывали хозяйственные договоры, судебные протоколы, письма под диктовку. Эта точка зрения, без сомнения, имеет под собой основание — большинство писцов действительно являлись именно такими механическими переписчиками, о которых говорится в шумерской поговорке: «Снаружи ты писец, а внутри ты не человек».

Однако в середине III тысячелетня до н. э., по всей вероятности, существовала иная группа писцов. Эти всесторонне образованные люди чаще выступали в качестве советчиков или адвокатов, нежели переписчиков. Подобная специализация стала естественным результатом? развития школы, учреждения, готовившего не только писцов, но и чиновников. С начала III тысячелетия до н. э. школы существовали во многих раннединастических городах: в Уруке, Уре, Шуруппаке, Нгирсу, Ниппуре. Особенно большой известностью в Месопотамии: во все времена пользовалась школа в Ниппуре. В ее архивах хранилось большинство известных нам шумерских и вавилонских литературных памятников.

Не будем говорить о программе обучения в этих школах, далеко не ограничивавшейся чтением и письмом. О шумерской школе несколько лет назад написал в своей книге С. Крамер. Следует принять во внимание, что достигшее известных высот мышление древних жителей Месопотамии никогда не поднималось до обобщений и теоретических выводов. Однако в процессе складывания единовластия идеология играла большую роль. Именно в среде образованных писцов были сформулированы основные положения царской идеологии, которая наравне с царской собственностью и бюрократическим аппаратом служила опорой государства.

Совершенно иным путем создавалось Египетское государство.

Глава 5 Египетская модель образования и развития государства

Благоприятные геофизические и географические условия Северо-Восточной Африки, а главное, социально-экономические преобразования подготовили почву-для создания на рубеже IV и III тысячелетий до н. э. Египетского государства, которое сложилось и развивалось на протяжении трех тысячелетий в тех границах, в каких оно в основном существует поныне.

Материалы о создателях египетской цивилизации скудны. Известно лишь, что в Додинастический период (амратская и герзейская культуры) в этом районе Северо-Восточной Африки имели место существенные этнические сдвиги. Антропологи выделили несколько человеческих типов, обитавших там в глубокой древности, но к каким этническим группам они принадлежали, неизвестно. В настоящее время принято считать, что основными этническими элементами здесь были нилотский и староафриканский. Эти племена искони населяли территорию Египта, они и заложили основы египетской цивилизации, о чем свидетельствуют прежде всего данные языкознания.

Лингвисты относят египетский язык к большой семье афразийских языков, об общем происхождении которых говорит наличие во всех языках этой семьи большого числа однокоренных слов, в частности земледельческих терминов.

Египетское государство создали сами египтяне, которые изобрели собственную систему письма[21] и календарь, а также аппарат управления, не зависевший от чужеземных образцов. В сумме все эти явления знаменуют переход от доисторической к исторической эпохе.

Начало египетской письменности было скромным: возникли отдельные рисуночные знаки, обозначавшие конкретных людей, народы или местности. Эти знаки-рисунки могли быть также знаками собственности. Постепенное обогащение «фонда» знаков привело к тому, что в эпоху I династии появились записи важнейших событий минувшего года на деревянных или костяных табличках. Значительно позднее стали возникать первые связные тексты, начала развиваться богатейшая египетская литература, вместе с языком прошедшая определенные фазы развития вплоть до средних веков, когда этот язык вышел из употребления. Просуществовавший несколько тысячелетий, египетский язык был живым языком, развивавшимся вместе с его создателями и обогащавшимся не только новыми языковыми формами, но и новыми понятиями и идеями.

Развивалась письменность. Это была одна из трех великих систем письма, изобретенных древними жителями Ближнего Востока. Иероглифическое письмо древних египтян содержало более 750 рисуночных знаков, обозначавших целые слова или отдельные звуки, точнее, отдельные согласные или группы согласных, поскольку гласные в египетской системе письма, так же как в позднейших семитских алфавитах, не передавались. Сравнительно быстро люди научились многообразному использованию отдельных знаков.

Одним из древнейших образчиков записи, сделанной при помощи вполне сложившейся системы письма, является надпись на палетке Нармера. Эта надпись как бы перекинула мост от Додинастического периода к историческому времени. Имя этого правителя записано по слогам двумя идеографическими значками — рыбы и тесла. Обе пиктограммы употреблены здесь не в смысловом значении, а для передачи двух слогов — пr + тr. Поскольку этими же знаками можно было обозначать и другие слова, состоявшие из тех же звуков, возникали трудности при чтении. Чтобы избежать этого, египтяне изобрели определители, так называемые детерминативы, которые предшествовали именам собственным, географическим названиям, названиям некоторых групп предметов и пр.

Иероглифическое письмо, требовавшее высокого мастерства исполнения, употребляли только для украшения каменных статуй, обелисков, стел и т. п. В повседневной же практике, особенно с тех пор как начала применяться тушь (черная и красная) и кисточки, широкое распространение получил курсив, иератическое письмо, основанное на тех же принципах, что и иероглифика. Писали в основном на папирусе, который изготовлялся из сердцевины свежих стеблей папируса (Суреrus papyrus). Однако известняк и керамические черепки, так называемые остраконы, были дешевле.

В I тысячелетии до н. э. на основе иератического письма стало развиваться демотическое письмо, просуществовавшее до IV в. н. э. Семь согласных из этой системы впоследствии перешли в коптскую письменность, составленную из букв греческого алфавита, в котором имелись также и знаки, обозначавшие гласные звуки. Не следует, однако, пытаться реконструировать звучание древнеегипетских гласных, поскольку египетский язык отделяет от коптского слишком большой отрезок времени. Но в отдельных случаях изучение этой заключительной фазы развития египетского языка может быть полезно при рассмотрении более ранних этапов его развития.

Прочтение египетских текстов, в особенности древнейших, по-прежнему представляет большие трудности. Они возникают как при попытках восстановить гласные звуки, так и при передаче их в современной транскрипции. В египтологической литературе эта проблема не нашла однозначного решения[22].

Понимание египетской письменности и того, что в древнем Египте люди уже умели читать и писать, — разумеется, далеко не все, поскольку ни в один из периодов египетской истории грамотность не была всеобщей, — мир получил сравнительно недавно.

С XVI в. н. э. Египет стал привлекать европейских путешественников. Воображение европейцев поражали таинственные знаки на статуях, стелах и обелисках. Однако до начала XIX в. все попытки разобраться в них носили характер фантазий. Существенные перемены произошли после Египетского похода Наполеона. Среди памятников старины, привезенных в тот период во Францию, была, в частности, обнаруженная в Дельте (в Розетте) базальтовая плита с текстом (Розеттский камень), написанным по-египетски (иероглифами и де-мотикой) и по-гречески. Как сообщал текст, это была надпись в честь Птолемея V Эпифана (196 г. до н. э.), сделанная жрецами из Мемфиса. Иероглифический текст (14 строк) — это, очевидно, перевод с греческого, что подтверждается фрагментом, представленным демотическим письмом.

Изучением этих надписей занялся молодой исследователь Ж. Ф. Шампольон, которому удалось в иероглифическом варианте прочесть имя Птолемея. Когда в. 1822 г. в его распоряжении оказалась перерисованная двуязычная (греко-египетская) надпись на обелиске из Филе, он сумел прочитать имя Клеопатры. А после того как еще в одной надписи Шампольон прочитал имена Рамсеса и Тутмоса, уже не оставалось сомнений в том, что тайна иероглифов раскрыта. О результатах своих исследований Шампольон сообщил на заседании Французской Академии 22 октября 1822 г. Так было положено начало египтологии, науке о древнеегипетской цивилизации.

В последующие годы ученые занялись углубленным изучением структуры египетского языка. Это стало возможно благодаря систематическим археологическим исследованиям, развернувшимся в Египте с середины XIX в. и давшим поразительные результаты.

Ни в одном государстве Ближнего Востока природные условия не были столь благоприятны для сохранения памятников старины, как в Египте, поэтому ни один народ не оставил после себя такого количества разнообразных памятников, как египтяне. Сухие пески Нильской долины на протяжении многих тысячелетий бережно хранили не только изделия из камня и металла, но и из дерева, а также ткани, стекло, а главное — несметное число бесценных папирусов.

Итак, появился богатейший археологический материал и одновременно «заговорили» сами египтяне, вследствие чего все более расширялась проблематика исследований. Некоторые выводы, сделанные египтологией на заре ее развития, дожили до наших дней. Новейшие исследования внесли в них поправки, уточнения, прояснили многие спорные вопросы. И все же наши знания о древнем Египте по-прежнему достаточно скромны. Ждут своего решения бесчисленные вопросы, связанные с социально-экономической историей, остается много спорных проблем. Египетские материалы при всем их богатстве и разнообразии часто носят случайный характер и не могут служить основой для широких обобщений. Если климат и почвы Нильской долины благоприятствовали сохранению памятников старины, то в болотистой Дельте положение было совершенно иным. В результате на поселениях в долине Нила обнаружено несравненно больше материала, чем в районе Дельты. Неравномерное поступление материала порождало ошибочные выводы, связанные и с односторонней направленностью поисков.

До недавнего времени археологи исследовали главным образом крупные храмовые комплексы и некрополи, тогда как периферийные центры, провинции, игравшие в истории Египта второстепенную роль, не привлекали особого внимания. Случайный характер источников и сейчас чрезвычайно затрудняет работу историков, тем более что ни в Египте, ни в других странах древнего Востока (за исключением Израиля) не было понятия историографии в собственном смысле этого слова, У древних, несомненно, существовало представление а беге времени, ощущение связи с прошлым и осознание своей роли по отношению к будущим поколениям. Особенно четко это проявилось во времена XVIII династии, когда начали собирать старинные тексты, отстраивать разрушенные храмы, реставрировать разоренные захоронения и восстанавливать забытые культы. Хотя значительно раньше уже существовали «списки лет», в которых фиксировались главнейшие события года, цари II династии ввели датировку по «описям» (золота, земельных участков, скота), проводившимся раз в два года с фискальными целями. Некоторые правители, например Снофру и Пепи II, составляли такие «описи» ежегодно. Египтяне очень рано научились исчислять время, однако использовать названные источники следует с большой осторожностью.

Год в Египте испокон веков определялся в зависимости от земледельческих работ. Земледельческий год лежал в основе календаря, который, по всей видимости, был введен первыми царями объединенного Египетского государства. Это был солнечный календарь, основанный на регулярных разливах Нила, повторяющихся из года в год с интервалом 365 дней. Если понаблюдать за рекой на протяжении хотя бы 50 лет, можно с большой точностью установить дату разливов.

Год по египетскому календарю, основанный на чередовании подъема и спада уровня воды в реке, делился на три сезона по четыре месяца в каждом: разлив, уход воды (сев), время нехватки воды (уборка урожая). Месяц состоял из 30 дней. В конце года (на ранних этапах истории) добавлялось 5 дней, которые греки называли эпагомене.

Этот календарь, сохранившийся до времен Юлия Цезаря, наиболее совершенный из древних систем измерения времени, но у него был один существенный недостаток. Египетский год, насчитывавший 365 дней, отличался от астрономического солнечного года на 5 часов 44 минуты 44 секунды (около четверти суток). Из-за этого несовпадения расхождение между официальным календарем и календарем земледельца, т. е. фактическим временем выполнения тех или иных сельскохозяйственных работ, из года в год росло. И только один раз в 1460 лет (4 умноженное на 365), что соответствует 1461 египетскому году, происходило полное совпадение календаря с явлениями природы. Разлив Нила совпадал с появлением на рассвете после годового перерыва звезды Сириус. Поэтому египтяне называли его «носителем разлива». Наблюдения за Сириусом позволяли достаточно точно определять время разлива. Однако эти наблюдения не сыграли никакой роли при переходе от традиционного лунного, земледельческого календаря к солнечному. Связывать начало года с появлением Сириуса стали, очевидно, лишь во времена первых двух династий. Чтобы прийти к этому, понадобились наблюдения нескольких поколений, поскольку по истечении 240 лет становилось явным несовпадение во времени восхода Сириуса и начала разлива Нила. Новейшие исследования не подтверждают тезис о связи между введением нового календаря и началом нового цикла Сириуса, т. е. с 2770 или 4226 г. до н. э.

Заслуживают доверия все даты по циклу Сириуса, приведенные как в царских погодных записях, так и в других египетских документах. Но таких дат немного. Важную роль в определении абсолютной хронологии играют синхронизмы с историей Месопотамии, Палестины, Персии и Турции.

Большое значение имеет сделанное в последние годы открытие, что герзейская культура существовала одновременно с поздним этапом культуры Урук и начальным периодом культуры Джемдет-Наср. Синхронность этих культур доказывается обнаруженными как в Месопотамии, так и в Египте мотивом переплетающихся змей, изображениями лодок с высокой кормой, «владыки зверей» на ноже из Джебель эль-Арака и печатями из Джемдет-Насра, найденными среди инвентаря в захоронениях герзейской культуры. На основании этих находок начало египетской истории следовало бы отнести не ранее чем к 3000 г. до н. э. Однако часть египтологов не принимает этой точки зрения.

Таким образом, проблемы абсолютной хронологии египетской истории продолжают оставаться спорными. Много сомнений вызывает и реконструкция последовательности событий. Хотя в погодных записях, например на «Палермском камне», в «Царских списках», в «Туринском папирусе», в «Таблице из Саккары» и др. содержится достаточно данных, их использование связано с непреодолимыми трудностями, поскольку начиная с тинисских (I и II) династий каждый правитель имел по нескольку имен, входивших в его царскую титулатуру. Эти имена перечисляются в различных документах того времени, но «Царские списки», составленные во времена Нового царства, называют только одно имя и как на беду чаще всего в совершенно неожиданном звучании, не встречавшемся в более ранних документах. Таким образом, идентификация отдельных правителей оказывается делом необычайно трудным.

Приведем в качестве примера развернувшийся много лет назад спор о легендарном царе Менесе, который, если верить Манефону, «Туринскому папирусу» и «Царскому списку» из Абидоса, будто бы объединил Долину и Дельту в централизованное царство. Между тем до сих пор нет уверенности в том, что Менее — это имя собственное, а не форма глагола теп (существовать, продолжаться). Греческий географ Эратосфен (около 276–194) утверждает, что первым египетским царем был Анион («Вечный»).

Не входя в подробности дискуссии, в которой Менеса отождествляли то с Нармером (А. X. Гардинер, К. Михаловски, М. Марциняк), то с правителем по имени Аха (У. В. Эмери) или приписывали все три имени одному человеку (Е. Дриотон, Ж. Ваидье, Й. фон Беккерат), следует отметить, что эта проблема имеет несколько аспектов, среди которых вопрос об отождествлении Менеса отнюдь не главный. Он возник лишь попутно, при изучении путей складывания египетской государственности.

Всякое государство складывается на основе развития множества различных факторов, а также сложнейших преобразований в экономике и социальной жизни, в идеологии и формах поселений. Было бы ошибкой предполагать, будто создание такого огромного государства, как Египет, могло произойти внезапно и что ему не предшествовали более ранние попытки постепенного объединения отдельных обширных районов.

Вполне вероятно, что формировавшаяся в герзейский период власть на местах выполняла не только хозяйственные и культовые функции, но и политические. Об этом, по-видимому, свидетельствуют штандарты с эмблемами отдельных округов. До нас дошли штандарты девяти номов Верхнего Египта и четырех — Ниж-пего. Они были, вероятно, символами политической независимости, тогда как округа, возникшие в историческое время, имели только эмблемы без штандартов.

Расположение отдельных бассейновых систем вниз по течению Нила и их взаимная зависимость друг от друга, а также от реки способствовали формированию единого государства, которое сложилось лишь в результате длительных войн. Однако представляется совершенно неправомерной точка зрения Ф. Дома и М. Марциняка, согласно которой политическая история Египта определялась соперничеством хорошо организованных царств Севера и Юга. Недостаточно обоснованной кажется и теория о военном превосходстве охотничьего Верхнего Египта над земледельческим Нижним Египтом. Сторонники этой теории (Е. Отто, Й. Вольски) связывают образование Египетского государства с иноземным вторжением.

О политической обстановке того времени позволяет судить прежде всего надпись на «Палермском камне», передающая историческую традицию, значительно более раннюю, чем «Царские списки». Погодным записям о деятельности царей I–V династий на этом камне предшествуют два ряда имен правителей или вождей Додинастического периода. Правители Нижнего Египта носили на голове корону красного цвета — позднее символ Нижнеегипетского царства; цари Верхнего Египта — белую, которая в более поздний период стала символизировать Верхнеегипетское царство. К сожалению, именно в той части, где об этом говорится, камень сильно поврежден, так что из записанных на нем около двадцати имен правителей сохранилось лишь семь. Вполне возможно, что эти правители властвовали одновременно в различных мелких номовых государствах Верхнего и Нижнего Египта. Это предположение подтверждается тем обстоятельством, что в Дельте в то время не было главного политического центра; это (а также богатство Дельты) подогревало желание верхнеегипетских правителей захватить Нижний Египет. Прежде всего они заняли, по-видимому, территорию, на которой несколько позже возник Мемфис, а затем двинулись дальше, в те районы, по которым шел путь на Синайский полуостров и в Азию. Подробности сражений с целью завоевания гегемонии неизвестны. Можно лишь строить догадки на основании рельефов, украшавших вотивные палетки, царские булавы, рукояти ножей из слоновой кости и каменные сосуды, на которых изображались сцены битв, побежденные враги и т. п. Последние были представлены символически, в виде ибисов, характерных обитателей болотистой Дельты.

Хотя в конце Додинастического периода правители уже начали украшать свои головы двойными коронами, делать на этом основании вывод, будто к тому времени закончился процесс формирования государственного аппарата и было достигнуто государственное и идеологическое единство, не следует. Не приходится говорить и об унификации в обеих частях страны форм быта и культуры, сложившихся независимо друг от друга на протяжении многовекового развития. Отдельные их элементы были использованы египетской государственностью в процессе ее складывания, но на протяжении почти всей древней истории различия в культуре Дельты и долины Нила не стерлись. Сохранилась и диалектологическая граница, проходившая приблизительно в 50 км южнее Мемфиса.

Эти различия, несомненно, играли роль в конфликте между Севером и Югом, хотя основные внешние проявления этого конфликта менялись. Во времена тинисских династий главным, вероятно, был конфликт между еще неокрепшей царской властью и стремлением отдельных округов к независимости, характерным не только для политических центров Дельты, но и для некоторых политических образований Верхнего Египта. Ряд моментов — перенос столицы в Мемфис, строительства царских некрополей в Саккаре — говорит о том, что центр политической жизни постепенно перемещался в Нижний Египет. Результатом этого процесса явился упадок верхнеегипетских городов Гиераконполя и Абидоса, окончательно утративших былую самостоятельность.

Установление Нижним Египтом политической гегемонии было обусловлено как экономическим, так и стратегическим положением Дельты. Из Восточной Дельты шел путь на Синайский полуостров с его богатыми месторождениями меди, а также бирюзы и других полудрагоценных камней. Здесь можно было дать отпор просачивавшимся в Дельту азиатским племенам. Западная Дельта, которая уже в Додинастический период вела оживленный обмен с портами сирийского побережья, оказавшись под властью тинисских династий, не прекратила своей деятельности, оставаясь главным посредником в торговле древесиной, привозившейся из Ливана через Библ. О том, насколько велико было значение этой торговли, говорит создание специального «Дома кедрового дерева», который во времена Древнего царства руководил всем импортом древесины. Дерево ввозилось также из Судана, но сирийская древесина не знала себе равных.

Рост политического авторитета Дельты, по-видимому, вызывал недовольство в Верхнем Египте, оно и стало главной причиной раздоров, приведших к падению I династии. Новой династии, однако, не удалось разрешить конфликт: царская власть и аппарат, на который она опиралась, были еще слишком слабы, а родовая аристократия не утратила своего могущества.

Засвидетельствованные многими источниками царские инспекционные поездки по стране были связаны с необходимостью воспрепятствовать чрезмерному росту политических амбиций Верхнего Египта. Кроме того, царь стремился осуществить некую унификацию — он повсюду одинаково принимал дань, приносил жертвы богам и решал судебные дела. Ту же цель, возможно, преследовало учреждение во времена I династии праздника Хебсед, о котором сообщает надпись на «Палермском камне». По мнению большинства исследователей, это был праздник обновления царской власти, отмечавшийся по случаю 30-летия царствования данного царя. Так ли это — неясно, при тщательном изучении вопроса выявилась его необычайная сложность, и окончательного решения пока не существует.

Несмотря на все усилия достигнуть государственного единства, в конце царствования II династии в результате внутренних распрей Египет вновь распался на две части. Мемфисский трон занял Перибсен (около 2700 г. до н. э.). Новый царь, не связанный с прежней династией, судя по всему, был родом из Нагады, потому что тамошний культ Сета стал общегосударственным культом и имя этого бога вошло в царскую титулатуру.

После того как города Дельты вновь стали самостоятельными, на Юге, очевидно в Гиераконполе, пришел к власти Хор-Хасехем. Оставшиеся от этого царствования документы (например, встретившаяся в них датировка «год завоевания Нижнего Египта») свидетельствуют о том, что Египет перестал существовать как единое государство[23].

Новое объединение страны произошло при Хасехемуи. Часть египтологов отождествляет этого царя с Хасехемом, в то время как другая считает его преемником Хасехема. Как бы то ни было, при Хасехемуи был достигнут компромисс, произошло объединение двух взаимоисключающих идеологических концепций — имена Хора и его извечного врага Сета оказались соединены в царской титулатуре. Древнейший бог пустыни Сет, олицетворявший в солярном культе Гелиуполя зло и беззаконие, был поставлен рядом с праведным богом-мстителем Хором, воплощением справедливости.

Здесь мы посвятим несколько слов гелиупольской теологической доктрине и мифу, из которого она выросла, поскольку в период создания и упрочения единого государства они являлись первой попыткой обосновать необходимость единовластия и государственного единства.

Как повествует гелиупольский миф, вначале из первобытного хаоса возник творец Атум, двуполое божество, олицетворявшее вселенную и пустоту. От его дыхания произошли другие боги, прежде всего Шу и Тефнут («сушь» и «влага»), а также Нут и Геб («небо» и «земля»)^{46}. Из пяти элементов, представленных богом-творцом Атумом и четырьмя созданными им божествами, был сотворен мир. Они составили «Великую девятку» главных гелиупольских богов. Остальные четыре — Осирис, Исида, Сет и Нефтис («дети богини Нут») возникли в кругу иных культур.

Культ Осириса, связанный с мифом о ежегодно умирающей и заново рождающейся растительности, уходит своими корнями в первобытные верования доисторических жителей Дельты в магическую силу дождя, которая влияет на все процессы вегетации. Сет же был древнейшим богом верхнеегипетских пастухов. Миф о нем зародился еще в Додинастическую эпоху, когда начали создаваться первые номовые государства. В дальнейшем, по мере укрепления политической власти, миф обрастал подробностями и постепенно распространялся на все большую территорию. Миф об Осирисе рассказывает об убийстве Осириса его братом Сетом. Жена Осириса, Исида, рыдая, собирает останки своего мужа, из которых до их погребения таинственным образом рождается ее сын Хор. Воспитанный Исидой в некоем тайном убежище, Хор вступает в борьбу за наследство отца, побеждает Сета и становится владыкой мира, т. е. Египта. Осирис же делается царем подземного царства.

Такими были религиозные представления, на которые опиралась идея государственной власти, объединившей обе части Египта. Уже представители I династии, считавшие себя воплощениями Хора, включили имя этого бога в свою царскую титулатуру. Египетский царь был потомком Ра и Хора и одновременно сам был Хором. Вера в божественную природу царя являлась одним из главных средств упрочения царской власти; она благоприятствовала объединению страны. Любопытно, что гелиупольская доктрина была далека от нетерпимости — гелиупольские цари не мешали царям в других культовых центрах вести свою родословную от местных верховных богов.

Божественная природа царя-Хора делала его не только владыкой страны, но и единственным посредником между людьми и богами. В представлении древних египтян это посредничество покоилось на неписаном договоре: «Даю, чтобы ты дал». Боги даровали царю долгую жизнь ради счастья и процветания страны, а царь обеспечивал отправление культа и строительство храмов. Бесчисленные рельефы и рисунки во все периоды египетской истории изображают царя среди богов, возносящего молитвы и приносящего жертвы во имя и на благо своего народа. Только царь мог создавать новые культы и назначать жрецов для исполнения обрядов. В дальнейшем мы убедимся, что, несмотря на многие важные перемены, происходившие на протяжении тысячелетий, суть дела со времени I династии оставалась неизменной. Так, в правление Перибсена место Хора занял почитавшийся в Верхнем Египте Сет. Дальнейшие перемены связаны с начавшимся во времена III династии (около 2650 г. до н. э.) возвышением Гелиуполя, который был главным центром почитания бога солнца Ра. В период правления Хеопса (XXVI в. до н. э.) культ солнечного бога Ра, слившийся с культом Хора, сделался основой царской идеологии. Этому прежде всего способствовала наиболее характерная черта египетской религии — синкретизм.

Египетский пантеон представлял собой отнюдь не сумму отдельных воплощений, а божественное начало во множестве воплощений, поэтому разным богам приписывались аналогичные функции и облик. Но в то же время одно божество могло выполнять разные функции и существовать в различных ипостасях. Конкретные боги помимо личных качеств обладали еще всеми атрибутами божества как такового.

Официальная царская идеология имела еще один аспект, тесно связанный с древнейшей верой в загробную жизнь. Царь не только происходил от богов, но и сам после смерти становился богом Осирисом. Культ умершего царя, таким образом, был не менее важен, чем почитание бога. Почитание богов и культ умершего царя — вот в чем царская власть находила свою опору и обоснование. Утверждению этой идеи служили всем понятные символы, получившие отражение в архитектуре и искусстве, отвечавших четко сформулированной идеологической программе, — размер, расположение и убранство отдельных помещений обусловливались потребностями культа.

Любые перемены в культе тотчас находили отражение в погребальной архитектуре. Первые памятники этой архитектуры выглядели достаточно скромно. По сей день сохранились огромные погребальные сооружения в Саккаре, построенные при царях I династии (XXIX в. до н. э.) и имитировавшие дворцовые комплексы. Эти сооружения восходят к герзейским захоронениям, которые имели форму домов. Их убранство, особенно роспись, представляет чрезвычайно ценный материал для историка. Мы узнаем, в частности, что в те времена строили также и крепости из сырцового кирпича и обносили их мощными стенами. Этот строительный материал, кстати, оставался единственным до конца III династии.

Царские погребальные сооружения восходят, однако, и к иной традиции. Они обнаруживают сходство с палатками верхнеегипетских вождей пастушеских племен. В доисторическое время они имели форму земляной насыпи; в монументальной же архитектуре эта традиция привела к созданию мастабы. Эти прямоугольные в основании гробницы, имеющие форму усеченной пирамиды, строили цари I и II династий в царском некрополе вблизи Абидоса. На следующем этапе, во времена III династии, царские усыпальницы приняли иной вид — сначала ступенчатых пирамид, а позднее пирамид строго геометрической формы.

Единственным центром, где развивались архитектура и скульптура, создавшие достойное оформление царской власти, был главный город Египта Мемфис, остававшийся царской резиденцией даже в смутные времена VII и VIII династий. С самого начала существования объединенного государства некрополи воздвигались то в одном, то в другом месте. Не только каждая династия, но нередко и отдельные представители одной династии строили свои усыпальницы в пределах мемфисского нома, но в разных его частях^{47}. Поиски царями и их архитекторами новых форм, возможно, отражали противоречия, нараставшие внутри господствовавшей верхушки, подобно тому как соперничество Хора с Сетом являлось мифологизированным отображением реальных исторических событий времени двух первых династий. Пока шла борьба за окончательное утверждение единовластия, ведущим конфликтом оставался конфликт между Верхним и Нижним Египтом.

При Джосере на первый план выдвинулись другие противоречия, особенно обострившиеся в период V и VI династий, но уходившие корнями в эпоху зарождения египетской монархии и во времена ее наивысшего расцвета.

В распоряжении историков имеется ценнейший источник — «Мемфисский богословский трактат», составленный частично во времена основателя III династии Джо-сера, а частично в эпоху IV и V династий. В нем нашли отражение не только гелиупольская теологическая доктрина, но и реальные исторические события. Текст воссоздает атмосферу политических потрясений, приведших к падению II династии. Страна вновь воссоединилась под властью одного царя, резиденция которого находилась в Мемфисе. Такова воля Геба, бога, который решил спор между Хором и Сетом за наследство Осириса и отослал Сета в Верхний Египет, оставив Хору Нижний Египет, где погиб Осирис. Но Геб внезапно меняет свое решение — единственным законным наследником Осириса объявляется Хор, которому должна принадлежать власть над всем Египтом. В Мемфисе торжественно хоронят Осириса и строят резиденцию для его живого наследника, царя Египта. В этом мифе нашел отражение реальный факт: в годы царствования Джосера завершилось перемещение политического центра с Юга на Север. К этому же времени, вероятно, относится окончательное формирование собственности царя — подлинной основы царской власти. Материал источников, касающийся царской собственности, гораздо более скуден, чем сведения, относящиеся к другим видам собственности, существовавшей в первой половине III тысячелетия до н. э. Источники представлены главным образом царскими иммунитетными грамотами храмов. В сочетании с другими материалами эти декреты, служащие косвенными источниками, помогают прояснить происхождение царской собственности и тенденции ее развития, во многом отличные от того, что мы наблюдали в Месопотамии. Если в Месопотамии собственность государства (дворца или храма) была генетически связана с собственностью родовой, а позднее территориальной общины, то в Египте возникновение государственной собственности было обусловлено завоеваниями. На обширных территориях (как правило, слабо заселенных, особенно в Дельте), которые захватывали цари До- и Раннединастического периодов, возникали царские домены, так называемые «Дома Шнау», которым помимо земельных угодий принадлежали зернохранилища, пекарни, ремесленные мастерские и прочие хозяйственные постройки, образующие целый поселок^{48}. «Дома Шнау» были не только хозяйственными, но и административными единицами, которым принадлежала власть над окрестными деревнями. Во главе «Дома Шнау» стоял управляющий, чаще всего член царской семьи, ответственный за сбор податей, поступавших непосредственно в царскую казну. Домены, как и прочие населенные пункты, были обязаны поставлять солдат в войско. Не исключено, что Мемфисский ном, первое упоминание о котором содержится в документах царя Сахуры (XXV в.), первоначально являлся царским доменом, так же как более поздний Гелиупольский и многие другие номы.

Царские домены на исконных землях Мемфисского нома возникали в заселенных и освоенных районах. Находившиеся там самостоятельные хозяйственные единицы — поселения — становились их основной частью. Были и домены иного типа, особенно характерные для периода интенсивного строительства пирамид и храмов, создававшиеся на только что освоенных территориях и получавшие название «вновь созданные поселения».

В результате исследований было установлено, что царские владения возникали не только в результате завоеваний, но и за счет освоения по инициативе царя пустошей (додавался ли царский некрополь, воздвигался ли храм или строилась новая крепость, как, например, на Элефантине во времена одного из потомков Джосера (что было равнозначно установлению египетской границы по первым нильским порогам), заселялась ли восточная часть Дельты во времена X династии либо оазис Фаюм во времена XII династии — во всех случаях это происходило на землях, представлявших собой собственность царя. Хотя площадь царских владений не совпадала с границами Египетского государства, царские хозяйства в Египте, без сомнения, были гораздо обширнее собственности месопотамских царей.

Анализ возникновения царской собственности проливает свет и на проблему происхождения зависимых людей, составлявших в египетском обществе III тысячелетия до н. э. немалый процент. Захватывая новые земли, цари одновременно подчиняли своей власти живших там свободных членов сельских общин. Завоевание не означало экспроприации населения, поскольку уровень социального развития победителей и побежденных был одинаков. Изменялось лишь положение общины, которая из самоуправлявшегося организма превращалась в территориальную единицу, подчинявшуюся царским сановникам. Излишки продуктов, которые прежде оставались в общине и принадлежали либо всем ее членам, либо определенной социальной группе, теперь стали отсылаться в царскую резиденцию прямо или через посредство доменов. Таким образом, уже на заре истории в Египте существовала категория зависимых людей — так называемых «царских».

Хотя вопрос о «царских» людях в Египте Древнего царства до сих пор специально не изучался, тем не менее можно предположить, что эта социальная группа не была однородной, так как уже в Додинастическую эпоху наметились признаки имущественного расслоения. В некоторых общинах имелось много ремесленников, в других хорошо развитый храмовой комплекс с культовым персоналом. Внутри таких общин могла возникнуть и аристократия, дальнейшая судьба которой, однако, неизвестна.

По приказу египетских царей во вновь созданные поселения перемещали жителей других районов. Эту практику первыми ввели правители I династии, о чем, по-видимому, свидетельствует та часть надписи на «Палермском камне», которая говорит о времени Аджиба. Мы читаем: «Наполнены [?] области [?] всеми подданными с запада, севера и востока», что можно интерпретировать как насильственное переселение.

Нет сомнения, переселяли тех людей, которые в результате завоевания лишались прав свободных членов общины. Были ли среди них богатые люди? Об этом источники молчат. Наряду с земледельцами, по-видимому, переселяли и ремесленников, на которых был большой спрос всюду, где во времена I–VIII династий развертывалось строительство.

Ремесленники сооружали для себя дома, постепенно из временного лагеря вырастало поселение городского типа. Иллюстрацией могут служить поселения, возникшие по соседству с мастабой царицы Хенткав, состоявшие из трех групп домов, различавшихся размерами, отделкой и расположением. Самые богатые находились рядом с храмом, дома поменьше — в непосредственной близости от пирамиды, а к северу от храма размещались очень скромные жилища^{49}. Очевидно, городок вырос в соответствии с определенным планом. Поэтому, надо полагать, среди тамошних ремесленников с самого начала, еще до переселения, не было равенства. Среди них имелись люди побогаче и победнее, что, вероятно, зависело от характера ремесла и квалификации ремесленника. Не исключено, что самые бедные жилища занимали те, у кого не было никакой квалификации.

Среди подневольных (царских) людей находилась достаточно многочисленная группа лиц, лишенных экономической самостоятельности. Из них формировались трудовые отряды для работы в каменоломнях. Партия работников насчитывала приблизительно 1100–1600 человек, разделенных на небольшие группы по 10–15 человек, которые работали под надзором. Организация и оснащение подобных экспедиций были возможны только при наличии централизованного государственного аппарата, царской собственности и людских резервов, которыми царь мог свободно распоряжаться. Многочисленные надписи, обнаруженные в каменоломнях в Абу-Спмбеле и Асуане, сообщают названия отрядов, объем выполненных ими работ, а также рассказывают о том, как был организован надзор и продовольственное снабжение, но о социальном положении входивших в эти отряды работников сведений нет. Возможно, на работу в каменных карьерах посылали рабов, поскольку труд в каменоломнях во всех обществах древности считался рабским[24]. Обработка же камня, по-видимому, в принудительном порядке поручалась свободным, но зависимым людям. Вообще же, рабов в III тысячелетии до н. э. было очень мало, поскольку пленных убивали.

Судя по всему, Египет в те времена редко воевал за своими пределами. Тексты рассказывают о битвах с воинственными «племенами Чехена» (I, II и V династии), о войнах за территорию между первым и вторым порогами, которые вел Джосер, о карательной экспедиции на Синай при Пепи I (VI династия).

Наиболее вероятно, что рабочие отряды комплектовались в основном из подневольных жителей Египта. Значительная часть рабочей силы в те времена была занята на строительстве пирамид. Самая величественная из них, пирамида Хеопса (Хуфу) в Гизе (IV династия), возводилась около 20 лет. Исследования польских египтологов показали, что на ее строительстве постоянно работало не более 20 процентов населения Египта; на сооружении же многочисленных храмов и гробниц в то время было занято еще меньше людей. В целом, как выяснилось, на непроизводительных принудительных работах было занято менее половины населения Египта. Сказанное противоречит существующему со времени Геродота (II, 108) представлению, будто все жители древнего Египта были вовлечены в рабский труд, в особенности связанный с возвеличением царя. Та же мысль высказывалась и в отношении других стран Востока, где в древности существовали условия для развития абсолютной власти. Между тем следует учитывать, что большинство работ в древнем Египте диктовалось географической средой и уровнем развития техники и что они были связаны с выполнением жизненно необходимых задач. Освобождение определенных групп общества от производительного труда было возможно только в таком объеме, при котором не оказались бы подорванными основы его существования.

