Дешевая потаскушка из веселого квартала

Все горожане, даже самого низкого звания, носят кинжалы, и потому ссоры кончаются мирно, без грубых оскорблений. Если бы никто, кроме воина, не носил оружия, то силач мог бы всегда по своей прихоти избивать слабого, но, опасаясь кинжала, он поневоле сдерживается. Под защитой клинка не страшно идти одному по безлюдной дороге в самую темную ночь.

Дзёро обычно водится с легкомысленным кутилой. Нередко случается, что, повздорив с соперником, такой мужчина ставит ни во что свою жизнь. Я — простая дзёро, но всегда думала, что если бы мне пришлось пожертвовать жизнью из чувства долга, — умерла бы с радостью, не раздумывая ни минуты: до того жизнь моя стала тяжела. Но и умереть мне не удавалось, ведь у меня не было возлюбленного, готового разделить мою судьбу [57].

Как было мне тягостно мое падение, когда из блистательной тайфу я превратилась в тэндэин, но и это был не конец? Меня заставили служить в роли простой какой, и что же? Куда девалась моя прежняя заносчивость!

Когда звали девушек: «Пожаловал новый гость!» — я считала за счастье заполучить его и не посылала взглянуть, какой он из себя. Если же, бывало, случится помедлить, и тебе скажут: «Уже не надо!» — побежишь назад, не помня себя от огорчения, а слуги вслед смеются:

— Этакая, как она, девица низшего разбора должна бежать по первому же зову. Туда же, прихорашивается. Один убыток! Никто и гроша не набавит сверх положенного.

Хозяйка делает вид, что тебя не замечает, не разговаривает с тобой. От стыда пойдешь на кухню, а там, глядишь, уже в сборе теплая компания хозяев чайных домов, что у въезда на дорогу в Тамбу [58]. Поманят к себе: «Пойдем-ка в спальню!» — и тут же начинают грубо заигрывать. Ну, рассердишься немного, пойдешь в парадные покои, а там тайфу, круглым счетом столько же, сколько богатых посетителей. К спутникам их уже пристроились тэнд-зин. Несколько молодых прихлебателей зазывают к себе в компанию, но ни один и не подумает пригласить для любовной встречи. Приходится сидеть на самом последнем месте с краю. Иногда сунут в руки чарку, потому что больше некому ее передать, но не наливают в нее ни капли вина. И никто не подумает попотчевать, никому до меня дела нет! Отдашь поневоле пустую чарку соседней гетере, ожидая с нетерпением ночи.

Но и ночью теперь приходили ко мне странные посетители. Ляжешь на жесткую постель, покрытую одним футоном, а молодой гость держит себя уж чересчур развязно. Наверно, цирюльник какого-нибудь богатого горожанина, привыкший к нравам дешевых чайных домов на улицах Кохоритё и Иэхатикэн. Ведет он себя в постели чудно: распустив пояс, придвигает к себе листки ханагами и начинает похваляться:

— Видишь, как у меня дела процветают!

Высыпает из кошелька, привешенного спереди на поясе, всего один бу и пригоршню мелочи, монеток тридцать с горошину величиной, и несколько раз пересчитывает напоказ. Невольно злость берет: какое ничтожество!

Он со мной заговаривает, но я не отзовусь, сделаю вид, что живот заболел, и повернусь к нему спиной, будто засыпаю. Однако он против ожидания не отступается:

— Знаешь ли, у меня целебные руки!

И начинает растирать меня до рассвета. Растроганная до глубины души его добротой, обниму его, но тут вдруг слышится голос богача, его хозяина:

— Уже утро настает, торопись-ка ты домой. Там уж, верно, заждались. Отправляйся делать прически.

Богач без всяких церемоний велит моему гостю вставать с постели, и мое доброе чувство вновь исчезает. Значит, он и правда цирюльник на побегушках у хозяина. Зачем нам еще раз встречаться? И равнодушно отпускаю его.

Пока я была тайфу и тэндзин, я не горевала о том, что это ремесло так презренно, но, с тех пор как я стала только ничтожной какой, меня грызла печаль, оттого, должно быть, что жизнь моя так переменилась. Мужланы мне были противны, гости среднего состояния меня не приглашали. Если же в кои-то веки мне доставался изящный кавалер, то с первой же минуты встречи на ложе он, подлец, терял весь свой лоск и грубо кричал:

— Эй, дзёро, развязывай пояс!

— Что это вы! Разве это такое спешное дело? Как же вы ждали десять месяцев в утробе вашей матушки? — пробовала я осадить его.

А он, не дослушав, бросал в ответ:

— Столько времени гостить в утробе мне еще не приходилось. С века богов и поныне шлюха, которой любовь противна, ни к черту не годится. Если ты на это жалуешься, то в чем затруднение? Скажи, что не хочешь, и я приглашу другую.

Он так фыркал носом, что страх меня брал, но еще страшней было платить хозяину из своих кровных денег, если бы гость ушел.

Вспомнив, что он из хорошего общества, я старалась извиниться поучтивее:

— Прошу вас, простите меня, я сболтнула глупость! Уж очень я проста. Не знаю, как вы и оправдаетесь, если слух о нашей встрече дойдет до вашей постоянной тайфу.

