История Италии. Том I

В течение всего средневековья Южная Италия развивалась своим, особым путем. Процесс формирования феодализма не только проходил здесь медленнее, чем в Северной и Средней Италии, но и отличался рядом весьма своеобразных черт. Основные сдвиги в экономической и социальной сфере, составляющие содержание процесса феодализации, надают на IX–XIII вв. Поэтому данному периоду посвящена настоящая глава. Его изучение дает возможность понять, каким образом Юг Италии, где некоторые города в IX–X вв. вели такую оживленную торговлю с Востоком, что опередили города Севера полуострова, где в XII–XIII вв. существовало государство, в известных отношениях предвосхитившее централизованные монархии Западной Европы, — начинает со временем все более отставать от Севера.

Развитие Юга Италии в византийско-лангобардский период

Лангобарды, подчинившие в VI в., своей власти Северную и Среднюю Италию, захватили в I–V вв. часть Южной Италии, где образовалось фактически независимое государство — Беневентский дукат (герцогство), позднее превратившийся в принципат (княжество). Расширяя постепенно границы государства, сильные беневентские герцоги в VII в. временно завоевали почти всю Aпyлию, большую часть Кампании и часть Калабрии. У византийцев остались в Апулии лишь небольшие осколки их бывших владений. Самостоятельными государствами являлись Неаполитанский дукат, Гаэта и Амальфи, лишь формально признававшие верховенство Византии.

Политическая карта быстро менялась. В середине IX в. от Беневентского принципата отделился Салернский, а вскоре — графство Капуя (которое, впрочем, в конце столетия вновь объединилось с Беневенто).

В это время Юг сильно страдал от опустошительных набегов сарацин (арабов), завоевавших с 827 по 902 г. остров Сицилию. Пользуясь постоянными раздорами между мелкими государствами континентальной Италии, арабы смогли основать пиратские колонии в крупных приморских городах Апулии — Таранто и Бари (который находился под их властью более 30 лет — с 840 по 871 г). Отсюда, а также из захваченной ими на юго-западном побережье крепости Гарильяно они совершали бесконечные набеги, сопровождавшиеся разграблением городов и уничтожением деревень, убийствами и массовым уводом в плен мужчин, женщин и детей. Во второй половине IX в. эти нашествия наводили ужас на всю Кампанию. Ряд городов — Песто, Бояно, Изерния — был полностью разрушен сарацинами.

Одновременно велись войны как между лангобардскими государствами Юга, так и этих государств с Неаполем. То и дело меняя свою ориентацию, отдельные южноитальянские государства временами сближались с Византией, временами — с сарацинами или с франкскими императорами, которые в свою очередь активно вмешивались в события, стремясь подчинить Юг. "Сарацины…все опустошали, — пишет анонимный хронист из Салерно. — И когда они вступали в союз с салернитанцами, они тяжко обрушивались на неаполитанцев и капуанцев, а когда заключали мир с неаполитанцами — разрушали Салерно или Беневенто"[142].

В 80-х годах IX в. посланная из Византии сильная армия начала теснить сарацин и лангобардов. Расширенные таким образом византийские владения получили административное устройство: были образованы две фемы: Лангобардия, охватывавшая Апулию и часть Аукании (Базиликаты), и Калабрия. Центром этих владений стал Бари.

Последний оплот сарацин на континенте — разбойничье гнездо Гарильяно — был уничтожен в 915 г. объединившимися для этой цели лангобардскими и византийскими войсками. Благодаря этому в X в. положение несколько улучшилось. Но и тогда Южная Италия нередко служила ареной военных действий: византийцы сражались с лангобардами, германские императоры предпринимали походы на юг, с севера нападали венгры; набеги сарацин из Сицилии, хотя и не носившие столь разрушительного характера, как в IX в., продолжались, а в 20-х годах X в. им удалось даже разграбить такие большие города, как Ориа и Таранто.

Понятно, что в IX — начале X в. Южная Италия пребывала в состоянии глубокого запустения. Многие территории, находившиеся в первые века новой эры в цветущем состоянии, были теперь заболочены или почти сплошь покрылись лесами и кустарником. По словам автора хроники монастыря св. Виченция в Волтурно, в начале VIII в., когда был основан монастырь, "оба берега реки Волтурно были покрыты непроходимым лесом, в котором обитали дикие звери и находили убежище разбойники"[143]. Вследствие войн, набегов, эпидемий плотность населения была в Южной Италии очень низкой. Увеличивалось население медленно. Лишь несколько крупных приморских городов, таких, как Амальфи, Неаполь, Салерно и Бари, были центрами экономической жизни.

Этническая карта Юга, где осели в большем или меньшем количестве выходцы из различных стран и областей, выглядела очень пестро.

Остготы, посылавшие в Южную Италию лишь военные гарнизоны, не наложили отпечатка на ее дальнейшее историческое развитие. Иначе обстояло дело с лангобардами. Они поселились не только в районах Беневенто, Салерно и Капуи, но и (хотя и в меньшем числе) в Апулии. Несмотря на заметное преобладание местного населения над лангобардами, осевшими на Юге Италии, влияние, оказанное лангобардами на дальнейшее социальное развитие этого региона, было немаловажным.

Сравнительно скоро неполноправие свободных римлян по сравнению с лангобардами-победителями начало сглаживаться: римлян-собственников обязали нести военную службу. Начался медленный процесс слияния обоих народов, тем более что между италийцами и лангобардами часто заключались браки, которым лангобарды не препятствовали. Это слияние быстрее происходило в городах, медленнее — в сельской местности, так как лангобарды первоначально селились отдельными деревнями. Завершилось оно в основном в XI в., но еще долгое время не было полным.

Более высокий уровень культуры италийцев (даже в эти столетия глубокого экономического и культурного упадка) оказал влияние на лангобардов. Это сказалось на языке: государственные и частные акты стали составляться по-латыни, а лангобардский язык превратился в диалект и вскоре, за исключением отдельных терминов, был забыт.

В Южной Италии поселились также выходцы из Византии. Уже в VI в., после победы войск Юстиниана над остготами, здесь осели в сравнительно небольшом числе византийские греки, покинувшие свою родину. Появившиеся в это время греческие названия городов (Поликастро, Агрополи и др.) и даже деревень свидетельствуют о том, что византийцы поселились главным образом на побережье Тирренского моря.

Следующая, более широкая волна колонизации относится к IX в., когда было восстановлено на значительной части территории Юга византийское господство. Для его упрочения сюда, особенно в Северную Калабрию и Южную Ауканию, переселяли освобожденных рабов и колонов, жителей Ливана, Армении и других районов империи. Как сообщает хронист, по приказанию Льва VI в Южную Италию было переселено в качестве колонистов три тысячи получивших свободу рабов очень богатой женщины, вдовы Даниэлис, завещавшей часть своих рабов императору.

Большинство гражданских и военных должностей в фемах сосредоточилось в руках византийцев; немногие местные жители занимали места в государственном аппарате, и очень редко им удавалось получить доступ к важным должностям (хотя титулы патрициев, консулов и др., не связанные с исполнением каких-либо обязанностей, широко раздавались византийскими властями, чтобы привлечь на свою сторону местную знать).

Высокопоставленные византийские чиновники прибывали в Бари, Таранто и другие административные центры не только со своими семьями, зависимыми людьми и рабами, но и в сопровождении низших должностных лиц. В основывавшиеся на Юге греческие монастыри и церкви переселялись из империи священники и монахи. Византийские купцы (впрочем, немногочисленные) появлялись со своими товарами в крупных приморских городах. Жили здесь и воины из императорских войск, получавшие за свою службу вознаграждение землями и другого рода недвижимостью. О греках, т. е. людях родом из Византии, говорится во многих южноитальянских грамотах, фиксирующих сделки с землей. Мы находим в числе земельных собственников и армян. О том, что число выходцев из Византии не было незначительным (разумеется, в первую очередь — в византийских областях), свидетельствует защита от местных жителей — "греков и лангобардов", "армян, греков и лангобардов", предлагаемая в тексте некоторых привилегий крупнейшим монастырям Юга. Среди византийцев-землевладельцев были, очевидно, лица, стоявшие на самых различных ступенях социальной лестницы — от высокопоставленных чиновников до мелких крестьян-переселенцев — колонов и бывших рабов,

Наиболее сильной эллинизации подверглась Калабрия, в которой Лев III Исавр конфисковал в первой половине VIII в. земли, принадлежавшие папе. Именно в Калабрии было основано в IX–X вв. большинство греческих монастырей и колоний. Греческий язык, издавна (со времен основания в Калабрии древнегреческих колоний) сохранившийся здесь наряду с латинским, получил теперь дальнейшее развитие: из Калабрии дошло до нас множество грамот, написанных на греческом языке.

В Апулии самым эллинизированным районом являлся Салентинский полуостров с городами Таранто и Бриндизи. Здесь, как и в Калабрии, греческий язык выступал в качестве государственного языка, живопись, архитектура и другие виды искусства находились под византийским влиянием.

Византийцам приходилось, чтобы удержать свою власть в Южной Италии, разрешать населению свободно применять любые правовые нормы, признавать язык, местные обычаи, латинское богослужение. В целом эллинизация византийских областей Южной Италии не была глубокой и не привела к заметным этническим изменениям.

Наконец, в Южную Италию переселялись также славяне Балканского полуострова, особенно Далмации, поддерживавшей оживленные торговые связи с Апулией. В апулийских грамотах упоминаются славяне, поселившиеся здесь (они фигурируют в актах как лица, заключающие различные имущественные сделки), а также рабы славянского происхождения (ex genere sclavorum), захваченные во время военных столкновений и набегов. На Адриатическом побережье Юга возникли немногочисленные славянские колонии. Известна, например, такая колония на полуострове Гаргано (Апулия), в крепости Девиа. Она состояла из мелких земельных собственников. Управление находилось в руках жупана и других "добрых людей", являвшихся, очевидно, представителями зажиточного слоя переселенцев. Однако такие изолированные колонии славян не оказали влияния на местные обычаи и институты.

Как уже отмечалось, Южная Италия долгое время находилась в состоянии глубокого запустения. Только с конца X в., когда войны и нападения стали более редкими, начался медленный подъем сельского хозяйства, в первую очередь земледелия. Постепенно стали вновь обрабатываться обширные площади ранее заброшенных земель, началась расчистка лесов.

Основу земледелия составляло зерновое хозяйство. Это определялось прежде всего господством натурального хозяйства, при котором хлебные злаки — главное питание населения — должен был выращивать каждый крестьянин.

Самыми распространенными среди зерновых культур были пшеница и ячмень; сеяли также просо и в незначительных количествах рожь, полбу, полуполбу. Очень большое место занимали в хозяйстве стручковые — бобы, красная и белая фасоль. Они играли немалую роль в питании широких слоев населения, в том числе беднейших.

Климатические особенности этих областей препятствовали введению трехполья: летом длительная жара и недостаток влаги делали невозможным интенсивный рост зерновых, и яровые не успевали бы вызревать. Поэтому здесь господствовало двухполье или в некоторых районах, очевидно, более прогрессивный севооборот — смена на поле озимых зерновых стручковыми.

Землю пахали легким плугом, в который впрягали пару волов. Но плугом владели далеко не все крестьяне, так как железо для лемеха было дорогим. Волы также имелись лишь у части крестьян. В расследовании, производившемся в Неаполитанской области среди крестьян крепости Сан-Северино (в 1116 г.), идет речь о тех, кто владеет быком, ослом или мулом, и о людях, вообще не имеющих рабочего скота. Последние обрабатывали землю мотыгой и заступом. Поле вспахивалось дважды — сначала поднимали пар, потом, перед посевом, пахали второй раз. Засеянное поле мотыжили или, реже, боронили. Посевы обычно пропалывали, но удобрения, по всей вероятности, не применялись. Жали серпами и затем молотили снопы на гумне.

Таким образом, культура хлебопашества была не очень высокой. Даже в плодородной Кампании, насколько можно судить по документам XI в., средний урожай составлял сам-три или сам-четыре.

Значительно более высокого развития достигли на Юге виноградарство, маслиноводство и садоводство. Сады, виноградники и оливковые рощи, немногочисленные до X в., в дальнейшем постепенно покрыли значительную часть Кампании, прибрежных районов Калабрии и особенно Апулии. Их площадь увеличивалась частично за счет пустошей, а частью за счет хлебных полей. Происходила интенсификация сельского хозяйства. Южная Италия по своему облику начала походить на античную.

Крестьяне выращивали не только шпалерные виноградники, но и древесные (arbusta), в которых виноградные лозы подвязывались к тополям и другим деревьям. Эти деревья рассаживались рядами на большом расстоянии друг от друга, и вся свободная площадь между ними засевалась хлебными злаками. Точно так же сеяли зерновые и в оливковых рощах.

Виноградарство занимало первое место среди интенсивных культур, прочно удерживая его и в XIII в., несмотря на значительные успехи к этому времени оливководства. Как показывают акты поземельных сделок, виноградники и сады, а иногда и маслинники были расположены вперемежку с пашнями. Лишь на самом Юге — в Апулии и Калабрии — они нередко составляли обширные целостные комплексы. Такие территории обносились общей оградой (стеной или насыпью) либо окапывались рвом — даже в том случае, когда отдельные части их принадлежали разным собственникам.

Садоводство также развивалось в X–XIII вв. довольно быстро. Фруктовые деревья выращивались не только в садах, но и в виноградниках и маслинниках. Ассортимент плодовых и других полезных деревьев становился все более разнообразным: разводились яблони, смоковницы, груши, миндалевые и гранатовые деревья, реже — сливы, черешни, мушмула, рябина, рожковое дерево и лавры. В районе Амальфи устраивались даже особые розарии, которые насаждались здесь еще в античную эпоху: по-видимому, из роз изготовляли благовония ("розовая вода"), применявшиеся наряду с ладаном при богослужении.

Важной отраслью агрикультуры Кампании было разведение ореховых и каштановых деревьев (сушеные каштаны шли в пищу). Выращивались грецкие и абелланские орехи. В самых южных областях орешники и насаждения каштанов встречались редко.

О подъеме сельского хозяйства наглядно свидетельствует введение на Юге новых культур, которых не знала античная Италия. В X в. в кампанских источниках впервые упоминаются цитрусовые. Эта культура, заимствованная у арабов Сицилии, требовала особых технических навыков и регулярного орошения. В дальнейшем цитрусовые стали разводиться более широко. В том же районе начали культивировать и тутовые деревья, известные в древности как плодовые деревья, но теперь выращиваемые с иной целью: их листьями выкармливали гусениц тутового шелкопряда. Здесь появился, таким образом, свой шелк-сырец, и именно из Южной Италии важное и новое для Европы ремесло — изготовление шелковых тканей — распространилось по всему Апеннинскому полуострову, а затем и по другим странам Запада.

Наконец, в Калабрии к новым культурам присоединились хлопок и сахарный тростник, заимствованные, по-видимому, также у сицилийских арабов.

Серьезную проблему составляло для Южной Италии, особенно для засушливых районов Апулии, орошение. Без оросительной системы нельзя было выращивать виноград, оливы, плодовые деревья, овощи, а в Апулии местами даже злаки. Поэтому люди, приобретавшие земли, нередко оговаривали право пользоваться водой из реки или искусственного водоема. Иногда объем воды, представлявшей большую ценность, строго ограничивался; в салернском акте XI в. крестьянину, получившему участок пустующей земли, разрешается ходить к водоему "с сосудом, который человек может нести в руках или на плече, черпать там должным образом воду и нести ее к указанной земле"[144].

Очень большое внимание уделялось проблеме орошения земель в Апулии. В садах и виноградниках прорывались каналы. От рек, искусственных водоемов и каналов отводились небольшие оросительные канавы или деревянные желоба (акведуки), по которым текла вода. Для орошения земель здесь широко использовались водоподъемные колеса наподобие мельничных. В апулийских деревнях имелась целая система водных резервуаров, принадлежавших частным лицам и общине; все они сосредоточивались в одном месте. Из-за нехватки воды искусственные и естественные водоемы служили нередко объектом споров и длительных тяжб.

В земледелии отчетливо заметна большая роль римской традиции. Ее можно проследить в устройстве плуга и других сельскохозяйственных орудий, в методах обработки почвы и системе земледелия, в способах ухода за виноградными лозами, фруктовыми деревьями и оливами, в сочетании древесных виноградников и насаждений олив с зерновыми культурами, которыми засевалась вся свободная площадь в виноградниках и маслинниках, в системе ирригации.

Известный прогресс по сравнению с античностью знаменовало появление некоторых новых культур (см. выше). Более широкое распространение получили виноградарство и маслиноводство, особенно в Апулии. Однако в целом агрикультура Южной Италии достигла (отчасти в силу природных условий и низкой плотности населения) в XI–XIII вв. только того уровня, на котором находилось земледелие античного общества периода его расцвета.

Значительная часть территории Юга, прежде всего — внутренних районов, была покрыта лесами или представляла собой естественные пастбища, расположенные на склонах гор. Поэтому скотоводство играло важную роль в хозяйстве. Отчасти это объясняется следующим обстоятельством: для разведения скота требовалось небольшое число рабочих рук[145], а в сельском хозяйстве Южной Италии постоянно не хватало рабочей силы.

Козы, овцы и свиньи разводились сравнительно больше, чем крупный рогатый скот. Продукты скотоводства, особенно сыр, сало и свинина, являлись существенной составной частью пищи людей (свинину могли есть лишь зажиточные люди).

Скотоводство было довольно примитивным — преимущественно пастбищным, а не стойловым. Свиньи паслись в лесах, кормясь там желудями. Сбор и специальная заготовка желудей свидетельствуют о том, что местами свиньи часть года содержались в свинарниках. Остальной скот выпускали на пастбища. Иногда пастбищами служили болота, подсыхавшие летом. Хлев, овчарня, сеновал упоминаются документами редко — обычно скот пасся на подножном корму. Овцеводство, наиболее развитое в Апулии, было перегонным: стада овец весной перегоняли с апулийской равнины в горы, а осенью их гнали обратно. В XIII в. огромным стадам овец, принадлежавшим государству, разрешалось свободно переходить по землям частных лиц. Это наносило вред посевам, и Карлу I Анжуйскому пришлось в конце XIII в. издать особый закон, требующий ограждать их от скота во время перегонов.

Развитие экстенсивного скотоводства неблагоприятно влияло на земледелие: почти полное отсутствие удобрений (которые можно было бы собрать при стойловом содержании скота) отрицательно сказывалось на урожайности.

Южноитальянская деревня не была кучевой: дома, как правило, были разбросаны на довольно обширной территории, усадьбы перемежались с пашнями, виноградниками, садами. Каждый дом и участок имели доступ к дороге: государственной или общинной. Местами еще уцелели античные дороги.

Центром каждого держания был крестьянский двор с деревянным домом, колодцем, винным погребом. Около двора располагалось гумно, на котором молотили зерно, за домом разбивался огород. Иногда рядом находился сад; часто фруктовые деревья росли в огороде, на дворе, в винограднике и даже на пашне. В усадьбах изредка имелись хлев, сеновал, овчарня, свинарник. Зерно хранилось в особых ямах.

На окраине деревенской территории располагались хутора. Там жили те крестьяне, которые получали в аренду заброшенные земли и должны были пустить их в обработку, насадить виноградники, сады и пр. Впрочем, они могли сами не жить на хуторе, а послать туда зависимых от них людей; последние обрабатывали эти земли, окружали их изгородью, чтобы уберечь от потравы скотом. Арендаторам вменялось в обязанность строить на передаваемой им земле дом. Часто им предоставлялось право по окончании срока договора разобрать дом и увезти бревна с собой.

Жители каждой деревни составляли общину, игравшую в Южной Италии очень важную роль как в хозяйственной жизни, так и в борьбе крестьян с феодалами.

