История Италии. Том II

Экономическое развитие Италии в начале XX в. и особенности итальянского империализма ^{К. Ф. Мизиано}

Вступлением Италии в XX в. открывается новый этап в ее историческом развитии. Подготовленный предшествующими десятилетиями, он совпал во времени с началом новой эпохи всемирной истории — эпохи империализма.

Перерастание капитализма в монополистическую его фазу, разгоревшееся соперничество великих держав, добивавшихся окончательного раздела и передела мира, резкое обострение классовых противоречий в отдельных странах и небывалый еще накал борьбы между трудом и капиталом — таков был международный климат, в котором в Италии созревали экономические и политические процессы, вызывавшие необходимость крутого поворота в общественной жизни.

Запоздало, с трудом преодолевая препятствия, продолжая страдать «не только от развития капиталистического производства, но и от недостатка его развития»[473], следовала Италия за опередившими ее более сильными державами. Неравномерно, в своеобразной форме, обусловленной социально-экономическими особенностями развития страны, протекал процесс перерастания итальянского капитализма в империализм. В отличие от высокоразвитых капиталистических стран, Италия была страной сравнительно отсталой, обремененной феодальными пережитками, почти лишенной естественных ресурсов, страной, трудящееся население которой в большинстве своем влачило нищенское существование. Своеобразная особенность экономической и социальной структуры Италии заключалась также в резкой диспропорции в уровне развития отдельных частей страны; индустриальный Север и отсталый аграрный Юг составляли как бы две различные, обособленные страны, «две Италии», как говорили в те годы.

Отсюда прерывистый, скачкообразный ход развития, отмеченный то быстрым нарастанием, то замедлением и даже резким спадом хозяйственной деятельности. Так, выйдя в самом конце XIX в. из экономического тупика 1887–1896 гг., Италия пережила затем период беспрецедентного экономического подъема, продолжавшийся — не без остановок и срывов — до 1907–1908 гг., когда экономический кризис принял в этой стране весьма острый и затяжной характер. Последствия его сказывались до самого конца мировой войны, ускорив процесс концентрации промышленности и капиталов, еще более усилив роль банков в народном хозяйстве, тем самым содействуя образованию финансового капитала.

Итальянский капитализм, для форсированного развития которого лишь с объединением страны в 1860–1870 гг. создались необходимые предпосылки, уже к концу века стал перерастать в капитализм монополистический. Это обстоятельство наложило свой отпечаток на формы и методы осуществления индустриализации страны; крупная промышленность современного типа складывалась в Италии (в отличие от английской или французской) не в период домонополистического капитализма, а преимущественно под эгидой финансового капитала[474].

Отличительной особенностью развития Италии являлись и хронологические рамки, в которых развернулся процесс перерастания итальянского капитализма в империализм. Начавшись на стыке старого и нового веков, этот процесс далеко еще не завершился к началу первой мировой войны. Однако сдвинутый во времени, он происходил в более сжатые сроки, нежели в передовых европейских странах. Сравнительно быстрые темпы развития итальянского монополистического капитала обусловливались факторами внутреннего и внешнего порядка. Таковыми являлись прежде всего: жестокая эксплуатация труда (так, заработная плата итальянских рабочих была одной из самых низких в Европе); наряду с капиталистическими по-прежнему применялись и полуфеодальные методы ограбления масс; значительную роль играло проникновение в страну иностранных капиталов, преимущественно германских, что ускоряло появление на итальянской почве присущих более развитым странам форм и методов организации производства. Подобного рода «модернизация» экономики подстегивалась ожесточенной конкуренцией, с которой итальянским предпринимателям приходилось сталкиваться на мировых рынках, а также нараставшими экспансионистскими устремлениями наиболее агрессивных сил итальянского капитализма. Наконец, решающее значение для развития этих процессов имело возраставшее вмешательство государства в экономическую жизнь страны — вмешательство, которое все более явно диктовалось интересами заправил крупных предприятий и верфей, акционерных обществ и банков, т. е. капиталистических групп более современной формации, которые уже успели сложиться к началу XX в. и являлись носителями созвучных новой эпохе экономических тенденций, политических воззрений и психологии.

Преимущественно в угоду этим классовым силам все решительнее проводилась экономическая политика ускоренной индустриализации, предусматривавшая таможенный протекционизм, щедрые субсидии и прибыльные заказы определенным отраслям промышленности — таковыми были в начале века металлургия и судостроение, хлопчатобумажное и сахарное производство. Интересы этих новых капиталистических групп накладывали чем дальше, тем больший отпечаток на внутриполитический курс страны, усиливая в нем антидемократические тенденции, а также на внешнюю политику, которая под флагом завоевания Италией «подобающего ей места» в концерте великих держав приобретала все более агрессивный экспансионистский характер.

На этой почве стали складываться политико-идеологические воззрения, которые при всей их первоначальной хаотичности все же явно предназначены были служить антитезисом сначала социалистическим и демократическим, а впоследствии и либеральным концепциям. Зарождалась националистическая идеология, которой суждено было получить бурное развитие в канун мировой войны. И хотя проповедниками ее были в те первые годы пестрые по своему составу кадры интеллигенции, чаще всего не осознававшие выполнявшуюся ими роль, на деле они готовили итальянскому империализму острое идейное оружие[475].

Однако в первые годы нового столетия финансовый капитал только формировался, и эти тенденции не проявлялись еще отчетливо.

Впрочем, они ни тогда, ни позже не могли проявляться прямолинейно, в «чистом виде». Постепенно набирая силу, националистические тенденции переплетались с устремлениями традиционно-реакционных или консервативных сил (крупных помещиков, преимущественно юга Италии, дворцовой аристократии, ростовщическо-торговой буржуазии старого склада), упрямо отстаивавших отжившие методы управления как в хозяйственной, так и в политической жизни. Но в начале века преобладали иные тенденции, порождавшиеся в конечном счете потребностями экономического развития страны.

Преодолеть препятствия на пути осуществления объективно назревших преобразований, основным элементом которых было быстрое наращивание промышленного потенциала, представлялось нелегкой задачей для аграрной страны с узким внутренним рынком, для страны, сотрясавшейся острыми социальными и политическими конфликтами. Экономический подъем был неотделим от обеспечения на фронте борьбы между трудом и капиталом хотя бы относительного «социального мира», равно как и от достижения политической разрядки в общественной жизни. Объективные потребности прогресса находили таким образом политическое выражение в тенденциях буржуазно-либерального реформаторства, встречавших сочувственный отклик в разнородных общественных слоях. «Нормальное капиталистическое общество, — отмечал В. И. Ленин, — не может успешно развиваться без упроченного представительского строя, без известных политических прав населения…»[476].

На протяжении всего последнего десятилетия XIX в. неослабевавшая, напряженная классовая и политическая борьба охватывала все сферы общественной жизни. В центре этой борьбы стояли основные вопросы социально-экономического и политического развития страны; решающим, однако, был вопрос о формах и методах управления итальянским государством.

Против реакционного авторитарного режима, потерпевшего крушение в конце XIX в., объединился широкий фронт социальных сил (от трудящихся масс до определенных слоев крупной буржуазии), в котором активную роль играл молодой рабочий класс. Изменения в расстановке и соотношении сил происходили не только на политической арене, где сталкивались различные классы и партии, но и в «верхах», внутри правящего «аграрно-индустриального блока», в котором удельный вес и влияние промышленной и банковской буржуазии постепенно возрастали. Политическая демаркационная линия и здесь, в правящих сферах, определялась отношением к системе и методам управления страной. Реакционные силы упорнее противились политике либеральных реформ, предполагавшей, в частности, расширение политических свобод. В то же время наиболее гибкие, динамичные капиталистические группы постепенно начинали понимать неотвратимость перехода к новой либеральной системе управления, к чему призывали их наиболее дальновидные буржуазные политические деятели и идеологи. Делать такой выбор их побуждала наряду с причинами объективно-экономического порядка (о которых речь шла выше) сама логика классовой борьбы. С одной стороны, чтобы добиться ведущей роли в правящем блоке, надо было оттеснить от власти силы «старого режима», представленные главным образом южными землевладельцами; следовательно, надо было противопоставить обанкротившейся реакционной системе иной политический курс. С другой стороны — в этом заключалась главная задача, — необходимо было предотвратить новые взрывы возмущения масс, перед которыми насилие оказалось бессильным.

Отсюда потребность в политических переменах, в новой тактике, позволяющей укрепить основы господствующего строя путем подчинения масс гегемонии буржуазии, для чего, противопоставляя реформу революции, необходимо было расколоть, парализовать социалистическое движение.

В столь сложном, противоречивом ходе исторического развития заключается причина того, что вплоть до кануна первой мировой войны перерастание капитализма в империализм в Италии совпало с утверждением в государственно-политической жизни страны либерального курса, связанного с именем Джованни Джолитти, политического курса, которому в идеологической области больше всего соответствовали философские и исторические концепции Бенедетто Кроче[477]. В то же время не случайно, что именно в период так называемой либеральной эры развернулись все те процессы, в том числе и небывалый еще промышленный подъем, в результате которых и сложилась Италия империалистическая.

Истоки нового этапа в историческом развитии Италии восходят, как уже отмечалось, к последним, переломным годам XIX в. К этому времени относится и возобновление приостановленного было кризисом 1887–1896 гг. экономического прогресса. Кривая промышленного производства поначалу медленно, а затем все стремительнее пошла вверх. Индекс промышленной продукции, принятый для 1900 г. за 100, повысился к 1907 г. до 152, а к 1913 г. до 184[478].

При этом происходило дальнейшее развитие и перевооружение таких традиционных отраслей промышленности, как текстильная, в которой резко возрос удельный вес хлопчатобумажного производства, пользовавшегося особым покровительством государства; за 1900 — 1913 гг. производство хлопчатобумажной пряжи увеличилось

с 118 602 тонн до 175 570 тонн[479]. Подъемом были охвачены также ключевые отрасли современной крупной индустрии: металлургия, электроэнергетика, химическая промышленность, отдельные отрасли машиностроения, находившиеся до этого либо в начальной стадии развития, либо еще не существовавшие вовсе[480]. Важным компонентом и условием экономического подъема был процесс концентрации производства, развернувшийся ускоренными темпами, с учетом опыта, накопленного в передовых странах. На почве его складывались первые итальянские монополистические организации. Не в малой степени этому содействовало многократно возросшее участие банков в развитии промышленности. Основанные при участии германского капитала Итальянский Коммерческий банк (1894 г.) и Кредитный банк (1895 г.), а также созданный еще в 1880 г. Римский банк стояли у колыбели итальянской крупной индустрии. Перенося на итальянскую почву германский опыт, банковский капитал прививал итальянской промышленности организационные и технические формы, свойственные индустрии более развитых капиталистических стран (тем более, что иностранный капитал играл и в этот период немалую роль в итальянской экономике). В различной форме и степени сказывалось влияние германского капитала, занявшего в общем значительные позиции в административных советах банков, страховых обществ, во внешней торговле и в развитии новых отраслей промышленности.

Промышленный подъем и начавшееся образование монополий стимулировались весьма активным вмешательством государства в сферу экономической деятельности. Диктат банков, с одной стороны, протекционистская политика государства, с другой, предопределяли преимущественное развитие одних отраслей в ущерб другим, да и особенности экономического развития Италии в целом.

Одной из первых отраслей, в которой новые тенденции сказались вполне отчетливо, было сахарное производство, пользовавшееся преимуществами высоких протекционистских тарифов. С 1900 по 1913 г. производство сахара увеличилось в 5 раз (с 60 тыс. до 300 тыс. тонн)[481]. Влиятельные акционерные компании, объединенные в 1904 г. в сахарный трест, завладели монопольным положением в производстве и сбыте продукции, навязав потребителю грабительские цены.

Процесс сращивания банковского и промышленного капиталов развернулся наиболее быстрыми темпами в металлургии и машиностроении. Металлургия ограждалась таможенными барьерами, поощрялась разного рода льготами. Коммерческий банк принял решающее участие в создании в 1902 г. крупного объединения, включавшего в частности металлургические группы Терни, Раджио и судостроительные группы Одеро и Орландо. Этому объединению была предоставлена государством почти безвозмездно концессия на разработку рудных залежей на острове Эльба. В 1905 г. в результате слияния его с соперничавшими с ним группами образовался консорциум Ильва. Впоследствии в руках крупнейших объединений был сосредоточен контроль над всем производством чугуна и 58 % производства стали[482].

Огромную роль сыграл банковский капитал и при создании энергетической базы итальянской промышленности. Под эгидой крупных акционерных обществ (Эдисон, Брешьяна, генуэзские электропредприятия и др.) развитие энергетической промышленности приняло большой размах, в том числе производство «белого угля», возбудившее поначалу столько радужных надежд[483]. И хотя эти надежды оправдались далеко не полностью, тем не менее наличие— пусть ограниченной — энергетической базы не могло не содействовать индустриальному прогрессу.

Наряду с прочими факторами оно сказалось, в частности, на развитии химической промышленности, отдельные отрасли которой добились в десятилетие, предшествовавшее мировой войне, значительных успехов; так, например, развернулось резиновое производство (в котором главенствовало акционерное общество Пирелли), производство химических удобрений и электрохимическая индустрия, находившаяся в основном под контролем Коммерческого и Кредитного банков.

Более медленными темпами развивалось машиностроение, которое в то время было представлено главным образом судостроением, производством железнодорожного оборудования, производством вооружения — последнее поощрялось государственными субсидиями и заказами. Но и в этой области стали возникать крупные объединения отчасти под воздействием банков (как в случае с Терни, контролировавшимся все тем же Коммерческим банком), отчасти благодаря инициативе акционерного капитала, как, например, объединения Бреда, Ансальдо и др.

Исключительным оказался путь развития автомобильной промышленности. Едва возникнув в самом конце XIX в., автомобильные компании стали стремительно расширять производство. Автомобильная «лихорадка» охватила деловой мир, буржуазное «высшее общество», туринскую знать. В автомобильных гонках, о которых, захлебываясь, сообщала печать, принимал участие даже отпрыск королевского дома, герцог Абруццский. «Всего за несколько дней, — сообщала 10 ноября 1901 г. газета «Стампа», — почти все носители княжеского титула стали владельцами машин, приобретенных у фирмы Фиат». К 1907 г. насчитывалось уже 70 автомобильных фирм с капиталом в 90 млн. лир. Итальянские машины успешно конкурировали с зарубежными автомобилями — Рено, Мерседес и др.[484]; в автомобильной промышленности Италии спустя два года ведущую роль стали играть четыре фирмы — Фиат, Итала, Спа, Ланча.

В экономике страны произошли, следовательно, существенные сдвиги, значение которых не следует, однако, переоценивать, ибо крупная индустрия современного типа, несмотря на возросший ее удельный вес, еще только создавалась. Даже в 1911–1915 гг. отрасли тяжелой промышленности производили не более 30,6 % всей промышленной продукции[485].

Большая доля промышленной продукции (59,2 %) падала на текстильную, пищевую, табачную промышленность, т. е. на отрасли, которые отличались преимущественно слабой концентрацией производства и резко отставали от технического и организационного уровня высокоразвитой индустрии.

Громадное число предприятий на деле походило скорее всего на мастерские ремесленного типа[486].

В целом же Италия оставалась страной аграрной: свыше половины населения ее занималось сельским хозяйством. Более того, отсталое, отягощенное феодальными пережитками сельское хозяйство во многом определяло состояние национальной экономики. Сохранение крупного помещичьего землевладения и полуфеодальных методов эксплуатации труда, типичное для Италии, порождало острое безземелие крестьянства. В первое десятилетие века из общего числа в 10 млн. крестьян 4,4 млн. составляли батраки, 3,2 млн. — арендаторы и испольщики и лишь 1,8 млн. — крестьяне-собственники[487].

Сельское хозяйство в большей части страны находилось в состоянии застоя. Лишь в некоторых районах, главным образом Северной Италии, укрепились крупно-капиталистические предприятия, производившие, правда, значительную часть валовой продукции и представлявшие собой, как отмечает Э. Серени, «жизненный центр сельскохозяйственного производства»[488]. Но даже эти крупные предприятия, не говоря уже о прозябавших крестьянских хозяйствах Юга, страдали от политики промышленного протекционизма, лишавшей их зарубежных рынков сбыта и вынуждавшей их в то же время приобретать изделия промышленности по искусственно взвинченным, непомерно высоким ценам. Что же касается оградительных тарифов, какими поощрялось производство зерновых культур и сахарной свеклы, то на деле они лишь ограждали интересы крупных землевладельцев, а также заправил сахарной монополии. Сохранение отживших производственных отношений в земледелии, в особенности в южных районах страны, откуда выкачивалась своего рода «колониальная дань», была оборотной стороной процесса индустриализации, охватившего почти исключительно Север. Таким образом, неравномерность экономического развития Италии, усиливавшаяся в первое десятилетие нового века, обострила возникшие ранее контрасты и противоречия: еще резче проявилась диспропорция в развитии промышленности, с одной стороны, сельского хозяйства, с другой, еще глубже обозначился разрыв в уровне развития Севера и Юга страны. «Южный вопрос» стал острейшим вопросом национальной жизни. Так, если к 1911 г. в северных районах страны была сосредоточена подавляющая часть (от 65 до 71 %) крупных предприятий, насчитывавших от 100 до 1000 и более рабочих, то в южных районах, обладавших весьма ограниченным промышленным потенциалом, по-прежнему преобладали ремесленные мастерские. И хотя в этих районах проживало до 40 % всего населения страны, лишь 9,5 % местных жителей было занято в промышленности[489]. Но и основная отрасль хозяйства — земледелие развивалась крайне медленно, а в некоторых районах даже деградировала. Показательно, что производство зерновых, в частности, редко превышало в предвоенные годы 3–5 центнеров с гектара (при отнюдь не высокой средненациональной норме в 10–11 центнеров)[490].

Отсталость южных районов проявлялась во всех областях общественной жизни: население Юга страдало от бездорожья и нехватки жилищ, от вопиющего недостатка больниц и школ. Не случайно процент смертности был здесь наиболее высоким, а число неграмотных составляло, но данным 1911 г., от 54 до 90 % местного населения[491].

Создавшееся положение было в значительной мере результатом «политического выбора» правящих групп, не только практически противившихся осуществлению серьезных мер по «возрождению» Юга, но приносивших эти районы страны в жертву процессу индустриализации Севера, о чем свидетельствовало, в частности, непосильное налоговое бремя, которое ложилось на плечи трудящихся Юга, — бремя налогов, какого не знали сравнительно более богатые районы Севера[492]. Хищнические формы эксплуатации, хроническая безработица, ибо ни отсталое земледелие Юга, ни промышленность Севера не в состоянии были поглотить «избыточную» рабочую силу, — таков был удел крестьянских масс Южной Италии, обреченных на невыносимую нужду.

Эмиграционный поток, еще в конце XIX в. принявший внушительные размеры, достиг теперь еще большего размаха. Это было подлинное бегство гонимых голодом людей, которым родина не могла обеспечить элементарных условий существования. Число эмигрантов, составлявшее в 1900 г. 352 тыс. чел., поднялось в последующий период в среднем до 600 тыс. чел. в год, а в 1913 г. достигло наивысшего предела — 872 тыс. чел. Всего за эти годы покинуло Италию свыше 8 млн. человек, причем 46,7 % составляли жители Юга страны, чаще всего навсегда оставившие родину[493]. Массовую эмиграцию — это типичное для Италии явление — В. И. Ленин связывал со своеобразным характером итальянского империализма[494], прозванного «империализмом бедняков».

Нищета трудового народа, обусловливавшая узость внутреннего рынка, сковывала движение вперед. Это сказывалось, в частности, на ходе и результатах промышленного развития страны. Так, хотя Италия в первые годы нового века по индексу прироста промышленной продукции опережала страны так называемого «старого европейского капитализма», она, однако, по абсолютным показателям все еще сильно отставала от них, а также — причем в еще большей степени — от Германии, сравнительно поздно вступившей на путь индустриализации, но стремительно вырвавшейся вперед. К концу первого десятилетия нового века, точнее — в 1911 г., Италия производила всего 400 тыс. т. чугуна и 900 тыс. т. стали (против 14,7 млн. т. чугуна и 14 млн. т. стали, производившихся Германией, и 11 млн. т. чугуна и 6,5 млн. т. стали — Великобританией)[495]. Но так или иначе в канун мировой войны экономический облик Италии был уже существенно иным, нежели в конце XIX в.

Сдвиги, происшедшие в экономическом развитии страны, повлекли за собой существенные изменения в ее социальной структуре, в расстановке классовых и политических сил. С большей или меньшей ясностью проявились в эти годы основные тенденции и течения, присущие эпохе довоенного империализма: возобладавший до кануна мировой войны буржуазный либерализм и наряду с ним реакционное течение, в фарватере которого усиливалась новая по своему характеру националистическая тенденция, далее — католическое течение и мелкобуржуазный радикализм и, наконец, завоевавшее значительные позиции социалистическое движение, отражавшее растущую силу и боеспособность рабочего класса. Переплетаясь и размежевываясь, временно совпадая в своем развитии ожесточенно сталкиваясь в непримиримой борьбе, эти разнородные политические тенденции и течения в совокупности своей и создавали политическую историю довоенной Италии, отмеченную глубокими противоречиями и острыми, подчас драматическими конфликтами.

Начальный этап «Либеральной эры». Подъем забастовочного движения. Формирование двух течений в Итальянской Социалистической партии ^{К. Ф. Мизиано}

После бурных политических событий лета 1900 г. — поражения реакции на парламентских выборах, убийства короля Умберто I и восшествия на трон Виктора Эммануила III — в стране воцарилась атмосфера напряженного ожидания перемен, которые должны были обеспечить выход из создавшегося сложного и тревожного положения. В центре острой политической борьбы, как и развернувшейся оживленной газетной полемики, стояли кардинальные вопросы дальнейшего общественного развития страны. Не осознав подлинного смысла событий, реакционные круги требовали возврата к «сильной власти», к политике репрессий, направленной против партий «Крайней левой». Однако возврат к прошлому был уже невозможен. Об этом свидетельствовали проекты реформ, выдвигавшиеся наиболее серьезными и авторитетными политическими деятелями как либерального, так и консервативного направления. Знаменательно при этом, что каково бы ни было содержание предлагавшихся проектов, важнейшим их аспектом являлась так называемая «социальная проблема», поставленная на очередь дня ожесточенной борьбой между трудом и капиталом, — иными словами, вопрос о том, какими методами и средствами следует добиваться «социального мира». В сущности же речь шла об определении методов и форм управления страной.

С консервативных позиций на эти «требования времени» откликнулся Сидней Соинино, видный лидер правых либералов. Его программное выступление, опубликованное на страницах журнала «Нуова антолоджиа», сразу же (как и предыдущая его статья[496]) стало предметом острых дебатов и противоречивой общественной реакции.

В отличие от прежней эта статья Соннино отводила особое место реформаторской деятельности правителей, направленной к «возвышению бедных классов». Однако осью предлагаемой им программы были меры, рассчитанные на укрепление основ государственного строя, ибо «великое требование времени» Соннино видел в «организации сильного государства, управляемого сильным правительством». При этом упор делался уже не на прерогативы монарха, а на объединение в единую партию консервативно-либеральных сил, верных монархическому строю, чтобы противопоставить их блоку «народных партий»[497].

Однако призыв Соннино, встреченный с энтузиазмом в консервативном лагере, не был подхвачен теми, на кого он был непосредственно рассчитан. Отражая настроения леволиберальных кругов, Джолитти ответил на «объединительный призыв» Соннино фактическим отказом. Позиция эта не являлась неожиданной. Еще в 1899 г. Джолитти в нашумевшей речи, произнесенной им в Буска, отверг идею создания единого консервативного блока, ссылаясь на существенные разногласия, разделявшие конституционные партии. В сущности позиция Джолитти определялась иной, нежели у Соннино, концепцией политического развития страны. Джолитти исходил из убеждения, что реакционная политика была бы роковой для существующих конституционных учреждений, ибо, указывал он, такая политика «поставила бы эти учреждения на службу ничтожного меньшинства, в в то время как она восстановила бы против них самые живые, неистребимые силы современного общества, т. е. интересы наиболее многочисленных классов и чувства наиболее образованных людей…»[498].

Иными словами, речь шла о более гибкой, либеральной концепции, предполагавшей, что основным методом политического управления страной должно стать не насильственное подавление, а политическое подчинение широких социальных сил и партий гегемонии правящих классов, дабы тем самым расширить и упрочить массовую базу буржуазно-монархического строя. Важнейшим элементом этой концепции было новое, «более современное», как указывалось тогда, отношение к рабочему классу и к утвердившемуся в политической жизни социалистическому движению.

В политическом поединке с Соннино, происшедшем в эти переломные месяцы 1900 г. (как, впрочем, не раз и впоследствии), победителем вышел Джованни Джолитти. Он превосходил своего политического соперника не только решимостью и энергией «человека действия», гибкостью и способностью к тактическому маневрированию, да и к политическим комбинациям, наконец, лучшим знанием сложной механики политической борьбы и бюрократической системы власти. Сила Джолитти заключалась в ту пору главным образом в том, что среди государственных деятелей именно он яснее, реалистичнее и, видимо, глубже других представителей итальянских правящих кругов умел оценивать происшедшие в обществе перемены и — до поры до времени — инстинктивно улавливать динамику общественного развития. Эта способность лишь отчасти объяснялась свойствами его одаренной и сильной индивидуальности.

Джолитти происходил из среды пьемонтского буржуазного чиновничества, не чуждой влияниям умеренного либерализма времен Кавура. Укладом жизни семьи, воспитанием, строгим и вместе с тем в достаточной степени свободным от консервативных предрассудков, наконец, ранним вступлением на путь служебной карьеры (18 лет, завершив юридическое образование, он уже работал в министерстве юстиции) Джолитти был в большей мере, нежели многие другие политические деятели его круга, подготовлен к восприятию тех новых социальных явлений, которые несла с собой бурно развивавшаяся итальянская действительность конца XIX в. К тому же к 1900 г. он успел накопить и известный опыт политической и государственной деятельности, подкрепленный уроками политической истории других стран и примером европейских деятелей его времени, среди которых впоследствии он особо выделял Ллойд Джорджа.

Продолжая традиции пьемонтского либерализма, Джолитти вместе с тем склонен был внести в его концепции и нечто принципиально «новое». Отклонив идею единой консервативной партии, он подверг критике и предложенную Соннино программу реформ. Руководствуясь политическим расчетом, Джолитти преднамеренно нападал на социальный аспект этой программы, дискредитируя ее в глазах консерваторов за содержащиеся будто бы в ней уступки… социализму. В то же время он осуждал программу Соннино за отсутствие в ней мер, предусматривавших облегчение налогового бремени, в чем столь остро нуждались народные массы, «смиренность и долготерпение которых наполняли его (Джолитти. — К. М.) восхищением, а последствия возможного их пробуждения — ужасом»[499].

