История Франции в трех томах. Т. 1

Генрих IV

Шестнадцать лет царствования Генриха IV(1594–1610)[177] были временем становления и укрепления французского абсолютизма. Новый монарх пришел к власти после долгой и трудной борьбы, когда вся страна была взбаламучена междоусобной войной.

За свою недолгую жизнь Генрих Наваррский сам многое испытал; он знал и поражения, и победы, падения и взлеты; нелегкий жизненный опыт его многому научил: изворотливости, гибкости, умению маневрировать. Умный, дальновидный, настойчивый в достижении цели, он отдавал себе отчет в трудности стоявших перед ним задач. Первой и самой главной — в том нельзя было сомневаться — было умиротворение, смягчение политического климата в стране, примирение, насколько это было возможно, враждующих партий и группировок, постепенный переход к некоторой стабилизации. Генрих IV не был, конечно, «добрым королем», «королем народа», каким его нередко изображала позднее апологетическая историческая литература. Но он понимал, как шаток королевский трон, и искал средства его укрепления.

Бывший гугенот, ставший католиком, не принимавший близко к сердцу вопросы религии, Генрих IV нащупывал компромиссные решения, могущие постепенно восстановить мир в стране. С помощью толковых и умелых помощников, среди которых первым должен быть назван Сюлли, он сумел в сравнительно короткий срок добиться многого. Кого подкупая деньгами, кого задабривая высокими должностями, он постепенно смягчил ожесточенность вражды и разъединил еще недавно сплоченные ряды противников.

Нантский эдикт 1598 г. объявлял католическую церковь официально государственной религией в королевстве; в то же время он сохранил определенные права и за протестантами. За гугенотами по секретным статьям эдикта были закреплены даже некоторые города на юге Франции (Ла-Рошель, Монпелье, Монтобан и др.), где они могли иметь свои вооруженные силы. Нантский эдикт был компромиссом; он не удовлетворял крайние элементы в обоих лагерях, но был в целом приемлем для большинства. Он создавал основу для перехода от войны к миру и лишал религиозные вопросы их прежней остроты.

Генрих IV и его первый министр Сюлли смогли в какой-то мере ослабить налоговый гнет. Конечно, «курица в каждом крестьянском горшке по воскресеньям», обещанная королевской властью, так и осталась социальной утопией, но все же, благодаря снижению прямых налогов, некоторому упорядочению государственных расходов и прекращению войн, положение крестьянства в целом стало лучшим.

Примиряя враждующих, утишая бушующие страсти, королевская власть становилась над спорящими, она постепенно обретала права арбитра, верховной власти. В конечном счете, это вело к укреплению монархии. Создание сильного бюрократического аппарата, подчиненного непосредственно королю и его министрам, также способствовало этому. Но в сильной королевской власти было заинтересовано и дворянство, чтобы держать в повиновении крестьян, угрожавших возможностью повторения Жакерии. На поддержку королевской власти ориентировалась и растущая, но слабая еще буржуазия. Генрих IV умело использовал эти благоприятные условия; его с должным основанием можно считать виднейшим представителем французского абсолютизма.

Феодально-абсолютистский строй во время правления Ришелье

Смерть Генриха IV от руки католического фанатика Равальяка 14 мая 1610 г. на время прервала предпринятую его сподвижниками работу по укреплению французской государственности. Правда, гражданская война между французами-католиками и французами-гугенотами уже закончилась, и Франция была единым государством, но еще существовали гугенотские города-крепости, числом около 200, сохранились самостоятельные гугенотские армии и флот, независимые от правительства денежные средства и т. п. Феодально-католическая оппозиция, несколько ослабленная казнью маршала Бирона в 1602 г., не хотела мириться с потерей своего прежнего значения и была готова при первой возможности вновь ввергнуть страну в смуту гражданской войны — не столько чтобы утвердить за собой местную власть, сколько чтобы обеспечить себе пенсии, подачки и щедро оплачиваемые синекуры за счет королевской казны.

Поэтому, когда после убийства Генриха IV ввиду малолетства его сына, Людовика XIII, власть перешла в руки его вдовы, Марии Медичи (фактически сначала управлял страной ее фаворит, флорентинец Кончини, а позже — Люинь), принцы и гранды предъявили регентше свои «права», чем ввергли Францию в новую смуту, продлившуюся с перерывами (когда удавалось откупиться от их требований) около 10 лет. Ни народ, ни буржуазия требований знати не поддерживали, однако, угрожая гражданской войной, гранды вырвали у Марии Медичи (по договору в Сент-Мену) согласие на созыв Генеральных Штатов, а заодно желаемые субсидии; принц Конде получил 450 тыс. ливров, герцог Лонгвиль — 100 тыс. ливров пенсии, Майенн 300 тыс. на «расходы по свадьбе»[178].

На Генеральных Штатах, собравшихся в 1614 г., обнаружилось бессилие оппозиции вельмож. Третье сословие, состоявшее из представителей городской буржуазии и недавно одворянившейся бюрократии, отказалось поддержать ее. Господствующие сословия — духовенство и дворянство — стояли в основном за укрепление монархии, но ревниво выступали против политического возвышения этих выходцев из буржуазии.

Между тем в стране глухо накипала другая оппозиция — простонародная — против феодально-абсолютистского режима. Лидеры третьего сословия осмеливались использовать этот козырь. Устами своего представителя, купеческого старосты Парижа Робера Мирона, третье сословие предъявило трону жалобу на «бесчинства, совершаемые над обществом и личностями, на презрение к справедливости и судьям, на угнетение бедных, на насилия над слабыми», совершаемые сеньорами и властями, и недвусмысленно намекало на возможность того, что народ сам выступит на свою защиту: «Если ваше величество не примет мер, можно опасаться, как бы отчаяние не научило бедный народ, что солдат — не кто иной, как вооруженный крестьянин, а когда виноградарь возьмется за аркебуз, он из наковальни станет молотом». Хотя эту речь представитель третьего сословия произносил, стоя на коленях, все же правительство поспешило распустить Штаты, и выборные разъехались, не приняв никаких решений. Эти Генеральные Штаты в истории Франции были последними до 1789 г.

Аристократическая оппозиция после этого еще несколько раз бралась за оружие, опираясь на недовольные массы, но спешным снижением налогов правительство обеспечивало успокоение народа; одновременно пришлось наградить новыми пенсиями наиболее влиятельных грандов: по соглашению в Лудэне (1616 г.) Конде получил еще 1,5 млн. ливров, и были награждены его сторонники, и особым рескриптом было объявлено, что оппозиция не совершала ничего, что «не было бы очень приятным» королю.

Окончательное укрепление французского абсолютизма произошло только в годы правления кардинала Ришелье, первого министра (1624–1642) Людовика XIII. Именно под его руководством было завершено построение новой государственной системы, позволившей королевской власти удержаться во Франции еще 150 лет, несмотря на чудовищную эксплуатацию народных масс, на хищническое отношение двора к бюджету страны и на вызванные этим почти непрерывные вспышки народных восстаний и частые экономические кризисы. Поэтому политика Ришелье, ее принципы и последствия заслуживают специального рассмотрения.

Арман Жан дю Плесси, кардинал и герцог Ришелье (1586–1642) происходил из дворянской семьи; став на 23-м году жизни епископом города Люсон в Пуату, он принимал участие в Генеральных Штатах 1614 г. как один из многих депутатов от духовенства. Уже в 1616 г. он стал членом, а вскоре и председателем совета при регентше; на время ссоры подросшего короля с его матерью он вместе с нею подвергся опале. Но уже с 1624 г. Ришелье входит в Королевский совет, а с 1630 г. становится первым министром королевства, оплотом и отчасти даже теоретиком абсолютизма.

В книге «Государственные максимы, или Политическое завещание» [179] Ришелье изложил основы своей политики. Книга эта была опубликована лишь после его смерти, и многими историками ее подлинность оспаривалась, но, несомненно, она отражает подлинные мысли самого Ришелье. Хотя в своей государственной деятельности он следовал всегда голосу практики и подчас круто менял курс в зависимости от обстоятельств, от внутреннего и международного соотношения сил, Ришелье сумел здесь обобщить некоторые ее линии и придать ей видимость наперед продуманного плана.

Ришелье говорит в этом «Политическом завещании»: «Моей первой целью было величие короля, моей второй целью было могущество королевства»[180]. Если можно сомневаться в буквальном смысле первого, то могущество абсолютистской власти он действительно стремился утвердить всеми доступными способами, как и внешнюю силу Франции.

Одну из главных своих задач Ришелье видел в обеспечении первенствующего положения дворянства перед поднимающейся буржуазией. Дворянин по происхождению, он явно хотел перевеса дворянства, которому искренне сочувствовал и которое в своем огромном большинстве видело в его политике свою политику. Но королевский двор, выражая интересы дворянства, играл роль как бы воспитателя дворянского класса. Отсюда два положения Ришелье: с одной стороны, пишет он, «богатство и гордость одних [буржуа, чиновников] подавляют бедность других [дворян] — богатых лишь доблестью…»[181], а с другой — «очень распространенный недостаток лиц, родившихся в этом сословии [дворянском], — что они применяют к народу насилие»[182]. Право на насилие Ришелье хотел бы резервировать только за государственным аппаратом монархии.

«Право» же дворян и монархии эксплуатировать народные массы Ришелье не только постулирует, но даже обосновывает психологически: «Если бы народ чересчур благоденствовал, было бы невозможно удержать его в границах его обязанностей…»[183]. Народ для Ришелье — это «мул, который, привыкнув к нагрузке, портится от долгого отдыха больше, чем от работы»[184]. Правда, он тут же добавляет, что работа эта должна быть пропорциональной силам мула-народа; но это относилось уже к области благих (и невыполнимых) пожеланий. Практика же взимания невероятных податей и поборов прикрыта у Ришелье теорией гармонии интересов короля и народа. «Можно утверждать, что суммы, извлекаемые королем у народа, к нему же и возвращаются; народ их авансирует, чтобы получить их обратно в виде пользования своим покоем и своим имуществом, что не может быть ему обеспечено, если он не будет способствовать сохранению государства»[185].

Одной из неотложных задач, стоявших перед центральной властью после победы католицизма над реформационным движением во Франции, была ликвидация гугенотской республики на юге страны, ставшей чем-то вроде «государства в государстве». Правительство еще не имело для этого достаточных сил. Хотя, по мнению Ришелье, государь должен заботиться о спасении душ своих подданных, «осторожность не позволяет королям прибегать к рискованным мерам, могущим выполоть доброе зерно при желании выполоть плевелы»[186]. Правительство Людовика XIII не покушалось на религиозные чувства гугенотов, однако оно обрушилось на их политический сепаратизм, на их военно-партийную организацию во главе с герцогом Роганом. Военные действия против гугенотов, длившиеся восемь лет (1620–1628), завершились взятием их основного оплота, города-порта Ла-Рошели; в 1629 г. были ликвидированы последние очаги сопротивления гугенотов в горных районах Лангедока. Их крепости были частью разрушены, частью отобраны, им было запрещено держать свои гарнизоны. Но со своей стороны по соглашению в Але (Лангедок) правительство опубликовало так называемый эдикт милости, подтверждавший Нантский эдикт в смысле гарантирования гугенотам религиозной свободы.

Наряду с этим правительство приняло самые решительные меры, чтобы подчинить себе непокорных аристократов, хотя бы и правоверных католиков. Замки феодалов были срыты и снесены, под страхом смертной казни были запрещены дуэли между дворянами, и в назидание всем был даже казнен особо дерзкий и непослушный бреттер, дуэлянт Бутвиль, хотя смелостью его Ришелье лично и восхищался. Правительство с чрезвычайной подозрительностью и жестокостью подавляло всякую попытку противостоять ему, объявляя такие попытки «заговором». По мнению Ришелье, «бич, являющийся символом правосудия, никогда не должен оставаться праздным»[187]. Карательная политика пренебрегала даже законами судопроизводства, установленными той же государственной властью. «Если во время разбора обыкновенных дел суд требует бесспорных доказательств, — писал Ришелье, — совсем иначе в делах, касающихся государства; в таких случаях то, что вытекает из основательных догадок, должно иногда считаться за ясные доказательства»[188]. Поэтому Ришелье рекомендует начинать с применения закона, а потом уже искать доказательства вины.