Заняв в I–V вв. часть Южной Италии, лангобарды селились здесь отдельными деревнями, почти не смешиваясь на первых порах с римскими мелкими землевладельцами. Как и на Севере, они осели кровнородственными объединениями. Даже в источниках VIII–IX вв. иногда встречается термин "кондома" (condoma), обозначающий большую семью, или домовую общину, являющуюся пережитком родового строя. В некоторых грамотах имеется описание большой семьи: упоминается имя главы семьи "с женой, сыновьями, дочерьми, невестками и внуками"[146]. Большие семьи, фигурирующие в грамотах, входят в состав дарений церкви или являются объектом тяжб между феодалами. Таким образом, речь идет о больших семьях (охватывающих родственников трех поколений), которые уже утратили свою свободу, хотя и сохранили совместное хозяйство. Они переходят к новому владельцу в полном составе вместе с землей, на которой они сидят, со всем движимым и недвижимым имуществом. Прямых сведений о кондомах крестьян, исстари сохранивших свою свободу, нет. Очевидно, отдельные большие семьи свободных крестьян-аллодистов также уцелели, пока не распались на малые. Можно предположить, что в VIII–IX вв. свободных кондом было меньше, чем больших семей зависимых крестьян: факторы, разлагавшие внутрисемейные связи, должны были действовать эффективнее в отношении свободных кондом, члены которых, сообща владея аллодиальной собственностью, могли распоряжаться ею и делить ее. Постепенно все большие семьи, представлявшие собой пережиток родового строя, распались на малые; показательно, что термин "кондома" (в дальнейшем исчезнувший) в это время изредка переносится и на малую семью.

Об интенсивно происходившем в IX–X вв. процессе распада большой семьи свидетельствуют многочисленные грамоты, оформлявшие раздел общего имущества между его бывшими совладельцами — братьями, дядьями с племянниками, двоюродными братьями. Раздел семейной собственности между свободными мелкими крестьянами производился весьма точно: один из совладельцев проводил новые границы, а второй (или остальные, если их было несколько) выбирал себе долю по своему усмотрению. При наличии ряда участков нередко дробился каждый из них — для того, чтобы выделившиеся индивидуальные владельцы получили поля, виноградники, оливковые рощи и сады одинакового качества.

Важно отметить, что подчас разделу подвергалась не вся недвижимость; некоторые объекты оставались в совместной собственности родственников, которые назывались в грамотах совладельцами (sortifices). Но даже в том случае, если члены бывшей большой семьи делили недвижимое имущество целиком, экономическая связь между этими людьми не порывалась окончательно. Например, если кто-либо из них намеревался продать выделенные ему некогда земли, у остальных участников раздела сохранялось право предпочтительной покупки земли "по справедливой цене"; лишь в случае их отказа собственник мог продать землю третьим лицам.

Родственники продолжали играть важную роль в жизни общинников. Они принимали участие в различных юридических процедурах: являлись соприсяжниками, нередко в судебных процессах истец или ответчик выступали не только от своего имени, но и от лица всех своих сородичей и совладельцев. В ранний период община еще не получила вполне оформленной организации. Однако она обладала важными экономическими функциями, связанными с совместным пользованием общинными угодьями.

До X–XI вв. жители римских деревень, по-видимому, не были объединены в общины. Здесь давно уже исчезли общины, ведущие свое начало от доримских времен, а воздействие институтов, принесенных с собой лангобардами, не являлось до их слияния с местным населением настолько сильным, чтобы возродить общину в среде италийских мелких собственников и зависимых крестьян.

В X–XI вв. начинается новый, более высокий этап в развитии общины. В это время вотчинники, стремясь освоить пустующие земли, стали привлекать на них пришлых людей. Уход крестьян из старых деревень означал полный разрыв с отживавшими большесемейными связями — на новом месте формируются, разумеется, территориальные общины. Они имеют смешанный этнический состав: сюда переселяются как римляне, так и лангобарды. Если в X в. наряду с этими новыми общинами существовали общины, которые вели свое начало с поселения лангобардов и нередко сохраняли архаичные черты, то в XI в., когда в основном завершилось слияние римской и лангобардской народностей, они также изменили свой состав и характер: соседские связи почти полностью вытеснили родственные и в старых общинах.

Церковные и светские феодалы иногда давали переселенцам особые хартии, в которых оговаривались относительно льготные условия поселения на их земле пришлых крестьян. Подобный путь формирования новых общин характерен как для византийских, так и для лангобардских областей. Так, например, было на землях монастыря Волтурно. Сарацины во время набегов подвергли страшному опустошению его территорию, поэтому аббаты приступили в широких масштабах к поселению на обезлюдевших землях крестьян, "И поскольку, — пишет хронист о первой половине X в., — в те времена в этой местности почти не было жителей и лишь изредка можно было увидеть путника или земледельца… аббат стремился привлечь из графства Вальва людей…, которых он определил жить, работать и обрабатывать землю этого монастыря"[147]. Сохранились письменные соглашения с группами лиц — первые поселенческие хартии. Пришлым людям предоставлялась такая территория, какую они в состоянии будут обработать, и определялись повинности за землю. Иногда крестьян обязывали жить не в деревне, а самим построить крепость или поселиться в уже возведенном укреплении. Так образовывались новые поселения деревенского типа, подчас обнесенные крепостными стенами, жители которых создавали общины. Много крепостей было основано во второй половине X — первой половине XI в. на территории аббатства Монте Кассино, предпринимавшего те же меры, чтобы возродить свое хозяйство после опустошительных нападений сарацин в X в. Так создались особо благоприятные условия для усиления общин на территории этого могущественного монастыря.

Появляются хартии, которых добились у Монте Кассино жители крепостей Трайетто (1061 г.) и Суйо (1079). В отличие от коллективных арендных договоров, в основном не выходивших за экономические рамки, в этих хартиях впервые ограничивается власть сеньора над общиной. В них не только фиксируются поборы, взимаемые с крестьян, но и подтверждается право крестьян на их движимое и недвижимое аллодиальное имущество. Крестьяне ограждаются от произвола сеньора: согласно хартий Трайетто, никто не может заставить держателей вступить в брак помимо их воли; согласно привилегии, данной Суйо, дочери крестьян получают гарантию, что они не будут обращены в рабство за какие-либо преступления. Обе общины добились известной степени самоуправления.

Каковы же были в Южной Италии общинные распорядки? Очень важное значение для крестьян имело пользование общинными угодьями — лесами, пастбищами, заболоченными землями, реками, водоемами. Это объяснялось нуждой в пастбищах и лесах в связи с большим удельным весом скотоводства в общем составе хозяйства. Кроме того, в лесах собирали хворост, рубили сухостой, а иногда и строительный лес — для постройки домов, изготовления деревянных частей плугов и других сельскохозяйственных орудий и пр. Некоторое экономическое значение могла иметь и охота в общинных лесах. Немалую ценность, особенно в Апулии, представляли принадлежавшие общине воды.

Земельные участки отчуждались всегда вместе с правом пользования угодьями — "лесами, реками, дорогами, пастбищами, деревьями, горами и долинами". Таким путем новые собственники этих участков (светские или церковные феодалы, реже — зажиточные крестьяне или горожане) также становились совладельцами общинных земель. С самого начала процесса феодализации сеньоры начали наступление на общинные угодья, одновременно с захватом крестьянских наделов. Приобретение вместе с крестьянскими участками права пользования неподеленными угодьями облегчало феодалу их частичное или полное присвоение в дальнейшем. Переход к сеньору права собственности на общинные земли выражался в том, что он требовал с крестьян особых поборов — herbaticum (herba — трава) за пастбища, glandeaticum (glandes — желуди) за выпас свиней в лесу, aquaticum (aqua — вода) за право брать воду в реках и источниках. Однако община столь энергично отстаивала свои земли, что захватить их целиком феодалам не удалось.

В Южной Италии отсутствовали условия для внедрения системы открытых полей, игравшей столь большую роль в хозяйственной жизни деревни многих европейских стран. Это объясняется спецификой агрикультуры данных областей. Там было много виноградников, садов и оливковых рощ, окруженных изгородями или стенами и перемежавшихся, как правило, с пахотными участками (тоже окруженными иногда изгородями или рвами). Понятно, что на такие разбросанные в разных местах мелкие, а подчас мельчайшие участки пашни нельзя было выпустить после снятия урожая скот общинников. Поскольку система открытых полей отсутствовала, отпадала надобность и в тесно связанном с ней принудительном севообороте. В самом деле, мы не находим здесь даже следов этих общинных распорядков. Тем не менее хозяйственные функции общины отнюдь не ограничивались тем, что ее члены совместно пользовались общинными угодьями. Ввиду необходимости орошения садов, масличных насаждений и пр. община должна была, очевидно, строго регулировать подачу воды на земли отдельных крестьян. Общине принадлежали не только реки и естественные водоемы, но и каналы; содержать их в должном порядке также являлось, по-видимому, одной из ее функций.

Однако для нормального функционирования и, тем более, дальнейшего развития мелкого крестьянского хозяйства при данном состоянии производительных сил, в обстановке, сложившейся в Южной Италии, общинные связи зачастую оказывались недостаточными. Не всегда мелкий крестьянин с семьей мог преодолеть в своей производственной деятельности многочисленные препятствия, грозившие подорвать его хозяйство — нехватку скота, рабочей силы, орудий производства, в том числе плуга, масличного и виноградного пресса, представлявших большую ценность. Поэтому нередко сохранялись определенные хозяйственные связи между родственниками. Наряду с коллективами родственников создавались своеобразные объединения крестьян-общинников, экономической основой которых была общая собственность на тот или иной объект (пашню, виноградник, масличный или виноградный пресс и пр.) либо совместное держание или аренда. Такие крестьянские сообщества (обычно небольшие) могли создаваться, когда часть собственности, принадлежавшая группе родственников, переходила к новым владельцам. Иногда они образовывались заново. Их участники (consoles, sortifices) в большинстве случаев либо совместно обрабатывали землю, либо пользовались сообща орудиями труда.

Собственники или держатели — члены крестьянских ассоциаций (иногда эти ассоциации назывались fraternitates — братства) — подчас вместе выступали на суде, защищая свои права на землю. Иногда группы крестьян объединяли усилия, чтобы распахать пустошь или расчистить заимку в лесу, провести ирригационную сеть и содержать ее в исправности. Крестьянские сообщества не разлагали, а даже укрепляли общину, являлись ее ячейками, участвовавшими в экономической жизни и борьбе общины в целом.

Лангобарды уже в период своего переселения в Южную Италию знали наряду с большесемейной собственностью аллод — частную собственность на землю, правда, ограниченную пережитками родоплеменных отношений. Это видно, например, из § 167 эдикта Ротари. Здесь, на Юге, на лангобардов стали оказывать воздействие сохранившиеся еще с позднеримской эпохи развитая частная собственность, товарно-денежные отношения, города, крупное землевладение (в первую очередь церковное). В этих условиях происходил отмеченный выше распад еще уцелевших больших семей и раздел их совместных земельных владений. Если часть рядовых лангобардов втягивалась в поземельную и личную зависимость от церковных корпораций и крупных землевладельцев, подчас целыми кондомами, то другая часть лангобардов на время превратилась в мелких свободных собственников. Впрочем, некоторые ограничения при отчуждении этой собственности сохранялись еще долго: во многих актах следующих столетий, составленных по нормам лангобардского права, упоминается право опеки над женщинами и несовершеннолетними, запрещение (за определенными исключениями) последним продавать свое имущество и пр.

Наряду с лангобардами на Юге имелись и мелкие собственники крестьянского типа римского происхождения. В переходный период, сопровождавшийся серьезными потрясениями и многочисленными земельными перемещениями, часть бывших колонов и даже рабов превратилась в свободных крестьян, а известное число мелких свободных собственников уцелело со времен поздней Римской империи. О существовании крестьян-италийцев свидетельствует тот факт, что многие поземельные акты составлялись на основании римских юридических норм (на Юге господствовал персональный принцип в праве: на лангобардов распространялись нормы лангобардского, а на римлян — римского права).

Влияние обстановки, в которой оказались лангобарды, на их дальнейшую социально-экономическую эволюцию, а равным образом воздействие институтов, привнесенных лангобардами, на местное население положили начало синтезу римских и лангобардских элементов. Этот синтез ярко проявился, в частности, в сфере права, отражавшего существовавшие здесь отношения. Лангобарды ввели кодексы Ротари и Лиутпранда. Римляне могли придерживаться в суде принятого византийцами еще в VI в. в качестве действующего права кодекса Юстиниана[148]. Например, в грамоте XI в. о продаже земли в Салернском, принципате говорится о том, что мать должна давать согласие на продажу имущества ее несовершеннолетними сыновьями, "как предписано римским законом, который учредил божественный Юстиниан"[149]. Наряду с этим сохранилось и обычное римское право, издавна функционировавшее в данном районе. В грамотах, составленных, в частности, в лангобардских областях, именно оно нередко фигурирует под названием "закон римлян", "римский закон" (lex romanorum, lex romana). Однако в южноитальянских документах довольно часто встречается весьма любопытное смешение варварских и римских правовых норм. Оно прочно вошло в быт. Так, о лицах, от имени которых составлены грамоты, неоднократно сообщается, что они живут по "римскому закону", а далее в тех же актах идет речь о лангобардских обычаях, которых придерживаются эти люди: "утреннем даре" (morgincap), небольшом вознаграждении, которое служило гарантией действительности дарения (лаунегильде), опеке над женщинами (мундиуме) и пр.[150] Подобное смешение и было одной из форм еще не завершившегося синтеза институтов. Римские законы в византийской или местной традиции не могли отмереть, так как надобность в их применении порождалась, в частности, унаследованными от римской эпохи и получившими с X–XI вв. свое дальнейшее развитие товарно-денежными отношениями. В то же время некоторые лангобардские обычаи прочно укоренились потому, что они отражали долго сохранявшиеся в Южной Италии (и оказавшие известное влияние и на местное население) характерные для лангобардов формы семьи и брака, собственности, институт дарения и некоторые другие формы жизни общества.

Синтез лангобардских и римских элементов послужил исходным моментом для дальнейшего развития южноитальянского общества, которое начало превращаться в феодальное.

В этом направлении шло развитие не только лангобардских территорий, не и Калабрии — византийской области, куда лангобарды переселились в небольшом числе, Апулии, районов Неаполя, Амальфи и Гаэты. По существу нельзя уловить заметной разницы в экономическом и социальном развитии районов, где лангобардский элемент был сильнее (в их число входила, как мы видели, и зависимая от Византии Апулия), и тех, где лангобардов поселилось меньше. Исторические судьбы лангобардских и византийских областей во многом сходны: одинаковые природные условия, античные традиции в сфере экономической и отчасти социальной, очень низкая плотность населения, общая борьба с сарацинами приводили к тому, что, несмотря на военные столкновения между ними, эти области были тесно связаны между собой. Крупные монастыри имели владения в тех и других районах; жители подчас переселялись на соседние территории в качестве арендаторов, госпитов (пришлых крестьян) и т. п. После норманского завоевания XI в. различия между областями Юга еще более сгладились.

За оформленными в грамотах этого времени частыми перемещениями земельной собственности в форме купли-продажи, обмена, дарения, залога и пр. скрывался медленно идущий процесс феодализации. Большая часть актов оформляла продажу земельных участков или дарение их церкви. Если представить себе обстановку того времени: частые неурожаи, войны, кровопролитные усобицы, то нельзя не прийти к выводу, что для мелкого собственника крестьянского типа продажа или дарение земли нередко были вынужденными актами и за отчуждением всего или части надела крылась самая жестокая экономическая необходимость. Иногда это отмечалось и в самих грамотах: "Я страдаю от сильного голода и лишений и не имею никаких средств к жизни", — жалуется один из обедневших людей[151].

Определенную роль в разорении крестьян играло ростовщичество. Ростовщики зачастую давали ссуды под залог участков пахотной земли, виноградников, оливковых рощ, садов, присваивая урожай, который они рассматривали как проценты на одолженную сумму. Если крестьянин не мог вернуть взятых взаймы денег, земля оставалась у ростовщика — в счет уплаты долга, либо продавалась неисправным должником с той же целью другому лицу. В апулийской грамоте конца X в. сестры Бенефактула и Тоттула объясняют, почему они продают унаследованный от отца дом: "В эти тяжелые времена одолела нас сильная нужда, мы испытываем голод и очень страдаем от нищеты. Сверх того, что хуже всего, наш отец оставил нам долг, и мы не имеем ни малейшей возможности уплатить этот долг. И мы начали совещаться, что бы мы могли дать из нашего имущества, чтобы вырваться из этой нужды и уплатить долг нашего отца"[152].

В еще худшем положении находился крестьянин Концилий из апулийской деревни, ибо он уже лишился всего своего имущества, которое было им пожертвовано кафедральной церкви Бари и сохранено лишь в пожизненное пользование на условии ежегодной уплаты чинша. "Но теперь, — сообщает Концилий, — я впал в глубокую бедность и обременен большими долгами, и не имею даже, на что жить, и, что еще хуже, с каждым днем увеличивается размер долга, и с каждым днем все более безысходной становится нужда, в которую я погружен". Поэтому он просит архиепископа разрешить ему продать часть пожертвованного церкви имущества, чтобы уплатить долг с процентами и приобрести средства, на которые он мог бы жить[153].

Как видно из приведенной грамоты, крестьяне, совершившие дарения своих земель в пользу монастыря, в отдельных случаях получали обратно свою землю (или взамен ее другой участок) в качестве прекария. Но в Южной Италии прекарные держания были мало распространены. Иногда крестьяне жертвовали монастырю все свое имущество, чтобы стать монахами. Величина вклада и социальный статус лица, передавшего себя вместе с имуществом монастырю, определяли то место, которое он занимал в монастыре. Монахи крестьянского происхождения обрабатывали земли монастыря, пасли скот и выполняли другие крестьянские работы. Подчас даже родственники принявшего пострижение главы семьи вступали с монастырем в отношения, строившиеся на их эксплуатации, и даже становились лично зависимыми людьми монастыря. Например, в неаполитанской грамоте середины X в. содержится обязательство братьев Петра и Цезаря, отец которых вступил в монастырь, ухаживать за монастырскими волами и работать с ними на поле, за что они и их дети будут обеспечены пищей, одеждой и обувью, "как и другие ваши погонщики волов", и получат в деревне небольшой участок земли. "И никогда, — заявляют они игумену монастыря, — мы никоим образом не осмелимся… покинуть тебя или уклониться от несения служб, а если мы осмелимся покинуть тебя или обратимся в бегство в какое-либо место, ты можешь нас преследовать, схватить и возвратить к повиновению и служению тебе"[154].

Главной причиной разорения крестьян был сравнительно низкий уровень развития производительных сил. Засуха, град и другие стихийные бедствия, о которых столь часто упоминают хроники, имели своим следствием неурожай и голод, подрывали неустойчивое мелкое хозяйство малой семьи, выделившейся из большой. Обеднению мелких аллодистов способствовали тяжелые налоги, взимавшиеся византийцами, которые перенесли в южноитальянские фемы многие византийские подати, в частности основной государственный налог (взимавшийся с земли) — канон. Некоторые землевладельцы должны были отбывать военную службу в крепостях. Население обязывали принимать на постой войска, нести государственную барщину, которая заключалась в ремонте стен, постройке крепостей, мостов, дорог, и давать государству поставки натурой, в частности хлебом и фуражом.

Вымогательства сборщиков налогов и других византийских чиновников делали бремя налогов еще более тягостным. Иногда крестьяне предпочитали даже отдать часть владения феодалу или церкви с условием, чтобы новый собственник уплачивал подати и за их земли — "таким образом, — как заявляет один из подобных людей, — чтобы эта святая церковь защитила меня от податей и служб, которые я несу или должен нести"[155].