Опасаясь последствий такого «пробуждения» (причем едва ли не в меньшей степени, чем Соннино), Джолитти иным путем и иными средствами предполагал предотвратить опасности, угрожавшие существующему строю. «…Единственный путь предотвращения угроз, нависших над страной в результате всеобщего неблагополучия, а также происков реакции, — считал он, — это осуществление либеральной программы, ставящей себе целью устранить — в пределах возможного — причины недовольства посредством глубокого и радикального пересмотра как методов управления, так и существующего законодательства»[500].

Позиция Джолитти встречала сочувствие в разнообразных политических кругах, в либеральном лагере и тем более среди сторонников левых партий. Особое значение приобретало то обстоятельство, что в противовес былой позиции социалистов теперь среди них все более широкое распространение получала концепция, допускавшая взаимодействие политической партии рабочего класса с буржуазным правительством «демократического» толка.

Наметившиеся в «верхах» политические сдвиги ускоряли идейную эволюцию в рядах социалистического движения, содействуя развитию реформистской тенденции, которая, едва зародившись, уже успела к этому времени стать в партии преобладающей. Аналогичные процессы происходили и за пределами Италии, причем, как известно, в еще более резкой форме к крупных масштабах. Так, в эти же годы создание во Франции правительства «республиканской концентрации», в которое вошел Мильеран, ознаменовало собой новое, характерное для начала века явление, когда правящие классы пытались противодействовать росту рабочего движения с помощью своеобразного компромисса между либерализмом и реформизмом.

Как и в других странах, реформистская тенденция порождалась в Италии ростом экономической и политической силы буржуазии, чье влияние распространялось и на рабочее движение; ее усиливал хозяйственный подъем, суливший как будто перспективу автоматического улучшения материального положения рабочего класса; в связи с этим возникли представления, будто политическое действие масс, революционная борьба теряли если не свое принципиальное значение, то свою актуальность. В еще большей мере реформизм порождался специфической структурой рабочего класса, ряды которого непрерывно пополнялись мелкобуржуазными элементами и особенно социальным составом самой социалистической партии, в которой мелкобуржуазная интеллигенция играла весьма значительную роль. Успеху реформистской идеологии содействовали и другие причины. Сложившиеся в совместной борьбе против реакции политические связи и союзы с буржуазной демократией, одержанные в этой борьбе победы, а также избирательные успехи самой социалистической партии, рост ее численности — все эти реальные факторы порождали в определенных партийных кругах иллюзорные представления и надежды, сквозь призму которых искаженно воспринимались не только пройденный путь, но и ближайшие политические перспективы. Эти настроения еще усиливались сознанием победы, одержанной над анархизмом, отрицавшим политическую борьбу и роль политической организации. Не удивительно поэтому, что Бернштейн и Мильеран нашли последователей в итальянском социалистическом движении; более того, на идеологию итальянского социализма того времени преимущественное влияние оказали «готовые формулы», выработанные международным ревизионизмом.

«Демократические» иллюзии, увлечение сотрудничеством с буржуазно-либеральным крылом, переоценка значения парламентской деятельности и в противовес этому недооценка революционных форм и методов борьбы — эти основные элементы ревизионизма «справа» (т. е. реформизма) привносились в итальянское социалистическое движение активной пропагандой таких социалистических лидеров, как Турати, Кулишова, Биссолати и других видных деятелей реформистского течения. В революционном опыте предшествовавших десятилетий они видели преимущественно «трагическое поражение безрассудного бунтарстра», которому следовало противопоставить «разумную политику реформ и гибкую тактику союзов». В этих условиях глубокий смысл и значение приобретали для них либеральная программа Джолитти, проявленное им понимание необходимости резкого изменения политического курса.

Правильно указывая на возможность использовать противоречия в лагере господствующих классов, итальянские реформисты, однако, явно переоценивали эту возможность, как и собственную силу воздействия на политику «верхов». Так создавалась идейная основа, исходя из которой они впоследствии пошли на беспринципные компромиссы, уступая буржуазии руководящую роль в заключаемых с нею блоках и соглашениях, а главное, подчиняя перспективе сотрудничества с буржуазией коренные интересы рабочего класса.

Тенденция эта проявилась весьма отчетливо на очередном съезде социалистической партии, состоявшемся в Риме 8–11 сентября 1900 г. Это был первый легальный съезд, собравшийся после долгих лет подполья, преследований и репрессий. Как отмечали его участники, по составу своему он «походил скорее всего на собрание бывших политических узников»[501]. Не случайно поэтому на съезде царила атмосфера подъема и оптимизма, в которой сильнее всего проявлялось стремление к единству, к сглаживанию разногласий, реально существовавших, хотя и не носивших еще острого характера. Правда, на самом съезде — а до него на страницах печати — установки реформистов подвергались критике слева. Так, в предсъездовской дискуссии реформистов упрекали в чрезмерном увлечении «законностью», в пренебрежении к революционным средствам и методам борьбы. Оппоненты (таковым был, в частности, Гаэтано Сальвемини) критиковали реформистов за слепую веру в чудодейственность тактики союзов с левобуржуазными партиями, тактики, которая не сопровождалась требованием «безоговорочной поддержки» этими партиями конкретной программы «неотложных политических и финансовых реформ»[502].

Возражения вызывали и отдельные положения проекта «программы-минимум», опубликованного в «Критика сочиале» и предназначенного для обсуждения съездом. В нем предлагались политические и экономические реформы, направленные к демократизации политической жизни, расширению гражданских прав трудящихся, улучшению их условий труда и существования. Правда, составители проекта уверяли, что он «качественно» отличается от программы буржуазных реформаторов, поскольку предлагавшаяся «программа-минимум» является не самоцелью, а лишь «средством к достижению цели»[503]. Однако конечная цель фактически предавалась забвению, и пролетариат, усыпленный реформистскими иллюзиями, терял свою классовую самостоятельность.

С этих позиций предложенный проект программы подвергся критике и на самом съезде: указывалось, что раздвоение программ ведет к отрыву «программы-минимум» от конечных целей движения, что лишает ее подлинно социалистического характера. Высказывалось также опасение, не приведет ли содержавшееся в проекте программы предложение о национализации отдельных отраслей производства к… «зарождению государственного социализма».

Однако наиболее острую полемику вызвал — как в печати, так и на самом съезде — вопрос об избирательных блоках с левобуржуазными партиями, вопрос, который, как известно, волновал не одних итальянских социалистов: две недели спустя после Римского съезда ИСП он горячо обсуждался на Парижском конгрессе II Интернационала. В Риме, как затем и в Париже, было отклонено требование крайне левых о проведении «строго классовой политики» и «непримиримой» тактики, предусматривавшей отказ от избирательных блоков с буржуазно-демократическими партиями. Точку зрения «непримиримых» отстаивал на съезде Энрико Ферри (ставший впоследствии одним из их лидеров), его поддержали делегаты Пьемонта и отчасти Тосканы. Ферри доказывал, что в обстановке, созданной поражением реакции, тактика блоков уже нецелесообразна, ибо способна «подорвать основы социалистической идеологии». Эта аргументация, носившая на себе отпечаток сектантской узости, была весьма характерна для той реакции, которой левые элементы отвечали на засилие реформизма. Но на Римском съезде она успеха не имела. Большинством голосов (106 против 69 при 2 воздержавшихся) была принята резолюция, предложенная реформистами, согласно которой местным организациям предоставлялась «полная автономия», т. е. свобода действий в деле заключения избирательных союзов с так называемыми родственными, демократическими партиями[504].

Примечательно, однако, что разгоравшиеся на съезде страсти легко угасали. Так, Ферри, неоднократно выступавший с критикой реформистов, в то же время горячо призывал делегатов к сплочению рядов, указывая, что, каковы бы ни были решения съезда, на нем не могло быть «ни побежденных, ни победителей». Артуро Лабриола, в дальнейшем лидер «непримиримых», воздавал хвалу газете «Аванти!» и ее редактору, реформисту Биссолати, фактически отмежевываясь от критики, которой подверглась газета за первоначальную поддержку вступившего в буржуазное правительство французского социалиста Мильерана[505].

Съезд закончился под знаком всеобщего согласия и единства. И хотя внешним единодушием прикрывались первые признаки назревавших уже в партии серьезных идейных разногласий, победа реформистской тенденции представлялась несомненной. Более того, последующий период был «золотой порой» реформизма, окрепшего в условиях либерального поворота в политической жизни страны.

Но знаменательно, что переход к либеральной политике наступил не в результате верхушечных комбинаций и удачного компромисса: его ускорили и в сущности предопределили действия масс. На исходе 1900 г. в Генуе вспыхнула забастовка, оказавшаяся в центре внимания общественного мнения всей страны. Объявленная 6 тысячами рабочих генуэзского порта стачка охватила затем металлургов, судостроителей, рабочих других категорий; всего забастовало 20 тыс. человек[506]. Опустел порт, остановились заводы. Забастовку поддержали широкие слои населения города. Таков был ответ рабочих на роспуск префектом Палаты труда. Генуя единодушно выступила против произвола властей, в защиту права рабочего класса на организацию, в защиту его гражданских прав.

Правительство Саракко, до этого подавлявшее забастовки батраков при помощи войсковых частей, на этот раз отступило. Палата труда была восстановлена. Рабочие одержали полную победу.

Политические последствия генуэзской забастовки не замедлили сказаться, причем в масштабах, какие нелегко было предвидеть. В палате депутатов правительство Саракко подверглось яростным атакам: в то время как консервативные фракции парламента обвиняли правительство в капитуляции перед массами, «Крайняя левая» и леволиберальная фракция Дзанарделли — Джолитти нападали на внутриполитический курс кабинета, протестовали против произвола префектов, требовали политических перемен. Решительную позицию занял Джолитти, чья речь, отражавшая настроения леволиберальной фракции парламента, была по существу программной. Критикуя политическую слепоту реакционеров, опасавшихся объединения рабочих, Джолитти отстаивал правомерность такого рода организаций, которые, как отмечал он, «представляют законные интересы трудящихся…, а при разумном использовании их правительством могли бы стать весьма полезными посредниками между капиталом и трудом»[507]. При этом он поддерживал требование о повышении заработной платы рабочих, ибо, говорил он, «ошибочно полагать, будто низкие ставки содействуют прогрессу промышленности…, во главе промышленного прогресса как раз страны с высокими ставками заработной платы». Бесспорно, учитывая требования слева, Джолитти пользовался — и весьма искусно — орудием социальной демагогии. Однако, как уже отмечалось, он отдавал себе отчет в необходимости стимулировать экономическое, и прежде всего индустриальное, развитие страны. В то же время он понимал и важность той роли, которую рабочие массы играли в жизни страны как решающий фактор экономического прогресса. С этим представлением была связана и его либеральная концепция «рабочего вопроса», содержавшая в сущности консервативную идею: благоразумными уступками, тактическими союзами добиться «сотрудничества труда и капитала» в интересах господствующих классов. В той же речи Джолитти недвусмысленно заявлял: «От нас, главным образом от отношения конституционных партий с народными классами, зависит, станет ли движение этих классов новой консервативной силой или разрушительным ураганом, угрожающим судьбам родины»[508].

Речь Джолитти открывала, таким образом, путь либеральной эволюции, иными словами, выдвигала политическую альтернативу обанкротившейся политики репрессий и осадного положения.

Правительство Саракко не выдержало натиска справа и слева и 7 февраля 1901 г. подало в отставку.

К власти пришло правительство Дзанарделли, в котором главной политической фигурой стал министр внутренних дел Джованни Джолитти.

Министерство Дзанарделли, просуществовавшее с февраля 1901 г. по октябрь 1903 г., положило начало новой, либеральной ориентации итальянских правящих кругов. И хотя вновь сформированное правительство не отличалось сколько-нибудь значительно от предыдущего практической программой или составом (наряду с либералами типа Дзанарделли и Джолитти в него входили и представители правых консервативных кругов), однако с первых же шагов ему оказались свойственны новые существенные черты. Так, правительственная декларация, возвещавшая новый политический курс, более расширительно трактовала «принципы свободы», распространяя их на так называемые низшие сословия: она обещала трудящимся свободу организации и уважение их законных прав. Новым важным моментом было то, что вновь созданное правительство впервые опиралось в парламенте на левые фракции. Большинство в 264 голоса (против 184), поддержавшее министерство Дзанарделли — Джолитти, включало помимо конституционной фракции также депутатов «Крайней левой», в том числе депутатов-социалистов. Таково было новое политическое равновесие, создавшееся в результате взаимодействия разнородных классовых сил.

Новый либеральный курс стал осуществляться сразу же. Как в экономической, так и в социально-политической области он преследовал в конечном счете вполне определенные цели, хотя реализовался в достаточной степени стихийно, эмпирически и не без глубоких подчас противоречий. Его основное назначение заключалось в том, чтобы расчистить путь индустриальному развитию Италии, оздоровить государственные финансы, обеспечить укрепление социальных и политических основ буржуазного государства и, наконец, активизировать внешнюю политику, дабы Италия могла во всеоружии выступить на накаленной конфликтами международной арене.

В десятилетие так называемой либеральной эры, в особенности в 1906–1909 гг., когда полнее утвердилась политическая система Джолитти, в Италии действительно были достигнуты результаты, которые, как уже показывалось выше, существенно изменили ее экономический, а следовательно, и социальный облик. В этих преобразованиях, в особенности в возникновении и росте новых, экономически все более сильных и политически агрессивных капиталистических сил, с одной стороны, в росте рабочего класса, усилении его боевитости и сознательности, с другой, — заключались решающие причины будущего кризиса политики Джолитти, крушения его системы «политического равновесия», важным звеном которой была его концепция об особой роли и функциях государства. Сторонник решительного государственного вмешательства в сферу экономических и социальных отношений, Джолитти утверждал, что именно государству надлежало быть полновластным хозяином в стране, и в случае необходимости оно должно было обуздывать деятельность капиталистических групп, проявлявших чрезмерную автономию, или консервативных земельных собственников, упрямо цеплявшихся за прошлое. Что же касается социально-политической области, то Джолитти объявлял обязанностью государства осуществление «умиротворяющей и подчас даже примиряющей деятельности» в боях между трудом и капиталом, а задачей правительства — быть «беспристрастным покровителем» всех классов общества[509].

Однако, что бы ни думал и ни говорил Джолитти о «надклассовом государстве», о его функции «беспристрастного арбитра» в конфликтах общественной жизни, либеральный министр выражал объективно интересы и волю правящих классов, точнее, наиболее сильных, «современных» капиталистических групп. Верно, что созданная им политическая система опиралась на «подвижное парламентское большинство» (состав которого становился все более консервативным, причем не без участия самого Джолитти), на послушный централизованный аппарат и на «местные» кадры лично преданных ему приверженцев. Вся эта система, включавшая также беззастенчивые методы подкупа и коррупции, позволяла Джолитти крепко держать в своих руках бразды правления (и тогда, когда он был премьер-министром, а также в значительной степени тогда, когда он отходил от власти). Однако не было тайной, что по крайней мере в первое десятилетие либерального правления за влиятельным министром внутренних дел, а затем и всесильным премьером стояли заправилы Коммерческого банка, а также связанные с ним магнаты хлопчатобумажной промышленности, металлургии, судостроения, сахарного треста, от которых во многом и зависел общий политический курс и в особенности направление экономической политики.

Но поначалу пришедшее к власти правительство Дзанарделли — Джолитти заявило о намечавшемся политическом повороте вовсе не изменением экономической ориентации. В деятельности его на первый план выступил социальный аспект «нового курса», осью которого было фактическое признание права рабочего класса на организацию и свободу стачек[510], провозглашение беспристрастности, «нейтралитета» государства и полицейских сил в конфликтах между трудом и капиталом.

Разумеется, не эти новые установки либерального министерства явились причиной того взлета массового движения, которым ознаменовался первый год нового столетия. Невыносимые условия существования, в которых пребывали массы и на пороге нового века, неумолимо толкали их на путь борьбы. Непосильный труд, продолжительность которого колебалась в пределах от 10 часов в металлургии и машиностроении до 16 часов в отраслях, где преобладало мелкое производство, нищенская заработная плата, низкие ставки которой закреплялись наличием громадной резервной армии рабочей силы, наконец произвол хозяев и почти полное отсутствие социального законодательства — таковы тяжкие условия труда, на которые были обречены свыше 2,5 млн. рабочих, занятых в различных отраслях итальянской промышленности. Еще мучительнее была участь сельскохозяйственных пролетариев, находившихся в двойной кабальной зависимости от землевладельцев и арендаторов-посредников: полуголодное существование, изнурительный труд от зари до зари, часто в болотистых, малярийных районах, постоянные, нередко безрезультатные поиски работы и в качестве последнего выхода — эмиграция, мучительный труд на чужбине.

В изменившейся политической обстановке движение трудящихся развернулось с небывалой еще силой. Волна забастовок прокатилась по стране: 1034 забастовки в промышленности и 629 в сельском хозяйстве, в которых участвовало соответственно 189271 и 222 985 чел., а следовательно, в общей сложности 1663 забастовки и 412 256 забастовщиков[511]. Таков был в 1901 г. размах забастовочного движения; он застал имущие классы врасплох, вызвал в их среде глубокую растерянность и страх. Сильное впечатление произвело, в частности, массовое выступление крестьян, вставших на путь организованной борьбы. «Забастовочное движение, издавна укоренившееся в промышленности, — констатировал Джолитти во время бурных парламентских дебатов, — перекинулось теперь на деревню. Именно потому, что речь идет о новом явлении, оно встревожило консервативные классы»[512]. Сотни тысяч крестьян поднялись на борьбу в долине По, в деревнях Ломбардии, в провинциях Мантуя и Кремона, где в 51 общине развернулась всеобщая забастовка, и, наконец, в прежде не тронутых стачками районах Центральной и Южной Италии.

Особенностью движения были его наступательный характер, а также упорство и продолжительность забастовок, подавляющая часть которых завершилась победой бастующих. Увеличение заработной платы, которого добились бастующие, составило в 1901 г. 150 млн. лир. Наконец, хотя большинство стачек (примерно 900 из 1034[513]) явилось результатом стихийного порыва, инициативы «снизу», движение отличалось значительно большей, чем в прежние годы, организованностью, сплоченностью, дисциплиной. Еще сильнее эти тенденции сказались в позднейшие годы

Подъем массового движения выразился в 1901–1902 гг. и в другом: именно в эти годы были заложены основы профсоюзной организации современного типа, какой явились отраслевые федерации. Большинство этих федераций (21 из 25), в том числе и такие крупные, как федерация железнодорожников, текстильщиков и металлургов, возникли в 1900–1903 гг. и насчитывали в общей сложности свыше 200 тыс. членов[514]. Еще значительнее, после выигранной в Генуе битвы, был процесс развития Палат труда: число их возросло с 9 в 1900 г. до 58 в 1901 г. и 71 в 1902 г., когда Палаты труда охватывали уже 284 430 членов[515]. Отражая специфическую черту итальянского рабочего движения, Палаты труда, объединявшие трудящихся данного города или сельской местности независимо от профессии, вопреки декларируемой ими «аполитичности», носили на деле бесспорно политический характер, выступая (как это имело место в Генуе и многократно впоследствии) в защиту не только экономических требований трудящихся, но и политических прав и свобод широких слоев населения.

В 1902 г. на совместном съезде профессиональных федераций и Палат труда был создан Центральный секретариат сопротивления, объединявший 480 тыс. чел.; из них примерно половину составляли крестьяне[516]. Тяга сельских масс к объединению, к организации привела к созданию широкой сети крестьянских лиг, охватившей к началу века всю страну. На основе этих лиг в конце ноября 1901 г. возникла Национальная федерация трудящихся земли, объединявшая 704 лиги с числом членов 152 122 чел.[517].

После первоначального замешательства, вызванного неожиданным размахом движения масс, консервативные силы не замедлили перейти в контрнаступление. То была яростная, ожесточенная реакция всех кругов — придворной знати, крупной буржуазии, земельных собственников (в особенности Юга), которым эта «пробудившаяся новая Италия», выступавшая на авансцену истории, внушала ненависть и страх. Уже в июне 1901 г. в парламенте оппозиция атаковала правительство, и прежде всего министра внутренних дел, настаивая на прекращении «пагубной» политики, якобы толкавшей массы на «безрассудство» забастовок.

Но правительство Дзанарделли в основном выдержало натиск консерваторов. При обсуждении бюджета министерства внутренних дел Джолитти решительно отстаивал либеральный курс, взятый правительством. Подтверждая тезис о «нейтралитете государства» в социальных конфликтах, Джолитти доказывал правомерность забастовок не только как средства стимулирования экономического прогресса, но и как законного средства улучшения условий труда и существования обездоленных масс и, следовательно, достижения «социального мира», столь необходимого для укрепления основ господствующего строя. В значительной мере благодаря занятой Джолитти и поддержанной Дзанарделли позиции правительство получило в палате депутатов большинство в 264 против 184 голосов, закрепив за собой поддержку «Крайней левой», в том числе и социалистической партии.

Однако наступление консервативных сил не прекращалось. Особенно яростным оно было в деревне. Землевладельцы пытались теперь свести на нет завоевания крестьян. Все чаще прибегали они к массовым увольнениям, замене бастующих штрейкбрехерами, которых привозили из отдаленных мест, к урезыванию оплачиваемого рабочего времени, шантажируя бастующих страшной угрозой безработицы.

Но и сопротивление бастующих оставалось в эти трудные месяцы 1902 г. по-прежнему упорным, преисполненным воли к борьбе и победе. Таковым было выступление железнодорожников, которые решили организовать всеобщую забастовку в случае отказа железнодорожных компаний принять их требования о повышении зарплаты, изменении условий труда, обеспечении норм безопасности и др. Ссылаясь на «общественную значимость» транспорта, правительство, вопреки декларациям о «нейтралитете», поспешило вмешаться в разгоравшийся длительный конфликт (февраль — март 1902 г.) и объявить «милитаризацию», т. е. призыв на военную службу, значительной части рабочих и служащих железных дорог. В то же время оно вынуждено было оказать давление на частные компании, побудив их пойти на уступки. При этом, оберегая интересы последних, правительство обязалось покрыть большую часть издержек, связанных с повышением заработной платы, средствами государственной казны[518]. Оно сделало это, как отметил тогда же Джолитти, «в интересах сохранения общественного порядка».

Упорной была и борьба туринского пролетариата: ее начали в феврале 1902 г. рабочие-газовщики, требовавшие улучшения условий труда. Когда же газовые компании заменили бастующих солдатами, а против тысячной демонстрации солидарности была брошена кавалерия, в Турине вспыхнула всеобщая забастовка[519]. В 1902 г. произошли забастовки 6500 металлистов флорентийского завода «Пиньоне» и текстильщиков предприятий в области Комо и в Монце, однако эти стачки, натолкнувшись на ожесточенное сопротивление предпринимателей и подорванные нерешительной позицией профсоюзных лидеров, потерпели поражение.

Еще более сильным ударам подверглось движение сельскохозяйственного пролетариата. Обреченной оказалась длительная и упорная борьба крестьян в районах Полезины и Мантуи, как и в ряде других мест. Земельные собственники не только не пожелали пойти хотя бы на малейший компромисс, но избрали основным объектом наступлений самые крестьянские лиги. Национальная федерация трудящихся земли, насчитывавшая в первые месяцы 1902 г. — 227 791 члена, сохранила в 1903 г. в своих рядах лишь 45 тыс. чел. и лишь в последовавшие за тем годы медленно начала снова набирать силу[520].

В свете происходивших в 1902 г. классовых боев яснее начали определяться и позиция либерального правительства, и классовая ограниченность его буржуазного реформаторства. Правда, еще в марте-апреле 1902 г., в самый разгар борьбы, Джолитти, отвечая в палате и сенате на враждебные интерпелляции правой оппозиции, настаивал на закономерности и законности стачечного движения. Но при этом он проводил четкую грань между дозволенными и противозаконными, по его мнению, выступлениями масс; противозаконными он считал забастовки и выступления, которые посягали на «свободу труда», т. е. препятствовали применению труда штрейкбрехеров[521].

Но как искусно Джолитти ни лавировал, он не мог, естественно, примирить и тем более устранить антагонистические силы и глубокие противоречия итальянской действительности. Тщетно он стремился одолеть их созданием сплоченного правящего блока, опиравшегося на широкую основу, — блока, которому удалось бы «поглотить», вернее — обезоружить, социальные силы и политические течения, представлявшие угрозу осуществлению его «либерального курса» как справа, так, особенно, слева. Стремление это было в значительной мере утопичным. Нереальными были расчеты на сколько-нибудь прочный компромисс между рабочими и предпринимателями (не говоря уже о примирении, а тем более — о «сотрудничестве» классов в сфере производства). Со всей очевидностью это обнаружилось в последующие годы и с особой силой в канун мировой войны. Еще менее реальным было ослабление противоречий, раздиравших итальянскую деревню, поскольку помещичьи классы, как явно показали события 1902 г., яростно сопротивлялись преобразованию земельных отношений и освобождению крестьян от полуфеодальных форм эксплуатации. Этой позиции они, несомненно, придерживались и в дальнейшем. Джолитти же отступил в 1902 г., как, впрочем, отступал и позже, перед непримиримостью земледельческих классов.

Более того, тот же Джолитти, который провозглашал принцип «нейтралитета» и «умиротворяющего посредничества» государства в конфликтах между трудом и капиталом, ни в те первые, ни в последующие годы либерального правления не распространял этот принцип на классовые бои за землю: «бунтующих» крестьян — чаще всего это происходило на Юге страны, не «умиротворяли» с помощью «посредничества» властей, а жестоко усмиряли вооруженной силой[522].

Консервативное отношение либерального правительства, и в частности Джолитти, к столь важной проблеме национальной жизни, какой являлась крестьянская проблема, не было случайностью и не объяснялось лишь традиционными для либеральной буржуазии представлениями, проявлявшимися еще в эпоху Рисорджименто. Основная причина такой политики заключалась в реальных факторах: в самой структуре государственной власти, которая опиралась на компромисс буржуазии и «феодальных» помещиков, на силу и влияние, которые последние, несмотря на известное изменение в соотношении сил, сохраняли еще в правящем блоке.

В результате и в годы либерального правления в итальянской деревне сохранялись отсталые земельные отношения, пропасть между Севером и Югом не только не устранялась, а все более углублялась, вопросы аграрный и южный оставались источником острейших классовых конфликтов. «Новый курс» обнаруживал свою органическую слабость. Впрочем, Джолитти сам признавал в 1902 г., что «либеральная система вступала в конфликт с определенными интересами наиболее состоятельных классов и возбуждала в трудящихся массах надежды, идущие значительно дальше того, что было реально осуществимо»[523].

Отсюда сочетание либеральных тенденций и беззастенчивой социальной демагогии, либерального отношения к наболевшей социальной проблеме и политики «твердой руки» в деле обеспечения «порядка». К тому же Джолитти, остававшийся прежде всего представителем и защитником интересов господствующих классов, вовсе не предполагал расширять рамки предоставляемой народу свободы далее весьма определенных, контролируемых «сверху» пределов. Отсюда и ограниченность реформаторской деятельности нового правительства. Неоднократно провозглашавшаяся готовность осуществлять «социальные» реформы свелась по существу в эти годы лишь к некоторым сравнительно скромным нововведениям. Закон 1902 г. ввел новые нормы, ограничившие применение женского и детского труда[524].