Проводниками и исполнителями решений правительства на местах все больше и больше становятся интенданты, назначаемые центральной властью из числа преданных ей и всецело от нее зависящих чиновников. Их исходная задача — обеспечить поступление налогов из провинций в казну. Они окончательно оттесняют на второй план прежние местные органы управления и суда: провинциальные штаты (в некоторых областях Франции), провинциальные парламенты, различные судебно-финансовые палаты, губернаторов с их военно-полицейским аппаратом, муниципалитеты, опиравшиеся на поквартальную «буржуазную стражу» в городах. Впрочем, эти местные власти обычно не отстаивали свои устаревшие привилегии, а сотрудничали с интендантами провинций и с правительством.

В самом аппарате центральной власти все больше выдвигаются государственные секретари (министры) и все уменьшается значение принцев крови, герцогов и пэров: они по-прежнему входили в так называемый «большой Королевский совет», но все по-настоящему важные дела государства вершились «малым Королевским советом», который и был настоящим рабочим правительством. Именно к нему стекались донесения интендантов, он отправлял на места полновластных инспекторов (maitres de requetes), он, во главе со своим председателем Ришелье, был подлинной сильной властью.

Ришелье боролся против любых попыток противостоять королевской власти. При Ришелье у парламентов было отнято право письменных ремонтрансов, и подчас правительство прибегало к насильственному выкупу должностей тех или иных неугодных ему членов парламента; некоторых из них отправляли в изгнание или в тюрьму.

Однако решительные меры, какие хотело бы принять старинное дворянство в отношении выскочек в судейских и чиновных мантиях, тут были недоступны, поскольку продажа богачам различнейших должностей (и в том числе должностей адвокатов, прокуроров, советников парламента) была одним из источников государственного дохода абсолютистской Франции. Правительство никогда не имело достаточно средств, чтобы разом покончить с парламентами, выкупив все должности. Отсюда — безрезультатность непрерывно до самой революции 1789 г. длившейся борьбы абсолютистского правительства с парламентами, полная невозможность сломить их сопротивление. Ришелье видел и социально-политическую сторону дела: система продажи государственных должностей в собственность видным обладателям денежных накоплений приковывала часть буржуазии к колеснице государства, т. е. к судьбам феодально-абсолютистского строя. Кто вложил свои деньги в данный государственный порядок, писал Ришелье, не станет способствовать его разрушению.

Другим источником дохода казны была откупная система: получение денег от финансистов авансом, с уступкой им права с избытком компенсировать себя взиманием того или иного налога. Ришелье считал финансистов и откупщиков налогов «особым классом, вредным для государства, но тем не менее необходимым»[189]; по его мнению, «они не могут дальше обогащаться, не разоряя государства» [190]. Поэтому он был склонен к конфискации имущества откупщиков и держателей государственной ренты, но, «даже если справедливость этого акта неоспорима, разум не позволяет прибегать к нему, потому, что его осуществление лишило бы государя на будущее всех способов добыть деньги в случае государственной необходимости»[191].

Это положение «Политического завещания» является выводом из практики борьбы абсолютизма с откупщиками — борьбы, в которой королевской власти иногда приходилось признать себя побежденной. Свидетельством этого является королевский рескрипт, который пришлось опубликовать после очередного мероприятия по «выжиманию губок» — нажиму на финансистов. В этом рескрипте, как бы извиняясь, король заявлял: «Будучи вынужден прибегать к чрезвычайным мерам и требуя, чтобы нам авансировали крупные суммы денег, мы во всех представившихся случаях получали содействие от наших откупщиков и контрактантов; и суммы, которые они обязывались нам уплатить, приносили им столь мало дохода и прибыли, что в настоящее время они, совместно с их пайщиками, обременены долгами… Они и поныне не перестают оказывать нашим делам величайшее содействие в настоящей срочной необходимости, прилагая для этого весь свой кредит, от чего мы испытываем величайшее удовлетворение»[192].

Финансовые трудности были тесно связаны и с военно-политической обстановкой. Чтобы понять это, необходимо представить себе международное положение Франции[193]. На горизонте снова, как в первой половине XVI в., возникла грозовая туча — угроза поглощения всей Европы, всех национальных государств наднациональной католической державой Габсбургов. Кардинал Ришелье долго лавировал между интересами католической церкви и национальной государственности — то склонялся к союзу с габсбургской Испанией и папством (олицетворением этого курса был его советник капуцинский монах Жозеф), то, стремясь ослабить Габсбургов, поддерживал субсидиями протестантских князей Германии.

В 1630 г. колебаниям пришел конец; Ришелье принял решение ссужать протестантскую Швецию крупными ежегодными суммами для войны с германским императором. Тем самым Франция косвенно, скрыто вступила в Тридцатилетнюю войну. Впрочем, Ришелье стремился не допустить окончательной победы Швеции или немецких протестантов. Однако в 1635 г. крупные неудачи шведов заставили Францию вступить в войну: Франция начала военные действия против испанских и австрийских Габсбургов одновременно в их владениях в Нидерландах, Германии, Италии и Испании. Почти сразу выяснилось, что фактически Франция к этой войне не готова: в 1636 г. немцы вторглись в Бургундию, а испанцы — в Пикардию и Гиень. Разъезды испанцев, вторгшихся из Фландрии, угрожали уже и Парижу; только ополчение, срочно созданное по призыву правительства, разбило испанцев при Корби (20 лье к северу от столицы) и прогнало их дальше на север. В дальнейшем война велась с огромным напряжением денежных и людских ресурсов. При этом потребность в деньгах заставляла выжимать налоги из населения, это вызывало восстания, а восстания подчас требовали отвлечения воинских частей с военных фронтов для борьбы с восставшими.

Укрепление французской монархии, достижение некоторой стабилизации противоречий между дворянством и буржуазией при Ришелье являлись оборотной стороной жесточайшей эксплуатации трудящихся — как сеньориальной, так и налоговой — и порождаемых ею новых и новых вспышек крестьянско-плебейских восстаний. Историки отмечают три волны крестьянского движения: в Керси (Гиень-и-Гасконь) в 1624 г., в Сентонже, Перигоре и других юго-западных и южных областях в 1636–1637 гг., и в Нижней Нормандии в 1639 г. [194] Восстания эти подавлялись правительством со страшной жестокостью: восставших посылали пачками на виселицу, подвергали колесованию без суда, даже без допроса — по одному подозрению в участии в восстании. Канцлер Франции при Ришелье Сегье обосновывал эти репрессии следующими доводами: «Служение королю, его власти и общественному благу требовало примерных наказаний и заставляло пренебрегать обычными формальностями» [195].

Восстание в Керси в 1624 г. было вызвано распространением соляного налога («габели») на область. Восставшие требовали отмены налога, и, так как определение его размера по дворам и само взимание налога было поручено местным богатеям из крестьян (elus), вся ярость обрушилась на сборщиков налога. Их дома поджигались, имущество подверглось разграблению. Вскоре движение начало перерастать в движение против богатых людей вообще. Армия крестьян выросла до 16 тыс. человек, и городская беднота была готова присоединиться к ней. Восставшие двинулись на город Кагор — центр области, но были разбиты местным дворянским ополчением [196].

Восстание 1636–1637 гг. в Сентонже, Перигоре и других провинциях было связано с установлением налога на вино, который правительство ввело, когда Франция вступила в Тридцатилетнюю войну и нуждалась в средствах для содержания армии. Налог этот сильно ударил по виноделам указанных областей. Кроме того, содержание и бесчинства войск, расквартированных по селам и городам из опасения вторжения Испании, довели население до отчаяния.

Восстание продлилось полтора года и охватило значительную часть территории Франции (ее южные, юго-западные и частично центральные области). Отряды восставших доходили в Сентонже до 40 тыс. чел., в Перигоре — до 60 тыс. Восстанию сочувствовали не только плебейские массы, но и городская буржуазия, и весной 1637 г. отрядам повстанцев удалось даже занять главный город провинции Перигор Бержерак. Но королевские войска под командованием герцога Лавалетт и при поддержке местного дворянского ополчения разбили и рассеяли восставших — и началась расправа.

Восстание в Нижней Нормандии в 1639 г., прозванное восстанием «босоногих» (в начале они называли себя «кроканами»), также вспыхнуло на почве недовольства крестьян ожидаемым распространением «габели» на их область. Восставшие призывали население не платить налогов, присоединяться к ним, вооружаться и убивать сборщиков налогов. Армия восставших, выросшая до 20 тыс. человек, называвшая себя «армией страдания», состояла не только из крестьян: в нее входила и городская беднота, ей сочувствовали и буржуа, не желавшие распространения «габели», тяжесть которой ложилась и на все третье сословие. Но Осенью 1639 г. армия «босоногих» была почти полностью истреблена королевскими частями под командой маршала Гассьона на баррикадах города Авранша; лишь немногие попали в плен, но и они были повешены.

Следует отметить, что, хотя все эти восстания объективно наносили сильные удары абсолютизму, они не ставили себе сознательной цели свергнуть королевскую власть или покончить с господством феодалов; по существу, они никогда и не могли выйти за пределы одной или немногих провинций и найти поддержку всей страны. Происходило это потому, что, как правило, эти восстания вызывались узко-локальными поводами (распространением какого-то налога на данную провинцию, бывшую прежде от него свободной; насилиями местных сборщиков налогов; бесчинствами воинских частей, расквартированных в данной местности и т. п.); даже когда к этому, как в Перигоре, присоединялся протест против сеньориальных поборов или церковной десятины, силы повстанцев оставались разрозненными, а не сливались в мощную крестьянскую армию. Сказывалось также и то, что буржуазия (особенно ее более богатая, более влиятельная часть) городов в провинциях, охваченных крестьянскими восстаниями, гораздо больше боялась восставших, чем правительственных сил. Поэтому правительство всегда, хотя и с большим или меньшим напряжением, даже вынужденное порой вступать в переговоры с восставшими, в конечном счете выходило победителем, после чего старалось жесточайшими карами запугать население; при этом, однако, зачастую с уходом карателей восстание вспыхивало вновь. Так, узколокальное восстание нормандских «кроканов» в 1637 г. переросло в мощное движение «босоногих» 1639 г., получившее отклики и в других провинциях и запечатлевшееся в сознании современников, в том числе и в королевских декларациях, как событие общегосударственного значения; оно прервало надолго поступление в казну каких бы то ни было налогов с экономически высокоразвитой провинции и могло увлечь другие своим примером.

Кроме перечисленных движений сельского и смешанного сельско-городского характера, имели место многочисленные возмущения трудящейся бедноты и ремесленников то в том, то в другом городе во всех частях Франции. Не проходило года без нескольких извержений таких городских вулканов.

Поводами для восстаний городского плебейства опять-таки чаще всего были какие-либо налоговые нововведения, затрагивавшие отдельные профессии или большинство трудового населения, нередко и более зажиточный слой. Эти фискальные новшества или вымогательства военщины служили последним толчком, переполнявшим чашу терпения. Толпы громили налоговые конторы, расправлялись со сборщиками и откупщиками, с «подозрительными», с защитниками порядка, в том числе с представителями центральной власти. Подчас они кричали «да здравствует король без налогов», а были случаи (в 1630 г.), когда топтали и рвали портреты Людовика XIII, в Дижоне портрет короля был сожжен[197]. Как правило, с восставшими после некоторых колебаний расправлялась вооруженная милиция зажиточных горожан, иногда с участием окрестных дворян, а то и лиц духовного звания, а также местные гарнизоны и воинские части. Впрочем, случалось, что дело оканчивалось прощением: по поводу антиналогового восстания «мелкого люда» в Байонне в 1641 г. Ришелье давал инструкцию: «Жители весьма виновны и заслуживают наказания, но настоящее время не позволяет и думать об этом»[198].

Важнейшей задачей абсолютизма и господствовавшего дворянского класса было всемерно содействовать восстановлению и укреплению католической веры. Это было условием всеобщего послушания и терпения. Проповеди приходских священников были основным каналом общественного воспитания неграмотного населения, даже и его информирования о политических событиях и об издаваемых законах. Однако в первой половине XVII в. распространителями новостей и некоторых независимых мыслей стали (сначала в Шампани, вслед и в других провинциях) разносчики по городским домам и кварталам, по бургам (селам) и деревням грошовых брошюрок, примитивно отпечатанных книжонок, которые какой-нибудь грамотей вечерами читал вслух соседям и домочадцам у камина. Тут бывали сказки и предания, хозяйственные сведения и колдовские рецепты, религиозные и светские песни, исторические и любовные романы, рассказы о жизни королей, знати, знаменитых разбойников и многое другое. Народ имел свою фольклорную и эстетическую традицию, свои праздники, игры, представления.

