История Италии. Том II

Политические итоги Рисорджименто. «Правая» у власти

Присоединением Рима в 1870 г. завершилась борьба за единство Италии. Тем самым закончилась целая эпоха буржуазно-национальных движений, революций и войн. Страна вступила отныне в новую фазу своего исторического развития. В сложном процессе объединения Италии важную, а на некоторых этапах решающую роль сыграли революционные действия народных масс[380]. Но в борьбе за гегемонию в национальном движении перевес остался за умеренным крылом буржуазии, что и определило характер и основные линии политики новой государственной власти.

По своей политической форме единое итальянское государство было конституционной монархией. Его конституцией стал с 1861 г. статут Сардинского королевства, введенный Карлом Альбертом в начале революции 1848–1849 гг.

Хотя конституция ограничивала власть короля, она, тем не менее, оставляла за короной весьма значительные прерогативы. Король делил законодательные полномочия с парламентом, состоявшим из сената и палаты депутатов, а исполнительная власть принадлежала только ему. В качестве верховного главы государства король командовал всеми сухопутными и морскими силами, объявлял войну, заключал мирные, союзные, торговые и другие договоры, «доводя их до сведения палат в тех пределах, в каких то допускают интересы и безопасность государства, и присоединяя к ним соответственные сообщения»[381]. Согласие палат было обязательно для вступления в силу лишь таких договоров, с которыми были связаны финансовые расходы или изменение территории государства. Министры назначались и увольнялись королем, и конституция не указывала точно, перед кем именно они ответственны; в ней оговаривалось лишь право палаты депутатов возбуждать перед верховным судом обвинение против министров короля. По назначению короля формировался состав сената и замещались все государственные должности. Королем же назначались судьи, которые вершили правосудие от его имени.

Сенаторы, назначаемые пожизненно, отбирались королем из представителей высшей церковной иерархии, генералитета, высокопоставленного чиновничества различных ведомств, из тех, «кто своими заслугами и своими выдающимися талантами делают честь своей родине», а также из числа лиц, уплачивающих в течение по крайней мере трех лет не менее чем по 3000 лир прямых налогов со своей земельной собственности или промышленных предприятий. В сенат по закону входили также принцы королевского дома.

Палата депутатов была выборной, но избирательный закон 1860 г. давал право голоса лишь мужчинам в возрасте старше 25 лет, умеющим читать и писать и уплачивающим не менее 40 лир прямых налогов в год или же принадлежащим к определенным профессиональном категориям (чиновники, служащие и т. д). Состав избирательного корпуса регулировался прежде всего имущественным цензом, который отстранял от участия в голосовании не только рабочих и крестьян (часто не имевших избирательного права и по причине неграмотности), но и значительную часть городской мелкой и даже средней буржуазии. В результате всех этих ограничений в списки избирателей по закону 1860 г. попадало лишь около 2 % всего населения Италии.

Конституция декларировала равенство перед законом всех уроженцев королевства, гарантию личной свободы, неприкосновенность жилища, свободу печати, право граждан «собираться мирно и без оружия, сообразуясь с законами, устанавливающими в интересах общественного блага правила о собраниях»[382]. Но в ней же самой содержались оговорки, ограничивавшие возможности практического осуществления основных демократических свобод. Так, печать объявлялась свободной с тем условием, что «закон будет карать ее злоупотребления»[383]. Статья о свободе собраний не относилась к собраниям в общественных или открытых для публики местах, остававшимся — как указывалось в конституции — всецело в компетенции полицейского законодательства.

В числе основных прав граждан конституция провозглашала и неприкосновенность всякой без исключения собственности — с оговоркой о том, что, согласно законам, собственник может быть обязан уступить ее целиком или в части за справедливое вознаграждение в случае, если того требуют законно констатированные общественные интересы. Тем самым наряду с собственностью буржуазии бралась под защиту полуфеодальная собственность класса помещиков, чьи материальные привилегии не были затронуты в ходе Рисорджименто. Оставались в силе дворянские титулы, которые король, согласно конституции, мог жаловать и впредь.

Специфические интересы буржуазной частной собственности обеспечивались в конституции указанием на необходимость согласия палат для введения или взыскания любого долга, а также признанием нерушимости обязательств государства по отношению к его кредиторам.

В целом конституция Итальянского королевства оформила политическое господство буржуазии, но не в чистом виде, а на началах компромисса с консервативными силами итальянского общества. Отражением этого компромисса было и сохранение института монархии, и широта прерогатив короны при сравнительно скромном объеме полномочий палат, и возможность доступа к важным позициям власти для старой землевладельческой аристократии, из среды которой продолжал пополняться сенат, высшие военные и дипломатические кадры и т. д.

Непосредственно у власти в новом государстве находился лишь верхний слой землевладельческой, торговой и финансовой буржуазии, с которым практически слилась обуржуазившаяся часть дворянства. В ходе Рисорджименто эти силы прилагали все старания к тому, чтобы не допустить народные массы к активному участию в борьбе за национальное единство; естественным продолжением такого политического курса явилось закрепление конституцией норм буржуазной демократии в урезанном, ограниченном виде и цензовая избирательная система, превращавшая право голоса в привилегию имущих классов.

Вплоть до 1876 г. интересы крупной буржуазии и обуржуазившегося дворянства представляла в качестве правительственной партии умеренно-либеральная группировка кавуристского толка, за которой после объединения Италии утвердилось название «правой». Ее наиболее видными лидерами были такие политические деятели, как Джованни Ланца, Квинтино Селла, Марко Мингетти.

Еще при жизни Кавура, в 1859–1860 гг. — одновременно с политическим объединением большей части итальянских земель — была осуществлена унификация их таможенного режима и ликвидированы таможенные барьеры между ними. В 1862 г. была введена единая для всей страны монетная система. Тем самым получили соответствующее юридическое оформление созданные объединением Италии новые условия развития национальной экономики, благоприятные для ее перестройки на буржуазной основе.

Расширению рыночных связей между различными областями Италии и ускоренному освоению буржуазией складывавшегося общенационального рынка способствовало развернувшееся в годы правления «правой» интенсивное строительство железных дорог, которое щедро субсидировалось государством. За период с 1862 по 1876 г. протяженность итальянской железнодорожной сети возросла почти втрое, а государственные субсидии железнодорожным компаниям составили 1172,48 млн. лир (около 7,5 % расходов бюджета), в том числе 542,22 млн. на строительство и 630,26 млн. — на гарантии по эксплуатации[384].

Неизменно острой проблемой оставалось в годы правления «правой» состояние государственных финансов. Помимо обычных расходов казна должна была покрывать огромные материальные затраты, связанные с национальным объединением. Одна лишь война 1859 г. повлекла за собой издержки на общую сумму 443 млн. лир, а на протяжении 1861–1870 гг. расходы на военные нужды составили 2943 млн. лир, поглотив свыше ¼ бюджетных ассигнований[385]. К тому же новое государство, где у власти встали поборники объединения «сверху», приняло на себя всю сумму государственных долгов свергнутых абсолютистских правительств и обязалось обеспечить пенсиями лиц, находившихся при этих правительствах на государственной службе.

Частично средства для оплаты всех этих «издержек по объединению» добывались путем займов. К 1876 г. государственный долг Итальянского королевства вырос более чем в 3,5 раза по сравнению с 1860 г. и составил вместе с процентами более 9162 млн. лир, что в 8 с лишним раз превышало величину доходной части бюджета[386]. Но главным способом пополнения финансовых ресурсов государства был непрерывно усиливавшийся нажим на налогоплательщиков. Общая сумма поступлений в казну по основным налогам увеличилась с 1862 по 1876 г. в 2,5 раза, причем к концу этого периода до 45 % всех налоговых поступлений получалось за счет косвенных налогов, особенно обременительных для беднейших слоев населения[387]. Удельный вес налогов в составе доходной части бюджета возрос за это время с 76 до 81 %, а поглощаемая ими доля национального дохода — с 6,96 % в 1862 г. до 11,38 % в 1880 г.[388] По тяжести налогообложения Италия тех лет держала печальное первенство среди всех европейских стран.

Унификация налоговой системы после объединения была проведена таким образом, что главным объектом фискальной эксплуатации оказались более отсталые в экономическом отношении южные области страны. В основу исчисления новых налогов были положены ставки, ранее действовавшие в Пьемонте, которые были гораздо выше, чем в бывшем Неаполитанском королевстве. В результате, например, размер налога на сделки по передаче недвижимого имущества после его унификации увеличился для Ломбардии и земель Центральной Италии в 1,5 раза, а для Юга — в 8 раз[389]. Унификация гербового сбора дала его увеличение в масштабе всей страны на 32 млн. лир, причем из этой суммы 22 млн. пришлось на долю Юга[390]. Некоторые налоги, введенные в Итальянском королевстве по пьемонтским образцам, на Юге до объединения вообще не взимались. А между тем к моменту объединения средний доход на душу населения на Юге был, по данным новейших исследований, примерно на 20 % ниже, чем на Севере[391].

В ущерб Югу была проведена и такая операция, как предпринятая правительством для удовлетворения неотложных финансовых нужд распродажа государственных земель и земель, конфискованных у церкви. Всего с момента образования Итальянского королевства до 1876 г. казна получила от этой распродажи около

I млрд, лир[392], причем главным образом за счет южных районов, где находилась основная масса бывших неотчуждаемых земель. Тем самым была изъята значительная часть того довольно скромного запаса свободных капиталов, которым располагал Юг, и серьезно ограничены возможности модернизации его экономики. Но в еще большей мере, чем нехваткой капиталов, экономическое развитие Юга тормозилось засильем полуфеодального помещичьего землевладения, нисколько не поколебленным аграрной политикой «правой».

Побуждаемая заинтересованностью крупной торговой и землевладельческой буржуазии в широком доступе на внешние рынки, «правая» на протяжении всего своего пребывания у власти проводила политику свободы торговли. В известной степени эта политика была выгодна и промышленным кругам, так как давала им возможность по дешевой цене восполнять за счет импорта недостаток в самой Италии сырья и оборудования для предприятий. Но одновременно она поставила итальянскую промышленность под удары иностранной конкуренции. Промышленность Севера смогла выдержать это испытание, которое стало для нее дополнительным стимулом к техническому прогрессу. На Юге же при его бедности капиталами ускоренная политикой фритреда гибель ремесла и мануфактуры не была возмещена развитием новой фабричной промышленности и лишь усугубила состояние общей экономической депрессии.

Таким образом, экономическая политика «правой» с неизбежностью вела к усилению отставания Юга по сравнению с Севером, к тому, что чисто количественные различия между уровнями их развития начали перерастать в качественные. В экономическом отношении Юг постепенно превращался для североитальянской буржуазии в своего рода «внутреннюю колонию». А действовавшая в Италии цензовая избирательная система ставила относительно более бедный и отсталый Юг в условия политического неравноправия с Севером: в 60-е годы на Севере правом голоса пользовался каждый 12-й, а на Юге — лишь каждый 38-й житель[393].

Возникавшее противоречие между Севером и Югом новый правящий класс пытался преодолеть с помощью чисто бюрократических методов — введением единообразного административного устройства, основанного на принципах крайнего централизма. Самоуправление коммун и провинций было сведено до минимума, практически вся власть на местах находилась в руках префектов, назначаемых королем и подчиненных министерству внутренних дел. Кадры нового государственного аппарата формировались с явным предпочтением для выходцев из Пьемонта. На Юге представители новой власти действовали почти как в покоренной стране и в глазах населения оставались «чужаками», «завоевателями». В результате антагонизм между Севером и Югом не только не изживался, но становился все более острым.

В годы правления «правой» Юг неизменно оставался главным центром оппозиции ее политике. На парламентских выборах политические противники «правой» получали здесь большую поддержку, чем где бы то ни было. В кругах мелкой и средней буржуазии Юга в качестве реакции на фискальный и административный нажим из центра распространялись имевшие явно оппозиционную окраску идеи административной децентрализации и федерализма. Но особенно грозным симптомом для нового режима было постоянное глухое брожение в южной деревне.

Крестьяне Юга имели много причин для недовольства. Они связывали с переменой власти надежды на получение земли, на освобождение от гнета помещиков — и были обмануты в своих ожиданиях. Зато новая власть принесла им дополнительные налоговые тяготы, поставила над ними чиновников-«чужаков», ввела рекрутский набор, которого на Юге раньше не знали. Все это вызывало в крестьянских массах стихийный протест, выражавшийся то в террористических актах против сборщиков налогов, то в уклонении от призыва в армию, то в сообщничестве с сицилийской мафией в борьбе против официальной законности, то в «беспорядках» перед зданиями сельских муниципалитетов. Иногда враждебное отношение крестьян к новому государству пытались использовать в своих целях силы, заинтересованные в реставрации монархии неаполитанских Бурбонов.

На пассивное или открытое неповиновение сельского населения Юга «правая», будучи неспособна искоренить его причины, отвечала лишь одним способом — насилием. В 1861–1862 гг. было разгромлено объявленное «бандитским» крестьянское движение в южных провинциях; оно являлось продолжением антифеодальной борьбы предшествующих лет, но проходило под легитимистскими лозунгами.

Сицилия в течение всего периода правления «правой» была подчинена режиму исключительных законов и чрезвычайных мер, введение которых мотивировалось плохим состоянием общественной безопасности на острове.

На Юге антикрестьянская направленность политики «правой» нашла наиболее отчетливое, но отнюдь не единственное проявление. От ее фискальных мероприятий, от легализованных новым правительством захватов «господами» общинных земель страдали крестьяне всей Италии. Введение в 1868 г. налога на помол зерна вызвало взрыв возмущения в деревнях не только Юга, но и северных и особенно центральных областей, подавленный — как и «бандитизм» начала 60-х годов — применением военной силы. По явно неполным данным, при этом было убито 257 чел., ранено 1099 и арестовано 3788[394].

Имея против себя крестьянские массы, объективно заинтересованные в развитии буржуазной революции дальше достигнутых в Рисорджименто пределов, крупная итальянская буржуазия в то же время еще не чувствовала себя в безопасности и от врага справа в лице феодально-клерикальной реакции. В лагере открытых противников национального единства ведущая роль принадлежала католической церкви, с которой у нового государства сложились весьма напряженные отношения.

В первые годы существования Итальянского королевства в политике «правой» по отношению к церкви и папству преобладало стремление к компромиссу. Либеральная буржуазия, придя к власти, не отважилась провести отделение церкви от государства. Специальная статья конституции провозглашала католицизм единственной религией государства, объявляя остальные культы лишь терпимыми. Правительственная политика в римском вопросе велась в духе максимальных уступок папскому престолу и католическим державам.

Однако надежды двора и правящей партии смягчить таким образом непримиримую враждебность папства делу объединения Италии оказались тщетными. В списке «заблуждений», осужденных «Силлабусом» Пия IX в 1864 г., фигурировал ряд общих принципов буржуазного либерализма, с большей или меньшей последовательностью проводившихся и в политике нового итальянского государства (в частности, идея верховенства гражданской власти по отношению к церкви при установлении тех границ, в которых церковь может пользоваться своими правами), а также и сама мысль о том, что папа может «пойти навстречу прогрессу, либерализму и современной цивилизации» и примириться с ними[395]. Наиболее фанатично настроенная часть католического духовенства вела активную пропаганду в пользу свергнутых в 1859–1860 гг. «законных» итальянских государей — особенно на Юге.

