История нелегкой победы

ВОЙНА ГЛАЗАМИ ОЧЕВИДЦЕВ

Мемуарное наследие войны 1877–1878 гг. весьма обширно и далеко не однородно с точки зрения исторической ценности, тем не менее оно существенно дополняет наши представления о войне. Это — дневник Д. А. Милютина, записки М. А. Газенкампфа, П. Д. Паренсова, Д. А. Скалона, А. Н. Куропаткина, А. К. Пузыревского, воспоминания С. Ю. Витте, офицеров Генерального штаба Г. И. Бобрикова, П. П. Карцова (боевого генерала, командира одного из отрядов, форсировавших Балканы зимой), инженеров М. Мазюкевича и В. Крепса, кавалеристов М. Грекова и С. Полушкина. О войне писали лично участвовавшие в ней В. В. Верещагин, С. П. Боткин, В. А. Гиляровский, В. И. Немирович-Данченко и др.

Мы остановимся лишь на наиболее примечательных мемуарах, в которых авторы попытались не только описать войну, но и осмыслить ее. Разумеется, на трактовке событий сказались и общественно-политическая обстановка, и существование двух направлений в военно-исторической науке в России — либерально-буржуазного и дворянско-консервативного (к началу XX в. наметилось их сближение, обусловленное общим усилением реакции в стране).

Военный министр Д. А. Милютин, инициатор военной реформы, давшей России буржуазную военную систему, рисуя яркую и выразительную картину политических и военных обстоятельств войны^{26}, довольно последовательно проводит мысль о том, что трудности войны усугубило неумение верхов решать такую сложную задачу, как «командование армией на войне»^{27}. Причем критической оценке подвергаются и царь, и главнокомандующий — великий князь Николай Николаевич (старший), и штаб в целом. Вот что пишет Милютин после второго штурма Плевны: «За что ни возьмись, с кем ни заговори — одна общая жалоба на бессвязность распоряжений, инерцию и бессилие главного начальства (курсив наш. — Авт.), у которого, по-видимому, не хватает сил, чтобы обнять весь служебный механизм большой армии. Под видом секрета полевой штаб ни о чем и никому не дает указаний; ни один из главных органов полевого управления не знает плана действий и намерений главнокомандующего»^{28}. Милютин считает, что главнокомандующему некогда было «соображать будущее», он был занят исключительно сегодняшним днем. В то же время военный министр отмечает высокий боевой дух армии, ее героизм.

Верно фиксируя складывавшееся после второй неудачи под Плевной положение, существо которого состояло в том, что русская армия выпускала из рук инициативу, Милютин 27 июля замечает: «…мы разбросали наши силы и оказываемся везде слабыми»^{29}.

Весьма подробно излагает военный министр события, происходившие в полевом штабе после неудачного третьего штурма Плевны. По его словам, Александр II был в растерянности. «Надобно признать, — говорил он, — что нынешняя кампания не удалась нам». А когда Милютин заявил, что отступать от Плевны не следует, главнокомандующий сказал: «Если считаете это возможным, то и принимайте команду; а я прошу меня уволить»^{30}. «Злые языки даже в свите государя громко говорят, что война ведется по образцу красносельских маневров»^{31}.

По мнению Милютина, изъяны в управлении войсками явились главной причиной перехода армии к обороне на всех направлениях и тем самым обусловили затяжной характер войны.

Наблюдая в эти дни царя, Милютин с горечью пишет: «Государь, по своему счастливому характеру, уже смотрит на дело с благодушным спокойствием; его менее занимают стратегические и тактические соображения наших военачальников, сколько раздача наград»^{32}.

С оценками Д. А. Милютина в какой-то мере перекликаются оценки П. Д. Паренсова^{33}.

Профессиональный военный, окончивший Пажеский корпус и Академию Генерального штаба, Паренсов перед войной в течение ряда месяцев занимался разведывательной работой в Румынии и Болгарии. В декабре 1876 г. по заданию штаба действующей армии он создавал агентурную сеть на Балканах, принимал участие в военных действиях, будучи офицером для поручений при штабе отряда Скобелева, начальником штаба отряда князя Имеретинского и 2-й гвардейской дивизии.

Воспоминания Паренсова близки по характеру к дневнику. В основу их положены записи, сделанные в тот момент, когда происходили сами события. При подготовке рукописи к изданию Паренсов использовал свои письма тех лет к жене, дневники Куропаткина, предоставленные ему последним, штабную документацию, особенно во второй части, целиком посвященной третьему штурму Плевны, а также турецкие и немецкие источники.

Паренсов неоднократно подчеркивает, что общее состояние разведывательной деятельности штаба армии оставляло желать лучшего. «…Сведения о дорогах, железных и простых, реках, переправах, силах турок, средствах стран, в которые мы готовились вступать, были… недостаточны и во многом гадательны»^{34}. Будучи эрудированным и наблюдательным офицером, Паренсов хорошо понимал, что из-за инертности штаба упускаются возможности улучшить разведку. Одна из них — глубокое сочувствие болгар делу русской армии.