Немало способствовали обнищанию крестьян также набеги сарацин, войны между византийцами, лангобардскими князьями и германскими императорами.

В Южной Италии широкое распространение получила аренда. Церкви, монастыри, светские феодалы испытывали острый недостаток в рабочих руках: множество земель лежало необработанными, заболоченными, зарастало кустарником и лесом. Для того чтобы извлечь из них доход, феодалы начали сдавать эти земли в аренду.

В середине X в., после того как сарацины сожгли крупнейшие монастыри Монте Кассино и Волтурно и разорили их земли, аббат Монте Кассино, "вскоре, призвав из соседних, не опустошенных сарацинами земель во владения этого монастыря, нуждавшиеся в земледельцах, крестьян, поселил их там с семьями. Он заключил как с теми, кого он застал там, так и с теми, которых он собрал, либеллярное соглашение[156] [на условии], что они ежегодно будут давать монастырю… седьмую часть урожая пшеницы, ячменя и проса, с вина же — третью часть"[157].

Столь же широко прибегали к заключению арендных соглашений с крестьянами аббаты Волтурно. Многочисленные сохранившиеся до нашего времени арендные контракты дают возможность детально представить возникавшие таким образом отношения.

Изредка феодалы, а чаще крестьяне брали в аренду пашню, виноградники, оливковые рощи и сады, каштановые и дубовые рощи, а подчас — целые хозяйственные комплексы. Либеллярии давали обязательство возделывать землю старательно и заботливо ("хорошо обрабатывая ее…, как если бы работали на своей земле, а не на чужой", — говорится в одном из соглашений)[158]. В тексте договоров подробно перечисляются все работы, которые должен выполнять либеллярии: пахать, сеять, жать, молотить, подрезать ветви деревьев и пр. Либеллярию вменялось в обязанность выполнять дополнительно ряд работ: чинить давильный пресс, набивать обручи на бочки для хранения вина, изготовлять вино и оливковое масло, сушить фрукты, орехи, каштаны и желуди, обносить участок изгородью. Зерно и вино съемщики большей частью должны были отвозить на господский двор. Многие либеллярии давали обязательство построить на арендуемом участке дом и жить там; таким путем собственник земли рассчитывал добиться лучшего ухода и надзора за выращиваемыми культурами. Семена, рабочий скот и сельскохозяйственные орудия принадлежали съемщику. Арендная плата, как правило, составляла долю урожая (большей частью — треть или четверть урожая зерновых, половину вина, оливкового масла, орехов, каштанов, фруктов) или твердое количество продуктов. Кроме того во многих местностях в XI в. на арендатора возлагался дополнительный побор в виде кур, окорока, яиц, перепелов и т. п. Деньги лишь изредка встречались в составе арендной платы. Так, из 270 контрактов, включенных в картулярий монастыря Кавы (Салернская область), охватывающий конец IX — 60-е годы XI в., в 258 идет речь о чинше продуктами, в 7 — о денежном и в 5 — о смешанном чинше. В собрании неаполитанских актов имеется 63 арендных договора, относящихся к X–XI вв., из них в 57 фигурирует плата за землю натурой, в 2 — в денежной и в 4 — в смешанной форме.

Собственник земли зорко следил за тем, чтобы при уплате доли урожая либеллярий не утаивал части собранного, не разбавлял вино водой и пр. С этой целью посылались агенты вотчинника, присутствовавшие на гумне при молотьбе хлеба и около виноградного пресса при изготовлении вина. Арендатор должен был кормить этих людей и давать солому их лошадям.

Соглашения заключались на самые разнообразные сроки — на 3 года и более, часто — на 29 лет; нередко (в особенности — в Неаполитанской области) практиковалась наследственная аренда. По окончании срока, а если аренда носила наследственный характер — в любое время, съемщик мог покинуть землю, оставив владение "улучшенным". "Как мы свободными пришли сюда, так свободными и уйдем отсюда", — гласит текст ряда контрактов[159]. Право либеллярия расторгнуть договор и уйти с участка не было в этот период, по крайней мере в большинстве случаев, только формальным: в картуляриях сохранились отдельные грамоты, оформлявшие такое расторжение. Нужда в рабочих руках была столь велика, что иногда покинувшим участок разрешалось в течение определенного срока вернуться обратно и приступить к земледельческим работам на прежних условиях.

Важное значение для подъема сельского хозяйства имела разработка пустошей (занимавших столь значительную часть территории Юга); на них насаждались преимущественно виноградники, фруктовые сады, оливковые рощи, орешники. Эти работы осуществляли главным образом арендаторы.

Так возник особый вид арендного договора, называемый ad pastenandum (от pastenare — насаждать). При заключении подобного договора съемщик (особенно в Салернской области) ставился в льготные условия: он освобождался от платежей либо на все время выращивания виноградника, сада, орешника и пр. (8–12 лет), либо на большую часть этого срока.

Особой разновидностью аренды являлась передача пустующей земли с целью закладки виноградников с последующим разделом этой земли пополам. Арендатор получал, таким образом, половину возделанной земли в полную собственность; у бывшего собственника оставалось лишь право ее предпочтительной покупки в том случае, если съемщик пожелает продать свою долю.

Весьма любопытная черта ряда контрактов, главным образом неаполитанских, — упоминание о наемных работниках (operarii). Они приглашались состоятельными либелляриями со стороны и получали определенную плату, по-видимому, натурой. Если в договорах говорится о том, что арендаторы должны обрабатывать передаваемые им участки "со своими быками, инвентарем и работниками", речь идет, очевидно, о постоянных наемных работниках. Ими становились обезземеленные крестьяне. Но нередко в грамотах идет речь лишь об использовании сельских работников в страдную пору — в период сбора винограда и во время жатвы. Предусматривалось, что собственники участвуют в оплате этих людей. Во время тяжбы с монастырем дети кузнеца вызвали в суд ряд жителей деревни, "которые помогали нам при сборе винограда"[160]. Крестьяне, работавшие в страдную пору на соседей, были обедневшими свободными, которые сохранили часть надела, недостаточную для поддержания жизни своей и семьи; поэтому им приходилось работать на стороне, а подчас даже отправляться в другую местность. Могли продавать свою рабочую силу и зависимые крестьяне, сочетая обработку тяглого надела с временной работой на богатого односельчанина.

Состоятельные арендаторы пользовались нередко трудом не наемных работников, а зависимых людей, которых салернские грамоты называют homines (люди); в договорах, заключаемых монастырем Волтурно, их именуют commenditi (коммендировавшиеся). Либо они работали совместно с либелляриями, либо последние сажали их на арендуемых землях. Так, съемщику иногда предлагалось поместить на передаваемом участке "надежного человека, который бы жил там и изо дня в день охранял это имущество"[161].

Мелкие и даже крупные феодалы иногда по каким-либо соображениям брали в аренду земли, уплачивая те же поборы, что и другие либеллярии. Разумеется, лично они не участвовали в возделывании этих земель. Основную массу арендаторов составляли крестьяне. Среди них имелись и зажиточные — такие, которые работали сами, одновременно используя труд зависимых крестьян или дворовых рабов. Но прежде всего прибегали к аренде земли те многочисленные обедневшие мелкие собственники, которые стремились таким путем в какой-то мере компенсировать сокращение своего надела и на некоторое время отсрочить окончательное разорение. Что же касается крестьян, уже утративших землю, то многим из них, очевидно, приходилось селиться на чужой земле без письменного договора, на худших условиях, тем более что арендатор должен был располагать некоторыми средствами — сельскохозяйственными орудиями, скотом, семенами, чтобы приступить к возделыванию участка и выполнить возложенные на него обязанности.

В условиях того времени арендный договор, заключенный феодалом с крестьянином, лишь формально считался сделкой, равноправной для обеих сторон. Кроме обычной арендной платы, на либелляриев возлагалось множество дополнительных обязанностей. Извозная повинность тоже была нелегкой, если господский двор находился на расстоянии нескольких десятков километров, так как крестьянин отрывался от работ для доставки вотчиннику зерна и вина в самую горячую пору. В случае неуплаты в назначенный срок чинша за землю (что могло случиться из-за неурожая, какого-нибудь стихийного бедствия и других причин) собственник имел право брать в залог имущество держателя, а это грозило последнему разорением. Контроль над молотьбой и уборкой винограда со стороны вотчинных агентов до некоторой степени стеснял свободу арендатора. Его самостоятельность ущемляло и содержавшееся в некоторых договорах требование сеньора, чтобы арендатор поселился на участке.

В XI в. условия держания несколько ухудшаются. В ряде контрактов фигурируют новые дополнительные поборы. Усиливается надзор за хозяйством либеллярия: землевладелец подчас оставляет за собой право в любое время проверять, достаточно ли хорошо съемщик обрабатывает землю, а в случае неудовлетворительной обработки брать в залог его имущество. Изредка либеллярий даже лишается права ухода. "Мы не имеем права покинуть их земли, — заявляет мелкий арендатор в Амальфитанской области, — …мы и наши наследники должны держать их на вечные времена"[162].

Главное значение арендных отношений, столь широко практиковавшихся в Южной Италии, заключалось в том, что в условиях феодализации аренда превращалась в один из ее факторов, способствуя, с одной стороны, экономическому укреплению вотчины, с другой — постепенному втягиванию крестьян-арендаторов в зависимость от землевладельца. Но этот столь характерный для Юга способ — разумеется, спустя немалый срок — приводил к феодальному подчинению крестьян. Острая нужда в рабочих руках обусловила и другие формы поселения крестьян на землях феодалов на сравнительно благоприятных условиях (впрочем, не столь распространенные, как аренда). Все это замедляло втягивание в зависимость крестьян, а следовательно, и темпы становления феодальных отношений в Южной Италии.

Состав крестьянства в период незавершенной феодализации, когда непрестанно изменялся социальный и экономический статус отдельных его групп, отличался большой пестротой. В класс феодально-зависимого крестьянства входили как рабы и другие слои зависимых людей, сохранившиеся с древности, так и свободные крестьяне римского и лангобардского происхождения.

То обстоятельство, что римский элемент сыграл большую роль в синтезе отношений, определило длительное сохранение рабовладельческого уклада. Домашние рабы и рабыни (servi et ancillae, famuli, mancipia) были составной частью имущества, передаваемого по наследству зажиточными лицами. Во многих брачных контрактах упоминается входящая в состав приданого "незамужняя хорошая рабыня…, юного возраста, со здоровыми членами и без какой-либо болезни, способная выполнять любую службу"[163]. Рабы продавалась, обменивались, их уступали другим лицам во временное пользование. Нередко в качестве дворовых слуг они исполняли различные работы в вотчине: были пастухами, погонщиками волов и пр.

Роль рабов в производстве постоянно уменьшалась. Часть из них получала освобождение путем формального акта; многие, однако, оставались в зависимости от бывшего господина. Отпущенные на волю рабы нередко получали в держание у своего прежнего владельца надел земли (а иногда также рабочий скот, небольшую сумму денег) или же поселялись на земле другого феодала.

Несравненно большее значение, нежели оседание на земле освобожденных рабов, имело массовое поселение в деревнях рабов, формально не отпущенных на волю, но фактически превращавшихся в лично зависимых крестьян. Такие крестьяне сохранили название сервов (servi, famuli). Это не означало, что все сервы происходили от рабов. В ряде случаев феодал обращал в сервов свободное или полусвободное население.

Лично зависимые крестьяне наделялись землей, собственность на которую сохранял феодал. Эта земля находилась в их наследственном пользовании. В отдельных случаях сервы могли, с согласия их сеньора, продать часть своего держания при условии, что новый поселенец будет по-прежнему нести все повинности.

Несмотря на то, что полевая барщина занимала на Юге небольшое место в общей массе повинностей (как правило, несколько дней или одну неделю в году), она считалась специфически сервильной повинностью; несение барщины рассматривалось судом как доказательство того, что данный человек является сервом.

Лично зависимых крестьян судил вотчинный суд. Так, на одном из судебных процессов, в котором участвовали крестьяне долины Трита, зависимые от Волтурно, свидетели, в частности, заявили, что эти крестьяне и их родители были сервами, и "как мы видели, монастырские препозиты всегда, вплоть до настоящего времени, могли принуждать их, и если вышеозначенные люди или их родители совершали какой-либо проступок, препозиты заковывали их в кандалы и обращались с ними, как с сервами"[164].

Документ говорит о том, что сервильное состояние было наследственным. Сервы всегда передавались другим феодалам со своим потомством, а также с землей. Свободные женщины, вышедшие замуж за лично зависимых крестьян, теряли при этом свою свободу.

Государственного прикрепления сервов к земле в тот период не существовало из-за слишком слабой государственной власти как в византийских, так и в лангобардских областях. Поэтому аббат монастыря Волтурно обратился в 972 г. с жалобой на бегство лично зависимых крестьян и с просьбой о помощи к германскому императору Оттону I, стремившемуся подчинить Южную Италию. Оттон распорядился: в любом месте, где будут найдены беглые крестьяне монастыря, они должны быть приведены к маркграфам, епископам, графам и судьям, чтобы те немедленно надлежащим образом расправились с ними. Однако реальных последствий такое распоряжение иметь не могло не только вследствие иллюзорности власти Оттона I в Южной Италии, но и потому, что у сервов сохранялась возможность бежать на пустовавшие земли, где их охотно принимали местные феодалы. Впрочем, бегство сервов ограничивала (и в немалой степени) сложность перехода на новое место, особенно с семьей, затруднения, связанные с распашкой пустошей, и другие причины того же порядка. Изредка зажиточным сервам (а таковых было, вероятно, немного) удавалось откупиться за крупную сумму и освободить собственную семью и потомков.

Большая часть оседавших на территории вотчины и утративших свою землю непосредственных производителей превращалась в условиях того времени, при обилии пустующих земель и заинтересованности феодалов в рабочих руках, не в сервов, а в полусвободных крестьян. Значительную группу среди них составляли пришлые крестьяне, которые фигурируют в источниках как hospites, а позднее как advenientes. Они сохраняли, по крайней мере на первых порах, ограниченную свободу. Феодалы привлекали их обещанием взимать лишь небольшой чинш и разными льготами, поэтому они подвергались более умеренной эксплуатации, чем сервы. Некоторые госпиты имели даже рабов.

Близки к ним по положению были лица, коммендировавшиеся крупным феодалам, в первую очередь — монастырям (commenditi, defisi). Вначале они обладали рядом прав, характерных для свободных людей, но коммендация влекла за собой не только выполнение повинностей, но и подсудность вотчинному суду. Постепенно в каждой местности сложился обычай, определявший объем повинностей. Госпиты и коммендировавшиеся люди включались по мере укрепления феодальной системы хозяйства в формирующийся класс зависимого крестьянства, не сливаясь, однако, полностью с сервами.

Широкую прослойку составляли арендаторы крестьянского типа. Все еще многочисленными были свободные крестьяне — собственники своих наделов,

Процесс социального расслоения превращал эту группу в весьма пеструю, экономически разнородную массу. Если некоторая часть таких людей возвышалась до положения мелких вотчинников, то большинство беднело. Однако к концу византийско-лангобардского периода слой крестьян-аллодистов остался сравнительно широким, являясь в дальнейшем своего рода материалом для дальнейшего развития процесса феодализации.

Специфические черты социально-экономического облика Южной Италии во многом обусловили особенности генезиса и структуру крупной и мелкой вотчины.

Территория крупной церковной вотчины делилась на три неравные части. Первую составлял господский домен (барская запашка). Особенности агрикультуры этих областей — большой удельный вес виноградарства, садоводства, маслиноводства — не благоприятствовали развитию хозяйства феодала на домениальной земле. В таких условиях на ней не мог применяться в широких размерах барщинный труд лично зависимых крестьян и труд дворовых рабов, мало пригодный для ухода за виноградниками и садами. Кроме того, известно, что в вотчине не хватало дворовых рабов и сервов; между тем, как правило, только они использовались для работ на господском поле.

Вторую часть вотчины составляли тяглые наделы зависимых крестьян, а третью — земли, сдаваемые в аренду.

Рост крупных монастырских вотчин происходил главным образом за счет многочисленных дарений земель в разных районах; поэтому владения таких вотчин были разбросаны по обширной территории. Естественно, что эти земли располагались чересполосно с владениями других собственников — светских или церковных феодалов, а отчасти мелких крестьян и в окрестностях городов — горожан.

В отдельных имениях крупной церковной вотчины хозяйственными центрами являлись господские дворы (curtes, oboedientiae). Эти ячейки вотчины подчинялись аббату, фогту и другим представителям верховной монастырской администрации, сохраняя в хозяйственном отношении значительную самостоятельность. В них находились винные погреба и амбары, куда либеллярии и, вероятно, зависимые крестьяне свозили причитавшуюся монастырю долю продуктов.

Частью земель управляли особые монастырские агенты, а часть передавалась в управление вотчинникам-бенефициариям, обладавшим собственным аппаратом управления. Очевидно, органы управления монастырской вотчины не могли обеспечить эксплуатации пестрого по своему социальному составу населения имений, подчас весьма далеко отстоявших друг от друга. Но опасаясь, что такого рода министериалы приобретут слишком большую независимость, монастырь передавал им земли на определенный срок и постоянно контролировал их деятельность через особых посланцев (missi).

Хозяйственные ячейки могли быть как сравнительно большими, так и мелкими, и даже мельчайшими. Таково мелкое имение — небольшой монастырь в деревне Курниту, зависимый от салернского монастыря св. Софии. В нем живут лишь два монаха. В вотчине имеется все необходимое для ведения хозяйства — виноградники и другие земли, мельница, скот (пара волов, осел, 22 овцы, свиньи). На землях монастыря находятся лишь четыре семьи "людей". Монахи ежегодно отдают монастырю св. Софии свиней, овец, мед на рождество, воск на пасху, что составляет, очевидно, часть чинша, получаемого ими с зависимых крестьян[165]. В крупной вотчине имелись свои ремесленные мастерские, в которых использовался труд дворовых. Частично потребность в ремесленных изделиях удовлетворяла за счет оброка, взимаемого с зависимых от монастыря ремесленников деревень и небольших городов аграрного типа, — плотников, кузнецов, кожевников, каменщиков и пр.

Крупная светская вотчина также состояла, как правило, из отдельных, зачастую небольших по размерам владений, расположенных чересполосно с землями других светских и церковных собственников. Одна из причин подобной распыленности заключалась в том, что в Южной Италии значительную роль в формировании и расширении светской вотчины сыграла покупка земель. Далее, в известной мере рост светского феодального землевладения происходил за счет фонда государственных земель: катепаны, стоявшие во главе византийских фем, гаэтанские и неаполитанские герцоги, салернские князья раздавали эти владения, разбросанные по разным районам, крупным феодалам. Распыленность территории светской вотчины объясняется также отсутствием до норманского завоевания как в византийских, так и в лангобардских областях Южной Италии майората: земля делилась между всеми сыновьями (а частично и дочерьми) феодала.

Хозяйственная структура крупной светской вотчины имела сходство с хозяйственной организацией церковной вотчины: отдельные имения управлялись должностными лицами вотчинника. Иногда эти лица были несвободного происхождения.

Широкое распространение получила в Южной Италии мелкая вотчина. Ее владельцами являлись выходцы из зажиточного крестьянства, либо принадлежавшие к аморфному промежуточному слою, либо уже вошедшие в состав класса феодалов. В Южной Италии с ее сравнительно высоким уровнем развития товарно-денежных отношений именно скупка наделов или их частей разбогатевшими мелкими землевладельцами стала основным путем образования небольших вотчин. Некоторую роль в росте таких вотчин играли ростовщические операции, практиковавшиеся часто, как говорилось выше, под залог земель, переходивших в собственность кредитора в случае неуплаты долга. Таким образом, и мелкая вотчина отличалась разбросанностью своих земель, хотя, естественно, в пределах сравнительно небольшого округа.