Тот факт, что почти половина населения Египта была занята — прямо или косвенно — на строительстве пирамид, храмов и прочих культовых сооружений, свидетельствует не только о тщеславии великих фараонов IV династии, но и о высоком уровне социально-экономического развития, который стал возможен благодаря росту производительных сил, обусловленному конкретными техническими достижениями времен I и II династий. Среди них следует назвать прежде всего медные орудия и деревянную соху. Изобретение сохи, в которую первоначально впрягался человек, а позднее тягловый скот, не только положило начало новому этапу в земледелии, но и дало толчок развитию скотоводства.

Безусловно, имело значение и то обстоятельство, что наряду с царскими доменами, в которых зависимые люди на выделенных им участках вели самостоятельное хозяйство, выплачивая подати и неся воинскую повинность, развивались, очевидно, и такие населенные пункты, в которых жили свободные люди. Существовали поселения, которыми, в отличие от царских хозяйств, руководили члены данной общины, назначенные на эту должность вышестоящими инстанциями. Вполне вероятно, что правовое положение подобных общин отличалось от положения поселений, входивших в домены. В настоящее время из-за отсутствия соответствующего материала эта проблема не может быть решена.

Непосредственным производителем был человек, экономически самостоятельный, пользовавшийся собственными орудиями труда и рабочим скотом на земле, принадлежавшей царю или общине. Не позднее середины III тысячелетия до н. э. на основе общинной собственности стала складываться частная собственность. Об этом, свидетельствуют документы (времени III династии) частной юридической практики о купле-продаже земельных участков, которые подобно аналогичным архаическим шумерским текстам представляют собой договоры между коллективным продавцом и индивидуальным покупателем. Первый представлен членами патриархальной семьи — владельцами гражданского надела^{50}. Другой стороной чаще всего являлся представитель знати.

До нас дошла автобиография одного из типичных представителей новой чиновничьей аристократии — Мечена, которую можно рассматривать в качестве древнейшего образчика этого жанра, чрезвычайно распространенного в древнеегипетской литературе, и на основании которого нам нетрудно составить себе представление о том, как возникала частная собственность аристократии. В наследство от отца Мечен получил много людей и овец. За долгие годы царской службы, многократно покупая участки пахотной земли, Мечен увеличил свое состояние. Кроме того, он получал от царя землю и царских людей, полагавшихся ему по должности. Вполне понятно, что на одном этом примере невозможно решить сложную проблему эволюции частной земельной собственности в Египте, которая остается предметом дальнейших исследований.

Сравнительно хорошо изучен вопрос об организация и совершенствовании государственного аппарата, хотя и здесь еще остается немало пробелов. Неясно, как и когда возникали те или иные органы административной власти, поскольку большинство ведомств и учреждений фигурирует в источниках только со времени III и IV династий, хотя многие из них, по всей видимости, существовали значительно раньше.

Высшей должностью в государственной иерархии была должность везира, учрежденная, как считалось до недавнего времени, царем Снофру (IV династия). Однако печати на сосудах из пирамиды Джосера называют некоего Менкаи, «великого судью и везира».. А если судить по иконографическим источникам (группа фигур на палетке Нармера), должность везира существовала значительно раньше, очевидно, уже в Додинастический период (под другим названием и с более скромными полномочиями). Авторитет везира всегда был очень высок, поскольку он был первым среди приближенных царя.

В древнеегипетском управленческом аппарате помимо везира было огромное число других должностей, большинство которых до сих пор не удалось идентифицировать. Во времена I династии существовала должность «казначея царя Нижнего Египта» (можно предполагать, что он следил за поступлениями в казну и обменом). Мы не знаем, каковы были функции «хранителя печати», должность которого отправлял в конце царствования I династии некто Хемака, древнейший из названных по имени царских чиновников. Одной из наиболее важных задач администрации был, несомненно, сбор податей, которыми в силу существовавших отношений собственности облагалось население на всей территории страны. Уже при первых двух династиях фигурирует «управляющий белым домом» и «управляющий красным домом» — чиновники, ответственные за сбор податей в Верхнем и Нижнем Египте. Со времени III династии вместо названных двух появилось одно должностное лицо — «управляющий двойным белым домом». Это был начальник государственной сокровищницы, где велся тщательный учет поступавших со всех концов страны податей, которые затем пересылались в так называемое «двойное хранилище», находившееся во дворце и управлявшееся особым чиновником. Другие должности — «поверенный царского дома», «начальник центрального зала» — менее ясны. Неизвестно также, каково было соотношение между отдельными должностями и какое место они занимали в бюрократической иерархии. Одному лицу могло принадлежать несколько различных должностей, которые все вместе определяли объем его власти. От некоторых титулов, таких, как «единственный друг», «друг царя» и некоторых других, в большом количестве фигурирующих в биографических надписях сановников Египта Древнего царства, следует абстрагироваться, поскольку за ними не стояло никакого реального содержания. Они использовались лишь для удовлетворения самолюбия спесивых чиновников. Большинство же должностей было связано с определенными обязанностями, выполнение которых приносило конкретную материальную выгоду. Назначением чиновников и перемещением их с одной должности на другую ведал царь. Круг обязанностей отдельных чиновников трудно очертить, поскольку неясно, занимал ли данный чиновник перечисленные в надписях посты одновременно или последовательно, т. е. связаны ли его полномочия с отправлением суммы должностей или один государственный пост включал столь широкий круг обязанностей.

Многочисленной была и армия мелких чиновников, прежде всего писцов и должностных лиц, осуществлявших власть на местах. Часть ведомств и учреждений возникла на основе организационной структуры Додинастической эпохи. Эта структура определила существование большинства более поздних областей и их правителей. Как уже отмечалось, египетские области греки называли «номами», а их правителей «номархами» (греческие термины впоследствии утвердились в специальной литературе). Деление Египта на номы (невзирая на все изменения, которые там происходили, например — числа номов и статуса номархов) сохранилось на протяжении всей древней истории Египта, что говорит о стабильности созданного в стране административного устройства. Не помешали и всякого рода перемены в организационной структуре номов. Если первоначально ном представлял собой единый организм, в который входили городские центры как равноправные части, то к концу Древнего царства метрополия, местопребывание номарха, позднейшего «областеначальника», начала доминировать над другими поселениями городского типа. Во времена Среднего царства существовала даже отдельная администрация для метрополии и для сельскохозяйственной периферии. Это мероприятие способствовало усовершенствованию административного аппарата, и номы, дожив до времен Римской империи, в принципе остались тем, чем они были на заре египетской истории, — посредниками между отдаленной периферией и метрополией.

Первоначально во главе области стоял «копатель канала», основной задачей которого было наблюдение за строительством системы бассейнов. Этот титул мы находим в письменных источниках начиная с времени I династии, из чего, однако, не следует, будто уже в тот период весь Египет был поделен на номы. Административное деление осуществлялось постепенно, в соответствии с конкретными местными условиями.

В долине Нила местные племенные вожди, руководившие бассейновыми системами, видимо, постепенно заменялись царскими чиновниками, «копателями каналов». Обязанности этих чиновников с течением времени расширялись, они стали «господами крепостей» и «судьями». Это значит, что к ним перешли важнейшие функции давнего самоуправления общины. В Раннединастический период в Верхнем Египте было 16 областей, а в Нижнем — всего 10. Это объясняется тем, что в Дельте существовали царские домены, которые служили административными центрами вновь образовавшихся областей. Некоторые населенные пункты Дельты, например Буто, пользовались особыми привилегиями — они не подчинялись администрации округа, а имели своих управляющих.

Процесс организации областей закончился во времена VI династии. «Декрет из Копта» (XXIII–XXII вв.) сообщает о существовании 22 областей в Верхнем Египте и 20 —в Нижнем. (Эти цифры обычно приводятся, когда речь идет об административном делении древнего Египта.) К тому же времени завершились и организационные преобразования внутри областей. В каждом из них имелось «двойное хранилище», куда стекалась часть податей, предназначавшихся для вознаграждения местным чиновникам низшего ранга. За счет податей содержались также государственные рабы и зависимые люди, не имевшие собственных доходов. Излишки отсылались в царскую резиденцию. Они шли на содержание царской семьи и различных дворцовых учреждений с их персоналом. Система областей-номов, оказавшаяся очень устойчивой, просуществовала долго. С этим связана и далеко зашедшая децентрализация власти в Египте.

Как номархи, так и прочие государственные сановники во времена I и II династий принадлежали к царской семье. Это, по всей вероятности, должно было обеспечить первым правителям Египта бесконфликтное царствование. Вполне возможно, что подобная практика являлась продолжением патриархального обычая: царь-патриарх обеспечивал жизнь и безопасность всем членам коллектива — своего рода, в узком смысле, и всей страны — в широком. Члены же коллектива, в свою очередь, были обязаны нести определенные повинности. По этой же причине единственным местом, где жили и трудились сановники, в начале существования монархии была царская резиденция. Сановники находились на содержании дворца не только при жизни, но и после смерти. Усыпальницы для крупных вельмож и родственников царя строились в ближайшем соседстве с царскими гробницами. Вокруг пирамид простирался большой «город мертвых» — погребения знати. Царский заупокойный ритуал в храме умершего царя, жертвоприношения в его честь относились также и к остальным покойникам, захороненным на территории некрополя. Так тип аграрных отношений и соответствовавший им характер верований обеспечивали сановникам благополучное существование не только на земле, но и в загробном мире, что в свою очередь служило гарантией их лояльности по отношению к власти.

Лишь во времена III династии высших государственных чиновников стали награждать земельными наделами вместе с людьми. Причиной этих перемен следует считать то обстоятельство, что к государственной службе начали привлекаться люди нецарского происхождения. Раньше других в источниках упоминается имя Имхотепа — мудреца, гениального зодчего, строителя первого каменного монументального сооружения — ступенчатой пирамиды основателя III династии фараона Джосера и древнейшего каменного храма. Не будучи членом царской семьи, Имхотеп благодаря своему необыкновенному таланту достиг очень высокого поста. Ему даже оказывались божеские почести. Прославившись в веках как искусный целитель, он стал богом врачевания.

Другим примером карьеры, сделанной незнатным человеком, может служить карьера сына писца Мечена. Начав свою службу в качестве писца, он впоследствии занимал все более высокие должности, в том числе был управляющим различными областями в Дельте.

Во времена V династии подобные карьеры не были редкостью. Сказанным, естественно, не исчерпывается сложный комплекс перемен, происходивших в египетском обществе в период укрепления царской власти. Многое в этом вопросе еще не изучено, немало проблем остается предметом дискуссии. Спорна, например, проблема роли храма и значения пожертвований для мертвых.

Говоря о египетской религии, следует иметь в виду два аспекта. С одной стороны, это культ богов и обожествлявшихся царей, с другой — культ мертвых. Основным источником наших представлений о культе мертвых в III тысячелетии до н. э. являются «Тексты пирамид», записи царского заупокойного ритуала, частично восходящие к очень давней традиции, частично возникшие под влиянием более поздних религиозных представлений. Их цель — облегчить царю путь в потусторонний мир, помочь ему в загробной жизни, особенно в случае забвения его культа. Впервые эти тексты были вырезаны внутри пирамиды последнего представителя V династии — царя Униса (середина XXIV в. до н. э.). Возможно, они должны были заменить дорогостоящий заупокойный ритуал.

Самые поздние «Тексты пирамид» обнаружены в склепе царя Ибби, которого «Туринский папирус» считает последним царем Древнего царства (XXII в. до н. э.). «Тексты пирамид» весьма точно воспроизводятся в «Текстах саркофагов». Дело в том, что множество старинных формул и заклинаний получило распространение в самых широких слоях общества. Вначале их произносили во время погребальных обрядов, потом, в надежде, что они принесут покойному большую пользу, стали записывать на саркофагах, а со времени Среднего царства — на свитках папируса, который клали рядом с покойным в саркофаг. В итоге возникла так называемая «Книга мертвых», содержащая не только старинные формулы из «Текстов пирамид», но и религиозные тексты и заклинания, восходящие к «Текстам саркофагов».

На материале трех приведенных памятников трудно составить представление об эволюции верований, связанных с загробным существованием, тем не менее можно сделать вывод о живучести традиций и универсальности культа мертвых.

Основой культа мертвых была вера в загробное существование. В загробном мире царствовал Осирис, главный центр почитания которого находился в Абидосе. Цари после смерти отождествлялись с Осирисом и получали вечную жизнь. Постепенно культ Осириса распространился на культ мертвых вообще, и сложилось представление, что загробное бытие не зависит от социального положения умершего, а обусловлено только его поведением при жизни. Праведность умершего на суде в загробном царстве оценивает высший судья царства мертвых — Осирис. Распространение этих представлений в египетском обществе способствовало «демократизации» заупокойного ритуала, за которой последовало широкое распространение обычая пожертвований для мертвых.

По представлениям египтян, вечная жизнь зависела от сохранности телесной оболочки. Отсюда попытки мумификации трупов, предпринимавшиеся уже в глубокой древности. Кроме того, покойного снабжали необходимыми в загробной жизни вещами и продовольствием, совершали заупокойные обряды, с течением времени становившиеся все более сложными и дорогостоящими. Постоянные жертвоприношения, которые ввел, по-видимому, Джосер, должны были обеспечить умершему вечную жизнь в потустороннем мире.

Как свидетельствуют более поздние документы, пожертвования, предназначавшиеся на поддержание заупокойного культа умершего царя, направлялись обычно в селения при пирамидах, где ими распоряжался специальный культовый персонал. Особые инструкции, составлявшиеся при жизни жертвователя, точно определяли обязанности управляющего и исполнителей воли умершего.

В них перечислялись также различные ограничения, которые должны были помешать дроблению имущества, состоявшего из пашни и царских людей, плативших дань управителю этого имущества. Хозяйство, как правило, не было чем-то единым, а состояло из множества самостоятельных хозяйственных единиц, нередко расположенных на значительном расстоянии друг от друга, а часто и от пирамиды. Хозяйство было собственностью покойного владыки — царя-Осириса и не подлежало юрисдикции живого правителя — царя-Хора.

Таким образом, ко времени II династии, если не раньше, сложилась определенная категория земель с жившими на них людьми, на которую не распространялась власть царя. Если на первых порах фонды мертвых занимали в общей сложности небольшую территорию, то в последующие годы, когда этот обычай получил широкое распространение, количество таких земель возросло. Известен, например, декрет Шепсескафа (IV династия), освобождавший от обязательств по отношению к государству культовый персонал и чиновников, обслуживавших селение и храм при пирамиде Микерина (Менкаура) (IV династия). Более того, стали создаваться «фонды» частных лиц, например фонд Мечена. В итоге вера в божественность царя оказалась подорвана. Но это еще не все. Были и другие последствия, в числе которых следует назвать, во-первых, свободное отчуждение земельных участков и людей и, во-вторых, передачу должностей от отца к сыну. Дело в том, что большинство царских чиновников не имело собственности. Земельные участки и люди, которые были для них выделены царем, служили единственным и основным источником их существования, дававшим возможность поддержать культ покойного отца. «Достояние по службе», которым располагал сановник, принадлежало не ему лично, а его должности и могло быть отобрано вместе с должностью. Таким образом, благополучие вельможи зависело прежде всего от его должностного состояния. Вот почему начиная со времени IV династии вошло в обычай передавать старшему сыну должность отца. (С течением времени отдельные функции автоматически, без дополнительных процедур переходили от отца к старшему сыну.) Эта практика утвердилась не только в среде мелких чиновников, поступавших так в силу необходимости, но и среди высших сановников государства. Что же касается имущества, выделявшегося чиновникам на время их службы, то оно превратилось в наследуемую собственность чиновничьих родов.

Так изменения в идеологии, обусловленные социально-экономическими преобразованиями, способствовали не только приобретению чиновничеством все большей самостоятельности, но и значительному укреплению царского единовластия. Именно такими единовластными правителями Египта были основатели IV династии Снофру и его сын, последний великий представитель «божественного царства» Хеопс (Хуфу), который средствами архитектуры зримо показал пропасть, отделявшую царя от прочих смертных, даже если эти смертные — высшие сановники государства. Ни один правитель ни до него, ни после не воздвиг для себя столь грандиозной усыпальницы, как Хеопс (великая пирамида в Гизе). При нем же, по-видимому, был изваян огромный сфинкс, тот самый, который до недавних пор ошибочно считался сооруженным во времена Хефрена.

В непосредственной близости от своей пирамиды Хеопс основал обширный некрополь для вельмож, чем дополнительно подчеркивалось исключительное положение царя. Мастабы сановников имели одинаковые размеры. В них не было ни культового помещения, ни настенной росписи, в изобилии украшавших гробницы сановников III династии. Исчезли и скульптуры умерших, обязательные в усыпальницах времен Снофру (например, такие, как раскрашенные статуи Рахотепа и его жены Нофрет в их гробнице в Медуме). Статуя покойного в полный рост теперь могла стоять только в усыпальнице умершего царя. Высшим чиновникам приходилось довольствоваться бюстами из известняка. Во времена Хеопса частные лица, очевидно, лишились права приносить заупокойные жертвы. Это надо понимать как попытку вернуться к старым обычаям, когда царь-бог и царь-патриарх один заботился о благе всех своих подданных.

Однако вычеркнуть то, что возникло в ходе исторического развития, нельзя В годы царствования Микерина (конец XXVI в. до н. э.) в гробницах сановников снова стали появляться скульптурные изображения покойных в полный рост, настенные рисунки и надписи. Но это была лишь форма, сохранившаяся от прошлого, тогда как суть состояла уже в другом, а именно в росте противоречий между идеологическими основами монархии и социально-экономическими условиями жизни.

Одной из особенностей развития Египта было то, что царская власть укрепилась здесь значительно раньше, чем в Месопотамии, и раньше наметился ее кризис. Первые его проявления привели к падению IV династии. Из сказок о фараоне Хуфу и чародеях, записанных в «Папирусе Весткар», мы узнаем о глубоко укоренившейся неприязни крестьян к царю, а также о заговоре жрецов бога Ра. Не подлежит сомнению, что в этой сказке содержится зерно исторической правды. В египетской литературе сказочная форма нередко использовалась для передачи подлинных исторических событий, для объяснения которых привлекались сверхъестественные силы.

Первым представителем V династии был Усеркаф (Уас-Куф). Вступление на престол этой династии, происходившей, вероятно, из Элефантины, связано с усилением культа бога Ра, с началом его общегосударственного почитания, знаменовавшего, по-видимому, серьезные идеологические перемены (так, цари стали «сыновьями бога Ра»). Культ бога Ра повлек за собой преобразование хтонического бога Атума в бога солнца Ра-Атума. Не вполне ясны причины превращения его в главного бога гелиупольской эннеады, творца мира и людей. С уверенностью можно говорить лишь о том, что со времени V династии новое идеологическое направление оказало огромное влияние на жизнь древнего Египта.

Цари новой династии возводили в честь бога Ра солнечные храмы, в центре которых устанавливались каменные обелиски. На них ежедневно должен был опускаться бог солнца, чтобы принимать жертвоприношения, возлагавшиеся на его алтарь, расположенный в центре открытого двора. Вопросы, касающиеся структуры этих храмов, их значения и особенностей культа, пока остаются невыясненными. Создается впечатление, что эти храмы взяли на себя те функции, которые прежде возлагались на заупокойные храмы. Об этом свидетельствуют прежде всего рельефы на стенах солярного храма в Ниусерра, изображающие праздник Хеб-Сед. Цари, как и прежде, строили себе гробницы, и рядом с ними по-прежнему закладывались некрополи вельмож, которые, однако, утратили свое былое значение, поскольку место царя-бога занял бог Ра, творец «маат» («истинного порядка»).

С точки зрения новой идеологии учреждения и ведомства воплощали установленный богом Ра порядок. Каждое из них имело определенную власть, источником которой был уже не царь. При такой постановке вопроса вполне естественно усилилось стремление чиновников к независимости и освобождению от обязанностей по отношению к государству.

Следовательно, в результате того, что должности в Египте стали наследственными и чиновники приобрели экономическую независимость, постепенно выработалась и соответствующая идеология, необходимая для поддержания и упрочения существовавшего порядка. По мере роста привилегий чиновников росла и децентрализация управления. Царский дворец превратился в одно из многих мест пребывания сановников, а некрополи, расположенные вблизи от царских пирамид, стали одним из многих мест, где хоронили вельмож. Номархи, как правило, жили на подвластной им территории, там они и строили свои усыпальницы, пользуясь для этого услугами царских ремесленников, труд которых, вероятно, можно считать наемным. (Кстати сказать, чрезвычайно интересная проблема наемного труда привлекает внимание исследователей.) Искусная отделка, великолепная архитектура гробниц знати поражает тем более, что этот вид искусства многие годы был заброшен. Именно в усыпальницах царских сановников были обнаружены ныне хорошо известные образцы скульптуры, такие, как фигурка царского писца Каи или деревянная статуэтка, изображающая «сельского старосту» Каапера.

Во времена предпоследнего царя V династии Джедкара Исеси была учреждена должность «начальника Верхнего Египта», который, по-видимому, обязан был ограничить самостоятельность местной администрации, особенно правителей номов, и воспрепятствовать дроблению Верхнего Египта. Эта мера не принесла сколько-нибудь заметных результатов. Наиболее убедительное свидетельство этому — внутриполитическая история VI династии, и прежде всего характерная для данного времени служебная карьера отдельных чиновников. Тогда нередко существовало несколько начальников Верхнего Египта одновременно. Сама эта должность вскоре утратила всякий смысл, но привилегии, которые она обеспечивала, соответствовали привилегиям самых высоких должностных лиц в центральной администрации.

Незаменимым источником сведений о том времени служат, как уже упоминалось, автобиографические надписи вельмож. Любопытна, например, надпись некоего Вени, начавшего свою карьеру в качестве управляющего царского имения во времена Тети (VI династия) и ставшего при следующем царе, Меренра, начальником Верхнего Египта. В автобиографической надписи Вени содержится информация о гаремных заговорах и, что особенно важно, о беспорядках на палестинской границе.

Характерна и карьера Пси, служившего при дворе царя Джедкара Исеси и какое-то время бывшего в подчинении у Вени. При царе Тети Иси удостоился поста везира, но, по-видимому, занимал его лишь номинально. В конце жизни Иси вступил в должность «великого областеначальника Эдфу», обеспечившую ему максимум самостоятельности. Ном Эдфу находился так далеко от столицы, что его наместник фактически был полностью независим. Свою автобиографию как свидетельство собственного величия Иси приказал высечь на стенах своей гробницы в Эдфу.

Титулатура обоих вельмож показывает, насколько изменилось положение номархов по сравнению с более ранним временем (III династии). Во времена VI династии бывший номарх превратился в «великого областеначальника». После смерти он нередко становился богом-покровителем своего нома. Именно так и случилось с Иси.

Приведенные примеры свидетельствуют о том, что верхнеегипетские номы с течением времени приобретали все большую автономию. Благоприятствовавшим обстоятельством являлась их удаленность от царской резиденции, а также тот факт, что южноегипетские номархи выполняли чрезвычайно важные обязанности: осуществляли наблюдение за границей государства в районе Элефантины и контролировали торговлю с Нубией и оазисами.

Положение в южных районах во времена VI династии было чрезвычайно напряженным. Воинственные племена из центральных районов Сахары то и дело совершали набеги на южные границы Египта. В правление Пепи II они поселились южнее второго порога, и, очевидно, по этой причине египтяне проложили новый караванный путь, который вел из Абидоса на юг через оазис Харгу.

Внешнеполитическое положение царей VI династии было сложным, им грозила серьезная опасность со стороны все более набиравших силу номархов. Поэтому Меренра попытался восстановить давний обычай, когда царь назначал номархов и периодически перемещал их из одного нома в другой. Попытка оказалась безуспешной по многим причинам. Важнейшая из них — прочное положение номархов, завоевавших во времена Пепи II полную экономическую и политическую автономию.

Чревата последствиями была не столько передача должностей по наследству, сколько связанное с ней неуклонное сокращение царских владений. Во времена VI династии стали особенно частыми случаи иммунизации поместий высоких должностных лиц. Это грозило царской власти многими осложнениями, тем более что тогда же появились первые признаки независимости храмов.

Конфликт между государством и храмом обычно рассматривается в плане соперничества между светской и духовной властью. Царские дары храмам и освобождение их от податей и повинностей способствовали усилению влияния храмов и возрастанию роли жрецов. Этой проблеме посвящена обширная литература, относящаяся главным образом ко времени Рамессидов. О начале же этого процесса в III тысячелетии до н. э. написано мало, и суждения о нем спорны. Основным источником наших знаний по этому вопросу служат царские декреты, касающиеся храмов, и автобиографические надписи.

Древнеегипетские храмы не могут рассматриваться изолированно от государства. Они были частью египетского административного аппарата, а их хозяйства входили в состав государственного хозяйства. Жрецы в III тысячелетии до н. э. являлись царскими чиновниками, нередко сочетавшими жреческие функции с исполнением административных обязанностей. Как и прочих чиновников, жрецов назначал царь. С течением времени жреческие должности становились наследственными; постепенно в отдельных жреческих семьях накапливалось имущество.

В каждом культовом центре имелся свой персонал. Верховным жрецом всех богов обычно был везир, который руководил также заупокойным культом царя и осуществлял надзор за всей массой египетских жрецов. Это еще раз убедительно говорит о тесной связи государственного аппарата с храмом. О том же свидетельствует надпись на «Палермском камне» и другие царские надписи, в которых подробно перечисляются дары правителей Древнего царства храмам. Опубликованные царские декреты, составляющие, по-видимому, лишь небольшую часть декретов того времени, происходят из трех районов Египта — окрестностей Мемфиса, Абидоса и Копта. При этом одна треть всех декретов относится к концу VI династии, ко времени правления царя Неферкара. В целом имеющийся в нашем распоряжении материал следует признать случайным и не вполне достаточным.

Суть всех царских постановлений (со времени Шепсескафа) заключалась в том, что храмы, жрецы и культовый персонал освобождались от повинностей. Иммунитет распространялся также на строителей и землевладельцев, живших в городах, прилегавших к пирамидам. Царские декреты, вырезавшиеся на стелах, которые устанавливались у входа в храм, получивший иммунитет, представляют собой богатейший, хотя до сих пор недостаточно используемый материал для изучения египетской налоговой системы и системы общественных работ. Расположенный в хронологическом порядке, этот материал может явиться основой для анализа структуры административного аппарата, а также иллюстрацией того, с какой точностью взимались налоги в центре и на местах. К тому же тексты декретов выявляют характерные для отдельных периодов административные и хозяйственные недочеты. И наконец, они служат неоспоримым свидетельством того, что храмовые хозяйства служили составной частью государственного хозяйства.

Храмам принадлежали земельные владения двух типов: «поля бога» и так называемые «поля хата». Судя по числу занятых в них людей, «поля бога» составляли небольшую часть храмовых владений. Преобладали: «поля хата», не подлежавшие иммунизации.

Привилегированный храм не превращался в экстерриториальную единицу, он оставался частью хозяйства-области — выплачивал подати, нес чрезвычайные повинности и участвовал в обязательных общественных работах, хотя и в сокращенном объеме, за счет получивших иммунитет «полей бога», которые не несли повинностей. Но полностью освобожден от выплаты налогов был в то время, по-видимому, только храм Осириса в Абидосе. В «Декрете Нефериркара» относительно этого храма скорее всего говорилось именно об этом. Возможно, здесь, а не в сфере экономики (ведь храмовая собственность оставалась частью собственности государства) следует искать причину зарождавшегося конфликта. «Поля бога», хотя они и сохраняли независимость, не могли соперничать с дворцом, тем более что привилегии, теоретически дававшиеся «навеки», вероятно, могли быть отобраны.

Основой конфликта государство — храм была растущая заинтересованность жрецов в развитии местных культов. Основа повышенного интереса жрецов к этому вопросу, возможно, заключалась в том, что египетские цари отказывались от своей установки быть единственными инициаторами распространения культов и обслуживания культовых учреждений. Декреты, иммунизировавшие храмы некоторых местных божеств, должны были не только способствовать распространению их культов, но и содействовать упрочению царской власти в отдельных номах, где местные вельможи в угоду своему непомерному тщеславию воздвигали для себя все более роскошные гробницы и учреждали дорогостоящие заупокойные культы.

Раздача привилегий существующим храмам и строительство новых может, таким образом, рассматриваться как один из способов борьбы царей против номархов, а орудием в этой борьбе являлась особая группа чиновников — жрецы.

Дальнейший ход событий показал, что попытка ограничить власть номархов не имела под собой реальной почвы. Подорвать их могущество не удалось — лишь увеличилось число культов и жрецов. При этом нельзя забывать, что благодаря пожертвованиям на заупокойные культы царей жрецы получали возможность добиваться все большей самостоятельности.

Ярким примером может служить деятельность жрецов при пирамиде царя Снофру в Дахшуре. Используя пропагандистские трюки, они добились того, что во времена VI династии культ Хеопса в Гизе пришел в упадок. Их соперничество с мемфисскими жрецами также оказалось успешным, что говорит о достаточно большой независимости заупокойных храмов и о том, что действия жрецов отнюдь не всегда соответствовали актуальным политическим установкам царей или интересам централизованного государства.

В это время наряду с царскими заупокойными культами получили распространение заупокойные культы частных лиц, что тоже содействовало приобретению независимости определенной частью жрецов. В данном случае все определялось богатством и щедростью жертвователя. После смерти главы семьи часть наследства выделялась на содержание его заупокойного культа. Случалось, имущество какого-нибудь лица со временем целиком поступало в распоряжение жрецов, фактически становилось их собственностью.

В результате, хотя собственность бога как таковая была не столь велика и храмы имели обязательства по отношению к царской власти, постоянным источником их богатства было имущество частных лиц, при известных условиях переходившее в их руки: ведь всякая семья так или иначе — территориально или через посредство бога-покровителя — была связана с каким-либо храмом.

Таким образом, жрецы и храмы, в полном противоречии с намерениями царя, следуя примеру номархов, богатели не только за счет государства, но и за счет частных лиц и в конце концов превратились в силу, грозившую подорвать единство государства. Многолетнее царствование Пепи II и его слабых преемников было-периодом полного крушения единовластия. Государственная организация не могла больше противостоять росту влияния номархов, подрывали ее устои и мемфисские чиновники, которые также стремились к независимости. Рост сепаратистских устремлений в конце концов привел к тому, что в XX в. до н. э. государственный административный аппарат фактически перестал функционировать. Нарушилось снабжение, участились вспышки: недовольства внутри страны. Воспользовавшись неурядицами, номархи присвоили себе административно-хозяйственные и культовые функции, принадлежавшие до тех пор царской власти.

Дезорганизация достигла таких размеров, что началась вооруженная борьба между отдельными наместниками, которые стали именовать себя «великими областеначальниками». Начальник крепости Нехеб (Эль-Каб), например, воевал с Коптом и Фивами; войско царя оказалось неспособно вести войну с суданскими и азиатскими племенами; египетский поход в Ливан закончился неудачей, за которой не последовало никаких попыток взять реванш.

Это был один из самых тяжелых периодов в истории Египта, отмеченный большими потерями как в политике, так и в области культуры. В сознании простого египтянина рухнули все основы, на которые опирался существовавший порядок, представлявшийся вечным. На фоне бурных событий того периода сформировалась литература, впервые поставившая вопросы о смысле жизни и о существовании богов. Этим проблемам посвящена «Беседа человека со своей душой». Скептицизм, неверие в загробное существование нашли свое выражение в «Песне арфиста» времени XI династии. Автор говорит о бессмысленности культа мертвых и призывает пользоваться радостями жизни.

Глава 6 Классический период в истории Египта. Расцвет и упадок Среднего царства

Потрясения, которые Египет пережил в последний период царствования VI династии, привели к тому, что около 2134 г. до н. э. страна окончательно распалась на две части: Верхний и Нижний Египет. Неоценимым источником сведений об этом сложнейшем периоде, длившемся около 200 лет, являются автобиографические надписи номархов, которые стали именовать себя князьями, а подвластные территории княжествами. В этом периоде четко выделяются три этапа, на протяжении которых египетское общество проделало большой путь от кризисной ситуации до консолидации и воссоздания единого государства.

I Переходный период начался сорокалетним царствованием VII и VIII династий, традиционно обосновавшихся в Мемфисе. Власть мемфисских царей в те годы, по-видимому, не простиралась дальше Мемфисского нома. В Дельте в это время осели азиатские племена, а в Верхнем Египте существовало несколько независимых номов — Абидосский, Элефантинский, Коптский (последний формально подчинялся мемфисским царям).

Яркую картину жизни тогдашнего общества рисуют надписи внутри гробницы, расположенной вблизи Моаллы, в 30 км южнее Луксора. Гробница принадлежала некоему Анхтифи, гордо сообщавшему, что «нет ему равных». В молодые годы Анхтифи занимал должность начальника войска в Нехене, а позднее, после смерти своего отца, унаследовал его должность «великого начальника Нехена», одновременно занимая важные посты, которые все вместе делали его князем Нехена. Затем он подчинил своей власти соседний Эдфу. Анхтифи, несомненно, переоценивал свою роль среди тогдашних князей. Что же касается его методов, то они не выдерживают никакой критики с точки зрения морали. Он, например, не брезговал разбоем и грабил соседей, если требовалось обеспечить своих подданных хлебом: «Когда весь Юг умирал от голода и каждый съедал своих детей, я не допустил, чтобы кто-нибудь в моей стране голодал». Любопытно, что Анхтифи взял на себя одну из основных функций, в прежние времена принадлежавших царю: на всей территории от второго порога до Абидоса он раздавал взаймы зерно на посев. Покойный пожелал прославить и свою деятельность строителя. При этом он воспользовался совершенно новой для египетского языка терминологией.

Голод в те годы был обычным явлением, о чем свидетельствуют надписи. Не только Анхтифи, но и прочие князья считали одной из своих задач регулярное снабжение населения хлебом. У каждого из них, как правило, были суда, на которых доставлялся хлеб. Положение египетского общества, охваченного глубоким кризисом всех традиционных форм жизни, было чрезвычайно тяжелым. Правда, судить об этом мы можем лишь на основании фрагментарных сведений, проскальзывающих в княжеских надписях. Что же касается заслуг, старательно подчеркиваемых в надписях, то они, вне всякого сомнения, сильно преувеличены и отнюдь не соответствуют подлинным административным успехам реальных номархов.

Материал, касающийся этого периода, носит весьма односторонний характер. Нам известна лишь некоторая сумма фактов, относящихся к политической истории, тогда как прочие стороны жизни остаются неизученными. Не выяснен, например, вопрос об организации областей, хотя известно, что князья были в них удельными владыками, что они имели собственное войско и всех, даже ближайших соседей, рассматривали как врагов, что опорой их власти были войско и собственный административный талант. Совершенно ясно, что в таких условиях постоянно существовала угроза переворотов и захвата власти на обширной территории. Правда, к Анхтифи это не относится, так как он, учитывая положение Нехена, скорее всего подобных замыслов не вынашивал, ограничившись захватом Эдфу. Наиболее активно рвались к власти над всем Египтом номархи Среднего Египта. Один из них, гераклеупольский князь Мерибра, которого греческие историки называют Ахтоем, около 2160 г. до н. э. присвоил себе титул царя Верхнего и Нижнего Египта, основав, таким образом, новую династию, с царствованием которой связан второй этап I Переходного периода.

Гераклеупольский ном, расположенный на границе Юга и Севера, во все времена занимал важное стратегическое положение. Находясь довольно далеко от Дельты, Гераклеуполь мог не опасаться набегов азиатских и ливийских пастушеских племен. Не угрожали ему и воинственные правители Фив и Элефантины, резиденции которых находились далеко на Юге. К тому же Гераклеупольский ном был одним из богатейших земледельческих районов Египта, вследствие чего экономический кризис конца VI династии произвел здесь меньше опустошений, чем в других местах.

Хотя при царях IX династии владения Гераклеуполя были расширены от Сиены (совр. Асуан) до Мемфиса, внутри них царила атмосфера неуверенности. Все это нашло отражение в литературных памятниках того периода. В первые годы царствования IX династии появилось произведение назидательного характера, в котором содержится яркое описание хаоса и бедствий, господствовавших в Египте до прихода к власти гераклеупольских правителей, — «Речение Ипувера». Это произведение, несомненно, носило пропагандистский характер и, возможно, даже было написано по подсказке властей. Часть князей Среднего Египта, например князья Асьюта или Гермуполя, сохраняла независимость и по-прежнему играла весьма важную роль в политической жизни страны. Приобрели автономию и Фивы. На протяжении многих десятилетий все попытки овладеть Дельтой не приносили успеха. В этой ситуации представители IX династии чувствовали себя неуверенно, что и побудило их, вероятно, прибегнуть к некоторым пропагандистским ухищрениям для укрепления своего авторитета.