От Паренсова не укрылась слабая подготовленность штаба к войне: «Полевой штаб… действовал с поразительной небрежностью и необдуманностью; мало того, разные учреждения действующей армии не только чуждались, но как будто боялись друг друга, скрытничали и распоряжались без всякой связи»^{35}. Он отмечает большие трудности с обеспечением боевых действий со стороны органов тыла, некомпетентность полевого интендантства.

Паренсов убедительно показывает, что третья неудача под Плевной начиналась со скверной разведки. Незнание противника привело к неверному замыслу боя. Вместо атаки с запада, где город был менее всего укреплен, главный удар наносился с юга. Неверное распределение сил в ходе боя командование не скорректировало, успех генерала Скобелева не был развит. Между тем, в резерве имелись 42 батальона, которые так и не вступили в сражение.

Для большей доказательности своих выводов Паренсов построил синхронную таблицу времени нахождения в бою сил правого, левого флангов и центра, сделал чертеж, показывающий степень интенсивности боевых действий по главным направлениям. Из этих материалов видно, что на левом фланге бой продолжался непрерывно 30 часов, на правом — 10, в центре — 7.

Паренсов совершенно справедливо утверждает, что возникшая в ходе боя возможность маневра войсками не была использована. Между тем турецкое командование этот маневр осуществило; если к началу боя на правом фланге турецких позиций находилось всего 7 батальонов, то к исходу — 19.

Паренсов подчеркивает, что, хотя общий уровень руководства подчас оказывался невысоким, отдельные военачальники, такие, как Скобелев, действовали решительно и самоотверженно.

К мемуарам Д. А. Милютина и П. Д. Паренсова примыкают воспоминания М. А. Газенкампфа^{36}.

Профессор Академии Генерального штаба, полковник, видный и эрудированный штабной работник, Газенкампф вел официальный журнал боевых действий при штабе армии, заведовал военными корреспондентами при главной квартире. Он пользовался покровительством главнокомандующего, который полностью доверял ему. Во время пребывания царя на театре военных действий Газенкампф составлял для него ежедневную сводку, которую подписывал главнокомандующий. Находясь рядом с руководителями армии, разделяя трапезу с главнокомандующим и начальником штаба, Газенкампф был одним из наиболее осведомленных людей в армии. Он знал практически все о намерениях и делах руководства.

В основе дневника — 116 писем Газенкампфа к жене. Они дополнены обширными выписками из штабных документов, текстами телеграмм главнокомандующего царю и ответами царя. Дневник Газенкампфа воссоздает не только обстановку в штабе действующей армии, но и царившую там атмосферу.

Вскоре после третьей неудачи под Плевной Газенкампф пишет: «Настоящая беда в том, что, куда ни повернись, — везде недомыслие и беспомощность. Чрезвычайно характерно, что после каждого крупного сражения начальствующие лица на несколько дней складывают руки. И не только ничего не делают, но даже перестают думать и заботиться о будущем, а некоторые даже уезжают отдыхать: точно смотр отбыли»^{37}.

Газенкампф избегает прямо критиковать главнокомандующего, хотя у читателя не возникает никаких сомнений в ответственности последнего за крайне малую эффективность действий штаба. Прямую вину Газенкампф возлагает на главное штабное начальство. «Старческая апатичность Непокойчицкого и бестолковая суетливость вечно растерянного Левицкого, — сетует он, — в теперешнее горячее и тяжелое время оказывают весьма серьезное влияние на ход военных действий»^{38}. Под стать штабному руководству, по мнению Газенкампфа, и высшие, корпусные, командиры, характерной чертой которых он считает отсутствие самостоятельности, «вечную боязнь ответственности»^{39}. Мысль о том, что главная беда проистекает «от скверного управления со стороны штаба», Газенкампф проводит через весь дневник. Связь, интендантская служба, железнодорожное сообщение, система работы внутри штаба — все стороны управления берутся Газенкампфом под обстрел. «…Высокопоставленные лица уже свыклись с этим хаотическим состоянием и считают его неизбежным», — с горечью отмечает он^{40}. «Причины наших неудач — не в частных ошибках, а гораздо глубже… Если бы у нас был внутренний порядок, — говорит Газенкампф, — то частные поражения послужили бы нам наукою, а не повлекли бы за собой полный застой и общую неурядицу»^{41}.

Любопытны страницы дневника, посвященные описанию двух главных квартир — главнокомандующего и царя. О первой Газенкампф отзывается весьма резко: она, по его словам, «изумляет многочисленностью праздношатающихся дармоедов». «Императорская главная квартира тоже громадна. Чинам государевой свиты окончательно делать нечего» (в то же время многие штабные должности в корпусах и дивизиях остаются вакантными, добавляет он).