Значение этого закона, за принятие которого социалистическая партия провела широкую кампанию, объяснялось высоким удельным весом женского и детского труда в Италии (женщины и дети составляли свыше 40 % общего количества лиц, занятых в итальянской промышленности). Был также принят закон, предусматривавший обязательное страхование рабочих от несчастных случаев на производстве, учреждено Бюро труда, сократился налог за муку и т. д. Однако все это были лишь робкие меры, в то время как страна нуждалась в глубоких преобразованиях. Между тем даже налоговая реформа, предложенная в июле 1901 г. министром финансов Волленбергом (выступившим за упразднение особенно тяжких косвенных налогов, взамен которых он предполагал ввести налог на биржевые сделки и пр.), встретила столь резкое сопротивление в совете министров и стоявших за ним влиятельных кругах, что министру пришлось подать в отставку. Отказом были встречены и требования партий «Крайней левой» о сокращении военных расходов.

Но ярче всего классовая сущность правительственной политики проявлялась в поистине железной непреклонности, с которой министр внутренних дел обеспечивал то, что он называл «общественным порядком». С санкции Джолитти, а нередко по его прямому указанию префекты и полиция под предлогом «защиты свободы труда» или «восстановления порядка» осуществляли кровавые расправы над безоружными крестьянами. Уже в 1901–1902 гг. многократно лилась кровь бастующих батраков: в июне 1901 г. в Берре, в провинции Феррары, а затем трижды в 1902 г. на Юге страны, в селах Апулии и Сицилии,

В итоге по истечении почти двух лет «либерального правления» накопился двойственный, противоречивый опыт, который не мог не отозваться столь же двойственной, противоречивой реакцией итальянского общественного мнения.

В той мере, в какой политика Джолитти примиряла с собой оппозицию справа, она вызывала разочарование и брожение в массах и усиливала разногласия в партиях «Крайней левой».

Особенно острым было положение, создавшееся в социалистической партии. Со времени Римского съезда в партии усилилось революционное течение, все решительнее выступавшее против партийного руководства. Назревавшая в партии идейная борьба, вспыхнула с особой силой в связи с тем, что в июне 1901 г. социалистическая фракция голосовала в палате за доверие правительству.

К 1902 г. стало оформляться левое течение, так называемые «непримиримые», все решительнее выражавшее стихийный революционный протест партийных «низов» против политики соглашательства и классового сотрудничества с буржуазией. Оно объединяло отдельные группы и фракции, во главе которых стали весьма различные по своим качествам лидеры. В Риме одним из видных представителей «непримиримых» был Энрико Ферри, поднявшийся в разряд лидеров на волне нараставшего в партии недовольства политикой реформистов, а также благодаря присущим ему личным качествам — властному нраву и ораторским способностям наряду с изрядной долей тщеславия и авантюризма. В самом начале 1902 г. он начал издавать журнал «Сочиализмо», в первом номере которого, критикуя «либералов у власти», он призывал социалистическую партию отказаться от «министериалистских поползновений и вернуться к своей миссии зачинателя и побудителя…, опираясь на давление организованного экономически и политически пролетариата»[525]. Другим центром оппозиционно-революционных настроений была неаполитанская газета «Пропаганда», объединявшая значительную группу интеллигентов-южан, среди которых выделялся Артуро Лабриола. Весьма острые формы приняла в тот период борьба в миланской социалистической федерации. Турати, Кулишова, Тревес и другие сторонники реформистского течения (всего 60 чел.), атакуемые слева газетой Вальтера Мокки «Ационе сочиалиста», вышли из состава федерации и образовали Миланский социалистический союз.

В марте 1902 г. социалистическая фракция снова поддерживала правительство при голосовании вопроса о доверии. Реформистские лидеры заняли неодобрительную позицию по отношению к забастовкам, возмутившую революционное крыло партии и вызвавшую удовлетворение в консервативных кругах. А затем произошли новые кровавые столкновения и расстрелы батраков в Южной Италии. Не случайно поэтому очередной съезд социалистической партии, состоявшийся в Имоле в сентябре 1902 г., стал ареной ожесточенного столкновения сложившихся в партии течений.

Реформистская позиция отстаивалась ее сторонниками с помощью аргументации, которую они упорно развивали в течение ряда лет. Указывая на необходимость дифференцированного подхода к неоднородной по своему характеру и составу буржуазии, они обосновывали целесообразность союзов с буржуазными партиями и поддержки либерального правительства, чем в сущности лишали социалистическое движение своей классовой самостоятельности и объективно подчиняли гегемонии буржуазии. Они подчеркивали необходимость использования реформ для расширения рамок легальности и для воспитания отсталых еще масс. Свои доводы они подкрепляли ссылкой на реальные результаты, достигнутые рабочим движением в первые два года «либерального правления».

Атаковавшие их «непримиримые» (революционеры) с полным основанием выступали против увлечения дарованными «сверху» реформами и требовали, чтобы социалистическая партия «вела впредь независимую линию, обособленно от других социальных классов и групп, как и политических партий»[526]. Однако установки эти, не подкрепленные конкретной программой действий, не могли увлечь делегатов, находившихся все еще в плену реформистских иллюзий. К тому же «непримиримые» вслед за реформистами взывали к единству партии, которое, и по их мнению, следовало безоговорочно сохранять и укреплять.

Голосование подтвердило, сколь значительным был еще перевес реформистов: предложенная Бономи резолюция, включавшая тезис о постепенном преобразовании итальянского общества и одобрявшая поддержку правительства, предотвратившую возможный возврат реакции, была принята подавляющим большинством голосов, в то время как резолюция Ферри, Лабриолы и других «непримиримых» была отвергнута 456 голосами против 297 при 14 воздержавшихся[527].

Приветствуя результаты голосования, орган реформистов «Критика сочиале» писала: «Съезд бесповоротно расчистил нам путь… Победа прорвалась неудержимо, подобно лавине»[528]. Однако последующие годы опровергли радужные представления реформистов. Под покровом единства в партии нарастал идейный кризис, отражавший резкое обострение классовых и политических противоречий в стране.

Первое двухлетие «либеральной эры» с его реальными политическими переменами и иллюзорными надеждами сменилось новым периодом классовой борьбы, в котором яснее выявились не только истинное значение достигнутого, т. е. ограниченность конкретных преобразований и беспочвенность непомерных иллюзий, но и неодолимая сила противоречий, присущих итальянскому обществу.

В 1903 г. экономическое положение страны начало ухудшаться: помимо внутренних причин, сказалось воздействие неблагополучной международной конъюнктуры (падение цен и пр.). Наметился спад производственной и торговой деятельности, коснувшийся текстильной и особенно шелковой промышленности.

В сельском хозяйстве развертывавшийся кризис повлек за собой сокращение и без того нищенской заработной платы и дальнейший рост «резервной армии» труда.

Недовольство, гнев, отчаяние охватывали массы. В деревнях Южной Италии вспыхивали крестьянские волнения, кончавшиеся кровавой расправой. Вслед за сентябрьским расстрелом батраков в местечке Кандела (провинция Фоджа), когда от огня карателей пало 5 человек и 10 было тяжело ранено, в новом столкновении в сицилийской деревне Джарратана 13 октября 1902 г. было убито два батрака и ранено 50, а в начале 1903 г. дважды — 23 февраля в Петаччато и 14 марта в Путиньяно (область Апулия) — жертвами полицейской расправы стали безработные крестьяне. На протяжении многих месяцев вести о драматических эпизодах классовой борьбы не сходили со страниц газет разного направления; эпизоды эти были предметом жарких парламентских дебатов, волнующих уличных манифестаций. В данной связи два вопроса снова выдвигались в центр внимания общественности: южный вопрос и связанный с ним вопрос о политике правительства по отношению к трудящимся вообще, к крестьянским массам Юга в особенности.

Как решать тревожную проблему экономической и политической отсталости южных областей страны? Этой задачей, впервые официально объявленной всеобщей «национальной обязанностью», занимались, исходя из разных позиций, многие государственные и политические деятели. Глава правительства Дзанарделли предпринял путешествие по обездоленной Базиликате, видный либеральный деятель Ф. С. Нитти выступил с планом индустриализации Неаполя, а лидер консервативной оппозиции Соннино, критикуя бездействие правительства, предлагал сокращение налогообложения земельной собственности (т. е. латифундий), что, по его мнению, должно было стимулировать подъем сельского хозяйства.

Острые дебаты возникли в этой связи и в социалистической партии, в рядах которой отношение к южному вопросу являлось одним из мотивов все более четкого размежевания течений. Неаполитанская газета «Пропаганда» в полемике с реформистами осуждала безразличие последних к судьбам Юга, недооценку ими возможности роста социалистической партии в южных районах страны, а в том, что касалось предложений Соннино, критиковала колеблющуюся позицию реформистов, отвергавших эти предложения, ибо, указывала «Пропаганда», они опасаются всего, что может нанести удар правительству Дзанарделли — Джолитти. Подчеркивая, что социалистическая партия должна выработать собственную программу, «Пропаганда» считала, что вместе с тем следует поддержать те предложения, которые с ней согласуются, и оценивать их, руководствуясь объективными критериями, а отнюдь не «министериальными симпатиями»[529].

Таким образом, в центре разгоревшейся в партии дискуссии стоял и в данном случае вопрос об отношении к правительству Дзанарделли — Джолитти, точнее, об оценке его «либерального эксперимента».

К весне 1903 г. недовольство, овладевшее массами, приняло столь острые формы, что дальнейшая поддержка правительства социалистами угрожала партии серьезными последствиями. К тому же со времени съезда в Имоле идейная борьба в ее рядах резко усилилась. Помимо неаполитанской группы «Пропаганда» теперь существовал и другой антиреформистский центр, возникший в декабре 1902 г. в Милане, впрочем, также по инициативе социалистов-южан. Покинув родной Неаполь, Лабриола, в это время один из признанных лидеров «непримиримых», переселился в Милан, чтобы дать бой реформистскому «северному социализму» в его собственной цитадели. Связывая Неаполь и Милан, он предполагал придать борьбе с реформизмом общенациональный характер. Опираясь на идейную поддержку Вальтера Мокки (как и он — уроженец Юга и сторонник «непримиримых»), Лабриола основал здесь газету «Авангуардиа сочиалиста», вскоре завоевавшую немалую популярность. Позиция южных социалистов, не веривших в реформы буржуазного правительства и отвергавших какие бы то ни было соглашения с буржуазными элементами, нашла сочувственный отклик у социалистов Милана, в частности у Костантино Ладзари, ставшего одним из сотрудников новой газеты. Подобно «неаполитанской партии», — как именовал Лабриола южную оппозиционную группу, — миланские «непримиримые», поддерживавшие «Авангуардиа сочиалиста», выражали в ошибочной сектантской форме революционный по сути протест против политики «классового сотрудничества», проводимой реформистами.

В результате политическое равновесие, достигнутое было за два года до этого на основе взаимодействия либерализма и реформизма, к весне 1903 г. оказалось нарушенным. 23 марта парламентская фракция социалистической партии решила отказаться от «благожелательного нейтралитета» и перейти в оппозицию к правительству. Ее примеру последовали республиканцы, среди которых еще в 1902 г. выделилось течение, противившееся дальнейшему сотрудничеству с правительством Дзанарделли — Джолитти.

Вскоре новое обстоятельство отразило изменившуюся обстановку внутри социалистической партии: острый финансовый кризис, переживаемый «Аванти!», дал повод для выявления нараставшего в партии сопротивления политической линии газеты. Атакуемый местными организациями редактор газеты Л. Биссолати вынужден был подать в отставку, которую руководство партии приняло вопреки протестам реформистов. 3 апреля его сменил Э. Ферри. Смысл переворота в редакции «Аванти!» был вполне очевиден: направление газеты должно было соответствовать происшедшему полевению партийных низов. Этот факт — а в еще большей мере переход левых фракций в оппозицию — свидетельствовал о политической радикализации масс и в об ослаблении позиции правительства в парламенте и стране.

Недовольство общественного мнения вызывала не только внутренняя политика кабинета Дзанарделли. Неясным, колеблющимся представлялся и внешнеполитический курс правительства. С приходом этого кабинета к власти Италия, лавируя между Тройственным Союзом (в рамках которого трудно было преодолеть разделявшие ее противоречия с Австро-Венгрией) и другими великими державами, все решительнее стала сближаться с последними. В июне 1902 г., согласившись возобновить договор о Тройственном союзе, Италия одновременно заключила соглашение с Францией (оставшееся в тайне до 1 ноября того же года), которое формально не противоречило Тройственному Союзу, однако фактически сводило на нет обязательства Италии по отношению к ее союзницам[530]. Не случайно также, что первый визит, который, согласно традиции, молодой король нанес иностранным государствам, привел его в Петербург, ибо Итальянское королевство стремилось установить прочные дружественные отношения с Россией. В то же время со стороны Италии, а также и Англии была проявлена готовность к укреплению отношений между обеими странами, что, в частности, засвидетельствовано было во время посещения Рима Эдуардом VII весной 1903 г. На этом пути итальянские правящие круги надеялись успешнее всего реализовать экспансионистские планы, связанные с Балканским полуостровом, где главным объектом их агрессивных устремлений являлась Албания.

Весной 1903 г. не только в правящих сферах, но и в близких к ним политических кругах усилилось недоверие к австрийской союзнице, в которой не без основания видели главного противника проникновения Италии на Балканы. В палате депутатов и в официозной печати выражалось беспокойство и раздражение по поводу наступательной внешней политики Австро-Венгрии и решительно ставился вопрос о компенсации, которую следовало бы получить Италии в случае расширения австрийских владений. При этом столь же решительно и без обиняков велась речь об итальянских притязаниях на Адриатическое побережье. Во время посещения Рима кайзером Вильгельмом II в мае 1903 г. Виктор Эммануил III подчеркнул, что «Италия не может позволить какой-либо другой державе, Австро-Венгрии в особенности, утвердиться в Албании. Высадка ее в Валоне, отделенной лишь узкой морской полосой от итальянского побережья, означала бы конец итальянской династии»[531].

В этих условиях трудно было рассчитывать на ослабление итало-австрийских противоречий и на упрочение Тройственного союза, а тем более на рост его популярности в стране. Более того: встречая то скрытую, то явную поддержку двора и влиятельных кругов, оживилось антиавстрийское ирредентистское движение, которое, хотя и опиралось на патриотические традиции времен Рисорджименто, однако чем дальше, тем откровеннее принимало агрессивный националистический характер, отражая идеологию зарождавшейся империалистической буржуазии. В конце мая 1903 г. волна антиавстрийских демонстраций прокатилась по всей Италии.

Дипломатические осложнения назревали и на другом внешнеполитическом участке. Важным элементом итальянской внешней политики было, как уже отмечалось, сближение с царской Россией, что обусловливалось прежде всего итало-австрийскими противоречиями. В заявлениях итальянских официальных лиц неизменно подчеркивалось желание укреплять отношения с Россией, что, впрочем, встречало благоприятный отклик в Петербурге[532]. В этом плане в итальянских правящих кругах придавалось особое значение ответному визиту Николая II в Рим. Однако официозной пропаганде нелегко было создать вокруг ожидавшегося приезда русского царя атмосферу формальной торжественности, а тем паче — искреннего радушия.

Вопреки предположениям, будто далекая Россия остается для европейского общественного мнения «малоинтересным незнакомцем»[533], на деле эта страна, ее народ возбуждали в Италии живой, все возраставший интерес.

Правда, необозримая Российская империя с ее сложной, драматической историей действительно оставалась для итальянцев во многом неведомой и непостижимой. Однако в начале XX в. судьба России теснее, чем когда бы то ни было прежде, переплеталась с судьбами других стран — столь важна была ее роль в международной политике, столь велики были отзвуки ее внутренних событий и значимость передовой русской культуры в европейской общественной жизни. Сильнее же всего действовала на воображение и чувства итальянцев героическая борьба русского народа против гнета самодержавия.

Не только социалистическая печать, но и газеты других направлений все чаще и подробнее освещали происходившие в России события, в особенности нараставшее там рабочее революционное движение. Весной 1903 г. неожиданное происшествие взволновало итальянское общественное мнение: в Неаполе был арестован прибывший из Парижа русский революционер Моисей Гоц, причем арест его, как сообщалось в печати, был произведен по настоянию Петербурга, официально потребовавшего выдачи арестованного. Социалистическая партия повела решительную кампанию в защиту Гоца: выступая в партийной печати, на массовых митингах в Неаполе и в Милане, социалисты добивались немедленного его освобождения. В результате итальянские власти не решились удовлетворить требование о выдаче Гоца. Суд отверг это требование, и Гоца освободили из-под стражи.

Волнение, возбужденное делом Гоца, еще не улеглось, когда возобновились официальные переговоры о приезде Николая II в Италию. 5 июня на очередном бурном заседании палаты авторитетный деятель социалистической партии депутат Оддино Моргари выступил с запросом о том, соответствуют ли действительности сведения о приезде царя, и, получив утвердительный ответ, заявил, что «в случае, если царь решится прибыть в Италию, итальянские социалисты его освистают»[534]. Революционное крыло социалистической партии, не поддержанное реформистами, подхватило инициативу Моргари и развернуло широкую газетную кампанию, которая вызвала резкую реакцию правительственной печати.

В то же время официальные круги попытались смягчить впечатление, которое запрос Моргари и решительная позиция «Крайней левой» произвели на царское правительство и самого Николая II. Так, министр иностранных дел просил русского посла Нелидова передать в Петербург, что итальянское правительство преисполнено «негодования и возмущения», а Виктор Эммануил III заверил русского посла, что происшедший в палате инцидент лишен «какого-либо значения»[535].

Политическую обстановку осложнило и другое обстоятельство: на страницах «Аванти!» вновь назначенный редактор Э. Ферри развернул разоблачительную кампанию, направленную против морского министерства и самого министра Беттоло. Газета обвиняла министра в незаконных действиях в пользу предприятий «Терни», которые он небескорыстно обеспечивал выгодными заказами на оборудование для морского флота. Разразился скандал, имевший серьезные последствия. 10 июня правительство, отклонив предложение о парламентском расследовании дела о морском министерстве, получило при голосовании в палате депутатов лишь небольшой перевес голосов. Ссылаясь на шаткую базу кабинета, Джолитти подал в отставку, развязав тем самым правительственный кризис. Сформированное Дзанарделли новое министерство, в которое Джолитти отказался войти, заведомо не могло овладеть положением. По-прежнему лишенное поддержки «Крайней левой», оно было бессильно решить стоявшие перед ним сложные внутренние и внешнеполитические задачи. Среди них первоочередное значение приобретало обеспечение приезда в Италию Николая II, в чем правящие круги были крайне заинтересованы. Между тем движение против приезда царя в Италию развертывалось в нараставшем темпе и расширявшихся масштабах. Создавались особые комитеты, в которых наряду с социалистами участвовали республиканцы, анархисты, левые радикалы; организовывались митинги, проводились демонстрации, расклеивались прокламации и распространялись листовки. Тщетно правительство принимало меры к тому, чтобы «удержать движение в надлежащих рамках», — распускало собрания и демонстрации, конфисковывало газеты, арестовывало «подозрительных», чаще всего анархистов, усиливало слежку за русскими эмигрантами.

Значение этого движения было отмечено и за пределами Италии. Международное социалистическое бюро подавляющим большинством голосов (вопреки мнению Ж. Жореса, Р. Фишера и др.) приняло резолюцию, в которой выражало итальянской социалистической партии «чувство своей солидарности» и высказывало «свое отвращение к русскому царизму и его преступлениям»[536]. Кампанию протеста, организованную итальянскими социалистами, приветствовал Г. В. Плеханов, чье интервью, данное газете «Темпо» и перепечатанное «Аванти!», произвело в Италии сильное впечатление[537]. Итальянское правительство было встревожено. Оно удвоило усилия к обеспечению «общественного порядка» и заверяло, что «царю будет оказан наилучший прием». Оно настойчиво добивалось обещанного визита царя, тем более что в связи с разгоревшимся на Балканах македонским конфликтом Италия, домогаясь «роли третьей, наиболее заинтересованной державы… в прямом соперничестве со своей союзницей»[538]Австро-Венгрией, нуждалась в улучшении отношений с Россией. Между тем именно в этот период обострение империалистических противоречий на Балканах и на Дальнем Востоке обусловливало русско-австрийское сближение, благосклонно поддержанное Германией, о чем недвусмысленно свидетельствовала встреча австрийского и русского императоров в 1903 г. в Мюрцштеге. Не случайно об отказе Николая II от поездки в Италию, точнее, об отсрочке этой поездки, было объявлено вскоре же после окончания Мюрцштегского свидания, что, естественно, не могло не подсказать современникам, да к позднейшим исследователям, мысль о непосредственной связи между этими событиями[539].

В дипломатических донесениях и в большей части газет обеих стран в качестве решающего мотива отсрочки называлась враждебная агитация итальянских социалистов, Надо полагать, что в той или иной степени действовали оба мотива. Во всяком случае «Аванти!» не без основания могла заявить: «Мы не поем победных гимнов, но мы констатируем, что впервые в условиях господствующего монархического строя пролетариат смог посредством своей политической организации оказать действенное влияние на события внешней политики. Царь не приедет в Италию, чтобы избежать враждебных манифестаций. В действительности же, отказываясь от поездки, он придает протесту еще большую значимость и торжественность»[540].

Со своей стороны, оценивая исход кампании вокруг визита царя, «Искра» писала: «Мы, русские социал-демократы, можем только радоваться победе итальянских товарищей и благодарить их за энергичную борьбу, ибо эта борьба велась главным образом в нашу пользу…»[541]

Отсрочка визита царя нанесла правительству Дзанарделли тяжкий удар. Столь очевидная внешнеполитическая неудача послужила поводом для ожесточенных атак против кабинета и самого премьера. С разных сторон, но преимущественно справа, правительство обвиняли в непростительной слабости, «весьма пагубной во внутренней политике и подрывающей престиж Италии в мире». В этой обстановке все шире в политических кругах распространялось мнение, что один лишь Джолитти способен восстановить порядок, обеспечить стране прочную власть, внутреннее спокойствие и уважение Европы. Отказавшись от прежнего, резко враждебного или настороженного отношения к Джолитти, к этому мнению склонялась теперь и часть консервативных кругов. Неизбежная в таких условиях развязка была ускорена тяжелой болезнью премьер-министра. 21 октября Дзанарделли подал в отставку. На смену ему пришел Джованни Джолитти.

Обострение политической борьбы в Италии. Первые проявления кризиса либерального курса Джолитти. Всеобщая забастовка 1904 г. ^{К. Ф. Мизиано}

Наступил период, когда яснее и четче прежнего определилась сущность того нового либерального режима, который и до этого, а тем более впоследствии связывали с именем Джолитти. Оказавшись во главе кабинета, Джолитти располагал теперь еще большей, чем прежде, свободой действия: казалось, прогрессивные тенденции итальянского либерализма могли теперь развиваться шире и легче, чем в прошлом. Между тем именно теперь, когда Джолитти стал премьером, проявились не только и не столько прогрессивные возможности, сколько ограниченность и непрочность либеральных завоеваний. Более того, стали явственно видны те пределы, за которыми либерализм — в условиях обостряющейся классовой борьбы — может обернуться консерватизмом, а иногда даже реакционностью.

Вернувшись к власти, Джолитти пожелал продемонстрировать верность ранее декларированным либеральным принципам. Он предложил участие в правительстве социалистам и радикалам, хотя сам сомневался в возможности принятия этого предложения социалистами[542].

И действительно, Турати, которому предложили министерский портфель, от участия в кабинете отказался. По его поручению Биссолати в конфиденциальной беседе с Джолитти мотивировал отказ тем, что вступление социалистов в состав правительства по крайней мере преждевременно и не будет понято массами[543]. Несмотря на настойчивые обращения Джолитти, на проявленную им уступчивость в вопросе о возможности сокращения военных расходов, отказом ответили также и лидеры радикалов. В данном случае камнем преткновения оказалось, в частности, намерение Джолитти (затем осуществленное) включить в состав правительства ряд деятелей — Титтони, Луццатти и других, известных своей консервативной или реакционной ориентацией. Однако Джолитти не пожелал уступить в этом, по-видимому, важном для него вопросе.

На деле же политический поворот, о котором возвещал состав сформированного в конце концов кабинета, являлся лишь первым проявлением закономерного хода вещей, отражавшегося в действиях премьер-министра. С этого времени в деятельности Джолитти все ощутимее стала сказываться тенденция к сближению с консервативными силами в парламенте и за его пределами. С другой стороны, решающими элементами и опорой политической системы Джолитти отныне — чем дальше, тем больше — становились не политические партии, а, как уже отмечалось, менявшееся, но покорное ему парламентское большинство, местные «клиентелы», создававшиеся с помощью заигрывания и беззастенчивой коррупции.

Представшему перед палатой новому кабинету было выражено доверие значительным большинством в 284 (т. е. основной массой либералов и консерваторов) против 117 голосов делегатов «Крайней левой». Итоги голосования подтвердили происшедшие политические сдвиги.

В программной декларации нового кабинета Джолитти провозгласил начало периода социальных, экономических и финансовых реформ[544].

Практически, однако, обещанные им реформы свелись лишь к расширению объема общественных работ путем предоставления государственных заказов производственным и сельскохозяйственным кооперативам и к некоторому увеличению пособий инвалидам и престарелым.

Большее значение имели намеченные правительством мероприятия по стимулированию экономического, в особенности промышленного, развития страны. В этой области предусматривалось возобновление торговых договоров с рядом стран, упорядочение статуса железных дорог, которые предполагалось передать в ведение государства, и, наконец, оздоровление государственных финансов. В дальнейшем правительство действительно осуществило ряд мер, соответствовавших этим программным установкам. Известное внимание было уделено и тяжелому положению Юга, экономический подъем которого, как указывалось в программной декларации кабинета, являлся не только «политической потребностью, но и национальной обязанностью»[545].

Однако все эти словесные посулы да и позднейшие конкретные меры не затрагивали существа проблем, решения которых настоятельно требовала страна. Отражением этих процессов явилось резкое усиление идейной борьбы и все более четкое размежевание течений в социалистическом движении. Влияние «непримиримых» в социалистической партии к этому времени сильно возросло. Они прочно обосновались в Милане, где наряду с местной социалистической федерацией их цитаделью стала Палата труда, завоевали сочувствие туринской секции социалистической партии и пармской Палаты труда, сильной своими связями с батрацкими массами, и, наконец, пользовались неизменно большим влиянием в Неаполе, где газета «Пропаганда» по-прежнему решительно противостояла реформизму.

Во второй половине 1903 г. участились случаи раскола партийных федераций. Римская федерация вынесла даже решение об исключении Турати из партии, поскольку его «политическая деятельность направлена против партии»[546]. Это решение не было утверждено руководством партии, но тем не менее вызвало бурную реакцию в реформистских кругах Милана. Таково было положение к началу 1904 г., когда развернулась подготовка к очередному съезду партии.