Высоко над этой духовной жизнью простого народа возвышалась культура двора и знати, образованных кругов дворянства и буржуазии.

Ришелье уделял большое внимание науке и культуре, считая, однако, необходимым держать их под неусыпным надзором государства, следя за тем, чтоб они не пошли по нежелательному направлению и не распространились в народе: по его мнению, «подобно тому как было бы чудовищным тело, имеющее глаза на всех своих частях, так было бы чудовищным государство, если бы все его подданные были образованными»[199]. Он полагал, что «нужные государству солдаты лучше воспитываются в грубости невежества, чем в утонченностях науки»[200]. При этом, «если бы знания профанировались среди всевозможных умников, в государстве появилось бы больше людей, способных высказывать сомнения, чем людей, способных их разрешать, и многие оказались бы более склонны противостоять истинам, чем защищать их»[201]. Поэтому, пишет он, «в хорошо устроенном государстве должно быть больше мастеров механических искусств (maitres es arts mecaniques — искусных ремесленников), чем мэтров свободных искусств (maitres es arts liberaux)»[202]. Покровительствуя писателям и поэтам, подчиняющим свое творчество задачам его политики, Ришелье беспощадно преследовал тех, кто хотел оставаться независимым. Так, милостями был осыпан поэт Шаплен (одновременно получавший пенсию от Лонгвиля), но свободомыслящий писатель Теофиль де Вио (1596–1626) по обвинению в атеизме был приговорен к сожжению на костре (приговор был смягчен, и Вио умер в изгнании).

Ришелье организовал Французскую академию, куда вошли нужные ему писатели во главе с Шапленом; и, когда Пьер Корнель (1606–1684) написал трагикомедию «Сид», не отвечавшую требованиям Ришелье, академики осудили пьесу, до настоящего времени признаваемую шедевром французской драматургии. Корнель извлек урок из судьбы «Сида», и следующая его трагедия, «Гораций», заслужила одобрение властей выраженной в ней апологией «государственного интереса», побеждающего личные чувства. Но позже, когда умер Ришелье, Корнель в трагедии «Смерть Помпея» показывает, как макиавеллистические министры развращают царя; написанная во время Фронды его трагедия «Никомед» (1651) прославляет непокорного царского сына, любимца народа, и развязка последнего акта трагедии построена на победе народного восстания.

При Ришелье с 1631 г. начала выходить первая газета Франции «Gazette de France», являвшаяся пропагандистом его внутренней и международной политики, причем сам он писал для нее статьи и отбирал материалы, подлежащие публикации.

Но отнюдь не с помощью Ришелье — напротив, вопреки идейному гнету абсолютизма, — достигла своей вершины французская мысль того времени: после первых четырех лет правления Ришелье, в 1628 г., покинул родину еще молодым и переселился в Голландию великий ученый и философ Рене Декарт (1596–1649)[203]. Он не был политическим эмигрантом, но до смерти кардинала ни разу не навестил отчизну. Однако именно он стал олицетворением гения французского народа, его гордостью. Франция Ришелье и Франция Декарта несовместимы, тот и другой были воплощением противоположных начал. Начало, олицетворяемое Декартом, было глубоко укоренено во французском обществе По словам друга Декарта Мерсенна, в 1623 г. в одном Париже проживало не менее 50 тыс. неверующих. А ведь каждый из них, вероятно, умственно кристаллизовал настроения еще многих.

Уже за сто лет до Декарта (его латинское имя — Картезий, откуда «картезианство»), начиная с Коперника, стало формироваться новое, научное мышление, но именно в трудах Декарта оно достигло такой зрелости и универсальности, что и поныне естествознание еще движется в системе основных понятий, заложенной им. Декарт явился основателем современной математики, ибо соединил алгебру и геометрию в единую науку; в основы физики им были включены механика и оптика. Мало того, Декарт наметил, с точки зрения «физики», принципы функционирования всех физиологических механизмов тела животного, включая и принцип рефлекторной деятельности нервной системы. Но к мыслящей душе человека Декарт не усматривал научного подступа и оставлял ее «метафизике». Таким образом, в философии Декарт был лишь частично материалистом, он стремился оставаться в рамках католического вероучения.

Но главное в Декарте и картезианстве — решительная борьба со схоластикой, полноправность сомнения, опора на опыт и разум. В этой реформе науки было нечто демократическое, она апеллировала к естественному разуму обыкновенных людей. «Мне казалось, — писал Декарт в „Рассуждении о методе“, — что я мог встретить гораздо больше истины в рассуждениях, которые каждый делает о делах, непосредственно его касающихся, и результат которых в случае ошибки немедленно должен его наказать, чем в кабинетных рассуждениях ученого по поводу бесполезных спекуляций»[204]. Оправдываясь в том, что писал на простом языке своего народа, Декарт заявлял: «Если я пишу охотнее по-французски, на языке моей страны, чем по-латыни, то это объясняется надеждой, что о моих мнениях будут лучше судить те, которые пользуются лишь своим естественным разумом, чем те, которые верят только книгам древних»[205].

Картезианство широко распространилось во Франции. Оно имело там важные точки соприкосновения с философской материалистической школой Гассенди и с религиозно-интеллектуальным новаторством янсенизма. В дальнейшем из философии Декарта развилась в Голландии и Франции мощная материалистическая струя: философия Леруа, Спинозы, Мелье.

Временный кризис феодально-абсолютистской системы

Всесильный первый министр, фактический диктатор Франции, кардинал Арман Жан дю Плесси Ришелье умер в 1642 г.; вскоре умер и ее безвольный король Людовик XIII (1643). Какое же наследие они оставили новому королю Франции — пятилетнему Людовику XIV и его матери — регентше королевства Анне Австрийской, кроме незаконченной Тридцатилетней войны?

Франция была к этому времени одним из самых больших (площадью около 500 тыс. кв. км) и населенных (по неполным демографическим данным, около 15 млн. человек) централизованных государств Европы. Как указывалось, сословно-политический строй Франции был внешне прост: духовенство, дворянство и «ротюра», возглавляемые королем, пользующимся неограниченной властью. За кажущейся стройностью и простотой этой схемы, однако, скрывалась сложная социальная реальность, спутанный клубок классовых соотношений. По известному определению Ф. Энгельса, в истории существуют периоды, когда «государственная власть на время получает известную самостоятельность… Такова абсолютная монархия XVII и XVIII веков, которая держит в равновесии дворянство и буржуазию друг против друга; таков бонапартизм…» В этой формулировке чрезвычайно важны слова — «на время», ибо долго длиться эта кажущаяся межклассовая посредническая роль власти не может; и крайне существенно, что государство уравновешивает друг против друга дворянство и буржуазию, что почти столь же иллюзорно, как «уравновешивание» бонапартизмом буржуазии и пролетариата.

Однако буржуазия и в XVII в. была классом эксплуататорским, поэтому некоторое сближение ее с дворянством под сенью абсолютизма было возможно. Общей основой была беспощадная эксплуатация трудовых народных масс.

Подавляющее большинство населения Франции (до 12 млн. человек) составляло крестьянство, разоренное войнами, поборами, вторжением вражеских войск и мародерством своих армий. Кроме небольшой прослойки менмортаблей (они сохранялись преимущественно на монастырских землях), остальные крестьяне были свободными, хотя их личная независимость сочеталась с зависимостью земельной. И если к середине XVI в. около половины всей земли во Франции (от 30 % до 80 % в различных провинциях) обрабатывалась крестьянами-цензитариями, то эта земля не принадлежала им юридически, а только находилась в их держании на правах обусловленной платежами наследственной цензивы. Другие земли обрабатывались на началах краткосрочной или длительной аренды. Правовое положение цензивы рассматривалось фиском как собственность лишь с корыстной целью, так как собственность подлежала обложению; арендатор на срок свыше девяти лет приравнивался к цензигарию и тоже облагался как собственник.

При этом «собственники» земли должны были уплачивать, кроме королевских налогов на собственность и личного налога, также повинности и поборы помещику — действительному собственнику, и, хотя юридически они уже не были «облагаемы податью и барщиной по произволу» (термин средневековой юриспруденции), все же сеньоры постоянно пытались увеличить эти поборы и повинности. В своем стремлении побольше выжать из крестьян сеньоры извлекали из забытья давно изжившие себя поборы, взимая особую плату за проезд и проход по дорогам, пересекающим их владенья, и бродам на их реках и речках. Сломив самоуправство дворян и лишив их власти, Ришелье сохранил за ними их привилегии и не мешал им укреплять свои экономические позиции за счет крестьян.

Помимо прямых налогов (тальи и капитации) крестьяне уплачивали еще косвенные налоги на предметы широкого потребления, в первую очередь на соль, вино и табак. Особенно тяжело ложился на крестьян соляной налог габель. Закон обязывал население покупать определенное количество соли на человека для еды, а на все прочее — не иначе как сверх того, и если крестьянин осмеливался затратить щепотку столовой соли на засол мяса, его ждали самые суровые кары. При этом отсутствие государственного единства сказывалось для населения разными ценами на соль: в областях «большой габели» (Иль-де-Франс, Шампань, Бургундия, Нормандия, Пикардия, Мэн и Турень) за нее должны были платить до 55–60 ливров за квинтал, в областях «малой габели» — 28 ливров, в «откупившихся» — 9 ливров и в «свободных» областях — от 2 до 7 ливров за квинтал. «Стрелки габели»-соляные пристава, врывавшиеся к крестьянам в дом в поисках контрабандной соли, — были в их жизни немалой помехой и тяготой.

Невозможность или, во всяком случае, затруднительность восстановления сельского хозяйства после войн, прошедших по живому телу Франции, неумолимость фиска и сеньоров, требовавших своевременной уплаты взносов и добивавшихся их уплаты всеми способами, вплоть до продажи с молотка сохи и рабочего скота крестьянина (хотя это и запрещалось законом еще со времен Генриха IV), привели к значительному росту крестьянской задолженности; сверх платежа налогов государству и ценза сеньору крестьяне оказались вынуждены уплачивать тому же сеньору или ростовщику в качестве процентов за ссуду еще сверхценз, зачастую не меньший, чем основной взнос. В 40-х годах XVII столетия, таким образом, крестьянство Франции оказалось в положении худшем, чем в начале века.

Крестьяне, как правило, жили в деревянных хижинах, отапливавшихся «по-черному», без трубы и без окон (тем более, что окна облагались налогом)[206], одевались в грубую домотканую одежду, в зимнюю стужу надевали деревянную тяжелую обувь — сабо; их поля по преимуществу обрабатывались примитивными самодельными орудиями. Небольшая группа крестьян позажиточней выделялась в их среде, образуя прослойку так называемых «землепашцев» (laboureurs); остальные искали выхода в домашних кустарных промыслах, дополняя занятие сельским хозяйством работой на городского скупщика.

Налоги, поступавшие с крестьянства в королевскую казну, шли на содержание армии, королевской администрации и двора. И, поскольку доступ к командным должностям в армии, к руководящим постам в администрации и тем более ко двору был открыт только дворянам, налоговые поступления шли в первую очередь — не говоря уже о прямых сеньориальных поборах — тем же дворянам. Следует отметить, что высшие должности в иерархии католической церкви тоже были привилегией дворянства: туда, как правило, устремлялись младшие сыновья дворянских семей, и высокий церковный сан обычно сопутствовал знатному титулу.

Население городов Франции состояло из торговой и денежной верхушки, к которой примыкали зажиточные ремесленники, цеховые мастера. Они составляли привилегированную прослойку буржуазии, пользующуюся некоторыми правами, начиная от права быть избранными в городское самоуправление и кончая правом откупиться от габели. Они отстаивали свое привилегированное положение, отказывая в нем представителям «механических искусств» — цеховым подмастерьям и ученикам, образующим городское плебейство. Ниже их была деклассированная беднота, разоренные крестьяне, бежавшие в город и здесь работавшие поденщиками, чернорабочими, носильщиками или просто нищенствовавшие.