В этих условиях для правящих кругов независимо от их воли становилась жизненной необходимостью более решительная антиклерикальная политика. Проведенные в 1860–1861 гг. меры по частичной ликвидации церковной собственности были дополнены принятием в 1866 и 1867 гг. двух новых законов, на основании которых было упразднено 26889 религиозных конгрегаций с ежегодным доходом в размере около 13 млн. лир[396]. Поступившие таким образом в распоряжение государства значительные земельные богатства были пущены в продажу. Эти мероприятия имели в виду не только надобности казны (о чем уже говорилось выше), но и чисто политическую целы подрыв экономического могущества церкви как наиболее опасного противника национального единства.

После присоединения Рима и ликвидации светской власти папы церковь и государство в Италии вступили в открытый и острый конфликт. Энцикликой «Респициентес» (1 ноября 1870 г.) Пий IX отлучил от церкви всех тех, кто прямо или косвенно содействовал «узурпации» его владений. В марте 1871 г. был провозглашен принцип «non expedit» («не следует») в отношении участия итальянских католиков в парламентских выборах.

Весной 1871 г. был одобрен парламентом и подписан королем так называемый закон о гарантиях, которым впредь должны были регулироваться отношения итальянского государства со святым престолом. По этому закону персона папы объявлялась священной и неприкосновенной. Италия обязывалась предоставить папе полную свободу в осуществлении им функций своей духовной власти и ежегодно отпускать на нужды папского двора 3225 тыс. лир по цивильному листу. За папой признавалось право поддерживать дипломатические сношения с иностранными государствами. Отменялась присяга на верность королю для итальянских епископов и ранее обязательное королевское разрешение на публикацию и выполнение в Италии распоряжений церковных властей. Но владения папы ограничивались при этом лишь Ватиканским и Латеранским дворцами в Риме и загородной виллой в Кастельгандольфо, т. е. уничтожение светской власти папы над Римом и другими землями бывшей Папской области рассматривалось как окончательное и бесповоротное.

Пий IX отказался признать закон о гарантиях и обратился к духовенству с призывом добиваться восстановления прав святого престола, а себя объявил «Ватиканским узником», пленником итальянского государства.

Был момент, когда казалось, что низвержение светской власти папы не пройдет для Италии без серьезных внешнеполитических осложнений, особенно со стороны Франции. Уже перестал существовать бонапартистский режим, своими штыками охранявший незыблемость прерогатив папства, но его политику в римском вопросе унаследовало и продолжало сначала «правительство национальной обороны», а затем правительство Тьера. В порядке военной демонстрации в поддержку папы Франция еще осенью 1870 г. ввела свой крейсер «Ориноко» на рейд итальянского порта Чивиттавеккиа. После принятия в Италии закона о гарантиях французское духовенство попыталось сделать вопрос о светской власти папы предметом обсуждения европейской дипломатии. При самом папском дворе наиболее фанатично настроенные представители католической иерархии рассчитывали на прямую интервенцию Франции в пользу папы.

В правящих кругах Италии опасения насчет возможной французской интервенции то ослабевали, то усиливались в зависимости от бурных политических событий, которые переживала Франция с момента краха бонапартизма. Об этих колебаниях политической погоды русский дипломат Н. Глинка две недели спустя после разгрома Парижской Коммуны писал Александру II: «Пока продолжалась война (между Францией и Пруссией. — И. Г.), Италия считала себя защищенной от всякой непосредственной опасности, зная, что ее соседка переживает слишком угрожающий момент, чтобы рискнуть ввязаться еще и в другую борьбу. Заключение прелиминарного мира вызвало на какое-то время испуг, который прошел, когда правительству г-на Тьера пришлось направить все свои усилия на борьбу с коммунистическим восстанием. Но после сдачи Парижа версальским войскам прежние опасения возникли снова и более сильные, чем когда бы то ни было»[397].

Однако и после подавления Коммуны правительство Тьера не пошло на более решительные действия против Италии в связи с римским вопросом. Объединение Италии — теперь уже полное — было свершившимся фактом, с которым Тьер не мог не считаться.

С приходом к власти во Франции Мак-Магона (1873 г.) французские клерикальные круги вновь усилили агитацию за восстановление светской власти папы. Это побудило итальянскую монархию сделать первый шаг к сближению с центральными державами: в сентябре 1873 г. Виктор-Эммануил II нанес визиты в Вену и Берлин. Но дальнейшего развития эта тенденция тогда не получила. После войны 1866 г. и вплоть до конца правления оправой» Италия вообще не проявляла особой активности на международной арене, придерживаясь политики «чистых рук» (свободы от союзов). Новый господствующий класс был почти всецело поглощен проблемами внутренней жизни государства и использовал завоеванную наконец политическую власть прежде всего как мощный ускоритель процесса утверждения в Италии капиталистических общественных отношений.

Социально-экономическое развитие в годы правления «Правой»

С объединением Италии в ее экономике и социальной структуре на протяжении полутора-двух десятилетий произошли существенные перемены.

К моменту объединения в итальянских землях далеко не была завершена фаза «предыстории» капиталистического способа производства — первоначальное накопление, т. е. «исторический процесс отделения производителя от средств производства»[398]. Начавшись в Италии раньше, чем в какой-либо иной стране, этот процесс затем надолго приостановился в своем развитии в силу причин, которые подробно выяснены в 1-м томе настоящей работы. В более или менее широких размерах он возобновился лишь во второй половине XVIII в. Но чтобы довести его до конца, итальянская буржуазия нуждалась в том же «концентрированном и организованном общественном насилии» (Маркс), с помощью которого он совершался повсюду, т. е. в прямом содействии государства. А это стало возможным лишь тогда, когда она овладела политической властью в общенациональном масштабе.

При всех особенностях процесса первоначального накопления в Италии его основу, как и в других странах, составляла массовая экспроприация крестьянства. Наиболее интенсивно она развернулась в 60–70-е годы под воздействием экономической политики «правой». Множество крестьянских хозяйств гибло от непосильной тяжести введенных новым государством налогов, в наибольшей степени обременявших именно сельское население (к началу 80-х годов одну лишь прямые налоги поглощали почти ⅓ чистого дохода, создаваемого в сельском хозяйстве). Только за период с 1873 по 1881 г. было передано в казну за налоговые недоимки почти 62 тыс. земельных участков — главным образом мелких, владельцы которых не могли с них прокормиться больше 3–4 месяцев в году и были в сущности уже полупролетариями[399]. Пролетаризация беднейшей части крестьянства была ускорена и мероприятиями новой власти в области аграрных отношений, поскольку вместе с остатками феодального права в землевладении были уничтожены и все старинные льготы, которыми крестьяне еще пользовались на бывших неотчуждаемых землях, а сами эти земли достались исключительно буржуазии.

Несмотря на рост числа новых буржуазных землевладельцев, общее число земельных собственников в Италии сократилось на протяжении 1861–1881 гг. почти на 800 тыс., т. е. примерно на ⅕[400]. Эта цифра дает хотя бы приблизительное представление о том, какими темпами и в каких масштабах происходила экспроприация крестьянских наделов. Но крестьяне-собственники издавна составляли в Италии лишь часть класса мелких самостоятельных производителей в деревне, другая же его часть вела свое хозяйство на началах испольщины или издольной аренды земли у помещика. Пролетаризация широко затронула и эти категории крестьянства: в частности, удельный вес крестьян-издольщиков в составе самодеятельного сельскохозяйственного населения Италии снизился за 10 лет (1871–1881 гг.) с 17 до 13,7 %[401].

Другим аспектом процесса первоначального накопления было превращение богатства в капитал. В 60–70-е годы оно происходило в Италии по преимуществу в кредитно-финансовой сфере при активнейшей стимулирующей роли механизма государственного долга.

Кредитором государства выступал прежде всего эмиссионный Национальный банк, поставленный в привилегированные условия введением в 1866 г. принудительного курса на его банкноты: банкноты освобождались от обязательного размена и должны были приниматься к уплате по их номинальной стоимости, превращаясь в основное платежное средство внутри страны. За 6 лет после введения принудительного курса Национальный банк ссудил правительству в общей сложности 828 млн. лир[402]. Однако монопольное право выпуска неразменных банкнот, приравненных к государственным деньгам, позволяло Национальному банку непрерывно увеличивать их обращение сверх той суммы, которую он предоставлял в распоряжение казначейства: к концу 1867 г. такое превышение составило 222 млн. лир, а к 1870 г. — 422 млн. лир[403]. Из создававшейся таким образом инфляционной конъюнктуры банк извлекал большие выгоды для себя — к вящему недовольству других финансовых группировок, не причастных к его привилегиям.

В 1874 г. правительство пошло на ограничение привилегий Национального банка, передав право эмиссии банкнот с принудительным курсом консорциуму, в который вошло еще 5 более мелких банков. Принудительный курс присваивался только банкнотам, выпускавшимся в счет займа государству, которые впредь должны были и по внешнему виду отличаться от обычных кредитных билетов. Обращение банкнот с принудительным курсом было этим стабилизировано на уровне 1 млрд. лир. Но рост обращения кредитных билетов приостановился лишь для мелких банков, тогда как билеты Национального банка продолжали обращаться во всё возрастающем количестве (312 млн. лир в 1875 г., 461 млн. — в конце 1881 г.)[404]. Если учесть, что до введения принудительного курса банкноты Национального банка обращались на сумму около 100 млн. лир, — следует заключить, что система государственных займов способствовала значительному укреплению его финансовой мощи.

Широко прибегало государство и к займам, размещавшимся посредством выпуска невыкупаемых облигаций: в 1861 г. был объявлен такой заем на сумму в 500 млн. лир, в 1866 г. — на 350 млн. лир[405]. Приобретение государственных облигаций поощрялось премией в размере около 30 % их номинальной стоимости, что обеспечивало их держателям годовой процент значительно выше номинального (7 вместо 5)[406]. Таким образом, и по этой линии государственный долг действовал как средство ускоренной мобилизации капиталов.

О том, какую роль в накоплении капиталов играла на этой стадии сфера кредита, косвенно свидетельствует тот факт, что за двадцатилетие 1861–1881 гг. она показала рост дохода на 1000 %, оставив далеко позади все другие отрасли хозяйства, даже те, которые в этом отношении выросли наиболее значительно (страхование — на 150 %, торговля — на 117 %, морской транспорт— на 81 %)[407].

В процессе первоначального накопления в итальянских землях создавался внутренний рынок для капитализма, с объединением страны значительно увеличившийся вширь. Товарность экономики даже самых отсталых районов быстро возрастала благодаря развитию в общенациональном масштабе новых транспортных средств. Например, постройка одной только Адриатической железной дороги к началу 70-х годов произвела — по свидетельству вдумчивого исследователя итальянского Юга Леопольдо Франкетти — целую экономическую революцию в Абруццах и Молизе: открылись широкие возможности сбыта местной сельскохозяйственной продукции, цены не нее поднялись вдвое, начали возделываться новые культуры и т. д.[408].

Лишь за четыре года (1876–1880) количество свежего винограда, вывезенного по железной дороге через Болонью из трех провинций области Абруццы (Аквила, Кьети, Терамо), выросло почти в 5 раз[409]. Рост рыночных связей способствовал хозяйственной специализации по районам и отделению промышленности от земледелия.

Итальянская промышленность, находившаяся в момент объединения в основном на ремесленно-мануфактурной стадии с выходом на общенациональный рынок получила важнейший стимул для перестройки на базе машинной техники. В 60–70-е годы в Италии начало укореняться крупное фабричное производство, хотя промышленный переворот был еще далек от завершения и его экономический эффект сказывался пока лишь в незначительной степени: к 1881 г. чистый продукт обрабатывающей промышленности вырос всего на 27 процентов по сравнению с 1861 г.[410]

Наибольшие сдвиги промышленный переворот внес за два десятилетия в развитие текстильного производства. По утверждению видного деятеля «правой» Марко Мингетти, за период с 1863 по 1876 г. количество веретен в хлопчатобумажной промышленности увеличилось с 400 тыс. до 750 тыс., в шерстяной — с 200 тыс. до 300 с лишним тыс.[411]. Сравнительно быстро революционизировалась шелковая промышленность — в частности, прядение и особенно кручение шелка, обособившееся в самостоятельную отрасль, где уже к началу 80-х годов фабрика вытеснила домашний промысел и решительно преобладала над мануфактурой.

В других отраслях обрабатывающей промышленности переход к машинной технике и крупному производству совершался гораздо медленнее. Тяжелой промышленности в собственном смысле этого слова практически еще не было: техническая база черной металлургии была весьма отсталой, машиностроение было представлено лишь несколькими крупными предприятиями. Почти не была затронута промышленным переворотом и добывающая промышленность.

В географическом отношении развитие крупного машинного производства почти всецело ограничивалось северными областями. В 1876 г. на долю Севера приходилось не менее 86 % производственных мощностей итальянского шелкопрядения, около ¾ веретен, занятых в прядении шерсти, почти 9/10 веретен, занятых в хлопкопрядении, примерно ⅘ машинного производства льняной и пеньковой пряжи[412].

Доля промышленности в формировании национального дохода была еще очень незначительной и на протяжении 1861–1881 гг. даже сократилась (с 20,3 до 17 %) вследствие роста удельного веса сектора торговли, транспорта и услуг[413]. Основой итальянской экономики еще долгое время будет оставаться сельское хозяйство, которое в рассматриваемый период давало почти 58 % национального дохода и поглощало примерно такую же часть самодеятельного населения страны[414].

Еще в эпоху Рисорджименто в итальянской деревне началось развитие капиталистических отношений, которое было серьезно ускорено национальным объединением[415]. Но оно приобрело в различных областях страны совершенно разные формы и масштабы.

В Северной Италии капиталистический уклад в сельском хозяйстве в 60–70-е годы был уже бесспорно господствующим. Значительной частью земель владела буржуазия, но и во многих дворянских имениях применялись типично капиталистические методы ведения хозяйства. Сложился особый слой капиталистических предпринимателей в земледелии — крупных арендаторов. Наемный труд в аграрной экономике Севера преобладал над трудом мелких самостоятельных производителей, крестьянская собственность на землю сохранилась лишь в горных районах, а среди крестьян-испольщиков происходила все более отчетливая имущественная дифференциация.

Более консервативный характер имело сельское хозяйство большинства областей Центра, где проникновение буржуазии в сферу поземельных отношений произошло задолго до того, как капитал оказался в состоянии подчинить себе сельскохозяйственное производство, и не сопровождалось радикальным изменением его традиционного уклада. Как переходная форма от феодальных отношений в деревне к капиталистическим здесь еще за несколько столетий до объединения Италии возникла испольщина классического типа, которая продолжала господствовать в Тоскане, Умбрии и Марках и в рассматриваемый нами период. Следствием этого был низкий уровень товарности сельского хозяйства, примитивность сельскохозяйственной техники, сохранение элементов личной зависимости крестьянина от собственника земли. Рост влияния капитала на жизнь села проявлялся по преимуществу в усилении ростовщической эксплуатации крестьян-испольщиков.

В еще меньшей степени развитие капитализма затронуло аграрную экономику Юга. Юг был основным средоточием тех пережитков феодализма, с которыми Италия вышла из эпохи буржуазных революций. Полновластным хозяином деревни оставался здесь крупный помещик-латифундист, эксплуатировавший крестьянина кабальными, полукрепостническими методами. Южноитальянская издольная аренда была по существу формой отработочной системы. В результате ликвидации фонда неотчуждаемых земель на Юге значительно расширилась земельная собственность буржуазии. Но при наличии огромной массы крестьян, задавленной и приниженной помещичьим гнетом, новым буржуазным землевладельцам оказывалось выгоднее воспринять господствующую систему полуфеодальной эксплуатации, чем ломать ее. В руки крупных собственников — помещиков и буржуа — быстро попадали и те участки, которые были куплены крестьянами или выделены им при разверстке общинных земель. Поистине чудовищных размеров достигало ростовщичество, бывшее в условиях полуфеодальной экономики Юга практически единственным полем приложения капитала.