Загадочный характер возникшего в Гераклеуполе царства проясняют два литературных произведения, возникших во времена X династии. Различные по содержанию, они в равной мере подчеркивают стремление правителя установить в стране порядок. Первое из них — «Повесть о красноречивом поселянине» относится ко времени Ахтоя II; второе - «Поучение царя Гераклеупольского своему сыну Мерикара», представляющее собой своеобразное политическое завещание, составленное по велению Ахтоя III для его сына и наследника. В этом документе особенно подчеркивается присущее гераклеупольским правителям чувство ответственности, которое они всячески пропагандировали. Этические рекомендации, совпадающие с идеями «Текстов саркофагов» («Пока живешь, действуй по справедливости»), сочетаются с политическими советами («Сделай великими своих чиновников, ибо только тогда они будут справедливы, преданы своему господину и не будут падки на взятки и лесть»).

Совершенно ясно, что литература гераклеупольского периода была тесно связана с определенной политической программой. Это предположение становится особенно очевидным, когда речь заходит о политике царей X династии. Гераклеупольские правители (особенно представители X династии) стремились к воссозданию единого Египетского государства под своей властью. Между тем на Юге усилился Фиванский ном, тоже стремившийся установить свое господство. Соперничество между Фивами и Гераклеуполем стало основным политическим содержанием последнего этапа I Переходного периода (около 2130–2040).

До самого конца III тысячелетия до н. э. ничто не говорило о будущем могуществе Фив. Тогда Фивы это были два небольших поселения на правом берегу Нила, на месте нынешних Луксора и Карнака. Они входили в состав области Ана Манта (Гермонтис), почитали бога войны Монту, покровителя этой области. В конце царствования VI династии положение Верхнего Египта ничем не отличалось от ситуации, сложившейся в Среднем Е1ипте. Очень велика была в это время роль Копта. Коптские князья захватили территорию от Элефантины до Ху, граничившего с Абидосом. Так была создана новая административная единица — «Голова Верхнего Египта», способная подчинить себе названный район. Однако внутри этого небольшого государства постоянно происходили стычки, поскольку среди «великих областеначальников» было немало претендентов на роль гегемона. Судя по автобиографии уже упоминавшегося Анхтифи, политическая ситуация была достаточно сложной. Например, желая поддержать Гермонтис в его борьбе против Фив, он заключил союз с элефантинским правителем. Приобретение Фивами самостоятельности и рост политического влияния Фиванского нома приходятся на первые два этапа I Переходного периода. Под властью Фив объединился весь Юг от Элефантины до Абидоса. В 2133 г. до н. э. произошла внутренняя консолидация и образовалось независимое Южное царство. Упомянутые события совпали по времени с царствованием Ахтоя III, безуспешно пытавшегося восстановить свою власть над Абидосом, который в то время уже принадлежал фиванскому правителю Интефу II. Хотя Интеф II еще не называл себя царем, его роль в политической жизни была весьма велика. Позднейшие «царские списки» называют его отца Ментухотепа I основателем XI династии.

Вполне вероятно, что сравнительно быстрое возвышение Фив явилось результатом слабости гераклеупольских династий. В «Поучении царя Гераклеупольского сыну Мерикара» рекомендуется жить в мире с Южным царством, поскольку от этого зависели и его отношения с Дельтой, ибо Ахтой III, хотя и подчинил своей власти Дельту, тем не менее отдавал себе отчет в непрочности создавшегося положения. Об этом свидетельствует следующий отрывок из «Поучения»: «Азиат воюет с нами со времен Хора, но он не может победить, так же как никто не может одержать над ним победу». Понимая, что только сильная система обороны в этом районе может обеспечить власти гераклеупольских царей безопасность и надежность, Ахтой III основывал военные поселения городского типа.

Политика гераклеупольских династий основывалась на трезвой оценке геополитического положения Дельты, а также на опыте социально-экономических преобразований, начавшихся еще в период царствования VI династии. Не исключено, что военные поселенцы, так называемые «маленькие люди», вербовались из числа разорившихся земледельцев, членов сельских общин, в небольшом числе сохранившихся в Египте и превращенных в «царских людей», которые были на содержании гераклеупольских правителей и освобождались от налогов. В их обязанность входила защита границ Египта. Вот почему, передавая наследство своему сыну, Ахтой III говорит: «Ты получаешь урожай Дельты. На границе… я построил города и заселил их жителями из лучших частей страны. Они поселились, чтобы сражаться с азиатами. Я сделал так, что Дельта их покорила, люди были взяты в неволю, скот угнан. Сейчас ты не должен беспокоиться из-за азиата, он может нападать на отдельное поселение, но бессилен против заселенных городов». Значение этих колоний, особенно в северо-восточной части Дельты, до тех пор малонаселенной, было очень велико.

Мудрые и многоопытные политики, какими, без сомнения, были представители X династии, сыграли важную роль в процессе воссоздания единого Египетского государства. Но династия гераклеупольских Ахтоев была недостаточно стабильной. Один царь сменял на дроне другого, и, судя по всему, всякий раз этому сопутствовали дворцовые перевороты и смуты. Лишь Ах-той III, царствовавший несколько десятков лет (около 2115–2070), успел провести весьма существенные преобразования, способствовавшие укреплению своей династии.

Правители областей, входивших в состав этого царства, завоевывали все большую независимость. Пользуясь сложностью положения гераклеупольских царей, они в награду за свою лояльность в борьбе с Фивами, вынуждали их идти на уступки. О росте самостоятельности номархов говорит весьма характерный факт: в многочисленных надписях Ахтоя III и его сына Мерикара (около 2070–2040) события датировались временем правления того или иного номарха.

Иным было положение на Юге. Представители молодой фиванской династии жили на удивление долго. Это обеспечивало развивавшемуся небольшому государству более прочную политическую основу по сравнению с государством гераклеупольских династий. Усилению Фив содействовала религия, особенно культ бога Амона. Основанный, вероятно, Интефом I, культ Амона позднее был уравнен в правах с культом местного бога Монту.

Первоначально Амон был богом, почитавшимся в Среднем Египте, в Гермуполе. Переместившись в Фивы, он приобрел некоторые новые черты, присущие другим главным богам: Мину из Копта, Птаху из Мемфиса и гелиупольскому Ра. В конечном итоге Амон стал «господином богов». Так, задолго до воссоздания единого Египетского государства в Фивах возник синкретический бог, вобравший в себя основные черты своих главных соперников из Верхнего Египта. На завершающем этапе борьбы за воссоединение страны этот факт имел огромное значение. Культ Амона, несомненно, способствовал интеграции отдельных частей Египта.

По мнению историков, окончательное объединение Египта произошло при Ментухотепе II (около 2065–2015), который, одержав победу над асьютским и гераклеупольским правителями и избавившись таким образом от последних конкурентов, стал единодержавным владыкой Египта. Ментухотеп II положил начало новому периоду в истории Египта, традиционно именуемому Средним царством (2040–1786).

Чтобы правильно оценить значение победы Фив над остальными «великими областеначальниками», необходимо разобраться в некоторых вопросах, касающихся египетского войска, претерпевшего со времени VI династии большие изменения. У войска появились новые функции, изменившие его характер, иным стал и его социальный состав.

Удельные князья, определявшие политику марионеточных мемфисских династий (VII и VIII), опирались каждый на свое войско. С этим приходилось считаться как гераклеупольским номархам, так и представителям фиванской династии. Лишь в середине царствования XII династии египетские цари освободились наконец от сильного влияния номархов. Было создано хорошо организованное войско, которое не только гарантировало безопасность и благополучие нома, но и могло быть использовано как средство для порабощения соседей. Именно такую роль играло войско в истории Фив. Благодаря счастливому стечению обстоятельств до нас дошли сведения о его характере. Оно состояло из ливийцев и нубийцев, а также из пауперизованных египтян. Вознаграждение, которое солдаты получали за службу, служило гарантией их повиновения и лояльности. Фиванскую армию очень часто рассматривают как наемное войско. С нашей точки зрения, это безусловный анахронизм, о чем говорил еще Ц. Хейс. Дело в том, что мемфисское войско состояло из «царских людей», в данном случае — жителей покоренных Нубии и Ливии, а также египетских крестьян, которых вынуждала служить экономическая необходимость. Все это никак не согласуется с принципом добровольности, характерным тля наемной армии.

Будучи дальновидным политиком, Ментухотеп I (около 2133 —?) не ставил перед собой задачи окончательно подорвать могущество покоренных князей. Подчинив себе очередной верхнеегипетский ном, он чаще всего не лишал его правителя имущества и власти, а старался дипломатическими средствами добиться лояльности номарха и повиновения его войска, которое впредь должно было подчиняться только его приказам… Таким образом, войско Ментухотепа росло по мере завоевания им верхнеегипетских княжеств. Той же политики придерживались наследники Ментухотепа I, подготовившие будущую военную победу Ментухотепа II над Средним Египтом, после чего Дельта уже не могла сопротивляться новому царю.

Упрочению авторитета царской власти способствовали также победоносные походы в Нубию, в южной части которой (Ваат) в это время прочно обосновались племена, представлявшие так называемую культуру С.

Однако восстановление абсолютной монархии в том виде, в каком она существовала в эпоху строительства пирамид, было невозможно. Этому препятствовали социально-экономические перемены, которые выразились и в том, что владельцами частной собственности стали не только государственные сановники, но и жители вновь возникавших городов. Об этом свидетельствуют многочисленные надписи, авторы которых хвастливо сообщают, что они «сами из себя» добыли богатство, поля и рабов. Одновременно со всем этим проявилось растущее стремление к расширению личных свобод, поддерживаемое идеологическими воззрениями, корни которых уходили в эпоху V династии.

Несомненное военное превосходство позволило фиванским царям вступить в борьбу с удельными князьями, экономическое могущество которых не было сломлено несмотря на военное поражение. Вследствие этого со времени Ментухотепа II фиванские цари стремились на все важные посты в завоеванных княжествах назначать представителей фиванской знати. Впервые в истории Египта фиванские вельможи стали гелиупольскими и гераклеупольскими номархами, что несомненно способствовало интеграции государства. В других областях прежнюю аристократию постепенно вытесняли коменданты, быстро перенявшие стиль жизни и привычки знатных предшественников. Цари отреагировали на это достаточно быстро. Так, во времена XI династии наиболее зарвавшихся лишили должностей. С этой целью были ликвидированы отдельные номы, территория которых вошла в состав соседних областей.

Фивы являлись не только столицей государства, но и крупнейшим культовым центром. К западу от города, в долине Дер эль-Бахри, по приказу Ментухотепа II был возведен царский некрополь, затмить великолепие которого не смогли построенные неподалеку от него во времена XVIII династии храмы Хатшепсут и Тутмоса III. Комплекс погребальных сооружений Ментухотепа II остался уникальным произведением египетской архитектуры. В одном здании соединены пирамида, гробница и храм для отправления заупокойного культа.

Привилегированное положение, в котором оказались город Фивы, фиванская аристократия и государственные чиновники, вызывало недовольство населения, усилившееся в результате нескольких неурожайных лет и голода. Все это привело в первые годы II тысячелетия до н. э. к упадку XI династии. В конце концов человек, по-видимому занимавший в последние годы царствования Ментухотепа II должность везира, совершил государственный переворот и стал царем под именем Аменемхета I (1991–1962). Литературное произведение времени XII династии «Пророчество Неферти» говорит об Аменемхете I как об «избавителе, который спас Египет от гибели». Автором этого сочинения, рассказывающего о страданиях и бедствиях, постигших Египет в годы, предшествовавшие вступлению на престол Аменемхета I, считают жреца Неферти, жившего во времена Снофру. Его пророчество задним числом носило явно пропагандистский характер, хотя изложенные в нем факты имели под собой вполне реальную основу. События тех лет, правда, не выглядели столь катастрофически, как это представлено у Неферти, тем не менее царю предстояло решить множество чрезвычайно сложных задач. И он постепенно их решал, проявляя при этом немалый административный талант.

Прежде всего Аменемхет I перенес свою резиденцию на Север, заложив (скорее всего где-то на территории Мемфисского нома) новый город Ит-Тауи. Перенесение центра царской администрации с Юга на Север, в Нижний Египет, должно было в какой-то мере сгладить противоречия между Верхним и Нижним Египтом, мешавшие во времена XI династии объединению страны. Возможно также, что египетские правители хотели таким образом восстановить свое влияние в Сирии, утраченное в I Переходный период. Близость новой столицы к сирийской границе должна была облегчить реализацию этого намерения. Однако из-за отсутствия соответствующих данных это предположение остается всего лишь гипотезой.

Зато стремление возродить идеологические и политические традиции Древнего царства подтверждается богатым материалом источников. Об этом говорят не только «Пророчество Неферти» и перемещение царской резиденции, но и строительство пирамид, которые возводились в Лиште (Аменемхет I, Сенусерт I) и Дахшуре (Аменемхет II и III, Сенусерт III), а также намерение восстановить египетские номы в их прежних границах. Однако некоторые социальные перемены помешали осуществлению этих планов.

Наибольшее значение, несомненно, имело развитие городов, начавшееся при гераклеупольских правителях, создававших в восточной части Дельты военные поселения. Со временем в изменившихся политических условиях эти гарнизоны превратились в экономические центры, изначально из-за своего происхождения отделенные от земледельческой периферии. В них в основном развивались ремесла и меновая торговля. Жителей этих городских центров официально называли «людьми города».

До сих пор не решен чрезвычайно интересный вопрос о социальном положении этих людей. По всей вероятности, они пользовались большей свободой, чем сельские жители: их основная обязанность — несение воинской службы — предоставляла им достаточно досуга для хозяйственной деятельности. Именно за счет этой социальной группы во времена XII династии начал складываться новый слой чиновничества, в котором цари видели основную опору трона.

Перемены в старых военных поселениях оказывали влияние как на развитие других городов, так и на формы управления провинцией. Сыграла свою роль и политика выдвижения на государственные посты военачальников в ущерб представителям старинных аристократических родов. Этот новый слой государственных сановников состоял из очень состоятельных людей, о чем выразительно свидетельствует убранство огромных скальных гробниц в районе Элефантины, Асьюта, Гермуполя и Гебена. Единственным источником богатств этих лиц была щедрость царя, о которой говорится во всех нравоучительных трактатах, так называемых поучениях, написанных во времена XII династии. Аменемхет I отменил наследование должностей. Теперь назначение на государственную службу зависело только от личных достоинств кандидата.

Дидактические сочинения, особенно «Поучение царя Аменемхета», адресованное Сенусерту I, содержит некие намеки на существование оппозиции по отношению к центральной власти. Если провести аналогию между «Поучением Аменемхета» и другим «Поучением», написанным во времена X династии и адресованным Мери-кара, то можно заметить, как изменилось представление об идеальной монархии и идеальном правителе. Аменемхет воплотил в жизнь образец монархии, созданный царями IV династии. Если для Ахтоя III высшим предназначением царя была забота о подданных, то, с точки зрения Аменемхета, общество призвано служить государству и царю. Далее Аменемхет советует сыну не окружать себя придворными, поскольку ни один из них не заслуживает доверия: «Именно тот, кто ел мой хлеб, ополчился против меня, тот, кому я подал руку, сделал из нее устрашение».

Вдохновителей заговора, в результате которого погиб Аменемхет I, следует искать в среде недовольных государственных сановников[25]. А был этот заговор, очевидно, лишь частью переворота, имевшего целью расправиться с царствующей династией. На этот раз удалось обойтись без обычных в таких случаях волнений и беспорядков, поскольку уже в течение нескольких лет фактическим царем был Сенусерт I, которого Аменемхет I на двадцатом году своего царствования назначил соправителем. По этой причине, по-видимому, заговор не вышел за пределы дворца, а бунтовщики вскоре были схвачены и казнены.

Отголоски этих драматических событий можно найти в «Рассказе Синухета», повести об аристократе, который, чтобы избежать кары, бежал из Египта. Лишь после многолетних скитаний по «диким странам» Азии он дождался царской милости и вернулся на родину. Этот рассказ входил в круг обязательного чтения в египетских школах. Литературные достоинства сочетаются в нем с глубоким идейным содержанием, направленным на то, чтобы привить ученикам любовь к родной стране и преданность царю.

Следуя начатой Аменемхетом I традиции, его преемники тоже назначали соправителей. Царская власть приобрела большую устойчивость, чем когда-либо прежде, и борьба за трон прекратилась. Поскольку соправители продолжали — по крайней мере в общих чертах — политическую линию своих предшественников, весь период пребывания у власти XIII династии представляется цепью мероприятий, последовательно и логически вытекавших из действий правителей предшествовавшего периода и касавшихся как внутренней политики, так и отношений с соседними государствами.

Во внутренней политике особого внимания заслуживает административная реформа, приписываемая Сенусерту II (1897–1878). Основой этой реформы явилась практика управления государством через царских посланников, проживавших в городах. В результате этой практики деление на Верхний и Нижний Египет, так же как независимость номов, превратилось в фикцию, сохранившись до известной степени лишь в сфере культа. Религия при этом тоже оказалась на службе у царя. Культ бога Амона-Ра, которого с того времени стали отождествлять с богом солнца, приобрел общеегипетское значение, а его центр — Фивы — превратился в главный религиозный центр страны.

Санкционировав существующее положение, административная реформа установила коллегиальность власти на местах. Во главе города стал градоправитель, не связанный с местной храмовой администрацией и не имевший судебных полномочий и потому лишенный возможности злоупотреблять властью. Градоправитель имел помощников, среди которых главными были «оратор» и «писец». Существовала также «коллегия сельской области», которая управляла прилегавшими к городу сельскохозяйственными районами. Подчиняясь градоправителю, коллегия одновременно находилась под контролем везира. В аналогичном положении был «оратор» — чиновник, ведавший судопроизводством; он также подчинялся градоправителю и был подотчетен везиру.

Дробление власти во всех инстанциях местной администрации, а также зависимость всех членов коллегий от везира, несомненно, подорвали влияние еще недавно могущественных аристократических родов, особенно в Среднем Египте. Реформа проводилась в жизнь постепенно и, возможно, не была полностью реализована на всей территории страны. Одно несомненно: с исторической арены полностью исчезли некогда могущественные князья — правители номов.

Во времена Нового царства, когда были восстановлены традиционное деление страны на области и метрополия как главный центр, коллегиальное управление фактически перестало существовать. Однако номархи уже никогда больше не пользовались тем влиянием, какое они имели в период V–XII династий. Все усилия царей XII династии были направлены на ликвидацию малейших проявлений самостоятельности провинциальных сановников. Эти усилия увенчались успехом благодаря тому, что высшие чиновники в это время утратили материальную независимость. Этим же, по-видимому, объясняется и тот факт, что со времени Аменемхета III (1843–1797) перестали строиться скальные гробницы, а скульптурные портреты покойных аристократов сделались предметом торговли в Керме, Палестине и Сирии.

Реформы, проводившиеся египетскими царями, коснулись и чиновников низших рангов, располагавших во времена, предшествовавшие царствованию Аменемхе-та III, достаточно крупными состояниями. Об их постепенном разорении убедительно свидетельствует уменьшение числа гробниц и скульптурных портретов в них, а также низкое художественное качество стел.

Основные принципы внутренней политики этого периода нашли свое отражение в дидактических трактатах, по которым на протяжении многих столетий во времена Нового царства обучались чиновники. Одним из таких трактатов было «Поучение Ахтоя, сына Дуауфа», известное также под названием «Сатира на разные профессии». Прославление профессии писца достигается в этом литературном произведении посредством противопоставления участи писцов горестной судьбе представителей других профессий, приносящих меньше почестей и материальных благ.

Хотя отрицательные стороны различных профессий в «Поучении Ахтоя», несомненно, преувеличены, нам это произведение представляется ценнейшим историческим источником, приоткрывающим мир идеалов среднего египтянина. В нем, как и в других памятниках подобного рода, нашла отражение идеология возрождающегося абсолютизма[26]. Идеи, которые первые цари XII династии облекали в литературную форму, последние ее представители, Сенусерт II и особенно Аменемхет III, изложили в виде четко сформулированных законодательных постановлений, определявших права и обязанности чиновников. Особенно хорошо известны постановления, касавшиеся везирей, неоднократно переписывавшиеся во времена Нового царства.

Все это радикально изменило положение государственной власти, однако окончательное ее упрочение стало возможно лишь на основе создания экономической базы, которая сложилась в результате освоения оазиса Фаюм, заселенного еще в доисторическую эпоху, когда на этой территории развивались древнейшие земледельческие культуры. Поверхность озера Карун, питавшегося водами Нила, в те времена находилась на высоте 17 м над уровнем моря. Поскольку озеро расположено в долине тектонического происхождения, уровень воды в нем в результате депрессии постепенно понижался (в настоящее время — 45 м ниже уровня моря). Кроме того, в начале исторической эпохи Нильский рукав заилился и поступление вод Нила в озеро прекратилось. Поэтому в начале II тысячелетия до н. э. этот район был малонаселенным и земледелие здесь пришло в упадок.

При Сенусерте II прорыли канал, соединивший Нил с озером. Образовалось огромное водохранилище, в котором скапливались избыточные воды Нила, во время разливов угрожавшие Дельте. Благодаря водохранилищу в этом районе была создана оросительная система того типа, какой нам известен по Южной Месопотамии.

Заселение оазиса Фаюм, по всей вероятности, тесно связывалось еще с одним экономико-правовым мероприятием: с подразделением царских поместий на два типа — личную собственность царя и членов его семьи и собственность государства, благодаря чему была исключена угроза экономического краха государства, поскольку ассигнования на заупокойный культ членов царской семьи поступали только из доходов от земельных участков, принадлежавших лично царю. Эта мера имела огромное значение для усиления царской власти. Хотя на египетском троне сменилось немало династий, порядок, касавшийся царской собственности, установленный во времена Среднего царства, не изменялся.

Каково было количественное соотношение обеих форм собственности, мы не знаем, но относительно вновь освоенных земель в оазисе Фаюм есть все основания предполагать, что по крайней мере часть из них стала личной собственностью царского дома. Так, царю принадлежала территория в окрестностях Эль-Лахуна, где Сенусерт II приказал выстроить для себя пирамиду. Остатки поселения, возникшего по соседству с пирамидой Сенусерта II и существовавшего еще во времена XIII династии, дают представление о том, каким образом строились города в эпоху Среднего царства.

Материалы, необходимые для строительства культовых зданий и мастерских резчиков, доставлялись многочисленными экспедициями. Мы знаем, например, об экспедиции Сенусерта I в Вадн-Хаммамат, в которой участвовало 17 тысяч человек. Множество памятников материальной культуры, обнаруженных на Синайском полуострове, свидетельствует о посещении этих мест египетскими экспедициями.

Характерно, что цари XII династии, как правило поддерживавшие мирные отношения со своими ближайшими соседями, затеяли несколько войн, связанных с необходимостью добычи сырья. Предпринимались попытки завоевать Нубию. Первый поход состоялся еще при Аменемхете I. Он был вызван резким сокращением добычи золота в Восточной пустыне, отрицательно сказавшимся на торговле с Сирией. Вскоре после этого, в 1954 г. до н. э., Сенусерт I отправился в Нубию и завоевал эту страну вплоть до второго порога. Так Египет обеспечил себе постоянный приток золота с нубийских золотых приисков. Чтобы закрепить господство египтян в этом районе, вдоль Нила на нубийской территории строились крепости, самой мощной из которых была крепость Бухан напротив Вади-Хальфа. Од-повременно происходила колонизация завоеванных районов и как следствие этого — египтизация.

Политика Сенусерта III была направлена на то, чтобы закрепить достижения предшественников. Он отодвинул границу Египта на юг и развернул на завоеванной территории широкое строительство. Новые крепости были воздвигнуты не только на берегах Нила, но и на островах Семна и Кумна, ставших перевалочными пунктами в торговле с Нубией. Их процветанию способствовал мирный договор, заключенный Сенусертом III с государством Куш (1863 г. до н. э.). Это государство впервые упоминается в связи с нубийскими походами Сенусерта I. Позднее так стали называть нубийские земли, расположенные к югу от границы Египта. Здесь, южнее третьего порога, во времена Сенусерта III египетскими строителями было основано торговое поселение Керма. Все это дало возможность египтянам чуть ли не до конца царствования XIII династии сохранять неприкосновенность своих южных границ и получать нубийское золото^{51}. Положение изменилось, когда в Египет с юга вторглись племена, создавшие так называемую культуру Керма (начало XVIII в. до н. э.). Интересно, что эти племена почитали Сенусерта III как своего бога-покровителя.

Войны, которые египтяне вели на территории Палестины, скорее всего были также обусловлены экономическими причинами: через Палестину проходил караванный путь, игравший наряду с традиционным морским путем все более важную роль в торговле Египта с Палестиной и Сирией. Пастухи овец и коз, в сезон выпаса перегонявшие стада в Южную Палестину, представляли собой серьезную угрозу безопасности этого пути. С пастушескими племенами здесь воевали Аменемхет I, Сенусерт I и Сенусерт III. О том, что Сенусерт III воевал на этой территории и дошел до Сихема, свидетельствует надпись на стеле Хусебека, воина из личной царской охраны.

На этом основании многие ученые пытаются доказать, будто Сенусерт III создал империю, что представляется неубедительным. Этот царь (как и его предшественники) не имел намерения утверждать свое господство над Палестиной. Египетские торговые интересы здесь защищали дружелюбно настроенные местные правители, и египетский царь ограничился тем, что обеспечивал их безопасность. Так же обстояло дело и в Сирии, где египетскую торговлю с Месопотамией, Кипром к Критом охранял город Библ. Здесь правила местная династия, представители которой пользовались египетскими иероглифами.

Миролюбивая по своей сути политика царей XII династии, направлявших усилия на консолидацию страны, способствовала ее расцвету. Это был классический-период в истории Египта, хотя в те годы не было воздвигнуто таких монументальных сооружений, какие характерны для Древнего царства, а страна не была столь могущественной военной державой, какой она стала в период Нового царства.

Это время характеризуется стремлением правителей использовать все возможности, чтобы упрочить свое положение среди соседей. Вот почему последующие поколения египтян считали эти годы периодом наивысшего-расцвета, а Сенусерта III — идеальным правителем. Легенда о нем, соединившая деяния всех царей, носивших это имя, дожила до греко-римских времен (Геродот, Диодор Сицилийский). Такую же долгую жизнь имел среднеегипетский язык, классический язык религиозных текстов и официальных царских надписей, в повседневном обиходе со времени XIII династии уступивший свое место новоегипетскому языку. Благодаря тому что литературное наследие этого периода уже во время Нового царства считалось классическим, множество текстов сохранилось до наших дней.

Если учесть все сказанное, может показаться неожиданным относительно быстрый упадок Среднего царства, наступивший сразу после царствования последнего представителя XII династии (1786 г. до н. э.). Вслед за этим отмечается так называемый II Переходный период — период нового ослабления внутреннего положения египетской монархии и утраты ею внешнеполитического престижа. В результате Египет оказался легкой добычей для пришельцев из Азии — гиксосов.

II Переходный период может быть разделен на следующие этапы: 1) 1786–1715 гг. — царствование XIII династии (с резиденцией в Ит-Тауи). Единая администрация охватывает всю страну, включая нубийские территории. 2) 1715–1650 — приобретение самостоятельности некоторыми городами Дельты; правителей этих мелких государств Манефон включает в очередную, XIV династию, правившую одновременно с XIII династией. 3) 1650–1580 — одновременное развитие трех центров власти, представленных «великими гиксосами» (XV династия), «малыми гиксосами» (XVI династия) и Фиванским царством (XVII династия). 4) 1580–1550 — сосуществование чужеземных правителей с фиванскими царями и переход к объединенному Новому царству.

Хотя источники, на основании которых мы судим о причинах этих событий, немногочисленны, ясно, что ослабление царской власти в III тысячелетии до н. э. явилось следствием развития имущественных отношений, обусловивших усиление сепаратистских тенденций и возрастание экономической, а затем и политической независимости номархов.

Совершенно иными были факторы, подорвавшие могущество XII династии, единовластие царей которой имело под собой достаточно прочную экономическую базу. Надежной политической опорой царей этой династии было регулярное войско, а социальной — многочисленный отряд профессиональных военных и чиновников. В связи с отменой наследственных должностей лишились влияния могущественные аристократические роды. Совместное правление обеспечивало преемственность династии и стабильность ее политических установок. И тем не менее, несмотря на столь гармоничное развитие, Египет вступил в полосу упадка. Можно ли это объяснить угасанием династии? Скорее всего — нет.

Следует обратить внимание на весьма важный фактор, в значительной степени обусловивший процветание XII династии, однако позднее действовавший негативно, — это завоевательные войны. По сути дела, ни одно древнее государство (восточное или античное) не могло длительное время нормально развиваться, не проводя захватнической политики. Освоение фаюмского оазиса на определенном отрезке египетской истории позволило отказаться от военных походов, однако это продолжалось всего несколько десятилетий, после чего ресурсы, появившиеся в результате освоения оазиса Фаюм, оказались исчерпанными и дальнейшее развитие египетской экономики затормозилось. Дело в том, что за редкими исключениями хозяйство государств древности носило экстенсивный характер, поэтому освоение новых территорий и захват все более богатых источников сырья были главными задачами государственной власти. В условиях речных цивилизаций всякий клочок освоенной земли доставался тяжелейшим трудом и большими материальными затратами. В трудовой процесс требовалось вовлекать все большее количество людей. Вот почему мирное развитие Египта, отвечавшее потребностям государства и общества, было возможно лишь до тех пор, пока существовали внутренние резервы. При преемниках великого представителя XII династии Аменемхета III некоторые круги египетского общества начали открыто выражать недовольство чрезмерными обязанностями по отношению к государству.

Так называемые «Тексты проклятий» дают яркое представление о создавшейся в те годы ситуации. В Египте существовал обычай записывать имена врагов на небольших сосудах или изображать пленных в виде фигурок. Разбивая эти предметы, царь совершал магический обряд, в результате которого названного или изображенного врага ждала неминуемая гибель. Археологами обнаружено множество таких обломков, относящихся к двум периодам — ко времени XIII династии и царствованию Аменемхета III. Любопытно, что наряду с именами царьков и названиями нубийских, палестинских и сирийских территорий на них значатся и египетские имена. «Тексты проклятий», таким образом, говорят о росте оппозиции не только на соседних землях, куда простирались интересы Египта, но и внутри страны. Единственным способом добыть средства на содержание административного аппарата, дворца и войска было, по-видимому, усиление налогового гнета. Имелся необходимый для этого вышколенный административный аппарат. Очень долго служили иногда царям везиры. Это играло большую роль, особенно если принять во внимание, что во времена XIII династии цари сменялись чрезвычайно часто. Нередко трон захватывали узурпаторы из среды чиновников или военных; известны узурпаторы и неегипетского происхождения. Историческая наука условно объединяет их в одну династию с резиденцией в Ит-Тауи. Вероятно, власть этих царей распространялась на весь Египет. Так было до 1715 г. до н. э., когда от единого Египетского государства отделилась значительная часть Нижнего Египта, где с 1786 г. до н. э. правила XIV династия, которую часто, называют династией из Ксоиса (Хсау). По-видимому, Ксоис был одним из многих городов, переставших в то время подчиняться центральной власти в Ит-Тауи.

В начале второй половины XVIII в. до н. э. в правление Себекхотепа III и Себекхотепа IV (около 1744–1720) Египет был еще достаточно силен, чтобы контролировать свои владения в Нубии. В этот период поддерживались дружественные отношения с правителями городов Палестины и Сирии. Однако постоянные перемены на троне сделали невозможным продолжение подобной внешней политики. В результате падения авторитета царской власти ухудшилось положение городского населения, которое некому было защитить от произвола чиновников. Кроме того, горожане лишились привилегий, которые они имели при царях XII династии. Рост недовольства сопровождался усилением сепаратистских движений. После того как города Дельты приобрели независимость, царской власти пришлось примириться с потерей влияния в Фиваиде. А вскоре большая часть территории Нубии, до первого порога, оказалась захвачена правителями Куша, в результате чего экономические трудности Египта еще более усугубились. В самой Дельте, особенно в восточной ее части, подверженной нападениям азиатских племен, вышли из повиновения начальники некоторых палестинских отрядов египетского войска.

Один из них, Салнтис, около 1650 г. до н. э., захватил столицу — Ит-Тауи и власть. Салитиса и пятерых его преемников египтяне назвали «хик-хосфе», что значит «правители чужеземных стран». Так же (в позднейшей передаче гиксосами) называли себя и сами эти цари. Считать это наименование вслед за греческой традицией этническим было бы ошибкой. Проблема происхождения гиксосов по сей день остается дискуссионной, так же как вопрос о захвате ими власти в Египте и о значении самого наименования «правители чужеземных стран».

Говоря о гиксосах, не следует забывать несколько важных моментов. Уже в III тысячелетии до н. э. в Восточную Дельту нередко вторгались пастушеские племена из Азии, что заставляло египетских царей заботиться об обороне этого района. В начале II тысячелетия до н. э. активность азиатских племен возросла до небывалых прежде размеров. Реакция же египетских правителей становилась все более вялой, поскольку страна теряла свое единство. Наступление на Дельту, очевидно, было связано с этническими перемещениями, охватившими почти всю Юго-Западную Азию. Пришли в движение семиты (ханаанеи, в том числе амореи), индоевропейские племена (хетты), а также хурриты, происхождение которых пока неясно[27]. Вполне вероятно, что гиксосы не были этнически однородны. Большинство имен, правда, западносемитского происхождения, но исключить присутствие среди них семитизированных хурритов мы не можем. Постепенно в руках гиксосов оказалась власть над всем Египтом. Большое число семитских имен, принадлежавших чиновникам времени XIII династии, возможно, говорит о длительном процессе ассимиляции, начавшемся задолго до захвата власти в государстве гиксосами. Политический перевес чужеземцев явился, таким образом, естественным результатом семитского (ханаанейско-аморейского) проникновения в Египет.

Утверждение, впервые высказанное Манефоном и Иосифом Флавием, будто гиксосы захватили Египет благодаря применению нового вида вооружения — двухколесных боевых повозок, в которые были впряжены лошади, — представляется малообоснованным. Лошадь, родина которой, вероятно, Средняя Азия[28], и боевые колесницы, изобретенные в Месопотамии или Анатолии, в первой половине II тысячелетия до н. э. получили распространение на всем Ближнем Востоке, в том числе в Египте. Так же обстояло дело с использованием нового вида оружия (например, азиатского лука), в производстве которого применялась бронза. Новые виды оружия вошли в обиход в Египте в конце XVII в. до н. э., т. е. в период, когда власть гиксосов уже достаточно упрочилась.

Возможен и другой подход к этой проблеме. В образе жизни пастушеских племен, интенсивно оседавших в Дельте в периоды, предшествовавшие царствованию XV и XVI династий, безусловно, происходили перемены. Кроме того, при встрече с египетской цивилизацией их техника (в том числе и боевая) должна была совершенствоваться. Прогресс во многих областях, включая и вооружение, имел место во всех странах Ближнего Востока, но в Египте он проявился особенно четко именно в годы царствования гиксосов.

Помимо шести представителей XV династии, названных историками «великими гиксосами», в то же самое время в Египте царствовала еще одна чужеземная династия (XVI), представителей которой принято называть «малыми гиксосами». Власть «великих гиксосов», хотя они и носили титул «царей Верхнего и Нижнего Египта», не распространялась на весь Египет. Тот же титул, кстати, носили и правители Фив. В обоих случаях это был анахронизм, не имевший под собой реальной почвы. Их власть, так же как власть представителей XVI и XVII династий, управлявших зависимыми от них мелкими княжествами, не была наследственной. Смена правителей на троне, как правило, осуществлялась путем переворотов, во всех случаях опиравшихся на войско, ядро которого составляли отряды азиатского происхождения.

Весьма существен вопрос об отношениях между царствовавшими одновременно династиями. Судя по тому, что фиванские правители сосуществовали с царями из династий гиксосов, можно предположить, что Египет в то время являлся своеобразной федерацией вассальных государств, плативших дань мемфисскому царю. В пользу этой гипотезы говорит факт выдвижения должности управляющего государственными финансами. Система даней, по-видимому, была главной точкой соприкосновения между отдельными государствами. К сожалению, из-за отсутствия материалов у нас нет возможности выяснить степень зависимости отдельных государств от правителей-гиксосов в других сферах жизни. Не изучена также их внутренняя организация, известно лишь, что многочисленные учреждения и ведомства, существовавшие в предшествующие периоды, исчезли раз и навсегда.

Как ни скудны имеющиеся сведения, они все же позволяют отбросить как беспочвенную теорию об империи гиксосов, влияние которых простиралось якобы до Крита и Анатолии. Обнаруженные на Крите и в Анатолии скарабеи и другие предметы с именем Хиана говорят лишь о том, что Египет гиксосов поддерживал с этими районами оживленные сношения.