К этому времени среди «непримиримых» стала определяться тенденция «революционно-синдикалистского» или «анархо-синдикалистского» толка. Ее представляла прежде всего группа «Авангуардиа сочиалиста» во главе с Артуро Лабриолой. В Италии революционный синдикализм сложился под влиянием идей французского анархо-синдикалиста Ж. Сореля, которые стали проникать в Италию начиная с 1903 г., хотя на итальянской почве эти идеи претерпели известные изменения. Так, Лабриола уже в своей ранней работе «Реформы и социальная революция» вслед за Сорелем подчеркивал роль насилия в процессе революционного захвата власти и особое значение всеобщей политической стачки, «взрывающей» реформистскую платформу «сотрудничества классов». Но он не отрицал возможности иных путей осуществления социальных преобразований, как и наличия — помимо всеобщей стачки — и других действенных революционных средств. Так, отступлением от «классического» синдикализма являлось признание Лабриолой целесообразности активного участия социалистов в политической, в частности парламентской, борьбе. Наконец, важнейшим элементом синдикалистской концепции Лабриолы было объявление профсоюза «решающим орудием социальной революции» в противовес партии, которая, по его мнению, была обречена на вырождение пагубным влиянием парламентаризма.

Взгляды эти (в том или ином виде разделявшиеся и другими последователями Сореля — Э. Леоне, В. Мокки и др.) вскоре получили в Италии широкое распространение. Но успех синдикализма был бы необъясним без учета стихийного сопротивления и все растущего протеста рабочих и батрацких масс, как и определенной части интеллигенции, преимущественно выходцев с Юга, против реформистского курса Турати и его единомышленников.

Происшедший резкий сдвиг в выступлениях партийных «низов» отразился на итогах съезда партии, состоявшегося в апреле 1904 г. в Болонье и протекавшего в накаленной обстановке. Основное столкновение произошло между сторонниками «Авангуардиа сочиалиста» и реформистами. Выступавший от имени первых Лабриола, отвергая какие бы то ни было формы сотрудничества с буржуазией («министериализм» реформистов), высказывался в своем проекте резолюции против реформ, которые не затрагивали «основной механизм капиталистического производства», и предлагал использовать против правительства «любые средства нападения и защиты, в том числе и революционное насилие, если этого потребуют обстоятельства». Этому проекту противостояла резолюция Биссолати, подтверждавшая прежнюю реформистскую платформу, т. е. поддержку того «направления правительственной деятельности, которое обеспечивало бы пролетариату нужные ему реформы»[547].

Ни одна из этих резолюций не получила большинства. Победила внесенная Э. Ферри резолюция от имени «непримиримых». Выдержанная в компромиссных тонах (ее квалифицировали на съезде как «левоцентристскую»), она представляла собой попытку соединить осуждение «министериализма» с признанием необходимости завоевания экономических, политических и административных реформ. В противовес мнению как Турати, так и Лабриолы, указавших в своих выступлениях на невозможность сосуществования в одной партии реформистского течения с течением «революционным», т. е. течений, которые придерживались принципиально несовместимых позиций, в резолюции содержался призыв к сохранению единства партии. Чтобы предотвратить победу реформистов, значительная часть сторонников Лабриолы голосовала за резолюцию Ферри[548].

В последующие месяцы идейная борьба еще более обострилась. Тому содействовали и решения Амстердамского конгресса II Интернационала (август 1904 г.), в центре внимания которого стояли острейшие вопросы, волновавшие и итальянское социалистическое движение. Осуждение конгрессом политики «классового сотрудничества», а следовательно, и поддержки социалистами буржуазного правительства, признание (хотя и с оговорками) целесообразности «массовой забастовки» как средства революционной борьбы — эти решения конгресса окрылили итальянских синдикалистов. На страницах «Аванти!» Мокки объявлял амстердамские решения «торжеством подлинно социалистической тактики»[549]. Усилились атаки слева на реформистов, причем не случайно одним из основных объектов полемики стал вопрос о «массовой забастовке», имевший для итальянского рабочего движения особую актуальность.

Новые кровавые события, переполнив чашу терпения, вызвали взрыв народного возмущения.

В сентябре 1904 г. в Италии на протяжении 10 дней дважды пролилась кровь трудящихся: 3 сентября в Буджерру (Сардиния) войсковые и полицейские отряды открыли огонь по бастующим горнякам, а 14 сентября в Кастеллуццо (Сицилия) жестоко расправились с безоружными батраками. В обоих случаях на поле боя остались убитые и много раненых. Реакция трудящихся была мгновенной. Идея всеобщей забастовки как действенной ответной меры уже созревала в массах. Еще 11 сентября такое предложение было сформулировано на многолюдном митинге в Милане, созванном местной Палатой труда, которая находилась под влиянием революционных синдикалистов. Осуществить это предложение предполагалось лишь по истечении 8 дней. Но как только весть о событиях в Кастеллуццо облетела Италию, всеобщая забастовка вспыхнула 16 сентября стихийно. Центром борьбы стал Милан.

Забастовка приобрела поистине общенациональный характер, и «Аванти!» с гордостью заявила, что это «наиболее значительная всеобщая забастовка, которую знает история международного рабочего движения»[550]. И действительно: вся Италия — от Турина и Венеции до Неаполя и Палермо, крупные центры и мелкие села — была охвачена стачечной борьбой небывалой еще силы. Опустели фабрики и заводы, остановилось во многих зонах движение поездов и городского транспорта, закрылись магазины. В ряде сельских районов полностью прекратились работы. Митинги, манифестации, не редко сопровождавшиеся столкновениями с полицией, происходили во многих городах.

Консервативные круги были охвачены паникой: казалось, писал впоследствии Кроче, что вся Италия очутилась в руках рабочих, которые могли распоряжаться ею по собственной воле[551]. Они требовали от премьер-министра решительных действий. Между тем тактика Джолитти заключалась в том, чтобы не разжигать искусственно страсти, а дать забастовке исчерпать себя, т. е. зайти в тупик. Он понимал, что движение лишено согласованного и целенаправленного руководства и что он может рассчитывать на объективное содействие реформистских лидеров в достижении сравнительно благоприятного для правительства или во всяком случаем менее опасного исхода классового поединка. Поэтому, демонстративно направляя военные корабли в порты Генуи и Неаполя, Джолитти в то же время предписывал префектам относиться к забастовке «спокойно, без излишней озабоченности»[552].

И на самом деле, в стране не оказалось политической силы, способной объединить развернувшееся в общенациональном масштабе массовое движение, координировать действия его участников, а главное — поставить перед ними ясные, реально достижимые цели.

Реформисты, с самого начала не скрывая своих сомнений и предубеждений, все же оказались вынужденными присоединиться к этому «широкому и благородному выступлению протеста»[553]. Однако они все более откровенно стремились умерить его размах и ограничить его политическое содержание. Синдикалистское течение, наиболее ярко представленное группой «Авангуардиа сочиалиста», было в ходе забастовки ее стимулирующей и в известном смысле ведущей силой. Из Милана, его Палаты труда, редакции «Авангуардиа сочиалиста» исходили наиболее сильные импульсы, толкавшие движение вперед. Но миланская группа, тоже застигнутая врасплох стихийно развернувшейся забастовкой, ее неожиданным размахом, не сумела выработать сколько-нибудь четкую, согласованную программу действий.

Попытка конкретизировать политические требования забастовки предпринималась «снизу», в частности на массовых митингах, где ораторы решительно настаивали на выработке закона, запрещающего вооруженной силе вмешиваться в конфликты между трудом и капиталом. Но эти требования не встречали поддержки у реформистских лидеров. Разнобой во мнениях, сопротивление энергичным политическим действиям характеризовали обстановку на заседании представителей парламентских фракций «Крайней левой», которое состоялось 21 сентября, когда всеобщая забастовка фактически уже прекратилась. Собравшиеся ограничились решением потребовать срочного созыва парламента[554]. Между тем Джолитти, воспользовавшись обострившейся в связи с забастовкой обстановкой, досрочно распустил парламент, рассчитывая тем самым нанести удар социалистам, т. е. подорвать их позиции.

Таков эпилог одной из крупнейших битв итальянского рабочего класса. Ее конкретный итог — скорее негативен: ни одно из требований, выдвинутых в ходе борьбы (отставка правительства, запрещение вмешательства вооруженных сил в конфликты между трудом и капиталом), не было реализовано. Однако значение сентябрьской всеобщей забастовки не исчерпывалось непосредственными ее результатами. Она показала боевую энергию и революционную силу масс, обогатила рабочее движение многогранным опытом; нанеся удар реформистским иллюзиям «классового сотрудничества», она обнаружила все углублявшийся раскол в рядах социалистической партии, лишенной подлинно революционного руководства. Иными словами, она наглядно выявила как сильные, так и слабые стороны итальянского рабочего движения. Все это имело весьма важное принципиальное значение, хотя на пути преодоления этих слабостей и трудностей рабочий класс Италии делал тогда лишь первые неуверенные шаги. Наконец, сентябрьская забастовка ускорила уже наметившееся новое размежевание социальных и политических сил, яснее определив позиции отдельных классов и партий.

Парламентские выборы, происходившие в ноябре 1904 г. в атмосфере «крестового похода» буржуазно-клерикального лагеря против социалистической партии, подтвердили происшедшие перемены. Партии «Крайней левой», в стане которых под воздействием сентябрьской забастовки обострились разногласия, выступили в избирательной кампании разрозненно. По сравнению с 1900 г. «Крайняя левая» лишилась 13 депутатских мандатов[555]; два мандата потеряли социалисты. Наряду с поправением партии радикалов и фактическим распадом блока «Крайней левой» важным признаком изменившейся ситуации было массовое включение в политическую борьбу клерикальных сил. Впервые со времени энциклики «nоn expedit» католики приняли активное участие в выборах, обеспечив избрание в палату первого своего кандидата и тем усилив в ней консервативный лагерь. Джолитти опирался теперь на либерально-консервативное большинство палаты, поддержанное клерикалами. Это не означало, однако, что он отказывался от политического балансирования между крайними политическими лагерями: он противился явно реакционному курсу, но в то же время стремился «обуздать» революционное движение, подчинить его своей опеке.

Поправление политического курса правящих кругов. Общеитальянская забастовка железнодорожников. Движение солидарности с Первой Русской Революцией (1905–1906 гг.) ^{К. Ф. Мизиано}

Последовавшие затем годы ознаменовались противоречивыми процессами: возобновился экономический подъем, длившийся до 1908 г., но он охватил лишь отдельные, преимущественно вновь созданные отрасли промышленности и не коснулся сельского хозяйства Юга, усугубив тем самым существовавшие в экономике диспропорции и обострив социальные контрасты. Нерешенными оставались сложные вопросы, поставленные недавними бурными выступлениями масс. Между тем решение их представлялось еще более трудным в создавшейся после выборов обстановке, ибо против рабочего движения объединился теперь широкий блок сил — от консерваторов и клерикалов до антисоциалистически настроенных радикалов, блок сил, опиравшийся на прочное парламентское большинство.

В результате политика политического балансирования — излюбленная политика Джолитти — наталкивалась на возросшие препятствия, тем более что к внутриполитическим трудностям прибавлялись осложнения международного порядка. В 1904 г. англо-французское сближение привело к созданию Антанты, открыто противостоявшей теперь Тройственному союзу. Особую напряженность внесла в международные отношения русско-японская война 1904–1905 гг., которая повлекла за собой глубокие революционные потрясения в самой Российской империи. С первых же месяцев 1905 г. Италия была вновь охвачена волнениями: разные по своему характеру и масштабу события оказались в центре политической жизни страны, вызвав глубокий отклик в широких слоях населения. Происходившие в России драматические события («Кровавое воскресенье») потрясли итальянские народные массы и произвели глубокое впечатление на самые широкие общественные круги. Бурные митинги и массовые демонстрации, поток резолюций муниципальных советов и других общественных и политических организаций, газетные полосы, посвященные русским событиям, интерпелляции и энергичные выступления в парламенте, решительные требования об освобождении из-под ареста Максима Горького — таковы различные формы развернувшегося в Италии поистине общенационального движения протеста против злодеяний царского режима. В нем по-разному принимали участие представители разных классов и политических течений — от рабочих и батраков, социалистов, беспартийных студентов и мелкобуржуазных республиканцев до представителей либерально-консервативных фракций палаты депутатов[556].

Министр иностранных дел Титтони официально сообщил русскому послу, что итальянский кабинет решительно осуждает эти манифестации и заверяет царское правительство в своем непреклонном намерении «поддерживать и улучшать дружественные взаимоотношения с Российской империей»[557]. В соответствии с правительственными директивами власти стали запрещать уличные манифестации, полиция перешла к «решительным действиям». Так было, к примеру, в Риме и Неаполе, где дело дошло до серьезных столкновений; начались аресты и судебные процессы над участниками движения солидарности с русским пролетариатом.

В те же месяцы другого рода обстоятельства, на этот раз вызванные внутренними причинами, послужили поводом для возникновения правительственного кризиса.

23 февраля 1905 г. правительство внесло в палату депутатов законопроект, окончательно определявший статус железных дорог, которые отныне должны были перейти целиком в ведение государства. В то же время законопроект вводил суровые наказания для железнодорожных рабочих и служащих, повинных в «нарушении нормальной работы транспорта», что, по существу, было равносильно запрету забастовок. Железнодорожники ответили на правительственный законопроект новой своеобразной формой борьбы, которая затем получила наименование «итальянской забастовки» — педантичным выполнением всех пунктов установленного администрацией регламента. Действие этой меры превзошло все ожидания. Спустя несколько дней на железных дорогах воцарился «настоящий хаос»: поезда регулярно запаздывали либо вовсе перестали ходить[558].

Решимость забастовщиков была вполне очевидна; с другой же стороны, консервативные круги и парламентское большинство требовали от правительства энергичного подавления забастовки. Джолитти предпочел поэтому не вступать лично в бой и, сославшись на нездоровье, подал в отставку, порекомендовав королю поручить образование нового кабинета Алессандро Фортису. Кандидатура Фортиса, по мнению Джолитти, должна была вызвать одобрение как «Крайней левой», поскольку он был когда-то ярым республиканцем, так и правой части палаты — из-за его связей с Криспи. Но главное «достоинство» Фортиса заключалось в том, что, будучи личным другом бывшего премьер-министра, он призван был выполнять фактически лишь роль его «доверенного лица». И действительно, когда после затянувшегося правительственного кризиса Фортис, наконец, образовал в марте 1905 г. новое министерство, стало вполне очевидным, что он всего-навсего собирался продолжать политику своего предшественника. В частности, по вопросу о железных дорогах премьер-министр внес в палату депутатов новый законопроект, лишь слегка смягчавший по сравнению с предыдущим санкции, предусматривавшиеся на случай забастовок.

Реакция железнодорожников была на этот раз еще решительнее. В то время как в палате шло обсуждение законопроекта, 17 апреля 1905 г. в стране развернулась забастовка протеста, охватившая все основные железнодорожные узлы. Масштабы стачки, в ходе которой не обошлось без кровавых репрессий (в городе Фоджа было убито три и ранено семь участников манифестации солидарности с бастующими), тем поразительнее, что и это движение не имело единого, целеустремленного руководства. За день до начала стачки, 16 апреля, на совместном заседании представителей федерации железнодорожников, Палат труда и социалистической партии реформисты высказались против объявления забастовки, предлагая ограничиться парламентской акцией и агитационной кампанией в стране. Но в ходе стачечной борьбы даже «парламентская акция» свелась лишь к формальной речи Ферри и к еще менее конкретным, кратким выступлениям реформистов Дзербини, Биссолати и др.[559] Важнее всего было, однако, то, что руководимый реформистами Центральный секретариат сопротивления отказался объявить всеобщую забастовку солидарности с железнодорожниками, хотя в массе трудящихся это предложение революционных синдикалистов встречало сочувственный отклик[560]. Таким образом, железнодорожники оказались изолированы и обречены на поражение.

Законопроект, за который 19 апреля высказались в палате также и видные представители «Крайней левой», был принят подавляющим большинством голосов (306 против 45)[561]. Бастующие же, не получив поддержки других отрядов рабочего класса, сбитые с толку позицией реформистов и пассивностью социалистической фракции парламента, вынуждены были прекратить борьбу. Впрочем, к этому призывал их и руководящий стачечный комитет, констатировавший саботаж реформистов, но считавший все же необходимым «сложить оружие» и воспользоваться обещанием премьера не применять на этот раз санкции к возвращающимся на работу[562].

Поражение этой забастовки не остановило дальнейшей борьбы рабочего класса — новые забастовки развернулись в том же, да и в следующем, 1906 г. Однако оно усилило разброд в рядах рабочего движения. Полемика, носившая после сентябрьской всеобщей забастовки и ноябрьских выборов 1904 г. и без того ожесточенный характер, вспыхнула теперь с новой силой: реформисты возлагали на революционное крыло всю ответственность за цепь тяжких неудач, а представители последнего обвиняли реформистов в прямом предательстве интересов трудящихся[563]. На другом полюсе одержанная правительством победа над железнодорожниками лишь ненадолго облегчила положение кабинета. Резкое сопротивление не только левых фракций палаты, но даже парламентской комиссии встретили выработанные Фортисом условия национализации железных дорог, весьма выгодные частным компаниям. Бурные дебаты разгорелись летом 1905 г. вокруг «южной проблемы», об остроте которой вновь напомнили кровавые события 16 августа в местечке Гранмикеле (Сицилия), где полиция учинила зверскую расправу над взбунтовавшимися крестьянами. В печати, на митингах, в палате депутатов вновь выдвигалось требование о проведении серьезных реформ, способных возродить южные провинции. В 1906 г. в связи с поразившим Калабрию землетрясением, трагедия итальянского Юга, безысходная нужда и страдания его населения приковали к себе внимание всей страны.

В создавшейся трудной ситуации правительство Фортиса проявляло не только инертность и даже беспомощность в практическом решении сложных проблем, но и неспособность противостоять атакам оппозиции, которым оно теперь все чаще подвергалось как слева, так и справа. Уже в декабре 1905 г. оно потерпело решающее поражение в парламенте при обсуждении проекта нового торгового договора с Испанией, наносившего ущерб итальянскому виноделию. Проект был отклонен, и правительству пришлось подать в отставку. Не без содействия Джолитти Фортису поручили формирование нового кабинета, однако и это правительство просуществовало недолго. В феврале 1906 г. против него голосовало подавляющее большинство депутатов.

Одной из причин недовольства консерваторов была недостаточно решительная, по их мнению, реакция властей на народное движение солидарности с русской революцией. На этот раз отставка Фортиса была окончательной.

Фортиса на посту премьер-министра сменил Сидней Соннино. Период его правления, не без иронии названный «Сто дней Соннино», был действительно весьма кратким: он длился с 8 февраля по 15 мая 1906 г. Новый премьер, когда-то ратовавший за создание сильной консервативно-либеральной партии, дабы противостоять «Крайней левой», теперь не только сблизился с последней, но и добился того, чего не удалось добиться Джолитти: в состав сформированного им правительства наряду с явными консерваторами вошли представители радикалов и республиканцев. Да и социалистическая фракция парламента поначалу сочувственно отнеслась к новому кабинету. Прошедшие годы изменили не только объективные условия борьбы, но и состав ее действующих лиц. Политике Джолитти, которая в сущности продолжала проводиться и при Фортисе, в той или иной степени и по разным поводам противились как консерваторы, так и часть бывшей «Крайней левой». И те и другие искали выхода из сложившегося положения.

Правительство Соннино, казалось, удовлетворяло требованиям, выдвигавшимся как справа, так и слева. Объяснялось это не в последнюю очередь позицией, которую новый премьер издавна занимал в «южном вопросе», а также критическим отношением его к методам управления Джолитти. И действительно, центральное место в программе Соннино занимала «южная проблема», которую премьер назвал «основной, решающей проблемой национальной жизни». Программа намечала ряд конкретных мер: сокращение поземельного налога, ирригационные и мелиоративные работы, кредитование крестьян-собственников и организация кооперативов, пересмотр аграрных договоров; целью их было содействовать подъему сельского хозяйства Юга, но, разумеется, они ни в какой мере не затрагивали интересы крупных земельных собственников. Далее правительственная программа предусматривала организацию министерства труда, ограничение права префектов распускать местные органы самоуправления и ряд других реформ. В противовес Джолитти, предполагавшего расширить массовую базу режима посредством политики «классового сотрудничества» предпринимателей и рабочих, Соннино стремился создать своеобразный социальный блок помещичье-крестьянских сил Юга, который и должен был явиться опорой существующего строя. При этом, разумеется, и он подчинял свою реформаторскую деятельность интересам господствующих классов, чью гегемонию он и хотел утвердить.

Однако большинство предусмотренных программой мер повисло в воздухе, ибо вслед за первоначальным почти единодушным одобрением их начало проявляться возрастающее недовольство новым правительством. От него стали отходить как правые, так и левые элементы. Так, консервативно настроенные депутаты, которые уже в момент образования кабинета не могли простить Соннино включения в правительство представителя республиканцев, в дальнейшем все определеннее стали высказываться против правительства, критикуя как «чересчур левые» предложенные им аграрные мероприятия, так и меры, направленные будто бы к ослаблению центральной власти. К оппозиции справа примкнули и представители влиятельных промышленных кругов, опасавшихся, что установки премьера в экономической области лишат их предоставленных им во времена Джолитти привилегий.

Но кризис кабинета разразился в результате нового обострения классовой борьбы между трудом и капиталом, вынудившего представителей левых партий, и прежде всего социалистическую партию, занять отрицательную позицию в отношении правительства.

С конца 1905 г. внимание общественности было привлечено волнениями, центром которых стала цитадель итальянской промышленности — Турин.

На ряде предприятий — машиностроительных и химических — вспыхнули забастовки. Рабочие боролись за 10-часовой рабочий день, за отмену штрафов и пр., а также, что особенно важно, за признание хозяевами права рабочих на образование внутренних комиссий (это требование выдвигалось впервые) и на празднование 1 мая[564]. В 1906 г, стачечная борьба приняла еще более широкий размах и острый характер. В феврале в нее включились рабочие автомобильной промышленности, добившиеся серьезной победы: предприниматели оказались вынужденными согласиться на 10-часовой рабочий день и на решение спорных вопросов с участием представителей рабочих.

Успех, достигнутый в автомобильной промышленности, вдохновил на борьбу за 10-часовой рабочий день туринских текстильщиков. В течение нескольких дней мая стачки охватили до 25 тыс. человек. 7 мая против демонстрации бастующих была брошена кавалерия, завязалось столкновение, в котором один демонстрант был убит и многие ранены. В ответ на эту расправу в Турине стихийно вспыхнула общегородская забастовка, перекинувшаяся затем на Милан, Болонью, Флоренцию, Рим и другие города и превратившаяся, таким образом, во внушительную демонстрацию протеста, охватившую важнейшие центры страны[565].

Политическое возбуждение усилилось еще больше, когда распространилась весть о новой расправе с крестьянами в Сардинии, где волнения, вспыхнувшие в ряде мест в знак протеста против дороговизны, были усмирены картечью (11 человек было убито и многие ранены). Кровавые репрессии обрушились и на крестьян провинции Лечче (Апулия).

Эти события вызвали в ответ крупные массовые народные выступления, носившие и на этот раз ярко выраженный политический характер.

Новый размах приняла с конца 1905 г. — после всероссийской октябрьской стачки и декабрьского восстания в Москве — и кампания солидарности с русской революцией. В движении протеста против злодеяний царизма по-прежнему участвовали широкие демократические круги и даже часть представителей либерально-консервативного лагеря, выступавшие против преследования свободы вероисповеданий и разжигания антисемитизма[566]. Движущей силой этой кампании оставались по-прежнему пролетарские массы, для которых русская революция была не только близким, родным делом, но и источником бесценного политического опыта. Не случайно в рядах социалистической партии в 1905–1906 гг. возобновилось обсуждение вопроса о всеобщей стачке и развернулась оживленная дискуссия по вопросу о характере русской революции и ее движущих силах. И хотя в решении последнего вопроса итальянское социалистическое движение не поднялось, да и не могло подняться, до того высокого теоретического уровня, какой был достигнут — главным образом благодаря В. И. Ленину — в русской социал-демократии, однако итальянские социалисты инстинктивно улавливали своеобразие этой первой революции XX в., гегемоном которой был рабочий класс.

В разгар декабрьского вооруженного восстания в России газета «Аванти!», посвятившая не одну статью выяснению характера революционных событий в России, теперь — в противовес предыдущим суждениям — отмечала отличие русской революции от буржуазных революций прошлого. «Совершенно иным, — писала газета, — является характер русской революции не только ввиду совершенно иного развития, которого достигли в современной России буржуазия и пролетариат, но прежде всего благодаря самосознанию, с которым пролетариат действовал». И далее: «Речь идет о пролетариате, который теперь, в момент революции, стал более зрелым и лучше сознает свой долг и свои пролетарские цели, чем пролетариат 1848 года»[567].

Итальянские трудящиеся массы сердцем чувствовали величие роли, которую русский пролетариат сыграл в революции.

Многолюдные митинги, массовые демонстрации происходили в конце 1905 г. в крупнейших городах Италии. Новыми манифестациями была отмечена в январе 1906 г. годовщина «Кровавого воскресенья». Активней прежнего развернулась кампания по сбору средств в пользу русских революционеров. Наконец, взволнованный отклик вызвали в стране слухи о предполагавшемся будто бы итальянском займе царской России: на рабочих собраниях принимались резолюции протеста против какой-либо формы помощи царскому режиму[568].

Еще большую тревогу продолжали возбуждать слухи об угрозе вооруженной интервенции в России европейских держав — угрозе, о которой еще в июле 1905 г В. И. Ленин предупреждал Международное социалистическое бюро[569].

Обеспокоенная этими слухами, миланская федерация социалистической партии, в которой, как известно, руководящую роль играли синдикалисты, обратилась к итальянским и зарубежным социалистам с призывом оказать русским революционерам в случае необходимости вооруженную помощь, о чем и было поставлено в известность Международное социалистическое бюро[570].

Призыв этот был тогда же подхвачен Ладзари, выступавшим на страницах «Авангуардиа сочиалиста»[571]. В августе 1906 г. миланская федерация вновь поставила вопрос об «интервенции в пользу революционной России в случае интервенции со стороны Германии или Австрии в пользу царя», обратившись с этим вопросом непосредственно к Международному социалистическому бюро[572].

Так на протяжении всего 1906 г. и в период спада революционной волны события, происходившие в России, продолжали волновать умы итальянцев.

Сочетание всех упомянутых выше обстоятельств, будораживших массы и осложнявших положение в стране, подорвало позиции правительства Соннино. Оно оказалось бессильным противостоять оппозиции, образовавшейся в парламенте.