Вовлечение Юга в сферу капиталистических общественных отношений происходило не столько «изнутри», сколько «извне». При активном вмешательстве государства экономическое развитие Юга направлялось так, что за ним чем дальше, тем больше закреплялась роль аграрного придатка растущей капиталистической промышленности Севера. Отношения между Севером и Югом постепенно становились специфической формой свойственной капиталистическому обществу противоположности между городом и деревней. Подчинение обремененного феодальными пережитками Юга системе капиталистической эксплуатации породило так называемый «южный вопрос», который и поныне остается в Италии одной из наиболее острых общественных проблем.

В своем развитии итальянский капитализм и в те годы, и позднее нес неизгладимую печать ущербности, слабости, связанную с тем, что в ходе Рисорджименто буржуазия пошла на компромисс с полуфеодальными силами. Воздействие национального объединения на экономический прогресс страны оказалось поэтому суженным. Промышленность по-прежнему страдала от недостаточной емкости рынка, обусловленной теперь уже не политической раздробленностью Италии, а низкой покупательной способностью трудящегося населения, особенно сельского. Медленность ее развития в первую очередь объяснялась именно этим. При незначительных темпах роста промышленность поглощала лишь относительно небольшую часть той рабочей силы, которая насильственно выбрасывалась из производственного процесса с гибелью мелкой собственности на условия труда.

Для «избыточной» части трудящегося населения единственным способом найти работу становилась эмиграция. На протяжении 1869–1880 гг. из Италии эмигрировало более 1300 тыс. чел., тогда как общая численность рабочих на итальянских фабриках, в копях и рудниках была в 70-е годы — по весьма приближенной оценке — примерно втрое меньше[416].

Не разорвав до конца феодальных пут, капиталистический способ производства в Италии не мог обеспечить и таких масштабов накопления, которые бы отвечали неотложным потребностям его развития. В 60–70-е годы Италия оказалась поэтому в сильной зависимости от иностранного капитала. К 1865 г. на долю иностранных держателей долговых обязательств итальянского государства приходилось 1170 млн. лир, т. е. более ⅓ всей суммы государственного долга[417]. С участием иностранного капитала на сумму около 100 млн. лир складывался капитал создаваемых в это время кредитных банков[418]. Частный капитал, вложенный в 60-е годы в строительство итальянской железнодорожной сети, был по большей части иностранного, а не отечественного происхождения. Среди иностранных капиталовложений в Италии в то время преобладали французские. Меньшую роль играл английский капитал, который, однако, также закрепил за собой довольно серьезные позиции участием в сооружении канала Кавура, в эксплуатации железных рудников Ломбардии и серных копей Романьи, созданием Англо-Итальянского банка и т. д.[419] После франко-прусской войны 1870–1871 гг. начался прилив в Италию германского капитала[420].

Но при всех слабостях итальянского капитализма национальное объединение все же бесспорно ускорило его развитие. Крупная буржуазия, встав у власти, за два десятилетия основательно упрочила свое экономическое могущество. Ее облик постепенно менялся — рядом с банкиром, торговцем, буржуазным земельным собственником вырастала фигура промышленного капиталиста. А на другом полюсе складывалась армия наемного труда, которая уже начинала организовывать свои силы.

Становление рабочего и социалистического движения

Первые итальянские рабочие организации — общества взаимопомощи — возникли еще до революции 1848–1849 гг. Но лишь после объединения Италии рабочее движение начало выделяться из потока общедемократической борьбы и превращаться в самостоятельную политическую силу. Победа Рисорджименто создала для этого объективные предпосылки, ускорив превращение итальянского общества в общество буржуазное, с типичной для последнего социальной структурой и классовыми противоречиями. С другой стороны, завершение эпохи национально-буржуазных революций с необходимостью влекло за собой глубокую переоценку рабочим классом своего прежнего отношения к различным политическим течениям буржуазии, открыто противопоставило друг другу эти два класса не только в социальном, но и в политическом плане.

В первые десятилетия после национального объединения рабочий класс Италии ощутил резкое увеличение бремени капиталистической эксплуатации. Развертывавшийся в стране промышленный переворот ломал полупатриархальный уклад мелких предприятий, подчиняя рабочего казарменной дисциплине фабрики. Обилие дешевых рабочих рук, в избытке поставляемых деревней, позволяло предпринимателям перекладывать издержки политики свободы торговли на плечи рабочего класса, повышая конкурентоспособность итальянских товаров прежде всего за счет наступления на жизненный уровень трудящихся. Никакого законодательства об охране труда в Италии вплоть до 1886 г. не было. Длительность рабочего дня на предприятиях колебалась в пределах от 12 до 16 часов. Массовым явлением становилась с переходом к машинному производству эксплуатация женского и детского труда: к началу 70-х годов из 382 тыс. фабричных рабочих женщины составляли более 49 % (188 тыс.) и дети обоего пола более 23 % (90 тыс.)[421]. Женский труд оплачивался приблизительно вдвое, а детский — втрое дешевле мужского. Средний же заработок взрослого рабочего— мужчины в те годы не превышал 1,5–2 лир в день, что примерно соответствовало цене 4–5 кг хлеба.

Протестуя против хозяйского произвола и невыносимых условий труда, итальянский пролетариат делал свои первые шаги по пути классовой борьбы. Официальные статистические данные о забастовках при всей их неполноте отражают явное нарастание классовых конфликтов между трудом и капиталом в объединенной Италии: если за 1860–1869 гг. число забастовок по всей стране составило 132, то за последующие 10 лет оно поднялось до 553[422].

Итальянское законодательство тех лет относило забастовку к уголовно наказуемым действиям, и фабриканты всегда могли рассчитывать на прямую поддержку полиции и воинских частей против стачечников.

В огромном большинстве случаев стачки возникали стихийно, без какой-либо предварительной подготовки и заранее продуманной программы требований. Общества взаимопомощи, которые вплоть до конца 60-х годов оставались в Италии единственной формой организации рабочих, были мало пригодны для руководства забастовочным движением как по своей структуре (чаще всего они строились по территориальному, а не по профессиональному принципу), так и по своему идейному направлению.

В 60-е годы большинство итальянских рабочих обществ в идейном отношении находилось под влиянием Мадзини. Сторонники Мадзини выступали за активное участие рабочих организаций в политической борьбе, что и обеспечило им после бурных политических событий 1859–1860 гг. перевес в рабочем движении над умеренными либералами — поборниками полной аполитичности рабочих обществ[423]. Но Мадзини имел в виду лишь блок рабочих с революционным крылом буржуазии в борьбе за общедемократические цели (завершение национального объединения, завоевание республики), отводя рабочему классу подчиненную роль и не выдвигая перед ним самостоятельных политических задач.

Социальная программа, которую Мадзини предлагал рабочему движению, сложилась под воздействием мелкобуржуазного утопического социализма. Критикуя крупную капиталистическую собственность, Мадзини рассматривал ее как злоупотребление, которое может быть уничтожено без посягательства на институт частной собственности как таковой. Его идеалом был социальный тип мелкого буржуа, являющегося одновременно и собственником, и тружеником. Добиться более равномерного распределения собственности и открыть доступ к ней тем, кто ее не имеет, Мадзини рассчитывал с помощью реформы налоговой системы, организации дешевого кредита и т. п. мер, вполне укладывающихся в рамки буржуазных общественных отношений. Реализация этих проектов должна была, по мысли Мадзини, осуществляться на началах сотрудничества между буржуазией и пролетариатом и привести их интересы к полному согласию. Исходя из желательности «гармонии классов», Мадзини резко осуждал любые проявления классовой борьбы — в частности, забастовки.

Пока антагонизм между трудом и капиталом еще не приобрел в Италии отчетливого выражения и рабочий класс сохранял полу-ремесленный облик, подобные идеи находили в его среде довольно широкую поддержку. Но развитие крупной промышленности неизбежно должно было обнажить непримиримую противоположность материальных интересов тех классов, которые Мадзини звал к сотрудничеству. Повседневный опыт рабочих, стихийно становившихся на путь сопротивления капиталу, делал все менее убедительными для них мадзинистские рецепты разрешения социальной проблемы.

Постепенно рабочий класс Италии разочаровывался и в политической программе Мадзини. Активное участие в борьбе за национальное единство не принесло рабочим сколько-нибудь ощутимого улучшения их положения — наоборот, в новой Италии им жилось во многих отношениях хуже, чем раньше. Объективно исторические причины этого явления, коренившиеся в буржуазной классовой природе итальянской национальной революции и в специфических условиях эпохи промышленного переворота, могли быть уяснены рабочими массами лишь путем приобщения к научной социалистической теории. Но к концу 60-х годов этот процесс в Италии еще даже не начался, и тот факт, что непосредственно от национального объединения выиграла только буржуазия, воспринимался рабочими как результат обмана, жертвой которого они стали потому, что позволили увлечь себя на чуждый их действительным интересам путь политической борьбы.

Социально-политические идеи Мадзини все чаще подвергались критике и внутри самого лагеря мелкобуржуазной демократии — со стороны радикально настроенной молодой интеллигенции, прошедшей через опыт гарибальдийского движения и составлявшей левое крыло «Партии действия». Эта молодежь остро чувствовала несоответствие облика возникшей из Рисорджименто единой Италии тем идеалам, за которые она боролась, и искала ему объяснения.

Констатируя все более глубокий раскол итальянского общества на враждебные друг другу классы — буржуазию и пролетариат, левореспубликанские публицисты усматривали его причину в том, что в ходе Рисорджименто в Италии осуществилась лишь чисто политическая революция, не затронувшая социальной сферы. То, что утверждение в Италии буржуазных отношений как раз и было исторически обусловленным социальным содержанием Рисорджименто, ускользало от их понимания: в их представлении Рисорджименто в социальном плане должно было привести к уничтожению всякого гнета и неравенства и всеобщему благоденствию. Но, хотя эти ожидания были лишь романтической иллюзией, неудовлетворенность социальными итогами Рисорджименто помогла левым республиканцам верно подметить вполне реальный изъян политической программы и тактики Мадзини — игнорирование им коренных материальных интересов широких масс народа.

Исходя из своих представлений о нерешенности социальных задач Рисорджименто, левые республиканцы 60-х годов в отличие от Мадзини считали предметом первостепенной важности именно социальные, а не политические проблемы. Их позитивная программа в этой области восходила к тем же мелкобуржуазным утопическим идеям, влияние которых испытал и Мадзини. Но им было уже совершенно чуждо свойственное Мадзини предубеждение против социализма как такового — наоборот, с их точки зрения последовательный демократ не мог не быть социалистом.

Со второй половины 60-х годов в среде левореспубликанской молодежи стали зарождаться первые группы и кружки, которые открыто объявляли свою платформу социалистической. Идеи различных школ утопического социализма пропагандировались на страницах левореспубликанских периодических изданий — таких, как «Пролетарио» во Флоренции, «Либерта э лаворо» и «Либерта э джустициа» в Неаполе, «Плебе» в Лоди. Отсюда же исходили и первые сочувственные отклики, которые нашла в Италии деятельность I Интернационала.

Но обращавшаяся в своих исканиях к социализму радикальная интеллигенция была в 60-е годы очень мало связана с рабочими и стояла совершенно в стороне от их практической борьбы в защиту своих интересов. Такой отрыв от рабочего движения предопределялся самим характером взглядов этих первых итальянских социалистов: оставаясь на почве утопических теорий, они горячо сочувствовали страданиям пролетариата, но не могли разглядеть заложенной в нем способности освободить себя своими собственными силами. С другой стороны, начавшийся процесс высвобождения рабочих из-под влияния идей Мадзини не мог завершиться до тех пор, пока не закончилась полностью борьба за национальное единство и сохранялась почва для связанных с ней патриотических иллюзий в рабочих массах.

Решительный шаг вперед в развитии социалистического и рабочего движения в Италии был сделан после Парижской Коммуны и под ее непосредственным воздействием.

Итальянский пролетариат был захвачен мощным стихийным порывом солидарности с Коммуной, впервые почувствовав глубокую общность интересов со своими братьями по классу по ту сторону национальных границ[424]. Этим был открыт путь широкому проникновению в Италию идей I Интернационала, в котором рабочие массы увидели не только провозвестника единения пролетариев всех стран, но и гарантию грядущего торжества дела Коммуны. Резко отрицательное отношение к Коммуне и Интернационалу со стороны Мадзини привело к быстрому и окончательному упадку его влияния в итальянском рабочем движении и побудило сочувствовавшее социализму левое крыло мелкобуржуазной демократии к открытому разрыву с Мадзини. К началу 1872 г. в Италии насчитывалось — по данным социалистической печати — свыше 100 рабочих и демократических организаций, в той или иной форме заявивших о своей поддержке принципов Интернационала.

После Коммуны в Италии впервые стало широко известно имя К. Маркса. Летом 1871 г. молодой неаполитанский социалист Карло Кафьеро, незадолго до того вернувшийся из Лондона и лично знавший К. Маркса и Ф. Энгельса, приступил к переводу на итальянский язык написанного Марксом манифеста Генерального совета Интернационала по поводу Коммуны — «Гражданская война во Франции». Спустя несколько месяцев этот перевод начал публиковаться органом секции Интернационала в г. Джирдженти (Сицилия) газетой «Эгуальянца». Кафьеро поддерживал регулярную переписку с Энгельсом, который был по предложению Маркса назначен секретарем Генерального совета для Италии, и поместил в сочувствующих Интернационалу итальянских газетах целый ряд присланных Энгельсом документов. С Генеральным советом устанавливали связь секции Интернационала, возникавшие в различных городах Италии — Джирдженти, Равенне, Турине, Милане.

В идеях Интернационала итальянский рабочий класс искал ответа на самые насущные вопросы, возникавшие из практики классовой борьбы. Характерно, что в 1871–1872 гг. Интернационал находил в Италии приверженцев прежде всего в таких районах, где в эти же годы были отмечены стачки рабочих. Там, где секции Интернационала уже существовали, они нередко играли активную роль в классовых конфликтах, а иногда и создавались прямо в ходе забастовок.

Правящие круги Италии, напуганные примером Коммуны, были глубоко озабочены резко возросшим влиянием социалистических идей на итальянские трудящиеся массы. Уже летом 1871 г. полицейскими декретами были распущены Интернациональное демократическое общество Флоренции, дважды публично заявившее о своих симпатиях к Коммуне, и Неаполитанская секция Интернационала. Год спустя, когда по всей Северной Италии прокатилась волна вызванных дороговизной забастовок, министерство внутренних дел усмотрело в деятельности Интернационала главную причину их возникновения. В специальном докладе по этому поводу, с которым итальянское правительство ознакомило и иностранные дипломатические представительства в Риме, говорилось; «В наиболее населенных центрах влияние, оказываемое на рабочие классы Интернационалом, было констатировано с достаточной очевидностью. Причиной неумеренных требований рабочих и прекращения ими работы послужило в гораздо большей степени вмешательство этой ассоциации, чем необходимость перемен в положении рабочих классов»[425]. Конституция давала основу для легального существования секций Интернационала в Италии, но они могли в любой момент подвергнуться преследованиям в административном порядке по обвинению в «подстрекательстве» к забастовкам или в «мятежных» намерениях.