В этот период истории Египта наметился прогресс в ряде областей. Например, во времена Апопи были составлены копии некоторых древнейших памятников египетской литературы, в частности «Сказки о чудесах» («Папирус Весткар»). Появилось много новых текстов, например один из важнейших математических трудов, так называемый «Папирус Ринд». Гиксосы усвоили египетский язык, развили традиции египетской письменности, поддерживали верования египтян. Особого почитания удостоился бог Сет. Его культ был наиболее развит в восточной части Дельты, где гиксосы осели раньше всего и где впоследствии они основали свою столицу Аварис. Центров почитания Сета в этом районе было особенно много. Позднее его идентифицировали с одним из ханаанейских божеств. Другие боги, в том числе фиванский Амон, оказались оттесненными на второй план. Во времена XIX династии, когда центр политической жизни из Фив вновь переместился на Север, это привело к тому, что фиванские жрецы стали распространять пропагандистские тексты, клеймившие гиксосов как безбожников, а время их правления как период упадка египетской культуры. Воспринятая античными авторами, такая трактовка царствования гиксосов получила права гражданства в специальной литературе.

На самом же деле, хотя гиксосы внесли в сокровищницу египетской цивилизации не слишком много элементов своей культуры, их царствование было периодом полезных перемен. Важнейшей из них следует считать выход Египта на арену международной политики, что явилось характерной чертой следующего периода египетской истории. Проникновение и расселение на территории Египта чужеземных народов существенным образом повлияло на образ мышления египтян, которые освободились от чувства превосходства над соседними народами, а также утратили ощущение не только своей изолированности в пределах собственной страны, но и безопасности. При этом египетская традиция, корни которой следует искать в конкретных политических битвах периода Нового царства, сохранила одностороннюю картину времени царствования гиксосов, память же об их заслугах оказалась утраченной.

Несправедливая оценка деятельности гиксосов, возникшая на основе более поздних источников, утвердилась прежде всего потому, что на последнем этапе II Переходного периода шла жестокая борьба. Возглавили ее Фивы, где в середине XVII в. до н. э. местная династия захватила власть на территории от Эдфу до Элефантины на юге и Абидоса на севере.

Находясь, по-видимому, в родстве с последними представителями XIII династии, фиванская династия управляла подвластными ей территориями, руководствуясь принципами, установленными царями XII династии. Ликвидировать преемственность должностей, которые в этом районе становились даже предметом купли-продажи, они, однако, не смогли. И тем не менее немногочисленные документы этого периода ясно указывают на то, что централизация в районах, подчиненных династии из Фив, находилась на более высоком уровне, чем на территориях, управляемых гиксосами. Это дало возможность первым царям Нового царства сравнительно легко восстановить централизованный государственный аппарат и избежать тех трудностей, которые пришлось преодолевать представителям XI и XII династий. Фиванским правителям удалось сохранить свою самостоятельность на протяжении всего периода господства гиксосов скорее всего потому, что их власть была почти абсолютной. По-видимому, случались локальные столкновения, в результате которых менялись границы Фиванского царства, поскольку в некоторых случаях власть гиксосов могла показаться местным князькам менее обременительной, чем централизованная гегемония Фив.

Вполне возможно, что постоянная угроза отпадения отдельных княжеств вынудила фиванских правителей поселить в Фиваиде пастухов-негроидов, устремлявшихся в эти годы в Египте из Юго-Восточной пустыни. Новые жители постепенно ассимилировались. Поступая на службу в египетское войско, они становились главной опорой трона. Военные подразделения, состоявшие из переселенцев-негроидов, были огромной силой в борьбе с сепаратистскими выступлениями в Фиваиде. Вместе с тем они составили ядро будущего войска, которому предстояло одержать победу над гиксосами.

Борьбу с гиксосами, начатую Камосом, победоносно закончил его младший брат Яхмос, явившийся, согласно традиции, основателем XVIII династии под именем Яхмоса I (около 1552 г. до н. э.). Традиция приписывает ему также разрушение главного города гиксосов Авариса (около 1540 г. до н. э.). Вскоре Яхмос I захватил крепость Шарухен, лишив таким образом гиксосов последнего опорного пункта на юге Палестины.

До нас дошла автобиография участника этих битв, тезки и верного слуги царя, служившего в египетском войске. Из нее следует, что война с гиксосами была лишь одной из многих войн, которые велись на территории Египта в середине XVI в. до н. э. и целью которых было установление единовластия фиванских царей. Борьба с гиксосами была не чем иным, как этапом на пути к этой цели.

Глава 7 Юго-Западная Азия в Старовавилонский^{52} период

В то время как в середине XXI в. до н. э. в Египте вновь образовалось централизованное государство, в Месопотамии, находившейся либо под властью царей III династии Ура, либо в сфере их влияния, наметились признаки совсем иного пути развития. Время после падения царства III династии Ура и его преемника, государства династии Иссина, явилось важной эпохой в истории Месопотамии. Начался новый этап в развитии общества и государства. Из многих причин, приведших в конце XXI в. до н. э. к катастрофе, в источниках отражены лишь причины политического характера.

В документах того времени фигурируют племена марту (амореев), вторжения которых со времени Гудеа представляли серьезную угрозу для жителей Месопотамии. В XXI в. до н. э. племена марту обитали к северу и югу от Вавилонии. Борьба с ними становилась все более ожесточенной. Вполне вероятно, что часть марту к тому времени уже не были полукочевыми пастухами и собирателями, хотя литературные тексты времени Гудеа характеризуют их как «диких жителей гор, которым чужды города и выращивание хлеба». Статистический материал показывает, что в эпоху III династии Ура их еще считали чужеземцами^{53}.

Племена марту первоначально жили в горах Бишри, где, возможно, с ними воевал аккадский царь Шаркалишарри. Позднее они покинули места своего обитания и двинулись в Сирию, затем, переправившись через Евфрат, дошли до Месопотамии, где их и стали называть амурру (амореи), «людьми с запада». Сохранившие традиционные формы хозяйства, амореи представляли серьезную угрозу для оседлого населения: Шу-Суэн, желая защитить свое государство от кочевников, воздвиг стену, протянувшуюся к востоку от Тигра, в том месте, где опасность вторжений была особенно сильна[29].

Вот почему (может быть, это случилось еще до возведения стены) часть племен марту перешла Тигр в районе современного Багдада и поселилась в долине реки Диялы. С этого времени их стали называть ямут-бал^{54}. Вскоре там, вероятно, образовался племенной союз, реально угрожавший месопотамской международной торговле, поскольку традиционный торговый путь из Месопотамии в Сирию проходил к востоку от Тигра. Этот путь был значительно удобнее и выгоднее для караванов, чем дорога вверх по Евфрату.

Положение чрезвычайно обострилось в правление последнего представителя III династии Ура Ибби-Суэна (2029–2006). По данным ономастики, большое числоцарских чиновников в то время составляли амореи. Многие из них занимали весьма высокие посты и пользовались доверием молодого царя. По-видимому, из этой среды вышел некий Напланум, захвативший в 2025 г. до н. э. город Ларсу, расположенный в самом центре монархии. В то же время в качестве самостоятельного государства выделилась Эшнуна, в которой еще один аморей основал свою династию.

Монархия оказалась под угрозой распада, тем более что прочие наместники городов, хотя и сохраняли лояльность по отношению к центральной власти, пассивно взирали на действия узурпаторов-амореев. Зато с большим интересом следил за событиями извечный враг Месопотамии Элам, дожидавшийся того времени, когда можно будет освободиться от власти Ибби-Суэна.

Пока Ибби-Суэн был занят борьбой с Эламом, некий царский чиновник по имени Ишби-Эрра стремился расширить свои полномочия. Использовав в качестве предлога близость амореев к Тигру, он добился от царя назначения на должность коменданта Ниппура и Иссина. Ниппур являлся главным религиозным центром царства III династии Ура. Город занимал ведущее положение в торговле с Ираном и страной Дильмун (Бахрейн). Незадолго до описываемых событий он был обнесен оборонительной стеной. Иссин же, еще недавно лишь незначительный населенный пункт, при создавшейся политической обстановке приобрел важное стратегическое значение. Надо полагать, что Ибби-Суэн колебался, прежде чем назначить своего подчиненного на столь важные посты. Их обширная переписка свидетельствует о хитроумии аморея, а также о том, что царь весьма трезво оценивал ситуацию. В конце концов, побуждаемый неблагоприятным пророчеством и страшным голодом, обрушившимся на Ур, Ибби-Суэн частично удовлетворил просьбу своего чиновника и назначил его наместником Иссина. Ишби-Эрра же самовольно подчинил себе еще и Ниппур. С этого времени он вел ежегодные записи событий, в которых отражены его действия, направленные на то, чтобы парализовать активность наместников Ибби-Суэна в Центральной и Северной Вавилонии[30]. В итоге Ишби-Эрра (2017–1985) наряду с Ибби-Суэном правил в качестве самостоятельного правителя и именовал себя «царем четырех стран света». То обстоятельство, что в его руках находился Ниппур, давало ему решительный перевес над всеми прочими узурпаторами-амореями.

На 23-м году царствования Ибби-Суэна на Месопотамию напали эламиты. Захватив Лагаш и Ур, они стали господствовать в южной части государства. Царь был схвачен и сослан в Анчан. Северную часть Вавилонии, где безраздельно властвовал Ишби-Эрра, эламиты не тронули: скорее всего их страшила военная мощь узурпатора. Впрочем, Ишби-Эрра сам начал военные действия против эламитов. Он захватил Ур. Власть над всей Южной Месопотамией перешла в его руки.

Интересно, что в литературном произведении «Плач о гибели Ура»[31], написанном спустя несколько лет после этих событий, вина за крушение государства III династии Ура возлагается на эламитов. Лишь в беглом упоминании о кутиях содержится, по-видимому, намек на роль, какую сыграл в описываемых событиях Ишби-Эрра. Обвинять в упадке царства III династии Ура человека, к которому перешла власть в этом государстве, было опасно. Центральное место в «Плаче» занимает описание ужасных страданий, причиненных Уру эламитами: «Пролилась кровь страны, как выливаются расплавленная медь и олово, а трупы таяли на солнце, как овечий жир».

Падение III династии Ура было обусловлено и политическими мотивами, и социально-экономическими противоречиями. В источниках почти не содержится сведений о губительной роли псевдолатифундий[32], несовместимых с тогдашним уровнем развития техники, о сокращении урожаев, связанном с засолением почв, о росте долговых обязательств и т. п. «Плач» дает представление о трудностях того времени: «Законность страны исчезла, мудрость страны рассеялась… на полях моего города нет ячменя, земледелец их покинул».

Ишби-Эрра и его преемники, самым знаменитым из которых считался Липит-Иштар (1934–1924), переняли как методы управления, так и способ ведения дел, существовавший в канцелярии царей III династии Ура. За образец принималась политика Шу-Суэна.

Внутри государства Ишби-Эрры образовалось несколько независимых государств — Ларса, Эшнуна, Дер, — правители которых, так же как царь Иссина, претендовали на наследство Ибби-Суэна. Однако ни один из них не мог сравняться с Ишби-Эррой, контролировавшим два важных центра торговли, над которыми главенствовали города Ниппур и Ур. Обладание Нип-пуром, кроме всего прочего, предоставляло Ишби-Эр-ре возможность идеологически обосновать законность его власти над Вавилонией. Той же цели служила и концепция божественности царя^{55}.

В XX в. до н. э. гегемония над Вавилонией находилась в руках царей Иссина, подчеркивавших свои близкие связи с государством Мари и его богом Даганом. Конкуренты Иссина из других городов отнюдь не оставались пассивными наблюдателями. Напротив, этот период представляется нескончаемой цепью войн и стычек, перечисленных в годовых списках. Эти лаконичные записи часто служат единственной информацией о событиях этого времени.

Более полное представление о развитии общества & тот период дает свод Законов Липит-Иштара, составленный, как и все официальные документы описываемого времени, на шумерском языке. Оригинал, по-видимому, был высечен на стеле (подобно более поздним Законам Хаммурапи). Текст Законов Липит-Иштара переписывался и заучивался в школах. Эти Законы, как сообщает вводная часть, записаны для того, «чтобы установить справедливость в стране» и положить конец жалобам. По всей вероятности, должники специальными указами время от времени освобождались от долговых обязательств. На основании литературных произведений того времени можно сделать вывод, что в Ниппуре подобную реформу осуществил предшественник Липит-Иштара Ишме-Даган. Все эти данные несколько проясняют положение тогдашнего общества.

Следует обратить внимание на то обстоятельство, что вместе с наплывом в Вавилонию амореев, пригнавших сюда свои стада, значительно возросло число семей если не богатых, то во всяком случае более состоятельных, чем обнищавшие крестьяне из царских хозяйств. В законах Липит-Иштара пересматриваются нормы общественных работ — каждая семья теперь должна отрабатывать 6 —10 дней в месяц. Как ни обременительна была эта повинность, при царях из Ура положение крестьян было еще более тяжелым. Липит-Иштар, как и другие цари Иссина, стремился следовать примеру своих предшественников из Ура, однако в отличие от них он уже не имел возможности использовать население как рабочую силу с такой свободой, словно это слуги огромного царского хозяйства.

До нас дошла лишь одна пятая часть Законов, записанных Липит-Иштаром. Но и этого достаточно, чтобы предвидеть направление дальнейшего развития общества. Все штрафы и выплаты исчислялись в серебре. Впервые говорится об аренде, которая начиная со времени царей из Ларсы стала существенным элементом старовавилонской экономики. Надо полагать, что политические перемены наряду с этническими привели к существенным сдвигам в области имущественных отношений. Прежде всего невозможно было восстановить границы бывших царских хозяйств, поскольку частично они оказались за пределами территорий, подвластных Несину, а частично их заселяли амореи, иные же земли стали удобным объектом для капиталовложений. Предприимчивые люди богатели за счет торговли или на государственной службе. На последнем этапе существования III династии Ура, когда политическое положение становилось все более шатким, государственная торговая монополия перестала существовать, и купцы, которые, так же как чиновники, занимались ростовщичеством, все чаще производили торговые операции на собственный страх и риск. Эти операции приносили гораздо больший доход, чем царская служба, на которой они продолжали состоять. Соотношение сил при этом существенно изменилось: о государственной монополии на торговлю уже не было речи, а тамкар из торгового агента царя превратился в настоящего купца.

После падения III династии Ура опыт и связи купцов приобрели особую ценность. Цари-узурпаторы охотно пользовались их услугами, предоставляя им полную свободу действий. Таким образом, начиная с XX в. до н. э. доминирующим фактором экономики стала не-монополизированная торговля. Отдельные купцы или купеческие организации брали поручения от царей и от частных лиц. Они вывозили изделия художественных ремесел и сельскохозяйственные продукты и, получив соответствующий доход, ввозили в Вавилонию необходимое сырье часто из очень далеких стран.

В начале II тысячелетия до н. э. купцы из Ура вели торговлю в основном со страной Дильмун. Остров Бахрейн был важным перевалочным пунктом перегрузки меди, поступавшей из Магана (Оман). Сюда прибывали и другие ценные товары, такие, как слоновая кость и лазурит из Индии. Отсюда урские купцы переправляли их в Ур, являвшийся крупнейшим в Южной Месопотамии портом. Рассчитывались серебром, иногда — золотом. Многочисленные личные архивы купцов из Ура с конца XXI до середины XIX в. до н. э. сообщают о чрезвычайно широких торговых контактах, выгодных государству, поскольку ввоз меди облагался пошлиной. Кроме того, купцы платили десятину в пользу храма богини Нинэгаль в Уре^{56}.

Наряду с Уром важным торговым центром был город Сиппар, через который проходил путь купцов из Ашшура, торговавших оловом. Любопытно, что купцы из Ларсы за серебро и олово, необходимое для выплавки бронзы, платили золотом.

Многочисленные документы того периода, и прежде-всего переписка, дают возможность судить о стоимости отдельных металлов. Золото, например, соотносилось с серебром в пропорции 1: 5,5. Это соотношение оставалось неизменным много лет. Лишь в конце царствования Хаммурапи стоимость золота по сравнению с серебром немного поднялась (1:6). Такой же стабильной и очень высокой была цена олова. Его соотношение с серебром составляло в Мари 15: 1; а в Ларсе 10: 1.

Очень оживленные торговые контакты связывали старовавилонских купцов с Сирией, откуда привозили дерево, камень, вино и, по всей вероятности, пурпур. Активно торговали с Ираном, поставщиком камня и строительного леса. С торговлей были тесно связаны вавилонские ремесла. С упадком царства Ура, где ремесло развивалось либо при дворце, либо при храме, в этой области произошли перемены. Состоятельные люди, желающие поместить свои богатства в торговлю, начинали с того, что создавали ремесленные мастерские, в основном ткацкие, где работали рабыни.

Естественным результатом этих перемен было расширение частного землевладения, первые признаки которого отмечены уже в начале XX в. до н. э. Купцы, так же как их заказчики, охотнее всего помещали свои капиталы в земельные участки. При этом сами они оставались городскими жителями и своих занятий не меняли. Вновь возникавшие земельные владения частных лиц, как правило, были разбросаны, поскольку рядом чаще всего оказывались земли дворца. Следует отметить, что в царских хозяйствах была занята половина сельского населения.

С ростом частного землевладения связано возникновение совершенно нового экономического явления — аренды частных земельных участков. Часть арендаторов, естественно, составляли люди, кормившиеся исключительно за счет обработки арендуемого участка. Но несравненно более значительной была группа богачей, посредством аренды расширявших свои земельные владения. В конце Старовавилонского периода аренда была единственным способом увеличить размер частных хозяйств, поскольку купля-продажа земли, все более ограничивавшаяся царями, стала почти невозможной^{57}. О том, насколько существенным было это явление, свидетельствует тот факт, что Липит-Иштар в своих законах (§ 7, 8) счел необходимым его упорядочить.

Совершенно очевидно, что богачи-арендаторы сами не обрабатывали землю. На них работали люди, не имевшие иных источников существования, либо рабы, которые благодаря этому приобретали некоторую экономическую независимость. Рост частной инициативы, таким образом, явился одной из причин появления в рамках частных хозяйств (в основном благодаря аренде) категории рабов, ведущих самостоятельное хозяйство.

Следует подчеркнуть, что в этот период роль рабов в частных хозяйствах существенно возросла. В хозяйстве, как правило, был хотя бы один раб; в некоторых их насчитывалось значительно больше (иногда до 20). Это значит, что рабовладение развивалось и рабский труд использовался в производстве все шире[33]. Однако сравнительно большие группы рабов, занятых в одном хозяйстве, были редкостью, а если встречались, то главным образом в царских хозяйствах. Труд рабов давал результаты только при условии, если он должным образом стимулировался, т. е. если рабу предоставлялась возможность трудиться самостоятельно, иметь собственную семью, а также небольшой участок земли и несколько овец, доход от которых являлся как бы вознаграждением за труд.

Стоимость раба в Старовавилонский период колебалась незначительно, скорее всего в зависимости от спроса и предложения. Она определялась также возрастом, квалификацией и семейным положением раба. Из переписки купцов следует, что за одного раба платили от 10 до 20 сиклей. Эти цифры подтверждаются старовавилонскими сводами законов. В Законах Липит-Иштара цена раба определяется в 25 сиклей (§ 13), в Законах из Эшнуны (начало XVIII в. до н. э.) — 15 сиклей (§ 55, 57), по Законам Хаммурапи за раба платили 20 сиклей (§ 252)^{58}.

Помимо рабов в частных и дворцовых хозяйствах, особенно в горячую пору полевых работ, использовалась также наемная рабочая сила. Это были люди, которые могли распоряжаться собой и своим временем, например бедняки, не имевшие достаточно земли, чтобы прокормить себя и семью. В сезоны, не связанные с выпасом скота, нанимали полукочевников для стрижки овец. Среди наемных работников были и подневольные люди, которых посылала на работу семья. В каждом случае наниматель и наемный работник (один или группа людей) заключали договор. Дела о найме с давних времен регулировались законом, определявшим размеры вознаграждения, ущерба и т. п. Нанимали не только людей, но и рабочий скот, инвентарь^{59}.

Использование наемного труда со всей очевидностью показывает, как далеко старовавилонское общество ушло от общества Раннединастического периода. Если прежде взаимная помощь была естественным и обычным явлением, то в Старовавилонское время единственным средством восполнить нехватку рабочей силы стал наем людей за определенную плату. Дворец не мог рассчитывать на восполнение недостающих работников только путем общественных повинностей.

Если появление наемного труда внутри общины говорит об исчезновении одного из ее основных элементов — взаимной помощи, то применительно к дворцу это может свидетельствовать о смягчении внешних проявлений единовластия. Изменившиеся политические и экономические условия были причиной того, что царь на раннем этапе Старовавилонского периода не мог бесконтрольно распоряжаться своими подданными. Таким образом, представление о «всеобщем рабстве», якобы существовавшем в тот период, лишено оснований. Кроме того, выясняется, что одной из главных проблем ведения хозяйства была постоянная нехватка рабочей силы[34]. Развитие общества привело к расширению товарно-денежных отношений. Основной мерой стоимости стало серебро. Это отражено как в старовавилонских юридических памятниках, так и в хозяйственно-торговой переписке и в многочисленных документах частного юридического характера — договорах о кредите, найме и т. п.

В большой группе документов последнего рода отражено еще одно существенное явление — пауперизация крестьян, свободных общинников, начавшаяся еще в III тысячелетии до н. э. Если крестьянин был в состоянии дотянуть до следующего урожая только при условии получения ссуды под огромные проценты, то он раньше или позже лишался своего участка земли. Получив ссуду в виде зерна, крестьянин должен был вернуть долг и проценты серебром. До нас дошло великое множество писем бедных крестьян, адресованных богачам или царю с просьбой о помощи. Описывая свою бедность, авторы писем этого времени часто употребляют слово «мушкенуту», которое в Нововавилонское время и в Персидском государстве означало нужду, нищету. Это проясняет состав социальной группы, известной под названием «мушкенум». В эту группу, которая во времена Хаммурапи находилась под опекой царя, несомненно входили также бедняки.

Долговая кабала была, по-видимому, одной из причин, по которой крестьяне снимались со своих мест и отправлялись искать новые источники существования подальше от своих кредиторов. Именно о таком должнике говорят законы, изданные правителем Эшнуны: «Место свое возненавидел и своего правителя и бежит» (§ 30). За счет крестьян этой категории в значительной степени пополнялась еще одна социальная группа — «хапиру», состоявшая из свободных, но лишенных средств к существованию людей, ушедших из общины в поисках заработков. Хапиру обычно странствовали большими группами (письмо из царского архива в Мари сообщает, например, о группе хапиру, насчитывавшей 2000 человек) и нередко занимались разбоем. Хапиру появились в начале II тысячелетия до н. э. сначала в Месопотамии, а затем и в других странах Ближнего Востока. Таким образом, задолженность крестьян явилась серьезной проблемой, тем более что из-за нее дополнительно возросла нехватка рабочей силы. Цари искали выход, периодически объявляя о ликвидации долгов, но это мало помогало делу.

Во времена, когда пропасть между бедностью и богатством особенно углубилась, стали возникать древнейшие произведения на тему о «безвинном страдальце», рассказывавшие о муках ни в чем не повинного человека, которого преследует судьба. Этот жанр получил развитие и в других странах Ближнего Востока, например в Угарите. Тогдашняя ситуация отразилась и в народных пословицах. У шумеров, например, существовала такая сентенция: «Если умер бедняк — не воскрешай его: когда у него был хлеб, у него не было соли; когда у него была соль, у него не было хлеба; когда у него была горчица, у него не было мяса; когда у него было мясо, у него не было горчицы»^{60}.

Из всего сказанного напрашивается вывод: при всей остроте социальных конфликтов XX и XIX столетия до н. э. были временем небывалой хозяйственной активности и духовного расцвета. Политическая ситуация в этот период мало влияла на положение дел. Вместе с тем это был период нескончаемых войн. Гегемония Иссина продержалась в Вавилонии около 100 лет. В то же самое время в государстве Ларсы царствовала совершенно независимая династия, основанная Напланумом. Самостоятельная династия правила также в Эшнуне.

Аналогичное положение наблюдалось в Ашшуре и в Мари. Оба эти города уже в первые годы царствования Ишби-Эрры освободились от гегемонии Иссина и развивались независимо от Юга.

Около 1894 г. до н. э. возникла самостоятельная династия и в Вавилоне. С этого времени город Вавилон, до тех пор никому не известный, хотя и существовавший уже много столетий, стал играть исключительно важную историческую роль.

Первый представитель новой династии Сумуабум разрушил город Казаллу; его преемник, Суму-ла-Эль снова воевал с Казаллу и с Кншем. Несколько позже на Юге расширилось влияние сильного государства Ларсы и власть очередного правителя Вавилона распространялась лишь в Северной Вавилонии. Когда правителем Ларсы стал Рим-Син I (1822–1763), это государство охватило своим влиянием и значительную часть Южной Вавилонии. Продолжал развиваться и независимый город-государство Урук, вышедший в 1860 г. до н. э. из-под власти Иссина.

Таким образом, до последней четверти XIX в. до н. э. в Вавилонии сохранялось некое равновесие политических сил. Положение изменилось со вступлением на трон уже упоминавшегося Рим-Сина I в Ларсе, Ипик-Адада I в Эшнуне, Яхдун-Лима из Мари и Шамши-Адада I из Ашшура в Центральной Месопотамии.

Уже во времена Саргона Аккадского северная часть Месопотамии находилась под сильным влиянием совершенно новой этнической группы — хурритов, составлявших наряду с семитами, шумерами и эламитами четвертый этнический элемент, сыгравший существенную роль в истории Месопотамии. Происхождение хурритских племен до сих пор остается невыясненным, а их язык — наименее изученным среди прочих древневосточных языков. С текстом на хурритском языке исследователи впервые встретились в 1887 г. во время раскопок в Эль-Амарне. Обнаруженное тогда письмо митаннийского царя Тушратты к египетскому фараону Аменхотепу III (около 1380 г. до н. э.), состоявшее из 478 строк, пока является наиболее обширным из всех известных хурритских текстов, число которых, особенно благодаря находкам в Хаттусе (Богазкёй), существенно возросло. Большую ценность представляют некоторые двуязычные хурритско-хеттские тексты, поскольку хеттский язык сравнительно хорошо изучен. Некоторое количество текстов, главным образом ритуальных, найдено в различных районах Междуречья, в городах Ниппур, Вавилон, Мари. Хурритские тексты обнаружены также в Угарите.

Хурритский язык, принадлежавший к числу агглютинативных, близкородствен урартскому (на этом языке говорили горцы, обитавшие на Армянском нагорье). До VI в. до н. э. он был и языком письменности. Судя по данным языка, хурриты и урарты принадлежали к одной этнической группе^{61}. Хурритский язык изучен недостаточно, и прочитать хурритские тексты, на основе которых можно было бы представить себе отдельные этапы истории хурритов, мы пока не можем. Известно, что они жили на обширной территории. Найденные в Ниппуре тексты, относящиеся ко времени III династии Ура, свидетельствуют о том, что в Южной Месопотамии встречались хурритские имена и географические названия. Хурритская ономастика и топонимика существовала также в Северной Месопотамии, к востоку от Тигра и к западу от Евфрата, до Сирии и Палестины^{62}. Около 2200 г. до н. э. хурриты овладели клинописью, а художественное творчество у них возникло значительно раньше. Произведения искусства хурритов и реликты их языка просуществовали до IX и VIII вв. до н. э.

Таким образом, присутствие хурритов на Ближнем Востоке не было кратковременным, хотя мы знаем о них несравненно меньше, чем о других народах древности. То немногое, что нам известно, почерпнуто не из хурритских, а из шумеро-аккадских, хеттских и египетских источников, а также из угаритских табличек и книг Ветхого завета. Сведений, касающихся истории хурритов, там содержится мало, зато в изобилии представлена хурритская ономастика.

Особого внимания заслуживают таблички из Алалаха в Северной Сирии и из Нузы, хурритского города, расположенного к востоку от Тигра и входившего в состав государства Аррапха. Это главным образом документы частной юридической практики, написанные по-аккадски, но с широким употреблением хурритской лексики. Отсюда напрашивается вывод, что на этой территории в повседневной жизни пользовались хурритским языком. О том же говорит и преобладание хурритских имен. Вполне вероятно, что хурриты составляли немалую часть населения этих городов.

Не менее важны таблички, найденные в Телль-Шемшаре на Нижнем Забе, где в XVIII в. до н. э. находился хурритский город Шушарра, которым, очевидно, управлял один из наместников ашшурского царя Шамши-Адада I. Если документы из Алалаха и Нузи больше освещают экономику хурритов (особенно начала второй половины II тысячелетия до н. э.), то найденная в Шушарре переписка проясняет политическую ситуацию, сложившуюся в конце XVIII в. до н. э. в среде хурритов, живших к востоку от Месопотамии. К тому же времени относятся таблички из Чагер-Базара на реке Хабур, и прежде всего одна из богатейших коллекций клинописных табличек, составляющих царские архивы в Мари. Эти находки непременно приведут к неожиданным открытиям — ведь в итоге каждого археологического сезона появляются все новые таблички (к тому же из уже открытых табличек опубликована лишь небольшая часть).

Не следует, однако, забывать, что идентификация имен собственных, географических названий, имен богов и т. п. возможна лишь в той мере, в какой изучен данный язык с его лексикой, а также пантеон. Между тем наши знания о хурритском языке обнаруживают пробелы в обоих этих аспектах. Сама по себе ономастика не может являться непогрешимым источником. Хурриты во многих случаях пользовались семитскими именами, подобно тому как семиты нередко носили хурритские. Данные ономастики, правда, позволяют судить о расселении той или иной этнической группы, однако преувеличивать значение этих материалов не следует. И особая осторожность нужна в вопросе, связанном с Месопотамией, где ни одна этническая группа никогда не жила в изоляции от других и где двуязычие было явлением весьма распространенным.

Спор о границах расселения хурритов тесно связан с проблемой их этногенеза и датировкой начала их проникновения в изучаемые нами регионы. Современная наука не дает на эти вопросы четкого ответа. Вместе с тем все шире распространяется мнение, что первоначально хурриты жили в районах, прилегающих к озеру Ван, откуда они очень рано двинулись не только по направлению к Месопотамии, но и в горные районы к востоку от Тигра. Во всяком случае, в конце III тысячелетия до н. э. их присутствие зафиксировано как в долине Хабура, так и в Курдистане. Археологические исследования, особенно раскопки, дали материалы, в основном касающиеся той части хурритов, которая расселилась в долине реки Хабур; письменные же источники преимущественно сообщают о племенах, занявших в III тысячелетии до н. э. территории к востоку от Тигра. Ниневия, как это видно из ее названия (хурритское слово), также первоначально была населена хурритами.

В начале II тысячелетия до н. э. проникновение хурритов в Северную Месопотамию стало интенсивным. Террритории, являвшиеся объектом их экспансии, в это время были уже достаточно плотно заселены. Неорошаемое земледелие давало хорошие урожаи, а обширные заливные луга представляли собой прекрасные пастбища для скота. Вследствие этого на протяжении многих веков в этом районе, и преимущественно в долине Хабура и по среднему течению Евфрата, бок о бок жили пастухи и земледельцы, которые поддерживали оживленный обмен и, без сомнения, не мешали друг другу вести привычный для каждого образ жизни.

Положение изменилось на рубеже III и II тысячелетий, когда в Месопотамию стали прибывать новые народы. С одной стороны, это были семитские племена, — с другой — племена хурритов. Сложность обстановки, несомненно, способствовала ускорению социально-экономических процессов, которые вели к складыванию государственных организмов как у оседлого населения, так и у части пастушеских племен. Нередко случалось, что энергичные вожди пастушеских племен либо захватывали власть в уже существовавших городах, либо основывали свои собственные резиденции на новых территориях, где со временем складывались государства. Так возникли, например, древнейшие хурритские царства. Таблички из Алалаха и тексты из царского архива в Мари приводят имена хурритских правителей и названия двух царств — Уршу и Хашшу, находившихся, по-видимому, к северу от Каркемиша. Их более точная локализация пока не установлена.

В Мари и Ашшуре на Тигре власть захватили амореи. То же произошло в конце III тысячелетия до н. э. в Северной Сирии, куда вначале вторглись семитские племена, а позднее хурриты. Помимо этого здесь сложилось несколько государств амореев, одним из которых был Ямхад с царской резиденцией в Халебе. В период наивысшего расцвета, в XVIII в. до н. э., это государство простиралось от Евфрата до Средиземного моря, включая в себя многочисленные вассальные государства, такие, как Алалах и другие. Своим процветанием оно было обязано выгодному географическому положению — через его территорию проходили караваны, направлявшиеся из Месопотамии в Сирию и Палестину, караваны с медью с гор Тавра и предметами роскоши из района Эгейского моря. Кроме того, Ямхад контролировал сирийскую торговлю слоновой костью.

Наряду с Ямхадом развивались и другие государства амореев: Каркемиш на севере, Катна и федерация мелких государств страны Амурру на юге. На рубеже III и II тысячелетий до н. э. сформировалось государство в Библе, а немного позднее — в Угарите. Па сирийской территории, где прекрасные условия для развития земледелия сочетались с выгодным положением на пересечении торговых путей, важным фактором, способствовавшим образованию государственных организмов, была этническая пестрота. Существенное значение имело и обилие сырья — дерева, камня, металла.

Поскольку в изменившихся жизненных условиях у многих племен увеличилась потребность в этих материалах, традиционные покупатели (жители Южной Месопотамии) начали испытывать трудности. Сырье поднялось в цене, так как транспортировать его стало рискованно. Родо-племенная организация уже не отвечала новым задачам, среди которых главной было создание войска, сильной военной машины, способной защитить владения отдельных городов.

Благодаря царскому архиву из Мари мы располагаем самыми полными данными об этом периоде. Особенно важна обширная дипломатическая переписка, которую вели между собой почти все правители Сирии и Месопотамии с XIX до середины XVIII в. до н. э. Ценна и административная переписка, позволяющая судить о внутреннем положении этих государств (и прежде всего об отношениях с пастушескими племенами).

Наряду с ханаанеями, перешедшими к оседлости, существовали многочисленные родственные племенные группы, продолжавшие вести полукочевой образ жизни. Взаимоотношения царей Мари с этими племенами — тексты особенно часто называют ханаитов (Хана), сутиев (суту, су) и яминитов (ямини) — складывались по-разному, всегда оставаясь конфликтными.

Ни одно государство, особенно в начале своего существования, не могло чувствовать себя в безопасности, если в ближайшем соседстве от него пастухи овец и коз постоянно меняли места выпаса, захватывая при этом имущество жителей городов и селений. Естественно, что правители во II тысячелетии до н. э. старались всеми средствами помешать этому. Желая расположить в свою пользу пастушеские племена, они сокращали налоги если это не помогало, пытались сеять раздоры между родственными племенами и наконец пускали в ход оружие. Первые сведения об этом относятся ко времени Яхдун-Лима (конец XIX в. до н. э.), царя сильного, но недолго просуществовавшего государства Мари. Этот царь «победил семь царей, отцов ханаитов… покорил их, а их страну взял в свое владение». В основе могущества этого государства лежало, во-первых, подчинение части пастушеских племен, во-вторых, наличие развитого земледелия и, в третьих, прочные позиции в области международной торговли.

После того как жители Ханы расселились на царских землях по среднему течению Евфрата, правитель Мари стал именовать себя «царем страны Хана». Несмотря на то что еще не раз происходили мелкие инциденты (угон скота и т. п.), эти племена стали серьезной опорой царской власти. Гораздо больше хлопот государству Мари причиняло соседство яминитов, однако покоренные Ясмах-Ададом, сыном Шамши-Адада I из Ашшура и преемником Яхдун-Лима, они стали служить во вспомогательных войсках правителей Мари, но часто отказывались подчиняться местным властям. Бесчисленные жалобы наместников говорят о том, что яминиты то и дело совершали побеги за Евфрат, в горы Бишри, отказываясь от участия в общественных работах. Сопротивление яминитов не было сломлено и в правление Зимри-Лима (1781–1759), во времена наивысшего расцвета государства Мари. Позднее, когда это государство связало себя договорами с соседями, яминиты превратились в серьезную угрозу. Хорошо организованная разведка докладывала царю о кознях против него. Объединяясь с оседлыми племенами, жившими по соседству с Мари, яминиты и их союзники не имели в виду сиюминутные цели, а решали определенные политические задачи. Речь шла, по-видимому, об изменении политического статуса на территории, прилегавшей к устью реки Балих, находившейся под властью Мари.