Такого рода любезности постоянно на устах какои.

А если бы я начала говорить о тех гетерах, которые еще ниже, о хасицубонэ [59], то этому конца бы не было, да и слушать неинтересно.

Но и у них есть свои установленные обычаем особые словечки для привета. Прежде всего гетера, цена которой три моммэ, вовсе не столь уж отвратительна. Она с достоинством приветствует гостя. Девочка-служанка в дешевом платье приготовит постель. Красиво сложив ханагами, поместит их наготове возле футона, крытого недорогим красным шелком. Зажжет масляную лампу и убавит огонь, оправит две подушки, пожелает спокойной ночи и выйдет через маленькую дверку.

Да и мужчина, навещающий гетеру ценой в три моммэ, вовсе не всегда самый жалкий на свете бедняк. Иной, проматывая без пути свое состояние, решается войти в ворота веселого дома только под покровом глубокого мрака. Другой — приказчик состоятельного купца. Третий — самурай низшего ранга.

Перед тем как лечь в постель, девушка, еще не развязав пояса, хлопает в ладоши, вызывая служанку:

— Это платье как будто грязновато для постели, но сойдет, помоги мне переодеться в него.

Чтобы для начала завести приятный разговор, она спрашивает, взглянув на рисунок на веере гостя:

— Этот кугэ, что прикрыл свою голову рукавом [60], наверно, тот самый, которому негде было стряхнуть снег с себя на голой равнине Сано?

Мужчина в ответ:

— Прижмись ко мне, я буду тебе верной опорой, а ты стряхни снег со своей нежной кожи… Можно мне к ней прикоснуться? — И начинается любовь.

Если гость до самого своего ухода не спросит, как зовут девушку, то это уж непременно богатый горожанин.

Чтобы завлечь такого гостя, девушка вздыхает при расставании:

— Ах, когда же вы придете вновь к моему решетчатому окну и мы встретимся снова? — и провожает его долгим взглядом.

Тут уж любой мужчина из тщеславия расхвастается перед своими приятелями, явится еще раз, и готово — попадет в ловушку.

Заметив, что гость ее — простой слуга, девушка ахает:

— Что же вы пришли одни, без слуг, в дороге ведь опасно одному?

Нет на свете такого мужчины, который возразил бы на это:

— Что ты, да у меня нет слуг! Опутает его лестью, а потом спросит:

— Где ваш дорожный ящик? Я уложу в него ваше ночное платье.

Гость уже не в силах сказать: «У меня нет слуг нести за мной дорожный ящик с вещами» — и в конце концов оставит ей платье в подарок.

Дзёро ценой в два моммэ сама убавляет огонь в ночнике и, напевая популярные отрывки из Кидайю-буси [61], застилает бумагой изголовье, чтобы не закапать его маслом из ночника. А в промежутках ведет обычный в таких случаях вежливый разговор:

— Вы с какой тайфу изволите постоянно встречаться? Вам здесь неуютно в моей бедной каморке… В какой веселый дом вы обычно ходите?

Девушка ценой в один моммэ, напевая модную песенку, вытаскивает из-за ширмы циновку вместо постели, сначала незаметно развязывает верхний пояс и, не считаясь с желанием гостя, а только следуя приказаниям хозяина, переодевается в ночное платье, снимает нижний пояс и вешает там, где не видно.

— Я думала, уже ночь, но, кажется, колокол пробил только четыре удара [62]. Вы куда пойдете домой? — так она дает понять гостю, находящемуся в услужении, чтобы он поторапливался домой к хозяину. Быстро закончив с ним все дела, зовет управительницу и наказывает ей скороговоркой: — Плесни-ка чаю в две чайных чашки и подай гостю!

Гетера ценой в пять бу сама закрывает дверь, одной рукой бросает на пол грубую циновку тосимской выделки, придвигает ногой поднос с курительным прибором и валит гостя на циновку.

— Ого! Да никак на тебе нижний пояс из шелка, хоть и поношенный. Ты, видно, франт! А чем занимаешься? Сейчас угадаю наверняка! Ты сейчас можешь свободно погулять оттого, что стоит тихая лунная ночь. Значит, ты ночной сторож!

— Вот и не угадала! Я — самый первейший купец, маклер по торговле токоротэн [63].

— Придумал бы что-нибудь получше! Разве продавец токоротэн станет гулять в такую жаркую ночь, когда самый спрос! Да еще сегодня в храме Кодзу исполняют кагура [64] по случаю праздника. Уж на худой конец можно заработать восемьдесят моммэ…

Да, такая девушка знает до мелочи о каждом госте, кто он и чем живет.

И я сама упала еще ниже какой. Продали меня из столицы в веселый квартал Симмати, и пока я служила там два года самой дешевой дзёро, чего только я не перевидала на свете! Когда же на тринадцатый год кончился срок моей службы [65], села я в лодку на реке Ёдогаве и, так как не было мне другого пристанища, снова вернулась в свою родную деревню.

Загрузка...