Сделав после Коммуны решительный выбор в пользу Интернационала, итальянское рабочее движение прошло, однако, весьма сложный путь освоения его идей. На этом пути оно испытало сильное и длительное — почти на целое десятилетие — воздействие анархистских воззрений Бакунина.

Бакунин еще в 60-е годы искал себе единомышленников в Италии среди сочувствовавшей социализму левореспубликанской молодежи. Ему удалось тогда завязать кое-какие связи в этих кругах, но скорее чисто дружеские, нежели идейные. После Коммуны Бакунин включился в полемику итальянских приверженцев Интернационала против Мадзини и этим привлек их первые симпатии.

Установив контакт с возникавшим в Италии интернационалистским движением, Бакунин начал усиленно пропагандировать среди своих новых друзей и учеников собственную, анархистскую интерпретацию программных принципов Интернационала. Он отождествлял социальное освобождение пролетариата прежде всего с уничтожением любых форм государственности, политической власти, отрицая роль политического действия как средства к достижению социалистического идеала.

Эти идеи Бакунина нашли в Италии весьма благоприятную почву. Их подхватила прежде всего отколовшаяся от Мадзини радикальная молодежь: она нашла у Бакунина в общетеоретической форме те же выводы, которые нащупывала сама в своих попытках осмыслить итоги итальянского Рисорджименто. С другой стороны, анархистская проповедь бесперспективности политического действия оказалась до какой-то степени созвучной и настроениям рабочих, среди которых в виде реакции на мадзинизм распространялось отрицательное отношение к политической борьбе. Стихийное сочувствие рабочих бакунинскому анархизму питалось и их ненавистью к буржуазно-помещичьему итальянскому государству с его тяжелыми налогами, рекрутскими наборами, репрессивными полицейскими мерами против любой попытки добиться более человеческих условий существования.

К весне 1872 г. Бакунину удалось завоевать на свою сторону большинство итальянских организаций, примыкавших к Интернационалу.

В конечном счете успех Бакунина в Италии был обусловлен тем, что итальянский пролетариат в начале 70-х годов еще только складывался как класс, вбирая в себя находившуюся в состоянии непрерывного брожения массу недавно экспроприированных крестьян и ремесленников. В самой Италии еще не накопился такой опыт классовой борьбы, который мог бы послужить теоретическому авангарду рабочего движения базой для выработки последовательно-социалистического мировоззрения. Потому первое поколение итальянских социалистов, отбросив вместе с мадзинизмом мелкобуржуазные утопии реформаторского толка, сделало от них шаг лишь к мелкобуржуазной революционности, а не к пролетарскому социализму.

Но естественный процесс роста рабочего движения с неизбежностью вел к преодолению им влияния бакунизма. Облик рабочего класса менялся, он приобретал новые качества — способность к организации и дисциплине, большую стойкость и выдержку в борьбе за свои насущные интересы. Бакунисты же все дальше уходили от практических нужд этой борьбы в область абстрактных рассуждений о «социальной ликвидации», считая, что частичные завоевания пролетариата в рамках капитализма лишь отдаляют его полное освобождение. Постепенно они превратили итальянскую организацию Интернационала в тайное общество, имевшее своей единственной целью подготовку вооруженных выступлений — так называемую «пропаганду действием». Дважды — в 1874 и 1877 гг. — итальянские бакунисты предприняли такие выступления, но в обоих случаях потерпели полный провал, не получив никакой поддержки в массах. Разооблачению несостоятельности бакунистской программы и тактики способствовал и опыт широко освещавшихся итальянской печатью революционных событий 1873 г. в Испании, где последователи Бакунина, по словам Энгельса, дали «неподражаемый образчик того, как не следует делать революцию»[426].

Маркс и Энгельс еще с начала 70-х годов прилагали все усилия к тому, чтобы противодействовать бакунистской пропаганде в Италии. Они старались повысить теоретический уровень итальянского социалистического движения, помочь ему быстрее найти верный путь, раскрывая перед ним опыт борьбы пролетариата более передовых стран. Особое внимание Маркс и Энгельс уделяли при этом социалистическим организациям Севера, стремясь приобщить к идеям научного социализма прежде всего фабрично-заводской пролетариат более развитых промышленных районов Италии.

К 1877 г. вокруг газеты «Плебе», которая уже на протяжении ряда лет была рупором оппозиции анархизму в Италии и поддерживала связь с Марксом и Энгельсом, объединились социалистические союзы и кружки общей численностью свыше 2 тыс. членов. Платформой этого течения было признание политической борьбы и необходимости организации пролетариата в самостоятельную политическую партию, а в области тактики — линия на сочетание в борьбе за конечную социалистическую цель разнообразных средств и методов (как насильственных, так и мирных). Свое идейное размежевание с анархистами сторонники «Плебе» закрепили открытым организационным разрывом.

Осознание лучшей частью итальянских социалистов возможности и необходимости самостоятельных политических действий пролетариата было тем более своевременно, что с конца 70-х гг. в политической жизни Италии происходили немаловажные сдвиги.

Приход к власти «Левой» и ее правление 1876–1887 гг.

Политика «правой» уже давно вызывала серьезное недовольство в самых широких слоях населения. Массы налогоплательщиков жаждали избавиться от невыносимых фискальных тягот. На Юге усиливался протест против полицейских репрессий и чрезвычайных мер, возведенных «правой» в систему управления этой частью страны. Дискредитации правительства способствовала и начавшаяся с лета 1874 г. волна преследований рабочих и демократических организаций — арест в Романье группы видных республиканцев (2 августа 1874 г.), роспуск в ответ на анархистскую «пропаганду действием» всех итальянских секций Интернационала (декрет 9 августа 1874 г.), судебные процессы против интернационалистов, происходившие на протяжении 1875 г. в Риме, Флоренции, Трани и т. д.

С другой стороны, курс «правой» в области экономической политики уже не во всем удовлетворял и определенную часть самого правящего класса. Окрепшая промышленная буржуазия больше не желала мириться с теми убытками, которые она несла от политики свободы торговли. Из среды предпринимателей раздавались требования относительно протекционистских пошлин, премий и других мер поощрения национальной промышленности. Интересам торговых кругов наносил серьезный ущерб принудительный курс, поскольку с ним был связан рост бумажного обращения и обесценение бумажных денег. Верхушка итальянской буржуазии не одобряла и провозглашенного «правой» принципа государственной эксплуатации железных дорог, которые правительство с 1873 г. начало выкупать у компаний, владевших ими на правах концессии.

Эти различные русла оппозиционного «правой» движения слились в общий поток, который поднял к власти другую буржуазную политическую группировку — так называемую «левую».

«Левая» как политическое течение оформилась еще в 60-е годы. Как и «правая», она стояла на монархической платформе, однако выступала за более последовательное осуществление либерально-конституционных принципов во внутренней политике, за большую административную децентрализацию, за сведение к минимуму вмешательства государства в экономику, критиковала крайности фискальной политики «правой» и т. д. Подобно «правой», «левая» не была политической партией в собственном смысле слова, с определенной программой и системой организации своих приверженцев. Она представляла из себя парламентскую группировку, основу которой составило левое крыло умеренных эпохи Рисорджименто во главе с Агостино Депретисом. Сюда влилась также часть бывших кадров «Партии действия», вставшая на путь компромисса с монархией (Франческо Криспи, Джованни Никотера и др.).

В марте 1876 г. министром общественных работ Сильвио Спавента был внесен в палату депутатов законопроект, предусматривавший полный переход к системе государственной эксплуатации железных дорог. Он встретил активное противодействие «левой», которая отвергала принцип государственной эксплуатации железнодорожной сети. Теоретическим обоснованием этой позиции служила либеральная экономическая доктрина, а практически она выражала возросший интерес к приложению капиталов в этой сфере со стороны влиятельных групп итальянской буржуазии. 18 марта палата отклонила законопроект Спавента, что повлекло за собой не только отставку очередного кабинета «правой», возглавлявшегося Марко Мингетти, но и потерю ею правительственной власти. Формирование нового кабинета король поручил лидеру «левой» Депретису.

В своей правительственной программе «левая» не могла не учесть необходимости расширения той опоры, на которой зиждилось господство в объединенной Италии блока различных фракций крупной буржуазии. Она обещала осуществить пересмотр избирательного закона в направлении его демократизации, ввести обязательное и бесплатное начальное образование (напомним, что грамотность была одним из условий предоставления избирательных прав), дать местной администрации большую самостоятельность по отношению к центральной власти. Предполагались также некоторые реформы в области налогообложения и изучение возможностей отмены принудительного курса, вызывавшего недовольство не только в буржуазных кругах (о чем уже говорилось), но и в массах трудящегося населения, для которого обесценение бумажных денег означало падение реальной заработной платы.

Приход к власти «левой» был воспринят итальянским общественным мнением как серьезный политический поворот. Последующие события показали, что с «парламентской революцией» 18 марта связывались во многом преувеличенные ожидания. Общая классовая основа правительственной политики осталась та же, что и при «правой», — до известной степени изменилось лишь соотношение сил внутри правящего блока.

Наиболее значительным из проведенных «левой» преобразований была избирательная реформа 1882 г. По новому избирательному закону контингент лиц, имеющих право голоса, расширялся более чем втрое за счет снижения возрастного ценза (21 год вместо 25), возможности замены имущественного ценза образовательным (экзамен в объеме программы введенного с 1877 г. обязательного начального образования) и снижения самого имущественного ценза (уплата в год минимум 19,8 лир прямых налогов, или 500 лир за аренду земли, или 150 лир за наем помещения, или ведение испольного хозяйства на участке, облагаемом поземельным налогом не менее 80 лир в год)[427].

Основы итальянской налоговой системы не подверглись при «левой» сколько-нибудь серьезному пересмотру. Она по-прежнему служила важным рычагом перераспределения национального дохода в интересах верхушечного слоя буржуазии Севера. Свою налоговую политику «левая» строила исходя из стремления смягчить недовольство, вызванное фискальными мероприятиями «правой», — но без какого бы то ни было уменьшения доходов казны. Поэтому, сократив налог на соль и поземельный налог, отменив — хотя и не сразу — налог на помол, она в то же время ввела новый налог — на производство и потребление сахара.

В 1881 г. палатами был принят закон об отмене принудительного курса, однако этот закон вступил в силу лишь два года спустя. Для обеспечения операции по восстановлению металлического обращения и свободного размена бумажных денег государство сделало заем на сумму в 644 млн. лир золотом и серебром из 5 % годовых у четырех банков, из которых три были иностранными (английские Бэринг Бразерс и Хэмброу энд Сан и французский Кэсс д’Эсконт)[428]. Львиная доля облигаций этого займа была размещена за границей. Отмена принудительного курса вообще способствовала новому приливу иностранного капитала в Италию, поскольку она служила определенной гарантией устойчивости итальянской экономики. Сумма иностранных капиталовложений в Италии помимо займа оценивается для 1882–1887 гг. в 500 млн. лир[429].

Отвергнув в принципе систему государственной эксплуатации железных дорог, «левая», однако, на протяжении ряда лет практически не могла отказаться от нее. Лишь в 1885 г. были одобрены парламентом новые конвенции, по условиям которых государство, оставаясь собственником большей части железнодорожных линий, передавало их в эксплуатацию трем компаниям. Эти компании были тесно связаны с несколькими крупными банками (Кредито Мобильяре, Банка ди Торино, Банка Дженерале), которые стали широко финансировать их деятельность.

О возросшем влиянии промышленных кругов на правительственную политику свидетельствовал осуществившийся при «левой» постепенный переход к протекционизму. Политические лидеры «левой» шли в этом направлении ощупью и неохотно, ссылаясь на несовместимость протекционизма как системы с либеральным принципом невмешательства государства в сферу предпринимательской деятельности. Но подобные теоретические доводы мало волновали крупных фабрикантов, вроде сенатора Алессандро Росси, кровно заинтересованных в протекционистских мерах и упорно добивавшихся своего — тем более перед лицом усиления протекционистских тенденций со стороны основных торговых партнеров Италии (Франция, Австро-Венгрия). Уже в 1878 г. были введены протекционистские пошлины на ввоз в Италию готовых изделий и полуфабрикатов, колебавшиеся в пределах от 10 до 40 % их стоимости[430]. На протяжении 80-х годов протекционизм превратился в основополагающий принцип итальянской внешнеторговой политики.

Ограничение доступа на итальянский рынок для иностранных фабричных товаров способствовало дальнейшему углублению диспропорции в экономическом развитии Севера и Юга. Промышленность Севера, избавившись от иностранной конкуренции внутри страны, стала расти значительно быстрее, чем раньше, и сделалась монопольным поставщиком продуктов фабричного производства в южные районы, где своей промышленности практически не было. Цены на промышленную продукцию повысились, тогда как продукция экспортных отраслей сельского хозяйства Юга (цитрусовые, вина, оливковое масло и т. д.), лишившись свободного выхода на иностранные рынки, сильно упала в цене. Эти «ножницы цен» служили североитальянской буржуазии еще одним средством увеличивать за счет Юга присваиваемую ею часть национального дохода.

Отмечавшееся в Италии с начала 80-х годов общее падение сельскохозяйственных цен, отчасти связанное с отменой принудительного курса, было вместе с тем и прежде всего симптомом глубокого аграрного кризиса, который разразился тогда по всей Западной Европе в результате затопления мирового рынка массой дешевого заокеанского хлеба. Кризис превратил крупных производителей зерна — в том числе и южных латифундистов — в ревностных поборников аграрного протекционизма. В 1887 г. в дополнение к значительно повышенным пошлинам на ввоз промышленных товаров (особенно текстильной продукции, металлических изделий и механизмов) были введены ввозные пошлины на пшеницу в размере 3 лир за квинтал, вскоре увеличенные до 5, а затем до 7,5 лир[431]. Оградив стеной протекционистских тарифов также и сферу аграрных интересов, правящая верхушка буржуазии Севера окончательно скрепила свой союз с крупными землевладельцами Юга, который начал складываться после национального объединения.

Кризисные для сельского хозяйства 80-е годы в развитии итальянской промышленности были, наоборот, полосой спекулятивного подъема. Лишь за период с 1879 по 1883 г. ввоз в Италию каменного угля увеличился вдвое, ввоз железа и стали — более чем в 12 раз, ввоз необработанной шерсти и хлопка — соответственно в два и в три раза[432]. Индекс промышленного производства по шести крупным отраслям (горнодобывающая, пищевая, текстильная, металлообрабатывающая, машиностроительная, химическая), принятый за 100 для 1881 г., поднялся до 137 в 1887 г., что означало среднегодовой прирост в размере 4,6 %. Особенно быстрые темпы роста показали металлообрабатывающая промышленность (в среднем на 22 % в год), химия (15,1 %) и машиностроение (9,2 %)[433]. В г. Терни, где существовало несколько примитивных доменных печей и сталеплавилен «Командитного товарищества Кассиан, Бон и К°», было начато сооружение крупных металлургических заводов, а само это товарищество, капитал которого не превышал 800 тыс. лир, в 1884 г. было преобразовано при участии Банка Дженерале и Кредито Мобильяре в анонимное акционерное общество с капиталом в 6 млн. лир[434]. Общее число анонимных акционерных обществ в металлообрабатывающей промышленности и машиностроении за семь лет (1882–1889) возросло с 5 до 21, а их капитал — с 7,5 до 54,7 млн. лир. В химической промышленности, где в 1882 г. было всего 2 анонимных акционерных общества, к 1889 г. их насчитывалось 17[435]. Некоторые из возникших в 80-е годы акционерных компаний станут потом крупнейшими монополистическими объединениями: «Пирелли» и «Монтекатини» — в химической промышленности, «Эдисон» — в электроэнергетической[436].