Экономическое значение имели главным образом приморские города: Марсель, Бордо, Нант, Сен-Мало, Гавр, которые вели заморскую торговлю. Что касается внутренней торговли Франции, то она все еще была затруднена внутренними границами — наследием былой феодальной раздробленности Франции. Наличие областей с разными системами мер и веса, с разными экономическими правами и положениями — старой Франции и провинций, «почитаемых чужими», пользующихся торговыми и таможенными привилегиями по недавним договорам о их присоединении к Франции, или наоборот, отделенных от нее таможенными барьерами, оставшимися от прошлого, — все это мешало развитию единого внутреннего рынка страны. Ища приложения своим капиталам, буржуазия, как и раньше, вкладывала их в откупа налогов[207]. То же наблюдалось и в меньшем масштабе: какой-нибудь деревенский богатей откупал у разорившегося сеньера баналитет на один год или на несколько лет или другие виды сеньериальных доходов, обеспечивая себе прибыли за счет своих односельчан.

Другим способом вложения денег была покупка поместий. Буржуа приобретал землю разорившегося феодала со всеми правами, связанными с нею, вплоть до пользования титулом владельца и поборами с крестьян. Права эти подтверждались королевским патентом, и буржуа-землевладелец через некоторое время «одворянивался» — хотя родовые дворяне не считали его своим и он не имел, например, права устанавливать над своим домом флюгер.

Можно было также вкладывать деньги в государство, приобретая для себя и своих потомков должности, дающие право войти в так называемое «дворянство мантии», идущее по значению после «дворянства шпаги». Такие должности покупались за сумму от 30 до 100 тыс. ливров[208], но обеспечивали потом доход (не считая выгоды стоять близко к правительственным и государственным постам); они могли передаваться по наследству, как всякое другое имущество; правительство лишь взыскивало с этого наследства особый налог, именуемый «полетта».

К концу правления Ришелье и Людовика XIII Франция могла продолжать свое участие в войне лишь с чрезвычайным финансовым напряжением. Поэтому с самого начала царствования малолетнего Людовика XIV (за которого правила его мать Анна Австрийская, объявленная регентшей королевства, а фактически ее фаворит и первый министр кардинал Джулио Мазарини) повторились те же трудности, что и после смерти Генриха IV. Война еще длилась, а при дворе уже образовалась группка знати (включающая ближайших родственников короля — его дядю Гастона Орлеанского, принцев Конде и Конти, герцога Бофора и Гонди), пользующаяся слабостью регентши, чтобы потребовать от нее наград и пенсий, а заодно и удаления Мазарини от власти. С этим преемнику кардинала Ришелье удалось справиться довольно легко: часть претензий одних была удовлетворена, других отправили в ссылку, и вельможи на некоторое время притихли.

Гораздо сложней было справиться с народом: разоряемые солдатскими постоями, сборщиками налогов и откупными приставами, крестьяне не могли и не хотели больше терпеть: после Ришелье народные бунты продолжались — весной 1643 г. произошел мятеж в Руэрге, а вскоре восстания перекинулись на другие провинции, в Гиень-и-Гасконь, Сентонж, Ангумуа и Пуату. Часть повстанцев уходила в горные и лесистые местности; другие, вернувшиеся в свои хижины, отсиживались, не подавая признаков бунта, но и не уплачивая накопившихся недоимок [209]. Волнения продолжались также в Лангедоке, Провансе и Турени, они волнами перекатывались с запада на восток и с юга на север страны.

Из правительственной переписки эпохи видно, как были озабочены правящие круги проблемой локализации беспорядков, как пробовали умиротворить страну, где незначительными уступками, где террором. Местами провинциальные парламенты шли навстречу требованиям народа и издавали постановления об отсрочке или сокращении платежей, но это еще больше способствовало возбуждению крестьян, уверенных в том, что сами власти на их стороне, против откупщиков и сборщиков налога. Усмирение также далеко не всегда приводило к ожидаемым результатам, ибо зверства усмирителей, вызывая ожесточение крестьян, толкали их на еще большее сопротивление.

Волнения не ограничивались деревней, известны непрекращающиеся бунты в городах Франции: в 1643 г. (история отмечает и много более ранних городских восстаний, но мы начинаем отсчет заново, от избранного рубежа) в том же Вильфранше (Руэрг), где городское плебейство поддержало крестьянское восстание, в Ножане (Гиень-и-Гасконь), Сан-Сальвадоре (Гиень-и-Гасконь), Иссуаре (Овернь), Туре (Турень), Анжере (Анжу), Ангулеме (Ангумуа); в 1644 г. — в Марселе (Прованс), Арле (Прованс), Романе (Дофине), Балансе (Дофине), Даксе (Беарн); в 1645 г. в Монпелье (Лангедок), Безье (Лангедок), Манде (Жеводан) и, наконец, в Бове (Иль-де-Франс), меньше 20 льё к северу от столицы Франции. Но и эти восстания городской бедноты были лишены организующего центра, оставались спорадическими разрозненными вспышками и каждый раз подавлялись городской буржуазной стражей, правительством, а то и дворянским ополчением.

В 1645 г. волнения перебросились на Лангедок, где к социальным корням народного движения прибавлялись религиозные: на юге Франции жило много гугенотов, и они надеялись воспользоваться переходом власти в руки нового малолетнего короля, чтобы попытаться хотя бы силой восстановить свои права, урезанные при Ришелье. Впрочем, в лангедокских волнениях участвовали и «дурные католики».

Волна этих осуществившихся или только назревавших, но подавленных в зародыше, волнений, бунтов и восстаний, острый дефицит бюджета и голод во многих провинциях заставили правительство срочно менять как внутреннюю, так и внешнюю политику. Пришлось временно ослабить налоговый пресс, давивший народ, даровать некоторые поблажки типа отсрочки или снятия платежей и вместо этого обратиться к тактике «выжимания губок», отдавая откупщиков под суд за «злоупотребления» (еще вчера не только терпимые, но и поощряемые) и экспроприируя их богатства. Другим способом извлечения средств был нажим на «дворянство мантии»: распродажа новых должностей, взыскание «полетты» вперед и т. п. Этих средств, однако, для ведения войны не хватало. А, кроме того, Франции вообще мир был необходим, так как правительство опасалось «дурного примера» английских событий (успешной борьбы Долгого парламента против Карла I): боялись, что под их влиянием отдельные восстания перерастут во всефранцузскую революцию. Поэтому Мазарини уже в 1645 г. поручил французской делегации на мирных переговорах в Мюнстере выдвинуть лишь самые умеренные требования.

Однако еще прежде, чем мир был подписан, во Франции разразились события так называемой Фронды — серьезнейшего кризиса, потрясшего всю государственную систему феодально-абсолютистской Франции.

Историки условно делят Фронду (дословно — «праща») на два этапа — «старая», или «парламентская» Фронда (1648–1649), и «новая», или «Фронда принцев» (1650–1653).

Фронда началась с того, что парижский парламент, с одной стороны, обиженный финансовым нажимом на «дворянство мантии» и, с другой, побуждаемый примером Англии, выступил 13 мая 1648 г. против финансовых эдиктов Мазарини. Парламент Парижа, представлявший собой, как и все парламенты Франции, только судебное учреждение, обладавшее правом регистрации новых законов, отказался зарегистрировать создание новых судейских должностей. Но, кроме этого, парламент выдвинул широкую программу реформ, напоминавшую программу Долгого парламента в Англии: введение налогов только с согласия парламента, запрещение произвольных арестов и т. п.; он потребовал также отмены института интендантов, как бесконтрольных агентов правительственной тирании, введенных только при Ришелье и чуждых духу и законам Франции. Было также предъявлено требование удалить от власти ненавистного народу сюринтенданта финансов д'Эмери, с именем которого было связано представление о непосильных поборах. Регентша ответила на эти требования заявлением, что «эта сволочь (canaille) оскорбляет королевское величие»[210]. Но двору пришлось маневрировать: Эмери был выслан в свои поместья, была обещана отмена интендантов. Двор лишь запретил совместные заседания палат парламента, но они продолжались.

Воспользовавшись тем, что победа принца Конде при Лансе временно подняла авторитет правительства, Мазарини попытался перейти в наступление на оппозицию и приказал арестовать двух видных членов парламента (в том числе советника Брусселя 73 лет), и 26–27 августа 1648 г. парижский народ ответил на это баррикадами, на которых буржуа боролись вместе с простонародьем против войск правительства[211]. Мазарини был вынужден распорядиться об освобождении задержанных и даже вступить в переговоры с парламентом, пообещав принять ряд его требований.

Одновременно он дал указания французской делегации в Мюнстере подписать мир во что бы то ни стало; и, хотя по условиям Вестфальского договора 1648 г. Франция получила Эльзас (без Страсбурга) и за ней был признан суверенитет над принадлежавшими ей уже 100 лет Мецом, Тулем и Верденом в Лотарингии, это скромное достижение и в малой мере не соответствовало военному превосходству Франции и Швеции над Империей (Германией)[212]. Но Испания, хотя и ослабленная, отказалась подписать мир с французской монархией, рассчитывая, что последняя вскоре рухнет в пожаре внутренней смуты.

Вскоре после подписания Вестфальского мира правительство и двор бежали из Парижа. Войска Конде, вернувшиеся с войны, осадили мятежную столицу; со своей стороны, парламент и парижане приготовились защищаться. Парламент провел самообложение, конфисковал имущество сторонников двора и на эти деньги организовал и вооружил армию защитников города. Парижане держались в течение трех месяцев; некоторые провинции — Гиень, Нормандия, Пуату — поддерживали их; крестьяне вооружались и нападали на правительственные войска.

Однако во время осады Парижа обнаружилось расхождение между народом и буржуазией: беднота требовала мер против хлебных спекулянтов и этим пугала буржуазию. Пугала ее и возможность углубления классовой борьбы «по английскому образцу» — особенно после получения в феврале 1649 г. известий о казни Карла I. Поэтому парламент вступил в переговоры с правительством и 15 марта 1649 г. огласил договор о своем примирении с двором. Королева и Мазарини торжественно въехали в Париж.

Но вскоре Фронда, преданная парижским парламентом, возобновилась снова; на этот раз кучка вельмож, обиженных Мазарини, попыталась использовать в личных целях недовольство масс. Принц Конде потребовал вознаграждения за осаду Парижа; в ответ Мазарини арестовал его и многих его родных. Это вызвало возмущение народа, продолжавшего ненавидеть временщика, и Мазарини вновь пришлось бежать из Парижа. Под давлением народа парижский парламент объявил его вне закона. Парламент Бордо поддержал парижан.

Но население Бордо пошло значительно дальше: там было создано нечто вроде демократического республиканского правительства, которое вступило в переговоры с английскими левеллерами и в своей программе использовало некоторые из их идей. Однако, не встретив поддержки со стороны Кромвеля, который к тому времени все больше порывал с революцией, превращаясь в «лорда-протектора», изолированное бордосское движение было подавлено правительственными войсками.

Тем временем войска принцев в деревне расправлялись с мятежными крестьянами с не меньшей жестокостью, чем войска правительства: социальных различий между фрондерами и сторонниками Мазарини не было. Поэтому война легко закончилась тем, что Мазарини договорился с мятежными вельможами, купив их подачками. 12 октября 1652 г. кардинал-министр вернулся в Париж, укрепив свое положение и могущество. Однако требования феодальной Фронды правительству пришлось принять. Если не сразу, то исподволь абсолютизм во Франции начал все больше превращаться в покровителя феодальной реакции 50-70-х годов.

Абсолютная монархия во Франции продолжала выступать как кажущаяся посредница между буржуазией и дворянством. Для абсолютизма XVII в. характерны: а) стремление правительства повысить доходы дворянства, перенося тяжесть государственного обложения с деревни на торговлю и промышленность (одновременно при этом приходилось содействовать росту этой промышленности — отсюда покровительство промышленникам и торговым кампаниям); б) попытки вырвать из рук финансистов их доходы, что сталкивалось с необходимостью опираться на этих финансистов, чтобы время от времени укреплять режим, несколько раз оказывавшийся на грани государственного банкротства; в) борьба против «дворянства мантии», засевшего в парламенте, при одновременной опоре на бюрократический аппарат, в том числе на интендантов на местах. Этот противоречивый курс на безмерное возвышение дворянства обусловил углубление внутренних противоречий абсолютизма.