Даже при беглом взгляде на некоторые стороны жизни племен, обитавших к северу от Вавилонии в первой половине II тысячелетия до н. э., становится ясно, насколько нестабильным было тогдашнее политическое положение, напоминающее то, которое сложилось в Южной Месопотамии после падения III династии Ура. Однако политическая нестабильность как на юге, так и на севере не отразилась на внутреннем положении обществ. Переписка, хранящаяся в царских архивах, свидетельствует о том, что административное деление, компетенция чиновников, руководство войском и общественными работами оставались неизменными. Существующую систему не перестраивали ни Шамши-Адад I из Ашшура, ни Зимри-Лим. Ничего не менялось и в области имущественных отношений. Часть земель (как и в Вавилонии) принадлежала дворцу, из этого фонда выделялись участки для членов пастушеских племен, которые они получали как вознаграждение за военную службу. Другая часть земель находилась в руках землевладельцев, объединенных в общины. Присутствие в них «старейшин» говорит о том, что это были гражданские общины.

Все сказанное подтверждается документами дворцового архива из Алалаха (VII). Из этих документов следует, что население объединялось в общины, являвшиеся хозяйственными и общественными единицами. Внутри общины не было ни «дома» (хозяйства), ни полей царя, которые составляли особый вид собственности, остававшейся за пределами общины. Старовавилонские источники указывают на существование в это время других явлений, например на возникновение в XVIII–XVII вв. до н. э. в Алалахе наемного труда, появление кредита.

История отдельных государств Сирии и Северной, Месопотамии первой половины II тысячелетия до н. э. еще не написана, но то, что мы знаем о них, указывает как на одинаковое направление в развитии этих государств, так и на их тесную связь и взаимозависимость. Важнейший караванный путь, проходивший по этой территории и соединявший Месопотамию с берегом Средиземного моря, объединял все государства данного региона в единую экономическую систему. В качестве проявления этого можно назвать частый обмен дарами между суверенными правителями; одновременно это была и своеобразная форма торговли. Взаимная зависимость поддерживалась присутствием пастушеских племен; правители цивилизованных государств стремились подчинить их своей власти, создавая воинские подразделения из представителей этих племен. Желая обеспечить лояльность соседей, правители того времени не пренебрегали и дипломатической деятельностью. Правда, политическая обстановка часто делала союзников врагами. Однако в политике суверенных правителей отряды, сформированные из представителей неоседлых племен, играли важную роль не только в политической борьбе, но и в войнах с прочими пастушескими племенами.

Чрезвычайно характерен в этом смысле пример города-государства Ашшура. Расположенный по среднему течению Тигра, Ашшур вновь обрел самостоятельность после падения государства III династии Ура. Власть в городе сразу захватили вожди одного из аморейских племен, которое, по всей вероятности, перешло к оседлому образу жизни. В более позднем «Ассирийском царском списке», составленном во времена Шамши-Адада I (около 1813–1781), память об этих событиях сохранилась в виде лаконичной записи. Согласно этому списку, до Шамши-Адада I правило «17 царей, которые жили в шатрах». Иначе говоря, Шамши-Адад I принял наследство после вождей кланов или племен, которые еще не знали дворцов[35].

Известно, что Шамши-Адад I с этими вождями имел мало общего. Он происходил из аморейского племени, жившего в Терке, одной из провинций государства Мари. Во времена Ягид-Лима марийского (XIX в. до н. э.), заключившего союз с правителем Терки Илах-Хабкабу, произошел вооруженный конфликт, закончившийся поражением Илах-Хабкабу и включением его царства в состав государства Мари. Илах-Хабкабу с семьей бежал в Вавилон, где в одной из школ старательно учился его сын Шамши-Адад, позднее ставший царем. Не слишком далекие традиции полукочевой жизни и близкое знакомство со старой шумеро-аккадской культурой явились важными элементами в идеологическом обосновании завоеваний Шамши-Адада I, провозгласившего, что Ану и Эллиль (по представлениям вавилонян — покровители царской власти) возвели его на трон Ашшура. Свою новую резиденцию, построенную им в Северной Месопотамии, Шамши-Адад назвал Шубат-Эллиль (Дом Эллиля). Две резиденции, в которых царь пребывал поочередно, — Ашшур на Тигре и Шубат-Эллиль вблизи территории расселения пастушеских племен, — очевидно, должны были напоминать о традиции полукочевого образа жизни.

В переписке, обнаруженной в архивах Мари и Шушарры, Шамши-Адад I предстает как необычайно талантливый правитель и опытный дипломат. Вначале правитель небольшой территории, непосредственно прилегавшей к городу Ашшуру, он подчинил своей власти всю Северную Месопотамию и восточные районы, вплоть до гор Загроса.

Момент для захвата власти был выбран Шамши-Ададом весьма удачно. Воспользовавшись смертью Нарам-Сина из Эшнуны, правившего тогда в Ашшуре, он сверг Эришума II, последнего представителя местной династии. Одновременно Шамши-Адад назначил своего старшего сына Ишме-Дагана управляющим городом Экаллатум, обеспечив себе таким образом контроль над устьем Верхнего Заба. Через несколько лет, в 1810 г. до н. э., использовав (или спровоцировав) убийство Яхдун-Лима, он передал трон в Мари своему младшему сыну Ясмах-Ададу. Убийство Яхдун-Лима, бегство его сына Зимри-Лима в Ямхад и подробности вступления на престол Ясмах-Адада — вопросы, которые пока вызывают бесчисленные споры. Несомненно одно: государство Мари в течение 17 лет являлось составной частью государства Шамши-Адада I.

Военная деятельность этого правителя стала основным мотивом староассирийского изобразительного искусства, сохранившего героический стиль, характерный для искусства времени династии Аккада. Любопытно, что этот стиль, процветавший во все периоды истории Ассирии, не был присущ вавилонскому искусству.

В отличие от изобразительного искусства староассирийские письменные памятники подчеркивают другую сторону деятельности царя: заботу о гармоническом развитии государства и его управления. Переписка Шамши-Адада с двумя сыновьями является источником самых разнообразных сведений. Из нее следует, что царь вникал во все дела, связанные с функционированием государственного аппарата. Уделяя большое внимание транспортировке сырья и развитию сельского хозяйства, царь не менее важными считал проблемы расселения пастушеских племен и установления с ними регулярных отношений.

В одном из писем Ясмах-Ададу Шамши-Адад поручает сыну принять на службу плотников, имевших опыт строительства лодок, в другом требует, чтобы Ясмах-Адад прислал из Мари группу земледельцев, умевших пользоваться сохой, чтобы они обучили этому делу крестьян в Шубат-Эллиле, где соха появилась недавно. Шамши-Адад внимательно изучал все вопросы, касавшиеся управления страной; он не только назначал чиновников, но и регулярно контролировал их деятельность. Письма к Ясмах-Ададу вообще содержат много интересных сведений. По-видимому, он был не слишком способным администратором, но с чрезвычайным уважением относился к отцу и старшему брату, письма которых свидетельствуют о некотором пренебрежении к младшему отпрыску семьи. Обстановка же в районе, управляемом Ясмах-Ададом, была чрезвычайно сложной, и руководство им требовало большого искусства, таланта и политического чутья. Многое в переписке говорит о существовании в самом городе оппозиции. Ясмах-Адад неоднократно жаловался, что в своей работе он может опереться лишь на своих помощников — ассирийцев. Неспокойно было и на прилегавших территориях. По обоим берегам Евфрата разбойничали различные пастушеские племена, грабившие оседлое население. В донесениях сообщалось, что особенно ощутимый урон наносили сутии. Карательные экспедиции из Мари посылались часто, но реальной пользы не приносили — сутии были необычайно подвижны.

Положение Ясмах-Адада осложнялось близким соседством на западе могущественного государства Ямхад, правители которого осторожно наблюдали за ростом влияния ассирийцев на Евфрате. С ними Ясмах-Ададу, разумеется, не удалось завязать дружеских отношений. В Ямхаде, находился Зимри-Лим, нашедший убежище в царском дворце. Когда после смерти Шамши-Адада I он вернул себе трон Мари, Ямхад — наряду с Вавилоном и Эшнуной — стал его главным союзником.

Политическая обстановка в Северной Месопотамии и Сирии в XIX и XVIII вв. до н. э. определялась соперничеством трех государств: Ямхада, Мари и Ашшура. Аналогичное положение создалось и в Южной Месопотамии, где в первой половине XVIII в. до н. э. развивались три одинаково сильных государственных организма: Ларса, Вавилон и Эшнуна, долго и с переменным успехом боровшиеся за гегемонию.

В то самое время, когда в северных районах Месопотамии и Сирии расселялись амореи и хурриты, в Малую Азию проникали хеттские племена. Данных, которые позволили бы судить о том, когда они впервые появились в этом районе и откуда пришли, мы не имеем. Судя по реликтам языка, их путь мог проходить через Кавказ. Не менее правдоподобно предположение, что они шли с запада через Геллеспонт^{63}.

Язык хеттов, который мы называем несийским (от анатолийского города Неса), как и многие другие языки Анатолии, принадлежал к индоевропейской языковой семье. Хетты захватили районы, населенные племенами, принадлежавшими к нескольким этническим группам и говорившими на различных языках. В III тысячелетии до н. э. эти племена еще не имели своей письменности, и от них не осталось бы и следа, если бы элементы их культуры не были восприняты хеттами, о чем можно судить по хеттской литературе.

Население Восточной Анатолии до хеттского завоевания говорило на хаттском («протохеттском») языке. В начале III тысячелетия до н. э. здесь, по-видимому, возникли первые городские центры, появление которых было обусловлено выгодным географическим положением и обилием сырья. Язык этого народа на протяжении II тысячелетия до н. э. постепенно отмирал, но имена первых правителей и некоторые титулы дворцовых чиновников были протохеттскими. В хеттском пантеоне существенно преобладали древнейшие божества народа Хатти. К их числу принадлежала, например, богиня Вурусему^{64}. Протохеттский язык сохранился в хеттских религиозных обрядах; попытки идентифицировать его пока не дали удовлетворительных результатов, поскольку этот язык не обнаруживает родства ни с одним из ближневосточных языков[36].

Население Юго-Западной Анатолии говорило на нескольких диалектах лувийского языка, принадлежавшего так же, как и хеттский, к индоевропейской языковой семье. Существовало так называемое лувийское пиктографическое письмо, остатки которого до нас дошли с начала II тысячелетия до н. э. Пришельцы восприняли эту форму письменности, хотя она и не получила тогда широкого распространения. Ее расцвет приходится на время после падения хеттской гегемонии в так называемых позднехеттских государствах Юго-Восточной Анатолии и Сирии.

Сохранилось некоторое количество письменных памятников на палайском языке, распространенном в Северной Анатолии и родственном хеттскому и лувийскому языкам. Это говорит о некотором родстве между местным населением и пришлым. Что же касается уровня культуры, то он не был одинаков — аборигены превосходили пришельцев в хозяйственном, социальном и культурном отношениях. Поэтому связывать возникновение первых государств в Анатолии с деятельностью хеттов не следует. Хетты заняли ведущее положение в политике лишь во времена Лабарнаса (начало XVII в. до н. э.).

Памятники хеттской цивилизации были обнаружены благодаря счастливой случайности на территории царской резиденции в Хаттусе, в 150 км к востоку от Анкары. О размерах города свидетельствуют хорошо сохранившиеся городские стены с башнями и пятью воротами. В 1906 г. на территории крепости был найден первый архив, а в 1911 г. еще несколько. Впоследствии почти каждый археологический сезон приносил новые тексты, которых сейчас насчитывается более 20 тысяч. Все они записаны клинописью, которая к моменту обнаружения первых хеттских архивов была уже расшифрована. Наибольшую трудность представила идентификация языка. Это вскоре удалось Б. Грозному, прекрасно знавшему персидский и древнеиндийские языки. Результаты своего труда, положившего начало хеттологии как самостоятельной науки, ученый опубликовал в 1917 г. Дальнейшему бурному развитию хеттологии способствовала прежде всего идентификация палайского и лувийского языков, а также наличие в хеттских архивах большого числа двуязычных текстов. Сравнительно хорошо изучены грамматика и лексика (Ф. Зоммер, Г. Эелольф, И. Фридрих, Э. Ларош, Г. Оттен, Г. Кронассер, Э. Бенвенист, А. Камменхубер, Т. Гамкрелидзе, В. Иванов).

Гораздо большие трудности связаны по сей день с расшифровкой лувийских пиктограмм, так называемых хеттских иероглифов. Число имеющихся в нашем распоряжении памятников хеттского иероглифического письма невелико, но благодаря иероглифо-клинописным билингвам, таким, как печать царя Мурсилиса II, стало возможно прочтение некоторых рисуночных знаков. Установлено, кстати, что все имена правителей, идентификация которых послужила основой для расшифровки египетских иероглифов и аккадской клинописи, в лувийских пиктографических памятниках записаны только при помощи идеограмм.

Среди множества интереснейших открытий в Богазкёе особого внимания заслуживает небольшой архив, обнаруженный в 1956 г. в нижней части города и содержащий староассирийские тексты, уже известные по находкам Б. Грозного, раскопавшего в 1925 г. неподалеку от Кюль-тепе (Каниш, Неса) богатый архив. На основании того факта, что эти тексты составлены на староассирийском языке, возникла гипотеза, ставшая затем общим мнением, что в начале II тысячелетия до н. э. Каниш являлся ассирийской торговой колонией и что власть царей из Ашшура распространялась и на Анатолию. По этой же причине переход к исторической эпохе в этом регионе связывали с ассирийской колонизацией. Считалось также, что к хеттам клинопись пришла через ассирийцев^{65}.

Однако новейшие исследования, особенно находки в Хаттусе, внесли в этот вопрос существенные коррективы. Оказалось, что торговое поселение (карум) было тесно связано с тем городом, рядом с которым оно возникло. Находясь за пределами города, карум тем не менее подчинялся местной администрации и царю, чья резиденция была в городе.

Какова же была структура городских общин типа Капища? Их возглавляли князь (или княгиня) и «великие», в числе которых документы называют «начальника литейщиков бронзы», «начальника ткачей» и других «начальников» важнейших ремесел, развивавшихся внутри городской общины, а может быть, и во дворце. Не исключено, что некоторые ремесленные мастерские размещались за пределами города, на территории карума.

Хозяйственная жизнь карума, несомненно, имела своих «великих» — начальников складов, рынка, караванов, переводчиков — т. е. людей, руководивших торговой деятельностью. Однако эти люди, возможно, не были жителями карума. Маловероятно, чтобы кто-нибудь из купцов-чужеземцев мог участвовать в самоуправлении гражданской общины, каковой являлся город Каниш.

Контакты карума с городом исчерпывались выплатой пошлины, предоставлением дворцу первенства в закупке ввозившихся товаров и улаживанием возникавших при этом конфликтов. В качестве посредника во всех этих делах выступала местная купеческая организация, называвшаяся, как и поселок, карум (пристань) и представлявшая собой орган самоуправления жителей торгового поселка.

Археологические исследования показали, что города Анатолии начали развиваться задолго до того, как поблизости от них стали появляться торговые колонии. Вполне вероятно, что основать карум можно было только с разрешения местного правителя, который за это получал часть доходов от торговли. Зато в случае нужды он помогал купцам силой оружия.

Поразительные результаты дало изучение ономастики. Оказалось, что население карума Каниша было чрезвычайно разнородно. В северной части жили в основном ассирийцы и амореи, т. е. пришельцы из северных районов Месопотамии и Сирии. Южную часть населяли анатолийцы. Хеттские имена здесь существенно преобладали над лувийскими (в соотношении 133:30). Интересно сопоставить также характер построек. Если в северной части карума строились небольшие дома, то в южной возводились большие, иногда двухэтажные здания. Северная часть развивалась под сильным влиянием купцов из Ашшура, хотя ассирийцы не составляли там большинства.

Все жители карума Каниша, как и местные правители, писали на староассирийском диалекте аккадского языка. Ассирийские купцы в XX в. до н. э. на территории Анатолии были, по-видимому, единственной демографической группой, имевшей собственную письменность. Письменность была необходима для ведения сложнейших торговых операций, осуществлявшихся в торговых поселениях. О разнообразии этих операций свидетельствуют всевозможные документы — долговые расписки, пометки о выплате долга, замысловатые договоры о кредите, заключавшиеся между группами купцов. и т. п. Благодаря судебным протоколам мы можем представить, каковы были отношения между карумом и дворцом.

Исходя из всего сказанного, можно полагать, что карумы возникли как торговые поселения и что их деятельность была выгодна не только купцам, но и правителям городов.

В настоящее время известны названия десяти торговых колоний типа карума Каниша, но кроме него идентифицировать удалось только два. Это Амкува (Алишар-Хююк) и Хаттуса. В общей сложности в торговле участвовало около 120 городов и поселений Анатолии. В текстах часто упоминаются различные пастушеские племена: возможно, благодаря им некоторые торговые поселения, особенно в северных районах, становились относительно независимыми от местных правителей, хотя и платили дань купеческому городу Канишу. Каниш был главным транзитным пунктом в торговле медью. Здесь формировались большие караваны[37], а на складах в ожидании отправки хранились товары. Существовавшее мнение о гегемонии Ашшура на анатолийской территории полностью опровергается, ибо ввозной пошлиной в Канише облагалось только олово, один из. основных предметов торговли ашшурских купцов^{66}.

Установив торговую монополию, карум Каниша подчинил себе таким образом остальные торговые центры, Так же поступил Аниттас из Куссары. В годы, предшествовавшие захвату власти Аниттасом, в Анатолии существовало несколько городов, общественное устройство которых позволяет квалифицировать их как древнейшие политические образования типа городов-государств. Отношения между ними были не всегда дружественными, что, вероятно, и дало возможность Питханасу (конец XIX в. до н. э.), а позднее Аниттасу объединить под своей властью часть Анатолии. Хеттский документ, который дошел до нас в позднейшей копии XIV в. до н. э., сообщает, что несколько городов, в том числе Неса и Хаттуса, были захвачены и разрушены. Хотя завоеватель под угрозой проклятия запретил отстраивать Хаттусу, город в начале XVII в. до н. э. был не только восстановлен, но и превращен в царскую резиденцию. Возможно, Питханас и более поздний царь Лабарнас принадлежали к двум различным этническим; группам. Это, правда, пока не подтверждено материалами источников, но данные археологии представляются бесспорными. Археологические исследования показали, что все идентифицированные торговые пункты были разрушены, а староассирийский язык вышел из употребления. Судить о причинах этого мы не можем из-за отсутствия памятников письменности. Чужеземное нашествие, по-видимому, следует исключить, поскольку до сих пор не обнаружено следов внезапного исчезновения местных культур. Таким образом, период, предшествовавший возникновению старохеттской монархии, пока еще ждет своего изучения.

Создатель Старохеттского государства Хаттусилис I (около 1650 г. до н. э.) является первым правителем, деятельность которого получила отражение в разных хеттских текстах. Прежде всего следует упомянуть о двуязычной аккадско-хеттской надписи, которая сообщает о военных походах этого царя. В ней говорится, что Хаттусилис с переменным успехом совершал набеги на юго-восточные районы, перешел горы Тавра и ненадолго захватил царскую резиденцию Алалах.

Очевидно, в этот период произошло первое столкновение хеттов с хурритами. Во-первых, Алалах был сильно хурритизирован, а во-вторых, текст сообщает об осаде войском Хаттусилиса хурритского государства Уршу, поддержанного войском Ямхада. Попытки части анатолийских правителей, воспользовавшись неблагоприятным внешнеполитическим положением Хаттусилиса, освободиться от его гегемонии не увенчались успехом.

В надписях Хаттусилиса впервые появляется такая форма исторического повествования, когда в центре внимания находится личность царя и его деятельность. Царь относится к богам с должным почтением и жертвует нм часть военной добычи, но победу над врагом он одерживает самостоятельно, силой своего оружия, без помощи и поддержки богов. Подобное отношение к богам было чуждо шумерским, аккадским и аморейским правителям, не встречается оно и в надписях египетских и ассирийских царей.

Таким образом, если мы захотим найти в каком-либо из государств древнего Востока зачатки «историографии», нам следует обратиться к Анналам хеттских царей. Правители периода Новохеттского царства нередко именовали себя «любимцами» бога, подчеркивая, что боги вручили им власть, однако мы напрасно бы искали в надписях этого периода упоминания о воле бога, определившей деятельность царя.

Анналы хеттских царей имеют для нас тем большую ценность, что в них отсутствует элемент иррационального. Этим они выгодно отличаются от надписей других ближневосточных правителей. Хеттские тексты часто сообщают о заговорах и дворцовых переворотах, о военных поражениях и прочих событиях, которые, как правило, не отражались в официальных документах других народов. При этом в них всегда реально оцениваются причины неудач. Так, например, текст, повествующий о длительной осаде Уршу, определенно указывает на упущения хеттских военачальников.

Таким образом, надписи хеттских царей отражают иной образ мыслей, чем надписи других правителей древнего Востока. Хотя этот вопрос пока никем специально не изучался, можно предположить, что определяющими факторами здесь были географические условия и особенности Хеттского государства.

Можно, конечно, сказать, что Египетское царство тоже возникло в результате завоевания. Но эта аналогия ничего не прояснит, поскольку природные условия были совершенно различны, а кроме того, неодинаков был уровень социального развития обоих народов. Это нашло свое отражение в религиозных представлениях и, главное, в отношении людей к созданным ими богам.

Природные богатства, особенно металлы (медь, серебро, свинец, золото), и благоприятные почвенно-климатические условия Анатолии способствовали возникновению верований, в которых страх перед богами играл меньшую роль. Рациональный характер религиозных представлений жителей Анатолии ярко выступает, например, в молитвах о дожде, обращенных к богу бури. В старохеттском пантеоне этот бог и богиня солнца Вурусему составляли главную пару божеств, восходивших, между прочим, к хаттским религиозным представлениям. В молитвах к богу напоминалось, что послать на землю дождь в его же собственных интересах, поскольку в случае засухи люди не смогут выпекать, для него жертвенных хлебов.

Большое значение в формировании подобного отношения людей к богам имел тот факт, что жители Анатолии обращались к ним непосредственно. Ритуальные обряды совершались чаще всего на открытом воздухе — у подножия скал, в рощах и тому подобных местах. Иногда возносили молитвы к статуе божества, которая, по-видимому, стояла под открытым небом. Это были очень древние обычаи, вышедшие еще из дохеттских времен, но сохранившиеся во многом даже в период Новохеттского царства. Общий характер культа определил и индивидуальные молитвы, выражавшие мысль молившегося. С одной такой молитвой мы уже познакомились. Взывая к милосердию бога, человек обещал взамен принести подарок. Прославляя в молитвах богов, хетты никогда не упускали случая подчеркнуть свои заслуги. Им было чуждо сознание своей ничтожности. Они ждали от богов справедливой оценки своих заслуг и соответствующего этому воздаяния.

Однако в середине II тысячелетия до н. э. произошли серьезные перемены, обусловленные, с одной стороны, близкими контактами с хурритами, а с другой — влиянием месопотамских верований, которые проникали к хеттам через посредство хурритов либо в результате непосредственных хетто-вавилонских контактов. В это время получили распространение всевозможные гадания, магические действия и т. п.; обряды усложнились, а их отправление стало поручаться специальному культовому персоналу. Доступ к статуе бога превратился в привилегию чрезвычайно узкого круга лиц.

Как и другие ближневосточные правители, хеттские цари были носителями тройной власти: административной, военной и религиозной. Уже древнейшие письменные памятники говорят о том, что царь заботился о культе. Аниттас и Хаттусилис I щедро одаривали богов и строили для них святилища. К этому времени относятся сообщения о «священных городах» — Аринне, Ципланде и других, следы которых пока не найдены.

Широко распространено мнение, будто власть в Хетт-ском государстве носила теократический характер. Однако доступный нам материал не позволяет принять эту точку зрения. Источники, наоборот, свидетельствуют о зависимости храма от царя. Хеттские храмы не были хозяйственными единицами, как месопотамские или египетские. Мы чаще всего узнаем о спорадических или регулярных дарах в виде скота, продуктов земледелия, ценностей или людей, о периодической передаче храмам части натурального налога, поступавшего во дворец. Этим можно объяснить тот факт, что при храмах имелись хранилища и сокровищницы, а также некоторое количество работников, занимавшихся, например, выпасом или убоем скота. Обо всем этом сообщает упомянутая выше билингва Хаттусилиса I, а также более поздние документы. Данных о наличии у храмов в этот период земельной собственности или о какой-либо производственной деятельности в них мы не имеем. Этим, видимо, объясняется и то, что до сих пор не найдено ни одного храмового архива[38].

Подводя итоги, можно сказать, что положение храмов определялось своеобразным отношением хеттов к богам. Они были послушны богам, почитали их, но при этом старались оказывать на них воздействие. Обычай обожествления здравствующего правителя был им еще чужд. Очевидно, рационализм древнехеттских верований не согласовывался с представлением о боге-царе. Лишь в период Нового царства начинается посмертное обожествление царей.

В каких отношениях с богами находились раннехеттские цари-узурпаторы? Ведь большинство их богов принадлежало к пантеонам побежденных народов. Месопотамские правители в таких случаях обычно прибегали к помощи бога, утверждая, что действовали по его повелению. Что же касается ранне- и старохеттских царей, то факты установления ими гегемонии они объясняли исключительно реальным военным перевесом. После первых побед и завоевания новых территорий Аниттас принял титул «великого царя». Его примеру последовали Хаттусилис I и другие старохеттские правители. Для сравнения напомним, что в Египте первыми носителями этого титула были Аменхотеп III и Аменхотеп IV (Эхнатон) на рубеже XV и XIV вв. до н. э., а в Месопотамии Ашшурубаллит I (середина XIV в. до н. э.).

Но именно в Хеттском государстве «величие» царя в тот период представляется сомнительным. Его власть в значительной степени ограничивал панкус — совет старейшин, который, очевидно, восходит к старинному собранию, объединявшему всех мужчин, способных носить оружие. Со временем совет старейшин все более откровенно превращался в совет богатых людей. Его значение определялось тем, что он утверждал престолонаследника, назначенного правящим царем. С течением времени роль совета постепенно сужалась, по крайней мере так было в центральной части Хеттского государства. Этот процесс занял несколько столетий, на протяжении которых складывался царский административный аппарат; к нему переходили функции, первоначально принадлежавшие панкусу. В середине II тысячелетия до н. э. роль панкуса свелась к малосущественным культовым судебным функциям. Лишь в пограничных районах административная власть по-прежнему находилась в руках советов старейшин общин. Но и здесь они подчинялись приказам царя.

Таким образом, царская титулатура в момент ее возникновения не отражала фактического положения дел. Вместе с тем она носила вполне светский характер, в ней не было, например, такого эпитета, как «любимец богов», появившегося лишь в период Новохеттского царства. По-видимому, это не было случайностью.

Хеттское царство сложилось в результате завоевания множества племен с различными культурными традициями. Уровень социально-экономического развития побежденных решительно превосходил уровень развития хеттов. На какую бы точку зрения мы ни встали — будем ли считать, что создателями первых государств в Анатолии были хетты или что Аниттас и его род принадлежали народу Хатти, — и в том и в другом случае при выборе верховного божества (бога-покровителя царской власти) должны были возникнуть непреодолимые трудности. И еще один момент: изучение более поздних этапов развития хеттской религии приводит к мысли, что названные племена отводили богам лишь служебную роль, поэтому принятие нейтральной, хотя и несколько претенциозной, царской титулатуры, являлось вполне удовлетворительным решением, имевшим важное политическое значение.

До нас дошел свод «Хеттских законов» в копии XIII в. до н. э., который позволяет судить не только о характере государственной власти, но и о хеттском обществе первой половины II тысячелетия до н. э. Практически это единственный источник, дающий представление об имущественных отношениях того периода, тем более что до настоящего времени не удалось обнаружить документов частной юридической практики. «Хеттские законы» большое внимание уделяли условиям заключения сделок. Однако контракты, записывавшиеся, по всей вероятности, на недолговечном материале, например на деревянных табличках, не сохранились. Это предположение подтверждается частым упоминанием о «писце деревянных табличек».

Согласно «Хеттским законам», существовало два вида земельной собственности — сельской общины и царская. В связи с этим часто цитируется фрагмент текста времени Хаттусилиса III, в котором говорится: «Страна принадлежит Богу бури. Небо и земля, а также люди принадлежат Богу бури. Он сделал Лабарнаса, царя, своим наместником и дал ему всю страну хеттов». Этот текст обычно приводят для подтверждения идеи о теократическом характере царской власти; к тому же он, как полагают, свидетельствует о верховных имущественных правах царя. Не следует, однако, забывать, что это лишь литературный документ, возникший на фоне абсолютистской власти царей Новохеттского царства, и что на его основе не могут быть объяснены отношения, существовавшие за триста лет до его создания.

В Старохеттском царстве сельская община состояла из свободных земледельцев. Основной социально-экономической единицей была семейная община, владевшая определенным земельным участком, передававшимся по наследству. Семейная община платила соответствующие размеру этого участка подати и несла обязательную воинскую повинность. Все это четко изложено в «Хеттских законах». Кроме того, в них указано, что вне общин находились служебные наделы царских чиновников. Существовали также хозяйства царя и членов его семьи, в которых — как можно прочесть в письме хеттского царя правителю Угарита — трудились «рабы рабов царя». Подлинных рабов, т. е. пленных и должников, среди них, очевидно, было немного; большинство составляли выходцы из общин.

Если «Хеттские законы» позволяют реконструировать структуру старохеттского общества, то «Указ» Телепинуса дает возможность проследить отдельные этапы роста могущества государства: Мурсилис I (около 1600 г. до н. э.), преемник Хаттусилиса I, завоевал столицу Ямхада Халеб, а затем разрушил Вавилон (1595 г. до н. э.).

Указ содержит также богатый материал, указывающий на чрезвычайно сложную обстановку в правящей верхушке. Члены царской семьи и прочие сановники каждый раз пользовались отсутствием царя, чтобы захватить власть. Создается впечатление, что это обстоятельство, а также рост могущества государства Митанни не дали возможности царю воспользоваться плодами своих военных побед. В результате старохеттские цари на протяжении полутораста лет оставались в стороне от значительных международных событий.

Если учесть необычайную сложность политико-этнической обстановки в Месопотамии начала II тысячелетия до н. э., то покажется поразительным огромный скачок, который проделало Вавилонское царство после того, как в 1792 г. до н. э. к власти пришел Хаммурапи. Это государство включало немногим больше десятка городов (Сиппар, Киш, Дильбат, Казаллу и др.), расположившихся в радиусе около 80 км вокруг царской резиденции — Вавилона. Таким образом, территория, на которую распространялась власть молодого царя, была невелика. Значительно более могущественным в этом регионе было государство Ларса, где с 1822 г. до н. э. царствовал Рим-Син; Северная Месопотамия в это время находилась под властью искушенного политика Шамши-Адада I. Едва ли Хаммурапи в первые годы своего царствования мог проводить самостоятельную политику.

Часть переписки из Мари свидетельствует о тесных связях между Хаммурапи и Шамши-Ададом. Из нее мы, например, узнаем про обещание выдавать вавилонских беженцев, оказавшихся на территории Мари; Хаммурапи, в свою очередь, гарантировал безопасность ассирийскому каравану. И если в датировочных формулах Хаммурапи, созданных с 12-го по 29-й год его царствования, мы читаем о его победах над Уруком и Рапикумом, то речь идет скорее всего о мероприятиях, санкционированных Шамши-Ададом, либо о тех, что осуществлялись после предварительной с ним договоренности и при его поддержке. Урук и Иссин находились под властью Рим-Сина из Ларсы, Мальгум и Рапикум — в сфере влияния Эшнуны. А поскольку Ларса и Эшнуна в то время достигли вершины своего могущества, кажется невероятным, чтобы Хаммурапи отважился вступить с ними в борьбу, не заручившись поддержкой и помощью Ашшура.

События, последовавшие после смерти Шамши-Ада-да I, в значительной степени это подтверждают. Лишившись сильного союзника, Хаммурапи на протяжении последующих 18 лет своего царствования лавировал между тремя великими правителями того времени: Рим-Сином, Ибаль-пи-Элем из Эшнуны и Зимри-Лимом из Мари, который пользовался поддержкой могущественного Ярим-Лима II из Ямхада.

Датировочные формулы Хаммурапи сообщают только о мероприятиях внутри страны — о строительстве городских стен и каналов, о создании и восстановлении статуй вавилонских богов, о сооружении статуи «царя справедливости» и т. п. Эти сообщения не случайны. Они, по всей вероятности, точно отражают политическую обстановку тех лет. Хаммурапи тогда не только не одержал ни одной серьезной военной победы, но и скорее всего понес кое-какие потери. Однако в последующие годы города Мальгум и Рапикум вновь упоминаются в числе его завоеваний.

Все это, по-видимому, свидетельствует о том, что в тот период отдельные государства вообще не имели возможности вести самостоятельную завоевательную политику. Сложная система тайных или открытых политических соглашений, взаимные обещания военной помощи, разветвленная шпионская сеть — таковы характерные признаки двадцатилетия, наступившего после смерти Шамши-Адада I, когда Зимри-Лим, вернув себе трон в Мари, приобрел некоторое превосходство. Однако было бы преувеличением утверждать, будто Мари в тот период было могущественной державой. В те времена мощь любого из государств зависела от того, какими союзниками ему удалось заручиться и насколько прочными окажутся эти союзы. Все решала не столько военная сила государств-сателлитов или племен-союзников, сколько постоянно изменяющаяся политическая обстановка Месопотамии.

Государство Мари в то время находилось в надежном союзе с Ямхадом, и в этом заключалась его сила, что хорошо понимал автор известного и широко цитируемого в различных трудах письма к Зимри-Лиму. В нем говорилось: «Нет царя, который бы сам по себе был сильнейшим. Десять или пятнадцать царей идут за Хаммурапи, мужем из Вавилона. Столько же идет за Рим-Сином, мужем из Ларсы, столько же — за Ибаль-пи-Элем из Эшнуны, столько же — за Аму-пи-Элем из Катны, и двадцать идет за Ямри-Лимом из Ям-хада».

Подобным образом рассуждал и Хаммурапи, заручившийся дружбой с правителем государства Мари. Речь шла, с одной стороны, о том, чтобы обезопасить северо-западные границы государства, где проходил важный для него торговый путь. С другой стороны, как показывает переписка из Мари, Хаммурапи неоднократно получал военную помощь государства Мари и благодаря его посредничеству — Ямхада. Войсками этими он пользовался, как правило, лишь для демонстрации своей силы перед Ларсой, Эшнуной и дружественным ей Эламом. Из датировочных формул явствует, что в эти годы дело не доходило до военных столкновений, хотя конфликт постепенно назревал, вынуждая противников находиться в постоянной боевой готовности. Это вызывало недовольство союзников Хаммурапи. В связи с тем, что обстановка на юго-восточных границах все более осложнялась, Хаммурапи, нарушая соглашения, медлил с возвращением наемных войск в Мари и Ямхад. Правители этих государств напряженно следили за ходом событий, поскольку Хаммурапи был для них столь же важным союзником, как и они для него. Вавилонские войска не раз поддерживали Зимри-Лима в его бесконечных стычках с пастушескими племенами.

Так сложился тройственный союз (Вавилон, Мари, Ямхад), который, по всей видимости, был особенно выгоден Хаммурапи. Транспортировка войск из Мари вниз по Евфрату представляла значительно меньше трудностей, чем передвижение в обратном направлении — из Вавилона вверх по реке. Это обстоятельство Хаммурапи неоднократно использовал в качестве предлога, чтобы нарушить свои обещания по отношению к союзникам. Позднее в письмах Зимри-Лиму он ссылался на неблагоприятные условия судоходства, помешавшие ему своевременно выслать наемные войска. В другом случае чрезмерный подъем уровня воды в Евфрате не позволил ему выслать в Мари обещанные отряды вавилонских воинов. Все это были, конечно, лишь отговорки. На самом же деле из-за сложной политической обстановки и непрочного положения Хаммурапи среди его конкурентов на юге Месопотамии каждый воинский отряд был для него на вес золота, потому что именно он мог решить исход борьбы.

Соотношение сил изменилось лишь во второй половине правления Хаммурапи (30-й год царствования считается переломным). Подстрекаемый Зимри-Лимом из Мари и, возможно, при его активном участии, Хаммурапи выступил против коалиции Элама, Субарту и Эшнуиы. Он нанес своим противникам решительный удар, Эшнуна была разрушена и навсегда вышла из политической игры.

С этого времени Хаммурапи приступил к последовательной реализации давно вынашивавшихся им планов подчинения всей Южной Месопотамии. На 31-м году царствования он выступил против могущественного соседа Рим-Сина и захватил не только Ларсу, но и страну Ямутбал, входившую в состав Элама. После этого пришел черед его недавнего союзника Зимри-Лима. Подробности этих событий неизвестны, о них лишь вскользь упоминают датировочные формулы. На 33-м году царствования Хаммурапи подчинил своей власти государство Мари, а два года спустя были разрушены его» городские стены. Мы ничего не знаем о судьбе правителя Мари и его двора, поскольку все местные источники умолкли навсегда.