В связи с проведением обширных работ по благоустройству Рима и Неаполя начался ажиотаж вокруг строительных подрядов и бешеная спекуляция земельными участками под городскую застройку. Создавались акционерные общества и специализированные кредитные учреждения, которые должны были главным образом выполнять посреднические функции в сношениях с крупными банками (Банка Тиберина, Банко Сконто э Сете, Банка ди Торино, Сочьета делль Эскуилино, Банка ди Кредито Меридионале, эмиссионный Национальный банк), игравшими во всех этих аферах самую активную роль. Объем кредитных операций банков в условиях промышленной и строительной горячки рос с невиданной ранее быстротой: только для эмиссионных банков он увеличился с 2519 млн. лир в 1883 г. до 4438 млн. лир в 1887 г.[437]

В этой лихорадочной погоне за прибылями итальянская буржуазия пыталась как бы наверстать время, отнятое у нее исторически запоздавшими битвами за национальное единство. Италия с ее поздним капиталистическим развитием в сущности так и не знала классической фазы «свободного» капитализма: едва итальянский капитализм окреп настолько, чтобы частично отказаться от государственных «подпорок», — уже появились некоторые черты, предвещавшие его переход в империалистическую стадию (начало сращивания банковского капитала с промышленным).

Развернувшаяся в преддверии империалистической эпохи ожесточенная борьба за территориальный раздел мира побудила итальянскую буржуазию начиная с конца 70-х годов активизировать свою внешнюю политику. С другой стороны, ее толкала к этому сама ее неспособность разрешить ряд проблем внутренней жизни страны, которые становились все более острыми.

Вторжение капитализма в деревню, не избавив крестьянство от земельной нужды и полуфеодальной эксплуатации, подорвало там не менее старый, застойный уклад жизни села, увеличило подвижность сельского населения, усилило в нем стремление к лучшей жизни. Пассивная покорность крестьянина землевладельцу отходила в прошлое, что немало тревожило представителей имущих классов. Угрожающими темпами рос поток эмигрантов, особенно из южных районов, откуда он направлялся по преимуществу за океан[438]. В этих условиях активная внешняя политика, направленная на создание обширной колониальной империи, становилась в глазах господствующих классов не только вопросом «национального престижа», но и средством обезопасить свои социальные привилегии.

Для осуществления более или менее широкой программы колониальной экспансии уже не годилась проводившаяся при «правой» политика «чистых рук», так как итальянская буржуазия не рисковала вступить на этот путь в одиночку, без помощи более сильного партнера. Из европейских держав наиболее подходящим для Италии союзником в борьбе за колонии могла стать Германия, переживавшая после национального объединения период бурного экономического роста и все более бесцеремонно требовавшая для себя «места под солнцем». Ориентации итальянской внешней политики на Германию способствовало и дальнейшее ухудшение отношений между Италией и Францией на почве их соперничества в притязаниях на Тунис, а также обоюдного использования ими протекционистских мер.

Однако итало-германскому сближению препятствовали острые противоречия между Италией и Австро-Венгрией, которая с 1879 г. была связана с Германией союзными отношениями. Они восходили еще к эпохе Рисорджименто, когда Италии пришлось завоевывать свое единство и независимость в упорной борьбе против империи Габсбургов. Во второй половине 70-х годов появилось целое политическое течение, считавшее эту борьбу незаконченной и требовавшее присоединения к Италии Триеста и Южного Тироля (Трентино), где был значительный процент итальянского населения. Сторонников включения в состав итальянского государства этих «неискупленных земель» (terre irredente) стали называть ирредентистами Ирредентистское движение возникло как продолжение по преимуществу демократических традиций Рисорджименто, вобрав в себя немало бывших кадров «Партии действия» (основателем созданной в 1877 г. ассоциации «Италия ирредента» был участник гарибальдийских походов Маттео Ренато Имбриани, ее почетными председателями являлись Гарибальди и два видных сподвижника Мадзини — Аурелио Саффи и Федерико Кампанелла). Но к ирредентистам примыкала и часть приверженцев «левой» во главе с популярным политическим деятелем Бенедетто Кайроли, дважды возглавлявшим кабинет. Ирредентистские круги выступали за франкофильскую внешнеполитическую ориентацию.

Захват Туниса Францией (1881 г.) нанес тяжелый удар по экспансионистским планам Италии в Северной Африке и надолго оттолкнул ее от «латинской сестры». Стоявший у власти с июня 1879 г. второй кабинет Кайроли был вынужден уйти в отставку. Пост премьера вновь занял Депретис, известный своими прогерманскими симпатиями. Он довершил поворот во внешней политике Италии в сторону центральных держав: 20 мая 1882 г. Италия подписала с Германией и Австро-Венгрией договор, оформивший создание Тройственного союза.

К 80-м годам относятся первые шаги Италии на поприще колониальной экспансии в Африке — на побережье Красного моря. В 1882 г. была превращена в итальянскую колонию купленная пароходной компанией Рубаттино бухта Ассаб три года спустя последовала оккупация порта Массауа. Отсюда итальянские колонизаторы предполагали продвинуться в глубь территории, населенной эфиопскими племенами. Но попытка организовать крупную колониальную экспедицию в этом районе закончилась сокрушительным поражением итальянского экспедиционного корпуса при Догали в январе 1887 г.

С конца 80-х годов в политике итальянских господствующих классов наметился новый поворот, обусловленный далеко не в последнюю очередь тем, как изменилось к этому времени соотношение сил правящего буржуазно-помещичьего блока и противоположного ему классового стана.

Итальянское рабочее движение на пути к созданию социалистической партии

Идейное поражение анархизма в конце 70-х годов открыло в развитии итальянского рабочего движения новый этап, основным содержанием которого была организация пролетариата в политическую партию на марксистской платформе. Но прошло еще около полутора десятилетий напряженной подготовительной работы, прежде чем эта задача нашла свое практическое разрешение.

После 1877 г. с критикой анархизма все чаще выступали не только те, кто — подобно сторонникам «Плебе» — никогда не разделял полностью его идей, но и бывшие анархисты. Особенно важную роль в этом критическом переосмыслении анархистской доктрины и тактики сыграл поворот от анархизма к социализму Андреа Косты, в прошлом одного из ближайших сподвижников Бакунина в Италии.

Коста начал отходить от анархизма еще в 1876–1877 гг., но впервые публично высказал свои новые взгляды летом 1879 г. в письме, напечатанном в «Плебе» под названием «Моим друзьям из Романьи»[439] (Романья, откуда Коста был родом, в эпоху I Интернационала была главной «кузницей кадров» итальянского анархизма). Все сделанное в предшествующий период Коста считал полезным и разумным, но уже недостаточным в новых условиях, и призывал своих товарищей извлечь из прошлого необходимые уроки, чтобы быть в состоянии двигать вперед дело революционной освободительной борьбы. Эти уроки в его представлении заключались в том, чтобы в стремлении к конечной цели не забывать о задачах, выдвигаемых повседневной жизнью, и подходить к революции, как к серьезному делу, требующему длительной подготовки. Коста не раскрывал в письме своей позиции по таким вопросам, как отношение к правительству, к другим политическим партиям, значение борьбы за политические реформы, полагая, что все они должны стать предметом обсуждения на съезде его единомышленников; но уже из того, что он считал желательным обмен мнениями по всему этому комплексу проблем, ясно, что его больше не удовлетворяло старое, чисто негативное решение этих вопросов анархистами. Самую важную ближайшую задачу Коста видел в создании (или, как он считал, восстановлении) «Итальянской революционно-социалистической партии», которая вместе с подобными же партиями в других странах возродит на новой основе деятельность Интернационала.

Идеи, высказанные в письме Косты, поддержала значительная часть бывших анархистов, особенно в Романье, хотя были и такие, кто упорно цеплялся за старые позиции и обвинял Косту в измене принципам. Сам Коста отходил от анархизма не без колебаний — в частности, в вопросе о политической партии пролетариата — и ни тогда, ни позднее не хотел порывать с анархистами в организационном отношении. Но независимо от его субъективных помыслов его письмо положило начало не только идейному, но и организационному обособлению от анархистов вслед за сторонниками «Плебе» еще одного течения в итальянском социалистическом движении.

В августе 1881 г. на съезде в Римини последователи Косты основали так называемую Революционно-социалистическую партию Романьи. Решения о конституировании партии и о ее названии были одобрены большинством делегатов, в меньшинстве остались несколько присутствовавших на съезде анархистов. Проект программы и устава партии был разработан уже после съезда избранной им специальной комиссией и принят следующим съездом — в 1883 г.

Революционно-социалистическая партия строилась на основе как коллективного, так и индивидуального членства: в ее ряды принимались «общества и отдельные лица, которые признают общие принципы современного революционного социализма и по мере своих сил и возможностей содействуют их пропаганде и их осуществлению»[440]. Она не рассматривала себя как выражение всего итальянского социалистического движения и заявляла о своем намерении «содействовать созданию Итальянской революционно-социалистической партии, в которой сольются все социалистические и революционные течения Италии»[441], включая также и анархистов.

Но в области программных принципов Революционно-социалистическая партия отошла от анархистов уже гораздо дальше по сравнению с позицией Косты, изложенной в письме «Моим друзьям из Романьи». В ее программе (автором которой был тот же Коста) анархическая, безгосударственная общественная организация рассматривалась не как непосредственный результат социальной революции пролетариата, а как итог длительного развития общества после революционного низвержения капиталистического строя. Программа не только ставила в позитивном плане проблему революционной власти, но в представлении об ее характере и задачах приближалась к понятию диктатуры пролетариата: «…Революция означает прежде всего временную диктатуру трудящихся классов, то есть сосредоточение всей общественной власти (экономической, политической и военной) в руках восставших трудящихся с целью уничтожения препятствий на пути установления нового порядка, чинимых старым порядком, с целью защиты революции, ее расширения и распространения на новые районы, с целью осуществления экспроприации владельцев частной собственности и установления коллективной собственности и общественной организации труда»[442].

В программе получила дальнейшее развитие уже раньше высказанная Костой мысль о необходимости серьезной подготовки к революции: «…Нужно, чтобы ей предшествовала широкая пропаганда революционно-социалистических идей и чтобы органом революции была хорошо организованная партия, которая сможет выступить ее зачинщиком, когда сложатся условия, необходимые для успеха революции, а когда революция вспыхнет, сможет быть ее вдохновителем и даже руководителем»[443]. Подчеркивалось, что революция может осуществиться лишь в том случае, если сознательный социалистический авангард будет иметь на своей стороне массы трудящихся города и деревни. Как средство подготовки к революции в программе рассматривалось и участие революционных социалистов в борьбе за реформы в рамках капиталистического общества.

Программа рекомендовала в качестве одной из возможных форм деятельности партии выдвижение социалистических и рабочих кандидатов в парламент. Итальянское социалистическое движение впервые оказалось перед практической необходимостью определить свое отношение к парламентаризму после избирательной реформы 1882 г., когда часть рабочих получила право голоса. Социалисты Романьи тогда же высказались в пользу участия в парламентских выборах, но против принесения социалистическими депутатами присяги, что в сущности означало отказ от собственно парламентской деятельности. Многие из них пересмотрели свою позицию в вопросе о присяге в связи с избранием в 1882 г. в парламент Косты, который с согласия выдвинувшей его кандидатуру социалистической организации округа Равенна принес присягу и продолжал участвовать в заседаниях палаты. Учитывая как этот прецедент, так и не преодоленные до конца абстенционистские тенденции в партии, принятая в 1883 г. программа передавала вопрос о линии поведения избранных в парламент социалистов на решение местных организаций.

Через участие в избирательной борьбе и в работе парламента революционные социалисты шли к признанию допустимости тактических союзов с буржуазными демократами — в частности, с радикалами, как стала называться та фракция республиканцев, которая еще в 70-е годы отказалась от традиционного антипарламентаризма «Партии действия» (ее виднейшим лидером был бывший гарибальдиец Феличе Каваллотти). По инициативе Косты Революционно-социалистическая партия стала налаживать «единый фронт» и с ортодоксальными республиканцами Романьи.

Избирательная реформа и выборы 1882 г. ускорили дальнейший распад анархистского течения. Многие из тех, кто в 1879 г. с крайним неодобрением отнесся к повороту Косты, теперь в сущности солидаризировались с ним, признав в той или иной форме парламентскую тактику. Эти же события послужили толчком к созданию в Ломбардии новой значительной организации — Итальянской рабочей партии.

Впервые заявив о себе в ходе избирательной кампании 1882 г., Рабочая партия окончательно оформилась три года спустя, когда состоялся ее первый съезд. В отличие от Революционно-социалистической партии Романьи, деятельность которой носила по преимуществу теоретико-пропагандистский характер и была мало связана с борьбой рабочих за экономические требования, Рабочая партия действовала прежде всего как организатор «сопротивления капиталу» и в этом видела свою главную задачу. Она опиралась на объединения рабочих по профессиям и самим типом своей организации гораздо больше походила на федерацию профессиональных союзов, чем на партию.

Приняв участие в выборах 1882 г., Рабочая партия после этого по существу отстранилась от политической борьбы, хотя в принципе и не отвергала ее. Она подчеркивала в своем уставе, что «…не имеет ничего общего ни с какой политической партией…»[444]. Это сближало Рабочую партию с анархистами, которые поддерживали с ней известный контакт, тогда как в отношении революционных социалистов состоявшийся в 1885 г. анархистский съезд занял непримиримо-враждебную позицию и призвал вести против них борьбу, «как против любой другой буржуазной партии»[445].

Программа Рабочей партии, принятая в 1885 г., отличалась от программы революционных социалистов Романьи большей четкостью в характеристике капиталистического общества и его классовой структуры, но была гораздо беднее по своему теоретическому содержанию. В ней крайне мало и туманно говорилось как о конечной цели рабочего движения («…постоянной и прямой целью трудящихся должно быть освобождение от капиталистического рабства»), так и о средствах к ее достижению («… для достижения этой цели трудящиеся должны организоваться, дабы противопоставить свои силы жестоким требованиям капиталистического класса и в ходе этой борьбы добиваться реального и все более значительного улучшения своего положения»)[446]. Эти положения не имели социалистической окраски и весьма точно отражали чисто тредюнионистскую суть деятельности Рабочей партии.

Теоретическая слабость программы Рабочей партии была обусловлена свойственным ей пренебрежением к теории вообще, другим последствием которого было организационное сектантство. Не чувствуя потребности в содействии интеллигентов-социалистов, выполняющих в рабочем движении по преимуществу функцию идеологов, Рабочая партия допускала в свои ряды лишь работников физического труда.

При всем том Рабочая партия оставила свой след в истории итальянского рабочего движения, так как на избранном ею поприще экономической борьбы сумела сомкнуться с массами трудящихся и действовала как решительный защитник их ближайших интересов. Почвой, питавшей ее корни, послужил значительный подъем классовой борьбы в городе и в деревне. В 1883–1885 гг. кривая забастовочного движения пошла круто вверх, забастовки отмечались не только в большем количестве по сравнению с предыдущими годами, но стали намного крупнее и чаще заканчивались победой рабочих[447]. В долине По с 1884–1885 гг. следовали одно за другим выступления батраков и крестьян, достигшие наибольшего размаха в провинции Мантуя. Роль Рабочей партии в ходе классовых битв тех лет еще не изучена конкретно, но не подлежит сомнению, что партия не стояла в стороне от них. Ее устав предусматривал существование специального забастовочного фонда и возлагал на комитеты отдельных федераций обязанность вести работу по организации забастовок в соответствующей местности. О росте авторитета Рабочей партии среди трудящихся, бесспорно связанном с поддержкой ею забастовочной борьбы, свидетельствует расширение сферы ее деятельности далеко за пределы Ломбардии: к 1886 г. она имела свои отделения в Пьемонте (в том числе ряд деревенских секций), Лигурии, Эмилии, Тоскане. В конце 1885 г. с ней слилась другая крупная организация — Рабочая конфедерация Ломбардии, которая, постепенно высвобождаясь из-под политического влияния радикалов, пришла к признанию классовой борьбы в том смысле, в каком ее понимала Рабочая партия.