Стабилизация французского абсолютизма при Людовике XIV

В 1659 г. война с Испанией закончилась Пиренейским миром. Когда в марте 1661 г. умер Мазарини, ставший за годы своей диктатуры одним из богатейших людей Франции, двадцатидвухлетний король Людовик XIV объявил, что отныне он сам будет своим премьер-министром. В течение 54 лет он лично занимался вопросами внешней и внутренней политики государства, опираясь на государственных секретарей, и особенно на генерального контролера финансов. С точки зрения крайней централизации власти XVII век во Франции можно действительно называть «веком Людовика XIV», которого придворная историография льстиво нарекла «королем-солнцем». Его правление, характеризовавшееся невиданным блеском и роскошью аристократической верхушки, громкими военными победами в начальный период и катастрофическими поражениями в конце, покровительством наукам и искусствам и жестокими преследованиями свободной мысли, ликвидацией последних остатков прав гугенотов, осуществлялось за счет крайнего напряжения финансов и неоднократно приводило королевство в крайне опасное положение.

Производительные силы страны были поставлены на службу паразитирующему классу дворян. Даже многие одворянившиеся буржуа были лишены своих приобретенных титулов и привилегий и обложены новым повышенным взносом; это рассматривалось как увеличение престижа дворян. Однако дарование дворянского звания служило источником повышения государственных доходов, и финансовое ведомство неоднократно возвращалось к этому способу поправки дел. Так, в 16–96 г., когда казначейство остро нуждалось в деньгах, Людовик XIV возвел в дворянское звание пятьсот буржуа по 6000 ливров с головы. Однако уже в 1715 г. правительство аннулировало все дворянские патенты, выданные после 1689 г., и снова пустило их в продажу.

С самого начала своего правления Людовик XIV, опасаясь новой Фронды, повел решительную борьбу против парламентов, пытаясь лишить их политических и экономических привилегий. Так, он ограничил их право подачи возражений при регистрации новых законов; одновременно было регламентировано право судей на поборы с тяжущихся, зафиксированы предельные суммы и случаи, допускающие или запрещающие взимание подобных сумм. В 1668 г. Людовик лично явился в парижский парламент, потребовал предъявления книги протоколов и сам вырвал из нее все листы, относящиеся к делам Фронды (чем, кстати, значительно затруднил последующие разыскания историков).

Людовик XIV хотел затушить все воспоминания о Фронде, и даже выехал из Парижа, ставшего ему ненавистным, в заново построенную роскошную резиденцию Версаль, возведение которой потребовало огромных денежных затрат (до 500 млн. ливров) и немалых человеческих жертв. Так, известно, что только на постройке водопровода, предназначенного для знаменитых версальских каскадов и фонтанов (потому что марлийский водопровод был недостаточен), в течение трех лет было занято 22 тыс. солдат и 8 тыс. каменщиков. Работы обошлись в 9 млн. ливров, в 10 тыс. человеческих жизней и были заброшены не доведенными до конца [213].

В Версале вокруг персоны короля устанавливается строжайший, почти ритуальный этикет. Его покой и безопасность охраняет гвардия в 10 тыс. кавалеристов и пехотинцев; количество слуг всех рангов доходит до 4 тыс. человек. В число этих слуг входит и высшее дворянство страны. Среди должностей есть такие, как «ординарный хранитель галстуков короля» и «капитан комнатных левреток»[214]. При дворе существует культ короля: его утренний подъем, его туалет, завтрак и т. п. совершаются публично, присутствовать при этом, а тем более священнодействовать, подавая Людовику утром сорочку или неся перед ним вечером свечу (эти права оспариваются принцами крови), считается высшей честью, к которой допускаются только избранные.

Не желая возникновения новых выступлений аристократов, король предпочитает постоянно видеть их при своем дворе. Поэтому вечерами в Версале происходят грандиозные празднества: Людовик любит пышность и требует ее от своих придворных. Балы и костюмы, усыпанные драгоценностями, разоряют их, тем самым они начинают все больше зависеть от милостей и щедрот короля. И он их осыпает наградами, платит их долги, дарит им деньги на карточную игру за королевским столом, награждает их синекурами. Честь стать королевской любовницей оспаривается знатнейшими дамами страны; при дворе существуют партии той или иной фаворитки, и ее родственники, близкие и друзья делают карьеру.

В отношении провинциального дворянства Людовик вел двойственную политику: позволяя им усилить нажим на крестьян и даже сокращая государственную талью, чтобы могли возрасти сеньориальные поборы, он в то же время боролся со всяким проявлением феодального самовольства и сепаратизма. Выездные судебные сессии были направлены в 1665 г. в наиболее глухие провинции (Овернь. Веле) для расследования бесчинств, творимых местным дворянством. Несколько особо злостных нарушителей законов, пытавшихся сохранить средневековые навыки рыцарей-разбойников, были казнены; бежавших от королевского правосудия судили заочно, причем большая часть была присуждена к смертной казни, их замки были разрушены и леса срублены. Но, конечно, Людовик оставался королем дворян: достаточно было преступнику-дворянину выразить покорность и поступить на королевскую службу, чтоб он был восстановлен в правах. Но основным правом и даже долгом дворянина продолжало оставаться безделье: какое бы то ни было занятие сельским хозяйством, промышленностью или торговлей считалось унижением. Дворянин, опустившийся до этого, исключался из своего сословия и мог быть восстановлен в нем только королевской реабилитационной грамотой.

Снижение государственных налогов на крестьянство заставило правительство искать новых источников дохода — эта задача была возложена на генерального контролера финансов Жана Батиста Кольбера (1619–1683).

Буржуа по происхождению Кольбер был преданным слугой абсолютизма; в своем стремлении укрепить его финансовое положение Кольбер проводил политику покровительства и поощрения зарождавшейся капиталистической промышленности и торговли. Однако это могло дать результаты лишь много поздней, а вначале еще увеличило расходы государства: крупные мануфактуры, насаждавшиеся Кольбером, на первых порах были не жизнеспособны и могли существовать только благодаря субсидиям и поддержке казначейства. Эдиктом короля с 1664 г. для этой цели ежегодно назначается 1 млн. ливров. Но для этого Кольбер был вынужден в несколько раз увеличить косвенные налоги и от политики «выжимания губок» снова переходить к политике займов у откупщиков. Людовик XIV оказался вынужден даже заискивать перед откупщиком буржуа Бернаром. Несколько раз за время правления Людовика для пополнения опустевшего казначейства приходилось пускать в переплавку золотую и серебряную утварь дворца, конфискуя заодно ее запасы у придворных: в 1688 г. подобная операция уничтожила произведений ювелирного искусства на сумму в 10 млн. ливров, превращенных в 3 млн. ливров в деньгах[215].

Постоянная нужда в деньгах определила экономическую политику Кольбера: изыскивая средства, он пытался осуществить на практике меркантилистские теории активного баланса. Чтобы избавить Францию от импорта и, наоборот, обеспечить ей прилив средств из-за рубежа, он поощрял создание во Франции мануфактур — в первую очередь по производству предметов роскоши: зеркал — по венецианскому образцу, чулок — по английскому, тонких сукон — по голландскому и т. п. Мануфактура голландца Ван Робэ в Абвиле на северо-западе Франции была по тому времени огромным предприятием, на котором работало свыше 6 тыс. человек; на лионских шелкоткацких заведениях выпускалось около половины всех потребляемых во Франции шелковых тканей; в Алансоне (Нормандия) возникло производство кружев, пошлина на экспорт которых приносила значительные средства финансовому ведомству Кольбера. Но одновременно росла и промышленность, связанная с военным делом: из Англии тайно вывозились мастера, знакомые с производством стали, и в Сент-Этьене (Лионнэ) началось производство оружия, в Вьен (Лионнэ) была построена большая сталелитейня.

Кольбер покровительствовал также торговле: при нем был прорыт Лангедокский (или Южный) канал, соединяющий Атлантический океан с Средиземным морем и начата постройка канала, ведущего от Сент-Омера (Артуа) к Кале. Одновременно прокладывались новые дороги и расширялись старые. Была уничтожена часть внутренних таможен. Для развития экспорта товаров были созданы привилегированные торговые компании, основывались колонии. Но монопольные компании и колонии чахли и далеко не полностью давали Франции ожидаемые экономические блага.

При всех перечисленных судорожных попытках улучшить финансовое положение Франции самыми различными и порой взаимно противоречащими методами королевский фиск всегда имел к своим услугам один вечный источник; давление на трудящиеся массы страны. Поэтому планы сократить налоги постоянно пересиливались введением новых налогов, выжимавшихся из народа всеми возможными способами. Народ, доведенный налогами фиска, поборами сеньеров, насилиями сборщиков и голодом до отчаяния, отвечал новыми восстаниями.

В конце 50-х годов пограничная с Испанской Фландрией область Булоннэ откупилась от постоя войск, но после заключения Пиренейского мира 1659 г. фиск ввел новый теперь уже постоянный налог на область. Делегация, отправленная к королю с ходатайством об отмене налога, вернулась ни с чем, и в 1662 г. крестьяне Булоннэ, создав вооруженный отряд численностью до 6 тыс. человек, подняли восстание. Правительство выслало войска для его подавления; произошел бой, при котором крестьяне сражались с яростью отчаяния, потеряв около 600 человек убитыми и ранеными. Число взятых в плен составило 3 тыс. человек. Из Парижа было прислано заранее заготовленное судебное решение: осуждено должно быть 1200 человек, из них часть — к колесованию и повешению, а 400 «наиболее здоровых» надлежало отправить гребцами на галеры пожизненно[216].

В 1664 г. поднялась южная область Ланд из-за введения нового налога на соль. Локальный бунт вскоре разросся в крестьянскую войну, известную под названием «восстания Одижо» (от имени ее вождя, небогатого дворянина Бернара Одижо, примкнувшего к крестьянам). Это восстание охватило Беарн и Гасконь, и правительству удалось его подавить лишь ценой огромных усилий. За голову самого Одижо были назначены награды — сначала 1200 ливров, потом 1200 экю; захваченных повстанцев не брали в плен, а беспощадно казнили, но и при этих условиях население его не выдало. Лишь в декабре 1665 г. ему пришлось уйти от преследовавших его войск в Испанию, и движение пошло на убыль. Ландам пришлось подчиниться габели. Одижо еще в течение 10 лет временами повторял набеги на Гасконь, всюду восторженно встречаемый населением. В 1675 г. правительство предпочло амнистировать его и дать ему в командование полк драгун; так было обезглавлено опасное движение.

В том же 1664 г., когда произошло восстание в Ландах, волновалась и полунищая область Берри — из-за введения налога на вино. Волнения были подавлены лишь после казней и отправки части захваченных на галеры.

В 1668 г. вспыхнуло восстание из-за введения габели в пограничной области Руссильон. Почти одновременно с руссильонскими событиями происходило восстание в Виварэ, известное под названием «восстания Рура» (также от имени вождя восстания Антуана Рура, принявшего звание «генералиссимуса угнетенного народа»). Восстание началось из-за слуха, будто налогами будут облагаться каждое новое платье, обувь или рубаха, каждый купленный фунт хлеба, рождение каждого нового ребенка; в этом, очевидно, отразились попытки Кольбера начать именно в 1670 г. сбор статистических сведений по Франции[217] и страх населения перед любым актом абсолютистской власти. Восстание быстро разрослось: армия Рура достигла 10 тыс. человек, и власти не смогли мобилизовать местного ополчения против мятежников. После разгрома движения Рура значительными силами правительственных войск было казнено свыше 100 человек и на галеры отправлено около 600.

В 1675 г. восстания вспыхивают почти одновременно в Бордо и в Бретани[218]. Бордосское восстание временно даже увенчалось победой народа: парламент именем короля отменил все новые налоги; из Парижа были вынуждены подтвердить эту меру. Но, как только правительство смогло собраться с силами, начались казни, и цитадель Бордо была перестроена так, чтобы держать под обстрелом сам город.

Бретань попыталась откупиться от введения гербовой бумаги и налога на табак. Приняв этот взнос, правительство все же ввело налог; население ответило восстанием. Это было одно из самых грандиозных крестьянских антифеодальных возмущений XVII в.: крестьяне выдвинули обширную программу требований; крупные города Бретани — Нант, Ренн и др. — поднялись в свою очередь. Бретонское восстание было подавлено правительственными войсками со страшной жестокостью. Кроме казней, население было наказано постоем войск, которым было Предоставлено право бесчинствовать, как в завоеванной стране.

После 1675 г. восстания идут на убыль: абсолютизм победил, Франция была обескровлена и устрашена. Отныне можно было заняться внутренними делами первой очереди.