В те же годы Хаммурапи вел войну с городом-государством Ашшур. В какой мере ему удалось подчинить его себе, трудно сказать. Упоминание в прологе к Законам Хаммурапи о том, что этот царь позаботился об ассирийских городах (Ашшуре и Ниневии), не дает достаточных оснований считать, что эти города были им завоеваны.

Во всяком случае, на 35-м году царствования Хаммурапи объединил под своей властью большую часть Южной и Центральной Месопотамии. Победы Хаммурапи, без сомнения, были подготовлены событиями того периода в истории Вавилона, когда это государство уже приобрело независимость и пользовалось поддержкой своих союзников, но еще не играло важной политической роли. Сохранять в тех условиях независимость было делом чрезвычайно нелегким, приходилось не только маневрировать и идти на всякого рода политические уловки, но и проводить организационно-хозяйственные мероприятия. Царь вынужден был считаться с аристократической верхушкой гражданских общин, с купцами, жрецами, богатства которых превышали средства дворца.

Вместе с тем для представителей названных социальных групп все более очевидной становилась необходимость подчинения воле сильной и обладавшей политическим чутьем личности. Такой личностью был царь, сумевший организовать оборону границ государства и упрочить его внешнеполитическое положение. Правящая верхушка должна была считаться также с ростом авторитета царя в области хозяйства. Косвенную информацию об этом содержат датировочные формулы, которые как о важнейших событиях 9-го, 19-го и 23-го годов царствования Хаммурапи сообщают о строительстве каналов, при помощи которых, по-видимому, предполагалось обводнить пустоши, чтобы затем заселить их и таким образом укрепить экономическую базу царской власти. Однако наибольшее значение имел, несомненно, захват новых территорий, и особенно завоевание Ларсы, где Рим-Син на протяжении многих лет успешно осуществлял политику ограничения частной хозяйственной инициативы. Заняв территорию государства Иссин, Рим-Син и там начал ставить препоны неконтролируемому обороту частной земельной собственности. Единственным способом обогащения для частных лиц была аренда земельных участков. После захвата Хаммурапи государства Ларса в Вавилонии начали распространяться такие же порядки^{67}.

Вполне вероятно, что на политику Хаммурапи повлиял не столько пример Рим-Сина, сколько хорошо организованная система дворцовых земельных владений, полученная вавилонским царем после победы над Рим-Сином. Суть системы заключалась в том, что небольшие участки земли обрабатывались царскими людьми. Она и образовала ту основу, на которой укрепилось единовластие Хаммурапи. К этому он и стремился чуть ли не с первых шагов своего правления.

Как сообщают датировочные формулы, Хаммурапи на 2-м году своего царствования установил «справедливость в стране». Имеется в виду тот факт, что он аннулировал долговые обязательства. Подобные реформы известны со времен Уруинимгины. Переоценивать их значение не следует, поскольку ни одна из них, в том числе реформа Хаммурапи, не запрещала ростовщичества. В результате этого вскоре после «установления справедливости» крестьяне вновь оказались в долговой кабале. В поисках выхода царь, очевидно на 9-м году царствования, приказал начать строительство канала. На обводненных царских залежных землях должны были селиться обнищавшие крестьяне. Таким образом (впервые за двести лет истории), царь обеспечил пристанище (иногда принудительное) и дал возможность прокормиться всем, кто утратил статус крестьян и членов гражданской общины.

Это мероприятие чрезвычайно укрепило положение царя в государстве. Пауперизованные крестьяне, составлявшие на протяжении двух столетий резерв рабочей силы для частных землевладельцев, с этого времени могли обеспечить себе существование лишь работой на царских землях. Поскольку проблема рабочей силы во все времена древней истории имела первостепенное значение, реформой Хаммурапи был нанесен серьезный удар по частному хозяйственному сектору. Хотя в начале царствования Хаммурапи возможность расселения бедняков на царских землях была ограничена, события развивались именно в этом направлении, что в конечном счете привело к установлению царского контроля во всех сферах экономической жизни.

Одновременно началась эволюция социальной группы, чрезвычайно разнородной с точки зрения имущественного положения и места в социальной иерархии — так называемых царских людей. Эту категорию, существовавшую уже в III тысячелетии до н. э., но без наименования, первоначально составляли пауперизованные крестьяне. Позднее она пополнилась за счет представителей других социальных групп и образовала новый слой. Всех их объединяла служба царю (в хозяйстве, администрации или войске) и общее название — «мушкенум»^{68}.

Особенно много сведений относительно неоднородности этой группы содержится в Законах Хаммурапи. В прологе к Законам перечислены завоеванные царем города и государства. Исходя из этого перечня, можно предположить, что Законы были записаны не ранее чем на 37-м году царствования. А скорее всего это произошло лишь на 40-м году. Совершенно очевидно, что этот величайший из всех до сих пор известных памятников права древнего Востока не мог возникнуть за короткий срок и что работа над ним была начата значительно раньше, точно так же как структура общества, нашедшая свое отражение в этих законах, явилась результатом длительного развития, определявшегося экономическими и политическими условиями.

Собственность дворца, благодаря которой могли существовать «царские люди» или по крайней мере та группа, которая не имела иных средств к существованию, в начале царствования Хаммурапи была невелика. Невелико было и его государство, но хозяйство городских и сельских общин находилось в полном порядке. Политическая обстановка начала XVIII в. до н. э. не благоприятствовала завоеваниям, и «царских людей», получавших земельные наделы взамен за службу царю, главным образом в войске, насчитывалось немного. Что же касается увеличения ареала царских земель, то это было возможно только за счет расширения ирригационных систем.

Наряду с описанной выше группой существовала, по-видимому, еще одна категория «царских людей», к которой принадлежали военачальники, служащие царской администрации, купцы, имевшие собственные успешно развивавшиеся хозяйства и более или менее добровольно попадавшие на царскую службу. Весьма вероятно, что на том этапе развития Вавилонского царства они, оставаясь членами своих общин, не требовали от царя ничего, кроме защиты имущества, гарантии сохранности своего гражданского участка.

И наконец, среди «царских людей» имелась группа лиц, непосредственно обслуживавших дворец, — дворцовая челядь, различного рода ремесленники, служащие царской канцелярии, музыканты и другие люди, трудившиеся за паек, преимущественно рабы.

Категории «царских людей», права и обязанности которых четко определены в Законах Хаммурапи, сформировались задолго до их записи. Законы Хаммурапи традиционно рассматриваются как памятник, отразивший структуру и правовые нормы всего старовавилонского общества в целом. В последние годы исследователи, правда, начали задумываться о правомерности подобного суждения. Документы юридической практики, обнаруженные в различных частях государства Хаммурапи, свидетельствуют о том, что сфера приложения его Законов была не столь широка, как полагали прежде. Взять хотя бы максимальный размер роста по займам. Законы Хаммурапи устанавливают 20 процентов для серебра и 33 и одну треть процента для ячменя. Однако на практике при заключении сделок обязательные, казалось бы, законы соблюдались редко и рост по займам определялся «по правилам, установленным в храме бога Шамаша» (главном святилище бога закона и справедливости в Сиппаре), или «в соответствии с местным обычаем»[39].

На основании одного примера мы, естественно, не можем делать широких обобщений, однако несомненно, что традиционное «устное право» общин, по крайней мере в этой части, сохраняло прежнее значение. Нормы обычного права отражали уровень социального развития общества. А этот уровень не был одинаков во всех частях государства Хаммурапи. Так, на восточных и северных окраинах Вавилонии на протяжении столетий хозяйничали пастушеские племена; в самой Вавилонии общества, населявшие развитые городские центры, отличались от жителей селений и городов, подчинявшихся крупным городским центрам. Если в городах наряду с хозяйствами простых жителей существовали и хозяйства храма или дворца (сложная структура), то в прочих населенных пунктах наблюдалась более простая структура: в них развивалась какая-либо одна форма хозяйства — либо общины, либо дворца. Соответственно менее сложными были и социально-экономические процессы в поселениях сельского и городского типа по сравнению с городскими административными центрами.

Таким образом, социальная жизнь того времени была более разнообразной, чем это можно было бы себе представить на основании Законов Хаммурапи. Эти Законы не могли получить распространения на всей территории государства, поскольку в некоторых его частях общество еще не созрело для принятия устанавливаемых ими норм. Законы Хаммурапи, без сомнения, свидетельствуют о наличии в обществе имущественного и социального расслоения, а также о том, что личное имущество человека и его семьи находилось под защитой закона. Кары за преступления были необычайно суровы и зависели от социального положения преступившего закон.

Законы Хаммурапи определяют структуру общества, состоявшего из трех сословий, различавшихся по своим правам и обязанностям: авилум, мушкенум и вардум — свободный общинник, царский человек и раб. Однако в Законах обойдена вниманием весьма своеобразная социальная группа — «хапиру», получившая развитие именно в Старовавилонский период. Лишенные (чаще всего из-за долгов) средств к существованию и утратившие связь с общиной и семьей, эти люди искали возможности прожить в чужих краях, нередко занимаясь грабежом и разбоем^{69}. Во II тысячелетии до н. э. хапиру встречаются на всем Ближнем Востоке, представляя для властей и населения серьезную проблему. О них сообщают документы, но нет упоминаний в Законах. Не затронуты и другие важные проблемы, такие, как храм, жреческие должности и доходы от них; ничего не говорится о так называемом «монастыре» и его правовом положении. Это тем более странно, что «монастыри» были мощными хозяйственными организациями, игравшими не последнюю роль в экономике Вавилонии. Многочисленные надписи старовавилонских царей свидетельствуют о постоянном стремлении развивать эти «монастыри», в которых жили девушки из высших социальных слоев, в том числе из царской семьи. «Монастыри» существовали во многих городах — Кише, Ниппуре, Диль-бате, Вавилоне, Терке, Сиппаре. В Законах упоминается особая группа жриц, жительниц «монастыря», но о правовом положении их в Законах говорится только в связи с их принадлежностью к состоятельным семьям и связанными с этим имущественными правами. По-видимому, существовал различный подход к тому или иному общественному институту, с одной стороны, и к людям, которые в нем трудились или жили, — с другой[40].

В Сиппаре имелся еще один институт, деятельность которого не отражена в Законах. Это — карум, торговая организация типа анатолийских международных торговых колоний, руководствовавшаяся, подобно анатолийским торговым поселениям (также карумы), собственными законами и подчинявшаяся совету старейшин города Сиппар^{70}.

Эти примеры подтверждают давно установившееся мнение о казуистическом характере Законов Хаммурапи, в которые включены лишь спорные случаи, рассматривавшиеся царем или его чиновниками^{71}. В Законах не отражены ни структура вавилонского общества, ни сложный характер его экономики. Нельзя видеть в старовавилонском обществе лишь свободных, рабов и так называемое среднее сословие — мушкенум; структура его была значительно сложнее.

Возможно, такое деление существовало лишь среди «царских людей», которые к концу царствования Хаммурапи, как правило, получали за свою службу участки на царской земле.

В Законах почти совсем не упоминаются города, занимавшие особое место в структуре Вавилонского государства, в которых правосудие вершили органы самоуправления. Об экономике этих городов и об их жителях рассказывают различные документы, в основном богатые частные архивы. Особенно интересен материал из архива в Уре, сообщающий о разделе имущества между членами семьи. Речь, разумеется, идет не о бедняках — архивы создавались обычно в тех случаях, когда этого требовала хозяйственная деятельность. Существенной принадлежностью всякого частного имущества того времени было некоторое количество инвентаря из меди или серебра, а также металла в виде слитков (лома). В четырех документах (из десяти, имеющихся в нашем распоряжении) фигурируют рабы (от двух до двадцати двух)^{72}.

Частные документы из других городов Вавилонии говорят о существовании в тот период товарно-денежных отношений. Однако роль рабов в производстве была сравнительно невелика. В какой степени частная хозяйственная деятельность была связана с дворцом и теми или иными отраслями его хозяйства, определить трудно. Самые богатые люди, как правило, занимали высокие посты в государственной организации и с одинаковым успехом действовали в интересах как дворца, так и в своих собственных.

Хотя Вавилония в последние годы царствования Хаммурапи достигла больших успехов в своем развитии, абсолютная и всеобъемлющая власть этого царя, вникавшего во все без исключения стороны жизни, вмешивавшегося в мельчайшие детали управления, не предвещала ничего хорошего. Благодаря широко развернутой пропаганде и особенно поддержке войска ему удалось сохранить единство страны, но после его смерти сразу начались сепаратистские выступления. Зачинщиками были города Южной Вавилонии. В Ларсе некий Рим-Син (II) поднял мятеж против сына Хаммурапи Самсуилуны. Мятеж жестоко подавили, а города разрушили, и они надолго опустели.

Документы конца XVIII в. до н. э., найденные в Ниппуре, упоминают царя Илимаилу. Это единственное подлинное свидетельство существования новой южновавилонской династии, которую позднейшая историография назвала I династией Приморья. Лишь в середине XVII в. до н. э. вавилонские правители на время вернули себе власть над Южной Вавилонией. Аммицадука (1646–1626) в своем «Эдикте» в числе городов Вавилонского царства называет Иссин, Ларсу и Мальгум.

Одновременно с развертыванием сепаратистского движения на юге страны возникла еще одна, значительно более серьезная опасность, связанная с племенами кашу, касситами, упоминавшимися в вавилонских текстах еще до Хаммурапи. Сначала это были единичные, не слишком многочисленные группы, селившиеся на землях, которые им предоставляли правители. Постепенно они переходили к оседлому образу жизни.

С середины XVIII в. до н. э. к Северной Вавилонии вплотную стали подходить новые, не столь мирно настроенные касситские племена. Это вынудило Самсуилуну начать строительство укреплений, которые были воздвигнуты на том месте, где некогда проходила оборонительная стена Шу-Суэна, защищавшая страну от амореев. Касситы отошли на север и осели на берегу Евфрата, в стране Хана, где основали собственную династию. По-видимому, это был союз племен, возглавлявшийся неким Гандашем, которого считают основателем династии. Консолидации этого союза способствовали близкое соседство, с одной стороны, с государством Ямхад и с мелкими хурритскими княжествами, а с другой — с воинственными племенами ханеев. Сто лет спустя касситы захватили Вавилонию.

Преемники Хаммурапи действовали в значительно более сложной обстановке, чем их великий предок в начале своего царствования. Не имея союзников, отрезанные с севера и юга от традиционных торговых путей, они правили страной, границы которой неуклонно сокращались. Благодаря тезаврации драгоценных металлов царь в течение еще какого-то времени, по-видимому, имел возможность вооружать свое войско, но с сокращением царских земельных угодий уменьшился и численный состав его войска.

Неудивительно поэтому, что, когда в 1595 г. до н. э. хеттский царь Мурсилис I, разрушив Халеб, дошел до Вавилона и превратил город в руины и пепелища, у последнего царя I вавилонской династии, Самсудитаны (1625–1595), не было сил сопротивляться. Мурсилису, однако, не удалось воспользоваться плодами своей победы: помешали хурриты. А вскоре судьба Вавилонии решилась: ее захватили касситы, господство которых длилось четыреста лет. Это были бурные, богатые международными событиями годы, однако Вавилония навсегда утратила свое былое могущество, и ее роль в истории того времени стала второстепенной.

Глава 8 Государство Митанни и Египет

На рубеже XVII и XVI вв. до н. э. в Верхней Месопотамии в чрезвычайно запутанной политической и этнической обстановке происходила интенсивная консолидация хурритов. Главной причиной перемен была резко возросшая потребность в меди, свинце и олове, к которым хурриты имели легкий доступ. Вавилония и Египет находились в гораздо худшем положении. Как ни щедро был одарен природой Египет, там отсутствовал один из важнейших видов сырья — олово, необходимое для производства бронзы, а также другие материалы и предметы роскоши, спрос на которые рос вместе с развитием общества.

Основные источники сырья находились в Анатолии, на Армянском нагорье и в Северной Сирии, Туда задолго до возникновения первых государственных организмов начали прокладывать дорогу искатели приключений. Соображения выгоды вначале, по всей вероятности, не играли существенной роли. Так что и неравномерное размещение природных ресурсов, и неодинаковый уровень развития обществ того времени были обнаружены случайно. Лишь значительно позднее обмен стал целью экспедиций, причем воин нередко заменял купца, а грабеж — регулярные торговые отношения.

Уже в III тысячелетии до н. э. в развитии государств Ближнего Востока проявились одинаковые тенденции. Поскольку на территориях, известных своими природными богатствами, обитали полукочевые племена, сырье приобреталось посредством обыкновенного грабежа. Немногочисленные городские центры, развивавшиеся в то время в Сирии, а возможно, и на территории Анатолии, не могли оказывать сопротивления военным экспедициям, предпринимавшимся теми или иными государствами, не располагавшими собственным сырьем.

Однако уже в начале II тысячелетия до н. э. положение изменилось — на Ближнем Востоке, в районах, богатых сырьем, и вдоль ведущих к ним путей стали складываться государства. Это были, как правило, города-государства, которые довольно быстро преобразовывались в более крупные государственные организмы, чаще всего на основе вассальных отношений. К этому времени стало ясно, что контроль над торговыми путями может принести большую выгоду; однако для овладения важнейшими путями по суше и рекам необходимо было иметь сильное войско. Вот почему повсеместно стала проявляться тяга к объединению. Это относится и к хурритам, представлявшим собой уже во времена Хаттусилиса I серьезную силу. Завоевание хурритского города-государства Уршу стоило хеттскому царю немалых усилий, тем более что Уршу, по-видимому, поддерживали другие хурритские города. Аккадский вариант надписи Хаттусилиса сообщает не о каком-либо одном городе-государстве, а о «странах Ханигальбат» (Митанни), с которыми этому царю пришлось воевать.

До тех пор пока к западу от Евфрата существовало могущественное государство Ямхад, а на юге — Вавилония, пока с востока угрожали касситы, а в Анатолии прочно сидели на троне хеттские цари, силы хурритов были разбросаны по отдельным городским центрам, нередко весьма отдаленным друг от друга.

Кто был основателем царства Митанни, до сих пор неизвестно. К тому времени, когда оно начало фигурировать в документах, государство Митанни уже представляло собой значительную политическую силу. Надпись на царской печати: «Шуттарна, сын Кирты, царь Маитанни» свидетельствует о том, что в середине XVI в. до н. э. существовало полностью сложившееся государство. Как далеко простиралась власть митаннийских царей, сказать трудно. Неизвестно также, насколько многочисленны были в то время хурритские государства и каковы были их отношения с Митаннийской династией.

Вследствие упадка Ямхада и Вавилона создалась исключительно благоприятная обстановка для усиления отдельных хурритских городов-государств. Огромное преимущество хурритов заключалось в том, что их основные населенные пункты располагались вблизи от источников сырья и неподалеку от важнейших торговых путей. При изменившейся политической обстановке они имели возможность сравнительно быстро приобрести влияние в Месопотамии и Северной Сирии.

Современная западная историография иногда связывает бурное развитие одного из хурритских государств (Митанни) с деятельностью индоиранских племен (ариев), уже раньше хорошо освоивших коневодство и строивших легкие боевые колесницы. Военные успехи государства Митанни действительно были связаны с широким использованием нового стратегического вооружения — легких боевых колесниц. Сейчас, однако, мы знаем, что боевые колесницы не были изобретением ариев. На Ближнем Востоке лошадей впрягали в боевые колесницы уже в III тысячелетии до н. э., а разводить их стали на обширных подгорных пастбищах Анатолии, Армянского нагорья и Ирана^{73} задолго до появления здесь ариев. Одомашнивание лошади и коневодство ни в коем случае не зависели от этнической принадлежности жителей этих мест, а были обусловлены природными особенностями региона. Подобно тому как некогда в определенных климато-географических условиях были приручены коза, овца, свинья и корова, так в указанных районах была одомашнена лошадь, потому что здесь она обитала в диком состоянии.

Не следует, однако, забывать, что военные успехи не могут определяться лишь наличием коневодства или применением боевых колесниц. Только широкое их использование, а также изобретение колеса со спицами создавало реальный перевес сил. В середине II тысячелетия до н. э. общества Юго-Западной Азии достигли достаточно высокого уровня развития, чтобы улучшить свое стратегическое вооружение. Скорее всего, колесо со спицами за несколько веков до появления Митаннийской династии изобрели хетты.

Прежние историки считали, что объединение хурритов в государство — это заслуга арийской аристократической верхушки. Они полагали, что об этом свидетельствуют так называемые «марьянну» — воины, происходившие из аристократических родов и составлявшие колесничные отряды. В настоящее время это утверждение опровергается, поскольку известно, что наряду с государством Митанни развивались многочисленные самостоятельные хурритские государства, более или менее тесно с ним связанные. Само слово «марьянну», по-видимому, принадлежит хурритскому языку, так же как большинство имен царей митаннийской династии. Вероятно, важнейший след, который оставили индоевропейцы в государстве Митанни, это культ трех богов: Митры, Варуны и Индры.

Встреча ариев с хурритами, по-видимому, произошла много раньше, чем принято считать. Среда, в которой оказались индоевропейцы, была преимущественно хурритской. Если в давние времена там и были группы, говорившие на древнеиндийском языке, то в годы наивысшего расцвета государства Митанни этот язык вышел из употребления, а индоевропейские элементы подверглись хурритскому влиянию. Поэтому мы не можем говорить об особой, «культуртрегерской» роли индоевропейцев, равно как не можем отрицать их роль в развитии хурритской цивилизации. Влияния эти, однако, надо датировать началом II тысячелетия до н. э., если не раньше.

Мы мало знаем об истории государства Митанни и на современном уровне знаний не можем даже реконструировать отдельные этапы его развития. От Митанни почти не осталось письменных памятников, а данные о нем в египетских, хеттских и аккадских источниках чрезвычайно скудны. Известно, что в тот период, когда Тутмос I (около 1500 г. до н. э.) дошел до Евфрата, Митанни уже завоевало достаточно прочные позиции в Сирии. Между двумя этими государствами существовали вассальные отношения, которые, по-видимому, не были слишком обременительны для местных сирийских князьков. Во всяком случае, сведений о центробежных тенденциях в митаннийской сфере влияния в Сирии нет. Напротив, существует много доказательств лояльности сирийской знати по отношению к центральной власти. Возможно, это было результатом гибкой политики митаннийских царей по отношению к вассалам.

Любопытно проследить, как вернуло себе «независимость» государство Алалах. Один из первых митанний-ских царей, Парраттарна, активно поддержал Идри-Ми в его борьбе за престол. В благодарность за это Идри-Ми отказался от своих притязаний на Халеб, давнюю резиденцию царей Ямхада. Таким образом митаннийский царь приобрел верного союзника, ставшего опорой его власти в северо-западных частях государства, а также укрепился в Халебе, что дало ему возможность контролировать сирийскую торговлю.

Внук Парраттарны, Сауссадаттар, которого, вне всякого сомнения, следует признать наиболее выдающимся из всех митаннийских царей, захватил и разграбил Ашшур.

Влияние государства Митанни в то время распространялось от Аррапхи, расположенной к востоку от Тигра, до Алалаха на реке Оронт. Резиденция Сауссадаттара находилась в городе Вашшуккане в долине реки Хабур. Следы этого города пока не обнаружены» и точная локализация не установлена.

Многочисленные синхронизмы с историей Египта, Вавилонии и Хеттского государства позволили определить последовательность пребывания у власти митаннийских царей. Но абсолютные даты остаются спорными. Тем не менее политическая история государства Митанни для нас достаточно ясна^{74}, чего нельзя сказать о его социально-экономическом развитии. От Митанни почти не осталось письменных памятников, характеризующих его социально-экономическую историю. По такие документы в большом количестве дошли до нас из двух периферийных районов, где обитали хурриты со своей многовековой традицией. Это Алалах (IV слой с обнаруженными в нем текстами) и хурритское государство Аррап-ха. С экономической точки зрения названные районы существенно отличались друг от друга. Если в Алалахе уже в начале II тысячелетия до н. э. существовала хорошо развитая торговля с далекими странами, то Аррапха и подчиненный ей город Нузи, расположенный вдали от важнейших хозяйственно-политических центров, находились в типично сельскохозяйственной среде. Характер аграрных отношений в Алалахе и Аррапхе был одинаков. Что же касается сырьевых ресурсов, то в этом названные районы Сирии и Месопотамии сильно отличались друг от друга, что наложило свой отпечаток на политический вес каждого из них. По-разному складывались в них и имущественные отношения. С точки зрения социального развития Алалах, населенный хурритами, несомненно, опережал районы, расположенные к востоку от Тигра, хотя доказать это на материале источников мы не имеем возможности.

Выводы, к которым пришли исследователи на основании материалов из Нузи, Аррапхи и Алалаха, нельзя распространять на всю территорию, находившуюся в пределах влияния государства Митанни. Это государство включало немногочисленные, но хорошо развитые городские центры, располагавшиеся вдоль торговых путей и сохранявшие хозяйственные традиции Мари и Ям-хада, а также районы, заселенные кочующими племенами, разводившими овец и коз. Вполне вероятно, что митаннийские цари принудили какую-то их часть перейти к оседлости. Документы из государственного архива, обнаруженного в цитадели Нузи, свидетельствуют о том, что этому городу, представлявшему собой самоуправлявшуюся гражданскую общину, подчинялись многочисленные военные поселения. Цитадель, расположенная в центре этого района, давала защиту окрестному населению. Создание на государственных землях населенных пунктов, жители которых получали наделы за несение воинской службы, засвидетельствовано также документами из Алалаха. При этом Алалах в отличие от Нузи и Аррапхи был городом-государством^{75}.

Митаннийские цари, по крайней мере в пограничных районах, действовали по примеру своих предшественников — аккадцев, вавилонян, царей из Мари и Ашшура. Внутреннее же развитие шло по иному пути, хотя и здесь четко проявляется наиболее характерная для II тысячелетия до н. э. черта — индивидуализация хозяйства.

В Аррапхе этот процесс протекал иначе, чем в странах орошаемого земледелия. Если на юге происходило социальное расслоение внутри общины, в результате которого обнищавшие общинники оказывались за рамками гражданской общины, то в Аррапхе эти перемены коснулись прежде всего семейной общины. Поскольку взаимная помощь соседей не являлась здесь непременным условием развития земледелия, отдельные семейные общины рано приобрели самостоятельность. Одновременно начался процесс их имущественного расслоения, который благодаря имеющимся в нашем распоряжении источникам может быть прослежен на протяжении нескольких поколений. На это четко указывает прежде всего увеличение числа должников и рост задолженности. Кредиторами, как правило, были богатые родственники и, что особенно интересно, представители пяти домовых общин, имевшие одного предка по мужской линии. Документы свидетельствуют об их тесной связи с государственной администрацией. Надо полагать, что царская служба способствовала укреплению положения этих богатых общин.

Механизм накопления богатства во всех случаях был одинаков. Так, начальник цитадели Нузи Техиб-Тилла (XV в. до н. э.), присвоивший земли всех своих должников, стал одним из крупнейших землевладельцев того района. Смахивает на насмешку то обстоятельство, что, отнимая землю у несостоятельного должника, кредитор юридически оформлял это как «усыновление» кредитора должником, в результате чего кредитор наследовал его землю. Техиб-Тилла «усыновлялся» таким образом многие десятки раз.

О процессе имущественного расслоения внутри домовой общины свидетельствуют не только частные архивы из Нузи^{76}, но и документы из Аррапхи: патриарх рода, некто Кадири, дававший ссуды своим обедневшим родичам, оставил сыну наследство, позволившее тому скупить все имущество большинства должников отца. Запись каждой сделки, составленная на глиняной табличке в присутствии более десятка свидетелей, заканчивается формулой, обязывавшей покупателя содержать продавца и его семью. Так бедные члены домовой общины оказывались в полной зависимости от богатых родственников. Если вначале подобные отношения возникали между дальними родственниками, связанными родством: по* боковой линии, то уже в следующем поколении они распространились и на ближайших родственников, членов той же семьи, что и кредитор.

Пауперизация подавляющего большинства членов больших семей, т. е. большесемейных общин, повлекла за собой концентрацию земель в руках ее богатых представителей. Именно из этой среды постепенно выросла новая военно-чиновничья аристократия. Глиняные стены, которыми она обносила свою собственность, не только обозначали границы их владений, но и прежде всего говорили о независимости владельцев.

Подобные укрепленные усадьбы стали называть «димту» (первоначальное значение этого слова — «башня», «оборонительное сооружение»). Владелец, как правило, жил в царской резиденции и занимал высокий пост в войске или административном аппарате. Непосредственными производителями, жителями сельской периферии, которую идентифицировали с прежней общиной, оставались крестьяне, некогда члены домовой и независимой гражданской общины. В итоге социальных преобразований они превратились в сельскохозяйственных тружеников, полностью зависевших от своих владельцев. Хотя формально община продолжала считаться полноправной самоуправляющейся единицей, на деле она стала местопребыванием бедноты.

До середины I тысячелетия до н. э. в аккадском языке не было специальных терминов для обозначения города и деревни. Между тем перемены, которые произошли во второй половине II тысячелетия до н. э. на территории, расположенной к востоку от Тигра, указывают на то, что уже реально существовала разница между городом и деревней. Такие города, как Нузи или Ашшур, получив независимость, стали средоточием администрации, центрами, где жили государственные служащие и развивались ремесленное производство и обмен, осуществлявшиеся по инициативе дворца и в его интересах. Эти города не имели сельскохозяйственной периферии, поскольку димту и зависимые сельские общины, хотя и находились под контролем своих живших в городе хозяев, имели собственную администрацию.

Изменившаяся структура, по-видимому, способствовала более широкому, чем прежде, развитию товарно-денежных отношений. Этот вопрос еще не стал предметом глубокого анализа, так же как и проблема рабского труда. Военнопленных обычно ослепляли, хотя, как свидетельствуют продовольственные сводки из дворца в Кар-Тукульти-Нинурте, новой столице Ассирии, их иногда использовали на строительстве^{77}.

Имеющиеся у нас сведения об обществах, живших в периферийных районах на севере Месопотамии и Сирии в тот период, когда государство Митанни занимало здесь доминирующее положение, мало что говорят о социальной базе царской власти, административном аппарате и организации войска. Известен лишь большой трактат некоего Киккули о коневодстве и способах объездки лошадей, который дошел до нас на хеттском языке. (Оригинал был написан митаннийскими хурритами.) В итоге мы не знаем, чему кроме военного превосходства было обязано своими успехами государство Митанни.

В середине XV в. до н. э. митаннийской гегемонии на территории Сирии был положен конец. В результате победоносной войны Тутмос III подчинил влиянию Египта всю эту территорию до Каркемиша. С этого времени до середины XIII в. до н. э. Митанни, Египет, Хеттское царство и Ассирия будут вести непрестанную борьбу за Сирию, обладание которой давало огромные преимущества. Утрата же влияния в этом районе всегда означала падение престижа на международной арене, а иногда и потерю независимости. Победа Тутмоса III возвестила начало нового соотношения сил в Сирии, а будущее показало, сколь губительно это было для. судьбы государства Митанни.

В то время как в Северной Месопотамии сформировалось государство Митанни, подчинившее своему влиянию в числе других государств и Северную Сирию, Египет все еще был поделен на две части — на Севере властвовали гиксосы, на Юге собирались с силами фиванские цари, считавшие себя законными наследниками, царей XIII династии.

Великий поход Мурсилиса I в Сирию и Месопотамию, упадок Ямхада и Старовавилонского царства, по всей вероятности, произвели впечатление и в Египте, поскольку в Сирии создалась совершенно новая ситуация; влияние хеттов сменилось здесь митаннийским господством. Этому сопутствовали внутренние раздоры, которые, даже если они не вели к вооруженным столкновениям, дезорганизовывали экономику и вызывали массовые переселения, захватывавшие, возможно, города Палестины.

Так создалось положение, чрезвычайно выгодное последнему представителю XVII фиванской династии — Камосу, начавшему около 1550 г. до н. э. борьбу против гиксосов, которую успешно завершил его наследник Яхмос I, захвативший крепость и столицу гиксосов Аварис в Восточной Дельте. Преследуя отступавшего противника, египтяне вторглись в Южную Палестину. Сохранявшие нейтралитет ханаанейские города не поддержали гиксосов.

Военные походы египтян, начиная с войн, которые вел Камос, были связаны с желанием вернуть Египту былой блеск, основанный в значительной степени на богатствах Нубии. Помимо золота и меди Нубия была поставщиком людских ресурсов. По всей вероятности, уже Камос захватил старинную египетскую крепость Бухан в Нубии, обеспечив, таким образом, возможность дальнейшего продвижения на юг. При Яхмосе I, считавшемся основателем XVIII династии, которая положила начало так называемому Новому царству, граница Египта отодвинулась до Семны. Не будь надписи того времени столь однообразными по содержанию, наши представления о первых годах царствования фараонов XVIII династии были бы более полными. Вплоть до правления царицы Хатшепсут (около 1503–1482) источники рассказывают преимущественно о военных походах; сведения о событиях внутри страны очень скудны^{78}.

В источниках сообщается об учреждении Яхмосом I должности «царского сына», правившего Нубией. Когда преемник Яхмоса I Аменхотеп I (около 1546–1526) нанес поражение государству Куш в Нубии, разрушив его столицу Керму, и Тутмос I (около 1526–1512) захватил территорию между третьим и четвертым нильскими порогами, этим титулом стали именовать наместника Куша. Центром культа бога Амона в этом районе стал город Напата. Началась египтизация этнически весьма разнородного местного населения, часть которого, безусловно, относилась с неприязнью к навязываемым египтянами новым обычаям и верованиям. Об этом, по-видимому, свидетельствует восстание, вспыхнувшее в годы, когда правительницей страны при малолетнем царе была Хатшепсут. Взрыв недовольства был подавлен; на протяжении нескольких последующих столетий вся территория до четвертого порога находилась под властью Египта.

Закончив южные экспедиции, египетские войска устремились на север. После победы над гиксосами и завоевания Авариса Яхмос I двинулся в Палестину. Маловероятно, что он дошел тогда до Евфрата. В тот период вновь усилилось государство Алалах, и митаннийский протекторат, без сомнения, явился серьезной помехой для египтян. Египтяне в то время еще не умели брать крепости штурмом. Доказательством служит длительная осада Авариса или палестинского укрепленного города Шарухен, который сдался лишь после трех лет осады. Археологами обнаружены признаки того, что в середине II тысячелетия до н. э. большинство палестинских городов было хорошо укреплено и могло успешно защищаться. Экспедицию Яхмоса I в Палестину следует рассматривать скорее как успешную попытку укрепить северные границы Египта, чем как завоевательный поход. Это подтверждается тем, что самые ранние сведения об египетской администрации в этих районах относятся лишь ко времени царствования Тутмоса III.

Укрепив северные и южные границы своего государства, Яхмос I решил упрочить положение и авторитет царской власти внутри страны. Главное значение должна была иметь беспощадная война, объявленная фараоном сторонникам гиксосов. В городах Среднего Египта и Дельты существовала довольно многочисленная группа египетской чиновничьей аристократии, процветавшей и богатевшей во времена гиксосов и благодаря этому существенно влиявшей на местную политику. Весть об изгнании своих покровителей она восприняла с вполне понятной тревогой. По отношению к фиванским царям она находилась в оппозиции. Яхмос I сознавал опасность, грозившую ему со стороны независимых князьков, тем более что Египет был воссоединен после изгнания гиксосов вначале лишь формально. Желая подорвать самостоятельность верхнеегипетских местных правителей, Яхмос поспешил конфисковать их имущество.

Царской резиденцией оставались Фивы, окончательно превратившиеся в годы чужеземного владычества в центр духовной жизни страны. Отсюда началась и освободительная борьба против гиксосов. Фиванский бог Амон стал главным богом новоегипетского пантеона. Являясь символом возрожденного Египта, отождествленный со старым гелиупольским богом Ра, солнечный бог Амон-Ра стал воплощением всех богов Египта.

Это обстоятельство имело далеко идущие последствия. Во-первых, храм Амона в Карнаке, строительство и расширение которого шло в течение чуть ли не тысячелетия, постепенно сделался одним из крупнейших землевладельцев, имевших рабов и скот. Дело в том, что каждый царь считал своим долгом одаривать бога Амона рабами и другими военными трофеями. Конфискованная у политических противников земля тоже обычно переходила во владение храма Амона (нередко, правда, ею одаривали заслуженных военачальников). Кроме того, до начала правления Тутмоса III существовала тесная связь между царским домом и жреческими родами. К ним принадлежали почти все государственные сановники. Это было возможно главным образом потому, что первые представители XVIII династии не возражали против наследования должностей. Хотя они по примеру фараонов XII династии стремились к возрождению Египетского государства, принципов, которыми руководствовались цари XII династии, они до конца не придерживались.