К этому времени выросла из своих первоначальных географических рамок и основанная Костой Революционно-социалистическая партия. Из Романьи ее организация распространилась не только на другие области Центра (Эмилия, Тоскана, Марки, Лацио), но отчасти и на Север (Пьемонт, Лигурия, Венето) и даже на некоторые южные города (Неаполь, Бриндизи, Палермо). С 1884 г. она называлась Итальянской революционно-социалистической партией.

Революционные социалисты все более отчетливо осознавали необходимость соединить пропаганду общих принципов социализма с широким массовым движением рабочих. Первый шаг к этому они видели в сближении и сотрудничестве с Рабочей партией, с тем, чтобы в дальнейшем вместе с ней влиться в широкую и единую социалистическую партию итальянского пролетариата. Но со стороны Рабочей партии эта идея не встретила поддержки, что объяснялось в первую очередь ее скептическим отношением к политической борьбе вообще и парламентаризму в частности.

Подъем массового рабочего движения в середине 80-х годов заставил правящие круги осуществить, несмотря на противодействие крупного капитала, первые в Италии мероприятия в области социального законодательства. Несколькими законодательными актами, принятыми на протяжении 1883–85 гг., было введено страхование рабочих на случай производственных травм, хотя сенат отклонил неугодную работодателям статью о его обязательности. В 1886 г. был принят закон об охране труда малолетних, по которому запрещалось использование труда детей моложе 9 лет, а на подземных работах и в ночных сменах минимальный возраст работающих поднимался соответственно до 10–12 лет. Правительство внесло в парламент законопроект о праве на забастовку, который, однако, в феврале 1886 г. был отвергнут в палате 121 голосом против 117.

Но политика «левой» по отношению к рабочему движению отнюдь не сводилась только к уступкам и маневрам. По-прежнему широко использовался и метод репрессий: против бастующих батраков провинции Ровиго в 1884 г. были посланы войска, в марте 1885 г. были арестованы руководители батрацких выступлений в провинции Мантуя и 22 из них отданы под суд по обвинению в покушении на безопасность государства, миланская префектура чинила препятствия деятельности Рабочей партии, отдав в апреле 1886 г. распоряжение арестовывать ее пропагандистов и распускать созываемые ими собрания. Поскольку, однако, подобные меры подчас уже не давали желаемого эффекта (в частности, процесс по делу о забастовках мантуанских батраков, происходивший в Венеции с 6 февраля по 27 марта 1886 г., закончился оправданием всех обвиняемых), правительство задумало и осуществило полицейскую операцию крупного масштаба: в июне 1886 г. была распущена Рабочая партия.

На некоторое время ряды Рабочей партии оказались смяты этим тяжелым ударом. Но очень скоро стало ясно, что открытая против нее кампания терпит провал. Арестованные летом 1886 г. руководители партии Джузеппе Кроче, Костантино Ладзари и другие должны были предстать перед судом, однако уже в ходе предварительного следствия рухнуло предъявленное им главное обвинение — в принадлежности к «сообществу злоумышленников», а на суде большинство из них было приговорено лишь к 2–3 месяцам тюрьмы за «подстрекательство к забастовкам». Организация партии была в обход полицейского запрета восстановлена и продолжала действовать.

Подвергшись атаке всех буржуазных политических сил, включая радикалов, Рабочая партия нашла своего единственного союзника в лице революционных социалистов. Это побудило ее во многом пересмотреть свое отношение к Революционно-социалистической партии и укрепить контакт с ней.

Сближение этих двух течений явилось необходимой ступенью к созданию партии, способной объединить все живые силы итальянского социалистического движения, внести в рабочие массы ясное представление о конечной цели их освободительной борьбы и путях, ведущих к ней, и практически руководить этой борьбой на самых различных уровнях. Но ни одно из них не было в состоянии дать партии идейную оснастку, соответствующую ее историческим задачам. Этой потребности отвечала лишь теория научного социализма.

Начало ознакомления итальянских социалистов с марксизмом относится еще к эпохе I Интернационала. В тот период в Италии стал широко известен написанный Марксом устав Международного Товарищества Рабочих с преамбулой программного характера, была частично опубликована «Гражданская война во Франции», получил некоторое распространение французский перевод I тома «Капитала». Экономическая теория Маркса уже тогда нашла отклик в академических кругах — попытки спорить с ней встречаются в ряде книг и статей буржуазных экономистов. Энгельса в 70-е годы знали в Италии почти исключительно по его корреспонденциям в «Плебе» и другим выступлениям в итальянской печати, связанным с полемикой против Мадзини и Бакунина. Кроме того, в изданном «Плебе» «Республиканском альманахе на 1874 г.» были опубликованы написанные Марксом и Энгельсом специально для итальянских читателей статьи против анархизма — «Политический индифферентизм» и «Об авторитете».

К концу 70-х годов на страницах «Плебе» начали упоминаться или цитироваться и другие работы Маркса и Энгельса — «Манифест Коммунистической партии», «Нищета философии», «К критике политической экономии» (предисловие)[448]. В феврале — марте 1879 г. «Плебе» в приложениях к нескольким номерам опубликовала часть главы 24 тома I «Капитала» — «Генезис промышленного капиталиста»[449]. Эта публикация была встречена читателями газеты с большим интересом. «Недавно опубликованные нами произведения Карла Маркса, — сообщала редакция, — вызвали множество пожеланий о том, чтобы мы содействовали гораздо большему, чем до сих пор, распространению в Италии теорий знаменитого немецкого социалиста»[450]. В ответ на эту просьбу читателей «Плебе» начала печатать написанное Карло Кафьеро краткое изложение т. I «Капитала», чтобы в популярной форме донести идеи Маркса до молодежи и рабочих.

Однако итальянское рабочее движение тогда еще явно не созрело для восприятия основополагающих принципов марксизма. Даже те из социалистов, кто был непосредственно знаком с работами Маркса и Энгельса (а таких было немного), усваивали из них лишь отдельные мысли, эклектически сочетая их с элементами социальных идей Мадзини и различных утопических доктрин.

В 80-е годы в распространении марксизма в Италии был достигнут значительный прогресс. Были опубликованы на итальянском языке важнейшие теоретические работы Маркса и Энгельса — «Развитие социализма от утопии к науке» (1883), «Происхождение семьи, частной собственности и государства» (1885 г.), «Капитал», т. I (1886 г.), «Манифест Коммунистической партии» (1889 г.). Перевод первых двух из них был сделан социалистом из г. Беневенто Паскуале Мартиньетти, который начал этим свою многолетнюю плодотворную деятельность по пропаганде в Италии трудов основоположников научного социализма. Со второй половины 80-х годов пропаганда идей марксизма перестала быть делом энтузиастов-одиночек — ее начали вести более или менее систематически печатные органы, группировавшие вокруг себя довольно значительные силы социалистов разных течений: «Ривиста итальяна дель сочиализмо» — в Романье, «Джустициа» — в Эмилии, «Куоре э критика» — в Ломбардии.

На рубеже 80–90-х годов пришел к марксизму выдающийся ученый — философ и историк Антонио Лабриола, который стал первым крупным представителем марксистской теоретической мысли в Италии. С кафедры Римского университета, где он был профессором, Лабриола развернул пропаганду теоретических принципов марксизма среди учащейся молодежи. В те годы Лабриола был тесно связан с римскими рабочими, активно содействуя их организации и приобщению к социалистическим идеям[451]. Социалистическое движение Лабриола сначала рассматривал как составную часть радикальной демократии, но примерно к 1890 г. отчетливо осознал необходимость его оформления в самостоятельную политическую партию рабочего класса. В качестве образца для итальянских социалистов Лабриола указывал на германскую социал-демократию, которая шла тогда в авангарде международного рабочего движения[452].

Практическую работу, направленную к созданию такой партии, возглавила Миланская социалистическая лига. Эта организация была основана в 1889 г. по инициативе молодого адвоката Филиппо Турати и его сподвижницы Анны Кулишовой (в прошлом участница русских народнических кружков, Кулишова в конце 70-х годов покинула родину и в дальнейшем стала играть видную роль в итальянском социалистическом движении). С первых же своих шагов Социалистическая лига обнаружила стремление развивать контакты с рабочими партиями и марксистскими социалистическими организациями других стран, опыт которых мог быть полезен ей. Этому благоприятствовало возобновление с 1889 г. созыва международных социалистических конгрессов, положившее начало существованию II Интернационала. Взоры Турати и его единомышленников обращались прежде всего к германской социал-демократии, в которой они, как и Лабриола, видели пример для будущей социалистической партии итальянского пролетариата.

С начала 1891 г. в Милане под редакцией Турати начал выходить журнал «Критика сочиале», возникший как продолжение «Куоре э критика». Задачей нового печатного органа была пропаганда идей научного социализма как в рабочем движении, так и в широких кругах демократической интеллигенции с тем, чтобы заложить таким образом теоретическую основу для создания партии. Журнал регулярно посылался Энгельсу, с которым Турати и Кулишова вступили в переписку.

Однако направление «Критика сочиале» не было последовательно марксистским. Турати пришел к марксизму от буржуазного радикализма в политике и позитивизма в философии, и в его мировоззрении навсегда остался отпечаток этих идей, предопределивший во многом неполное и поверхностное восприятие им марксистского учения. К тому же, руководствуясь стремлением создать партию как можно более широкую и в частности не оттолкнуть сочувствующую социалистическому движению мелкобуржуазную интеллигенцию, Турати в своем истолковании марксизма часто шел на уступки ее вкусам. За это его справедливо критиковал Лабриола, именно по этой причине отклонивший приглашение сотрудничать в «Критика сочиале».

Весной 1891 г. «Критика сочиале» опубликовал написанную в основном Турати программу Миланской социалистической лиги.

В истории итальянского социалистического движения это был первый программный документ, который по замыслу его составителей должен был исходить из принципов научного социализма. Бесспорным достоинством миланской программы явилось данное в ней обоснование сущности социализма как закономерной ступени общественного развития, а также четкая постановка вопроса о соединении рабочего движения с социализмом через партию, которая должна быть «верным выразителем интересов и сознательным авангардом борющегося пролетариата»[453]. Целью партии провозглашалось «овладение средствами политической власти и использование их для уничтожения буржуазного государства и ликвидации классовых различий и противоречий»[454], что сразу отделяло ее в идейном отношении от анархистов. Но Турати, уже знавший к тому времени только что опубликованную Энгельсом Марксову «Критику Готской программы», не счел необходимым учесть в своей программе идею Маркса о том, что государство переходного от капитализма к коммунизму периода «не может быть ничем иным, кроме как революционной диктатурой пролетариата»[455].

Точно так же он не прислушался к критическим замечаниям Маркса по адресу германской социал-демократии за воспринятый ею от лассальянцев "нигилизм в аграрно-крестьянском вопросе: этот вопрос, столь важный для Италии, был полностью обойден в программе Миланской социалистической лиги.

Программа эта мыслилась Турати как платформа для объединения всех тех сил, которые он предполагал вовлечь в социалистическую партию: течения, возглавляемого Миланской социалистической лигой, революционных социалистов во главе с Костой, Рабочей партии и признавших социалистические принципы рабочих обществ. Такое объединение еще нельзя было осуществить немедленно — в частности, потому, что Коста и его сторонники не хотели отдавать миланцам инициативы в этом деле, а Рабочая партия еще не до конца преодолела свое предубеждение против политической борьбы. Поэтому в августе 1891 г. в Милане был проведен съезд подготовительного характера с участием большинства названных выше течений, который постановил, что учредительный съезд новой партии должен быть созван через год, и избрал комиссию для разработки проектов ее программы и устава.

Однако эта комиссия не воспользовалась в качестве основы уже существовавшей программой Миланской социалистической лиги, а Турати даже не вошел в состав комиссии. Первостепенную роль в этой комиссии играл Антонио Маффи — рабочий лидер, взлелеянный радикалами и не отличавшийся ни ясностью взглядов, ни теоретической эрудицией. Составленный им проект программы был сплошным набором общих фраз в духе буржуазного радикализма, лишь слегка подкрашенного в социалистические тона, а проект устава был в сущности скопирован с устава Рабочей партии, в основе которого лежали тредюнионистские, узкоцеховые представления о задачах классовой пролетарской организации.

За две недели до созыва съезда эти документы были опубликованы новой социалистической газетой «Лотта ди классе», фактическими руководителями которой были Турати и Кулишова, а затем в ней же подвергнуты критике. Главным вдохновителем этой критики был Антонио Лабриола, который весьма резко реагировал не только на проект Маффи, но и на поведение Турати, отдавшего в руки этого эклектика и оппортуниста выработку столь важного документа. Турати не мог не признать справедливости доводов Лабриолы и использовал их как в статьях в «Лотта ди классе», так и на съезде, куда сам Лабриола отказался приехать.

Съезд открылся в Генуе 14 августа 1892 г. На нем были представлены все течения итальянского социалистического движения, включая анархистов. Анархистское меньшинство, блокировавшись с частью делегатов Рабочей партии, сразу же — начиная с процедурных вопросов регламента — встало на путь обструкции. Это сделало невозможным какой бы то ни было разговор по существу вынесенных на обсуждение съезда вопросов до тех пор, пока не будет осуществлен организационный разрыв с анархистами. Поскольку же анархисты отказались подчиниться воле большинства и уйти со съезда, инициативу раскола взяли на себя делегаты большинства, решив собраться на следующий день отдельно от анархистов в другом помещении. Вне обоих съездов остался Коста со своими сторонниками, все еще надеявшийся, что в новой партии найдется место и анархистам, и не одобрявший формы осуществленного большинством раскола.

Отделившись от анархистов и их немногочисленных союзников, социалистический съезд провозгласил создание Партии итальянских трудящихся и принял ее программу и устав. Подготовленный Маффи проект программы подвергся при этом радикальной переработке в соответствии с идеями, изложенными в предсъездовских статьях и в выступлениях Турати. В частности, по настоянию Турати в программу был включен пункт о том, что «…трудящиеся смогут осуществить свое освобождение лишь через обобществление средств труда (земля, шахты, фабрики, средства транспорта и т. д.) и взяв в свои руки управление производством», и указание на необходимость для пролетариата вести не только экономическую борьбу, но и борьбу за завоевание политической власти, которая должна стать в его руках орудием экспроприации господствующего класса[456]. В результате программа приобрела в целом марксистский характер, хотя и не без теоретических изъянов, подобных тем, которые были свойственны программе Миланской социалистической лиги[457]. Проект устава претерпел меньшие изменения, так что свои первоначальные организационные принципы Партия итальянских трудящихся почти целиком заимствовала у Рабочей партии, отказавшись лишь от крайних проявлений «чисто рабочего» корпоративизма.

При всех слабостях молодой партии с ее созданием была завоевана качественно новая ступень организации боевых сил итальянского пролетариата. Рабочее движение в Италии перестало быть лишь выражением стихийного бунтарства угнетенного класса — оно вышло теперь под собственным знаменем на арену политической борьбы.