Распыленность владений крупной и мелкой вотчины и высокий удельный вес последней характерны для ранней ступени феодализации, которую переживала в это время Южная Италия. Будучи господствующей формой землевладения, вотчина, тем не менее, сосуществовала с постепенно уменьшавшейся в своих размерах свободной собственностью крестьянского типа.

Сицилийское королевство XII–XIII вв. Завершение формирования феодализма

В начале XI в. Византия уже с трудом удерживала власть над Апулией и Калабрией. Византийские правители и сборщики налогов вызывали всеобщую ненависть, особенно в Апулии, где богатые торговые города побережья начали превращаться в коммуны. Неаполь, Гаэта и Амальфи, по-прежнему фактически самостоятельные, были связаны с Византией лишь торговыми отношениями. Лангобардские князья Капуи, Беневенто и Салерно истощали силы в постоянных распрях между собой и со своими соседями — Неаполитанским дукатом и византийскими фемами. Политической разобщенностью и военной слабостью Южной Италии сумели воспользоваться хищные авантюристы из французского герцогства Нормандии, которых привлекла возможность грабежа этих богатых областей.

Первые отряды норманских (точнее — нормандских) искателей приключений появились на Юге около 1016 г. Вначале они лишь нанимались на службу к отдельным городам и лангобардским правителям. С 1030 г. норманны стали действовать за свой страх и риск, завоевывая одну область за другой. Решающий успех выпал на долю двух представителей нормандского рода Альтавилла — Роберта, прозванного за свою изворотливость Гвискаром (Хитрецом), и Рожера, младшего из 12 братьев, принявших участие в этих завоевательных походах. Появившись в 1046 г. в Калабрии в качестве командира небольшого отряда, занимавшегося мелким разбоем, Роберт Гвискар вскоре стал выделяться благодаря своему властолюбию и неукротимой энергии и возглавил завоевание Апулии. Он принял титул герцога Апулии и Калабрии. В 1071 г. после долгой осады пал последний оплот византийцев — Бари. Брат Гвискара Рожер, завершив начатое Робертом завоевание Калабрии, перешел в 1061 г. с войском Мессинский пролив. Тридцатилетнее завоевание мусульманской (арабской) Сицилии шло под флагом борьбы с неверными. "Охваченный честолюбием, — пишет хронист, — Рожер полагая, что принесет двоякую пользу как душе, так и телу, если он вернет к почитанию бога страну, поклонявшуюся идолам, и овладеет во славу господню плодами и дарами этой земли…"[166] В 1072 г. пал Палермо. К концу XI столетия вся Южная Италия (за исключением признавшего верховную власть папы Беневентского принципата и временно сохранявшего независимость Неаполитанского дуката) и Сицилия оказались во власти норманнов.

Тем не менее только в Сицилии граф Рожер сумел укрепить свое положение. Южная Италия осталась раздробленной, ее раздирали соперничество мелких норманских государей, утвердившихся в отдельных областях, и восстания баронов. Поэтому "путешественники находились в постоянном страхе, крестьяне не могли чувствовать себя в безопасности, когда они обрабатывали свои поля"[167].

Таково было состояние Юга в начале XII в., когда сын графа Рожера — Рожер, унаследовавший в 1101 г. Сицилию и часть Калабрии, начал после смерти бездетного внука Гвискара (1127 г.) борьбу за Южную Италию. Ему пришлось столкнуться с самым могущественным из норманских властителей — князем Капуи и другими баронами, а равным образом с защищавшими свою независимость городами. Его противником являлся также папа Гонорий II. Вскоре военные успехи Рожера вынудили папу признать его герцогом Апулии (1128 г.), а баронов — смириться. Бриндизи, Троя и некоторые другие апулийские города были осаждены и взяты. В 1130 г. папа Анаклет II объявил Рожера королем Сицилии, Калабрии и Капуи; в том же году Рожера II (1130–1154) торжественно короновали в Палермо. Однако против короля образовалась лига, в которую входили германский и византийский императоры, Венеция и Пиза. Мятежные бароны вновь подняли голову. Германский император Лотарь вторгся в Южную Италию и взял Бари. Лишь после опустошительных походов, во время которых Рожер, как сообщает хронист, "разорил всю Апулию огнем и мечом"[168], Рожеру II удалось 9 лет спустя утвердиться на престоле и объединить под своей властью всю Южную Италию и Сицилию.

Население образовавшегося таким образом Сицилийского королевства отличалось еще большей этнической пестротой, чем население Южной Италии предшествовавшего периода. Италийцы и еще не окончательно слившиеся с ними лангобарды, греки и норманны, сарацины и евреи жили в нем бок о бок, в течение длительного времени сохраняя свои обычаи, язык и веру (хотя греко-православная церковь Южной Италии должна была признать верховную власть папы). Норманны отличались веротерпимостью, правда, при условии полного подчинения им местного населения; сарацины привлекались в войско и отчасти в аппарат управления. Наряду с привнесенным норманнами франкским правом продолжало существовать римско-византийское, а в сфере гражданских отношений — Лангобардское право.

Завоевание норманнами Южной Италии привело к важным сдвигам в структуре общества. В ходе завоевания Роберт Гвискар и другие норманские вожди в широких масштабах конфисковывали земли у местной знати (большей частью враждебной норманнам и нередко восстававшей против них). Эти владения раздавались в первую очередь родственникам и приближенным норманских вождей и рядовым воинам, а также католической церкви, поддержка которой имела немалое значение для завоевателей. Кроме того, светские и церковные феодалы получали у предводителей участки, принадлежавшие мелким аллодистам, которых передавали вместе с землей. Норманские сеньоры строили крепости, селились в них вместе с приближенными и начинали длительную борьбу за подчинение окрестной территории. Таким образом, норманское завоевание ускорило развитие феодальных отношений и феодальное подчинение свободного крестьянства.

Конфискация земель у части местной знати и раздача владений норманским феодалам означали изменение состава господствующего класса. Новые землевладельцы были тесно связаны со своими сеньорами, особенно в Сицилии, где завоевание происходило под руководством одного вождя, а не нескольких, как в Южной Италии. К числу новых землевладельцев принадлежали не только магнаты, которые теперь стали называться баронами, но и многие средние и мелкие рыцари, оказавшиеся в дальнейшем непосредственными вассалами государя. Любопытно, что Рожер II, вступивший в 1140 г. в Неаполь и стремившийся укрепить свои позиции в этом крупном городе, столь долго сохранявшем независимость, "дал каждому рыцарю по пяти модиев земли и по пяти вилланов и обещал им… многие дары и расширение владений"[169]. Это объясняется стремлением государей Норманской династии обеспечить себе поддержку рыцарей и, более того, возможно большее число мелких феодалов поставить в непосредственную зависимость от центральной власти.

Описанные сдвиги в социальной структуре сыграли важную роль в создании сильного централизованного государства. В Сицилийском королевстве имелось многочисленное рыцарство. В 1152–1153 гг. был составлен Каталог баронов — перечень феодалов Южной Италии (за исключением Калабрии) с указанием размера служб, которые они обязаны нести за свои лены. В Каталоге баронов фигурируют 8620 феодалов. Для всего королевства, включив в общее число также феодалов Сицилии и Калабрии, эту цифру следует удвоить. Большинство указанных в Каталоге баронов ленников — мелкие рыцари. Но следует иметь в виду, что в нем отмечены не все рыцари: до нас дошли грамоты (например области Терлиции в Апулии), датированные тем же временем и составленные от лица рыцарей, имена которых отсутствуют в Каталоге.

Разумеется, наличие обширной прослойки рыцарей само по себе еще не создавало необходимой предпосылки для укрепления центральной власти. Все зависело от того, находились ли рыцари (или значительная часть их) в непосредственной связи с королем (как это имело место в Англии со времени норманского завоевания), или же они, являясь вассалами крупных феодалов, составляли силу, на которую опирались магнаты, стремившиеся сохранить самостоятельность (подобная расстановка сил типична для Франции раннего средневековья), что делало процесс централизации несравненно более трудным.

В Сицилийском королевстве государственное и политическое развитие во многом напоминало Англию. До завоевания Южной Италии норманнами медленный темп становления феодализма можно обнаружить и в сфере вассально-ленных отношений. В Лангобардских областях гастальды и графы добились к XI в. наследственности должностей и очень слабо зависели от беневентских и салернских герцогов; и все же выполняемая ими служба еще не была вассальной, а территории, которыми они управляли, не превратились в их феоды. В византийских областях местная знать — крупные землевладельцы, жившие преимущественно в городах и захватившие управление ими, — имела владения, за которые она не несла военной службы. Рыцари (milites), составлявшие в Неаполитанском дукате основную часть войска, получали за выполнение своих обязанностей вознаграждение, а землями распоряжались на правах частной собственности. Бенефициальная система только зарождалась, и феодальная иерархия еще не сложилась.

В результате подчинения страны норманнами и широкой раздачи ими ленов церкви и крупным светским феодалам, которые в свою очередь давали лены мелким феодалам, начала формироваться трехчленная иерархия; графы, бароны, рыцари. Ее верховным главой стал после образования единого государства король. Однако иерархия не получила того завершенного вида, который характерен для Франции: согласно Каталогу баронов, число непосредственных вассалов короля, держателей так называемых feuda in capite (феодов первой руки) или feuda quaternata, приблизительно равнялось числу вассалов графов и баронов; иными словами, значительная часть рыцарей несла вассальную службу не графам или баронам, а королю (что отчасти явилось следствием политики, проводимой вождями норманнов в период завоевания и образования государства). Что же касается рыцарей — вассалов баронов, то они должны были нести своим непосредственным сеньорам службу лишь в том случае, если это не нарушало верности, которой они были обязаны королю. Согласно закону Рожера II, даже рыцарские лены не разрешалось отчуждать без санкции короля. Таким образом, король не только номинально считался верховным собственником всех феодов в государстве, источником всех ленных пожалований, но и на практике в известной мере контролировал лены вассалов второй руки. Особым законодательным актом Рожер II потребовал, чтобы каждый феодал, светский или церковный, предоставил курии для подтверждения верховной властью документы, на основании которых он владеет землями и привилегиями.

Рыцари Южной Италии нередко обладали мелкими и мельчайшими земельными владениями. В Каталоге баронов много не только так называемых "феодов одного рыцаря", но и феодов "части рыцаря" (половины, трети, четвертой, пятой, седьмой части). Несколько владельцев таких феодов должны были сообща снарядить одного рыцаря, или, может быть, каждый из них нес военную службу в течение более короткого времени, чем срок, установленный за полный лен. В Каталоге фигурируют 84 "бедных", "беднейших" и даже "не имеющих феода" рыцарей (т. е. рыцарей-аллодистов), которые в силу клятвы верности все же связаны службой (а, как уже говорилось, не все подобные рыцари зачислялись в Каталог баронов). Рыцари Неаполя, получившие у Рожера по пяти модиев земли и пяти вилланов, — безусловно, очень мелкие вотчинники, так как в Каталоге "феод одного рыцаря" составлял, как правило, землю, на которой сидело несколько десятков вилланов.

Наличие большого числа мелких рыцарей имело в этот период важное значение для судеб королевской власти. Именно экономически слабые рыцари должны были особенно остро ощущать постоянную нехватку рабочих рук, характерную для Южной Италии; рыцари могли опасаться того, что их и без того немногочисленные вилланы покинут землю и осядут в качестве госпитов или либелляриев на земле какого-либо магната, располагавшего возможностью привлечь их на более льготных условиях либо оказать им защиту, а порой силой захватывавшего часть земель соседа вместе с вилланами. Это упрочивало связь между рыцарством и королевской властью, которая прибегала — несомненно, в его интересах — к вмешательству в частноправовые отношения между феодалами и зависимыми крестьянами, отнюдь не характерному для западноевропейского феодализма: она законодательно прикрепила к земле лично зависимых крестьян. Кроме того, государство защищало рыцарей от насилий баронов.

В норманскую эпоху юридически оформился сословный строй. "Пусть отныне никто не возвышается до рыцарского достоинства, если он не принадлежит к рыцарскому роду или если это не происходит с особого разрешения и приказа нашего величества", — говорится в законе Рожера II[170].

Норманским правителям удалось подчинить своему влиянию церковь, резко ослабив ее зависимость от папы. Рожер I основывал новые диоцезы и назначал епископов, не спрашивая папского согласия. Неизменно и энергично отстаивал этот принцип и Рожер II, вступая подчас в открытые конфликты и даже вооруженные столкновения с папой. Не случайно он использовал в сборнике законов 1140 г. — Арианских ассизах — широко известную теорию двух мечей — духовного, врученного богом папе, и светского, полученного королем, — теорию, посредством которой обосновывалась независимость королевской власти от папы. При Вильгельме II (1166–1189) папа Адриан IV даже утвердил право сицилийского короля отвергать епископов, избранных клиром. Папа отказался от права посылать в королевство своих легатов и принимать апелляции от сицилийского духовенства. Все это являлось следствием укрепления центральной власти в Сицилийском королевстве и в свою очередь содействовало еще большему ее усилению. Церковь стала важной опорой государства. Те епископы и аббаты, которые не обладали иммунитетными правами, были обязаны военной службой государству. В Каталоге баронов упоминаются 22 церковных феодала, поставлявших за свои лены рыцарей и оруженосцев.

Существенным фактором, способствовавшим независимости государственной власти от баронов, было наличие у нее значительных источников дохода. При завоевании норманские вожди оставили себе немалую часть территории Южной Италии и еще большую часть Сицилии; так образовался королевский домен. Поступления с домена составляли важную статью в финансовых ресурсах государства. Развитая внешняя торговля обеспечивала крупные доходы в виде таможенных пошлин — портовых, рыночных, дорожных и др. Общего постоянного налога в норманский период не существовало, но на отдельные местности возлагалась обязанность платить регулярные поборы, либо представлявшие собой остатки византийских налогов, либо введенные по соглашению, заключенному с завоевателями. В Сицилии сохранился установленный арабами поземельный налог. Король получал также, согласно феодальному обычаю, платежи со своих вассалов, но эти взносы, составлявшие в других странах Европы в XII в. главную статью государственных поступлений, здесь не занимали большого места в общей фискальной системе, что также уменьшало зависимость государя от баронов.

Короли норманской династии стремились всячески приумножить свои доходы. Рожер II, как отмечает хронист Ромуальд Салернский, "очень заботился о приобретении денег и не был слишком щедрым в их расходовании"[171]. Впрочем, меры, предпринимавшиеся для увеличения государственных средств, не всегда оказывались экономически целесообразными.

В 1140 г. Рожер II провел монетную реформу, приступив, в частности, к чеканке серебряной монеты такого низкого качества, что, по мнению враждебно настроенного по отношению к Рожеру хрониста Фалько Беневентского, "ее следовало скорее считать медной, нежели серебряной"[172]. "Из-за этой ужасной монеты, — утверждает Фалько, склонный, как и все средневековые хронисты, к преувеличениям, — весь итальянский народ был ввергнут в бедность, нищету и угнетение"[173].

Материальные средства, находившиеся в распоряжении центральной власти, дали ей возможность создать, наряду с отрядами вассалов, войска наемников (в значительной своей части состоявшие из сарацин) и сильный флот. Одним из необходимых условий строительства централизованного государства являлось формирование бюрократического аппарата. Он сложился на протяжении XII в., заимствовав отдельные элементы предшествовавшего византийского и арабского государственного устройства. При Рожаре II был введен институт юстициариев — представителей короля на местах, ведавших судом по уголовным делам. Во главе их стоял великий юстициарий. Позднее каждый из юстициариев стал назначаться в определенный округ, но только на годичный срок.

По арабскому образцу создавались центральные финансовые органы: doana regia (королевская казна), doana de secretis (счетная палата), а затем и doana baronum (в ней изготовлялись и хранились платеи — списки крепостных, принадлежавших баронам). Камерарии — финансовые агенты на местах — подчинялись магистру камерарию, возглавлявшему финансовое ведомство.

И все же в норманский период светские и церковные магнаты еще принимали активное участие в управлении государством. Высшим органом и апелляционной инстанцией оставалась в XII в. курия (совет) при короле. С санкции этого совета, состоявшего из епископов, графов и баронов, происходило, например, возобновление платей. Юстициарии назначались из среды знати. Тем не менее благодаря указанным выше факторам королевской власти удалось после долгой и трудной борьбы с баронами, поднимавшими мятежи, к 40-м годам XII в. обуздать своевольных магнатов.

В Сицилии не образовалось очень крупных феодальных владений, так как Рожер I раздавал при завоевании острова сравнительно небольшие феоды. Более обширные владения приобрели светские магнаты, участвовавшие в захвате Южной Италии, который возглавили несколько вождей. Однако существенно то обстоятельство, что такие владения не составляли, как правило, целостных территорий.

При подавлении восстаний баронов Рожер II смог конфисковать часть этих земель и присоединить их к своему домену. С 1144 г. он предпринял проверку и подтверждение всех привилегий, пожалованных им и его предшественниками. В результате магнаты лишились прав на земли, расхищенные ими во время усобиц.

Очень важной чертой, характеризующей положение государей Сицилийского королевства, была полнота их судебной власти.

Бароны не обладали здесь правом высшей юрисдикции, они судили только по гражданским делам и мелким уголовным преступлениям. Король и юстициарии рассматривали дела об измене, "преступлении оскорбления величества", убийствах, грабежах, поджогах и пр. (исключение составляли лишь некоторые крупные церковные корпорации, обладавшие полным судебным иммунитетом). Король принимал также апелляции от суда баронов.

Без разрешения короля бароны не могли распоряжаться своими ленами. Для того, чтобы контролировать переход ленов в другие руки, Вильгельм I (1154–1166) издал закон о необходимости согласия короля на брак вассала или его дочери (ибо, согласно франкскому праву, женщина могла наследовать феод). Выморочные лены переходили королевской курии.

Значительно сложнее были взаимоотношения норманского государства с городами.

После падения Западной Римской империи, во времена глубокого экономического упадка, население прибрежных районов, в особенности побережья Кампании, спасаясь от набегов, переселилось в горы. Однако крупные города, несмотря на то, что и они неоднократно подвергались нападениям, все же уцелели. Благодаря крепким стенам и военной организации, превращавшей горожан при малейшей опасности в войско, им удавалось в большинстве случаев выстоять. В городах сохранялись ремесла и, в той или иной мере, торговля.

В IX–X вв. начался рост городов. Реставрировались старые и строились новые стены. Города Кампании не только воевали с сарацинами, но и торговали с ними. Во второй половине IX в. князья Салерно заключили два договора о торговле с сарацинами. Не случайно жителей Неаполя упрекали в том, что они "предоставляют неверным оружие, съестные припасы и прочую помощь"[174].

Невиданного расцвета достиг в X в. Амальфи. Город (или, вернее, три расположенных друг около друга города — Амальфи, Атрани и Равелло, жителей которых называли амальфитанцами) был расположен на берегу удобной бухты, защищенной со стороны суши крутыми горами. Амальфитанцы, лишенные в этом районе земель, пригодных для возделывания, начали заниматься рыбной ловлей и прибрежным плаванием по Тирренскому морю. Уже в IX в. Амальфи превратился в крупнейший торговый город не только Юга, но и всей Италии.