Еще 11 мая правительство Соннино окончательно порвало с социалистической фракцией, ибо премьер-министр решительно выступил против предложенного социалистами после расстрела туринской демонстрации законопроекта, предусматривающего принятие мер для предотвращения «расстрелов пролетариев». Встретив отказ, социалистические делегаты, учитывая настроения масс, вынуждены были в знак протеста покинуть палату и отказаться от парламентского мандата. Но и консерваторы, располагавшие теперь значительным числом приверженцев, разуверились в правительстве Соннино, в его способности «держать в узде» массы.

Воспользовавшись обсуждением второстепенного процедурного вопроса, большинство палаты отвергло внесенное правительством предложение, нанеся ему, и прежде всего самому премьеру, моральное поражение.

27 мая кабинет Соннино был вынужден уйти в отставку. К власти снова пришел Джолитти. Наступил период его «долгого министерства», просуществовавшего с 27 мая 1906 г. до 10 декабря 1909 г.

Новый этап «Либеральной эры». Политическая и классовая борьба в 1906–1909 гг. ^{З. П. Яхимович}

Так называемое «долгое министерство» Джолитти пришло к власти в сложных условиях. Осуществляемая — с зигзагами и колебаниями— с начала XX в. либеральная политика не принесла избавления от острых социальных конфликтов. Ограниченные реформы, проведенные в начале века в области социального законодательства, не улучшили сколько-нибудь значительно положения трудящихся масс, тем более что они касались лишь некоторых отрядов рабочего класса и не распространялись на сельское население. Тяжелые последствия извержения Везувия и землетрясения в Калабрии, разразившихся в 1906 г., незадолго до прихода Джолитти к власти, вновь привлекли внимание общественности к нерешенным проблемам Юга. На фоне бурного роста промышленности в северных провинциях, возобновившегося после кризиса 1903 г., обнаружились изъяны итальянской экономики, тормозившие индустриальное развитие страны: узость внутреннего рынка, нехватка квалифицированных кадров, несовершенство средств сообщения, без которых немыслимо развитие крупной промышленности, и др.

Возглавив правительство и одновременно, как и прежде, министерство внутренних дел, Джолитти подтвердил вновь свою концепцию о призвании государства сохранять «нейтралитет» в борьбе между капиталом и трудом и обеспечить социальный мир в стране «путем строгого и справедливого соблюдения общественных свобод и законов» и заботы об удовлетворении «законных чаяний трудящихся масс»[573]. В противовес консервативной и даже либеральной печати, не прекращавшей грубых нападок на забастовщиков, объявлявшей их смутьянами, лодырями, желающими жить за счет общества, Джолитти признал, что проблема, которая доминирует в этот момент над всеми остальными, — это проблема улучшения положения трудящихся масс.

Выход Джолитти видел в совместной борьбе правящих кругов и трудящихся масс за подъем экономики страны. «Благосостояние трудящихся классов, — пояснял он свою мысль, — неразрывно связано с процветанием сельского хозяйства, промышленности, торговли, потому что только там, где имеются в изобилии капитал и труд, могут быть высокие заработки и хорошие условия труда»[574]. Начиная с «долгого министерства» джолиттианская либеральная система правления вступила в новую, высшую фазу своего развития, продолжавшуюся (исключая кратковременный уход Джолитти от власти в конце 1909 — марте 1911 г.) вплоть до Ливийской войны. Именно в этот период были предприняты наиболее значительные экономические и социальные мероприятия, направленные на то, чтобы стимулировать экономическое развитие Италии, прежде всего— промышленности в северных районах, ликвидировать отставание Италии от развитых индустриальных держав и на базе экономического прогресса страны расширить политическую основу буржуазного строя путем сотрудничества с реформистским крылом ИСП и создания политического союза промышленной буржуазии и пролетарских масс Севера. В то же время именно в эти годы выявились со всей очевидностью ограниченные возможности осуществления либеральной политики в стране, над которой тяготел груз нерешенных в эпоху Рисорджименто задач ликвидации феодальных пережитков, экономической отсталости, нищеты трудящихся масс. Сам либеральный курс Джолитти, отражая консервативную природу итальянской буржуазии, не способен был внести качественные изменения в экономическую и социальную структуру страны, сводясь к паллиативным мероприятиям.

Экономическая политика «долгого министерства» была направлена на упорядочение средств сообщения в стране путем расширения сети железных дорог, развития торгового флота, строительства и модернизации портов, содействия развитию промышленного кредита. Важной экономической мерой кабинета Джолитти явилась конверсия внутренних и внешних государственных займов со снижением процентной ставки с 5 до 3,5, укрепившая бюджет страны. Были предприняты меры по совершенствованию системы народного образования путем передачи в ведение государства начальных школ (что было данью времени и вызвано потребностями экономики страны, нуждавшейся в повышении общеобразовательного уровня кадров промышленных рабочих). Вплоть до лета 1907 г., когда на Италию распространился мировой экономический кризис, в стране сохранялась высокая экономическая конъюнктура. Шел интенсивный процесс учреждения новых акционерных обществ, небывалого размаха достигли биржевые спекуляции. Возрос авторитет Джолитти в деловых кругах. Однако экономические меры правительства Джолитти, дав новый толчок индустриализации страны, не оздоровили экономики страны в целом. Кризис 1907–1908 гг. прервал продолжавшийся в Италии с конца XIX в. (с некоторыми перерывами) промышленный бум, причинив серьезный ущерб промышленности, торговле, финансам, сельскому хозяйству, увеличив безработицу и дороговизну и усилив процесс разорения мелких собственников и концентрации производства и капиталов.

Ахиллесовой пятой джолиттианской политики продолжал оставаться аграрный вопрос, принявший в Италии специфическую форму «южного вопроса». Джолитти, который ранее оставался равнодушным к проблемам Юга, на этот раз был вынужден спешно утвердить разработанные его предшественником Соннино некоторые меры для облегчения положения населения южных районов. Летом 1906 г. был принят закон об оказании помощи пострадавшим от землетрясения в Калабрии и выделении суммы в 120 тыс. лир на строительство дорог, портов и проведение других общественных работ. В качестве чрезвычайной меры был отменен налог с сельскохозяйственной продукции южных районов, несколько снижены налоги с недвижимой собственности, учреждены государственные кассы сельского кредита[575] и и т. п.

Эти мероприятия пошли на пользу главным образом крупным помещикам-латифундистам, но не улучшили ни положения основной массы сельского населения, ни общего состояния экономики южных районов. Это стало очевидно уже в 1907 г., когда были опубликованы отчеты специальных парламентских комиссий, учрежденных в 1906 г. для обследования положения южных провинций, Сицилии и Сардинии. В объемистых томах, представленных комиссиями по завершении работы, была зафиксирована потрясающая картина безмерной нищеты жителей, сплошной неграмотности, хронического голода и болезней, засилия крупных латифундий и бесконтрольного произвола местных властей, хищнического разрушения природных богатств в результате сведения лесов и нарушения водного режима, усилившегося бесплодия почвы и других бесчисленных бед этой фактически внутренней колонии Италии, которые могли быть устранены коренным преобразованием всей политической и социальной системы, но не паллиативными мерами.

Страшным бедствием явилось разразившееся ночью 28 декабря 1908 г. Мессинское землетрясение, разрушившее города Мессину и Реджо и их окрестности. Было убито, ранено и искалечено свыше 8 тыс. чел. Первую помощь жертвам землетрясения оказали моряки иностранных судов, оказавшихся поблизости, и особенно моряки русской балтийской эскадры, находившейся в итальянских водах с дружественным визитом. Восстановительные работы потребовали серьезных затрат и длительного времени. Лишь через несколько лет жизнь района, пострадавшего от землетрясения, вошла в нормальное русло. Медлительность, с которой местные и центральные власти организовали спасательные работы, скудость ассигнований на оказание помощи жертвам землетрясения, поспешное введение в районах бедствия осадного положения вызвали резкие нападки демократических сил страны на правительство.

Конфликт между централизованным государством и автономистскими устремлениями населения Юга, истоки которого уходили в незавершенность буржуазно-демократических преобразований в эпоху Рисорджименто, дал о себе знать с новой силой в период «долгого министерства». Юг страны то и дело потрясали антиправительственные выступления. Невежество и политическое бесправие крестьянства южных районов, а также слабость рабочих и социалистических организаций на Юге, усугубляемая полным пренебрежением реформистского руководства социалистической партии к «южной проблеме», способствовали укреплению в политической жизни южных районов триединого союза помещика, священника и представителя местной власти. Это крайне затрудняло борьбу народных масс Юга за возрождение их родного края, за социальный и политический прогресс. В ряде случаев представителям феодальной реакции удавалось направить народные выступления в русло сепаратистского движения.

Жесткая централизаторская антидемократическая политика правительства по отношению к южным районам, сочетавшаяся с пагубной для экономики Юга налоговой политикой и протекционистским курсом, усилила оппозицию либеральному курсу Джолитти со стороны группы демократически настроенных интеллигентов-южан — меридионалистов. Лидером меридионализма выступил известный уже в то время историк, публицист, неутомимый поборник возрождения Юга, непримиримый оппонент Джолитти — Гаэтано Сальвемини. Неоспоримой заслугой Сальвемини было то, что, являясь «радикально настроенным представителем крестьянских масс Юга»[576], он стремился поставить проблему Юга как общенациональную систему, решение которой являлось, по его глубокому убеждению, непременным условием кардинального демократического обновления итальянского общества. Программа меридионалистов предусматривала демократизацию политической жизни южных районов, как и всей Италии, путем введения всеобщего избирательного права и ликвидации системы коррупции и политической клиентелы, а также отказ от протекционизма и кардинальную реформу налоговой системы[577]. К меридионалистам примкнули поэтому фритредерски настроенные круги буржуазии, чьи интересы ущемляла протекционистская политика правительства. Лично Сальвемини полагал, что предложенная меридионалистами программа поможет ограничить всевластие на Юге крупных землевладельцев-латифундистов, решив земельный вопрос в пользу крестьян.

В ряде статей и получившем широкую известность памфлете «Министр преступного мира» Сальвемини предъявил суровое обвинение Джолитти в насаждении в южных районах позорных политических нравов, поощрявших злоупотребления, подкуп, сотрудничество местных властей с худшими элементами уголовного мира. «Джолитти, — писал он в 1909 г., — конечно, не первый государственный деятель Италии, который смотрит на Юг, как на завоеванную землю, доступную всякому грубому посягательству. Но никто и никогда не делал это так грубо, так цинично, так откровенно, как он, основывая собственное политическое могущество на порабощении, развращении Юга Италии и пренебрежении к нему; никто до него не применял так систематически и бесстыдно в ходе выборов на Юге всякого рода насилия и преступления»[578].

Критика джолиттианской системы сочеталась у Сальвемини с полемикой против реформистского крыла ИСП, выступавшего за сотрудничество с Джолитти и пренебрегавшего «южной проблемой». В 1911 г. Сальвемини вышел из рядов ИСП. Группа меридионалистов в своей попытке разработать демократическую программу решения «южной проблемы» оказалась одинокой. Она не нашла поддержки у так называемой «Крайней левой» — социалистической, республиканской и радикальной партий.

«Либеральная эра» Джолитти поставила перед партиями «Крайней левой» дилемму: либо включиться в парламентский механизм и превратиться в «конституционную», «прирученную» оппозицию, либо противопоставить страдавшему многими пороками либерализму подлинно демократическую, революционную альтернативу, которая бы обеспечила решение кардинальных экономических, социальных и политических проблем страны в интересах как рабочего класса, так и крестьянства и средних слоев. И радикальная, и республиканская партии, опиравшиеся в основном на слои средней и мелкой буржуазии и интеллигенции, несмотря на сопротивление левых течений этих партий, шли все дальше по первому пути, а их республиканизм и радикализм все более блек, в чем находили отражение глубинные политические тенденции, свойственные в период довоенного империализма отнюдь не одной только итальянской буржуазной демократии[579].

Неизмеримо сложнее складывались отношения между либеральным правительством и социалистической партией и рабочим движением в целом.

1906–1908 гг. ознаменовались в Италии небывалым до этого размахом забастовочного движения и массовых выступлений промышленного, сельскохозяйственного пролетариата, служащих, крестьянства. Немалую роль в новом подъеме народного движения сыграло влияние первой русской революции, содействовавшей росту политической активности итальянских трудящихся[580]. В 1906 г. официальной статистикой было зарегистрировано 1649 забастовок в промышленности и в сельском хозяйстве с общим числом участников 381 624 чел., а в 1907 г. — 2168 забастовок с участием 581 244 чел.[581] Наиболее значительным был размах стачечной борьбы в Пьемонте, Лигурии, Ломбардии, Сицилии. Возникая на почве экономических требований, забастовки нередко перерастали в вооруженные столкновения с полицией и войсками. Рабочий класс широко применил в эти годы оружие всеобщей стачки.

Большой размах приобрела забастовка рабочих газовой промышленности осенью 1906 г. Начавшись в Милане, она перекинулась затем в Турин, Болонью, Парму и другие города.

Крупным событием в рабочем движении этих лет стала борьба железнодорожников за улучшение своего положения и профсоюзные свободы, особенно после того, как летом 1907 г. был принят специальный закон, запрещавший под страхом уголовной ответственности и административных мер стачки рабочих и служащих на государственных железных дорогах. Ответом на эти драконовские меры явилась всеобщая стачка железнодорожников 12–17 октября 1907 г. Правительство Джолитти прибегло к полицейским и административным мерам, используя против бастующих войска и полицию, а затем объявив об увольнении с работы организаторов забастовки и снижении окладов ее активным участникам. Однако вслед за железнодорожниками на борьбу за улучшение условий труда и повышение зарплаты выступили служащие почты, телеграфа, преподаватели учебных заведений и другие категории, вплоть до полицейских. Летом 1908 г. парламент принял закон о государственных служащих. Закон предусматривал увеличение фонда зарплаты государственным служащим на 17,5 млн. лир; формально признавалось право служащих на ассоциации. В то же время запрет забастовок был распространен, помимо железнодорожников, на все категории государственных служащих.

В борьбу за улучшение условий труда активно включились в 1906–1908 гг. различные категории сельского населения Северной и Центральной Италии, особенно батраки и испольщики-колоны провинции Равенна. В упорной борьбе, используя метод бойкота, забастовок, саботажа, отражая атаки предпринимателей, опиравшихся на поддержку полиции и войск, батраки и испольщики добивались улучшения условий аренды земли, оплаты труда, гарантий обеспечения работой, признания права профсоюзов участвовать в урегулировании трудовых конфликтов и в решении вопроса о найме на работу и т. д.[582]

В условиях подъема массового движения окрепли организации пролетариата. С 1906 г. возобновила свою деятельность Национальная федерация трудящихся земли, объединив к 1907 г. в своих рядах 107 153 чел.[583] Серьезным успехом профсоюзного движения явилось создание в сентябре 1906 г. на общеитальянском съезде в Милане, представлявшем 700 профсоюзных лиг с 250 тыс. членов, Всеобщей конфедерации труда. Этим решением было достигнуто объединение в общенациональном масштабе до этого разрозненных профсоюзных организаций.

Однако, едва возникнув, Всеобщая конфедерация труда стала объектом острой борьбы между анархо-синдикалистами и реформистами. Первые настаивали, чтобы деятельность ВКТ была поставлена вне контроля со стороны ИСП. Они требовали зафиксировать в программе ВКТ принцип классовой борьбы, «прямого действия» и организации антимонархической, антиклерикальной, антимилитаристской пропаганды. Реформисты, игравшие на съезде ведущую роль, стремились направить деятельность организации в русло корпоративизма и тред-юнионизма. Им удалось провести на съезде выдержанный в реформистском духе устав, в котором указывалось, что цель ВКТ — «направлять борьбу трудящихся против капиталистической эксплуатации» и вести борьбу за социальное законодательство[584]. К руководству исполкомом конфедерации в 1907 г. пришел Ринальдо Ригола, единомышленник Турати, остававшийся на этом посту более 10 лет.

Обострение классовой борьбы в Италии в 1906–1908 гг. усилило выявившиеся уже в предыдущие годы разногласия в рядах социалистической партии между реформистским и анархо-синдикалистским направлениями. Анархо-синдикализм был, по выражению А. Грамши, «инстинктивным, элементарным, примитивным, но здоровым выражением выступления рабочих против блока с буржуазией и за блок с крестьянами, в первую очередь с крестьянами Юга»[585]. Теоретики анархо-синдикализма — Артуро Лабриола, Леоне, Оливетти, Орано — на страницах «Авангуардиа сочиалиста», «Паджине либере» и других анархо-синдикалистских органов развернули острую полемику против реформистов, критикуя их за одностороннее увлечение парламентской деятельностью и сотрудничество с буржуазными партиями, за отход от концепций классовой борьбы и проповедь эволюционного пути общественного развития, за боязнь массового движения и т. д.

Критика анархо-синдикалистов в известной мере затрудняла сползание ИСП на реформистские позиции. Однако, исходя из антимарксистских концепций, анархо-синдикалисты оказались не в состоянии предложить партии подлинно революционную альтернативу. Следуя за Сорелем, они отрицали значение политической партии, ратуя за перенесение всей деятельности в профсоюзы и за так называемое «прямое действие» пролетарских масс — всеобщую стачку, с помощью которой анархо-синдикалисты надеялись сокрушить капиталистический строй. Полемика против реформистов перерастала у анархо-синдикалистов в борьбу против самой социалистической партии, против участия интеллигенции в социалистическом движении, в превознесение стихийности и бунтарских настроений, а также в отрицание борьбы за непосредственные требования трудящихся, в антипарламентаризм и т. п.

В 1906 г. на съезде в Риме борьба между реформистами и анархо-синдикалистами достигла небывалой до этого остроты. Группа Лабриола — Леоне, настаивавшая на признании принципа революционной борьбы как основы политического курса партии, потерпела поражение. Против нее выступили единым фронтом не только реформисты, поставившие вопрос о несовместимости пребывания в одной партии анархо-синдикалистов и реформистов, но и центристски настроенное большинство съезда, составившее «интегралистское» направление (от итал. integrale — «единый», «целый»). Ратовавшие за единство партии любой ценой, на платформе, промежуточной между концепциями анархо-синдикалистов и реформистов, интегралисты во главе с Моргари и примкнувшим к новой группировке Ферри сумели одержать победу на съезде. В резолюции, принятой съездом, отразились эклектичные установки интегрализма, исходившего из того, что, как заявлял Моргари, «каждый социалист должен быть в одно и то же время реформистом и революционером»[586]. Словесно осудив политику систематического сотрудничества с буржуазными партиями и правительством и выступив в поддержку метода классовой борьбы, интегралисты допускали в исключительных случаях возможность соглашения с буржуазными партиями и правительством[587], что было весьма на руку реформистам.

Под прикрытием интегралистов, вставших после Римского съезда во главе партии, в ее рядах все выше поднимал голову реформизм. Программным манифестом реформистского течения стала вышедшая в свет в 1907 г. книга Бономи «Новые пути социализма», в которой автор с бернштейнианских позиций подверг ревизии коренные теоретические положения марксизма о классовой борьбе, революции, диктатуре пролетариата. Заявляя, что в связи с эволюцией демократии и социальным прогрессом марксизм устарел, Бономи отрицал необходимость в новых условиях революции, утверждая, что переход от капитализма к социализму возможен эволюционным путем, без устранения политического господства буржуазии. Отвергая, подобно Бернштейну, тезис о классовой природе государства в капиталистическом обществе, он заявлял, что правительство в Италии в начале XX в. «не является более правительством одного класса, а тем более одной партии»[588], и что целью пролетариата должно быть сотрудничество в рамках этого правительства с прогрессивными слоями буржуазии для обеспечения социального прогресса трудящихся.

Считая ненужным и устаревшим «лозунг старой тактики — революционную диктатуру»[589], Бономи усматривал в «казусе Мильерана» и в фактах поддержки итальянскими социалистами буржуазных правительств «великий эксперимент эффективного частичного завоевания власти». Тактика избирательных блоков и огранической законодательной деятельности социалистов в парламенте (в условиях, когда социалисты к тому же не располагали сколько-нибудь серьезными позициями в парламенте), всемерное содействие экономической эволюции капиталистического общества как средство приблизить социализм, наконец, призыв к замене социалистической партии широкой аморфной рабочей партией наподобие лейбористской партии в Англии — такова была, по мнению Бономи, программа действий итальянских социалистов в новых условиях, созданных либеральными мероприятиями Джолитти. При этом конечная цель движения — борьба за завоевание власти и построение социализма в результате революционной борьбы трудящихся масс — подменялась Бономи борьбой за частичные реформы в рамках буржуазного общества в духе крылатого выражения Бернштейна: «Движение — все, конечная цель — ничто». Объективно программа, предложенная Бономи, в случае ее претворения в жизнь обрекала ИСП на роль придатка радикальной буржуазии.

В этих условиях анархо-синдикалисты стали все больше переносить центр тяжести своей деятельности за рамки партии. Используя недовольство реформистским курсом ВКТ части профсоюзов и палат труда, координировавших на местах борьбу рабочих различных отраслей, анархо-синдикалисты с их помощью активизировали пропаганду своих взглядов и возглавили ряд выступлений промышленных и сельскохозяйственных рабочих.

Последним крупным событием, завершившим один из напряженнейших в истории либеральной Италии этапов классовой борьбы, явилась пармская забастовка 1908 г. Ей предшествовала длительная упорная борьба сельскохозяйственных рабочих и арендаторов этой провинции против аграриев. Анархо-синдикалисты, воспользовавшись боевым настроением масс пармского сельскохозяйственного пролетариата, поспешили превратить Парму в свой опорный пункт и экспериментальную базу. В 1907 г. им удалось занять командные позиции в местной палате труда и профсоюзных организациях, добившись их разрыва с ВКТ и прекращение всяких связей с ИСП. Применяя на практике принцип действия ради действия, анархо-синдикалисты за 10 месяцев пребывания у руководства пармской палатой труда организовали 34 забастовки различных категорий сельскохозяйственных рабочих[590]. Частые выступления трудящихся (вместо того чтобы воспитывать, как полагали анархо-синдикалисты, революционную энергию масс и готовить их к всеобщей забастовке, которая в один прекрасный день сможет якобы сокрушить капиталистический строй), к тому же далеко не всегда успешные и сопряженные с большими лишениями для бастующих, порождали у последних усталость и разочарование.

Ошибками анархо-синдикалистов не преминули воспользоваться местные аграрии, которые весной 1908 г. решили дать бой и сломить профсоюзные организации и забастовочное движение. Местная ассоциация аграриев приняла решение не идти ни на какие уступки батракам и испольщикам. Готовясь к решительной схватке, землевладельцы поспешно приобретали сельскохозяйственные машины, переправляли скот в соседние провинции, вербовали в других местностях штрейкбрехеров, создавали вооруженные отряды и т. д.[591] Игнорируя достигнутое в 1907 г. соглашение о применении арбитража в случае трудовых конфликтов, аграрии прибегли весной 1908 г. к увольнению активных участников движения, провоцируя тем самым конфликт.

В ответ на эти действия палата труда, возглавляемая анархо-синдикалистом Альчесте де Амбрисом, объявила забастовку протеста и потребовала одновременно установления новых тарифов оплаты труда батраков. 1 мая началась всеобщая забастовка батраков провинции, затянувшаяся на два месяца. Несмотря на то, что ВКТ и ИСП отказались поддержать бастующих и этим затруднили их борьбу, трудящиеся Италии пришли на помощь забастовщикам, организуя сбор средств, приютив детей забастовщиков, терпевших страшные лишения, и т. д. Борьба приняла исключительно упорный характер. Предвосхищая методы фашистских сквадристов, сынки богачей терроризировали организаторов забастовки, устраивали нападения на жилища и т. п. По настоянию аграриев против бастующих были брошены войска и полиция, взявшие под защиту ввозимых из других провинций штрейкбрехеров, что вызвало кровавые столкновения, а затем и расправу с бастующими. Палата труда была взята штурмом, а забастовка сломлена силой. Оправдывая позднее действия правительства, Джолитти заявлял, что смысл их был в том, чтобы «заставить соблюдать законы, гарантируя, следовательно, свободу тех, кто хочет работать, и свободу тех, кто хочет бастовать»[592].

Характеризуя по свежим следам событий развитие классовой борьбы в романских странах, В. И. Ленин писал в июле 1908 г., что в Италии, как и во Франции, «обострение классовой борьбы проявляется в особенно бурных, резких, частью прямо революционных взрывах, когда затаенная ненависть пролетариата к его угнетателям вырывается с внезапной силой, и «мирная» обстановка парламентской борьбы сменяется сценами настоящей гражданской воины»[593].

Неудача пармской забастовки свидетельствовала о несостоятельности надежд ее руководителей на то, что борьба в Парме послужит началом общенациональной всеобщей стачки, которая похоронит капитализм. Неумение анархо-синдикалистов пользоваться грозным оружием стачки, их подход к стачке как к своего рода революционной гимнастике, без учета реальных условий, шансов на успех, неспособность связать борьбу за экономические требования с политическими лозунгами и т. д. — все это свидетельствовало о несостоятельности анархо-синдикализма и способствовало его дискредитации среди трудящихся.

На X съезде ИСП, состоявшемся во Флоренции вскоре после поражения пармской забастовки, анархо-синдикализм был признан несовместимым с программой и задачами партии течением. Это решение, поставив анархо-синдикалистов вне партии, означало важный шаг на пути преодоления мелкобуржуазной революционности в итальянском социалистическом движении. После 1908 г. анархо-синдикализм вступил в полосу длительного кризиса. Его лидеры — Лабриола, Орано, Оливетти и другие — быстро эволюционировали вправо, сомкнувшись в 1911–1912 гг. с империалистическими группировками в проповеди культа силы и «революционных» действий на внешнеполитической арене, восхваляя колониальную экспансию, как якобы всесильное средство борьбы против нищеты, эмиграции и т. д. Часть же анархо-синдикалистов — «революционные синдикалисты» (Ф. Корридони, Альчесте де Амбрис и др.), — оставшись верна синдикалистским взглядам, сохранила связь с рабочими, по-прежнему руководя массовыми выступлениями пролетариата и противостоя реформистской тактике вождей ИСП и ВКТ.

Однако оборотной стороной осуждения анархо-синдикализма и размежевания с ним было упрочение в социалистическом движении Италии реформизма, занявшего господствующие позиции в партии вплоть до 1912 г. Съезд поспешил осудить применение всеобщей стачки, оговорив, что она может быть использована лишь в исключительных случаях в масштабах отдельной местности или отрасли промышленности, а в национальном масштабе — только перед лицом угрозы реакции в стране[594]. Наряду с этим Флорентийский съезд отверг принцип постоянной оппозиции социалистов буржуазному правительству, ратуя за «позитивную работу» в государственных учреждениях. Программа-минимум, принятая Флорентийским съездом, носила откровенно реформистский характер. В ней не нашлось места ни коренному общедемократическому лозунгу борьбы за республик), ни требованию ликвидации крупного помещичьего землевладения и наделения землей крестьян, ни лозунгу 8-часового рабочего дня. Программа включала лишь требования всеобщего избирательного права, прогрессивного налога, светского образования, социального обеспечения матерей, инвалидов, стариков, уничтожения налога на зерно, сокращения срока военной службы и т. д. Она не отличалась ничем от аналогичных программ республиканцев и радикалов.