Политический кризис 90-х годов. Провал наступление реакции

Вступая в последнее десятилетие века, Италия была уже во многом иной по сравнению с начальным периодом своего существования как единого государства. К 90-м годам в экономике страны утвердилось господство капиталистического способа производства, а сформированные его развитием классы — буржуазия и пролетариат — приобрели определяющее значение в характеристике социальной структуры итальянского общества. Возникло современное рабочее движение, образовалась самостоятельная политическая рабочая партия марксистского направления (причем по существу это была первая подлинная политическая партия в Италии, ибо итальянские господствующие классы начали создавать свои партии в современном смысле этого слова значительно позднее). Для правящего блока этот новый противник — рабочий класс — был куда опаснее, чем полные мятежного духа, но аморфные в политическом отношении крестьянские массы. В то же время развитие капитализма не снимало, а все более обостряло те проблемы, которые были порождены незавершенностью итальянской буржуазной революции («южный вопрос», эмиграция и т. д.). Италия продолжала далеко отставать от более передовых капиталистических стран по основным экономическим показателям, она была намного слабее их в военном отношении и не могла соперничать с ними ни по размерам колониальной добычи, ни по своей роли в европейской политике. Все это наталкивало правящие круги на мысль о неэффективности либерально-конституционного метода политического господства и побуждало их искать чрезвычайных средств для защиты от «внутреннего врага» и осуществления притязаний Италии на роль великой державы.

Так вызревал политический курс, сочетавший репрессии против рабочего движения и общее наступление на демократические свободы внутри страны с широкой программой колониальных захватов. Попытка практической реализации такой политики связана прежде всего с именем Франческо Криспи.

Криспи, в период Рисорджименто принадлежавший к «Партии действия», никогда не был человеком демократических убеждении. В тот период его целью было достижение политико-территориального единства Италии, и к этой цели он был готов идти любыми путями. От умеренных Криспи отталкивали не столько принципиальные расхождения (он сам, как отмечал Грамши, по своей программе был «стопроцентным умеренным»[458]), сколько неистовый темперамент, склонность действовать напролом, недоверие и ненависть к медленным обходным маневрам.

Политическая деятельность Криспи после объединения Италии развертывалась в рядах «левой». Здесь Криспи выступил как лидер оппозиционной Депретису группировки, которая сложилась в 1883 г. — после того как Депретис встал на путь компромисса с «правой», провозгласив приостановку дальнейших реформ.

Такой поворот в политике Депретиса был лишь одним из симптомов глубокого кризиса всех буржуазных и мелкобуржуазных политических течений, ведших свое происхождение от эпохи Рисорджименто. Разногласия между «правой» и «левой» постепенно стирались. «Партия действия» как таковая давно уже не существовала: считавшие себя ее наследниками республиканские группы были немногочисленны, вышедшие из ее лона радикалы, как уже упоминалось, отвергли ее тактику неучастия в монархическом парламенте, часть ее бывших приверженцев влилась в социалистическое движение, а другая часть, наоборот, резко поправела и перешла в консервативный лагерь. На этом общем фоне, когда правящие классы нуждались в «сильной личности», способной переступить через утратившие реальный смысл старые политические традиции, и произошло возвышение Криспи.

В августе 1887 г. Криспи сменил Депретиса на посту премьера и оставался во главе правительства в течение трех с половиной лет. Политика Криспи в этот период свидетельствует о том, что его оппозиция взятому Депретисом курсу вправо была лишь типичным для итальянской политической жизни того времени приемом борьбы за власть между соперничающими группировками. Оказавшись у власти, сам Криспи пошел в этом же направлении, но действовал гораздо жестче и определеннее.

Образцом, которому стремился следовать Криспи, став премьером, была политика Бисмарка в Германии — прежде всего по отношению к рабочему движению. Уже в первые годы своего правления Криспи открыл против него атаку. С принятием в 1889 г. нового уголовного кодекса было пересмотрено ранее действовавшее законодательство о забастовках. Формально преступным актом стала считаться уже не забастовка как таковая, а применение забастовщиками насилия или угроз, но для полиции никогда не составляло труда «доказать», что бастующие рабочие повинны в этом. В особенности же, как разъяснил в одной из своих речей сам Криспи, эта статья кодекса была направлена против стачек политического характера. В 1890 г. правительственным распоряжением была запрещена первомайская манифестация итальянских трудящихся.

Три недели спустя в Конселиче (провинция Равенна) произошел дотоле беспрецедентный факт: солдаты и карабинеры стреляли в толпу бастующих работниц рисовых плантаций и безработных батраков, убив троих из них. Но Криспи даже не удостоил ответом интерпелляцию в палате по этому поводу.

Имея в виду возвести полицейские меры против рабочего движения в систему, Криспи неминуемо должен был посягнуть на те конституционные свободы, которые были легальной основой деятельности рабочих организаций в Италии, т. е. встать на путь прямого ущемления демократии. В 1889 г. был введен закон об общественной безопасности, который серьезно ограничил право собраний, поставив его осуществление фактически в полную зависимость от произвола префектов и квесторов, и расширил возможности преследования в административном порядке лиц, заподозренных в политической неблагонадежности. Тогда же Криспи добился от палаты санкции на предание суду депутата парламента Андреа Косты, арестованного во время рабочей манифестации в Риме, а затем — согласия на исполнение приговора над ним (три года тюрьмы) и аннулирования его депутатского мандата. Расправа Криспи с депутатом-социалистом, который был вынужден скрыться за границу, явилась одним из предвестников откровенного покушения итальянской реакции на прерогативы парламента. Нарушением парламентской традиции было и сосредоточение в руках Криспи трех важнейших постов в правительстве (премьер-министра, министра иностранных дел и министра внутренних дел), а также формирование им после выборов 1889 г. нового кабинета без утверждения его кандидатуры палатами.

Всемерное укрепление союза с двумя реакционными империями — германской и австро-венгерской — было естественным продолжением антидемократической внутренней политики Криспи, и в свою очередь оказывало на нее обратное влияние, стимулируя диктаторские поползновения итальянского премьера. Одним из первых шагов Криспи на посту премьера была поездка в Германию для переговоров с Бисмарком (сентябрь — октябрь 1887 г.), подготовившая заключение в феврале 1888 г. итало-германской военной конвенции. По условиям конвенции Италия обязывалась в случае войны центральных держав с Францией и Россией атаковать Францию на альпийской границе, а также направить в Германию 6 армейских корпусов и 3 кавалерийских дивизии для содействия военным операциям германской армии на Рейне[459]. В октябре 1888 г. — после новой встречи Криспи с Бисмарком — состоялся визит в Италию только что вступившего на германский престол императора Вильгельма II.

Главной причиной заинтересованности правящих кругов Италии в Тройственном союзе по-прежнему оставались их неутоленные притязания на колонии. Криспи пришел к власти в момент, когда итальянский колониализм только что потерпел свое первое поражение в Африке и продолжал начатую Депретисом войну с Эфиопией. В 1889 г. Италии удалось навязать эфиопскому императору (негусу) Менелику II договор о дружбе и торговле и конвенцию о границе между итальянскими владениями и Эфиопией. Италия объявила об установлении протектората над Эфиопией. Год спустя захваченные итальянцами земли по побережью Красного моря были провозглашены колонией под названием Эритрея. Почти одновременно (в 1888 г.) был установлен итальянский протекторат над двумя княжествами полуострова Сомали, ознаменовавший начало колониальной экспансии Италии в этом районе. Криспи вынашивал мысль об оккупации Триполитании — одной из североафриканских провинций Османской империи. Но уже с конца 1890 г. колониальная политика Италии в Африке натолкнулась на новые препятствия: Эфиопия начала оказывать все более активный отпор действиям итальянских колонизаторов.

Тесно связав себя с германским блоком, Италия в годы правления Криспи оказалась в крайне напряженных отношениях с Францией. Итало-французские противоречия подогревались как колониальным соперничеством обеих стран в Африке, так и все усиливавшимися трениями между ними на почве торговых отношений и таможенной политики. Еще при Депретисе (в декабре 1886 г.) был денонсирован торговый договор с Францией. Этим Италия развязала себе руки для введения повышенных протекционистских тарифов 1887 г. Начавшиеся переговоры о возобновлении договора с приходом к власти Криспи были прерваны, и с 1888 г. между Францией и Италией разгорелась настоящая таможенная война, которая сопровождалась с французской стороны отказом Италии в займах, кампанией против итальянских ценных бумаг и т. д.

Безудержный протекционизм Криспи вполне отвечал требованиям промышленных кругов Севера, но их корыстные интересы вскоре ввергли итальянскую экономику в полосу серьезнейших трудностей. Разрыв торговых и финансовых отношений с Францией усугубил аграрный кризис (особенно в виноделии) и придал исключительно затяжной характер начавшемуся в конце 80-х годов кризису в промышленности, торговле и банковском деле, который последовал за спекулятивным подъемом предшествовавших лет. Кризис усилил недовольство политикой Криспи в стране и в парламенте, и в феврале 1891 г. его второй кабинет пал.

Преемник Криспи, Рудини, возглавил правительство в момент вызванного кризисом обострения социальных противоречий и продолжал политику террора по отношению к рабочему движению. Он запятнал себя кровавой расправой с первомайской демонстрацией 1891 г., когда в ряде городов полиция спровоцировала стычки с рабочими, а в Риме колонна манифестантов была расстреляна солдатами. Разногласия по вопросам финансовой политики внутри министерства Рудини привели к его отставке (апрель 1892 г.). Новый кабинет сформировал Джованни Джолитти — деятель, который позднее (в начале XX в.) сыграет крупнейшую роль в политической жизни Италии.

Джолитти, в отличие от Криспи и Рудини, был противником чрезвычайных мер и считал необходимым разрядить обстановку в стране с помощью реформы налоговой системы, улучшения социального законодательства и т. д. Но и его кабинет оказался недолговечным: в 1893 г. стали достоянием гласности скандальные аферы Римского банка и связи с этим банком многих видных парламентариев и министров. Джолитти (лично неповинный в коррупции, но знавший об этих неприглядных фактах и долго противившийся их обнародованию) был вынужден уйти в отставку (ноябрь 1893 г.).

Скандал с Римским банком до крайности накалил политическую атмосферу. В то же время господствующие классы были напуганы начавшимся в Сицилии массовым крестьянским движением, во главе которого стояли так называемые «Союзы трудящихся» («Фаши деи лаворатори»). Эти организации стали создаваться на острове еще с 1889 г., сначала в крупных городах (Мессина, Катания, Палермо), а затем в сельских местностях. Они охватывали крестьян и рабочих серных рудников и действовали под руководством социалистов. В мае 1893 г. «фаши» объединились в Сицилийскую социалистическую федерацию, численность которой составляла, по имеющимся данным, около 50 тыс. членов[460].

Движение «фаши», развертывавшееся в течение всего 1893 г. в форме крестьянских забастовок и манифестаций, давления на землевладельцев с помощью бойкота и т. д., особенно активизировалось с осени, когда латифундисты, использовав как предлог продолжающееся в результате аграрного кризиса падение цен на зерно, отказались выполнять условия подписанных ранее контрактов с крестьянами-издольщиками о разделе урожая. Сам же урожай был плохой, как и в предыдущем году. Крестьянская беднота оказалась вынужденной шире, чем раньше, прибегать к покупке хлеба и при этом платить значительно удорожавший его муниципальный налог. Сельский муниципалитет выступал как враждебная крестьянам сила и потому, что обычно находился в руках зажиточных местных буржуа и активно содействовал узурпации ими земель из общинного фонда. Жестокие полицейские преследования, которым подвергались «фаши» уже при Джолитти, и прямые провокации со стороны полиции делали положение в Сицилии все более напряженным. В этой обстановке правительственный кризис, вызванный падением кабинета Джолитти, разрешился в декабре 1893 г. возвращением Криспи и возобновлением политики «железного кулака».

Тем временем в Сицилии началась полоса бурных народных волнений. Крестьяне захватывали и громили здания муниципалитетов, требовали снижения цен на хлеб и отмены коммунальных налогов. Движение развивалось в значительной мере стихийно, но центральный комитет «фаши» стремился направлять его, выдвинув в своем обращении от 3 января 1894 г. следующую программу требований: отмена коммунальных налогов на зерно, пересмотр условий сельскохозяйственных контрактов в пользу крестьян, передача необработанных земель и подрядов на общественные работы кооперативам трудящихся при финансовой помощи им со стороны государства, установление в законодательном порядке минимума зарплаты и максимальной продолжительности рабочего дня. Трудящимся рекомендовалось соблюдать спокойствие и организованность, действуя в зависимости от того, как поведет себя правительство.

Но линия правительственной политики была уже совершенно ясна. Одна коммуна за другой становились ареной кровавых насилий над крестьянами со стороны полиции и солдат; потери крестьян исчислялись несколькими десятками убитых. В начале января 1894 г. Криспи направил в Сицилию воинские подкрепления и объявил остров на осадном положении. Около двух тысяч членов «фаши» были сосланы под надзор полиции, сами эти организации распущены, а наиболее видные руководители движения — Джузеппе Де Феличе Джуффрида (депутат парламента), Розарио Гарибальди Боско, Никола Барбато и другие — отданы под суд военного трибунала и приговорены к многолетнему тюремному заключению. Для оправдания своих террористических мер Криспи прибег к провокационному обвинению социалистических лидеров «фаши» в том, что они действовали в тайном сговоре с Францией и Россией и стремились отторгнуть в пользу этих держав Сицилию от Италии. Почти одновременно с Сицилией было введено осадное положение в районе Луниджана (Тоскана), где анархисты попытались поднять рабочих мраморных копей на вооруженное восстание.

Подавив движение сицилийских крестьян, Криспи воспользовался участившимися актами индивидуального террора со стороны анархистов, чтобы провести в июле 1894 г. через парламент закон о чрезвычайных мерах по охране общественной безопасности сроком действия до 31 декабря 1895 г. В дополнение к этому закону 22 октября 1894 г. был обнародован специальный министерский декрет, который запрещал как «анархистские» все существовавшие в Италии рабочие организации — кассы взаимопомощи, просветительные кружки, профессиональные лиги, палаты труда (нечто вроде городских советов профессиональных союзов) и прежде всего Партию итальянских трудящихся. Криспи явно вдохновлялся образцом исключительного закона против социалистов, введенного в свое время Бисмарком в Германии.

Результатом была еще одна волна полицейского террора, прокатившаяся по всей Италии. Единственным оплотом легальной деятельности социалистической партии осталась ее парламентская фракция, в которую входило, не считая брошенного в тюрьму Де Феличе — пять депутатов (Прамполини, Аньини, Беренини, Бадалони, Казилли). Вскоре к ним присоединился еще Коста, избранный на дополнительных выборах в одном из округов Эмилии, где он одержал победу над сторонником Криспи генералом Мирри.

В декабре 1894 г. вокруг Криспи разразился громкий политический скандал. Стало известно, что в руках Джолитти находятся компрометирующие Криспи документы о его взаимоотношениях с Римским банком, а затем они были представлены палате[461]. Но когда назначенная палатой комиссия для расследования обвинений против Криспи огласила свой доклад, Криспи добился от короля декрета о закрытии парламентской сессии, а затем (в мае 1895 г.) — досрочного роспуска палаты. Во время перерыва в работе парламента были арестованы депутаты-социалисты.