Одним из таких первоочередных дел для Людовика XIV явилась ликвидация прав протестантов (гугенотов), дарованных им Нантским эдиктом при Генрихе IV в 1598 г. и подтвержденных при Ришелье в 1629 г. Еще в 1665 г. началось наступление на их права: гугенотов побуждают перейти в католичество; новообращенным разрешается не платить долгов их бывшим единоверцам; их освобождают от постоя войск и на два года от взноса налогов. В 1677 г. открывается «касса обращения», и каждому перешедшему в католичество уплачивается премия: дворянину до 3000 ливров, а простолюдину в размере 6 ливров. В 1681 г. дается разрешение обращать в католичество детей в возрасте от семи лет, и их начинают силой отнимать от их упорствующих родителей. Гугенотам запрещается состоять на государственной службе, заниматься финансовой деятельностью, быть юристами, врачами, учителями, цеховыми мастерами. Наконец, им запрещаются похороны — они могут хоронить своих покойников только ночью и втайне. В 1684 г. в Беарне, Лангедоке, Пуату — местностях, где большинство населения принадлежало к «R. P. R.» (religion pretendue reformee — «религия, именующая себя реформированной» — официальный термин эпохи), — размещаются «миссионеры в сапогах», т. е. на постой ставят драгунов, позволяя им всеми способами, вплоть До насилий над женщинами и пыток в домашней обстановке, обращать жителей в католичество. Католическая реакция все усиливалась, и наконец в 1685 г. был опубликован завершающий «Эдикт об отмене Нантского эдикта», после чего драгонады еще усилились; галеры и тюрьмы были переполнены гугенотами. За время преследований с 60-х годов около 400 тыс. человек протестантов, особенно из числа ремесленников, ушло за границу, укрепляя экономику Англии, Голландии, Женевы и Пруссии.

В 1702 г. в Лангедоке вспыхнуло крупное восстание крестьян и городских низов, выдвинувших требование отмены налогов, равенства благ и свободы совести. Это восстание, вошедшее в историю под именем движения камизаров[219], начатое угнетенными гугенотами, вскоре распространилось за пределы Лангедока и было поддержано общим сочувствием трудящихся юга Франции. Только этим можно объяснить, что восставшие смогли захватить города Ганж, Предель, Сен-Лоран, 30 дворянских замков, разрушить около 200 католических церквей и продержаться против отлично вооруженных правительственных войск свыше двух лет. Лишь осенью 1704 г. 25-тысячная королевская армия под командой маршала Виллара, отозванная с театра военных действий во Фландрии и подкрепленная дворянским ополчением, смогла подавить восстание. После этого правительству пришлось сочетать репрессии с уступками: снизить в Лангедоке налоги, пустить в продажу дешевую соль и снять недоимки. Но вспышки происходили еще в 1709 и 1715 гг.[220]

Покончив с гугенотами, впавший в ханжество Людовик XIV обрушился с репрессиями на идейное движение янсенистов, остававшееся в главном верным католической церкви, но искавшее синтеза с реформацией и с научным мышлением. Начались ссылки, аресты и преследования янсенистских епископов и священников, внесшие новую смуту в жизнь Франции.

После заключения в 1659 г. Пиренейского мира с Испанией одной из задач абсолютистского правительства была перестройка армии и флота. До середины XVII в. у Франции почти не было своих кораблей; в 1661 г. пришлось закупить в Голландии 32 фрегата, вооружив их пушками, отлитыми на амстердамских пушечных заводах. Но уже к 1677 г. усилиями Кольбера была создана кораблестроительная промышленность и Франция смогла спустить на воду собственный флот, состоявший более чем из 300 кораблей. Впрочем, уже к началу XVIII в. из-за истощения финансов и невнимания правительства Франция снова лишилась флота; в 1705 г. все верфи и готовые корабли были переданы в руки частных лиц, арматоров и корсаров, и казначейство выговорило себе лишь пятую часть прибыли.

Несколько лучше удалась перестройка армии: было введено единообразие вооружения (курковое ружье со штыком вместо прежнего фитильного мушкета и копья), внедрена артиллерия, созданы артиллерийские подразделения, роты гренадер и саперные отряды, упорядочена система снабжения, обмундирования и пополнения армии. Немалую «помощь» оказал голод, систематически разорявший страну: голодающие охотно шли в солдаты, где надеялись быть сытыми. Командный состав армии пополнялся дворянами, имевшими достаточно средств, чтобы купить роту или полк. Продажа чинов капитана и полковника по-прежнему оставалась одним из источников дохода для фиска.

После окончания Тридцатилетней войны, значительно ослабившей угрозу немецкой габсбургской агрессии, Франция сама начинает претендовать на господство в Европе. С одной стороны, эти претензии подкреплялись активной дипломатией и субсидиями, которые Людовик XIV раздавал государственным деятелям и даже государям Европы. С другой стороны, со второй половины XVII в. политика абсолютистской Франции становится все более агрессивной.

Еще при заключении Пиренейского мира 1659 г. Мазарини включил в него пункт о браке испанской инфанты Марии-Терезии и молодого Людовика XIV. Мазарини стремился этим браком обеспечить права Франции на испанский престол; испанское правительство попыталось предотвратить это, потребовав отречения Марии-Терезии от всех последующих прав на испанскую корону. При этом, однако, испанская дипломатия дала вовлечь себя в ловушку, согласившись дать за инфантой приданое в 500 тыс. золотых экю, которых Испания не имела. Представитель Испании считал, что можно будет обещать приданое и этим обещанием ограничиться. Мазарини же сохранил за Францией предлог вооруженной рукой потребовать от Испании компенсации за невыплаченное приданое. В 1665 г. после смерти испанского короля Филиппа IV Франция потребовала от Испании уступки принадлежавших Испании Южных Нидерландов взамен невыплаченного приданого; ввиду отказа испанского правительства, Людовик XIV объявил Испании войну, названную «деволюционной» (от закона деволюции, косвенно подтверждавшего права Марии-Терезии по фламандскому наследственному гражданскому праву). Испания была к этой войне не готова; французские войска быстро и легко оккупировали часть Фландрии и Франш-Конте. Но победы Людовика встревожили Европу. Недавние союзники Франции — Англия, Голландия, Швеция — образовали антифранцузскую коалицию, и Людовику XIV пришлось не только срочно идти на заключение мира, но отдать столь легко завоеванную область Франш-Конте. По Ахенскому миру 2 мая 1668 г. Франция сохранила за собой лишь часть Фландрии, в том числе город Лилль.

После этого несколько лет ушло на дипломатическую подготовку последующих событий. Английский король Карл II был подкуплен щедрыми субсидиями. Шведское правительство тоже перешло на сторону Франции. Французский военный министр Лувуа сумел купить большие запасы оружия в самой Голландии, и летом 1672 г. Франция начала военные действия против нее. Французская армия быстро овладела провинциями Утрехт, Оверэйсел, Гелдерн и подходила к Амстердаму; голландское правительство пошло на переговоры, но Людовик XIV предъявил непомерные требования и тогда голландское командование решило открыть плотины, предпочтя затопить большую территорию, чем уступить неприятелю. Французская армия оказалась вынужденной отступить. Центр войны был перенесен в Пфальц (Южная Германия); при этом французские войска применили там принцип «выжженной земли», произведя страшную резню и опустошения среди мирного населения. Война была перенесена также в Сицилию, принадлежавшую испанской короне. В 1678 г. был заключен Нимвегенский мир, по которому Франция приобрела Франш-Конте и города Ипр, Валансьен, Камбрэ, Мобёж и другие в Южных Нидерландах.

Победы чрезвычайно высоко подняли престиж Франции, и Людовик мог диктовать свою волю европейским дворам. Он велел установить у подножья своей конной статуи фигуру, изображавшую реку Эльбу, которую он рассматривал уже как восточную границу своих владений. Особые палаты, созданные им, выискивали всевозможные поводы и в мирное время присоединять ту или иную область соседней ослабленной Германии. Так, осенью 1681 г. был присоединен Страсбург, аннексированный 20-тысячным отрядом фрацузских войск. Тогда же Людовик потребовал передачи Франции города Алост, принадлежавшего Нидерландам, мотивируя это тем, что его… забыли включить в мирный договор.

В 1684 г. император Священной Римской империи и испанский король по Регенсбургскому договору признали за Францией все ее приобретения. Но против Франции образовалась оборонительная Аугсбургская лига, состоявшая из Империи, Голландии, Швеции, Испании и других государств, которым угрожала Франция. К ним присоединилась в 1688 г. также и Англия, в связи с тем, что голландский штатгальтер Вильгельм III Оранский стал английским королем. К этому времени Франция снова вторглась в Пфальц, а также попыталась вернуть английский престол сыну Карла II Якову: на французских судах он прибыл в сопровождении свиты в Ирландию, но был там разбит. Объединенный англо-голландский флот разбил также французский флот; и, хотя французская сухопутная армия побеждала в Испании, Италии, Нидерландах и на Рейне, англичане с моря бомбардировали Дьепп, Гавр, Сен-Мало, Дюнкерк и Кале.

В конце концов, затратив на войну более 700 млн. ливров и доведя страну до нового голода, осенью 1697 г. Людовик XIV подписал Рисвикский мир, по которому Франция была вынуждена вернуть союзникам все захваченные ею территории, кроме нескольких пунктов на границе с Испанией и Страсбурга; но и в Страсбурге пришлось срыть укрепления, возведенные под руководством знаменитого инженера маршала Вобана. А кроме того Людовику XIV пришлось, отказавшись от ставки на Якова Стюарта, признать Вильгельма III королем Англии.

В 1700 г., после смерти последнего короля Испании из рода Габсбургов — Карла II, не оставившего наследников, Людовик XIV предъявил требование о передаче испанской короны его внуку, Филиппу Анжуйскому. Требование это основывалось на том же «деволюционном праве». Но на таком же основании предъявил свои требования германский император Леопольд I Габсбург, женатый на другой сестре покойного Карла И. В борьбу включились также Англия и Голландия, опасавшиеся перехода Испании под власть Франции, на что недвусмысленно претендовал Людовик XIV (ему приписывается изречение: «Нет больше Пиренеев», высказанное по поводу объявления им Филиппа Анжуйского королем Испании и своим наследником).

В 1701 г. разразилась война между Францией, поддержанной курфюрстами Баварии и Кельна, с одной стороны, и объединенной коалицией Англии, Голландии, Империи, с другой; впоследствии к ним присоединились еще Дания, Португалия, Савойя и Бранденбург, причем в рядах неприятельских армий против Франции дрались целые полки изгнанных или бежавших гугенотов. Военные действия происходили одновременно в Нидерландах, Испании, Италии, на берегах Рейна и на морях.

Франция потерпела в этой войне «за испанское наследство» ряд жестоких поражений на суше и на море, так что после разгрома французского флота под Малагой в марте 1705 г. Людовик XIV попытался вступить в переговоры о мире. Но условия мира, выдвинутые союзниками, показались французской монархии неприемлемыми; они были отвергнуты, несмотря даже на вторжение неприятельских армий во Францию и на появление из разъездов в окрестностях Версаля. Поэтому война продолжалась. Но после взятия Лилля неприятелем осенью 1708 г., после разгрома французской армии под командованием знаменитого Виллара у Мальплаке во Фландрии осенью 1709 г. положение Франции казалось безнадежным: казначейство было пусто, армию нечем было не только оплачивать, но даже кормить; внутри страны господствовал голод, и нечем было доставить зерно из портов Леванта и Африки. Новая переплавка золотой королевской посуды на деньги дала ничтожно мало, и Людовик XIV повторно запросил мира. Противники Франции предъявили ряд требований (в том числе изгнания Филиппа из Испании, уступки Фландрии и Эльзаса), и Франция была готова их принять. Но изменение международной обстановки изменило и соотношение сил воюющих сторон. Антифранцузская коалиция ослабела в результате внутренних противоречий, и Франции удалось подписать «спасительный мир» с Голландией и Англией в апреле 1713 г. в Утрехте, и с Империей в марте 1714 г. в Раштатте: трон Испании сохранялся за Филиппом V (Анжуйским); но ему пришлось отказаться за себя и своих потомков от претензий на французскую корону.

С гегемонией Франции в Европе было фактически покончено. Война продемонстрировала всей Европе — и самой Франции в том числе — внутреннюю шаткость абсолютизма. Внешняя политика Людовика XIV стоила Франции 3 млн. человек (около 20 % населения Франции), огромного государственного долга (2,6 млрд. франков при годовых доходах в 117 млн. франков)[221], значительного обнищания страны.

Поэтому смерть Людовика XIV в 1715 г. после 54 лет правления была во Франции всеми воспринята с облегчением.