Интегрализм, чья роль «буфера» между крайними течениями в партии оказалась после размежевания с анархо-синдикалистами исчерпанной, после 1908 г. сошел на нет, превратившись в небольшую, маловлиятельную фракцию, которая и в дальнейшем в борьбе группировок занимала центристские позиции.

Переход руководства партией, парламентской фракцией, центральными органами партии в руки реформистов, а также преобладание реформистов во Всеобщей конфедерации труда пагубно отразились на массовом движении в стране, парализовав на время забастовочные выступления, кривая которых с 1909 г. поползла вниз. В то же время господство реформистов в партии привело к падению влияния партии в массах, содействуя уменьшению численности ее рядов и грозя отрывом ее от пролетарских масс.

Одной из важных проблем политической жизни Италии в период «долгого министерства» была проблема взаимоотношений либерального государства с Ватиканом. Новый век принес папству немало тревог. Антинациональный курс на изоляцию Италии, проводимый Ватиканом после объединения, и надежды на возвращение светской власти церкви с помощью иностранных штыков оказались бесплодными. Затянувшийся конфликт между Итальянским королевством и папством отнюдь не содействовал росту авторитета католической церкви, сужая возможности ее активного вмешательства в политическую жизнь. Бурный научный прогресс, успехи марксизма и рост рабочего и социалистического движения способствовали усилению антиклерикальных настроений как в самой Италии, так и в других странах — Франции, Испании, Австро-Венгрии, где развертывалась широкая кампания за светское образование, за отделение церкви от государства, за ограничение деятельности религиозных конгрегаций и т. д. В самом лоне католической церкви с конца XIX в. усилилась оппозиция, настаивавшая на некоторой модернизации религиозных догм с учетом прогресса науки и на повороте церкви лицом к новым социальным и политическим проблемам, — течение, получившее название модернизма. Лидер оппозиции Мурри ратовал за расширение социальной и политической деятельности церкви среди трудящихся масс путем создания христианско-демократической партии.

Папа Пий X, находившийся на папском престоле с Т903 по 1914 г., попытался пресечь непокорность в рядах духовенства. Мурри в 1909 г. был отлучен от церкви, модернизм объявлен «худшей из ересей». Ряд энциклик и распоряжений инквизиции сурово осудили проповедь модернистами свободы изучения и критики церковных догматов и их выступления против организационной структуры церкви[595]. Но в своей практической деятельности Ватикан вынужден был проводить более гибкую тактику в отношении как светских властей, так и масс. Поддержка католиками либеральной коалиции на выборах 1904 г. против растущего влияния социалистов была подкреплена широкой деятельностью по созданию массовых организаций среди рабочих и крестьян.

В 1906 г. с ведома и благословения Ватикана были основаны Народный союз католиков Италии, Социально-экономический союз итальянских католиков и Итальянский католический избирательный союз, к которым в 1908 г. добавился Союз католических женщин Италии. В 1909 г. они были объединены в единой ассоциации, координировавшей их действия. Шел процесс оформления католических кооперативов, «белых лиг» — католических профсоюзов, касс взаимопомощи, так называемых «народных банков». В конце 1910 г. католические профсоюзные организации, общества взаимопомощи и кооперативы насчитывали в общей сложности 346 864 члена[596]. Таким путем Ватикану удалось упрочить свое влияние среди различных категорий сельского населения (от кулаков до батраков), рабочих текстильной и других отраслей промышленности, служащих и т. п.

Деятельность Ватикана, направленная своим острием против социалистов, находила сочувствие и понимание не только у консервативных политических группировок, но и у части либералов. В противовес им демократические силы Италии страстно протестовали против попустительств церкви и религиозным организациям, настаивая на отделении школы от церкви и других антицерковных мерах. Первое десятилетие XX в. ознаменовалось в Италии бурными антиклерикальными выступлениями, в которых (как это было в кампании протеста против расправы испанской реакции с убежденным антиклерикалом Ф. Феррером в 1909 г. и в годовщину сожжения Джордано Бруно в 1910 г.) принимали участие широкие народные массы, особенно северных районов страны.

Оказавшись между двух огней, Джолитти, верный своим принципам борьбы за политическое равновесие сил, исходил из принципа невмешательства государства в дела церкви, тогда как демократические силы ожидали от него действенной антиклерикальной политики. «Я не хочу ни вмешательства государства в дела церкви, ни вмешательства церкви в дела государства, — заявил он в парламенте 9 марта 1909 г. — Государство должно быть абсолютным сувереном, но должно уважать все верования и поддерживать максимальную свободу для всех»[597].

Идя по этому пути, «долгое министерство» Джолитти саботировало требования левых сил о светском образовании в стране. Новый устав начальной школы, принятый в 1908 г. по настоянию Джолитти, передавал решение вопроса о преподавании в школе закона божьего на усмотрение родителей и коммун на местах. Правительство Джолитти остерегалось скомпрометировать себя поддержкой антиклерикальных выступлений в стране, чем заслужило известное благорасположение руководства Ватикана. Как отмечал посланник России при Ватикане Сазонов, между правительством и Ватиканом стали складываться отношения, «формально чрезвычайно неопределенные, но фактически, благодаря постоянным неизбежным сношениям, почти неизменно гладкие»[598].

Внешняя политика «долгого министерства» Джолитти. Формирование империалистической идеологии в Италии ^{З. П. Яхимович}

Внешнеполитический курс «долгого министерства» Джолитти основывался на сохранении Тройственного союза при одновременном улучшении отношений с Англией, Францией и Россией. Лавирование Италии между двумя блоками в решающей мере определялось возросшими агрессивными притязаниями итальянского империализма в бассейне Средиземного моря. Главным объектом итальянской экспансии по-прежнему оставался африканский континент, особенно Северо-Восточная Африка. Итальянские колониальные власти Эритреи и Бенадира не прекращали расширять колониальные владения Италии за счет Эфиопии, провоцируя бесконечные пограничные инциденты. 5 апреля 1908 г. из Бенадира и вновь захваченных территорий была создана новая колония, получившая название Итальянского Сомали. По мере развития и укрепления итальянских банков и промышленности в первом десятилетии XX в. усилился вывоз итальянских промышленных товаров и капиталов на Балканы, в Турцию, в североафриканские вилайеты Османской империи — Триполитанию и Киренаику, занявшие важное место в колониальных планах итальянского правительства и экспансионистских кругов Италии. Особенно активизировалась внешнеполитическая деятельность римского кабинета в 1908 г., в связи с обострением «восточного вопроса» и начавшимся осенью 1908 г. боснийским кризисом, в ходе которого выявились острые разногласия между Италией и Австро-Венгрией. Воспользовавшись кризисом Османской империи, итальянское правительство, прибегнув к военно-морской демонстрации, добилось в Константинополе ряда льгот, облегчавших экономическую экспансию в Триполитанию и Киренаику, а отчасти и в Малую Азию. Итальянские банки с помощью правительства активизировали свою деятельность в Черногории и Албании.

Итальянское правительство, рассчитывая на поддержку царской России в противодействии экспансии Австро-Венгрии на Балканах, проявило большую заинтересованность в сближении с Россией. После длительных переговоров между Римом и Петербургом, несмотря на протест социалистов, состоялся, наконец, визит Николая II в Италию. 24 октября 1909 г. в Раккониджи в результате переговоров между министрами иностранных дел Титтони и Извольским была заключена империалистическая сделка царизма и итальянской монархии о сотрудничестве на Балканах и в Средиземноморском бассейне. Обе стороны принимали на себя обязательство поддерживать статус-кво на Балканах и не заключать впредь с третьими державами новых соглашений о Балканах «без соучастия другой» (пункт, направленный своим острием против Австро-Венгрии).

Италия и Россия достигли также соглашения о взаимной поддержке в вопросах пересмотра режима проливов в интересах России и притязаний Италии на Триполитанию и Киренаику.

В то же время римский кабинет предпринял меры для нормализации отношений с Австро-Венгрией, непосредственно вслед за «свиданием в Раккониджи» подготовив новое итало-австрийское соглашение о Балканах (оно было подписано в декабре 1909 г. сменившим кабинет Джолитти правительством Соннино). Соглашение, которое по желанию обеих сторон должно было содержаться в строжайшей тайне от всех держав, кроме Германии, включало обязательство держав взаимно информировать друг друга о важнейших вопросах балканской политики и — серьезная уступка венского кабинета союзнице — обещание Австро-Венгрии в случае оккупации ею Новипазарского санджака предоставить компенсацию Италии. Двусторонние соглашения о Балканах с Россией и Австро-Венгрией имели целью добиться признания этими державами, игравшими значительную роль на Балканах, «особых интересов» Италии в этом районе. Опираясь на них, итальянскому империализму удалось впоследствии, в период итало-турецкой и балканской войн, серьезно укрепить свои позиции в Средиземноморском бассейне.

Внешнеполитический курс и колониальная экспансия являлись объектом острой политической борьбы внутри Италии. Правые консервативные силы, в том числе группировка Соннино, ратовали за верность Тройственному союзу, усматривая в нем оплот незыблемости монархического строя в Италии и залог прочных международных позиций страны и успешной экспансии. В противовес им республиканцы, радикалы и часть социалистов, как и в конце XIX в., выступали за разрыв Италии с Тройственным союзом и сближение со странами Антанты, полагая, что отказ от союза с монархиями Гогенцоллернов и Габсбургов пойдет на пользу миру в Европе и делу демократии и прогресса в самой Италии. Немалую роль в антантофильских настроениях буржуазно-демократических группировок играли ирредентистские мотивы. Они выдвигали лозунг присоединения к Италии пограничных земель с итальянским населением (ирреденто — по-итальянски: «неосвобожденный», «находящийся под чужим владычеством») любыми средствами, не исключая войны с Австро-Венгрией, которая расценивалась ими как главный враг Италии и дела независимости народов Юго-Восточной Европы. Если в 70–80-х годах XIX в. ирредентизм был боевым лозунгом буржуазной демократии, выступавшей за завершение объединения Италии, то в новых условиях он утратил прогрессивный характер, превратившись объективно в рупор империалистических сил, добивавшихся расширения итальянской экспансии на Балканах.

Наряду с правыми консервативными группировками, ратовавшими за продолжение дела Криспи и активную колониальную политику, а также ирредентистами немалую роль в становлении империалистической идеологии в Италии в XX в. сыграл национализм, сложившийся в самостоятельную силу в период боснийского кризиса. Программа национализма, основные идеи которого уже нашли отражение в журнале «Реньо» (начавшем выходить в 1903 г.), была сформулирована в 1908 г. Энрико Коррадини, вставшим во главе движения, в «Принципах национализма» и развита в его дальнейших работах и в работах его последователей. Коррадини утверждал, что «национализм является доктриной тех, кто рассматривает нацию… как единый и целостный большой индивидуум», что «непременным условием консолидации наций является непрерывная борьба одной нации против другой». «Национализм, — заявлял Коррадини, — утверждает необходимость борьбы на международной арене, чтобы нация могла занять достойное экономическое и моральное место в мире»[599]. Коррадини провозгласил, что Италия якобы является «пролетарской нацией», угнетаемой другими «плутократическими» странами, а поэтому, де, нужно перенести центр тяжести с классовой борьбы внутри страны на борьбу между нациями[600]. Главным своим врагом национализм объявлял социалистов.

Продолжая и развивая идеи Коррадини, его близкий единомышленник Луиджи Федерцони ратовал за «глубоко рациональную и эгоистичную внешнюю политику», которая бы способствовала экономической и колониальной экспансии и распространила бы итальянскую цивилизацию «на весь мир»[601].

Формирование империалистической идеологии в Италии сопровождалось усилением милитаризации страны. Правительство Джолитти уделяло немало внимания упрочению военно-морского флота, улучшению технической вооруженности армии, увеличивая из года в год военные расходы. Социалистическая партия, осуждая милитаризм и уделяя немало места разоблачению роста военной опасности в Европе, не сумела, однако, противопоставить позиции правительства и буржуазного лагеря последовательно-интернационалистскую программу действий. Среди итальянских социалистов и особенно анархо-синдикалистов немалым влиянием пользовались идеи французского социалиста Эрве, призывавшего ответить на войну всеобщей забастовкой и объявлявшего понятия нации и отечества не имеющими никакой ценности для пролетариата. Обратной крайностью было сползание реформистов на позиции буржуазного патриотизма, что нашло выражение в голосовании социалистов-парламентариев в 1909 г. за увеличение военных расходов «в интересах укрепления обороны».

К 1909 г. в джолиттианской системе вновь дали себя знать серьезные перебои. Внутриполитический и внешнеполитический курс правительства в конце 1908 — начале 1909 г. подвергся острой критике как правых, так и левых сил. С трудом, посредством парламентских маневров, была предотвращена отставка министра иностранных дел Титтони. Будучи опытным, искушенным в парламентской игре деятелем, Джолитти поспешил добиться от короля согласия на роспуск парламента и проведение досрочных парламентских выборов 7–14 марта 1909 г. В ходе этих выборов партии «Левой» сумели взять реванш за поражение, нанесенное им силами «порядка» в 1904 г., завоевав в общей сложности 110 мест. Социалисты получили 42 мандата, на 16 больше, чем в 1904 г. Клерикалам удалось провести в парламент 16 депутатов, пополнивших ряды правой оппозиции Джолитти.

Несмотря на то, что Джолитти и его сторонникам вновь удалось завоевать серьезные позиции в парламенте, против кабинета Джолитти на протяжении всего 1909 г. энергично выступали силы и правой, и левой оппозиции. Объектом острой борьбы в парламенте стал вопрос об организации морских служб и перевозок, находившейся в руках частной компании. Попытки правительства пересмотреть условия конвенции, упорядочив перевозку морских грузов, затронули интересы самых различных сил и были использованы оппозицией для того, чтобы свалить Джолитти. Когда стало очевидно, что правительству не удастся провести в парламенте свой законопроект, Джолитти решил пойти ва-банк и склонить левые силы к прямой поддержке кабинета. Он предложил проекты законов о снижении налога на сахар и введении прогрессивного налога на доходы от движимого имущества, на землю и строения.

Встретив сильную оппозицию правых группировок и не получив ожидаемой поддержки со стороны партий «Крайней левой», Джолитти 9 декабря 1909 г. был вынужден уйти в отставку. Однако предложенные Джолитти законопроекты позволили ему сохранить ореол поборника демократических реформ, создав условия для возвращения в будущем к власти.

Обострение политической борьбы вокруг либерального курса в 1909–1911 гг. ^{З. П. Яхимович}

Временным поражением Джолитти попытались воспользоваться консервативные силы. 11 декабря 1909 г. Соннино сформировал кабинет преимущественно из деятелей правого толка. Однако и его политические позиции были непрочными. В противоположность «100 дням» Соннино 1906 г. социалисты, равно как и радикалы, на этот раз отказали ему в поддержке. Попытка апеллировать к левой части джолиттианского либерального большинства также оказалась неудачной. Годы либерального правления устранили возможность проведения консервативного, в духе традиций XIX в., курса, за который ратовал Соннино. Выработанная с большим трудом правительственная программа, имея целью достичь компромисса между правыми силами и сторонниками Джолитти, не удовлетворила ни тех, ни других. Правительство обещало урегулировать вопрос о морских конвенциях, основать Банк кооперации и труда, оказать содействие аграрному кредиту, провести реформу местных налогов и образования. Во внешней политике правительство провозгласило курс на создание сильной армии, укрепление границ, упрочение Тройственного союза и т. д. Но из всех этих мероприятий кабинету Соннино удалось лишь ратифицировать подготовленное еще Титтони соглашение с Австро-Венгрией (см. выше). Вопрос о конвенции на морские перевозки явился подводным рифом, который сокрушил кабинет Соннино, а вместе с ним и надежды старых консервативных сил противопоставить либеральному курсу блок крупной буржуазии и аграриев Юга, а курсу социальных реформ и сотрудничества с социалистами — политику консервативного патернализма.

После длительных и трудных переговоров 31 марта был составлен коалиционный кабинет Луццатти, в который вошли представители всех оттенков либерального большинства парламента и два радикала — Сакки и Кредаро. Луццатти удалось заручиться поддержкой социалистов и других левых сил благодаря выдвинутому им проекту избирательной реформы, обещаниям проводить анти-церковный курс в духе традиций итальянского либерализма, провести реформу сената, создать кассу материнства, Трудовой банк и т. п. Опираясь практически на те же силы, что и Джолитти, Луццатти фактически выступал проводником джолиттианского курса до того момента, когда Джолитти счел возможным вернуться вновь к власти.

Приход Луццатти к власти совпал с полосой серьезных экономических трудностей. Тяжелый неурожай 1910 г. дополнился в 1910–1911 гг. спадом производства в ряде отраслей итальянской промышленности — судостроительной, металлургической, текстильной и др. В стране усилились дороговизна и безработица, на Юге (Неаполь, Салерно) начала распространяться холера. Вспыхивали холерные бунты, когда отчаявшиеся толпы, не встречая помощи со стороны местных властей, нападали на муниципалитеты, лазареты, вступали в борьбу с войсками, посланными на усмирение. В связи с ростом притязаний экспансионистских сил Италии на Триполитанию и Киренаику обострились отношения Италии с Османской империей.

В стране все выше поднимали голову новые империалистические силы, призывавшие преодолеть внутренние трудности на путях колониальной экспансии и создания сильной власти. В 1910 г. состоялся учредительный съезд «Националистической ассоциации». Вся его работа была проникнута духом шовинизма, восхвалением войны, призывом к классовому перемирию во имя «общенациональных интересов». На съезде была сформулирована программа итальянских территориальных захватов. Националисты заявили, что «Великая Италия» должна господствовать на Средиземном, Адриатическом, Тирренском морях, распространиться на Северную Африку и упрочиться в Малой Азии. После съезда «Националистическая ассоциация» стала создавать свои отделения по всей стране. Орган националистов газета «Идеа национале» усиленно прославляла культ сильной власти. Римскую империю, усматривая в былом могуществе античного Рима оправдание колониальных устремлений Италии в Средиземноморском бассейне и призывая к борьбе против социализма, демократии и парламентарного строя.

В рабочем и социалистическом движении Италии вновь обострилась борьба реформистского и революционного направлений. Засилье реформизма в партии ускорило сползание правого крыла реформистов во главе с Биссолати и Бономи на позиции социал-шовинизма и открытого союза с буржуазией. На очередном съезде ИСП в Милане (1910 г.) Биссолати призвал социалистов довести до логического конца реформистские установки о классовом сотрудничестве путем участия в буржуазном правительстве. Самостоятельную социалистическую партию Биссолати объявил «сухой ветвью» рабочего движения. В унисон с Биссолати лидер ВКТ Р. Ригола выступил с ликвидаторским предложением слияния партии с профсоюзами, чтобы создать широкую «рабочую» партию с тред-юнионистскими задачами. Турати и его сторонники не разделяли крайних концепций Биссолати, опасаясь не без основания, что их претворение в жизнь ослабит связи партии с массами. Это не мешало им проповедовать и проводить курс поддержки правительства Луццатти из-за боязни помешать осуществлению предложенных им реформ, которым они придавали непомерное значение.

Между тем реформаторская деятельность Луццатти носила крайне умеренный характер. Широко разрекламированная реформа сената свелась к предоставлению сенату права избирать своего председателя и его заместителей. Проект избирательной реформы Луццатти предусматривал частичную отмену образовательного ценза для граждан свыше 30 лет, что расширило бы избирательный корпус с 3 до 5 млн. чел. Однако проект не ликвидировал высокого возрастного ценза и других ограничений, в нем предусматривалось введение принципа обязательности голосования под угрозой судебной ответственности, что настроило против Луццатти социалистов и другие демократические группировки. Вокруг проекта избирательной реформы в парламенте развернулась напряженная борьба.

В крайне напряженной внутриполитической и внешнеполитической обстановке, сложившейся к концу первого десятилетия XX в., правящие круги Италии нуждались в более опытном и авторитетном государственном деятеле, чем Луццатти. И вновь, как в 1903 и в 1906 гг., жребий пал на Джованни Джолитти, который, даже оставаясь не у дел, пользовался огромным влиянием в политических кругах. Воспользовавшись парламентской дискуссией, развернувшейся вокруг законопроекта об избирательной реформе, он 12 марта 1911 г. при восторженном одобрении депутатов «Крайней левой» высказался в пользу более радикального изменения избирательной системы.

«За двадцать лет, прошедших со времени последнего избирательного закона, — заявил он, — в Италии произошла великая социальная революция, которая обеспечила большой прогресс в экономическом, интеллектуальном и моральном состоянии народных классов. Этому прогрессу, по моему мнению, соответствует их право на самое прямое участие в политической жизни страны»[602]. Судьба кабинета Луццатти этим выступлением была решена. Представители радикальной партии в правительстве в тот же день подали в отставку, а вслед за этим и сам Луццатти сложил с себя обязанности председателя кабинета министров.

Вернувшись к власти, Джолитти предпринял наиболее энергичные за все годы своего правления меры, чтобы реализовать свой идеал либерального государства. В этом государстве правящие круги, по мнению Джолитти, располагали бы широкой социальной базой в лице трудящихся масс, включенных в политическую жизнь страны, но не в качестве самостоятельной силы, а послушного орудия в руках наиболее прогрессивных слоев буржуазии. Главной заботой Джолитти, как и в предыдущие годы, было обеспечить себе поддержку партий «Крайней левой», и прежде всего социалистов, с тем чтобы совлечь рабочий класс с пути революционной борьбы, навязав ему политику классового сотрудничества с буржуазией.

Джолитти предложил предоставить избирательное право всем гражданам мужского пола старше 21 года, умеющим читать и писать, а для тех, кто отслужил срок военной службы или достиг возраста 30 лет, отменить также и образовательный ценз. Благодаря этому число избирателей возрастало с 3 до 8 млн., охватывая большую часть мужского населения страны (женщины, вопреки требованиям социалистов, по проекту Джолитти по-прежнему были устранены от участия в выборах). Кроме того, Джолитти внес проект об упразднении многочисленных частных страховых обществ и передаче дела страхования в руки государства. Доходы от государственной монополии страхования должны были пойти на социальное страхование по старости и нетрудоспособности.

За правительственную программу при обсуждении ее в парламенте проголосовало 340 депутатов, в том числе 232 депутата так называемой «Конституционной левой» (депутаты-либералы джолиттианского толка), 41 радикал, 30 социалистов. Такого успеха не имел еще ни один кабинет Джолитти. В оппозиции оказались правые фракции — большинство депутатов католиков, группировка Соннино — Саландра, озабоченная перспективой сотрудничества Джолитти с социалистами, сторонники Рудини и некоторые представители «Крайней левой», недовольные политикой Джолитти в отношении южных районов[603].

Джолитти предложил пост министра земледелия Биссолати, который неоднократно высказывался в пользу участия социалистов в буржуазном правительстве. Биссолати счел возможным принять участие в переговорах о составе кабинета, что благодаря прессе получило широкую огласку и вызвало бурю негодования среди низовых организаций социалистической партии и страстные дискуссии в прессе, руководстве партии и ее парламентской группе. Биссолати уже по первой реакции понял, что, приняв предложение, он не получит одобрения партии, а без поддержки трудящихся масс его участие в правительстве было лишено, как заявил он позднее, в 1912 г., «всякого политического смысла»[604]. Он отклонил предложенный ему министерский пост, обещав при этом Джолитти всемерную поддержку его мероприятиям.

Предстоящая реформа избирательной системы, которая всегда трактовалась реформистами как главное условие демократического обновления политической жизни и завоевания власти рабочим классом, и «казус Биссолати» (т. е. факт посещения социалистом королевского дворца — вещь неслыханная для итальянских социалистов, всегда гордившихся непримиримостью своих республиканских убеждений) поставили перед Итальянской социалистической партией во весь рост те проблемы, которые были предметом ожесточенных дискуссий в международном социалистическом движении. В основе этих проблем — отношение к реформам и буржуазному государству, к парламентской деятельности, взаимоотношения между партией и парламентскими ее представителями и др. — лежал кардинальный вопрос о путях и методах классовой борьбы и завоевания власти рабочим классом.

«Казус Биссолати» явился закономерным результатом того курса, который проводили реформисты в социалистической партии и Всеобщей конфедерации труда после поражения анархо-синдикалистов в 1908 г. Считая революцию делом далекого будущего или, подобно Бономи, отрицая вообще ее необходимость, реформисты сдерживали революционный порыв масс, признавая пользу массовых движений лишь в борьбе за социальное законодательство и экономические требования. Неоднократно реформистское руководство ИСП и ВКТ саботировало забастовочную борьбу, бросая на произвол судьбы забастовщиков, обвиняя их в приверженности к анархо-синдикализму. Одержимые страхом помешать осуществлению реформ сверху, действуя из-за боязни возврата реакции в стране по принципу «наименьшего зла», реформисты погрузились в парламентскую борьбу, превращая партию в придаток парламентской фракции. Ликвидаторская проповедь Биссолати и его единомышленников плачевно отразилась на партийной дисциплине и организации, усилив разброд внутри партии. Теоретические органы партии, находясь в руках реформистов, усиленно ревизовали марксизм, проповедуя позитивизм, являвшийся с конца XIX в. официальной идейной платформой партии, и различные разновидности субъективного идеализма, объявляя устаревшим экономическое учение Маркса и т. д. В этих условиях ратовать за участие в правительстве или, как это делали сторонники Турати, за поддержку либеральных реформ значило превратить социалистическую партию в составную часть правительственного механизма и в придаток буржуазных партий, к чему объективно и стремился Джолитти, свести задачи партии к содействию капиталистическому прогрессу, отказавшись от революционной борьбы против самой системы эксплуатации.

Однако надежды Джолитти на сотрудничество с ИСП и ответное стремление к сотрудничеству с ним реформистского руководства ИСП встретили противодействие со стороны массы итальянского пролетариата и рядовых социалистов. Весь опыт джолиттианского десятилетия убедительно свидетельствовал о слабости массовой базы реформизма в стране, где отсутствовала сколько-нибудь значительная прослойка рабочей аристократии, в стране нищего, безземельного крестьянства, массовой эмиграции и одного из самых низких в Европе жизненного уровня трудящихся. В этих условиях проповедь реформизма неминуемо наталкивалась на сопротивление масс, своей борьбой заставлявших считаться с их позицией даже откровенно правых реформистов.