Амальфитанские купцы вели в X–XI вв. торговлю с Сицилией и Испанией, Тунисом и Египтом, странами Леванта и Балканским полуостровом. Используя свое положение византийских подданных (хотя их зависимость от Византии и была номинальной), они раньше других итальянцев проникли в Константинополь и основали там обширную колонию. Цветущие амальфитанские колонии имелись и в других больших портах Средиземного моря — Дураццо, Антиохии, Иерусалиме, Александрии, Каире. Из Византии и арабских стран Леванта они вывозили прекрасные шелковые ткани, ковры, ювелирные изделия, а из Константинополя, сверх того, церковную утварь и воск. Амальфитанские купцы поставляли эти товары крупным монастырям, феодалам и богатым горожанам Южной Италии, везли их в Павию, славившуюся своими ярмарками, Геную и другие североитальянские города. В Амальфи, в свою очередь, съезжались купцы из Сицилии, Северной Африки и иных стран. Даже в XI в., когда Венеция стала захватывать в свои руки торговлю с Востоком, Амальфи оставался главным посредническим центром в торговых сношениях с Северной Африкой и Испанией. Другие южноитальянские города Тирренского берега были экономически тесно связаны с Амальфи; наиболее активная роль в этих сношениях также принадлежала Амальфи.

Со второй половины XI в. Амальфи медленно клонится к упадку. Его подчинение норманнам (окончательное — в 1131 г.) означало утрату амальфитанцами их привилегий в Византии и арабских странах, враждебно настроенных по отношению к норманнам. Тяжелый удар могуществу Амальфи был нанесен его соперником Пизой, нанесшей поражение городу в морской войне 1135–1137 гг. Место Амальфи в средиземноморской торговле перешло к Венеции. Однако в городах самого Сицилийского королевства и в XIII в. имелись амальфитанские торговые колонии, жители которых продавали в своих лавках заморские товары, занимались обменом денег и т. п.

На Тирренском берегу второе место в торговле принадлежало в X–XI вв. Салерно, также располагавшему собственным флотом. Из всех городов, расположенных в лангобардских областях, именно Салерно более всего сблизился с Византией. На его экономическом подъеме сказалась близость тесно связанного с ним Амальфи. Неаполь, несмотря на то, что был крупным городом, не занимался столь интенсивной торговой деятельностью. Арабский путешественник Ибн Хаукаль, посетивший Неаполь во второй половине X в., пишет, что Неаполь "прекрасный город, но уступает по своему значению Амальфи. Главное богатство Неаполя состоит в льне и льняных тканях. Я видел там куски полотна, с которыми не могут сравниться полотна никакой другой страны"[175].

Ввозом и вывозом товаров из Неаполя занимались главным образом купцы Салерно и Гаэты. В 1029 г., согласно торговому договору, гаэтанцы были освобождены здесь от всех поборов. Столетие спустя последний неаполитанский герцог обещал обеспечить безопасность, "насколько это в наших силах, жителям Гаэты, их имуществу и кораблям в городе Неаполе и порту означенного города"[176]. Такое же обещание он дал амальфитанцам.

Самым важным центром по торговле с Востоком на Адриатическом побережье был Бари — единственный город Апулии, который в какой-то мере мог соперничать с Амальфи. Его расцвету благоприятствовала тесная связь с Константинополем, так как Бари являлся центром византийских владений в Южной Италии, а равным образом — его удобное географическое положение. После первого крестового похода, когда один из главных отрядов крестоносцев, под предводительством князя Тарентского Боэмунда, отплыл на Восток из Бари (1096 г.), множество паломников стало избирать этот путь. По дороге они останавливались в Бари.

С X в. Бари связан торговлей не только с Византией, но и с Венецией. В 1003 г., когда арабы осадили Бари, Венеция отправила флотилию, которая помогла снять осаду. Это объяснялось тем, что Бари снабжал Венецию апулийским зерном. Позднее, в 1177 г., по словам Ромуальда Салернского, венецианцы говорили даже о том, "какие благодеяния оказал… сицилийский король Вильгельм II нашему краю и как он утолил наш голод зерном своей земли. Для того, чтобы привезти его, многие из наших сограждан переправились в Апулию, захватив с собой немалые деньги и множество товаров"[177]. Суда Бари направлялись в Далмацию, Морею, Пелопоннес, Сирию. В XII в. на рынке Бари можно было приобрести товары Византии, арабских стран, Венеции, ткани Вероны, Падуи, Лукки и даже полотна из Нидерландов, сукна из Фландрии и Франции. Из других апулийских портов принимали участие в торговле с Востоком Трани, Барлетта, Бриндизи и Таранто.

Значительно отстали от приморских городов Кампании и Апулии калабрийские порты и города внутренних областей страны.

Ремесло было в Южной Италии развито гораздо слабее, чем торговля. Неаполь славился льняными тканями. В Амальфи и других больших городах строились суда, в некоторых местностях выделывали ткани из льняных и хлопчатобумажных нитей — бумазею. Когда началось разведение тутовых деревьев и появился шелк-сырец, возникла новая отрасль ремесла — изготовление шелковых тканей. Во многих грамотах упоминаются золотых дел мастера. Но все же в Южной Италии предпочитали покупать восточные предметы роскоши; сирийские шелковые ткани, изделия из драгоценных металлов и слоновой кости восточного происхождения упоминаются в завещаниях богатых людей и в описаниях церковного имущества.

Развитие внешней торговли серьезно повлияло на социально-экономические и политические судьбы Южной Италии. Эта торговля лишь частично носила посреднический характер; главную долю товаров, вывозимых в другие страны, составляла продукция самой Южной Италии, почти исключительно сельскохозяйственная. По мере возвышения северо — и среднеитальянских приморских городов и упадка Амальфи транзитная торговля постепенно сошла на нет; между тем объем вывозимой пшеницы, вина, оливкового масла и других продуктов все более возрастал. Юг превращался в житницу Северной Италии и других стран Средиземноморского бассейна.

Интенсивный вывоз уже в X–XI и особенно XII–XIII вв. местной аграрной продукции не мог не затронуть сравнительно глубоко деревню — как крестьянское хозяйство, так и феодальную вотчину. Непреложным показателем тесной связи с рынком крестьян было бы господство денежной ренты или по крайней мере ее значительный удельный вес в общем комплексе повинностей. Однако, насколько можно судить по сохранившимся грамотам, в Южной Италии в X–XIII вв. неизменно господствовала натуральная рента. Как отмечалось выше, платежи продуктами превалировали в X–XI вв. в составе арендной платы, вносимой крестьянами — либелляриями. В следующие два столетия это соотношение не изменилось. В картулярии амальфитанской области из 76 арендных договоров XII–XIII вв. в 64 на съемщика возлагается уплата чинша продуктами, в 10 — смешанного и лишь в 2 контрактах — денежного чинша. Даже в самой развитой области Юга — Апулии, как видно из арендных контрактов, включенных в картулярии монастыря св. Николая в Бари, Барлетты, Терлицци, Мольфетты, Сипонто и монастыря Конверсано, эти договоры в XII–XIII вв. чаще содержали требование уплаты продуктами (50 соглашений), чем денег (11 договоров) или денег и продуктов (4 соглашения).

Ту же картину рисуют источники, характеризующие положение зависимых крестьян. В хартиях, предоставленных монастырем Монте Кассино общинам зависимых от него крестьян (Кастеллионе, Феллы), и в расследованиях, проведенных аббатством в 70-х годах XIII в. в поселениях Черваро, Сан-Элиа, Сан-Витторе, Сан-Пьетро, Сан-Амброджо и др., идет речь о зерне, вине, оливках, фруктах, льне, "дарах" в виде кур, хлебов, сыров, о свиньях и овцах (побор за скот), небольшой барщине (несколько дней в году) и нерегулярно взимаемых денежных взносах. В записи повинностей жителей крепости Сан-Северино (начало XII в.) перечисляются денежные платежи, оброк в виде доли пшеницы, ячменя и вина, часть мелкого скота и незначительная барщина. Натуральная рента взималась государством с зависимых крестьян и арендаторов королевского домена (например с крестьян апулийской деревни Альтамура).

Поскольку из Южной Италии во все возрастающем количестве вывозились съестные припасы, можно заключить, что часть продукттов, получаемых вотчинником в виде ренты с держателей, сбывалась им на рынке. Обязанность, возлагаемая на многих либелляриев некоторыми монастырями, расположенными в крупных городах (например аббатством св. Максима в Салерно и монастырем св. Сергия и Вакха в Неаполе), привозить сельскохозяйственные продукты в сам город также облегчала продажу доли этих продуктов.

Крупные монастыри Юга проявляли в XI–XIII вв. большую торговую активность. Широкую торговлю продукцией, полученной с зависимых крестьян и арендаторов, вел монастырь св. Троицы в Каве. В 1025 г. незадолго до того основанное аббатство получило у салернского князя освобождение от побора за торговлю на его землях. Норманские государи освободили монастырь от уплаты торговой пошлины (plateaticum) по всему королевству. Получив в конце XI в. важный порт Вьетри, а несколько позднее другие порты в Салернском заливе, аббатство стало вывозить через эти порты зерно и другие продукты. Часть их сбывалась в Салерно, а часть отправлялась на монастырских кораблях в Северную Африку и Сирию, откуда монахи привозили шелковые ткани, благовония и другие товары.

Еще раньше, чем Кава, начали строить корабли монастыри Монте Кассино и Волтурно. Выход к морю открыла аббатству Монте Кассино подаренная ему в 1066 г. крепость Торреад-Маре (у впадения реки Гарильяно в море). Аббатство завязало оживленную торговлю с рядом портов Тирренского моря и с Востоком. Монте Кассино и многие другие монастыри освобождались от уплаты торговых пошлин. Так, король Вильгельм II дал апулийскому монастырю св. Иоанна следующую привилегию: "Корабли означенного монастыря могут свободно входить в любой порт нашего королевства, выходить из него, оставаться, отплывать и возвращаться, не уплачивая портового сбора"[178]. Монастыри и церкви получали также право строить склады, одновременно являвшиеся местом продажи товаров.

Светские вотчинники также подчас пользовались свободой от уплаты торговых поборов. Однако лишь отдельные феодалы втянулись во внешнюю торговлю, требовавшую большой предприимчивости, навыков и средств, — ею занимались преимущественно купцы. Уже в XII в. наряду с амальфитанцами в города побережья Тирренского моря проникают пизанские и генуэзские купцы, на Адриатическом побережье Юга еще раньше появились венецианцы. Местные феодалы продавали купцам для вывоза в города Северной и Средней Италии и другие страны зерно, вино, скот, фрукты, орехи (их охотно покупали в Африке), оливковое масло. Кроме того, возрастал спрос на съестные припасы в самих городах Юга, самые крупные из которых насчитывали в XII в. по несколько десятков тысяч чел. (Бари — около 50 тыс. чел., Неаполь — около 40 тыс. чел.).

Внутренняя торговля развивалась слабо. Гористый характер значительной части территории, очень плохое состояние дорог, разбои затрудняли сношение по суше, поэтому при перевозке товаров предпочитали каботажное плавание. Из внутренних районов продукты земледелия доставляли обычно речным путем к морю и дальше переправляли их морем; не случайно все крупные торговые города располагались на побережье. Относительно оживленной была только мелкая локальная торговля. Крестьяне подчас нуждались в деньгах для того, чтобы расплатиться с феодалами и государством. Они продавали также избыточный продукт, если таковой имелся, а спорадически и часть необходимого, чтобы приобрести нужные им товары — такие, как железо и соль.

Местные рынки появились не только в крепостях, но и в крупных деревнях. В хартиях, полученных некоторыми общинами (Корнето, Понтекорво, Сан-Пьетро), регулируются вопросы торговли жителей поселения, в том числе крестьян, на местном рынке или вывоза ими продуктов в другую местность. Главными объектами этой торговли были зерно и вино. О крестьянской торговле можно судить хотя бы по судебной тяжбе, касавшейся жителей деревни Лючия. Один из свидетелей говорил, что "видел, как баюл церкви взимал торговую пошлину, когда оттуда [из деревни] отправлялись люди с солью, глиняными сосудами и плодами, но не видел обычно, чтобы оттуда отправлялись продавцы других товаров"[179]. В этих глиняных сосудах крестьяне, очевидно, везли на рынок вино или оливковое масло.

Крестьяне либо продавали сельскохозяйственные продукты в своей деревне, либо отвозили их на рынок укрепленного поселения или города, где имелась в них потребность и куда издалека приезжали торговцы. Однако сравнительно небольшой удельный вес денежной ренты в общем объеме повинностей свидетельствует о том, что с рынком было связано главным образом хозяйство феодалов, а не крестьян.

Следовательно, для Южной Италии характерно раннее и интенсивное развитие внешней торговли. Что же касается торговых связей между разными областями самого королевства, то они оставались слабыми, единого рынка не создавалось.

В византийско-лангобардский период управление городом, в отличие от управления фемой, находилось в основном в руках местных крупных феодалов. В апулийских городах возглавлявшие фему стратиги, а позднее катепаны назначали на высшие должности преимущественно представителей лангобардской и италийской знати. В лангобардских княжествах верховная власть в городах принадлежала князьям; в Неаполе в Гаэте она постепенно сосредоточивалась в руках герцогов, в Амальфи — у префектурия. Сеньорами более мелких городов были обычно епископы.

Между тем экономический подъем городов, особенно приморских, приводил к усилению слоя имущих горожан, в первую очередь торговцев. Укрепились и позиции живших большей частью в городах крупных сеньоров, усиливавшихся по мере углубления процесса феодализации и сбывавших часть продуктов на внешний рынок. Неспособность Византии оказать апулийским городам действенную защиту от частых набегов сарацин, далматинских пиратов, а в XI в. — норманнов, побудила города создать собственные ополчения. Все это способствовало тому, что в X–XI вв. в городах Апулии начали формироваться коммуны. Тот же процесс происходил и в остальных областях Юга.

В многочисленных грамотах, фиксирующих сделки с городским имуществом или другие сделки, касающиеся общих интересов горожан, начинают фигурировать лица, выступающие от имени трех прослоек городского населения: 1) "благородных людей", "лучших", "магнатов" (nobiles, optimates, maiores, proceres, magnati); 2) "средних" (mediani, mediocres); 3) "народа", "меньших" (populus, plebs). Например, в небольшом апулийском городе Полиньяно в 992 г. группа лиц совершила дарение монастырю Конверсано "от имени всех людей, живущих в городе Полиньяно, лучших, средних и всего народа"[180].

Из массы горожан выделились лица, выступавшие в суде в качестве свидетелей или поручителей при решении споров и заключении сделок, — так называемые "добрые люди" (boni homines). Со временем они расширили свои функции (впрочем, не имевшие четко очерченных границ), выступая иногда даже посредниками между сеньором и горожанами. В первую очередь "добрые люди" представляли светских и церковных феодалов, которые приобрели в формирующихся коммунальных институтах наибольшее влияние. Часть "добрых людей" выдвигалась и торговцами (наиболее богатые из них приобретали феоды и получали в Апулии титул "благородных купцов" — nobiles mercatores), зажиточными ремесленниками и пр. Большую роль в политической жизни города играли судьи и нотариусы, составлявшие особый слой населения. В некоторых городах (Бари, Трое и др.) изредка собирались общие собрания всех горожан. Там, очевидно, особым влиянием пользовались зажиточные лица.

Постепенно города превратили в свою собственность часть тех лесов, пастбищ и рек, которыми издавна сообща пользовались все жители и за которые они раньше платили государственным властям особые поборы. Отныне они могли распоряжаться этими землями по собственному усмотрению. "Мы все, народ Равелло, с настоящего дня по доброй воле во спасение душ наших и наших родителей передаем и дарим монастырю целиком нашу долю горного склона", — гласит акт 1096 г.[181]

Скудость документов не позволяет сказать ничего определенного о том, насколько политически активными были народные массы в обычное время. Но известно, что во время восстаний против Византии или, позднее, норманнов низы городского населения принимали в них деятельное участие. Так обстояло дело во время антивизантийского выступления в Бари (1009 г.), вызванного тем, что апулийцы, по словам хрониста, "не могли более выносить гордость и бесчинство греков"[182]. Во главе восстания встал представитель лангобардской знати Мело. Восстание распространилось на Трани, Асколи и другие города и, вероятно, сельские местности. Лишь в следующем году, после двухмесячной осады Бари, прибывшим из Византии войскам удалось взять город. Новое выступление Мело в 1017–1018 гг. также получило поддержку населения.

Народные массы не оставались беспристрастными свидетелями и в период войн за Южную Италию между норманнами и византийцами. В это время в городах кипела ожесточенная борьба партий — сторонников византийского господства (предпочитавших господству норманнов правление далекой Византии) и противников империи, стремившихся освободиться от византийского гнета. Интересный документ начала XII в. показывает, как борьба с Византией или норманнами сплачивала горожан и повышала роль, которую играли в политической жизни города широкие слои населения. В момент, когда над Бари нависла угроза захвата его норманскими войсками под командованием графа Конверсано, "по совету всех горожан было решено, чтобы на деньги, полученные за общее имущество, содержались воины, защищающие отечество"[183].

Подчас города сами выбирали себе отдельных норманских вождей сеньорами, а иногда, используя напряженную обстановку, добивались важных привилегий у своих старых сеньоров. Так, в 1129–1130 гг., когда Неаполь еще не подчинялся Рожеру, неаполитанский герцог Сергей IV дал горожанам обязательство не вводить новых поборов, не вести войны и не заключать мира без согласия неаполитанских нобилей. В период, предшествовавший созданию единого государства, южноитальянские города даже сами заключали договоры с североитальянскими (например договор 1122 г. между Бари и Венецией).

После основания Рожером II Сицилийской монархии в 1130 г. некоторые города продолжали сопротивление, стремясь сохранить свои вольности. Они заявляли: "Мы хотим пролить кровь во имя укрепления своей свободы и никоим образом не желаем попасть под чужую власть"[184].

Восстания городов приняли большой размах. Хронист Фалько Беневентский сообщает о кровавой расправе Рожера II с повстанцами в 1133 г.: "Силой захватив Венозу… и некоторые другие города, он уничтожил их огнем и мечом: убивал разными способами мужчин, женщин и детей, а некоторых приказал сжечь"[185]. Рожер подавил движение городов, сравнительно слабое, так как они в экономическом отношении уступали североитальянским, а пестрый этнический состав населения мешал единству действий. Тем не менее королю пришлось дать многим городам хартии, в которых гарантировалась личная и имущественная безопасность горожан, соблюдение норм публичного права и местных обычаев. "Ваш закон и ваши обычаи, которых вы придерживаетесь…, не будут у вас отняты против вашей воли…, вас не заставят идти ни в сухопутный, ни в морской военный поход… Вам не поставят иногороднего судью, а лишь из числа ваших горожан", — говорится в привилегии, полученной Бари в 1132 г.[186] Горожане были даже освобождены от всех государственных поборов.

В дальнейшем короли начали нарушать условия этих хартий: они обложили города налогами и лишили самоуправления, поставив во главе специальных должностных лиц (баюлов и др.). Укрепления и башни некоторых городов были снесены. Процесс формирования коммун приостановился. Все же норманские государи еще не имели возможности полностью лишить крупнейшие города Юга их былых вольностей. "Добрые люди" по-прежнему принимали участие в суде и обладали административными функциями. По гражданским делам горожан судили не королевские, а городские судьи, согласно местным обычаям, а Неаполь, Салерно и Мессина сохранили даже в норманскую эпоху право суда по уголовным делам — независимо от королевских юстициариев или совместно с ними. В более широком объеме удержали былые вольности Гаэта и Амальфи.

Южная Италия издавна привлекала к себе внимание германских императоров, боровшихся за подчинение Северной и Средней Италии. Фридриху I Барбароссе удалось устроить брак своего сына Генриха (будущего императора Генриха VI) и дочери Рожера II Констанции — единственной наследницы бездетного сицилийского короля Вильгельма II. Однако после смерти Вильгельма II южноитальянские феодалы выступили против чужеземного короля, противопоставив ему знатного апулийца, графа Танкреда. Лишь после смерти Танкреда в 1194 г. Генриху VI Гогенштауфену удалось утвердиться в Сицилийском королевстве. Четыре года спустя он внезапно скончался, оставив наследником трехлетнего сына Фридриха. Опекуном Фридриха стал самый могущественный из пап средневековья — Иннокентий III (1198–1216). Благодаря его поддержке Фридрих (которого папа выдвинул в качестве противовеса германскому императору Оттону IV) был коронован в 1212 г. германским императором под именем Фридриха II.