Колониальная экспансия

Начало колониальной экспансии Франции, как и других европейских государств, относится к рубежу XV–XVI столетий [222]. Но первоначально ее результаты были исключительно скромными и не могли идти ни в какое сравнение с результатами колониальной деятельности Испании и Португалии. Впрочем, французские мореплаватели неоднократно достигали берегов Южной и Северной Америки, совершали плавания вокруг Африки, доходили до Мадагаскара, где в 1529 г. высадились братья Пармантье, и даже до Суматры (в 1530 г.) и Китая (в 1531 г.).

Купечество французских городов на атлантическом побережье принимало участие в борьбе с Испанией и Португалией. В первую половину XVI столетия, в частности, очень видную роль в этом отношении играл Жан Анго из Дьеппа, который, при поддержке Франциска I, организовывал дальние экспедиции в Америку, Африку и Азию, походы рыболовецких судов к Ньюфаундленду и пиратские рейды против испанских и португальских судов. Французские корсары и пираты захватывали испанские корабли с грузом драгоценностей из Америки и португальские с грузом пряностей из Азии. Основную роль в этих операциях играла снаряженная Ж. Анго эскадра под командованием Жана Флери, который в 1523 г. захватил и суда с сокровищами, награбленными Ф. Кортесом в Мексике. В 1537 г. корабли Ж. Анго захватили драгоценности империи инков в Перу, добытые Ф. Писсаро.

По инициативе Ж. Анго предпринимались и поиски западного пути в Индию вокруг Северной Америки. Находившийся на французской службе флорентинец Верраццано, близкий к Анго, в 1524 г. на своем корабле прошел путь от Флориды до Ньюфаундленда, назвав эти земли Gallia nova (Новая Галлия, или Новая Франция), и заявил о присоединении Ньюфаундленда, на отмелях которого французские моряки ловили рыбу, к Франции.

Но присоединение Ньюфаундлена не было закреплено, и в 1568 г. остров был объявлен английским, что положило начало англофранцузскому спору, урегулированному только в 1904 г.

В поисках золота и западного пути на Восток моряк из Сен-Мало Жак Картье 24 июля 1534 г. достиг залива св. Лаврентия, открыв для Европы Канаду, поднялся вверх по течению реки св. Лаврентия, объявил эти земли принадлежащими королю Франции. В 1535 г. Ж. Картье объявил территорию, где в будущем возник город Квебек, французской и основал там в 1542 г. город Шарльсбурруаяль. 15 января 1541 г. Франциск I назначил гугенота Ж. Ф. де ля Рока-Роберваля вице-королем Канады. Во французской традиционной историографии эта дата считается днем основания Французской Канады и французской колониальной империи. В 1541 г. Ж. Картье направился в Канаду с партией колонистов, а в 1542 г. с другой партией колонистов отплыл и Роберваль, который 9 сентября 1542 г. подписал в г. Франсруа (бывшем Шарльсбуре) первый официальный документ как вице-король Канады.

В середине XVI в. во время религиозных войн деятельное участие в попытках колониальной экспансии приняли французские гугеноты. Адмирал де Колиньи поддержал инициативу Дюрана де Вильгайона основать колонию в Бразилии. В 1555 г. ему были даны средства, он навербовал 600 человек различных вероисповеданий и самого различного происхождения (дворян, ремесленников, бродяг и т. д.) и отплыл в Бразилию. В заливе Рио-де-Жанейро на острове были основаны «форт Колиньи в антарктической Франции» и Анривиль. Начавшиеся вскоре раздоры среди колонистов и враждебность португальцев, разрушивших в 1560 г. форт Колиньи, привели в 1568 г. к гибели эту колонию. Испанскими колониальными властями была пресечена и другая попытка гугенотов основать французскую колонию во Флориде в 60-е годы XVI в.

В эти же годы буржуазия Марселя значительно расширила торговлю с Левантом и североафриканскими городами. Выросла торговля Марселя с Марокко, откуда во Францию ввозили сахар, кожи, воск, миндаль, финики и т. д. Марсельские купцы в 1560 г., получив право добычи кораллов в Алжире, добились возможности основать свое неукрепленное поселение в Восточном Алжире — Бастион Франции, разрушенное алжирцами в 1568 г.

Первые попытки создания французской колониальной империи не дали ощутимых результатов; основанные колонии фактически прекратили свое существование. Соотношение сил в борьбе на океанских путях складывалось не в пользу Франции. Вместе с тем в результате торговых операций французкая буржуазия получила значительную часть из 1800 тонн золота и 17 тыс. тонн серебра, ввезенных в Испанию в 1500–1640 гг. Большие средства дали буржуазии захваты французскими корсарами и пиратами испанских и португальских кораблей и приносившая большие барыши контрабандная торговля с португальскими и испанскими колониями.

Все это оказало большое влияние на процесс первоначального накопления капитала во Франции[223], а оно в свою очередь, явилось импульсом к дальнейшему расширению колониальной экспансии.

Колониальная экспансия нашла отражение в идеологии. Французские гуманисты отрицательно высказывались о колониальной практике соперников Франции — Испании и Португалии. Монтэнь, стремясь «снять маску как с вещей, так и с людей», возмущался жестокостью конкистадоров, говорил о «народах-детях» (индейцах), которых поработили и уничтожают так называемые цивилизованные европейцы. Ф. Рабле советовал обращаться с туземцами, как с новорожденными, с только что посаженным деревом или же с человеком, спасенным от долгой и тяжелой болезни. Выступления гуманистов способствовали распространению мнения, что в стране не должно быть негров-рабов; в ряде случаев они были освобождены, хотя в это же время буржуазия нормандских портов расширяла торговлю рабами-неграми.

В начале XVII столетия колониальная экспансия Франции осуществлялась уже в конкурентной борьбе с Англией и Нидерландами. Король Генрих IV посылал экспедиции в Канаду, назначал туда вице-королей, направлял партии колонистов. В 1604 г. Пьер де Мон и Самуэль Шамплен основали колонию в Акадии (теперь Новая Шотландия), в 1608 г. Шамплен основал Квебек. Используя межплеменные противоречия между союзами алгонкинских и гуронских племен и союзом ирокезских племен, которых поддерживали англичане, Шамплен сумел установить влияние Франции на большой территории в бассейне реки св. Лаврентия и Великих озер. Шамплен ввел новую форму эксплуатации колоний: вместо добычи золота он стал насаждать сельское хозяйство. «Наилучшие рудники, которые я знаю, — писал современник Шамплена Лекарбо, — это зерно, вино и откорм скота. Кто их имеет — имеет деньги»[224]. В Канаду стали направляться эмигранты-земледельцы. Французская Канада становилась реальностью.

Во время правления Генриха IV, который оказывал поддержку колониальным мероприятиям, несколько окрепли позиции французских купцов в торговле с Левантом и была сделана попытка организовать Ост-Индскую компанию. Колониальная экспансия осуществлялась и кардиналом Ришелье[225]. В его колониальной политике большую роль играли как религиозные цели, так и стремление к укреплению «могущества», «престижа» или «достоинства» (dignite) французского короля. Поэтому Ришелье поддерживал миссионерскую деятельность за океанами, ратовал за переселение во французские колонии ремесленников, которые оставались бы подданными французского короля. Ришелье организовал строительство флота, оказывал широкую поддержку заморским торговым компаниям. В 1626 г. была основана компания св. Христофора (в 1635 г. реорганизована под названием Компания островов Америки), которая в 1635 г. захватила остров Гваделупу, в 1638 г. — остров Мартинику и вскоре ряд других островов Малого Антильского архипелага. Французы пытались закрепиться и на южноамериканском континенте — в Гвиане. В 1626 г. французское поселение появилось в Кайенне, впоследствии французские власти распространили свое влияние на прилегающий район. Продолжалось освоение Канады. В 1642 г. был основан Монреаль.

Были сделаны попытки укрепиться в Африке. В 1633 г. Компания Зеленого мыса получила десятилетнюю монополию, в 1638 г. уже три компании действовали на побережье Сенегала. Агенты французской Ост-Индской компании в 1642 г. попытались прочно утвердиться на Мадагаскаре, построив в Форт-Дофине свою базу; на остров прибыли первые французские колонисты, компанией был назначен «генеральный комендант острова Мадагаскара».

Во второй половине XVII в. снова усиливается колониальная экспансия, в которой большую роль сыграл Кольбер, осуществлявший политику меркантилизма. В 1664 г. Кольбер основал Вест-Индскую компанию для Атлантического океана и Ост-Индскую компанию для Индийского океана, а потом и другие компании для заморской торговли. Капитал Ост-Индской компании, например, был первоначально определен в 6 млн. ливров, но потом увеличен до 15 млн., из них король внес 3 млн., королевский двор — 2 млн., города и дворянство — 4 млн. Между буржуазией отдельных городов не было единства мнений в отношении деятельности этих компаний. И если буржуазия портовых городов, в особенности Руана, Нанта и др., была очень заинтересована в торговле с Востоком, то буржуазия Лиона была обеспокоена перспективами конкуренции шелка-сырца из Индии.

Активная колониальная экспансия проводилась в Северной Америке, где непрерывно расширялись французские владения. Французы продвигались все дальше в глубь материка, устанавливая свой контроль (правда слабый) над огромными территориями. Власти Новой Франции претендовали на весь североамериканский континент, «во всю его длину и ширину», как они заявляли в 1671 г. Французские отряды достигли Огайо и Иллинойса. В 1682 г. территории бассейна реки Миссисипи были объявлены владениями французского короля под названием Луизиана, в 1718 г. был основан Новый Орлеан. К середине XVIII в. французские владения охватили значительную часть Северной Америки, хотя к этому времени некоторые районы и пришлось уступить Англии.

Феодально-абсолютистская Франция стремилась установить в Канаде тот же общественный строй, что и в метрополии. Были сделаны попытки распространить на Новую Францию феодальные отношения с феодальным держанием земли, верховным собственником которой считался французский король. В 1627 г. Канада превратилась в лен, в феодальное держание Компании ста объединившихся, которая впоследствии стала Компанией Новой Франции. Со своей стороны эта компания пожаловала около шестидесяти ленов. С 1666 г. земли уже раздавались феодальным владельцам непосредственно от имени короля. Канадой с этого времени управляли королевские губернаторы и интенданты. Огромную роль играла в Канаде католическая церковь, там действовали различные религиозные ордена, и в том числе орден иезуитов. Церковные держания занимали видное место в Новой Франции.

В Новой Франции постепенно росло французское население, развивалась экономика. В 1734 г. в Канаде на освобожденной от леса земле урожай пшеницы составил 738 тыс. бушелей. В 1740 г. Поголовье рогатого скота достигло 39 тыс. Постепенно развивалась и промышленность. Возникли местные мелкие предприятия по производству предметов потребления и питания, а также довольно крупные мануфактуры — лесопилки, верфи, каменноугольные копи.

Наряду с Канадой во французской колониальной империи со второй половины XVII в. все большее значение приобретали Антильские острова. Колония на острове Сан-Доминго, куда еще в 1655 г. был назначен губернатор, под властью которого находилась часть острова, вскоре заняла основное положение среди французских колоний. Мероприятия Кольбера способствовали известному росту колониальной торговли. Торговые компании получали субсидии и монополию торговать с Антильскими островами, Канадой, Гвинеей и т. д. Уже со второй половины XVII в. на Антильских островах стали организовывать французские плантации сахарного тростника, табака, хлопка, индиго, позднее кофе.

Для работы на плантациях из Ля-Рошели и других атлантических портов направлялись завербованные бедняки[226], так как использование на плантациях индейцев, массами погибавших на работе, не приносило больших прибылей. Но потом основную рабочую силу на плантациях стали составлять негры-рабы, привозимые большей частью на французских кораблях с берегов Гвинейского залива в Африке, где находился ряд французских факторий. Эту грабительскую торговлю африканцами вели богатые купцы из Нанта, Руана, Бордо и др. Широкие размеры работорговля приняла во второй половине XVII и, в особенности, в XVIII столетии.

Французская экспансия развертывалась и в других районах мира. В 1674 г. успешное восстание коренного населения ликвидировало французскую базу Форт-Дофин на Мадагаскаре; несмотря на это, в 1686 г. Мадагаскар был объявлен владением Франции. Были устроены другие базы на пути в Индию на Маскаренских островах Бурбоне (теперь Реюньоне) и Иль-де-Франс (теперь остров Маврикия), где создавались французские плантации по производству сахара, кофе и какао на основе эксплуатации труда негров-рабов.