Со времени Миланского съезда внутри ИСП конституировалась «революционная фракция», выступившая за отказ от реформистской политики руководства и за возврат партии на путь классовой борьбы. Один из лидеров фракции Дж. Лерда, формулируя ее задачи, указывал, что в основе деятельности фракции лежат принципы, «общие и понятные для всех, — антипоссибилизм и антиминистериализм»[605]. Орган фракции «Соффитта», начавший выходить 1 мая 1911 г., организовал широкую дискуссию вокруг «казуса Биссолати» и проблемы отношения социалистов к буржуазному правительству. 15 мая 1911 г. в «Соффитта» была опубликована статья Р. Люксембург о положении в Итальянской социалистической партии, в которой она констатировала, что, дав свободу правым течениям, партия «движется по пути, который ведет в пропасть. Не та или иная политика, не та или другая тенденция, но будущее и само существование партии поставлены под вопрос»[606]. Р. Люксембург подчеркивала, что, став простым придатком парламентской фракции, ИСП утрачивает контакт с массами пролетариата, «превращаясь в игрушку буржуазной политики и влача за собой, как тень собственной слабости, синдикализм, эту анархистскую карикатуру на революционный социализм»[607]. Она призывала возродить научный социализм, преданный забвению реформистами, усилить революционную пропаганду в массах, превратить партию в сознательный авангард пролетариата.

ЦК «революционной фракции» при поддержке масс добился решения о созыве в октябре 1911 г. чрезвычайного съезда ИСП для обсуждения вопроса об отношении социалистов к буржуазному правительству. Фракция достигла серьезных успехов; к осени она располагала поддержкой социалистов Тосканы, Римского социалистического союза, Турина и ряда других местностей.

Борьба внутри ИСП нанесла серьезный удар по планам Джолитти. Правда, ему удалось заручиться на этот раз поддержкой радикалов и их участием в правительстве, однако оппозиция социалистов и республиканцев, особенно в ходе обсуждения законопроектов о реформе избирательного права и введения государственной монополии страхования, осложнила политические позиции правительства. Правые силы подвергли резким нападкам оба проекта, усматривая в них опасное усиление политических позиций социалистов и покушение на принцип частной собственности. Столкнувшись с сильным сопротивлением в парламенте и левых и правых сил, которые по диаметрально противоположным мотивам не считали для себя возможным одобрить правительственные предложения, Джолитти распустил парламент на летние каникулы.

Острая борьба вокруг внутренних реформ в стране переплеталась с широкой дискуссией по внешнеполитическим вопросам.

Итало-турецкая война 1911–1912 гг. и поляризация классовых сил итальянского общества ^{З. П. Яхимович}

Проходившие в 1911 г. торжества по случаю 50-летия образования Итальянского королевства были использованы правящими кругами для активизации шовинистической и колониальной пропаганды в стране. С церковного амвона, в прессе, с парламентской трибуны звучали призывы обеспечить Италии достойное место среди великих держав и вернуть ей былое величие Римской империи. К лету — осени 1911 г. в стране сложился сильный лагерь сторонников колониальной экспансии в Северной Африке. Основу его составляла крупная финансовая и промышленная буржуазия, аграрии, латифундисты Юга, духовенство, военная и чиновничья верхушка. К нему примкнула также значительная часть интеллигенции и городской мелкой буржуазии.

Правительство Джолитти, создавая видимость, что оно вынуждено к решительным действиям только под давлением общественного мнения, в период марокканского кризиса 1911 г. начало активную подготовку колониальной экспедиции в Северную Африку. С помощью победоносной колониальной войны оно рассчитывало заключить союз с консервативными и империалистическими группировками, отвлечь внимание трудящихся от насущных внутренних проблем, облегчить эмиграцию и, посулив крестьянству Юга «заморские земли», ослабить остроту конфликта с южными районами. Обладание Триполитанией и Киренаикой рассматривалось правящими кругами как непременное условие создания обширной колониальной империи в Африке и укрепления позиций Италии в средиземноморском бассейне.

27 сентября 1911 г. итальянское правительство предъявило Турции ультиматум, заявив о своем намерении оккупировать Триполитанию и Киренаику с целью «приобщить эти области к прогрессу» и вывести их из «состояния беспорядка и заброшенности». Несмотря на готовность турецкого правительства урегулировать конфликт мирным путем, римский кабинет 29 сентября объявил Турции войну, вошедшую в историю под названием Ливийской, или Триполитанской. Итальянские экспедиционные силы высадились в приморских городах Триполитании и Киренаики — Триполи, Хомсе, Дерне, Бенгази, Тобруке. Однако им не удалось разгромить турецкие регулярные части, отступившие внутрь страны. Местное население, вопреки расчетам Рима, оказало вооруженное сопротивление итальянским оккупантам, поднявшись на национально-освободительную борьбу. «Легкая военная прогулка», которую сулили националистические органы, превратилась в изнурительную колониальную войну, потребовавшую больших усилии.

Попытки итальянского правительства расширить сферу военных действий в Адриатике и Восточном Средиземноморье осложнили его отношения с правящими кругами европейских стран, настаивавшими на локализации военных действий из опасений перед возможностью усиления национально-освободительного движения балканских народов. Колониальные методы ведения войны итальянскими экспедиционными силами и беспощадная расправа с мирными жителями вызвали возмущение демократической общественности, резко осудившей разбойничьи действия итальянского правительства. В самой Италии Ливийская война усилила политическую борьбу, разделив страну на два лагеря — сторонников и противников колониальной агрессии. В ходе войны произошла консолидация буржуазных политических партий и группировок на платформе милитаризма, воинствующего национализма и реакции.

Лагерь сторонников колониальной войны — «триполитанцев», как их стали называть в Италии, — включал правые консервативные силы, в том числе и Ватикан, все оттенки либералов от правой группы Соннино — Саландра и «молодых либералов» (Борелли, Канончини, Джованни Амендола) до левых либералов джолиттианского толка, часть радикалов и республиканцев, анархо-синдикалистов и деятелей социалистической партии (Лабриола, Ферри, Биссолати и др.).

Давление консервативных группировок не прошло бесследно для правительства Джолитти, усилив кризис либерализма и дальнейшее поправение джолиттианского курса.

Правда, Джолитти, стремясь обеспечить себе поддержку со стороны реформистов, поспешил заверить, что война не повлияет никоим образом на внутреннюю политику и не помешает осуществлению намеченных реформ. В известной речи, произнесенной им 7 октября 1911 г. в Турине, Джолитти говорил о необходимости заменить классовую борьбу сотрудничеством различных социальных классов. Взывая к благоразумию правящих классов и трудящихся масс, Джолитти воздавал хвалу колониальной войне, трактуя ее как истинно национальное мероприятие и призывая все партии оказать поддержку правительству, оставив в стороне разногласия[608].

Претензия правительства Джолитти выступить в роли правительства национальной концентрации, выражающего интересы всех партий и группировок, практически означала пересмотр прежнего курса Джолитти на изоляцию правых сил и призыв к сотрудничеству с ними, равно как и с силами «Крайней левой». Это не могло не усилить конфликта либерального правительства с социалистической партией и демократическими течениями, выступавшими против колониальной агрессии (левые республиканцы, группа «Унита» Сальвемини и некоторые др.).

Верный интернационалистским традициям борьбы против войн, колониальной экспансии и милитаризма, авангард рабочего класса, вопреки националистской и шовинистической пропаганде, сумел пойти наперекор волне национализма, захлестнувшей итальянское общество в 1911–1912 гг. Под давлением низовых секций социалистической партии и «революционной фракции» руководство ИСП и ВКТ на совместном заседании 25 сентября 1911 г. приняло манифест, осуждавший войну, и призвало начать 27 сентября 24-часовую всеобщую забастовку протеста.

Правительство Джолитти приняло все меры, чтобы сорвать забастовку. В Рим, Милан и другие промышленные центры были стянуты войска. Антивоенные митинги были фактически запрещены. Местные власти всячески содействовали проведению «патриотических» манифестаций, в организации которых особенно усердствовали националисты. Вся буржуазная пресса обрушила на социалистов обвинения в государственной измене, называя противников войны «турками». На улицах развертывались схватки сторонников и противников войны. Несмотря на это, 27 сентября во многих городах и населенных пунктах прошли антивоенные забастовки и демонстрации протеста. Особенно успешными они были в Северной и отчасти Центральной Италии.

15–18 октября 1911 г. в Модене собрался чрезвычайный съезд ИСП, принявший специальную резолюцию о войне. В этой резолюции была выражена «непримиримая враждебность войне со стороны социалистической партии и организованного пролетариата»[609]. На съезде «революционная фракция» развернула борьбу против сторонников участия социалистов в буржуазном правительстве и поддержки его, указав, что это противоречит концепции и практике классовой борьбы и особенно нетерпимо в условиях колониальной войны[610]. Реформисты туратианского направления, расценивающие войну как препятствие для социального и политического прогресса Италии, не отказываясь от реформистской концепции классовой борьбы, заявили о своем решении перейти в оппозицию правительству[611]. Биссолати и его сторонники видели в войне осуществление Италией цивилизаторской миссии в Африке и считали, что переход социалистов в оппозицию может затруднить проведение реформ. Со времени съезда в Модене в реформистском направлении выделились, таким образом, два течения — правых и левых реформистов, которые, исходя из общих программных установок, тем не менее разошлись в тактических вопросах. Но, учитывая, что резолюция «революционной фракции» с осуждением реформистского курса партии собрала 38 % голосов и, таким образом, возникла угроза перехода в ее руки руководства партией, правые реформисты вместе с интегралистами, занимавшими позицию, близкую к Турати, поспешили поддержать проект резолюции левых реформистов. Проект левых реформистов, хотя и предусматривал переход ИСП в оппозицию правительству, расценивал это как тактический шаг, а не как отказ от реформистской линии партии. Ценой перехода в оппозицию правительству реформизм смог сохранить руководящие позиции в партии и создать видимость единства ее рядов. Съезд не принял никаких организационных мер ни к Биссолати, ни к его единомышленникам, которые в дальнейшем, грубо попирая решения съезда, сползли на социал-шовинистические позиции.

Тем временем жизнь подтверждала предсказания противников войны о пагубных последствиях ее для политической жизни Италии. В первые же дни войны правительство ввело жесткую цензуру» существенно ограничив свободу печати в стране. Органы социалистической и синдикалистской печати, которые вели активную антивоенную пропаганду, — «Авангуардиа», «Интернационале ди Парма», «Джовенту социалиста», «Пропаганда» и другие — неоднократно повергались судебным преследованиям. По всей стране действовали военные трибуналы; к марту 1912 г. за выступления против войны около 220 чел. было арестовано и находилось в тюрьмах, 60 — были в изгнании, против 20 чел. возбуждены судебные преследования[612].

Правительство Джолитти с молчаливого согласия буржуазных политических партий объявило войну без санкции парламента и оттягивало возобновление парламентской сессии вплоть до февраля 1912 г., поставив, таким образом, свою деятельность вне контроля парламента. Когда же в феврале 1912 г. парламент возобновил работу, в нем уже господствовали шовинистические настроения, захватившие и часть представителей «Крайней левой». Голоса Турати, представителя республиканской парламентской фракции Кьеза и других ораторов, пытавшихся пойти против течения, потонули в общем хоре националистически настроенных депутатов, одобривших колониальную войну.

Стремясь закрепить разрыв Джолитти с социалистами, правые группировки парламента во имя «национального единства» одобрили весной 1912 г. те самые законопроекты о государственном страховании и реформе избирательной системы, против которых они так страстно возражали в 1911 г.

Избирательная реформа, открывавшая доступ к участию в политической жизни страны миллионам трудящихся города и деревни, в новых условиях превращалась в известной мере в маневр Джолитти и правых сил, имевший целью противопоставить промышленному пролетариату Севера голоса отсталых, политически невежественных крестьян Юга. Характерно, что в манифесте, принятом на совещании представителей католических организаций в Риме в марте 1912 г., указывалось, что поддержка католиками избирательной реформы вызвана тем, что при существующей избирательной системе рабочие, находящиеся под влиянием «врагов религии», могут оказывать значительное влияние на результаты голосования, тогда как «лучшая часть народа, сохранившая еще живую веру…, лишена избирательного права»[613]. Сам Джолитти, получив поддержку со стороны правых сил, поспешил сделать в парламенте многозначительное признание: «Теперь, когда я вижу, что имеется большинство даже без голосов социалистов, она (помощь социалистической партии. — 3. Я.) не является необходимой»[614].

Антидемократическое и националистическое обличье джолиттианского либерализма, проявившееся в период Ливийской войны, способствовало не только нарастанию антивоенных настроений в рабочих массах и отрезвлению части демократических группировок, поддавшихся в первые месяцы войны националистической шумихе. Оно способствовало нарастанию оппозиции всему буржуазному строю в рядах пролетариата. Стало очевидно, что ни проповедь реформистов, ни обещания реформ буржуазным правительством не в состоянии скрыть явственно проступившей в ходе войны пропасти между классовыми интересами пролетариата и окрепшей в ходе войны монополистической буржуазии. Антивоенные выступления и митинги, не прекращавшиеся на всем протяжении войны, переплетались с битвами пролетариата за свои экономические и политические права. На конец 1911–1912 г. приходятся такие крупные выступления, как шестимесячная забастовка рабочих рудников Эльба и предприятий Пьомбино против металлургического треста Ильва, 65-дневная забастовка туринских рабочих против автомобильного треста Фиат, 9-месячная забастовка металлургов Toppe Аннунциата и др.

Оправляясь от удара, нанесенного рабочему движению сначала «революционной гимнастикой» анархо-синдикалистов, а затем засильем реформистов, рабочий класс в ходе Ливийской войны вновь применил могучее оружие в борьбе против классового врага, возрождая в своих организациях дух непримиримости.

Это придавало особую остроту борьбе внутри ИСП реформистского и левого направлений, усиливая оппозицию массы социалистов реформистскому курсу руководства. Особое возмущение вызывало поведение парламентской фракции, подавляющее большинство членов которой в феврале 1912 г. проголосовало в парламенте за принятие декрета об аннексии Триполитании и Киренаики. Когда 14 марта 1912 г. на Виктора Эммануила было совершено покушение анархистом, правые реформисты — Биссолати, Бономи, Кабрини — приняли участие в организованной буржуазными парламентариями монархической манифестации и посетили королевский дворец. Однако руководство партии ничего не сделало, чтобы призвать в порядку парламентариев-социалистов. Левые реформисты, пытаясь спасти от критики реформизм как идейное течение, стремились доказать, что водораздел в партии проходит между сторонниками и противниками войны. Но, несмотря на их усилия, борьба в партии превратилась в борьбу левых элементов против всего реформистского направления.

7–10 июля 1912 г. на очередном XIII съезде ИСП в Реджо-Эмилии обсуждение всех основных вопросов — отчета о работе руководства партии, отчетов парламентской группы и редакции «Аванти!» переросло по существу в обсуждение принципиальных проблем стратегии и тактики социалистической партии, ее организационных принципов и т. д. Дискуссия выявила полную изоляцию правых, ослабление позиций левых реформистов и усиление «революционной фракции». Попытки и правых и левых реформистов отстоять свою концепцию классовой борьбы, не увенчались успехом. Большинство съезда поддержало требование «революционной фракции» об исключении из ИСП правых реформистов (Биссолати, Бономи, Кабрини, Подрекка и др.). Съезд большинством голосов осудил политическую линию руководства партии и парламентской фракции и потребовал проведения непримиримой политики в отношении буржуазного правительства и буржуазных партий, а также возврата на путь классовой борьбы. Руководство партией перешло к «революционной фракции».

Исключенные из партии правые реформисты поспешили создать «реформистскую социалистическую партию», заявив, что ее принципами являются «полная свобода от марксистских формул и других доктрин», стремление к эмансипации трудящихся и союз с буржуазными партиями[615]. Этой партии удалось завоевать некоторые позиции среди мелкобуржуазных слоев — ремесленников, служащих, части политически отсталых слоев пролетариата, но все попытки ее привлечь на свою сторону промышленный пролетариат и ВКТ не увенчались успехом, так что партия, по признанию Бономи, «оказалась в положении «генералов без армии»[616].

В. И. Ленин, положительно оценивал решение съезда в Реджо-Эмилии об исключении правых реформистов, подчеркивая, что ИСП, исключив из своих рядов анархо-синдикалистов и правых реформистов, «встала на верный путь»[617]. Однако Ленин не склонен был переоценивать результаты борьбы с реформизмом в ИСП, ибо Турати и другие последователи реформизма остались в рядах партии, мешая ее переходу на действительно революционные позиции.

Непоследовательность сделанного ИСП шага влево была связана со слабостями пришедшей к руководству партией «революционной фракции», не имевшей четкой программы борьбы за социалистическую революцию и весьма далекой от марксизма в теоретическом отношении. Концепция роли социалистической партии, выдвигаемая деятелями фракции, не имела в виду действенного руководства борьбой пролетариата. Основную задачу партии они видели в «революционной воспитательной работе» «по психологической подготовке пролетариата к применению насильственных мер в нужный момент»[618].

Среди лидеров «революционной фракции» наряду с искренне преданными делу рабочего класса руководителями (прежде всего Серрати) были лица, изменившие впоследствии социалистическим идеалам и оказавшиеся в числе злейших врагов рабочего движения. Достаточно сказать, что на съезде в Реджо-Эмилии в качестве одного из ведущих деятелей фракции подвизался Бенито Муссолини.

Муссолини родился в 1883 г. в семье ремесленника-кузнеца, симпатизировавшего анархистам. После окончания учительской семинарии был учителем, служащим, журналистом, некоторое время в эмиграции в Швейцарии зарабатывал на жизнь физическим трудом. С 1903 г. стал членом социалистической партии, сотрудничал в ряде социалистических органов. В 1910 г. стал секретарем социалистической федерации Романьи и в качестве такового сыграл активную роль в организации антивоенной забастовки в Форли в сентябре 1911 г. По своим политическим и теоретическим взглядам Муссолини был весьма далек от марксизма, испытав на себе влияние Сореля, Ницше, прагматизма и других новомодных теорий. Но его словесный экстремизм и нападки на реформистское руководство обеспечили ему немалую популярность среди рядовых членов партии.

Муссолини заявил на съезде, что парламентаризм в Италии якобы изжил себя, что в противовес ему возникает «антипарламентский социализм», что всеобщее избирательное право не имеет никакой политической ценности и т. п. Именно он зачитал резолюцию «революционной фракции» об исключении правых реформистов из партии и был избран на съезде в руководство ИСП, а позднее стал редактором «Аванти!»[619].

А. Грамши, анализируя особенности итальянского социалистического движения в начале XX в., отмечал, что ввиду отсутствия в Италии «сильной и однородной группы революционных руководителей, связанных с основным пролетарским ядром социалистической партии» в социалистическом движении всегда существовала «обстановка, благоприятствующая бонапартизму, в которой более или менее решительные люди могли на основании преходящих личных успехов… захватить самый высокий руководящий пост путем неожиданных и внезапных действий»[620]. Более чем к кому-либо последнее относится к Муссолини, который, примкнув к «революционной фракции» (в силу безмерного честолюбия и карьеризма), уже в 1915 г. был исключен из партии за социал-патриотизм, а в 20-е годы стал фашистским диктатором.

Но при всех недостатках и пороках левого направления в социалистической партии съезд нанес серьезный удар по реформизму и свидетельствовал о полевении социалистического и рабочего движения Италии, ускоренного опытом колониальной войны. Ливийская война, подчеркивал П. Тольятти, «толкнула авангард рабочих масс на путь радикальной критики всего режима, превратив в «сухую ветвь» группу друзей Джолитти в лоне социалистической партии»[621].

Ливийская война продемонстрировала относительную военную и экономическую слабость итальянского империализма. Попытки овладеть внутренними районами Триполитании и Киренаики, предпринятые с весны 1912 г., несмотря на сосредоточение в Северной Африке значительных вооруженных сил и военной техники, оказались неудачными. Военные расходы истощали финансы страны. Стремясь ускорить капитуляцию Турции и вместе с тем усилить свои позиции в Восточном Средиземноморье, Италия овладела Додеканесскими островами в Эгейском море и дважды предприняла — в апреле и июле 1912 г. — атаку Дарданелл.

Нарастание антитурецкого движения на Балканах, а затем начавшаяся балканская война вынудили турецкое правительство ускорить заключение мира. Согласно мирному договору, подписанному в Лозанне 18 октября 1912 г., североафриканские вилайеты Турции перешли к Италии. Италия обязалась возвратить Турции Додеканесские острова и выплатить денежную компенсацию за Триполитанию и Киренаику.

Итоги войны явились предметом восторженных дифирамбов правительственной прессы. Специальным королевским декретом было создано новое министерство колоний; из захваченных Триполитании и Киренаики была образована единая колония Ливия.

Однако и после заключения мира жители Триполитании и Киренаики продолжали оказывать вооруженное сопротивление оккупантам, делая непрочными позиции итальянского империализма в Северной Африке. Итальянские войска вплоть до начала первой мировой войны вели тяжелые бои в оазисе Джоффра, Феццане и других внутренних районах Триполитании. В Киренаике же, несмотря на примененную в конце 1913 г. генералом Амельо тактику «выжженной земли» и методическое разрушение населенных пунктов и оазисов, итальянские силы по-прежнему были скованы в приморской полосе.

Закат джолиттианской «Либеральной эры» и нарастание политического кризиса. «Красная неделя» 1914 г. ^{З. П. Яхимович}

Развязанная итальянским империализмом война закончилась победой Италии, но обошлась итальянскому народу дорогой ценой. Военные действия в Северной Африке тяжелым бременем легли на итальянскую экономику. По официальным данным, прямые расходы на оккупацию Триполитании и Киренаики с осени 1911 г. по 31 декабря 1913 г. составили 903 891 тыс. лир; расходы на оккупацию Эгейских островов — 21 857 тыс. лир, а в целом расходы на военные нужды за этот период составили 1 149 457 тыс. лир[622]. В ходе войны возросли косвенные налоги и цены на продукты первой необходимости, особенно на зерно и хлеб.

Война и военные заказы дали толчок развитию металлургической, машиностроительной, горнодобывающей промышленности, обеспечив процветание монополий — Ансальдо, Бреда, Терни, Ильва, Эльба и др. Заметно возросла концентрация производства в металлургической, машиностроительной, химической, судостроительной отраслях. Значительно обогатились на войне крупнейшие банки. 1911–1912 финансовый год был закончен Итальянским коммерческим банком с чистой прибылью в 10 451 тыс. лир, Римским банком — 11 494 тыс. лир, Итальянским кредитом — 5 363,9 тыс. лир[623]. Но в тех секторах итальянской экономики, которые не были непосредственно связаны с военными нуждами, — текстильной, бумажной, стекольной, строительной и ряде других отраслей промышленности — война усилила кризисные явления.

Возросла безработица, усилилось разорение ремесленников и мелких предпринимателей. Война довела до рекордных размеров эмиграцию: в 1912 г. эмигрировало за границу 711 446 чел. (т. е. 2 % всего населения), а в 1913 г. — 872 598 (2,5 %)[624].

Окрепшая в результате Ливийской войны монополистическая буржуазия, ободренная колониальным успехом, с новой силой устремилась к завоеванию рынков сбыта и сфер влияния, подвергая страну реальной опасности военных авантюр. В период балканских войн и по их окончании вплоть до первой мировой войны финансовые круги Италии, и прежде всего Итальянский коммерческий банк и Римский банк, при поддержке правительства активно включились в борьбу за сферы влияния на Балканах и особенно в Албании, а также в Малой Азии. Используя экономические трудности балканских стран, усиленные военными действиями 1912–1913 гг., итальянские банки участвовали в борьбе финансовых групп европейских стран за железнодорожные концессии в Сербии, Черногории и в Албании, за экономический контроль над ними путем предоставления займов, учреждения банков и т. д.

Досрочно обновив в 1912 г. Тройственный союз, действуя в унисон с венским кабинетом, итальянское правительство поддержало создание Албанского государства, с тем, однако, чтобы превратить его в австро-итальянский кондоминиум. Правительственные и финансовые круги Италии, стремясь максимально упрочить влияние в Южной Албании, использовали междоусобную борьбу албанских племен. Римский кабинет вступил в острый конфликт по вопросу об албанских границах с Белградом, Цетиньи, Афинами и стоявшими за ними Францией, Россией, отчасти Германией. В результате острого соперничества между Италией и ее союзницей Австро-Венгрией за преобладание в Албании с конца 1913 г. стали обостряться австро-итальянские отношения, усиливая общую напряженность международной обстановки как на Балканах, так и в Европе в целом.

Итальянское правительство саботировало выполнение статьи Лозаннского договора о возвращении Турции оккупированных Италией в 1912 г. островов Эгейского моря. Итальянские капиталы интенсивно внедрялись в экономику Родоса и других островов; итальянские военные власти делали все, чтобы задушить борьбу местных жителей за независимость, насаждая итальянский язык, культуру, политические учреждения. Используя трудности разгромленной блоком балканских стран Турции, итальянское правительство добилось от турецкого правительства железнодорожных концессий в округе Адалия, создав там итальянскую сферу влияния.

Активизация итальянского империализма на международной арене накануне первой мировой войны, явившаяся результатом интенсивного складывания в Италии с конца XIX — начала XX в. крупной монополистической буржуазии, оказывала немалое обратное воздействие на внутреннюю жизнь страны, способствуя усилению на политической арене новых правых группировок, отражавших чаяния империалистических сил.

Ливийская война создала новый духовный и политический климат в Италии, усилив милитаристские и шовинистические настроения в правящих кругах, а отчасти — и в среде интеллигенции, мелкой буржуазии и в определенных слоях крестьянства и рабочего класса. Империалистская идеология пустила глубокие корни в итальянском обществе, став идейным знаменем новых консервативных сил, добивавшихся от правительства осуществления активной внешней политики, резко критиковавших «радикальную и социалистическую демократию» Джолитти. Националисты видели главный итог Ливийской войны в том, что она пробудила националистическое сознание новой Италии[625]. II съезд «Националистической ассоциации», состоявшийся 20–22 декабря 1912 г. в Риме, прошел под знаком упрочения в националистическом движении правых группировок его в противовес тем, кто ратовал за синтез национализма с демократическими концепциями. Конгресс призвал сторонников национализма к решительной борьбе против «демократических и социальных партий». Он выразил солидарность с концепцией сильного государства «в духе традиций Кавура и Криспи» и осудил «роковую политику Джолитти по его возвращении к власти, политику по существу своему антинациональную, вдохновляемую самыми неблагородными компромиссами…»[626]

Национализм, размежевавшись в ходе II съезда с мелкобуржуазными попутчиками и порвав с псевдодемократической фразеологией, которой он не прочь был щеголять на первых порах, все явственнее обнаруживал свою истинную социальную роль идеолога крупной империалистической буржуазии, выросшей в Италии в период джолиттианской эры. В 1913–1914 гг. националисты, в организационном отношении отмежевываясь от других правых течений, придававших, по их мнению, слишком большое значение либеральным традициям XIX в., все более сближались с теми силами, в которых они видели союзников в борьбе против либерального государства, в частности с католиками.

Активизировала свою деятельность по окончании Ливийской войны фракция правых либералов во главе с Соннино и Саландрой. Для нее не прошел бесследно опыт политической борьбы в первом десятилетии XX в. Поддерживая правительство Джолитти в негативных аспектах его политики (колониальная война, союз с крупными землевладельцами против крестьян Юга), отвергая его курс на сотрудничество с левыми силами, они в новых условиях выступили глашатаями объединения в рамках национальной либеральной партии всех фракций и течений, представлявших правящие классы страны, — от левых либералов джолиттианского типа до правых фракций вплоть до католиков. Они обвиняли Джолитти в том, что своей ориентацией на сотрудничество с партиями «Крайней левой» он ослабляет силы социального порядка в стране и подрывает устои либерализма.