Это обстоятельство сыграло в дальнейшем крайне отрицательную роль в истории Сицилийского государства. Основной целью Фридриха II в течение всей его жизни (он умер в 1250 г.) была борьба за империю, обреченная в XIII в., в период усиления централизованных государств, на крушение. Она сводилась к борьбе за полное подчинение Северной и Средней Италии, лишь номинально входившей в состав Священной Римской империи, — чтобы, как заявлял Фридрих, "этот центр Италии, окруженный со всех сторон нашими силами, вернулся к повиновению нашему величеству и единству империи"[187]. Ярым врагом империи выступал папа, теократическая программа которого была не менее реакционной. Столкновения с отстаивавшими свою свободу североитальянскими коммунами и папством заполнили почти все царствование Фридриха и достигли крайнего ожесточения. В этой борьбе источником материальных ресурсов служило императору Сицилийское королевство.

Фридрих II — весьма своеобразная фигура на императорском престоле. Его детство прошло в Палермо, главном городе Сицилии. В расположенной на перекрестке торговых путей между Востоком и Западом Сицилии переплетались византийское, арабское и европейское влияния. Фридрих рассматривал Сицилийское королевство, которое он называл "зеницей ока", как центр своих широко раскинувшихся владений. Он управлял государством как неограниченный владыка, наподобие восточного деспота. "О, счастливая Азия, о, счастливые властители Востока, которые не боятся оружия подданных!" — восклицал Фридрих[188]. Свободой он считал полное подчинение подданных его власти и заявлял, что "гибель правителя влечет за собой и гибель народов"[189]. С помощью приближенных Фридрих стремился создать культ государя. Он ввел торжественный церемониал при дворе, окружил себя восточной пышностью, поражавшей современников.

Вместе с тем Фридрих — сложная и во многом противоречивая личность. Он был склонен к религиозному скептицизму, недаром легенда приписывала ему слова о трех обманщиках (основателях трех религий) — Моисее, Иисусе Христе и Магомете. В то же время он свирепо расправлялся с еретиками, первым узаконив их сожжение, так как видел в них опасных врагов не только церкви, но и государства. Будучи широко образованным человеком, Фридрих переписывался с арабскими учеными по поводу философских и математических проблем и в своем трактате "Об искусстве охотиться с птицами" указывал на необходимость исходить из опыта, непосредственного наблюдения. При дворе Фридриха жили итальянские, византийские, еврейские и арабские ученые, переводились арабские рукописи. Там образовался кружок поэтов, впервые в истории Италии писавших на народном итальянском языке (так называемая сицилийская школа поэтов). В 1224 г. был основан университет в Неаполе, правда, не получивший большого значения.

Политика Фридриха II в отношении Сицилийского королевства продолжала в своих основных направлениях политику его предшественников — норманских королей. В царствование Фридриха окончательно завершилось строительство сильной централизованной монархии.

Первым этапом было воссоздание норманского государства, так как в начале правления Фридриха в королевстве царила полная анархия: за период смут бароны и церковь обрели полную самостоятельность. Мероприятия Фридриха имели своей целью возврат расхищенных земель королевского домена, ресурсы которого могли бы послужить материальной базой в борьбе короля с центробежными силами. Ему удалось не только восстановить домен в прежнем объеме, но и расширить его. В число изданных в 1220 г. Капуанских ассиз входило постановление о разрушении всех укреплений, построенных феодалами после смерти Вильгельма II.

В усилении королевской власти сыграли значительную роль Мельфийские конституции (1231 г.) — свод законов Сицилийского королевства. Они запрещали ношение оружия и ведение частных войн в государстве: никто не имеет права мстить за нанесенные ему обиды, говорилось в законе, допускается лишь самозащита в случае крайней необходимости.

Уже в норманский период наметилась тенденция к превращению короля в фактического, а не только номинального сеньора всех феодалов, но тогда эта тенденция еще не могла быть полностью реализована. Теперь же устанавливался порядок передачи ленов по наследству только с разрешения королевской курии. В отношении лиц, нарушивших закон, Фридрих предписывал юстициарию: "Нам угодно, чтобы ты, найдя такого рода безрассудных людей, лишил их земель"[190]. В Мельфийские конституции включалось постановление Рожера II о том, что непосредственные вассалы могут вступать в брак и выдавать замуж своих дочерей лишь с согласия курии. Это постановление приобрело большое значение, так как за женщинами признавалось право наследовать имущество отца или брата. 10 лет спустя Фридрих распространил запрещение вступать в брак без разрешения короны на всех феодалов — вассалов второй руки, кроме самых мелких.

В XIII в. рыцарство по-прежнему являлось широким слоем. В письмах Фридриха упоминаются ленники, которые держат до сотой части феода, или же "бедные феодалы", владеющие леном, на котором сидят от 1–3 до 10 вилланов. Таких рыцарей было немало. Рыцари, имевшие осколок феода, жили доходами со своего аллода (burgensjatica). Формально юридическая грань между ними и мелкими вотчинниками, выходцами из среды зажиточных крестьян, сохранялась: закон запрещал человеку нерыцарского происхождения становиться рыцарем без особого разрешения короля. До нас дошли и специальные разрешения отдельным лицам принять посвящение в рыцари.

Однако закон этот не всегда соблюдался на практике. Ряд монтекассинских грамот показывает, что сами аббаты, минуя короля, давали в XIII в. подобные разрешения некоторым зависимым от них зажиточным крестьянам, имевшим возможность нести конную военную службу. В действительности грань между рыцарями и мелкими вотчинниками, не имевшими рыцарского звания, была очень расплывчатой и нестабильной. У обеих прослоек, близких друг к другу по своему экономическому положению, имелись общие интересы.

Фридрих II пытался поставить возможно большее число рыцарей в непосредственную зависимость от себя. Остальных рыцарей он стремился охранить от насилий со стороны сеньоров.

Среди конституций, изданных после 1231 г., имелся закон, запрещавший сеньорам "угнетать своих вассалов вопреки правосудию"[191] и противозаконно отнимать у них имущество. Интересам мелких феодалов отвечала и проводимая государством политика в отношении крестьян (см. ниже). Рыцари могли откупаться от военной службы, и в системе военных сил Фридриха большую роль играли наемные рыцари (stipendiarii, solidarii). Они использовались как в самой стране (в гарнизонах многочисленных укреплений), так и за ее пределами (в войнах в Северной Италии). Рыцари занимали, наряду с лицами бюргерского происхождения, часть мест в государственном аппарате — в качестве судей, нотариусов и пр., а нередко даже самые ответственные должности, например юстициариев.

В своих взаимоотношениях с церковью Фридрих также продолжал и усиливал тенденции, характерные для церковной политики Норманской династии, особенно Рожера II. В первой половине XIII в., когда центральная власть была сильной, а полный разрыв с папством на протяжении большей части царствования Фридриха II давал ему возможность не считаться с требованиями пап в отношении сицилийского духовенства, такая политика не могла не быть успешной.

Землевладение церкви, выросшее в норманский период и особенно во время опекунства Иннокентия III, резко сократилось в результате мероприятий, имевших своей целью возврат короне земель и привилегий. Эти меры затронули церковь еще сильнее, чем светских феодалов. Церковь утратила право приобретать или получать в дар как феоды, так и земли, свободные от феодальных служб (исключение составляли владения, полученные по завещанию, которые ей, однако, разрешалось держать лишь в течение года)., Поясняя эту меру в письме папе, который жаловался на конфискацию некоторых земель у госпитальеров и тамплиеров, Фридрих заявил: "И это было постановлено издавна потому, что если бы им [госпитальерам и тамплиерам] было разрешено свободно и на вечные времена покупать или принимать земли на правах частной собственности, они бы в короткий срок… скупили и приобрели все Сицилийское королевство"[192]. Монте Кассино и другие монастыри и церкви лишились права высшей юрисдикции. Клирики по всем вопросам, кроме церковных, отвечали перед государственным судом. Фридрих давал церкви только привилегии, не нарушавшие целостности государства.

Даже в период мирных отношений с папством Фридрих II влиял на выборы епископов. В 1239–1250 гг., во время яростной борьбы с римской курией, епископы, аббаты и клирики, являвшиеся сторонниками папы, арестовывались или изгонялись из королевства; был. создан епископат, полностью изолированный от Рима.

И все же в Сицилийском королевстве не наблюдалось привычной для западноевропейских государств периода их централизации расстановки классовых сил — опоры королевской власти на рыцарство, города и церковь: здесь не произошло сближения центральной власти с городами.

Южноитальянские города не втянулись во внутреннюю торговлю; их экономика оставалась тесно связана с внешней торговлей — вывозом зерна и других сельскохозяйственных продуктов. Между тем прочное единство страны возможно лишь на основе развития внутренних экономических сношений. Постепенно горожане оттеснялись и от внешней торговли: норманские короли предоставляли широкую возможность вывоза товаров из Сицилийского королевства купцам Венеции, Генуи и Пизы, а при Фридрихе II внешняя торговля в значительной мере находилась в руках государства. Невысокий уровень развития ремесла обусловил слабость слоя ремесленников. Таким образом, города, больше заинтересованные в сохранении собственных вольностей и привилегий, чем в укреплении единого централизованного государства, недовольные привлечением к внешней торговле чужеземных купцов и высокими налогами, не оказывали поддержки королевской власти.

Продолжая и в своей политике по отношению к городам традиции норманской династии, Фридрих тоже действовал гораздо более решительно и непримиримо: экономические привилегии городов шли вразрез с его торговой и фискальной политикой, а сохранившиеся в некотором объеме политические права были несовместимы с существованием сильного государства. В 1240 г., отдавая приказ об осаде непокорного Беневенто, он пишет: "Жители Беневенто более думают о себе и собственном благе, чем об удовлетворении желаний нашего Величества. Вследствие этого мы хотим, чтобы все находящиеся внутри города до тех пор иссушались муками голода, пока этот жестокий голод и недостаток всего необходимого не принудят их научиться повиновению нашим приказам"[193].

Уже в Капуанские ассизы был включен приказ, запрещавший городу иметь самоуправление. Главу города назначает камерарий, суд передается в руки юстициариев и королевских судей и должен вестись по нормам государственного права. Мельфийские конституции 1231 г. вновь предписывают, чтобы все должностные лица в городе назначались королем (или его представителями). "Если же в дальнейшем какая-либо городская община сама поставит таковых, она будет разрушена навеки и все жители этого города будут навсегда превращены в крепостных"[194]. Лишь Неаполь, Салерно и Мессина сохранили остатки былых вольностей. Торговые льготы раздавались городам значительно более скупо, чем в предшествовавшую эпоху.

Выступления городов жестоко подавлялись. Наиболее крупным из них было вспыхнувшее в 1232 г. восстание Мессины, Сиракуз и некоторых других сицилийских городов. Когда вставший во главе войска Фридрих вступил в Мессину, он повесил и сжег вождей восстания. Некоторые сицилийские города (Ченторби и др.) подверглись полному разрушению. После взятия восставшего в 1240 г. Беневенто его стены и башни были срыты. Когда жители небольшого города Читта-Сан-Анджело проявили, по выражению Фридриха, "злокозненность", король приказал стереть город с лица земли, часть жителей казнить, а остальных выселить (1239 г.). "Мы желаем, чтобы это поселение навеки опустело", — писал Фридрих юстициарию Абруцц[195].

Начатое в норманскую эпоху строительство централизованной феодальной монархии завершилось в первой половине XIII в. Связь государственного аппарата с ленной системой была полностью порвана. Должностными лицами являлись не вассалы короля, а чиновники; при их назначении не считались с тем, какое место эти лица занимали в системе феодальной иерархии, а зачастую их вербовали из горожан. Они всецело зависели от центральной власти и получали от нее определенное жалованье. В это время сильно разросся государственный аппарат, в особенности его центральная часть, выделялись отдельные ведомства — судебное, финансовое и др. Созданный Фридрихом бюрократический аппарат во многих отношениях предвосхитил те, которые сформировались позднее в других странах Европы.

Фискальную политику Фридрих II всецело подчинял главной цели — борьбе за империю, требовавшей огромных средств. Немалых денег стоило и содержание огромного аппарата управления, двора, строительство крепостей в королевстве. В методах изыскания средств и выжимания все новых и новых денег из своих подданных Фридрих намного опередил других государей Западной Европы. Перенятую у норманнов разветвленную систему налогов и пошлин он дополнил новыми поборами, позаимствовав их большей частью у арабов. Он ввел прямой налог — коллекту, взимавшийся с 1235 г., за некоторыми исключениями, ежегодно; ее платили и феодалы, и церковь, и города. Коллекта ложилась тяжким бременем на жителей королевства, которым Фридрих рассылал письма с изъявлением своей горячей любви, неизменно заканчивая их требованием, чтобы они "радостно поспешили внести деньги"[196]. Одновременно Фридрих приказывал, чтобы сборщики коллекты конфисковывали у недоимщиков имущество и посылали их на галеры. В королевстве существовали и косвенные налоги на вино, мясо, оливковое масло, сыр. На население возложили нелегкую обязанность строить укрепления.

Впервые в Европе вводились государственные монополии на железо, соль, смолу, шелк-сырец: должностные лица полностью скупали эти товары у частных лиц и продавали их по значительно более высокой цене. Все красильни принадлежали государству. Политика в отношении торговли зерном по существу приближалась к монополии: частным лицам запрещалось вывозить из королевства зерно, пока не будут отправлены корабли с зерном, принадлежащие государству. Таким образом государство извлекало большую прибыль из торговли зерном — главным предметом вывоза. Пошлины на ряд товаров значительно повысились. Налоговый гнет подрывал экономику Сицилийского королевства. Развитие ремесла не поощрялось; ремесленные изделия, в которых нуждались государство, армия, двор, ввозились в основном из других стран.

Итак, централизация не покоилась на росте экономических связей между отдельными районами и создании внутреннего рынка, охватывающего всю страну, на союзе с городами. Не являясь следствием совершавшихся в стране социально-экономических перемен, эта централизация носила в значительной мере искусственный характер. Последние годы царствования Фридриха II ознаменовали начало упадка Южной Италии.

Углубление процесса феодального подчинения крестьян после норманского завоевания отнюдь не означало, что жизнь крестьянских общин замерла. Напротив, в XII–XIII вв. оформились органы управления общин, они сохранили приобретенные права, а подчас приобрели новые. Сам термин "община" (universitas) впервые встречается в тексте судебного решения по поводу тяжбы между двумя сельскими общинами Апулии — Битетто и Грумо — из-за земель (1105 г.). На суде интересы той и другой общины защищали должностные лица общины (очевидно, выборные) — синдики.

Ко второй половине XII — началу XIII в. относится ряд хартий, которые феодалы были вынуждены предоставить общинам Корнето, Пьедемонте, Понтекорво, Сан-Анджело в Тодиче, Фелл и других поселений по их настоянию. Исключение составляли привилегии Кастеллионе и Кастеллано, данные сеньорами по собственной инициативе с целью привлечения поселенцев в эти местности.

В хартиях содержится столь важная для крестьян фиксация всех видов повинностей. Определяется, на каких условиях держатели могут покинуть территорию вотчины. В некоторых хартиях за крестьянами признается не только право на аллодиальную собственность, но и право завещать держание в пределах определенного круга лиц и даже продавать его человеку, который будет по-прежнему вносить платежи. Большое внимание уделяется мерам, ограничивающим произвол феодала и его агентов (например, запрещается арестовывать крестьян или конфисковать их имущество без приговора суда).

Судить общинников, как правило, агенты вотчинника должны в самом поселении, и в суде принимают участие "добрые люди".

Эти избиравшиеся, очевидно, самими общинниками из их среды "добрые люди" начали играть большую роль в повседневной жизни крестьян, заседая в суде, занимаясь различными хозяйственными вопросами и т. п. Важное значение в общине приобрели в XIII в. синдики. Так в общинах появились органы управления, хотя о полном самоуправлении говорить не приходится: вотчинные агенты возглавляли суд, приводили приговоры в исполнение, взимали с крестьян повинности. Впрочем, сеньору часто приходилось назначать этих лиц из среды общинников.

Следующий этап в развитии общины охватывает вторую половину XIII в. Весьма примечателен судебный иск, который возбудила в 1252 г. община деревни Козентино перед судьей королевской курии. В акте говорится, что королевский судья потребовал, чтобы жители Козентино под угрозой штрафа принесли присягу сеньору Сичиньяно Риккарду де Рокка. Однако "упомянутые люди этой деревни, пренебрегая наложенным на них штрафом, отказались дать клятву верности указанному господину Риккарду"[197]. Синдику общины удалось доказать, что ее люди являются непосредственными держателями архиепископа салернского и не зависят от сеньоров Сичиньяно. Так крестьянская община начала тяжбу против феодала и выиграла дело. Энергично защищали в эту эпоху свои права и общинные угодья и другие общины, в том числе расположенная на территории государственного домена община Альтамуры и соседние апулийские общины.

Крестьянская община выступала как активно действующая сила, с которой приходилось считаться сеньору и которая отстаивала свои интересы любыми путями, вплоть до открытого сопротивления притязаниям феодала. Так, большого ожесточения достигла борьба между общиной крепости Сан-Элиа, зависимой от Монте Кассино, и аббатством. Был убит посланный монастырем ректор Сан-Элиа, крестьяне отказались выполнять повинности, община обращалась с "позорными и несправедливыми словами", "клеветническими жалобами", по выражению аббата[198], к папе и королю. Когда монастырю в 1273 г. с трудом удалось достичь соглашения, всех членов общины, "согласно обычаю", созвали в церкви. Общинники поклялись соблюдать данные ими обязательства; 20 человек, возглавлявших движение, подверглись изгнанию, а стены крепости были разрушены. В то же время пришлось значительно снизить размер ренты, уплачиваемой крестьянами за виноградники. Усиление общины сдерживало наступление вотчинников на крестьян.

Норманское завоевание способствовало расширению слоя крестьян, находившихся в личной, судебной или поземельной зависимости от сеньора. Однако более или менее значительные контингенты мелких свободных крестьян-собственников сохранились в Южной Италии в XII и даже XIII в., поэтому поглощение свободной деревни феодальным землевладением продолжалось и в эту эпоху.

По-прежнему одним из главных путей обезземеления крестьян была продажа ими своих наделов. Рост товарно-денежных отношений (в частности, сложившаяся связь крестьян с местным рынком) привел к значительно более широкому распространению ростовщичества, чем в византийско-лангобардский период. Особого развития оно достигло в районах, прилегающих к крупным приморским городам — Бари, Неаполю и др. Указанные во многих грамотах небольшие размеры ссуды и тяжелые условия, на которых она выдавалась, свидетельствуют о том, что в этих грамотах выступают разоряющиеся крестьяне, нередко стремящиеся с помощью займа сохранить самостоятельное хозяйство. Невозможность погасить ссуду приводила к утрате неисправным должником земли, служившей залогом (залог земли был, как мы видели, обычным условием кредитных сделок). Практиковались дарения земель церкви, обусловленные нередко необходимостью для крестьянина найти себе защиту от посягательств светских магнатов. Иногда земля возвращалась дарителю в пожизненное или наследственное пользование. Однако и в этот период прекарий не являлся в Южной Италии одним из основных методов втягивания крестьян в зависимость.

Крестьяне страдали от насилий феодалов и от войн. Жалоба некоей Грузы, что она и дети "умирают от голода вследствие грабежей нечестивого племени норманнов"[199], характерна для обстановки, в которой оказывались крестьяне, когда в области Юга вторгались отряды жаждавших добычи феодалов — пришельцев из Нормандии, Германии и т. д. Но могущественные феодалы зачастую грабили расположенные по соседству с их владениями деревни и в "мирные" времена.