Феодально-абсолютистская Франция стремилась укрепиться и в Индостане. Французская Ост-Индская компания в 1668 г. основала первую факторию там — Сурат в районе Бомбея. Число французских опорных пунктов и факторий в Индии и даже на Цейлоне росло, в 1701 г. Пондишери был объявлен центром французских владений в Индии (Маэ. Карикал, Янаон, Шандернагор и др.). Рос вывоз из Индии шелка, чая, красителей и т. д.

С середины XVII в. борьба за колонии, являвшиеся закрытыми рынками, играла очень большую роль во всех войнах в Европе, в первую очередь в соперничестве Франции и Англии, экономическая мощь которой росла. Соперничество нередко перерастало в войны, которые часто велись на колониальной периферии, даже без разрыва дипломатических отношений, но в ряде случаев военные действия принимали большие размеры — когда и Франция, и Англия находились в составе двух враждующих группировок держав. Уже по Утрехтскому миру 1713 г. Франция была вынуждена уступить Англии ряд своих колониальных владений в Америке. В дальнейшем англо-французская борьба после поражения Франции в Семилетней войне привела к почти полному уничтожению первой французской колониальной империи.

Культура и идеология

Одной из задач укрепившегося абсолютизма было обеспечение своих идейных позиций. Отсюда — внимание правительства к вопросам идеологии, попытка направлять ее, диктуя свои идеи обществу. Этой цели служила в первую очередь широчайшая организация католической церкви, включая также святошеские пропагандистские союзы вроде «Общества святых даров», имевшие свою агентуру и в компаньонажах ремесленных подмастерьев, и в охваченных голодом районах, и среди буржуазии. Проповедники благочестия, смирения и воздержания, несчетные «святые» — жертвователи на бедных, благотворители, попечители, ревнители добрых нравов, как тучи комаров, висели над французским народом, «успокаивая» его. Но просвещение мирян стояло бесконечно низко. Царили темные суеверия, судейские чиновники еще вели всерьез нескончаемые процессы против колдовства и ведовства. По-прежнему единственным источником чтения в народной среде оставались очень широко расходившиеся книжонки разнообразнейшего содержания. Они свидетельствуют об ориентации умов на светскую тематику, о некотором расширении круга интересов и запросов.

В формировании же сознания образованных кругов большую роль играли академии, создаваемые государством. Еще в 1634 г. при Ришелье была создана Французская академия; по ее примеру были созданы академия живописи, академия наук, академия архитектуры. Людовик XIV пытался выступать в роли покровителя искусств. В живописи насаждается помпезный стиль, короля изображают мифическим полубогом; за рамки этого стиля вырываются немногие — пейзажист Клод Лоррен (1600–1682) и мастер гравюры Жак Колло (1593–1635).

В литературе особым доверием двора пользовался любимец Ришелье поэт Шаплен. По представлению Шаплена назначались пенсии и премии художникам и писателям; превращенные таким образом в придаток двора, они должны были прославлять мощь и величие абсолютизма, развлекать Людовика XIV и его свиту. И здесь насаждается тот же дух исключительных привилегий: так, с 1668 г. привилегия на создание опер закрепляется за аббатом Перрэном, в 1672 г. она передается композитору Люлли. Тот, в свою очередь, разделил ее со своим постоянным либреттистом, второстепенным драматургом, автором галантных трагедий Филиппом Кино (1635–1688).

Не все, однако, удается подчинить — и литература XVII в. развивалась своим путем. Регламентация, насаждавшаяся абсолютизмом, не смогла окончательно заглушить раскрепощающееся сознание эпохи Возрождения, и оно продолжало развиваться в творчестве «либертэнов» (вольнодумцев), которых правительство не только не поддерживало, но даже часто подвергало репрессиям. Во время и после Фронды продолжал свою вольнодумную деятельность философ-материалист Пьер Гассенди (1592–1655), опровергавший богословов и излагавший публично систему Коперника.

С трагедией «Смерть Агриппины», разоблачающей тиранию римского императора Тиберия, выступил Савиньен Сирано де Бержерак (1619–1655), в годы парламентской Фронды осыпавший ненавистного народу Мазарини острыми памфлетами; наиболее значительными его произведениями являются научно-фантастические утопии «Иной свет, или Государства и империи Луны» и «Комическая история государств и империи Солнца». Другим либертэном был писатель Поль Скаррон (1610–1660) — автор многочисленных «мазаринад» и популярных комедий, поэм жанра «бурлеск» и одного из первых реалистических романов французской литературы — «Комического романа».

В оппозиционно настроенной аристократической среде также продолжает существовать своя литературная традиция, идущая стороной от насаждаемого официозного классицизма. В этой среде выдвинулись два писателя, творчество которых далеко вышло за пределы салонной забавы: это Франсуа де Ларошфуко (1613–1680) и Мари де Лафайет (1634–1693). В своих прославленных «Максимах» Ларошфуко выступил как глубокий знаток психологии людей своего класса (которую он принимал за общечеловеческую психологию и был поэтому настроен очень пессимистически) и тонкий стилист. Мари де Лафайет, писавшая, очевидно, при участии Ларошфуко, оставила первый психологический роман Франции «Принцесса Клевская».

Стремясь подчинить себе художественные течения в искусстве, правительство делало ставку на классицизм как направление, пользующееся широким признанием и выдвинувшее ряд крупнейших мастеров. Однако виднейшие из них смогли выйти за пределы абсолютистской идеологии и оставили заметный след в истории литературы. Таковы Николя Буало (1636–1711), Жан Расин (1639–1699), Мольер (Жан Батист Поклен) (1622–1673), Жан Лафонтен (1621–1695) и Жан Лабрюйер (1645–1696).

Николя Буало, известный как поэт и сатирик, критик и теоретик литературы, опубликовал в 1674 г. стихотворный трактат «Поэтическое искусство», в котором рассматривал искусство как подражание природе и проявление разума. Борясь против крайностей изысканно-искусственной эстетики аристократических салонов и против грубости народного («площадного») искусства, он создал довольно гибкие и широкие каноны поэзии, в которые легко уложилась как психологическая трагедия Расина, так, впоследствии, и политическая трагедия классицизма.

Жан Расин — крупнейший мастер классицистической трагедии, которая под его пером превратилась в тонкие психологические этюды; современники считали его лучшим знатоком женского сердца. Основное содержание его трагедий составляла не только победа страстей над долгом, опасность страстей, когда они управляют самодержцем («Андромаха», «Британик»), исполнение долга, приводящее к подавлению страстей («Береника»), но и боль растоптанного личного счастья, которая сильней удовлетворенности от сознания выполненного долга. Написанные на античные, библейские или мифологические сюжеты (лишь трагедия «Баязет» написана на современном автору, хотя и «экзотическом», материале), его произведения понимались современниками как скрытое осуждение нравственной гнили и произвола двора.

Мольер в своих комедиях уже частично выходит за пределы классицизма; ему свойственны черты реализма и народности, за которые его осуждал его друг Буало. Его пьесы активно вторгаются в жизнь: не случайно Мольер навлек на себя ненависть духовенства комедией «Тартюф» и нелюбовь аристократии «Дон-Жуаном». В ряде произведений Мольер поставил вопрос о самосознании третьего сословия: «Жорж Данден» и «Мещанин во дворянстве» учили выходцев из низов знать себе цену, не смешиваться с дворянами и не унижаться перед ними. Вместе с тем в «Скупом» осмеивалось преклонение третьего сословия перед деньгами, утверждалась здоровая мораль, человечные отношения в семье и браке. Любовь короля к пышным зрелищам, а также его претензии самому выступать в балете породили в творчестве Мольера такие гибридные произведения, как комедии-балеты, которые ему пришлось писать вместе с Кино и Расином («Принцесса Элидская» и др); они обеспечили Мольеру покровительство Людовика.

Наряду с Мольером, Лафонтен являлся представителем народного языка во французской литературе XVII в. Ученик вольнодумцев, он в своих озорных «Сказках» переложил в изящные стихи ряд новелл эпохи Возрождения (Боккаччо, Маргариты Наваррской, Брантома), чем чрезвычайно содействовал борьбе французского общества против ханжества, насаждавшегося стареющим королем и его морганатической супругой, госпожой Ментенон. Басни Лафонтена в прозрачной форме повествований о животных выводили перед читателями все общество Франции второй половины века; при этом Лафонтен не щадил ни Льва, царя зверей, ни его придворных (Лиса, Волка и Медведя), обирающих «простой народ» — Зайца, Ягненка, Оленя.

Особое положение в литературе Франции второй половины XVII в. занимает Лабрюйер, автор книги «Характеры». Задумана она была как ряд обобщенных портретов своего времени, как жанровые зарисовки различных встречающихся в обществе застывших характеров (в этом отношении она полностью укладывалась в теорию классицизма); но автор перерос свой замысел и создал ряд реалистических и резко очерченных образов. Многие места его книги дышат чувством социального протеста, подготавливая тем самым литературу следующего века.

Абсолютизм пытался разработать и свою собственную теорию. Таким теоретиком абсолютизма был видный деятель католической церкви, епископ Жан-Бенэн Боссюэ (1627–1704); в своих проповедях и сочинениях на исторические и политические темы он отстаивал идею божественного происхождения абсолютной власти государя и утверждал его право на жизнь, имущество и убеждения подданных. Поэтому он горячо приветствовал отмену Нантского эдикта и содействовал созданию сельских школ, имевших целью парализовать воздействие гугенотских проповедников.

Другим теоретиком абсолютизма был сам Людовик XIV, оставивший сочинение, известное под названием «Мемуары Людовика XIV, составленные для воспитания дофина». Полный уверенности в том, что ничем не ограниченная власть короля спасительна не только для правителей, но и для подданных, он принципиально отвергал всякие попытки противопоставить ему какие бы то ни было представительные органы. Крайне характерно его желание не брать в советники и министры людей, имеющих не зависимое от короля общественное положение; он считал, что, возвышая чиновника из третьего сословия до положения министра, он не делится с ним властью, а имеет в его лице только безличного исполнителя королевских предначертаний.

Претензии идеологов абсолютизма встретили решительный протест в оппозиционной печати, выходившей на французском языке в Голландии и Англии и подпольно распространявшейся во Франции. Так, в анонимном памфлете «Вздохи порабощенной Франции», вышедшем в 1689–1690 гг. (приписывается гугенотскому проповеднику Жюрье, а по другим источникам — эмигрировавшему из Франции священнику М. Левассору), утверждалось, что французский народ не смирится с насилием и что это является постоянным «зерном восстания». Против абсолютистской доктрины о том, что собственность французов есть собственность короля и он имеет на нее право, выступал буржуазный мыслитель Клод Жоли (1607–1700), утверждавший учение о святости и неприкосновенности частной собственности, об ограничении всевластия монарха.

Среди представителей дворянства и чиновной администрации, лучше правительства видевших реальное положение дел во Франции, выдвинулись идеологи, намечавшие пути спасения государства путем облегчения и перестройки налогового обложения (маршал Вобан, 1633–1707) или путем прямой помощи крестьянскому хозяйству (интендант Баугильбер, 1646–1716); наконец, воспитатель дофина, епископ Фенелон (1651–1715), создал для своего питомца поучительный роман-утопию «Телемак», в котором изобразил панораму крушения правителей в ряде вымышленных государств, кроме тех немногих, где общественный строй не дает оснований для недовольства народа; однако книга эта, ставшая известной королю, подверглась запрету, а ее автор — опале.

Среди передовых авторов оппозиционного направления следует назвать Пьера Бейля (1647–1706), гугенота-эмигранта, прославившегося критикой религиозной нетерпимости и пропагандой философского скептицизма. В его «Историческом и критическом словаре» поставлен вопрос, может ли существовать общество, состоящее из атеистов; Бейль ответил на этот вопрос утвердительно, чем навлек на себя гнев даже других гугенотов-эмигрантов, в том числе и П. Жюрье. Книга эта, конечно, была запрещена во Франции. Но после смерти Людовика XIV, в 1715 г., новый правитель королевства регент герцог Филипп Орлеанский снял с нее запрет и разрешил ее читать. По свидетельству современника, датского писателя Гольберга, в Париже с раннего утра перед еще закрытыми дверьми королевской библиотеки выстраивалась очередь желающих попасть в нее: кончался искусно иллюминованный полумрак абсолютизма, поднималась заря Просвещения.