Выборы 26 мая — 2 июня 1895 г. показали, что в стране нарастает сопротивление реакционной политике Криспи. Несмотря на сильнейший нажим в пользу правительственных кандидатов, они потеряли значительное число голосов. Зато загнанная в подполье Итальянская социалистическая партия (так она стала называться с начала 1895 г.) собрала 76 тыс. голосов против 20 тыс., поданных за нее на выборах 1892 г.[462] В новый состав палаты было избрано 11 социалистов, в том числе осужденные военными трибуналами руководители «фаши» — Барбато, Де Феличе, Боско. Палата отказалась признать их мандаты, но через три месяца на дополнительных выборах в соответствующих округах они были в знак протеста избраны еще раз. Избиратели поддержали и наиболее решительных противников Криспи из среды республиканцев и радикалов — Наполеоне Колаянни, Феличе Каваллотти и др.

Чувствуя, что его позиции становятся все более шаткими, Криспи попытался упрочить их активизацией колониальной экспансии в Африке. Его толкали на этот путь великодержавные интересы складывавшегося в Италии империализма, а также расчет на то, что завоевание колоний даст безболезненный для имущих классов способ решения южной проблемы и предотвратит тем самым возможность взрыва, подобного недавним событиям в Сицилии.

В течение уже нескольких лет итальянская колониальная администрация в Эритрее беззастенчиво вмешивалась в междоусобную борьбу эфиопских племенных вождей (расов), используя ее как предлог для новых вооруженных захватов на территории Эфиопии. Летом 1895 г., рассчитывая на поддержку правителя области Тигре раса Мангаша, взбунтовавшегося против негуса Менелика II, губернатор Эритреи генерал Баратьери объявил об аннексии Тигре. Но в условиях открытой итальянской агрессии Мангаша пошел на соглашение с Менеликом. В декабре 1895 г. армия Менелика, сумевшего сплотить все племена для совместного отпора колонизаторам, нанесла итальянским войскам серьезное поражение у Амба Аладжи. Несмотря на большой численный перевес противника, генерал Баратьери, повинуясь настойчивым требованиям Криспи, попытался предпринять ответное наступление и был наголову разбит Менеликом в сражении при Адуа 1 марта 1896 г. Итальянская армия потеряла 4600 чел. убитыми, 2000 чел. ранеными, 1500 чел. пленными, всю артиллерию и обоз[463].

Известие о катастрофе в Африке вызвало в Италии волну негодования, которая опрокинула кабинет Криспи 5 марта 1896 г. Уход Криспи с политической сцены был теперь уже окончательным.

Преемником Криспи снова оказался Рудини, который на этот раз пришел к власти в столь критической ситуации, что вначале был вынужден довольно сильно повернуть руль правительственной политики. Королевским декретом от 14 марта 1896 г. была провозглашена амнистия осужденным участникам движения «фаши» и выступления в Луниджане. С Эфиопией 26 октября 1896 г. был заключен мир, по условиям которого Италия отказывалась от притязаний на протекторат и признавала «абсолютную и безоговорочную независимость абиссинской империи как суверенного и свободного государства»[464]. Подписав с Францией три специальных конвенции о Тунисе (28 сентября 1896 г.), Италия фактически признала французский протекторат над ним. Это был первый шаг к улучшению отношений с Францией, за которым последовало прекращение таможенной войны. Начавшееся обострение англо-германского антагонизма побуждало Италию искать сближения также и с Англией, поскольку перспектива военного столкновения с «владычицей морей» была отнюдь не в ее интересах. К попыткам пересмотра ориентации на Тройственный союз правящие круги склонялись и исходя из опыта недавнего поражения в Африке.

Эти действия Рудини не означали коренного разрыва с политикой Криспи, а были лишь попыткой смягчить ее наиболее опасные последствия. И все же сделанные им уступки были первым завоеванием тех сил, против которых был направлен главный удар в ходе недавнего наступления реакции.

Социалистическая партия, с честью выдержав испытание подполья, использовала возврат к легальности для укрепления своих связей с массами, расширения идейного воздействия на них и более эффективного руководства их повседневной борьбой. С декабря 1896 г. было начато издание ежедневной газеты «Аванти!», которая и поныне остается центральным органом итальянских социалистов. Под влиянием сицилийских событий партия стала уделять большее внимание аграрному вопросу, который был вынесен на обсуждение двух ее съездов — IV и V (1896 и 1897 гг.). Особым решением V съезда членам партии вменялось в обязанность вести пропаганду социалистических идей в профсоюзах, участвовать в организации забастовок и т. д. Состоявшиеся в 1897 г. парламентские выборы явились свидетельством дальнейшего роста влияния партии: количество поданных за нее голосов составило более 131 тыс., а число ее представителей в палате увеличилось до 15[465].

Но в эти же годы, ознаменованные ростом политического влияния социалистов, в Италии впервые начали звучать призывы к ревизии марксистского учения. Одним из духовных вождей не только итальянского, но и международного ревизионизма выступил философ и историк Бенедетто Кроче. Он утверждал, что Маркс не дал общефилософского обоснования материалистическому пониманию истории, что последнее является лишь удачно найденным «эмпирическим каноном исторического исследования» и совместимо поэтому с любой системой философских взглядов. Кроче подверг пересмотру также ряд положений экономической теории Маркса, отрицая, в частности, существование прибавочной стоимости как реальной экономической категории капиталистического общества. Видное место среди итальянских поборников ревизии марксизма занял бывший анархист Франческо Саверио Мерлино, чьи взгляды на классовую борьбу, диктатуру пролетариата, цели и тактику социалистического движения были во многом родственны идеям Бернштейна. Ни Мерлино (в то время), ни Кроче не были членами социалистической партии. Однако ревизионистские настроения стали проявляться и в партийной среде, как это было, например, на V съезде партии, где докладчик по аграрному вопросу Джероламо Гатти развивал мысль о якобы не предвиденной Марксом устойчивости мелкого производства в земледелии и приписывал сельскохозяйственной кооперации способность обеспечить развитие деревни по некапиталистическому пути внутри буржуазной системы общественных отношений.

Относящиеся к 1897–1898 гг. первые попытки ревизии марксизма встретили со стороны социалистической партии известное противодействие. Ревизионистские идеи Гатти по аграрному вопросу были отвергнуты партийным съездом. В журнале «Критика Сочиале» были помещены полемические рецензии на две книги Мерлино, оспаривались некоторые ревизионистские утверждения теоретика французского анархо-синдикализма Ж. Сореля. Но склонность Турати и других лидеров партии к реформистскому истолкованию марксизма делала их критику ревизионизма непоследовательной, а позднее привела их самих на ревизионистские позиции[466].

Успехи социалистического движения очень скоро побудили Рудини от первоначальных уступок рабочим организациям вернуться к методам их подавления. Эта тенденция в его политике усиливалась по мере нового обострения классовой борьбы, которое наблюдалось в Италии с 1897 г. на почве дороговизны продуктов питания, особенно хлеба.

Одновременно в правящих сферах вызревал план пересмотра в реакционном духе действующих в Италии конституционных норм. В январе 1897 г. влиятельный журнал «Нуова антолоджиа» опубликовал статью известного деятеля «правой» Сиднея Соннино под названием «Вернемся к Статуту», основная идея которой заключалась в том, что истинному духу статута Карла Альберта соответствует принцип ответственности министров перед королем, а не перед парламентом. Эта статья задала тон открытым нападкам всего реакционного лагеря на парламент, конституционные свободы и т. д.

Зимой 1897–98 гг. в ряде городов и местечек вспыхнули стихийные голодные бунты, сопровождавшиеся разгромом продовольственных лавок, зданий муниципалитетов и домов спекулянтов-буржуа. При подавлении этого движения было около десятка жертв. Продовольственное положение еще более ухудшилось в весенние месяцы, когда запасы зерна на местах были исчерпаны, а ввоз из-за рубежа значительно сократился в связи с начавшейся в 1898 г. испано-американской войной. В последних числах апреля поднялась новая волна народных выступлений, охватившая через несколько дней всю страну. Своей высшей точки она достигла в Милане, где 6 мая в ответ на запрещение квестурой социалистической листовки начались столкновения рабочих с полицией, которые переросли в настоящие баррикадные бои, продолжавшиеся в течение пяти дней.

В Милане было объявлено осадное положение, а вся полнота власти передана генералу Бава-Беккарису, который учинил кровавую расправу с восставшими рабочими. В ход были пущены пехотные и кавалерийские воинские части и артиллерия. По официальным данным, в Милане было убито 80 и ранено 450 чел., причем только двое из пострадавших принадлежали к «силам порядка»[467]. Среди сотен арестованных были депутаты-социалисты — Турати, Коста, Биссолати, а также Анна Кулишова.

Массовые аресты происходили и в других городах. В Бари только в один день было арестовано 500 чел., в Ливорно — 300, в Неаполе полиция в несколько приемов произвела около 1000 арестов, а всего в Италии в ходе весенних волнений 1898 г. было арестовано, по-видимому, несколько десятков тысяч человек[468]. Перестало выходить свыше сотни газет. Вновь начали действовать военные суды, выносившие суровые приговоры (в частности, Турати был приговорен к 12 годам тюремного заключения), вновь, как во времена Криспи, были распущены социалистическая партия и все рабочие организации.

В этой обстановке террора Рудини внес в парламент законопроекты, согласно которым органы исполнительной власти получали право применять в целях защиты «общественного порядка» законы военного времени, предусматривалось усиление санкций против печати, всем общественным организациям вменялось в обязанность представлять в полицию списки своих членов, запрещалось под страхом уголовной ответственности создание организаций, «опасных для общественного порядка», и т. д. Но при обсуждении этих законопроектов премьер-министр оказался под огнем оппозиции как слева, так и справа — со стороны консерваторов, обвинявших его в том, что он не сумел предотвратить бурные майские события, — и 18 июня 1898 г. заявил об отставке кабинета. Новое министерство было сформировано генералом Луиджи Пеллу.

В феврале 1899 г. Пеллу предложил парламенту проекты целой серии чрезвычайных законов. Речь шла о милитаризации персонала железных дорог и ведомства связи, запрещении забастовок служащих и работников коммунального хозяйства, введении в норму полицейских мер против собраний на открытом воздухе и неугодных властям организаций, фактическом упразднении свободы печати и т. д. Одновременно Пеллу, по примеру Криспи, попытался активизировать политику колониальной экспансии, имея в виду обеспечить участие Италии в империалистическом дележе сфер влияния в Китае. В начале марта 1899 г. итальянский посол в Пекине Де Мартино попытался навязать китайскому правительству переговоры об уступке Италии опорного пункта в заливе Саньмыньвань (на побережье Восточно-Китайского моря), но потерпел неудачу. Тогда 10 марта Китаю был предъявлен ультиматум, ставивший четырехдневный срок для ответа на итальянские требования. Свои «аргументы» итальянская сторона подкрепила введением в залив Саньмыньвань двух военных судов и высадкой десанта на островах бухты. Однако этот демарш не только оказался совершенно безрезультатным, но и закончился дипломатическим скандалом. Поскольку он вызвал неудовольствие Англии, Италии пришлось спешно дезавуировать и отозвать из Китая своего посла.

Начавшиеся 1 мая дебаты в парламенте по вопросу о политике в Китае показали, что большинство депутатов не одобряет действий правительства. В этой ситуации Пеллу, не дожидаясь голосования палаты, подал в отставку, но король вновь поручил ему сформировать кабинет.

С образованием второго министерства Пеллу (14 мая 1899 г.) против него сложилась широкая оппозиция в парламенте. В нее входили не только социалисты и мелкобуржуазные политические течения (республиканцы, радикалы), образовавшие блок под названием «Крайней левой», но и часть либералов во главе с Дзанарделли и Джолитти. Депутаты «Крайней левой» развернули начиная с лета 1899 г. активную борьбу против правительственных проектов чрезвычайных законов. Они применили при этом тактику обструкции, используя все возможности парламентского регламента для затягивания дискуссии.

В ответ на это Пеллу попытался провести в жизнь свои антидемократические меры внепарламентским путем — с помощью королевского декрета, согласно которому предложенные правительством законопроекты должны были вступить в силу с 20 июля, независимо от согласия или несогласия палаты. По настоянию Пеллу в повестку дня заседания палаты, намеченного на 1 июля, было включено предложение одобрить этот декрет в качестве закона. Но накануне — после того как депутаты «Крайней левой» прибегли к обструкционистским действиям, чтобы воспрепятствовать изменению регламента палаты, и дело дошло до рукопашных схваток в зале заседаний и поломки урн для голосования, — было объявлено о закрытии парламентской сессии.

Продолжением острой борьбы между правительственным и оппозиционным лагерем стали выборы в муниципалитеты и органы провинциальной администрации, проходившие в значительной части страны в июне — октябре 1899 г. На этих выборах партии «Крайней левой» выступили с едиными списками и добились победы в Милане и в ряде других городов, а также в провинциях Палермо и Мессина.

Пеллу рассчитывал на благоприятное для кабинета воздействие провозглашенной королем сначала частичной, а затем (с 1 января 1900 г.) полной амнистии осужденным за участие в майских событиях 1898 г. Но эта уступка демократическому общественному мнению не могла остановить растущую в стране волну оппозиции правительственной политике.

20 февраля 1900 г. решением Кассационной палаты[469] по делу анархиста Антонио Гаваллацци декрет, вводивший предложенные Пеллу чрезвычайные меры без санкции парламента, был официально признан противоречащим конституции и юридически недействительным. Таким образом, внесенные за год до этого законопроекты Пеллу вернулись на рассмотрение палаты и были снова встречены обструкцией.

Убедившись, что добиться одобрения чрезвычайных законов данным составом палаты не удастся, Пеллу потребовал от короля назначения новых выборов. Выборы состоялись в начале июня 1900 г. и принесли полное поражение сторонникам антидемократического правительственного курса: они получили на 138 тыс. голосов меньше, чем лагерь оппозиции[470]. Социалистическая партия собрала более 215 тыс. голосов и провела в парламент 33 депутата[471].

Итоги выборов предопределили не только отставку Пеллу, но и начало пересмотра того направления правительственной политики, которое на протяжении целого десятилетия было преобладающим. Первым шагом к этому было занятие поста премьера старым либералом Джузеппе Саракко (24 июня 1900 г.). Месяц спустя после его прихода к власти анархистом Гаэтано Бреши был убит король Умберто I, с чьим именем связывались все те реакционные тенденции правящего лагеря, которые нашли выражение в политике Криспи, Рудини и Пеллу. Новый король, Виктор Эммануил III, вступая на престол, обещал посвятить свои усилия «защите свободы» и дал заверения в том, что конституционные принципы остаются нерушимыми.

Анализируя исторические уроки того затяжного политического кризиса, который пережила Италия в 90-е годы, Антонио Грамши писал: «Восстание сицилийских крестьян в 1894 году и восстание в Милане в 1898 году были experimentum crucis (решающим опытом) итальянской буржуазии. После кровавого десятилетия 1890–1900 годов буржуазия была вынуждена отказаться от диктатуры чересчур неограниченной, чересчур насильственной, чересчур прямой: против нее одновременно (хотя и не согласованно) восстали крестьяне Юга и рабочие Севера. В новом веке господствующий класс положил начало новой политике, политике классовых союзов, классовых политических блоков, то есть буржуазной демократии»[472]. События этого периода не прошли бесследно и для итальянского рабочего класса. Он показал себя как одна из самых активных сил, противостоявших натиску реакции. Именно с того времени ведет начало одна из славных традиций итальянского рабочего движения — сознание рабочим классом, борющимся за социализм, своей высокой ответственности за судьбы демократии в стране.