Обнаружившаяся в период Ливийской войны зависимость Джолитти от этих новых и старых правых течений делала его весьма чувствительным к их критике, заставляя идти на все более серьезные уступки.

В то же время Ливийская война обнаружила практическую неосуществимость создания политического блока промышленной буржуазии и рабочих Севера против крестьянских масс Юга. Слабость экономических позиций итальянского империализма, которую не смогли преодолеть ни промышленный подъем начала XX в., ни политика колониальных захватов, не позволила итальянской буржуазии практиковать в широких размерах подкуп верхушки рабочего класса, как это делала более сильная экономически английская, американская, германская буржуазия. Ни реформы в области социального страхования, ни политические мероприятия Джолитти не изменили существенно положения всей массы рабочего класса, а тяготы войны и усилившееся с 1911–1912 гг. наступление предпринимателей на жизненный уровень и политические права рабочих привели по окончании войны к дальнейшему обострению социальных конфликтов.

Характерной чертой народных выступлений в Италии после Ливийской войны было то, что при продолжавшихся стихийных крестьянских бунтах и полуанархистских выступлениях рабочих и ремесленников центр тяжести борьбы в 1912–1914 гг. переместился на крупные предприятия современной фабрично-заводской промышленности. В конце 1912–1913 г. развернулись упорные классовые бои в металлургической, автомобильной и других отраслях промышленности, где рабочему классу непосредственно противостояла усилившаяся в ходе Ливийской войны крупная монополистическая буржуазия. Консолидируя свои силы как на местах, так и в национальном масштабе (в 1910 г. по инициативе туринских промышленников была создана Конфиндустрия, объединившая владельцев промышленных предприятий в целях защиты их социальных интересов), предприниматели перешли в наступление на профсоюзные права, оспаривая провозглашенный Джолитти принцип свободы трудовых конфликтов и прибегая к массовым локаутам, увольнениям профсоюзных активистов, к помощи штрейкбрехеров и т. д.

Важное место в выступлениях предвоенных лет занимает забастовка рабочих автомобильной промышленности Турина в 1913 г. В ней наиболее ярко обнаружились новые черты рабочего движения, связанные с переходом руководящей роли в этом движении от пролетариата полуремесленного типа и сельскохозяйственных рабочих (как это было в конце XIX — начале XX в.) к современному фабрично-заводскому пролетариату, связанному с наиболее передовыми формами производства. После поражения забастовки 1912 г., вызванной разобщенностью действий рабочих организаций, к руководству профсоюзной федерации металлистов (ФИОМ) пришли в Турине левые элементы во главе с Бруно Буоцци. При активном участии рабочих ФИОМ разработала программу борьбы за экономические и профсоюзные права металлистов, потребовав сокращения рабочей недели с 60 до 54 часов при сохранении прежней зарплаты, ограничения сверхурочных часов, пересмотра сдельной оплаты, признания внутренних комиссий на предприятиях, права ФИОМ представлять рабочих в ходе трудовых конфликтов и др.[627] Однако местная предпринимательская организация Конфиндустрии отвергла эти требования, пригрозив локаутом. 19 марта 6 500 рабочих автомобильных заводов начали всеобщую забастовку, продемонстрировав свою сплоченность, дисциплинированность и выдержку.

Конфликт в Турине приковал к себе внимание всей страны. Бастующим оказали действенную материальную и моральную поддержку как трудящиеся Турина, так и все промышленные центры Италии.

Предприниматели Турина, осложняя своей непримиримостью ситуацию, пригрозили прибегнуть к массовому локауту на всех предприятиях города, даже не принимавших участия в забастовке. Понимая, что расширение рамок конфликта чревато распространением волнений во всей стране, Джолитти осудил провокационную позицию туринских предпринимателей[628]. Как заявил префект Турина, в случае локаута предприниматели «не могут рассчитывать на защиту предприятий силами полиции»[629]. Рабочие же Турина в ответ на угрозы выразили решимость продолжать борьбу. В конечном счете предприниматели были вынуждены капитулировать и принять требования бастующих, согласившись на уменьшение рабочего дня, создание специальных арбитражных комиссий и участие ФИОМ в урегулировании трудовых конфликтов.

Победа рабочих Турина, одержанная в трудной борьбе с особенно нетерпимым отрядом новой монополистической буржуазии, имела огромное моральное и политическое значение. Вместе с тем она ознаменовала начало пути по преодолению реформистско-корпоративистских и анархо-синдикалистских пороков, свойственных рабочему движению Италии. С этого времени идет процесс превращения туринского пролетариата в «вождя духовной жизни итальянских рабочих масс», по определению А. Грамши[630], что в полной мере обнаружилось в годы первой мировой войны и революционного подъема 20-х годов.

Правительство Джолитти подверглось резкой критике правых сил за позицию, занятую им во время туринской забастовки. Поэтому, когда вслед за событиями в Турине началась всеобщая забастовка миланских рабочих, «немедленно из Рима были даны, — по сообщению посла России Крупенского, — быть может, в первый раз за многие годы, категорические приказания немедленно арестовать главных зачинщиков движения, задержание коих вызвало кровопролитие в Милане»[631].

Наряду с выступлениями туринских и миланских рабочих в Италии развертывалось движение горняков, каменщиков, служащих, железнодорожников, батраков, испольщиков. Исключительным упорством отличалась 6-месячная борьба испольщиков и батраков в Массафискалья (провинция Феррара) против объединенного фронта землевладельцев, местных властей и полиции, стремившихся сломить бастующих голодом, полицейскими репрессиями и другими мерами[632]. С борьбой против дороговизны, безработицы, произвола предпринимателей и землевладельцев переплетались антивоенные акции, которые в Италии принимали форму протеста не только против военных расходов, колониальной экспансии и надвигавшейся мировой войны, но и против применения вооруженных сил против народа. Всеобщее негодование в стране вызвала весть о расстрелах батраков в местечках Роккагорга и Палиано в 1913 г., дополнивших перечень кровавых расправ правительства с народными массами.

Отражением нового подъема массового движения в Италии был сдвиг влево социалистической партии, а также Всеобщей конфедерации труда и других рабочих организаций. После XIII съезда ИСП в Реджо-Эмилии внутри социалистической партии активизировались поборники непримиримой классовой борьбы и усиления работы по революционному воспитанию пролетариата. В соответствии с решениями XIII съезда ИСП перешла к тактике решительной оппозиции правительству, осудив практику блокирования с буржуазными партиями. Даже реформисты туратианского направления были вынуждены после Ливийской войны признать невозможность поддержки правительства Джолитти, не оправдавшего их надежд на осуществление радикальной демократической перестройки итальянского общества.

В «революционном руководстве» Итальянской социалистической партии, начиная со времени съезда в Реджо-Эмилии, выявились два направления — максималистское течение, представленное старой редакцией «Соффитта» во главе с Лерда, Музатти, Аньини, Ладзари, и течение, во главе которого встал Муссолини[633]. Первое направление страдало известной расплывчатостью программы. Главным лейтмотивом требований максималистов был призыв к возрождению непримиримой классовой борьбы в противовес реформистским идеям классового сотрудничества. Однако в их программе отсутствовала четкая концепция путей подвода масс к революции, к борьбе за власть.

Известная риторичность и догматичность концепции максималистов облегчила Муссолини распространение в среде социалистов своих взглядов.

Для воззрений Муссолини тех лет была характерна волюнтаристская трактовка классовой борьбы, презрение к массам, дававшее себя знать уже в те годы, трактовка революции как своего рода государственного переворота, как борьбы «социалистического революционного» большинства против господствующего «буржуазного меньшинства» при пассивности основных масс народа[634] и т. п. Используя идейную слабость своих оппонентов, показав себя неплохим психологом и тактиком, Муссолини учел новое настроение умов и глубокую тягу рядовых социалистов к возрождению революционных методов борьбы, долгое время преданных забвению реформистами. Главными темами «Аванти!», редактором которой Муссолини стал в конце 1912 г., стали осуждение милитаризма, колониальной политики, реакции, проповедь революционного насилия. В ответ на события в Роккагорга по инициативе «Аванти!» в партии был проведен референдум об отношении к всеобщей забастовке. В ходе референдума большинство социалистических секций и местных органов партийной печати признало целесообразным и необходимым применение всеобщей стачки. Это решение было закреплено специальными постановлениями руководства ИСП и ВКТ. Вне партии заметно активизировали свою деятельность среди рабочих масс анархисты, анархо-синдикалисты и левое крыло республиканской партии, поднимавшие также на щит проповедь революционного насилия и действия, хотя и во имя различных конечных целей. Эти разнородные по своему характеру течения, представлявшие различные слои рабочего класса и мелкобуржуазные массы, тем не менее сошлись после Ливийской войны на непринятии джолиттианской политики.

Полевение рабочего класса и обнаружившаяся в ходе Ливийской войны пропасть между джолиттианской политикой и интересами рабочего класса заставили правящие круги и самого Джолитти с большой тревогой ожидать результатов первого применения нового избирательного закона в ходе парламентских выборов осенью 1913 г. К опасениям перед социалистами добавлялся страх перед крестьянскими массами Центральной и Южной Италии, впервые допущенными к избирательным урнам. Учитывая слабые позиции на Юге страны либеральных группировок и антиправительственные настроения большинства жителей Юга, Джолитти не без оснований опасался, что собственными силами либералы даже при поддержке властей не смогут повести за собой большинство избирателей, тем более что вследствие политики трансформизма и неоднородности либерального лагеря либералы не имели централизованной, единой организации. Единственной политической силой, способной оказать влияние на основную массу избирателей в сельских и южных районах, удержав их от голосования за левые антиправительственные партии и течения, была церковь, и именно к ней обратился Джолитти в ходе подготовки к выборам.

С целью нанести удар социалистической партии либералы в ходе избирательной кампании, начавшейся практически по окончании Ливийской войны, выступили почти повсеместно в блоке с католиками. Ватикан, опасавшийся усиления в парламенте левых антиклерикальных сил, на этот раз снял запрет на участие в выборах католиков в 330 округах и разрешил поддержать кандидатов правительственного блока в 228 округах, где позиции последних были особенно неблагоприятны. Поддержка католиками либеральных кандидатов каждый раз скреплялась специальным соглашением, по большей части письменным, по которому кандидат в случае победы на выборах брал на себя обязательство выступать против любых антицерковных мероприятий, будь то вопрос об отделении школы от церкви или вопросы о разрешении развода, запрет религиозных конгрегаций и т. п. Этот блок католиков и либералов вошел в историю под условным названием пакта Джолитти — Джентилони (Джентилони в то время возглавлял Католический избирательный союз).

Избирательная кампания развертывалась под знаком сплочения всех «партий порядка» против социалистической партии. Поскольку социалисты включили в свою избирательную программу призыв к «твердой и последовательной оппозиции политике колониальных авантюр и военных расходов», против них широко использовалось обвинение в предательстве национальных интересов, государственной измене и т. п. Важное место в предвыборных выступлениях кандидатов от либералов и правых группировок занимали восхваление колониальных завоеваний и упрочения престижа Италии на международной арене, проповедь единства нации и общности интересов всех классов итальянского общества. Особенно отличались этим предвыборные речи националистов и поддерживавших их футуристов во главе с Маринетти.

В противовес единому правящему лагерю демократические силы были разобщены. Радикалы поспешили солидаризироваться с «партиями порядка». Республиканская партия — малочисленная, раздираемая внутренними противоречиями, не сумела удержать своих прежних позиций. Социалисты, отказавшиеся от блокирования на выборах с буржуазными партиями, значительно упрочили этим свои позиции в пролетарской среде, но не смогли опереться на союзников — крестьянские массы, ремесленников и т. п. Слабость социалистических секций в южных районах страны в свою очередь затрудняла противодействие объединенному фронту либералов и католиков.

В день выборов для охраны порядка были приведены в состояние готовности войска и полиция, особенно на Юге, где опасались анархистских выступлений. В Сицилии, Неаполе и в ряде населенных пунктов Эмилии имели место кровавые столкновения жителей с солдатами и карабинерами.

В результате активного включения католиков в избирательную кампанию в парламент было избрано 29 депутатов католиков и католиков-консерваторов[635]. Либералы различных оттенков с помощью католиков завоевали 280 мест, сторонники правых групп — 40 мест, радикалы, примкнувшие к джолиттианскому курсу, — 62 места. Выборы принесли потери республиканской партии, получившей 17 мест против 24 в прежнем составе палаты. Зато социалистическая партия, выступавшая на выборах под лозунгами классовой борьбы, получила 52 места против 41 места на выборах 1909 г. Социал-реформистской партии Биссолати, в чьих рядах было немало опытных парламентариев, пользовавшихся еще определенным авторитетом в массах, удалось завоевать 19 мест. 8 мест, помимо этого, завоевали независимые социалисты и синдикалисты[636]. Таким образом, несмотря на объединенные действия либералов и католиков, буржуазным партиям не удалось ослабить политические позиции социалистов.

Итоги выборов были красноречивым свидетельством крушения политического курса Джолитти, вынужденного прибегнуть к помощи католиков против тех самых социалистов, которых он надеялся использовать в целях упрочения массовой базы буржуазного режима. Неосторожная откровенность Джентилони, который в интервью для газеты «Джорнале д’Италиа» по окончании выборов раскрыл тайну избирательного блока, заявив, что две трети депутатов-либералов избраны только благодаря поддержке католиков, обнаружила возросшую зависимость джолиттианского большинства от правых политических сил. Характеризуя изменение в расстановке политических сил в стране в связи с выборами 1913 г., А. Грамши писал: «Промышленный блок, поддерживаемый и возглавляемый Джолитти, теряет свою эффективность, и Джолитти, перекладывает свою винтовку на другое плечо. Союз буржуазии и рабочих заменяется союзом буржуазии и католиков, которые представляют собой крестьянские массы Северной и Центральной Италии»[637]. Но подобный поворот предполагал изменение и методов правления, и внутриполитического курса, с чем не мог смириться Джолитти. В изменившихся условиях он пытался править прежними методами, что практически было уже невозможно. 9 декабря 1913 г., выступая с парламентской трибуны перед обновленным парламентом, А. Лабриола выразил смысл новой политической ситуации в ставшей широко известной фразе: «С одной стороны, есть Италия националистическая, с другой — Италия социалистическая, но нет больше Италии джолиттианской»[638].

К 1913 г. стали очевидны неудачи попыток Джолитти создать блок буржуазии Севера с промышленным пролетариатом, чтобы с помощью этого блока упрочить в Италии буржуазно-демократический режим. П. Тольятти видел причину этих неудач прежде всего в особенностях социально-экономической структуры страны и в консервативной природе либерализма Джолитти. «Итальянский империализм, — говорил Тольятти в речи о Джолитти в 1950 г., — как новый экономический строй, основанный на быстром развитии промышленности, обнаружил весьма быстро свои слабости и ограниченные возможности. Старая, отсталая, полуфеодальная структура не была им ни разрушена, ни обновлена, равно как новые экономические силы шли по старой дороге компромисса с прошлым; попытка более современного политического блока исчерпала себя; уступка всеобщего избирательного права ускорила возникновение более прочного промышленно-аграрного блока, которому католическая церковь предложила свои услуги в качестве более эффективного инструмента влияния на массы, последнего резерва социального консерватизма»[639].

Дала себя знать и внутренняя противоречивость либерального курса Джолитти, неуклонно эволюционировавшего вправо, что с особой силой обнаружилось в период Ливийской войны и избирательной кампании 1913 г. Либеральная система Джолитти при всей ее прогрессивности по сравнению с реакционными режимами последнего десятилетия XIX в. не предоставила стране ни подлинной демократии, ни коренного улучшения положения всей массы трудящегося населения. Она оказалась бессильной перед лицом резкой поляризации классовых сил итальянского общества, обозначившейся накануне мировой войны.

Монополистическая буржуазия, до поры до времени мирившаяся с политическими экспериментами Джолитти ради реальных политических и экономических выгод, обеспечиваемых ей либеральной эрой, к кануну первой мировой войны начала склоняться к правым группировкам, как более надежным выразителям своих классовых и политических интересов. Трудящиеся же массы Италии, и прежде всего сложившийся в годы промышленного подъема фабрично-заводской пролетариат, отвергли либеральную политику Джолитти, встав на путь оппозиции всему буржуазному строю. В этих условиях сторонники Джолитти из демократического лагеря — социалисты, республиканцы и даже радикалы, — разочарованные его непоследовательностью, а радикалы — блоком с католиками, также отошли от сотрудничества с ним.

Усилившаяся изоляция Джолитти обнаружилась сразу же после выборов. В результате острой внутрипартийной борьбы министры-радикалы 7 марта 1914 г. подали в отставку. Либерально-радикальный блок, на который опирался Джолитти в последние годы своего правления, перестал существовать. Вместе с радикалами-министрами ушел в отставку и весь кабинет Джолитти. Во главе нового правительства 24 марта 1914 г. встал правый либерал Саландра.

Новый кабинет первоначально напоминал промежуточные и недолговечные кабинеты Фортиса. Соннино, Луццатти, прокладывавшие вновь и вновь дорогу к власти «диктатору из Кунео». Саландра первоначально выдвинул программу реформ в духе Джолитти. Он обещал ввести прогрессивный подоходный налог, пересмотреть финансовое законодательство, увеличить оклады служащим, улучшить условия труда и жизни городского и сельского населения и т. д. Однако на этот раз уход Джолитти знаменовал завершение либеральной эры. Новый кабинет все больше шел на поводу у окрепшей к концу первого десятилетия XX в. крупной монополистической буржуазии, тянувшей страну на путь активной внешней политики и отказа от либеральных методов правления, а сам Саландра с его идеей сплочения всех сил либерального лагеря и правых группировок оказывался для буржуазно-помещичьего блока наиболее подходящей фигурой, способной проводить в жизнь последовательно антисоциалистический курс.

Сплочение политических группировок правящего блока на выборах 1913 г. в свою очередь вызывало ответное стремление трудящихся масс Италии, правда, достаточно смутное и неопределенное, создать блок народных сил, противостоящий буржуазному государству и самому буржуазному обществу[640].

Успех социалистов на выборах ободрил сторонников непримиримой тактики в рядах социалистической партии и рабочих организаций. На XIV съезде социалистической партии в Анконе 26–29 апреля 1914 г. были подведены итоги деятельности социалистов после перехода руководства партией в руки «революционной фракции». С 1912 г. число членов партии возросло ко времени съезда с 28 689 до 49 148 чел.[641], что свидетельствовало о возросшем авторитете партии в массах. Съезд прошел под знаком полного преобладания сторонников «непримиримой» политики. Даже реформисты, которые не прекращали своей полемики против руководства, обвиняя его за подстрекательство масс к действиям, чреватым ответными убийствами и террором, были вынуждены признать, что «непримиримая тактика» является для данного момента наиболее подходящей ввиду изменившейся обстановки в стране[642]. Съезд одобрил предложенную руководством «непримиримую тактику» в предстоявшей избирательной кампании 1914 г. по выборам в местные органы власти. В принципиальном отношении этим подчеркивалась социалистическая природа пролетарского движения и противоположность его интересов буржуазии, а также непримиримое отношение к буржуазному строю. Но в то же время в этой тактике было немало от сектантства, от пренебрежения общедемократическими задачами сплочения вокруг пролетариата союзников в лице крестьянства и средних городских слоев при обеспечении гегемонии социалистической партии.

Страстную полемику на съезде вызвал вопрос об отношении к милитаризму. Нараставшая угроза войны, опыт недавней колониальной авантюры, решения Базельского конгресса II Интернационала (1912 г.), направленные на борьбу против военной опасности и милитаризма, наконец, возмущение участившимися фактами применения правительством войск против бастующих рабочих и крестьянских выступлений — все это обусловило решительное осуждение съездом всех проявлений милитаризма. Съезд одобрил протест парламентской фракции против увеличения военных расходов в 1913–1914 гг., антивоенную деятельность молодежных социалистических организаций, призвал усилить антивоенную пропаганду во всех организациях и обратился с призывом ко II Интернационалу определить на очередном Венском конгрессе решительные меры борьбы с военной угрозой[643].

К лету 1914 г. проблемы борьбы с военной опасностью и ростом милитаризма в Италии заняли также важное место в деятельности республиканской партии, особенно в Анконе, где левые республиканцы во главе с Пьетро Ненни ратовали за революцию против эволюции, за социальную республику против «буржуазной милитаристской монархии» и выступили с признанием «прямого действия» и всеобщей забастовки[644]. Это открывало, несмотря на официальный разрыв политического союза республиканской и социалистической партий, возможность сотрудничества в борьбе против общего врага.

Значительную силу, несмотря на преобладание в руководстве реформистских элементов, представляла к 1914 г. Всеобщая конфедерация труда, насчитывавшая в своих рядах до 300 тыс. членов. Наряду с ВКТ немалым влиянием пользовался Итальянский синдикальный союз (УСИ), созданный в 1912 г. по инициативе «революционных синдикалистов» из автономных профсоюзных организаций и Палат труда, представлявших главным образом сельскохозяйственных рабочих и каменщиков. В 1913 г. в рядах Итальянского синдикального союза насчитывалось 101 729 членов. Особенно были сильны его позиции в Эмилии, Ломбардии и Тоскане. Программные установки руководства союза исходили по-прежнему из анархо-синдикалистских концепций: восхваление профсоюзов как единственных организаций, способных обеспечить освобождение пролетариата, и всеобщей стачки как единственного средства экспроприации буржуазии и борьбы против буржуазного государства.

Летом 1914 г. ИСП и ВКТ призвали трудящихся провести повсеместно 7 июня выступления против милитаризма. Это предложение поддержали республиканцы, УСИ, а также анархисты во главе с Э. Малатеста, лидером анархизма, незадолго до этого возвратившимся в Италию. Правительство Саландры ответило на это запретом всяких антивоенных митингов и демонстраций, а когда, вопреки правительственному распоряжению, они все же прошли в ряде городов, применило войска и полицию для разгона манифестантов. В результате стычки между войсками и демонстрантами в Анконе были убиты двое рабочих, а один — серьезно ранен. Известие об этом послужило сигналом к повсеместным антиправительственным выступлениям, получившим название «Красной недели».

К вечеру 7 июня 1914 г. Палата труда Анконы, не дожидаясь решения центральных организаций, призвала ко всеобщей забастовке протеста. 8 июня 1914 г. после переговоров между руководством ИСП и ВКТ последовал призыв к общенациональной забастовке, который подтвердили со своей стороны действовавшие автономно республиканская партия, Итальянский синдикальный союз и анархисты. 9 июня 1914 г. забастовка, которая в ряде мест началась еще 7–8 июня, распространилась на всю Италию. Она охватила все крупные промышленные центры и часть сельских местностей Северной и особенно Центральной Италии. В Риме, Флоренции, Ливорно, Милане, Болонье, Модене и многих других городах и населенных пунктах экономическая жизнь была полностью парализована. Остановились предприятия, под давлением демонстрантов были закрыты магазины и лавки, замер городской транспорт. В ряде мест было прервано железнодорожное сообщение, хотя в целом из-за саботажа руководства профсоюза железнодорожников железнодорожники включились в борьбу с большим опозданием, когда забастовка уже шла на убыль, что позволило правительству без особых трудностей осуществить переброску войск для подавления народных движений.

Политическая забастовка протеста против репрессий в ряде мест переросла в революционные выступления против монархии и буржуазных порядков. На улицах Рима, Милана, Флоренции, Анконы возникали баррикады, раздавались призывы к вооружению народа, развертывались жаркие схватки с полицией и войсками. Предпринимались попытки захвата оружейных складов, лавок и магазинов. Подвергались осаде правительственные здания. В сельских местностях, особенно в Романье, голодающее население конфисковывало хлеб, зерно. Забастовочное движение повсеместно сопровождалось многотысячными митингами и манифестациями. В двух областях — Романье и Марке, ставших эпицентрами движения, забастовка переросла в восстание и привела к провозглашению на местах республик. Были созданы «Комитеты единства», куда вошли, помимо социалистов, республиканцы, анархо-синдикалисты и анархисты. Над Равенной и Анконой взвилось красное знамя[645].

Единство действий социалистов и республиканцев, нарушенное событиями Ливийской войны, возродилось вновь перед угрозой повторения кровавых событий 1898 г. В парламенте депутаты социалистической, республиканской и радикальной партий, протестуя против полицейских репрессий, предложили выразить вотум недоверия правительству [646]. Либеральное и консервативное большинство парламента, включая группировку левых либералов, заявило, что, учитывая серьезность момента, оно не намерено провоцировать министерский кризис[647]. Полномочия кабинета Саландры были подтверждены 254 голосами против 112 и одного воздержавшегося[648]. Тем не менее события «Красной недели» свидетельствовали о серьезных политических трудностях правящих сил страны. Даже такой консервативный свидетель, как посол России Крупенский, констатировал в своем донесении: «На правительстве лежит тяжелая обязанность найти выход из создавшегося положения, залечить раны, открывшиеся на народном организме, и ясно сознать, что движение, подобное нынешнему, не есть явление случайное, но причины его лежат глубоко, в тяжелом экономическом положении народных масс, поднять которое следует признать первостепенной необходимостью для правительства»[649].

События «Красной недели» были органической частью предвоенного политического кризиса, развернувшегося в капиталистическом мире. Они свидетельствовали об огромном горючем материале, накопившемся в Италии, и стихийном порыве народных масс к революционной борьбе. Однако руководство ИСП и ВКТ оказалось не на высоте событий. Реформистские вожди ВКТ стремились свести забастовку к демонстрации протеста и уже 11 июня 1914 г. поспешили заявить о ее прекращении, внеся сумятицу в ряды бастующих и ускорив свертывание забастовки. Лидеры же ИСП обнаружили в этих условиях свою неспособность руководить широкими массами, внести дух организованности, поставить четкую перспективу борьбы. Экстремизм анархистов, части социалистов и республиканцев, считавших возможным совершить революцию без учета объективных и субъективных условий, революцию в форме стихийного, никем не направляемого движения народных масс стимулировал проявление бунтарских настроений среди части борющихся.

«Красная неделя» продемонстрировала главную слабость рабочего движения в Италии в начале XX в. — отсутствие у пролетариата революционного руководителя в лице партии, вооруженной марксистской теорией, способной дать глубокий анализ политических и экономических сдвигов в итальянском обществе и определить, исходя из этого, программу и тактику движения. Несмотря на приход в 1912 г. к руководству партией левого крыла, ИСП по-прежнему сохраняла пороки, свойственные партиям II Интернационала.

«Красная неделя» обнаружила глубину социальных и классовых противоречий в стране, возвестив вслед за Ливийской войной окончательное крушение либеральной эры Джолитти. Италия вступала в новую полосу политических и социальных битв, и одной из первых проблем, вставших во весь рост перед партиями и группировками итальянского общества на этом новом отрезке пути, стала мировая война 1914–1918 гг.