Остатки рабовладельческого уклада в тот период уцелели преимущественно в форме домашнего рабства. Свое производственное значение рабство утратило почти полностью.

Существенные изменения произошли вследствие образования государства с сильной центральной властью в положении низшего слоя крестьян — сервов (в источниках того времени они называются также angararii, adscriptitii). По образцу арабской Сицилии в Южной Италии и на острове в норманскую эпоху составлялись кадастры, которые содержали описание границ земель, принадлежавших отдельным феодалам, и перечень сидевших на этих землях крестьян. Сначала, по приказу графа Рожера, для Сицилии, а позднее и для Южной Италии были изготовлены так называемые платеи (plateae) — выписки из кадастров, представлявшие собой перечень крестьян, лично зависимых от того или иного феодала, и следуемых с них поборов. Эти платеи раздавались феодалам; в дальнейшем в них вписывались дети крепостных и вычеркивались умершие. В 40-х годах XII в. Рожер II предпринял проверку этих списков в масштабах всего государства. Кадастры, находившиеся в центральном управлении, и платеи у отдельных феодалов сохранились и в XIII в. Сразу же после образования единой центральной власти Рожер II положил начало прикреплению крестьян к земле законодательным путем: лично зависимым крестьянам запретили переходить на другое место. Позднее Вильгельм II издал закон, запрещавший кому бы то ни было захватывать беглых сервов: их следовало немедленно передавать господину, а если последний неизвестен — королевским должностным лицам — баюлам. Фридрих II включил этот закон в Мельфийские конституции и дополнил его распоряжением о том, что бежавшие крепостные, доставленные баюлами в курию короля, должны быть возвращены господам, если последние в течение года смогут доказать свои права на крестьян. В противном случае крепостные будут использованы в интересах короны.

Фридрих II не ограничился изданием законов о прикреплении крестьян к земле. Специальные лица, так называемые revocatores hominum, занимались розыском и принудительным возвращением крепостных, бежавших с земель домена и из вотчин церкви и светских феодалов. По всему королевству время от времени проводились расследования с целью розыска беглых сервов домена и даже их детей и внуков. Таким образом, центральная власть возвела в норму права, действующего в масштабах всей страны, прикрепление к земле и даже помогала феодалам разыскивать беглых и насильно водворять их на прежнее место жительства.

Ограничение свободы лично зависимых крестьян не сводилось к прикреплению их к земле. Только с согласия господина разрешалось им, согласно закону Рожера II (повторенному Фридрихом И), принимать сан священника.

Сервильный статус был наследственным. Как и в предшествовавшую эпоху, сервов разрешалось продавать, дарить и т. п., но только вместе с их тяглыми наделами. Сервы могли свободно распоряжаться своим частным имуществом (даже недвижимым), но в остальном они не имели правоспособности. Об этом свидетельствует, к примеру, письмо, направленное в 1239 г. Фридрихом II юстициарию Абруцц. В нем говорится о необузданности и о насилиях, которые чинят дворяне, "так как полагают, что содеянное преступление не может быть засвидетельствовано вилланами", ибо "они дворяне считают, что их беспутству способствует конституция, лишающая вилланов права быть свидетелями на суде". Далее рассказывается, что некие Одеризий, Филипп и Иоанн де Амато убили одного виллана, и. "поскольку преступление может быть доказано не горожанами или рыцарями, а только крестьянами", дело не разбиралось в суде; поэтому Фридрих, в виде исключения, разрешил матери убитого судебный поединок (с помощью нанятых бойцов) с преступниками[200].

В упоминаемом здесь законе, который не дошел до нас, под вилланами подразумеваются как лично, так и поземельно зависимые крестьяне. Последние несколько отличались от сервов, в частности тем, что закон разрешал им становиться священниками или принимать пострижение по собственному усмотрению. Однако за ними не признавалось право занимать государственные должности и выступать свидетелями на суде. Они были подсудны курии своего сеньора.

Низшей прослойкой, сохранившей правоспособность, оставались свободные крестьяне (rustici). В эту категорию входили не только крестьяне-аллодисты. В нее вливались также, с одной стороны, разбогатевшие, возвысившиеся над крестьянской средой люди, которые превратились в мелких вотчинников, но по закону считались "крестьянами", так как не имели рыцарского звания, а с другой стороны, по-видимому, арендаторы (до тех пор, пока их свобода еще не подверглась серьезным ограничениям). Арендаторы представляли собой слой, промежуточный между свободными крестьянами и вилланами; прослойка либелляриев смыкалась со слоем свободного крестьянства.

В XII–XIII вв., когда в сфере феодального подчинения крестьян одержала верх тенденция прямого закрепощения при активном участии государственной власти, аренда как способ втягивания их в зависимость стала играть подчиненную роль. Она начала практиковаться реже. Землевладельцы преимущественно сдавали в аренду пустующие земли, заброшенные виноградники, сады и оливковые рощи, т. е. прибегали к аренде тогда, когда надо было изменить способ хозяйствования: вырастить виноградники, сады и т. п. Появившаяся в XI в. тенденция к ухудшению условий договоров, заключенных с крестьянами, проявляется по-прежнему. Чаще стало встречаться требование нести, дополнительно к чиншу продуктами, полевую барщину. Иногда за зерновые собственник стал требовать не четверть или треть урожая, как в X–XI вв., а половину. И все же даже в этот период условия либеллярных соглашений, заключаемых с крестьянами, лишь в некоторых случаях отличались в худшую сторону от условий договоров, заключаемых с феодалами. Либелляриев эксплуатировали меньше, чем зависимых крестьян.

Источники по истории Монте Кассино дают возможность проследить долгий процесс превращения мелких арендаторов в зависимых крестьян, а арендуемых земель — в зависимые держания. В X в. аббатство начало широко раздавать земли пришлым крестьянам, заключая с ними либеллярные договоры. В XIII в. повинности этих крестьян, первоначально сводившиеся к доле урожая, увеличились: появилась, хотя и небольшая, полевая барщина и различные денежные платежи. Но формально земельные наделы сохранили свой характер либеллярных держаний. В тексте расследования 1273 г. в крепости Черваро говорится, что каждый раз "по истечении 29 лет должны быть возобновлены… все либеллярные договоры о владениях, которые вышеназванные жители крепости держат на его (Монте Кассино) территории"[201]. Сохранились и документы о возобновлении за определенную денежную сумму либеллярных соглашений — как коллективные, заключаемые всей общиной, так и индивидуальные. Между тем часть населения крепостей, обязанного возобновлять договоры, составляли лично зависимые крестьяне — angararii. Следовательно, потомки свободных либелляриев X в. превратились в лично зависимых крестьян. Такое превращение произошло с частью арендаторов и в других местностях, но столь длительное сохранение либеллярной формы в отношениях между сеньорами и зависимыми держателями — особенность, присущая, насколько можно судить по документам, только территории Монте Кассино.

В Южной Италии не исчезла в XII–XIII вв. также прослойка пришлых и коммендировавшихся крестьян (advenientes, affidati, recommendati). Поскольку расширение территории вотчины происходило более быстрым темпом, чем втягивание в зависимость крестьян, часть мелких крестьян, утратив землю, селилась затем на чужой земле в качестве advenientes или affidati. В их положении трудно усмотреть сколько-нибудь значительные изменения по сравнению с X–XI вв., но практика привлечения пришлых людей (как и арендаторов) играла на данном этапе феодализации меньшую роль, чем в донорманскую эпоху.

В заключение следует отметить, что в конкретной действительности положение разных категорий зависимого крестьянства часто не совпадало с их статусом, санкционированным общегосударственным законодательством. Более того, в хартиях, дающих возможность рассмотреть реальное положение крестьян, деление на слои, которое зафиксировано в законах, нередко отсутствует; эти слои заменяют градации, основанные на иных принципах. Реальное положение крестьян в той или иной местности обусловливалось множеством разнообразных факторов, среди которых очень большую роль играл сложившийся здесь обычай. Принципы же, лежавшие в основе деления на категории, определявшего права и положение каждой из групп, зависели от характера отношений крестьян с сеньором — экономического (рентного), судебного и пр.

Многие хартии XI–XIII вв. (Трайетто, Суйо, Кастеллионе, Корнето, Сан-Анджело и др.) делят жителей крепостей и поселений деревенского типа на два слоя: тех, кто несет барщину с быками, и лиц, несущих конную военную службу. Крестьяне, обязанные барщиной, в некоторых монтекассинских источниках второй половины XIII в. называются крепостными (angararii), а люди, которые несут военную службу, — рыцарями. Последние находятся в привилегированном положении — они не платят некоторых поборов деньгами и продуктами и неизменно свободны от барщины. Однако это деление по принципу несения ренты не было стабильным, Когда аббатство нуждалось в войске, оно охотно предоставляло зажиточным крестьянам разрешение на замену крестьянских повинностей службой с лошадью и давало этим людям звание рыцаря. Тем не менее монастырь боролся с распространившимся здесь обычаем "усыновления" (affiliatio), который заключался в следующем: человек, обязанный военной службой, выдавал свою дочь замуж за крестьянина или усыновлял его, что освобождало последнего от крестьянских служб и повинностей. "Так лица, ранее бывшие крепостными, начинают считать себя свободными", — пишет аббат[202]. Несмотря на сравнительную легкость перехода из низшего социального слоя в более высокий, эти слои представляли собой наследственные категории.

Характерно, что за крепостными Монте Кассино сохранялось ограниченное право ухода. И в этом отношении реальный статус лично зависимых крестьян в крупных церковных вотчинах не совпадал с положением этих крестьян, согласно нормам общего законодательства. Вероятно, могущественные аббатства не были столь заинтересованы в государственном прикреплении крестьян, как светские феодалы, особенно мелкие, нуждавшиеся в помощи центральной власти, чтобы удержать в своих вотчинах крестьян.

Процесс развития феодальных отношений протекал в обстановке напряженной классовой борьбы между крестьянами и феодалами, принимавшей разнообразные формы. Некоторые источники позволяют судить о стойкости крестьянского сопротивления. Хроника Волтурно содержит целую группу такого рода актов. Первый из них относится к 779 г., когда крестьяне деревни Карапелла вторглись во владения аббатства, т. е., по-видимому, начали их пахать и засевать. Одновременно крестьяне из другой деревни захватили монастырский лес, а "вилланы, которые несли обычно в усадьбе монастыря барщину со своими топорами", прекратили работу. В волнениях приняли участие также "люди" деревни Вилла Магна, отказавшиеся платить повинности. Монастырь передал дело о выступлении крестьян в суд герцога Сполето. Когда вызванных в курию крестьян спросили, почему они вторглись в монастырские земли, общинники ответили, что эти земли принадлежат им. Суд обязал членов общины Карапелла возвратить захваченные угодья и уплатить штраф. Решение, касавшееся крестьян, отказавшихся платить ренту, гласило: "Мы провозглашаем, чтобы они несли впредь, без всякого промедления, те повинности, платежи и барщину в усадьбе Трита, которые они несли издавна"[203]. Следовательно, налицо попытка крестьян вернуть захваченные у них аббатством земли и освободиться от повинностей, взимаемых сеньором, лишившим их самостоятельности.

Крестьяне продолжали свою борьбу с монастырем. В 831 г. аббат обратился к франкскому императору Людовику Благочестивому с просьбой подтвердить решение суда по поводу тех же жителей усадьбы Трита (они уже называются сервами), которые "пытались уклониться от следуемых с них служб"[204]. Людовик издал особый акт с поименным перечислением жителей всех 24 домов имения Трита, которых должностные лица монастыря должны призвать к несению прежних сервильных повинностей. За монастырем подтверждалось право беспрепятственно владеть и распоряжаться сервами. 23 года спустя, в 854 г., аббат снова подает в суд жалобу на крестьян из деревни Оффена (долина Трита), которые "всегда были сервами св. Виченция…, а теперь, по неизвестной причине, уклоняются от этого служения"[205]. Крестьяне заявили, что они и их родители всегда были свободными и лишь коммендировались монастырю, чтобы получить защиту. Свидетели, возможно, под давлением дали показания, что эти люди, как и их родители, являлись сервами, несли барщину и подчинялись препозиту монастыря. Суд отдал крестьян под власть монастыря. Разумеется, то обстоятельство, что эти крестьяне может быть, уже раньше превратились в сервов, не снижает значения их борьбы за свободу, которую не могли прекратить даже неоднократные обращения аббата за помощью к франкским королям и суду лангобардских князей.

В 872 г. могущественный монастырь обратился с просьбой к прибывшему в Южную Италию императору Людовику II, ибо крестьяне более 10 деревень Тританской долины отказывались признать себя сервами и нести соответствующие повинности. Столетие спустя, в 972 г., аббат жалуется германскому императору Оттону I на зависимых крестьян, которые не хотят служить монастырю. Так на протяжении веков боролись крестьяне с монастырем Волтурно.

Очень интересно широкое движение лично зависимых крестьян гаэтанского епископства в 999 г. Движение началось с выступления братьев Иоанна и Анатолия, заявивших от лица своих родственников, что они — не сервы, а свободные люди. Немедленно вслед за этим все сервы епископства объявили, что они также являются свободными людьми, и прекратили повиноваться приказаниям сеньора. Убедившись, что он не в состоянии собственными силами справиться с движением, епископ обратился за помощью к Оттону III. Император послал на Юг своего посланца, которому удалось вновь подчинить сервов власти епископа. Иоанн и Анатолий уплатили большой выкуп за освобождение своих семей.

Крестьяне участвовали не только в местных движениях, но и в крупных восстаниях X — начала XI в., направленных против византийского господства.

Локальные движения крестьян в XII–XIII вв. полнее всего отражены в хрониках Монте Кассино. Летописец Петр Диакон пишет о волнениях ремесленников Сан-Джермано и крестьян на землях монастыря начиная с 1115 г. Он сообщает: "Люди общины Сан-Джермано часто вели себя беспокойно и мятежно по отношению к нашему аббату"[206], поэтому "благоразумные люди" ночью захватили возвышенность около Сан-Джермано и построили на ней башню, чтобы держать в страхе мятежников. Подобные же укрепления были сооружены на территории Понтекорво и еще трех крестьянских общин. Однако меры, предпринятые монастырем, не помогли. Через несколько лет крестьяне Сан-Джермано захватили и разрушили башню около их поселения. Вскоре движение разрослось. В 1123 г. "крестьяне Сан-Анджело в Тодиче, которые всегда были главой и виновниками всех беспорядков, происходивших в этой местности, присоединив к себе тех, кто населял крепость Сан-Витторе, устроили заговор против того же аббата и взаимно связали себя узами клятвы, что они никогда не будут соблюдать верность монастырю и аббату Кассино, если последний не захочет способствовать облегчению их положения и не сделает того, что им угодно". Собрав войско, аббат опустошил местность, в которой они жили, заставил их смириться и в виде наказания "исторгнул у них немалое количество денег"[207]. Но в 1137 г. "вся земля, за исключением крепости Кассино, отказалась от верности аббату и братьям [монахам]"[208], причем движение снова возглавили крестьяне Сан-Анджело. Они напали на монастырь. Восстание приняло большой размах, и два человека направились от повстанцев к германскому императору Лотарю II. После подавления восстания мятежников ловили по всей Южной Италии и посылали для расправы в Монте Кассино.

Следующая вспышка волнений произошла во время борьбы за Сицилийское королевство между Генрихом VI и Танкредом. Междоусобицы создали благоприятную обстановку для выступления крестьян против сеньоров. Анналы Монте Кассино сообщают, что в 1192 г. "крепость Сан-Анджело, упорствуя в обычной неверности, враждебно сопротивлялась [аббату]"[209]. Повстанцы Сан-Анджело рассылали по лесам вооруженных людей, устраивавших засады. Волнения продолжались долго.

"Жители крепости Сан-Анджело в Тодиче творили неисчислимые бедствия в земле св. Бенедикта (Монте Кассино)", — пишет Риккард из Сан-Джермано[210]. Они сожгли принадлежавшую монастырю крепость Пиньятаро. Восстание, в котором наряду с крестьянами, возможно, участвовали и мелкие вотчинники, также жившие в крепости, было подавлено в 1196 г., а его вожди подвергнуты суровому наказанию.

Ожесточенная борьба крестьян под руководством общин продолжалась и в XIII в. Выше уже упоминалось о борьбе общины Сан-Элиа с аббатством Монте Кассино, лишь в 1273 г. сломившим сопротивление крестьян.

Наиболее широкие народные движения с участием крестьян происходили в королевстве в царствование Вильгельма I. В 1160 г. в Сицилии выступили бароны, во главе которых встал Матвей Бонель. Он решился на убийство фаворита короля Майо, фактически правившего страной от имени короля. Восстание охватило не только Сицилию, но и Южную Италию. В столице государства Палермо были открыты в 1161 г. ворота тюрьмы и "многие из… народа, участники этого заговора, присоединились к узникам и помогли им взять приступом дворец"[211]. Чрезвычайно интересен следующий эпизод, показывающий, что в число восставших входили и крестьяне. Впоследствии, когда порядок восстановился, не смогли найти хранившихся во дворце "книг обычаев, которые называют defetarii", т. е. списков несвободных крестьян и записей их повинностей: последние исчезли во время взятия дворца. Вильгельму I пришлось освободить из тюрьмы нотариуса Матвея и вернуть ему прежнюю должность, так как он один мог "составить новые defetarii, содержавшие то же, что было в прежних"[212]. Так в восстании, начатом баронами, надеявшимися вернуть себе самостоятельность, приняли участие и городские низы, страдавшие от тяжелых фискальных вымогательств и злоупотреблений фаворитов короля, и крестьяне, которые, как показывает уничтожение списков крепостных всего королевства и их повинностей, стремились избавиться от повинностей и феодальной эксплуатации. Борьба организованных в общины крестьян тормозила их закрепощение и помогала им добиваться хартий, устанавливавших объём повинностей и охранявших в известной мере от произвола вотчинников.

После смерти Фридриха II (1250 г.) разгорелась ожесточенная борьба за Сицилийское королевство. В 1258 г. государем стал незаконнорожденный сын Фридриха II — широкообразованный и энергичный Манфред. Папа, непримиримый враг Гогенштауфенов, в поисках силы, враждебной им, обратился к графу Анжу и Прованса Карлу, брату французского короля Людовика IX. Карл Анжуйский обещал признать Сицилийское королевство феодом римской церкви. Вторгшись в Южную Италию с большим войском французских рыцарей и итальянских союзников, Карл в битве при Беневенто (1266 г.) разбил армию Манфреда, мужественно сражавшегося и погибшего в битве. В 1268 г. Карл нанес поражение внуку Фридриха II шестнадцатилетнему Конрадину — последнему представителю династии Гогенштауфенов. Конрадин бежал, вскоре был выдан Карлу и казнен на эшафоте в Неаполе. Основатель Анжуйской династии Карл I (1268–1285) утвердился на сицилийском престоле. С воцарением Анжуйской династии Южная Италия и Сицилия оказались под тяжелым чужеземным игом. Карл I широко раздавал прибывшим с ним французским и провансальским феодалам земли, конфискованные у "изменников" — сторонников Гогенштауфенов. Почти 700 французских феодалов получили лены в Южной Италии. Объектом пожалования являлись также части королевского домена: около 160 городов и "земель" домена перешли в качестве ленов новым сеньорам. Французские феодалы заняли все высшие административные посты в центральном и провинциальном управлении, лишь на низших должностях остались местные жители.