Зато в полной мере были восприняты идеологические основы царской власти, провозглашенные представителями XII династии. Яхмос I неоднократно подчеркивал божественную природу царской власти. Согласно официальному догмату, он был сыном Амона-Ра, а также сестры и жены своего предшественника на троне, возведенной в ранг божественной супруги. Отсюда — необычайно высокая роль женщин из рода Яхмоса I, среди которых первой была его бабка, Тетишери. Хотя она была нецарского происхождения, но считалась основательницей рода. Ее культ процветал главным образом в Мемфисе и Абидосе, где она особенно почиталась в начальный период царствования династии. После смерти Тетишери место «первой дамы» Египта заняла жена Яхмоса I Нефретари, имя которой обнаружено во многих надписях в Египте, на Синае и в Нубии. Этим замечательным женщинам, несомненно, подражали остальные жены и матери фараонов XVIII династии, в том числе наиболее выдающаяся среди них — Хатшепсут.

Идея «божественного происхождения власти» должна была обеспечить преемственность и подчеркнуть законность царской власти. Той же цели служило восстановление совместного правления фараона и его сына. Новым было появление в царской титулатуре титула «пер-о» — «фараон» («большой дом»). Таким образом, важнейшие и наиболее значительные для возрождавшегося Египта черты появились уже в годы царствования Яхмоса I и Аменхотепа I.

Отсутствие соответствующего материала не позволяет восстановить подробности процесса объединения страны, которое, естественно, не было достигнуто сразу после изгнания гиксосов. По-видимому, имело место сопротивление определенной части знати, не желавшей подчиниться центральной власти. Следует также принять во внимание различия в развитии обеих частей Египта. Однако военные победы двух первых царей Египта, а затем и Тутмоса I не могли не повлиять на процессы, происходившие в стране.

Особое значение имела экспедиция Тутмоса I в Сирию. Он дошел до Евфрата, поскольку ханаанейские и хурритские города не оказали сопротивления. Здесь египтяне впервые встретились с самой могущественной месопотамской державой того времени — государством Митанни. Хотя тогда дело не дошло до вооруженного столкновения, сам факт встречи египтян с митаннийцами представляется знаменательным со многих точек зрения. С этого момента четко определились сферы интересов отдельных ближневосточных государств, стали явными территориальные притязания, обозначился будущий основной конфликт, главной причиной которого были виды на Сирию. С середины XV в. до н. э. соперничество Митанни и Египта за гегемонию в этом районе станет наиболее характерной чертой истории того периода.

Поход на Сирию Тутмоса I существенно повлиял и на внутреннее развитие страны. Этот поход, правда, был лишь демонстрацией силы египетского оружия, не принесшей никаких территориальных завоеваний, однако стало ясно, что центр тяжести внешней политики переместился на Север. Первым признаком этого явилось оживление нижнеегипетских городов. Вновь ожил старый Мемфис, в котором разместился сильный гарнизон, включавший, между прочим, колесничные отряды. Порт на Пиле приобрел значение морского порта. Мемфис стал резиденцией старшего царевича, занимавшего пост начальника гарнизона. Короче говоря, город превратился во вторую столицу государства. Новое административное деление, осуществленное позднее Тутмосом II (около 1512–1504), отразило эти перемены. Со времени Тутмоса II в Верхнем и Нижнем Египте имелись свои везиры, делившие между собой управление страной и имевшие резиденцию соответственно в Фивах и Мемфисе.

Фивы сохраняли прежнее значение отчасти благодаря возросшему влиянию храма Амона, отчасти вследствие интенсивного строительства, которое развернули Тутмос I и его преемники в так называемой Долине царей, расположенной к западу от Фив. Комплекс погребальных сооружений превратился в настоящий город мертвых, имевший собственный аппарат управления. Рядом образовалось поселение писцов, жрецов и ремесленников. Должности, как правило, передавались по наследству и переходили внутри отдельных семей от отца к сыну. Это поселение — Дер эль-Медина, где французская археологическая экспедиция обнаружила многочисленные керамические черепки со школьными упражнениями в письме и с рисунками. Другую группу находок составляют черепки, содержащие ежедневные сводки о работах, выполненных ремесленниками, и ведомости о продовольственных пайках, которые выделялись им ежедневно. Кроме того, найдены фрагменты переписки и документы юридической практики.

Памятники архитектуры с их богатой внутренней отделкой говорят историку не столько об эволюции архитектурного стиля, и об эстетических представлениях, сколько о благополучии государства. Регулярно поступавшие из Нубии богатства, оживленные контакты с портами Финикии и Сирии явились основой для развития египетской государственности. Весьма показательно время правления царицы Хатшепсут, которая вначале была правительницей страны при малолетнем царе Тутмосе III, а затем сама взошла на египетский престол. Став полноправным фараоном, Хатшепсут выказала неуемное властолюбие и склонность к всевозможным причудам. Хозяйничанье временщиков, интриги Тутмоса III против ненавистной тетки и мачехи — все это, казалось бы, должно было ослабить государство, особенно если учесть международную обстановку тех лет. На самом деле этого не произошло. Напротив, правление женщины-фараона, отмеченное интенсивной строительной деятельностью, ознаменовалось процветанием страны.

По всей вероятности, царица Хатшепсут связывала величие Египта прежде всего с господством над Нубией. Единственный имеющийся в нашем распоряжении документ, свидетельствующий об отступлении царицы от миролюбивой внешней политики, называет военную экспедицию в Нубию. Это — граффити из Сегеля, цитируемое Д. Б. Редфордом^{79}. Морская экспедиция в Пунт (Сомали или Эритрея) имела мирный характер.

При Хатшепсут были воздвигнуты большой храм в Карнаке в честь праздника Хебсед и прекрасный архитектурный ансамбль ее погребального храма в Дер эль-Бахри, обнаруженный польскими археологами, — место отправления заупокойного культа самой Хатшепсут и ее отца Тутмоса I. Поблизости возникла гробница верховного жреца, зодчего и временщика Хатшепсут Сененмута, руководившего строительством ее храма и других сооружений. Гробница Сененмута, в конце жизни впавшего в немилость, не единственное погребальное сооружение частного лица в Долине царей. В Фиванском некрополе найдено много скальных гробниц сановников тех времен. Подобно мастабам III тысячелетия до н. э. они украшены стенной росписью. Представленные там сцены битв и картины повседневной жизни прекрасно дополняют материал письменных источников. Новым следует считать появление в этих усыпальницах изображений богов, что прежде допускалось только в царских гробницах.

Свидетельствует ли это о демократизации культа или о росте влияния чиновничьей аристократии, происходившей главным образом из жреческих родов, трудно сказать. Второе кажется вполне вероятным, если обратиться к политике Тутмоса III (около 1504–1450), ставшего единовластным фараоном лишь после смерти Хатшепсут в 1482 г. до н. э.

С приходом к власти Тутмоса III кончился краткий мирный период в истории Нового царства. Политическая жизнь страны резко изменилась. Тутмос III стал назначать на высокие государственные должности военных. Одним из мотивов его действий было яростное желание уничтожить саму память о его предшественнице. Он опирался прежде всего на войско и новую служилую знать. Политическая ситуация тогда благоприятствовала созданию новой социальной базы власти фараона.

В начале царствования Тутмоса III хурриты захватили всю Палестину, в том числе ханаанейские города. Интересы Египта в этом районе оказались под угрозой, прежде всего потому, что ранее дружественные города-государства изменили свое отношение к Египту. Во главе оппозиции стоял город Кадеш на Оронте. Тутмосу III пришлось изменить свою политику по отношению к азиатским городам. Около 1480 г. до н. э. начался первый поход в Палестину. Войска Тутмоса захватили города Газу и Яффу на побережье, а затем, пройдя через перевал в горах Кармел, молниеносным ударом разгромили коалицию сирийско-палестинских князей в долине Мегиддо. Царек Кадеша спасся бегством, а его войско попало в руки победителей. Остальные палестинские князьки подчинились Египту и в качестве его вассалов вернулись в свои владения. Их сыновья были угнаны в Египет как заложники. Кроме того, по всей Палестине, до гор Ливана, были расставлены египетские гарнизоны.

В результате нескольких последующих походов Тутмос III подчинил себе города Финикии, сделав их базами для нападений на Сирию. Отсюда около 1470 г. до н. э. он и двинулся в глубь Сирии и после победоносного сражения с царем Митанни дошел до Каркемиша. На обратном пути в Египет войско Тутмоса III ворвалось в упорно сопротивлявшийся Кадеш. Таким образом, египетский фараон стал фактическим гегемоном на всей территории Сирии и Палестины. Его влияние простерлось до Евфрата. Для поддержания своего верховенства фараону приходилось посылать многочисленные карательные экспедиции, так как местные правители то и дело поднимали мятежи, тем более что в конце своего царствования Тутмос III, разделив Сирию на три провинции, основное внимание перенес на Нубию. Вполне вероятно, что антиегипетские выступления в Сирии инспирировались царем Митанни, потерпевшим поражение под Халебом, но не отказавшимся от своих притязаний в этом районе.

Вскоре ему представилась удобная возможность, поскольку сын и соправитель Тутмоса III Аменхотеп II (1450–1425), узнав о смерти отца, поспешно отвел египетские войска на родину. В этот момент Сауссадаттар митаннийский одним броском овладел всей Северной Сирией. Анналы Аменхотепа II сообщают о трех походах на Сирию — на 3-м, 7-м и 9-м годах его царствования. Чрезмерно «победоносный» тон, которым проникнуты эти описания, заставляет отнестись к ним скептически.

По всей вероятности, в этот период установилось некоторое равновесие сил, и нарушить его ради своей выгоды египтянам не удалось. Начались мирные переговоры, не приведшие к подписанию соответствующего соглашения. Египет утратил влияние в Катне, Ние и Тунибе. Финал наступил во времена Тутмоса IV (1425–1417), когда не стало могущественного Сауссадаттара, а государство Митанни все более ощущало натиск со стороны хеттов. Мир был заключен, это было соглашение между равными партнерами, закрепленное браком Тутмоса IV с митаннийской принцессой, руки которой он просил семь раз.

Начавшаяся экспансия хеттов стала одной из причин, которые привели к упадку могущественной Митаннийской державы. Египту же пришлось на сирийской территории встретиться с новым сильным соперником. Это было возродившееся Новохеттское царство.

После окончания войн в Азии Египетское государство достигло вершины своего расцвета, чему содействовало золото, регулярно поступавшее из Ваата и Нубии. Летописи Тутмоса III подробно перечисляют богатства, которые, особенно в последние годы царствования, поступали во дворец фараона. Одна их часть подлежала тезаврации, другая шла на нужды широко развернувшегося строительства.

От этого периода до нас дошли первые сведения о профессиональных египетских купцах, обслуживавших царское хозяйство. Купцы поставляли дворцу предметы роскоши, такие, как ковры с Крита или мебель из Финикии. Привозили они и сырье, например материал для изготовления стекла. Те немногие изделия из стекла, которые сохранились до наших дней, были изготовлены именно в годы царствования Аменхотепа III. Особенно широкое распространение получили памятные скарабеи, составлявшие в тот период предмет египетского экспорта и обнаруженные повсеместно на территории Сирии вплоть до Угарита.

Об экономическом и социальном положении Египта во времена XVIII династии нам известно вопреки ожиданиям очень немного. Сравнительно недавно был опубликован чрезвычайно богатый материал источников по экономической истории этого периода, но он пока не изучен. Так же обстоит дело и с проблемой социального устройства. Исследования в этой области пока ограничиваются анализом терминологии. Все это делает затруднительным синтез материала. Вместе с тем мы знаем, что в земледелии существовала некая категория рабов, зафиксированная значительно раньше в военных поселениях и на территории Месопотамии, — рабы, являвшиеся не только объектом, но и субъектом права. Будучи экономически независимыми, они имели семьи и жили в деревенских поселениях наравне со свободными людьми. Принадлежали ли они и частным лицам или только царю, трудно установить. Документы частной юридической практики свидетельствуют об увеличении численности рабов прочих категорий, особенно в частных хозяйствах. Эти документы, кроме того, содержат первые сведения о найме рабов. Все эти данные — пока лишь сырой материал, требующий дальнейшей обработки и тщательного исследования, что затрудняется нехваткой статистических данных, на основании которых можно было бы судить о географическом распространении отдельных категорий рабов. Структура египетского общества была весьма сложной, и ограничиться традиционным делением на свободных и рабов никак нельзя. Египетское общество было чрезвычайно неоднородным с любой точки зрения. Существовали различные степени зависимости (до рабства включительно), однако современные исследователи пока ограничиваются лишь констатацией наиболее очевидных явлений. Широкий социально-экономический фон и вытекающие из него важнейшие тенденции развития пока не изучены.

Лучше исследованы отношения внутри правящей верхушки, хотя и в этом вопросе много неясного. Материал источников свидетельствует о том, что, начиная с царствования Тутмоса III, там происходили существенные перемены. Все более важную роль в качестве опоры центральной власти играла военная аристократия, происходившая из начальников чужеземных (ливийских, нубийских) воинских подразделений. Тогда же впервые выявились разногласия между царем и жреческой аристократией, которая в предшествовавшие годы пользовалась исключительным правом занимать высшие должности в административном аппарате.

Принципиальные перемены произошли, однако, лишь во времена Аменхотепа II, когда на первый план в общественной иерархии выдвинулись люди, обязанные своим положением личным связям с фараоном, т. е. сыновья его мамок, друзья детства и т. п. Но пока велись войны и пока храмы, получая щедрые дары, участвовали в дележе награбленной добычи, до открытого конфликта дело не доходило. Между тем почти сорокалетнее правление Аменхотепа III (1417–1379) было на редкость мирным. Он строго соблюдал мирный договор с Митанни, придерживался нейтралитета во время войн между его вассалами. Аменхотеп III недооценил опасность, грозившую со стороны азиатских пастушеских племен. В результате в Ливане возникло новое государственное объединение Амурру, постепенно подчинившее себе все города сирийского побережья. Будучи формальным вассалом Египта, государство Амурру на деле оставалось свободным, поскольку Египет фактически не пользовался своими правами сюзерена.

Подобная политика царя, естественно, не находила поддержки аристократии, избалованной добытыми на войне богатствами. Фараон, однако, решительно подавлял всякую оппозицию, в случае необходимости лишая своих сановников прибыльных должностей. Ломая традиционный взгляд на царскую власть, он подчеркивал абсолютный характер своей личной власти. Выражением этого явился его брак с Тии, дочерью чиновника незнатного происхождения из Ахмина. Желая оказать честь своему тестю, он назначил его начальником колесничного войска и построил для него гробницу в Долине царей.

Следующим шагом явилось назначение на пост «начальника жрецов Нижнего и Верхнего Египта» Аменхотепа, сына Хапи, военного писца из Атрибиса. Тезка фараона был талантливым скульптором, пользовавшимся расположением многих знатных семей. Его резцу принадлежит, например, известное скульптурное изображение престарелого фараона, сидящего в традиционной «позе писца». Поскольку скульптор передал индивидуальные черты лица фараона, эта статуя считается одним из самых ранних воплощений новой тенденции египетского искусства, достигшего необычайных высот в амарнский период. Аменхотеп, сын Хапи, несомненно, был выдающейся личностью. Но это в глазах фиванского жречества отнюдь не оправдывало его головокружительной карьеры: ведь занятый им пост традиционно принадлежал верховному жрецу храма Амона в Фивах.

Назначение чуждого этой среде человека было воспринято жречеством как глубочайшее оскорбление. О том, что Аменхотеп III стремился укрепить свою власть путем привлечения в различные сферы государственного управления преданных ему людей незнатного происхождения и что он опирался на круг новых лиц, свидетельствуют просопографические исследования, показавшие, что подавляющая часть чиновников этого фараона происходила из Мемфиса и других северных городов.

Окончательный разрыв между фараоном и фиванскими жрецами произошел при Аменхотепе IV (Эхнатоне) — 1379–1362. Религиозная реформа Эхнатона и перенос на 6-м году его царствования столицы в Средний Египет подытожили деятельность его предшественников. Своей реформой молодой царь объявлял войну фиванской аристократии и жрецам Амона при сохранении тесного союза с войском, свободным от традиционных религиозных представлений. Аменхотеп IV, как и его предшественники, опирался в первую очередь на знать Нижнего Египта, в том числе на жреческую аристократию, что являлось знаменательной особенностью его политики. Фараоны XIX и XX династий, стремившиеся ликвидировать какие бы то ни было следы деятельности Эхнатона, в этом смысле следовали его примеру.

Суть реформы Аменхотепа IV состояла в том, что он ввел новый общегосударственный культ бога Атона, почитаемого в образе солнечного диска — по-египетски ate — с исходящими от него лучами. Это была наиболее абстрактная форма культа солнца, элементы которого существовали уже во времена его отца Аменхотепа III. Но если религиозная концепция времени Аменхотепа III, развивавшаяся на основе гелиупольской теологической доктрины, содержала мифологические элементы, то концепция Эхнатона, свободная от этих элементов, была более рационалистичной. Обожествлялась животворящая сила солнца. Новый культ должен был способствовать укреплению царской власти, поскольку царь провозгласил себя единственным сыном и воплощением нового божества. Борясь с самим именем бога Амона, входившего в состав его собственного личного имени, царь переименовал себя в Эхнатона («Полезный Атону»), а свою столицу назвал Ахетатон — «Горизонт Атона» (ныне городище Эль-Амарна). Эхнатон был, по-видимому, глубоко убежден в правильности своей концепции. Позицию фараона разделяла его главная жена Нефертити. Эхнатон является автором многочисленных гимнов богу, а автобиографические надписи его чиновников свидетельствуют о том, что он охотно давал пояснения относительно новой религии и ее различных аспектов. Его внимательными слушателями были и скульпторы — многочисленные наброски, эскизы, модели и другие произведения искусства отражали новую религиозную концепцию, прославлявшую жизнь, эмоциональность и любовь к природе. Традиционные темы египетского искусства в то время были заброшены или облечены в новую, возникшую во времена Аменхотепа III форму.

Интерес к вопросам религии, мирная внешняя политика создали Эхнатону репутацию безвольного мечтателя, с которой он вошел в историю. Хотя молва о безволии этого правителя не соответствует правде, авторитет Египта на международной арене в годы царствования Эхнатона тем не менее упал. Однако не следует забывать, что падение международного престижа Египта началось еще при Аменхотепе III. По всей вероятности, Эхнатон понимал, какими могут быть последствия такого положения дел и попытался развернуть деятельность, направленную на укрепление авторитета фараона и его страны на международной арене. На 10-м году царствования Эхнатон приказал всем египетским вассалам явиться и принести дань в Ахетатон. Однако, судя по всему, подобные мероприятия не имели большого политического значения.

Гораздо существеннее были результаты внутренней политики фараона. Среди особо пылких приверженцев новых верований, которые так и остались не понятыми основной массой населения, имелась группа старых чиновников, которые вместе с царем покинули Фивы и переехали в новую столицу. Благодаря этому были сохранены традиционные принципы управления государством. Царь в большей мере, чем когда-либо, единолично решал все государственные дела. Новостью было участие в их обсуждении членов царской семьи. Преклонение перед новым богом, привязанность к семье, любовь к природе не мешали Эхнатону быть беспощадным к врагам. Это испытала на себе и Нефертити, по непонятной причине на 12-м году царствования Эхнатона попавшая к нему в немилость.

Действительно ли целью религиозной реформы Эхнатона было введение монотеизма? Литература не дает однозначного ответа на этот вопрос. Часть историков и специалисты по истории египетской религии отвечают на него положительно (С. Моренц, Ю. Я. Перепелкин, М. А. Коростовцев), другая часть (Ж. Веркуттэ, И. Беккерад, К. Олдрид) пишет о цели этой реформы с большой осторожностью, которая вполне оправданна, поскольку многое говорит об известной двойственности политики Эхнатона.

Фараон развернул широкое строительство храмов, посвященных новому богу. Храмы строились в Ахетатоне, Мемфисе, Гелиуполе. Менее крупные храмы воздвигнуты в Нубии, на Элефантине, в Фиваиде, в Среднем Египте и в Дельте. Полностью восстановить территорию, на которой был распространен культ Атона, невозможно, поскольку в период господства Рамессидов почти все уцелевшие к тому времени храмы этого бога были уничтожены.

Утверждение культа Атона сопровождалось преследованиями культа Амона. Содержавшиеся в надписях имена этого бога и его супруги Мут стесывались. Гонениям подвергся и старинный культ богини Нехбет. Зато многочисленные местные культы главных и менее значительных богов, особенно в периферийных районах, остались нетронутыми. В этих районах храмы старинных египетских богов стараниями местного населения пережили период гонений.

Археологические работы на месте столицы царя-реформатора принесли интересные данные о распространении новой идеологии в этом городе. Предметы, обнаруженные, например, в частных жилых домах «Горизонта Атона», свидетельствуют о том, что их обитатели в четырех стенах своих домов помимо Атона и царской семьи, как и прежде, почитали бога-обезьяну Тота и бога-крокодила Собека. Так же относилось к новой религии и население деревень в окрестностях Ахетатона. В жилых домах города и даже во дворце найдены привезенные из окрестных деревень кувшины для вина, украшенные эмблемами Птаха, Хора и даже Амона.

Все это доказывает, что намерение Эхнатона установить монотеистическую религию, даже если оно у него было, проводилось в жизнь не слишком последовательно. Приведенные примеры говорят о том, что вопросы, не касавшиеся непосредственно важнейшего религиозно-административного центра — Фив, — никого особенно не интересовали.

Лишение бога Амона главенствующего положения в египетском пантеоне было равнозначно упадку его храмов и связанных с ними людей. Поэтому против реформы выступили не только жрецы, но и высшие государственные сановники, на протяжении многих поколений связанные с Фивами. Реформа лишила их влияния в стране, поскольку Эхнатон взял в свои руки все стороны управления, она отняла у них и экономическое могущество, так как контроль над храмовым хозяйством тоже оказался в руках фараона.

Недовольна была и военная аристократия. В результате военных успехов хеттов кардинально изменилась политическая расстановка сил в Сирии. Египетские вассалы, князьки Угарита, Амурру и Кадеша, перешли на сторону победителей. Египетский фараон был не в силах этому противодействовать. Создавшаяся сложная политическая обстановка послужила предметом переписки, обнаруженной в Эль-Амарне. Богатый материал найден также в архивах Угарита, города, достигшего в тот период наивысшего расцвета, после которого наступила его гибель в 1365 г. до н. э. в результате землетрясения.

Возможно, незадолго до смерти Эхнатон позволил восстановить запрещенные традиционные культы, и прежде всего культ Амона, что должно было смягчить нараставшие противоречия. В этом участвовал, по-видимому, зять и преемник Эхнатона Семнехкара, построивший в Фивах святилище Амона. Последующие события показали, что восстановить гегемонию Фив доамарнского периода невозможно. Ни Тутанхамон, ни его преемники Эйе и Хоремхеб не намеревались восстанавливать могущество фиванских жрецов и связанной с ними знати. Правда, в борьбе эти цари пользовались иными, чем Эхнатон, методами.

Когда вскоре после Эхнатона умер Семнехкара, на трон вступил другой зять Эхнатона, Тутанхамон (1361–1352), которому тогда было неполных десять лет. К этому времени в Ахетатоне сложилась очень сильная оппозиция, в которой одну из главных ролей играл конюший дворца фараона Эйе, носивший титул, смысл которого пока неясен, — «божественный отец». К оппозиционной группировке принадлежал, по-видимому, еще один чиновник - Хоремхеб.

Выношенный оппозицией план был осуществлен на 2-м году царствования юного фараона. Специальным эдиктом восстанавливались традиционные египетские культы во главе с культом Амона. Взяв себе новое личное имя — Тутанхамон, — фараон покинул Ахетатон и отправился в Мемфис (его двор с того времени пребывал в основном на Севере). Вместе с ним в новую резиденцию перебралась часть государственных сановников, в том числе Эйе и Хоремхеб, которых Тутанхамон наградил высшими званиями. Туда же, по-видимому, переместилась большая группа художников, продолжавших развивать амарнский стиль. Замечательны произведения искусства того времени — трон Тутанхамона и другие предметы, обнаруженные в его гробнице.

Несмотря на восстановление фиванского культа Амона, сторонники Атона не подвергались преследованию. При Сети I в Мемфисе даже существовал его храм. Той же линии поведения придерживался Хоремхеб. Знаменательно, что позднейшие «царские списки» времен Рамессидов именно Хоремхеба называли прямым преемником великого Аменхотепа III, оставляя без внимания не только царствование «еретика» Эхнатона, но и время правления Тутанхамона, а также «божественного отца» Эйе. Хоремхеб действительно был царем, который вывел страну из кризиса, связанного с реформой Эхнатона и царствованием его непосредственных преемников.

О том, какова была политическая линия фараона Хоремхеба, свидетельствует эдикт, высеченный на стеле в Карнаке, а также надписи на его гробнице в Долине царей. О многом говорит и царская титулатура, всегда представлявшая собой некую политическую программу. Царская титулатура Хоремхеба убеждает нас в том, что он вел мирную политику. Хотя этот царь и предпринял несколько походов в Сирию, его целью было не расширение влияния Египта на международной арене, а укрепление северных границ страны.

Все свое внимание Хоремхеб посвятил внутренним делам. Прежде всего он перенес царскую резиденцию в Мемфис. После коронации, которая по традиции состоялась в Фивах, он сразу же отправился на север. Очень важны его мероприятия по восстановлению дисциплины в войске. Чрезвычайно суровые наказания, применявшиеся по отношению к военачальникам и чиновникам, занимавшимся стяжательством, по всей вероятности, принесли желанный эффект. Хоремхеб реформировал судопроизводство. Взамен продажных судов он создал новые. При нем было реорганизовано храмовое хозяйство, наблюдение за которым было поручено новым жрецам, назначавшимся фараоном. Все главные должности в государственной администрации Хоремхеб отдал в руки заслуженных военачальников.

Так завершился процесс, начало которому было положено во времена Тутмоса I. В течение двухсот лет окончательно сложилась новая аристократия, коренным образом отличавшаяся от всех группировок, которые когда-либо составляли в Египте правящую верхушку. Новая аристократия, формировавшаяся в основном из; чужеземцев, служивших в египетском войске, не была связана со староегипетской традицией, которая при определенных условиях тормозила поступательное движение государства и общества. Не желая, чтобы их считали узурпаторами и выскочками, представители новой знати создавали для себя вымышленную генеалогию, которая должна была свидетельствовать об их родстве со старой египетской аристократией. При этом имелся в виду не столько идеологический, сколько экономический выигрыш: доказав свое родство с потомственной египетской аристократией и разрушив таким образом представление о себе как об узурпаторах, новая знать устраняла препятствие, мешавшее пользоваться храмовыми доходами.

В результате появления новой аристократии, занявшей все ведущие посты в государственном аппарате, оказалась навсегда разрушенной существовавшая до реформы Эхнатона монолитная бюрократическая машина. И все-таки Хоремхебу удалось упорядочить управление государством, вновь объединившимся под властью единого царя. Однако дальнейшее развитие Египта осложнилось запутанным положением за его пределами.

Глава 9 Ближний Восток в период господства хеттов

Достижения Старохеттского царства во времена Мурсилиса I были сведены на нет внутренними неурядицами, среди которых не последнее место занимали дворцовые интриги. Исторические документы ничего не говорят о внутреннем положении государства тех времен. Исключение составляет «Декрет Телепинуса», в котором, между прочим, много внимания уделено вопросу о престолонаследии. До этих установлений Телепинуса трон наследовался по женской линии^{80}. Это положение давало простор для дворцовых козней. Вполне возможно, что этот порядок наследования послужил одной из причин нестабильности царской власти. Многочисленные новохеттские ритуальные тексты, направленные против ложных обвинений и колдовства, свидетельствуют о том, что раздоры в царской семье продолжались и в период Нового царства, когда, согласно «Декрету Телепинуса», трон стал переходить от отца к сыну.

Другой причиной упадка Хеттского царства в середине XVI в. до н. э. явился рост могущества государства Митанни, экспансия которого была направлена на северо-запад, в страну Киццуватна. Завоевания государства Митанни, в результате которых хетты оказались отрезанными от Сирии, вероятно, помешали им воспользоваться успехами Мурсилиса I. Доступ к Сирии имел для хеттов огромное стратегическое значение.

Следствием военных неудач хеттских царей — преемников Мурсилиса I было отпадение отдельных княжеств, которые некогда подчинил своей власти Аниттас. В результате Хеттское царство сосредоточилось на небольшой территории вокруг своего центра — Хаттусы. Превратившись в небольшое царство, Хатти на целое столетие перестало играть какую-либо существенную роль. В центре международных событий в эти годы оказался конфликт между Митанни и Египтом.

Современный историк немногое может рассказать о событиях, которые разыгрались в то время в Хеттском царстве. До сих пор остается спорной датировка соответствующих текстов, число и последовательность правителей^{81}. Некоторые источники, по-видимому, говорят о том, что именно в тот неспокойный период, когда хетты могли рассчитывать только на свои экономические и людские ресурсы, были заложены основы будущего величия этого царства. Речь идет прежде всего о дарении царем земель, засвидетельствованном большой группой документов, относящихся ко времени от Телепинуса до Арнувандаса I (около 1500–1450) и касающихся в основном частных лиц. Имена лиц, получавших царские подарки, чаще всего не названы, поэтому ученые не могут определить социальную базу царской власти того периода. Исключение составляет обширнейшая дарственная запись времени Арнувандаса I, которая сообщает, что Куваталли, «храмовая рабыня» (она же, по-видимому, автор многочисленных ритуальных гимнов), получила в дар поля, крупный рогатый скот, лошадей, овец и коз. Любопытно, что это имущество, включающее более десятка наименований, раньше принадлежало трем лицам: писцу, писавшему на деревянных табличках, царскому придворному (он же главный ткач), а также некоему Карпани, профессия которого неизвестна.

Этот чрезвычайно четкий и однозначный документ стал главным аргументом в пользу существования у хеттов верховной собственности царя^{82}. Мы помним, что Хеттское царство возникло в результате завоеваний и потому территории, не принадлежавшие городским или сельским общинам, автоматически становились собственностью завоевателя — «великого царя» хеттов. Таким образом, создалась ситуация, в некотором смысле аналогичная той, что имела место в Египте на этапе формирования централизованного государства. При этом хеттские цари обращались с завоеванными местными князьями более мягко, чем фараоны со своими. Но и они, подобно египетским царям, переселяли целые общины, члены которых должны были вести хозяйство на царских землях, как правило неосвоенных.

Согласно хеттским законам, участки земли выделялись в награду за царскую службу чиновникам и воинам. Земельный надел был связан с должностью и оставался во владении семьи чиновника или воина лишь на то время, пока он занимал эту должность. Так же обстояло дело в Месопотамии в Старовавилонский период. Если воин погибал, не оставив потомства, или чиновник не имел наследников, их земля, естественно, снова поступала в распоряжение дворца. Если же должностное лицо попадало в опалу (в Хеттском царстве это был совсем не редкий случай), служебный надел, а нередко и собственное его имущество конфисковывались в пользу царя. Подобные санкции применялись и по отношению к чиновникам и воинам, если было доказано, что данное лицо совершило преступление.

Царь должен был содержать двор и отборные отряды, поэтому он мог в любой момент воспользоваться своим правом реорганизовать дворцовое хозяйство, передав те или иные поля лицу, которое гарантировало лучшее их использование. Возможно, в описываемый период имела место именно такая реорганизация и царские «дары» — свидетельство этого. Дело в том, что в то время хеттам с севера угрожали племена касков, а на юге существовала опасность нападения хурритов. В связи с этим была, по-видимому, проведена реформа оборонительной системы и созданы постоянные отряды, расселявшиеся в пограничных районах, с тем чтобы защищать неприкосновенность границ. На новом месте жительства воины получали поля взамен участков, которыми владели раньше.

Тревожная обстановка внутри страны и неустойчивое положение на границах побуждали правителей более активно, чем прежде, добиваться благожелательности богов. В молитве царя Арнувандаса I и его сестры (а также жены) Асму-Никаль содержится обещание принести богатые дары — скот, овец, жертвенные хлеба, вино, если боги помогут победить касков. Такие дары помогали храму укрепить свое экономическое положение, поскольку его богатство составляли прежде всего стада крупного рогатого скота.

Изменения в характере имущественных отношений, без сомнения, явились одним из многих факторов, благоприятствовавших повышению авторитета царя. Дальнейшие исследования, конечно, позволят выявить всю совокупность обстоятельств, приведших к возрождению могущества Хеттского царства в царствование Суппилулиумаса I (около 1380 г. до н. э.). В данное же время сведения об этом более чем скудны. Без сомнения, Суппилулиумас I был мудрым правителем и дальновидным политиком. Но ему пришлось действовать в реальных условиях, которые складывались постепенно, при жизни по меньшей мере одного поколения.

В начале царствования Суппилулиумас сосредоточил свое внимание на проблемах Анатолии. Во время очередного набега касков в глубь Хеттского царства была подожжена столица хеттов Хаттуса. Суппилулиумас приказал воздвигнуть оборонительные стены, и город превратился в крепость. Затем он одержал победу над касками и построил вдоль северной границы многочисленные крепости.

Суппилулиумас хорошо понимал, что дальнейшее развитие его государства станет невозможным, если не будет завоевана Сирия. Уже в первые годы царствования он пытался вернуть давно утраченное влияние в Сирии, однако ему это не удалось. Митаннийский царь Тушратта, кичась своей победой, отослал часть захваченной у хеттов добычи египетскому фараону Аменхотепу III^{83}. Прошло около десяти лет, прежде чем хетт-ский царь решился снова двинуться в поход на Сирию. К этому времени благодаря дипломатическим усилиям ему удалось договориться с двумя сильными соседями: Хукканасом, правителем страны Ацци-Хайяс, расположенной между Эрзерумом и Черным морем, и Сунассурасом, вассалом Митанни и царя Киццуватны. Они обещали поддержку. На худой конец можно было хотя бы не опасаться их нападения. Заключив с этими странами мирный договор, Суппилулиумас I при помощи удачных формулировок успокоил тщеславие своих партнеров и тем обеспечил их лояльность.

Поход в Сирию был весьма успешным. Царство Митанни утратило здесь свою гегемонию. Халеб, Мукиш с резиденцией в Алалахе, Пухашше, Амурру и другие мелкие княжества вынуждены были подчиниться власти хеттов и подписать вассальные договоры. В отличие от договоров с Хукканасом и Сунассурасом, в которых сохранялась видимость равноправия партнеров, в этих трактатах хурритские и аморейские правители приносили присягу на верность хеттскому царю. Кроме того, они обязались платить ему дань, оказывать военную помощь, выдавать хеттских беглецов, а также не вести самостоятельной внешней политики.

Свою политическую гегемонию хеттские цари стремились упрочить с помощью религии. При всякой возможности они привозили символы местных богов в Хаттусу, стараясь внедрить там их культы. Эта практика, впервые введенная Хаттусилисом I, получила особенно широкое распространение во времена Новохеттского царства. Ее задачей было ускорить интеграцию монархии, которая оставалась конгломератом более или менее независимых государств.

Обстановка в Юго-Западной Азии благоприятствовала росту авторитета хеттского царя. Начался упадок главного соперника Хеттского царства — государства Митанни. Первым серьезным ударом для митаннийцев явилась утрата влияния в Сирии, следующим — разгром царской резиденции Вашшуккане, павшей под совместными ударами Суппилулиумаса и Артадамы, принявшего титул «царя хурритов». Ввиду углублявшегося в государстве Митанни кризиса от него отпал город Ашшур, освободившийся от митаннийской гегемонии. Единственный союзник Митанни Эхнатон по вполне понятным причинам был пассивен, хотя по трактату, заключенному между Аменхотепом III и Тушраттой, Египет был обязан оказать Митанни военную помощь.

Изоляция государства Митанни способствовала активизации Суппилулиумаса. Вероятно, им было инспирировано убийство Тушратты, которого сменил на троне союзник Хатти Артадама II, в то время как законный наследник митаннийского престола Шаттиваса тщетно искал поддержки у касситского царя Буриа-Буриаша II. Когда он в конце концов обратился к Суппилулиумасу I, тот, воспользовавшись случаем, захватил последнюю митаннийскую крепость Каркемиш. Позднее он возвел Шаттивасу на трон, но на тех же условиях, на каких сохранили свою власть сирийские царьки. Иными словами, митаннийскому царю пришлось признать политическую гегемонию хеттов.

В ходе боев за Каркемиш хеттские военачальники разграбили страну Амка, расположенную на равнине между Ливаном и Антиливаном. Хотя этот район находился в сфере египетского влияния, в Египте в то время не было силы, способной противостоять притязаниям хеттов. Лишь сто лет спустя здесь началась ожесточенная борьба за гегемонию. Пока же хеттский царь не имел в этом районе достойного противника. Он организовал систему управления Сирией и занялся своими внутренними делами.

Захватив Каркемиш, Суппилулиумас посадил там на трон своего сына Пияссилиса. Он был объявлен наместником, которому подчинялись все княжества Сирии. В интересах максимальной безопасности в этом районе Суппилулиумас вывел из Каркемиша часть жителей, которых поселил в других районах Хеттского царства. Таким образом, он решил не только политическую, но и экономическую задачу — возможно, переселенцы должны были заменить анатолийских земледельцев и ремесленников, занятых военными походами.

Богатая добыча и ежегодные дани упрочили положение царя в государстве. Вес и значение Хеттской монархии росли. Однако стране недоставало интегрирующего фактора. Слабые стороны Хеттской державы особенно четко выявились после смерти Суппилулиумаса I. Чтобы вступить на трон, сыну и наследнику Суппилулиумаса I, юному Мурсилису II (около 1345–1315), пришлось подавлять многочисленные мятежи как в северо-западной части Анатолии, так и на востоке. Необходимо было также ввести войска в Сирию, где местные князьки намеревались освободиться от гегемонии хеттов.

Судя по всему, подобная ситуация возникала каждый раз при смене царя, и каждому новому царю приходилось силой утверждать свою власть в государстве.

Войны, хотя и приносили добычу, не могли не ослабить государство изнутри. Усилия, которые требовались для удержания владычества хеттов на завоеванных великим Суппилулиумасом I территориях, были обременительны для всех слоев общества. С одной стороны, многократно разгромленные каски по-прежнему угрожали северо-восточным границам Хеттского государства; с другой — на международной арене выступили новые силы, пренебрегать которыми было нельзя, — Египет и молодое Ассирийское государство.

А пока, в годы царствования Мурсилиса II и его преемников, Муваталлиса (около 1315–1296) и Хаттусилиса III (около 1289–1265), Хеттское царство находилось на вершине своего могущества. Экономика процветала, чему способствовали контроль над сирийскими торговыми путями, регулярное поступление вассальных даней и успехи металлургии. От этого периода до нас дошло значительное количество текстов, позволяющих судить о развитии аграрных отношений. Ценность имеющихся у нас материалов состоит также в том, что они проясняют еще два вопроса: первый — хурритизацию элитарной хеттской культуры, сопровождавшуюся лувизацией культуры народных масс; второй — изменение роли храма.

Спорадические контакты между хеттами и хурритами в начале II тысячелетия до н. э. приобрели, начиная приблизительно с 1400 г. до н. э., принципиально новую основу. Вторая хеттская династия была тесно связана с Киццуватной, откуда были родом царицы, чаще говорившие на хурритском, чем на хеттском языке. После непродолжительной антихурритской реакции, характерной для царствования Мурсилиса II, хурритское влияние при Хаттусилисе III заметно усилилось. Имело значение и то обстоятельство, что царица Пудо-Хеба происходила из жреческого рода (из Киццуватны) и сама была жрицей храма богини Хебат (Иштар). Поэтому неудивительно, что в те годы в самом сердце Хеттского царства, в Язылыкайе, расположенном неподалеку от Хаттусы, могло возникнуть скальное святилище с рельефными изображениями богов хурритского происхождения. Ведь и официальный хеттский пантеон состоял из богов, восходивших к хурритской религии. Любопытно, что все надписи в святилище составлены лувийской иероглификой, которая, очевидно, была более понятна посетителям, чем хеттская клинопись.

Через Кнццуватну в Анатолию проникли некоторые элементы вавилонской духовной культуры, частично трансформированной хурритами. Это, например, хурритская версия эпоса о Гильгамеше, некоторые магические обряды, такие, как гаданье по внутренностям животных.

До сих пор неясно, на почве каких идеологических представлений возник обычай обожествления покойного царя, впервые отмеченный в эпоху Нового царства и выразившийся в строительстве так называемых «каменных домов» — храмов, посвященных умершему владыке, которые создавались и существовали на средства царя. Царские пожертвования направлялись и в другие сферы культа. Как правило, подарки сочетались с предоставлением храмам иммунитета. Особенно щедр был Хаттусилис III, бывший в молодости жрецом богини Иштар из Самухи. Ему не уступала Пудо-Хеба, от которой сохранился обширнейший текст обета богине Лельванис. Подобные обеты получили у хеттов широкое распространение. Они представляли собой обещания, которые давали богу цари, царицы и высшие государственные сановники, ожидавшие от бога выполнения своих просьб. Эти тексты — в том числе обеты царицы Пудо-Хебы — дают возможность понять образ мышления хеттской знати, движимой не только личным религиозным чувством, но и определенными политическими амбициями^{84}.

Тексты обетов служат важным источником для изучения особенностей управления храмовыми хозяйствами в возрожденном государстве. Из них следует, что храмам теперь принадлежали большие площади пахотной земли, люди, стада, не говоря уже о сокровищах, добытых чаще всего на войне. Инвентарь в целом подлежал контролю царя и царского чиновника. В обязанности царской администрации входило строительство и восстановление храмов, а также назначение жрецов.

Подводя итог, можно сказать, что, хотя множество вопросов еще ждет своего решения, например вопрос о «каменных домах», тем не менее для нас совершенно ясно, что храм был одним из средоточий государственной администрации. Хотя источники доходов храма и дворца были разными, управлялись они одинаково — царской администрацией. При таком положении дел зависимость храма от дворца возрастала одновременно с расширением его культовых обязанностей^{85}.

Таким образом, усиление роли храма во времена Новохеттского царства, поддерживаемое царской семьей и государственными сановниками, в конечном счете способствовало упрочению царской власти. Усиление храма и поддержка с его стороны особенно были нужны Хат-тусилису III, вступившему на престол во время, когда после первого столкновения с Египтом из-за Сирии вопрос о том, кому будет принадлежать гегемония в этой стране, не был решен.

Многогранная деятельность Хоремхеба в области внутренней политики подготовила новый, хотя и кратковременный расцвет Египта в годы царствования XIX династии. Основателем этой династии был некий Парамесс, военачальник из Восточной Дельты, назначенный Хоремхебом наследником престола. Придя к власти около 1319 г. до н. э. под именем Рамсеса I, новый царь был уже настолько стар, что страной фактически правил его сын Сети, ставший спустя два года после смерти отца полноправным фараоном Сети I. Имя Сети очень распространенное в новой царской семье, четко-указывает на связь XIX династии с культом бога Сета из Таниса.

В центре внимания Сети I (около 1317–1304) с самого начала его царствования были сирийские дела. В Сирии в то время безраздельно владычествовали хетты. Однако ситуация была такова, что Египет имел шансы восстановить здесь свое господство. В последние годы царствования Мурсилиса III Хеттское царство значительно ослабело; отпала часть зависевших от него княжеств, такие, как Арцава, Митанни. Эпидемии в Анатолии, отвлекавшие внимание хеттского царя, тоже были на руку египтянам. В итоге позиции хеттов в целом и на; сирийской территории в частности стали уязвимы.

Прежде чем двинуться в Сирию, египетскому царю-следовало упорядочить положение в Палестине, где в то время было весьма неспокойно. В Палестине уже давно назревал конфликт между оседлым ханаанейским населением и пастушескими племенами, напиравшими с востока. В интересах Египта было предотвратить открытое столкновение, грозившее потерей влияния в Газе.

Первый поход Сети I был успешным. Во главе своих войск он дошел до Кадеша, захватил крепость, с которой египтянам впоследствии еще не раз пришлось сражаться, и восстановил там влияние Египта. Не исключено, что ему пришлось столкнуться и с хеттскими отрядами, стоявшими поблизости. Сведений об этом у нас нет. И наверняка были стычки с бандами разбойников, так называемых хапиру, сновавших в предгорных районах Сирии, как некогда в Месопотамии. После большого перерыва египтяне вновь столкнулись с ливийцами… Сети I разгромил к западу от Дельты племена машваш, пришедшие в Западную Дельту во время его царствования; он усмирил их и частично поселил на территории Египта.

Внутренняя политика Сети I была направлена на восстановление памятников старины, пострадавших в амарнский период. Вновь вырезались имена Амона и Мут, стесанные приверженцами Атона. Поскольку в эти годы в стране не хватало хорошо обученного культового персонала, в ходе работ многие надписи были искажены. Возводя в Абидосе свой храм с кенотафом, Сети I возвращался к традиции, забытой фараонами XVIII династии. Восстановление давнего культа Осириса в Абидосе явилось естественной реакцией на введение культа Атона, неудача которого в известной степени была связана с отсутствием в религиозной концепции Эхнатона веры в загробное существование.

Возможно, возвращение Сети I в старинный религиозный центр (свою гробницу он, правда, приказал построить в Долине царей) было продиктовано политическими соображениями. Новая династия нуждалась в поддержке религиозного центра, экономически достаточно сильного и находившегося вне сферы влияния фиванского жречества. После неудачи реформы Эхнатона и восстановления культа Амона Фивы более чем когда-либо мечтали вернуть себе былое могущество.

По сути дела, период царствования династии Рамессидов был временем борьбы фиванских жрецов за восстановление утраченного могущества при энергичном сопротивлении остальных группировок правящего класса во главе с фараоном. Отражением этого конфликта явился новый комплекс противоречий: Север против Юга — военная аристократия против фиванских жреческих родов.

Политика Сети I нашла достойного продолжателя в лице его сына и наследника Рамсеса II, царствование которого было необычайно продолжительным (около 1304–1238) и ознаменовалось многими существенными переменами в жизни Египта, которые прежде всего проявились во внешней политике. В борьбе с хеттами, конфликт с которыми назрел уже давно, Рамсес II рассчитывал, и, по-видимому, не без оснований, на поддержку сирийских княжеств, стремившихся избавиться от владычества хеттов. Когда фараон на 2-м году царствования установил свою первую «стелу победы» к югу от Библа, царь Амурру незамедлительно аннулировал мирный договор с хеттами и перешел на сторону Египта.

Ободренный этим, Рамсес II уже в следующем году отправился в поход на Сирию с тем, чтобы вернуть себе важнейшие торговые пути, отнятые много десятилетий назад у Египта хеттами (1302 г. до н. э.). Это была широкомасштабная военная экспедиция, существенно отличавшаяся от прежних, носивших характер локальных стычек.

В свое войско Рамсес II включил отряды нубийцев и шерданов из египетского гарнизона в Библе. Готовясь к сражению, царь хеттов Муваталлис собрал войско, включив в него контингенты из зависимых государств. В войске Муваталлиса собрались все давние враги Египта: мнтаннийцы, отряды из Арвада, Каркемиша, Угарита и Халеба. Кроме того, Муваталлис завербовал в свое войско анатолийских пиратов.

Рамсес II рассчитывал встретиться со своим противником на обширной равнине под Халебом, к которому он хотел подойти, минуя Кадеш, настроенный враждебно к Египту. Однако хетты именно там подготовили засаду. Внезапным нападением своих колесниц они отрезали передовой отряд, предводительствуемый самим фараоном, от остального войска. Только отчаянный набег Рамсеса II на главный лагерь хеттов, уже начавших грабить его шатер, а также неожиданное появление на поле брани еще одного отряда египетских новобранцев спасли египтян от позорного разгрома. Хетты также понесли большие потери и отступили в крепость. Лишившись влияния в государстве Амурру, фараон вернулся в Египет. На 8-м году царствования он вновь попытался восстановить свое влияние в государстве Амурру. Новый поход также закончился неудачей.

После вступления на престол Хаттусилиса III ни хеттские, ни египетские источники ничего не сообщают о дальнейшем развитии конфликта. Однако создается впечатление, что вооруженная борьба не прекратилась. Об этом свидетельствует тот факт, что хеттский царь разорвал отношения с Египтом, а также активно стремился привлечь на свою сторону царя касситской династии Кадашман-Эллиля II.

Ни одна из сторон не надеялась на окончательную победу. Очевидно, поэтому на 21-м году царствования Рамсеса II между фараоном и хеттским царем Хаттусилисом III был заключен мирный договор. Непосредственным толчком к этому явилось бегство в Египет сына и наследника царя Муваталлиса, Урхи-Тешуба, скрывавшегося от преследований своего дяди Хаттусилиса. Хаттусилис III, которого фараон вполне мог считать узурпатором власти, стремился при помощи мирного договора выйти из состояния войны и одновременно упрочить свое положение на международной арене, где в то время появились новые силы, ускорившие заключение мирного договора.

Для хеттов немаловажное значение имело усиление Ассирии и нерешенная проблема касков. Их серьезно беспокоила также возросшая активность племен, на протяжении многих лет обитавших в Восточном Средиземноморье. Эти племена были одинаково опасны как для хеттов, так и для египтян. Тогда, например, шерданы, по всей вероятности действовавшие заодно с ливийцами, дошли на своих кораблях до Дельты, где были разгромлены Рамсесом II. Это было лишь начало. Вскоре там появились многочисленные племена, кардинально изменившие соотношение политических сил.

Но пока еще ничто не предвещало грядущей катастрофы, и обе стороны сочли целесообразным договориться и заключить мир. В договоре о дружбе и взаимопомощи они фигурируют как равноправные партнеры. Однако мирный договор между Хаттусилисом III и Рамсесом II не разрешил важнейшего вопроса о разграничении сфер влияния в Сирии. Правда, материалы, обнаруженные в Угарите, свидетельствуют о том, что существовал специальный документ, согласно которому граница проходила по реке Оронт.

Заключение договора, естественно, не решало всех спорных вопросов, назревших в течение десятков лет. Известны жалобы хеттов по поводу вызывающего тона египетской канцелярии; хвастовство Рамсеса II по поводу сражения под Кадешем раздражало Хаттусилиса III. Все это нарушало добрые взаимоотношения. Хотя в целом обе стороны честно соблюдали условия договора, поскольку одинаково были заинтересованы в сохранении status quo. Мирный договор позднее был скреплен женитьбой Рамсеса II на старшей дочери хеттского царя, которая, согласно обычаю, прибыла в Египет с большой свитой и необычайно богатыми дарами. Надо сказать, что во второй половине II тысячелетия до н. э. обмен дарами между ближневосточными правителями играл немалую роль в международной политике. Материальная сторона, несомненно, имела значение, но гораздо важнее был политический аспект. Об этом свидетельствует переписка из Эль-Амарны, а также тексты из Угарита и Богазкёя. Однако дары дарам — рознь. Одно дело регулярные «дары», фактически дань, кипрского царя, ежегодно посылавшего Аменхотепу III медь в довольно больших количествах, другое — подарок в размере 20 талантов золота, врученный тем же фараоном вавилонскому царю, дружбой которого Аменхотеп III хотел заручиться. Не менее щедрые подарки посылал фараону царь Митанни, стремившийся закрепить заключенный с Аменхотепом III мирный договор. Тогда же был составлен соответствующий дипломатический протокол, имевший важное значение с точки зрения идеологии власти^{86}. Впоследствии мы еще не раз встретимся с такими действиями правителей, которые вынуждали другую сторону к присылке даров. Но то были уже не те дары, какими обменивались равные друг другу цари во II тысячелетии до н. э.

В рассматриваемый период хеттский царь всячески старался добиться лояльности Рамсеса II, хотя фараон едва ли был так уж уверен в своих силах. Как бы то ни было, воцарился мир, благодаря которому Рамсес II получил возможность заняться внутренними делами своей страны. Ни при одном царе в Египте еще не разворачивалось столь интенсивное строительство, как при Рамсесе II.

Не упуская из виду намерение захватить Сирию, Рамсес II возводит на востоке Дельты роскошную царскую резиденцию — Пер-Рамсес («Дом Рамсеса»). Планы завоевания Сирии не реализовались, и Рамсес II вернулся в Мемфис. Однако воздвигнутый им новый город продолжал играть важную хозяйственную роль. При Рамсесе II было завершено строительство храма в Карнаке, начатое при Тутмосе III; расширен храм в Луксоре, к нему был пристроен вестибюль с пилоном. Но самой величественной постройкой является, без сомнения, храм Рамсеса II в Западных Фивах, позднее названный Рамессеум, и установленный в нем перед вторым пилоном один из самых величественных колоссов. Продолжая политику своего отца в отношении жречества, Рамсес II приказал построить храм в Абидосе. Известна широкая строительная деятельность царя в Нубии, где был вырублен в отвесной скале огромный пещерный храм с гигантскими статуями самого фараона — знаменитый Абу-Симбельский храм.

Эти примеры достаточно выразительно говорят о том, с каким размахом царь приступил к реализации своей идеи — идеи самообожествления. Из всех фараонов Рамсес II был наиболее последователен в смысле пропаганды древнеегипетских представлений о царской власти. Он утверждал идею божественности царя, его богоподобия, наличия у царя сверхчеловеческих свойств. Божественная природа Рамсеса II представлена им в храмах, воздвигнутых в Египте и в Нубии. Примером тому может служить статуя Рамсеса в Абу-Симбельском храме, представляющая Рамсеса-человека, возносящего молитву Рамсесу-богу. Ту же идею воплощают нубийские триады. Из трех фигур, олицетворяющих божественность владыки, только одна является изображением Рамсеса II, две другие представляют богов, олицетворяющих божественную сущность. Таким образом, вся триада воплощала одного бога, существовавшего в трех ипостасях. Известно около 50 подобных скульптурных изображений Рамсеса II, свидетельствующих об огромных переменах в иконографии. В древнейшие времена царя изображали как избранника богов, пользовавшегося особым расположением и милостью богов, принимавшего при жизни божеские почести. В иконографии же эпохи Рамессидов, начиная с Рамсеса II, царь, как правило, представлен существом, равным богам. Он уже не объект их милостей, а владыка, от которого зависят боги и их деятельность. Скульптура и рельефы выполняли одну задачу: отображать божественность царя.

Большинство подобных произведений было создано в пограничных районах — в Нубии и в Восточной Дельте. Это обстоятельство объяснимо: пропаганда сверхчеловеческих свойств фараона была адресована людям, которые практически не имели шансов когда-либо увидеть его своими глазами. На территории же собственно Египта божественность Рамсеса II, как и в более отдаленные времена, была связана прежде всего с идеей божественного происхождения царской власти и с заботой царя о благополучии богов. В этой установке не содержалось ничего нового, поскольку египетские представления о царской власти с древнейших времен предполагали подобное превознесение фараона. Другое дело, что при Рамсесе II обожествление царствовавшего владыки осуществлялось с такой энергией и таким размахом, какого не знал ни один из периодов египетской истории.

Обращение к примерам из далекого прошлого, ко времени войн за воссоединение Египта в начале III тысячелетия до н. э., по-видимому, было необходимо для упрочения позиций царя в государстве. В результате перемен в управленческом аппарате и в царском доме фигура фараона, по всей вероятности, в значительной степени утратила свой престиж и блеск. И внешняя политика не приносила фараонам широкой славы. Ведь Рамсес II не мог похвалиться ни одной блестящей победой, а договор с хеттским царем скорее подчеркивал слабость Египта, чем его силу. Обожествление собственной персоны должно было «восполнить» качества, которых фараон не имел. Между тем идея божественности царя нашла широкий отклик в обществе. Очевидно, египтянам нужен был фараон-бог. Многочисленные стелы в Дер эль-Медине и Пер-Рамсесе свидетельствуют о том, что там почитали фараона-бога в различных воплощениях, им самим придуманных. Как правило, эти стелы воздвигались за счет пожертвований представителей чиновничества.

Признаки упадка, отчетливо проявившиеся во времена Рамсеса II главным образом в области идеологии, при его преемниках выступили также в других сферах жизни Египта.

В середине XIV в. до н. э., когда в далеком Египте велась политическая борьба вокруг религиозной реформы Эхнатона, в Анатолии набирало силы Хеттское царство, распространившее в годы царствования Суппилулиумаса I свое влияние на Северную Сирию и территорию, являвшуюся колыбелью царства Митанни, — в Месопотамии складывалось новое соотношение политических сил. Инициатором перемен стал город Ашшур, правители которого по крайней мере с XVI в. до н. э. были вассалами митаннийских царей. Попытки освободиться от митаннийского господства не принесли успеха. Авторитету и блеску государства Митанни способствовал культ Иштар из Ниневии, богини с «мировой» славой.

Однако когда в середине XIV в. до н. э. в этом районе создалась сложная политическая обстановка, этим ловко воспользовался правитель города-государства Ашшур — Ашшурубаллит I (1365–1330), которому удалось не только избавиться от верховенства Митанни, но и захватить соседние земли на северо-западе. Одновременно, невзирая на протесты царя Вавилонии Бурна-Буриаша II (1375–1347), Ашшурубаллит I установил дипломатические отношения с Египтом. В результате государство Митанни в качестве союзника Египта вынуждено было поддерживать с Бурна-Буриашем II дружественные отношения. В это же время оказались нарушенными прежние дружественные ассиро-вавилонские и вавилоно-египетские отношения.

С середины XVI в. до н. э. в Вавилонии царствовала касситская династия, объединившая под своей властью всю страну. Успехам касситов благоприятствовало ослабление Ашшура, ставшего государством второстепенного значения, и упадок Элама, где около 1500 г. до н. э. прекратилась династия Эпартов (Элам на полтора столетия исчез с международной арены). Большое значение для укрепления положения касситов в Вавилонии имел их союз с Египтом, дававший им гарантию безопасности со стороны государства Митанни.

Касситы чрезвычайно успешно использовали выгодную внешнеполитическую ситуацию для упрочения своих позиций внутри страны. Они бережно хранили традиции Старовавилонской династии, нередко вводя некоторые новации. Одним из таких нововведений был обычай «вечных» пожалований особо заслуженным государственным чиновникам. Касситские цари, в отличие от хеттских правителей, жаловали своим чиновникам земельные участки из фондов дворца и работавших на них людей. Как правило, пожалованные земли освобождались от налогов и становились наследственными владениями сановников. Для обозначения границ подобного поместья устанавливался величественный, богато украшенный рельефами межевой камень — кудурру, на котором вытесывался царский декрет^{87}. Таким способом касситы обеспечивали лояльность вавилонской аристократии. Благодаря кудурру мы узнаем много любопытного о переменах в области имущественных отношений, а также о чрезвычайно сложной налоговой системе, существовавшей в касситской Вавилонии. Владелец поместья и его люди освобождались от выплаты натурального налога в виде определенного процента зерна, соломы и приплода. Они были свободны также от пошлин, от обязанности содержать царское войско и от участия в строительных работах. Кроме того, царским чиновникам всех рангов и представителям местного самоуправления запрещалось нарушать указанные привилегии, переходить границу поместья и беспокоить его владельца. Иными словами, это были поместья, пользовавшиеся правами экстерриториальности и свободные от какого бы то ни было контроля, но они составляли небольшую часть всего ареала возделываемых земель. Создается впечатление, что касситы, которые отнеслись к Вавилонии как к своей добыче, лишили гражданские общины их прерогатив, а их земли превратили в собственность дворца. Исключение составили, возможно, лишь старинные храмовые города. Следует, однако, оговориться: этот вопрос пока еще не изучен и выводы остаются лишь предположениями.

Ясно одно: экономическую базу касситской Вавилонии составляла дворцовая собственность и ежегодно поступающие дани, от которых освобождались только иммунизированные поместья, владельцы которых составляли верную и надежную опору власти.

Период господства касситов в Вавилонии характеризуется существенными переменами в области общественных отношений. До середины II тысячелетия до н. э. сохранялись патриархальные представления: общество воспринимало царя скорее как «отца», нежели как «господина». Резкое различие между сословиями начало вырисовываться лишь в конце Старовавилонского периода. Не случайно именно в касситской Вавилонии возникла формула: «Я готов умереть за своего господина», каковой подчиненные заканчивали обычно свои письма к вышестоящим лицам^{88}. Здесь остается много неясных моментов, поскольку социально-экономические отношения в касситской Вавилонии пока еще не стали предметом научного изучения. Но как бы то ни было, экономическая база была такова, что царь Куригальзу I имел возможность около 1400 г. до н. э. перейти к более активной внешней политике. Воспользовавшись ослаблением Элама, начавшимся после угасания династии Эпартов, Куригальзу I захватил Сузы и установил строгий контроль над всей территорией Элама. Одновременно он пытался соперничать с государством Митанни за влияние в Ашшуре. По приказу Куригальзу I на севере была построена царская резиденция — город Дур-Куригальзу («Крепость Куригальзу» — совр. Акаркуф, в 25 км северо-западнее Багдада). Перемещение царей в эту крепость, имевшую стратегическое значение, должно было способствовать ограничению влияния жреческой аристократии на политику. Преемники Куригальзу I были не столь предприимчивы; они поддерживали дружеские отношения с Египтом и внимательно следили за городом Ашшуром. Тем большей неожиданностью явилось для них завоевание этим городом независимости и начало ассирийской экспансии.

Экономика Вавилонии испокон веков была связана со средним течением Евфрата и с бассейном реки Диялы, поэтому завоевательные устремления Ашшура несли с собой серьезную угрозу самому существованию Вавилонии. Возможно, что Бурна-Буриаш II мечтал об установлении протектората над Ашшуром. Посольство Ашшура в Египет он счел нарушением субординации. Эхнатон же отнесся к этому факту, как ко многим другим внешнеполитическим событиям, с полным спокойствием: он принял предложения Ашшурубаллита I, не порывая отношений ни с царем Митанни, ни с Бурна-Буриашем II, видимо считая неизбежными внутренние раздоры между государствами Месопотамии и рассчитывая на эти разногласия как на фактор, который мог бы спровоцировать вторжение туда хеттов.

Таким образом, Бурна-Буриашу II пришлось примириться с независимым существованием своего северного соседа и установить без помощи Египта умеренно дружеские отношения с Ассирией. По-видимому, по его инициативе был заключен брак между дочерью Ашшурубаллита I Мубаллитат-Шеруа и вавилонским князем, призванный скрепить заключенный договор^{89}. Доказательством доброй воли Ассирии явилась популяризация главного вавилонского бога — Мардука.

О ситуации, сложившейся в тот период, обычно судят по двум необычайно любопытным, но составленным значительно позднее документам: ассирийской «Синхронической истории» и Вавилонской хроники Р». Оба эти документа чрезвычайно тенденциозны и скорее характеризуют образ мышления их создателей, чем эпоху.

Ассирийцы, всячески стремившиеся возродить традиции великого царя Шамши-Адада I, неправомерно высоко оценивали свои военные успехи, рассказ о которых составляет главное содержание «Синхронической истории». Между тем завоевание Ассирией независимости и присоединение митаннийских территорий, притом что царство Митанни стало клониться к упадку, по всей вероятности, не было связано с вооруженной борьбой. Что же касается дальнейшего продвижения на запад, то оно в тот момент было невозможно: путь на запад преграждал митанниец Шаттиваса и его могущественный покровитель — Хеттское царство. По сути дела, ассирийцы не имели оснований кичиться военными успехами, не говоря уже о том, что ассирийское войско только еще предстояло создать. Следует учесть также, что перед Ассирией в это время стояла гораздо более важная задача, чем продвижение к Евфрату, — защита новых границ от притязаний Вавилона. Вполне понятно, что ассирийский царь с особым вниманием следил за действиями своего» южного соседа. Вот почему мелкие пограничные стычки в официальном изложении, т. е. в «Синхронической истории», превратились в великие сражения. Все это заставляет считать «Синхроническую историю» сочинением апологетического характера.

Такой же характер имели царские анналы — совершенно новый тип записи исторических событий, связанный, правда, по происхождению с раннединастическими строительными надписями. Первая такая запись типа анналов была сделана при Арикденили (1319–1308), который приказал описать свой поход к Евфрату.

Столь же тенденциозной является и «Вавилонская хроника Р», авторы которой имели в виду другую цель. Касситская Вавилония не была сильной державой, однако, в отличие от великих монархий, боровшихся за политическую и экономическую гегемонию, ей принадлежало интеллектуальное превосходство. Вавилонский диалект аккадского языка был языком дипломатии, а вавилонское литературное наследие получило распространение на всем Ближнем Востоке. При этом цари касситской династии имели значительно более прочную социально-экономическую базу, чем прочие монархи, для которых Вавилония была желанным союзником. Вот почему автору «Вавилонской хроники Р» не было нужды пускать пыль в глаза. Его интересовали отдельные цари и их деятельность, в основном мирная. Если же он в виде исключения говорит о войне, то лишь затем, чтобы отметить подлинную победу.

Касситы не были великими воинами и не стремились таковыми казаться. Ассирийцы же, напротив, жаждали величия (правда, не только военного) и всеми средствами стремились его достичь.

Возможности Ашшурубаллита I были ограничены. Он первым из месопотамских правителей именовал себя «великим царем», хотя ни экономика Ассирии, ни оснащение войска скорее всего не оправдывали этого титула. Нет оснований говорить и о его влиянии на вавилонскую политику. Благодаря присутствию при дворе Бурна-Буриаша II его дочери он был, по-видимому, хорошо осведомлен о вавилонских делах. Однако никаких серьезных последствий это не имело, поскольку Вавилон, очевидно, не испытывал симпатии к ассирийской царевне. После смерти Бурна-Буриаша, когда сын его дочери, внук и наследник престола погиб, на трон вступил представитель боковой линии касситов Куригальзу II (1345–1324). В возведении на престол нового царя принял активное участие Ашшурубаллит I, на основании чего иногда ошибочно утверждают, будто это являлось началом вассальных отношений. На самом деле Куригальзу II не только не выразил благодарность за помощь, но и вскоре выступил против Ассирии. То обстоятельство, что одна битва произошла под Сугагу, недалеко от Ашшура, а другая — под Килизи, вблизи Ниневии, наводит на мысль о военном перевесе Вавилонии^{90}.

Положение Ассирии изменилось лишь в царствование трех последующих царей: Адад-нерари I (около 1307–1275), Салманасара I (1274–1245) и Тукульти-Нинурты I (1244–1208). Заслугой первого является успешный поход, в результате которого он дошел до Каркемиша и обеспечил Ассирии доступ к Сирии; благодаря этому Адад-нерари I получил возможность участвовать в дележе доходов, связанных с контролем торговых путей, проходивших через Северную Месопотамию.

Хетты же, ослабленные сражением под Кадешем, не пытались вмешиваться, ограничившись оживленной дипломатической деятельностью. Хаттусилис III старался, с одной стороны, создать видимость добрососедских отношений с Ассирией, а с другой — подстрекал Вавилон к выступлению против нее, подчеркивая, что Ассирия начала серьезно угрожать интересам обоих государств. Как ни старался Хаттусилис III убедить вавилонского царя в его якобы военном превосходстве, тот не реагировал на лесть, тем более что ассирийцы недавно захватили вавилонские пограничные территории.

Салманасар I упрочил и расширил завоевания своего отца. Он подчинил Ассирии Ханигальбат и увел в плен из митаннийских крепостей около 15 тысяч жителей. Салманасар I двинулся со своим войском на север, в «страны Напри», где обитали горцы-хурриты. Это были районы, богатые сырьем, особенно железной рудой. Территориальные захваты, укрепление границ, военная добыча и богатые дары от хеттских царей, наконец, овладение доступом к источникам сырья и контроль над торговыми путями по Евфрату — все это укрепило престиж Ассирии. Стало ясно, что Ассирия превратилась в могущественную державу, соперники которой в то же самое время становились все слабее.

Хеттского царя Тутхалияса IV (1265–1235) все больше волновали анатолийские проблемы; Рамсес II, всеми средствами пытавшийся поддержать веру в свое величие, очевидно, не слишком уверенно чувствовал себя на троне; на вавилонский трон один за другим вступали незначительные личности. В такой обстановке борьба за гегемонию должна была прекратиться. Цари, правда, продолжали искать себе союзников, обмениваясь знаками внимания, но это уже не могло изменить реальное соотношение политических сил.

Царствование Тукульти-Нинурты I считается временем величайших военных побед Ассирии. Как сообщают анналы Тукульти-Нинурты I, он покорил 43 царя[41] страны Наири, увел с гор Яури 30 тысяч жителей, которых поселил в Ашшуре. Но главное — он разрешил ассиро-вавилонский конфликт, победив вавилонского царя Каштилиаша (1242–1235), захватил Вавилон, сокрушил его стены и вывез в Ашшур статую Мардука. Вавилония, таким образом, на 7 лет подпала под власть ассирийского царя.

Почти сразу после этих побед начался упадок Ассирии. Прежде всего потерпела крах политика царя. По причинам, которые до сих пор неясны, Тукульти-Нинурта I внезапно принял решение о переносе своей столицы в специально построенный на противоположном от Ашшура берегу Тигра город Кар-Тукульти-Нинурта («Торговая пристань Тукульти-Нинурты»). Город был обнесен стенами с башнями. Здесь же силами переселенцев были сооружены дворец и храм.

Все эти широкомасштабные мероприятия повлекли за собой серьезные экономические и политические последствия. В отличие от вавилонского царя царь Ассирии не располагал ареалом дворцовых земель, а владел, по-видимому, лишь небольшим поместьем на правах личной собственности царской семьи. Такое положение сложилось в результате весьма своеобразного-пути развития этого государства, в котором экономической базой царской власти была исправно действующая система частных земельных владений (ср. аграрные отношения на территории Аррапхи) плюс доходы, поступавшие извне (ср. деятельность Шамши-Адада I). Отсюда ясно, что положение царя в государстве было достаточно шатким и зависело, с одной стороны, от настроения аристократии, а с другой — от войска и военных побед. Распределение богатств осуществлялось в соответствии с определенными нормами, освященными вековой традицией. Сюда не укладывались ни расходы на содержание больших групп чужеземцев, переселенных царем в Ашшур, ни гигантские ассигнования на строительство нового города.

Первыми забеспокоились связанные со старой столицей жрецы бога Ашшура. Тот факт, что город Ашшур перестал быть административным центром и из него выехали в новую столицу государственные сановники, означал потерю ашшурскими жрецами политического влияния. Недовольных ашшурских жрецов поддержали, по-видимому, жрецы бога Мардука в Вавилонии, которые, после того как статуя Мардука была вывезена в Ассирию, остались без средств к существованию. Возмущение коснулось, вероятно, и части войска, поскольку основная военная добыча шла на украшение новой столицы. А в конце царствования Тукульти-Нинурта настолько увлекся строительством своей резиденции, что вовсе перестал заботиться о добывании трофеев.

Внутренние разногласия в Ассирии были на руку Эламу, где приблизительно с 1330 г. до н. э. правила новая, сильная династия, с деятельностью которой связан классический период в истории этого государства. Во времена Салманасара I эламиты освободились от верховенства Вавилонии, однако территория вокруг Дера по-прежнему им не принадлежала. Воспользовавшись благоприятной ситуацией, Китен-Хутран, царствовавший во времена Тукульти-Нинурты I, вторгся в эламо-вавилонскую пограничную область и, дойдя до Вавилона, изгнал оттуда ассирийского наместника. После этого Тукульти-Нинурте I не раз приходилось воевать с воинственным эламским царем и, невзирая на военные победы, примиряться с политическим поражением: на вавилонский трон вернулась касситская династия.

Все это, естественно, не только не прибавило славу ассирийскому царю, но и еще больше обострило внутренние противоречия. В 1208 г. до н. э. произошел дворцовый переворот, жертвой которого пал Тукульти-Нинурта I. Очевидно, инициаторами переворота были жрецы Ашшура. К этому времени сформировались две политические группировки: одна — жрецы, защищавшие интересы храмов и потомственной аристократии, другая — военно-бюрократическая верхушка. Всякий раз, как на ассирийском троне оказывался слабый царь, жрецы получали чрезвычайные привилегии. Узурпаторы же, опиравшиеся прежде всего на войско, все привилегии аннулировали, награждая ими военную знать.

Если заглянуть в суть этого конфликта глубже, станет ясно, что интересы обеих группировок совпадали, поскольку как те, так и другие одинаково были заинтересованы в захватнических войнах. Но если жрецы пользовались плодами побед лишь косвенно (рабы, богатые жертвоприношения), то военно-бюрократическая и торговая верхушка обогащалась непосредственно (военная добыча, источники сырья, рынки сбыта). Поэтому суть конфликта заключалась не в направлении политики (альтернативы — экспансия или мирное развитие — не существовало), а в способе извлечения максимальной выгоды, вытекавшей из политики завоеваний. Низложение Тукульти-Нинурты I не оправдало надежд ни одной из борющихся групп: на Ближнем Востоке начали складываться совершенно новые политические структуры, вызванные к жизни глубоким экономическим кризисом, охватившим весь окружающий мир.