Положение крестьян резко ухудшилось. Французские феодалы вводили баналитетные права, почти не получившие распространения в предыдущую эпоху: сеньоры заставляли крестьян за высокую плату молоть зерно на мельнице вотчинника и печь хлеб в принадлежащей ему печи. Феодалы начали требовать с крестьян и некоторые другие дополнительные платежи; общий объем взимаемой с крестьян ренты повысился. Крестьяне страдали от злоупотреблений королевских чиновников, но в еще большей мере — от насилий местных и особенно французских феодалов. Карлу I пришлось даже издать закон, запрещавший сеньорам сажать зависимых от них людей в свои частные тюрьмы и подвергать их пытке. Однако закон на практике не соблюдался. Некоторые деревни полностью опустели "из-за многочисленных тягот и угнетения"[213].

Права феодалов в отношении зависимого населения расширились. Были подтверждены законы о прикреплении крестьян к земле. В то же время часть ранее уцелевших мелких собственников в условиях, создавшихся в это время, утратила землю, а в дальнейшем — и свободу. В меньшей степени зависимости, чем крестьяне — держатели земель феодалов, находились немногочисленные арендаторы и полукочевые пастухи, перегонявшие огромные стада овец с летних пастбищ в Абруццах на зимние в Апулии. Таким образом, к концу XIII в. завершилось закрепощение основной массы крестьянства Южной Италии.

Отрицательное влияние оказала на судьбы страны внешняя и внутренняя политика Карла I Анжуйского. Сицилийское королевство было для него лишь первым звеном в цепи тех грандиозных замыслов, которые он надеялся осуществить. В его планы входило господство во всей Италии, подчинение Балканского полуострова, а в дальнейшем — Византии и Леванта. Он участвовал в восьмом крестовом походе Людовика IX в Тунис и начал готовиться к походу на Восток. Для реализации намеченных планов Карлу нужно было не только утвердиться в захваченной стране, но и иметь в своем распоряжении огромные средства. Само завоевание Сицилийского королевства Карл совершил на деньги, ссуженные ему флорентийскими и сиенскими банкирами. В дальнейшем размер займов, полученных у флорентийских торгово-ростовщических компаний (Перуцци, Бонаккорси, Барди и др.), все более увеличивался. За это флорентийцы получили право свободной торговли по всему королевству и другие привилегии, что неблагоприятно отразилось на экономике Южной Италии.

Усиливался налоговый гнет. Карл I, по выражению современника, "жадный и алчный…, обуреваемый горячим стремлением к накоплению богатств, начал вымогать деньги"[214]. Он регулярно взимал унаследованные от Фридриха II многочисленные прямые и косвенные налоги, в том числе основной налог — коллекту, ставшую еще более обременительной для населения, так как духовенство освобождалось от ее уплаты. В 1282 г. размер коллекты повысился почти вдвое. Были введены и некоторые новые поборы. Тяжесть взимаемых налогов еще более усугублялась злоупотреблениями и произволом должностных лиц Карла I, фактически пользовавшихся полной безнаказанностью. С 1268 г. началась чеканка новой низкопробной золотой монеты — карлина, и жителей Южной Италии принудительно заставляли обменивать на карлин старую полновесную монету.

Бесчинства французских рыцарей, фискальные вымогательства, рост феодальной эксплуатации послужили причиной крупного народного восстания, стихийно вспыхнувшего в 1282 г. в Сицилии. "В 1282 году, — говорит летописец, — когда сицилийцы убедились, что у них не осталось никакого спасительного средства, без чьего-либо совета, охваченные отчаянием…. подняли мятеж против господства короля Карла"[215].

Восстание началось 31 марта в Палермо (жители которого были недовольны также перенесением столицы королевства из Палермо в Неаполь). Толчком к выступлению послужили оскорбления, нанесенные французскими солдатами местным женщинам, собравшимся со своими семьями у церкви Сан-Спирито (в окрестностях города), чтобы отпраздновать пасху. В одной из хроник говорится "Люди Палермо кричали: Смерть французам!": И убили они всех французов, которые были жестокими людьми и совершили много подлостей"[216]. Позднее возникла легенда о том, что восстание носило организованный характер и началось по звону колокола к вечерне; поэтому оно получило название "Сицилийская вечерня".

Движение перекинулось в другие города и сельские местности и вскоре охватило весь остров. Было убито от трех до четырех тыс. французов. Карл высадился в Сицилии и осадил Мессину. Героически сопротивлявшиеся мессинцы вновь и вновь отражали его атаки. По инициативе знати (во главе с Джованни да Прочида), захватившей руководство движением, собравшийся в Палермо сицилийский парламент предложил корону арагонскому королю Педро III — мужу дочери Манфреда. Педро давно находился в тайных сношениях с магнатами острова, при его дворе жил до начала восстания бежавший из Силицийского королевства Джованни да Прочида.

Прибыв в Сицилию, Педро (в Сицилии — Пьетро I) овладел всем островом. Карлу пришлось снять осаду Мессины и вернуться в Южную Италию. Началась длительная "Война Сицилийской вечерни". Военные действия развертывались на Юге Италии и на море. Сильный арагонский флот под командованием Роджеро де Лауриа неоднократно наносил поражения кораблям Карла. Папа объявил крестовый поход против Сицилии.

Война продолжалась и при сыне Карла I — Карле II (1285–1309) и шла по-прежнему неудачно для анжуйцев. По миру в Кальтабелотте, подписанному в 1302 г., Карлу II пришлось признать отпадение Сицилии, где утвердилась Арагонская династия. За анжуйскими королями остался лишь Юг Италии — Неаполитанское королевство.

Специфические черты становления феодализма в IX–XIII вв. Основные тенденции дальнейшего развития

Южная Италия являлась одним из самых романизированных районов Европы. От античной эпохи на Юге сохранились города, хотя и захиревшие, римская форма полной частной собственности (сосуществовавшая с привнесенной лангобардами ограниченной аллодиальной собственностью), элементы товарного хозяйства, римское право. Получившая столь широкое распространение мелкая собственность римского и лангобардского типов послужила материалом для последующего роста феодального землевладения (которое одновременно укреплялось за счет перестройки античных крупных хозяйств, в первую очередь церковных, на феодальной основе). Методы поглощения крестьянской собственности крупным землевладением были здесь своеобразными. В условиях сравнительно развитых товарно-денежных отношений главным путем феодального подчинения крестьян стала продажа ими своих наделов. Затем разорившиеся крестьяне селились на землях церковных и светских вотчинников, зачастую в другой местности, в качестве арендаторов, госпитов, коммендировавшихся людей. Немалое значение в обезземелении крестьян имело ростовщичество.

В результате столь частых на Юге Италии опустошений, грабительских набегов, войн, неоднократного завоевания страны чужеземными феодалами население было редким. Низкая плотность населения обусловила недостаток рабочих рук в вотчине. Часть земель пустовала. Все это замедляло развитие агрикультуры, что в свою очередь тормозило дальнейший рост населения. В византийско-лангобардский период феодалам, стремившимся пустить в обработку весь комплекс земель вотчины, нередко приходилось соглашаться на относительно привилегированные условия поселения на своей территории пришлых крестьян. Особое место занимала в X–XI вв. аренда, которая в данной обстановке способствовала медленному втягиванию крестьян в зависимость.

В XII–XIII вв. процесс становления феодализма ускорился. По-прежнему, хотя и менее остро, ощущалась нехватка рабочей силы; в эти столетия она побуждала феодалов предпринимать меры, имевшие своей целью прикрепление крестьян к земле. Многочисленные мелкие и средние феодалы не обладали такими средствами внеэкономического принуждения, как магнаты. Поэтому они нуждались в содействии сложившегося в XII в. централизованного государства и в свою очередь поддерживали его (союз их облегчался тем, что часть рыцарей являлась непосредственными вассалами короля). Пожалуй, нигде в Европе государство не сыграло такой активной роли в прикреплении крестьян к земле, как в Сицилийском королевстве, где оно издавало соответствующие законы и даже оказывало помощь в возвращении беглых крепостных.

Следовательно, в Южной Италии введение крепостного права имело важное значение для феодалов (особенно для мелких) не столько потому, что оно создавало условия для увеличения эксплуатации держателей, как это было, например, в Англии, сколько главным образом в силу необходимости удержать крестьян на территории вотчины. Барщина имела небольшие размеры, и крепостное право не являлось следствием развития барщинного хозяйства.

Придавало своеобразие процессу феодализации и наличие в Южной Италии сильных крестьянских общин, выросших из Лангобардских или образовавшихся заново. Усилению общины содействовало то обстоятельство, что многие крестьяне жили в крепостях. Община сдерживала феодальную эксплуатацию и во многих местностях добилась заключения письменных договоров. Классовая борьба была настолько напряженной, что мы вправе говорить о крестьянском сопротивлении как об одном из факторов, тормозивших в Южной Италии становление феодального способа производства.

Значительного развития достигла на Юге Италии внешняя торговля, которая почти целиком свелась к вывозу местных сельскохозяйственных продуктов. Торговые связи между отдельными районами страны были слабыми. Города не принимали участия во внутренней торговле, а следовательно, безразлично относились к централизации государства; королевская власть не учитывала интересов городов. В Сицилийском государстве не сложилось того союза городов с королевской властью, который явился фундаментом развития и усиления феодального государства в Англии и Франции.

Торговля стимулировала социально-экономические процессы, которые протекали в то время в Южной Италии. Сбыт земледельческой продукции в другие страны сулил большие выгоды. Поэтому феодалы были заинтересованы в расширении объема получаемой с крестьян ренты продуктами. В X–XI вв. это толкало вотчинников на интенсивное применение труда либелляриев, госпитов и пр., а в следующую эпоху побуждало феодалов добиваться закрепощения крестьян, которое стало возможным в новых условиях. Связь вотчинников с рынком являлась, таким образом, одним из факторов феодализации, обусловив в то же время, наряду с другими моментами, своеобразие ее путей и методов.

Увеличение в XIII в. объема сеньориальной ренты, а главное — значительное повышение налогов при Фридрихе II и в еще большей мере при первых представителях Анжуйской династии истощили страну. Все более углублялся разрыв в экономическом развитии между Севером и Югом, усиливалось отставание Южной Италии. Лишь к концу XIII столетия завершилось складывание феодального способа производства. Но едва только закончилось его формирование, прогрессивные возможности феодального строя оказались исчерпанными вследствие подрыва экономики страны вообще, крестьянского хозяйства в частности. Таков был итог развития Южной Италии к концу XIII столетия — времени возвышения городских коммун Северной и Центральной Италии, расцвета их торговли и ремесла.

История Южной Италии XIV–XV вв. — это история неуклонного экономического и политического упадка и консервации феодальных отношений. Длительная "Война Сицилийской вечерни" и последующие войны за остров, борьба анжуйцев, стремившихся играть ведущую роль на всем Апеннинском полуострове, с гибеллинами Северной и Центральной Италии были весьма разорительны для Неаполитанского королевства. Государям приходилось прибегать ко все новым и новым займам у флорентийских, венецианских, сиенских и генуэзских банковско-купеческих домов. Эти купцы и банкиры прочно обосновались во всех крупнейших портовых городах Юга и постепенно заняли господствующее положение в экономике страны. Они не гнушались никакими делами, сулившими прибыль: вывозили зерно, оливковое масло и другие сельскохозяйственные продукты, доставляли сукна, оружие, восточные предметы роскоши, занимались ростовщическими операциями. Не имея возможности расплатиться с долгами, анжуйские государи раздавали взамен кредиторам феоды, а следовательно, и связанные с ними феодальные права, предоставляли им сбор налогов, чеканку монеты, принадлежавшую государству соляную монополию, право добычи руды. Некоторые из заимодавцев получали административные должности, иногда высокие, и были советниками при короле, используя новые возможности для расширения предпринимательской деятельности. Главную роль среди купцов и банкиров играли флорентийцы, а начиная с 40-х годов XIV в., после банкротства некоторых крупных флорентийских компаний (Барди, Перуцци и др.), их место заняли венецианцы. Ярким, хотя отнюдь не обычным, примером возвышения флорентийского банкира может послужить история представителя богатой флорентийской семьи Аччаюоли — Никколо. Этот незаурядный дипломат и политик был с середины XIV в. великим сенешалом королевства и полностью подчинил своему влиянию Джованну I (см. о ней ниже). Никколо Аччаюоли вел войны и устраивал браки королевы, управлял Болоньей и Романьей, являлся одним из крупнейших феодалов Южной Италии.

Северо — и среднеитальянские купцы и банкиры окончательно оттеснили местных, которые уже в предыдущую эпоху начали терять свои позиции в экономике, от хозяйственной деятельности. В руках южноитальянских торговцев остался преимущественно мелкий локальный товарообмен.

В то время как в Центральной Италии зарождались капиталистические отношения, на Юге производство вообще не получило развития. Почти все сырье — шерсть, шелк-сырец и хлопок — ввозилось; ремесленными изделиями снабжали Южную Италию другие страны. Даже в самом крупном городе — Неаполе — вырабатывались лишь в незначительном объеме шелковые и льняные ткани и предметы роскоши. В XIV в. на Юге образовались ремесленные цехи (ранее запрещенные государственной властью), но вследствие слабости ремесла они не могли приобрести сколько-либо большого значения. Города, утратившие в XII–XIII вв. вольности, в анжуйскую эпоху несколько расширили свои административные и хозяйственные функции: выборные органы управления ведали раскладкой общей суммы налога, падающей на город, ремонтом стен и прочими второстепенными вопросами. Южноитальянские города, за исключением столицы королевства — Неаполя, захирели.

Жестоким притеснениям подвергались крестьяне. Обширные владения баронов и церкви обрабатывались лично зависимыми крестьянами. Сеньоры требовали с них оброки, обременительную барщину (ранее имевшую небольшие размеры), произвольные платежи; вотчинные агенты пользовались правом постоя в крестьянских домах. Феодалы устраивали по своему усмотрению браки дочерей крестьян и бросали зависимых людей в тюрьму, если те сопротивлялись воле сеньора. Представление о бесчинствах крупных феодалов дает текст судебного решения, составленного в 1294 г. В нем говорится о творимых бароном Одо де Солиако "страшных притеснениях, бесчеловечных жестокостях и опустошениях" Кастеллането и других земель его феода (Апулия). Одо, как рассказывается далее, виновен в бесчисленных вымогательствах у крестьян. Он бросал их в тюрьму и держал до тех пор, пока не исторгал все, что они имели, заставлял нести большую барщину, забирал у крестьян "лошадей, мулов, мельницы, волов, ячмень и другое их имущество по своему произволу, ничего не заплатив им" и довел крестьян до "крайней нужды"[217].

Подчас бароны собирали разбойничьи шайки. Недаром Никколо Аччаюоли называл феоды баронов разбойничьими притонами. Во второй половине XIV в. в районе Терамо (Абруццы) в результате грабежей шаек, состоявших из магнатов и их приспешников, были полностью уничтожены деревни Тревико, Флюмери и Аккадия. Разорение беззащитных крестьян довершали почти непрерывные феодальные смуты, а с XV в. также хищные кондотьеры со своими наемными отрядами. Часть пахотных земель Юга заросла лесами или превратилась в пастбища. За одно лишь столетие, с 1343 г. по 1442 г., население страны уменьшилось вдвое — с 3400 тыс. чел. до 1700 тыс. чел. Глубокая нищета крестьян препятствовала подъему агрикультуры. И все же даже в эти столетия Юг Италии (главным образом Апулия) продолжал, наряду с Сицилией, снабжать зерном города Северной Италии, что являлось следствием не более высокого уровня сельского хозяйства Неаполитанского королевства, а малой емкости внутреннего рынка из-за немногочисленности горожан и крайней бедности населения.

Упадок экономики страны и отказ королевской власти от союза с городами предопределили слабость государства. Серьезное политическое влияние и экономическое могущество приобрела церковь, земельные владения которой все более росли. От нее не отставали бароны, ставившие единственной целью расширить свои вольности и превратиться в мелких государей — "корольков", не зависимых от центральной власти. Уже в конце царствования Карла I, в 1283 г., они вновь обрели отнятые у них в предшествовавший период права без санкции короля вступать в брак и наследовать феоды как по мужской, так и по женской линии. Отныне крупные феодалы были подсудны только суду пэров — равных. Бароны могли отказаться нести службу королю за пределами королевства, а их собственные вассалы вообще освобождались от непосредственной службы государю. В начале XV в. магнаты получили важное право суда не только по гражданским, но и по уголовным делам. Несколько позднее узаконилось неограниченное право сеньоров пытать обвиняемых. Южная Италия покрылась замками — оплотом независимости феодалов. Прогрессирующее усиление баронов и ослабление королевской власти — две стороны одного процесса — распада централизованного государства, созданного норманнами и Фридрихом II.

Успехи во внешней политике Роберта (1309–1343), главы гвельфов всей Италии и некоторое время — сеньора Флоренции, Рима и Генуи, являли собой разительный контраст по сравнению с его положением в Неаполитанском королевстве. Во время царствования его внучки, слабой и развратной Джованны I (1343–1382), возобновилась борьба за Сицилию. Венгерский король Лайош, или Людовик I, мстивший за убийство своего брата Андрея, мужа Джованны, организовал два похода в Южную Италию; в стране начались новые династические распри. Все это создало благоприятную обстановку для разгула феодальной вольницы, мятежей баронов против королевы. В раздираемое смутами государство вторгся герцог Дураццо Карл, представитель другой ветви Анжуйской династии. Вступив в Неаполь и бросив Джованну в тюрьму, где ее вскоре задушили, он занял престол под именем Карла III. Четыре года спустя он погиб в борьбе за корону Венгрии. Лишь сыну Карла Владиславу (1386–1414) удалось добиться некоторого упрочения королевской власти. Владислав не обладал достаточными денежными средствами и войсками и добивался успеха, действуя то силой и хитростью, то щедрыми пожалованиями феодов и иммунитетных прав. Он поодиночке расправился с некоторыми могущественными противниками из знатных семейств Руффо и Сансеверино. Не сумев взять осажденный им Таранто, король решил приобрести город путем брака с вдовой князя Тарантского Марией д’Энгиен.

Добившись важных военных успехов в Средней Италии, Владислав неожиданно умер в возрасте 39 лет, и в царствование его сестры Джованны II (1414–1435) наглядно обнаружилась глубокая внутренняя слабость королевства. В это время феодальная анархия достигла апогея. В поисках выхода бездетная Джованна сначала усыновила и признала своим наследником короля Арагона и Сицилии Альфонса V, но затем чрезмерное, по ее мнению, усиление Альфонса побудило Джованну порвать с ним и объявить наследником другого претендента на престол — Людовика III Анжуйского. Разгорелась ожесточенная борьба феодальных клик, в которой принимали активное участие кондотьеры. Крайнее разорение страны облегчило победу Альфонса V над новым наследником Джованны Ренэ Анжуйским (младшим братом Людовика). В 1442 г. Альфонс занял Неаполь и короновался под именем Альфонса I, объединив Арагон, Сицилию и Южную Италию, основав и в Неаполитанском королевстве Арагонскую династию. Так Юг Италии впервые оказался под испанским владычеством.

Альфонс, стремясь укрепить собственное положение, одновременно опирался на две группы феодалов. С одной стороны, он продолжал традиционную политику своих предшественников, давая новые пожалования местным баронам, с другой стороны — привлек в Южную Италию многих представителей испанской знати, которые получали земли и высокие должности в государственном аппарате. В Неаполитанское королевство начали проникать испанские торговцы и ремесленники, пользовавшиеся покровительством короны. Альфонс упорядочил фискальную систему, но еще более увеличил налоги, падавшие на народные массы. Таким образом, хотя усобицы и бушевали с меньшей силой, правление Альфонса I не улучшило состояния Южной Италии. Его внебрачному сыну Ферранте (Фердинандо, 1458–1494), унаследовавшему только Южную Италию, с трудом удалось справиться с грозным мятежом баронов, которых поддерживала часть итальянских государств. Сразу же после его смерти слабое и отсталое Неаполитанское королевство, сохранившее в неизменном виде феодальные отношения, стало объектом борьбы между Францией и Испанией. Наступила эпоха Итальянских войн.