Наряду с характеристикой положения дел в штабе и в главных квартирах много места в дневнике занимает рассмотрение боевых действий армии. Надо сказать, что и здесь Газенкампф дает много верных оценок. Он грамотно трактует причины неудач под Плевной, справедливо подчеркивает важность обороны Шипки, детально анализирует форсирование Балкан в декабре 1877 г.

Читая его дневник, хорошо представляешь себе, какую огромную роль сыграли солдат и рядовой офицер русской армии в победе, столь дорого оплаченной их кровью. «Войска наши превосходны, но начальники оставляют слишком многого желать», — записал полковник Газенкампф^{42}. Помимо своей воли он нарисовал чрезвычайно яркую и впечатляющую картину того пагубного воздействия, которое царский режим оказывал на рост профессионального уровня вооруженных сил России.

Иначе, чем в. воспоминаниях Д. А. Милютина, П. Д. Па-ренсова, М. А. Газенкампфа, расставлены акценты в воспоминаниях полковника Д. А. Скалона, адъютанта главнокомандующего^{43}. Скалой был человеком ярко выраженных консервативных взглядов, типичным царедворцем. Его воспоминания посвящены Николаю Николаевичу, которого он величает победоносным полководцем. Любопытно, что М. Ф. Катков, реакционный журналист и издатель, просил именно Скалона выступить корреспондентом «Русского вестника», ставшего к тому времени знаменем наиболее реакционных сил русского общества.

Скалой пытается реабилитировать высшее начальство за неоправданно затянувшуюся кампанию, большие потери, навязчиво внушая мысль о вине дипломатов и вообще политиков, недооценивших Турцию, не сумевших обеспечить армии благоприятную международную обстановку, лишавших ее плодов победы. В ряде случаев он прямо говорит о «предательстве дипломатов»^{44}, а однажды на обеде у главнокомандующего произносит шутливый тост: министерство иностранных дел преобразовать в департамент военного министерства и на ответственные посты в нем назначать не иначе как после двух-трех лет командования ротой или эскадроном.

Любопытно, однако, то, что Скалой, которого нельзя заподозрить в недостатке желания возвеличить дом Романовых, отмечает многие пороки системы управления армией. Он считает ненужным и даже вредным пребывание царя в действующей армии: «Великий князь с приездом его величества не принадлежал уже себе и делу — от него полкнязя остается»^{45}, не умалчивает о том, что, вопреки стратегическому плану, Николай Николаевич летом 1877 г, дважды намеревался «втянуться» в крепостную войну, осадив Рущук.

А. К. Пузыревский^{46} и А. Н. Куропаткин^{47} не затрагивают вопросы политики и стратегии, не анализируют деятельность полевого штаба. Их воспоминания содержат оценку военного искусства в годы войны.

Полковник Пузыревский провел всю войну при штабе гвардейского корпуса. Эрудированный военный, впоследствии видный историк, он считал, что его воспоминания должны послужить «материалом для будущего историка последней нашей войны»^{48}. Надо сказать, что книга Пузыревского — и в самом деле важный источник для понимания уровня оперативно-тактической подготовки русской армии.

Автор прослеживает весь боевой путь гвардейского корпуса — от сражения под Горным Дубняком до вступления в Сан-Стефано — и излагает свои взгляды на важные и весьма поучительные этапы войны.

Участие в блокаде Плевны, причем на главном ее участке, форсирование Балкан зимой 1877/78 гг., освобождение Софии, наступление на Адрианополь — таковы основные вехи боевых действий корпуса. Автор приводит большое количество оперативных документов, в том числе диспозиций на боевые действия и боевых приказов. Он дает возможность проследить главные принципы оперативного управления на уровне корпуса, сопоставить уставные принципы, бытовавшие в армии до войны, с их осуществлением на практике. Пузыревский не ограничивается сообщением «расписания» действий, а прослеживает ход их, причем зачастую на уровне небольших подразделений: роты и батальона. Это дает богатый материал для изучения «реальной» тактики, «реального» боя.

Анализируя действия гвардии, Пузыревский останавливается на стихийной, самопроизвольной эволюции тактики. Сравнивая первые сражения осенью 1877 г. и зимой, Пузыревский отмечает «сильно разомкнутый строй», редкую цепь. «Всякий кустик был эксплуатируем», — говорит он^{49}.

Впоследствии, во время создания ряда военно-исторических работ о войне 1877–1878 гг., Пузыревский неоднократно обращается к материалам своих наблюдений при обосновании преимуществ тактики стрелковых цепей.

Полковник Пузыревский объективен и при оценке противника, выделяя сильные и слабые стороны турецкого солдата в бою. В целом воспоминания Пузыревского — солидный, добротный труд, четко излагающий хронику боевых действий гвардейского корпуса.

А. Н. Куропаткин, в будущем военный министр, провел русско-турецкую кампанию в чине капитана при штабе генерала Скобелева. Его записки в форме дневника — по существу монографическое исследование, достаточно обширное (около 700 страниц) и богато документированное (в нем приводятся и штабные документы, и турецкие источники, и донесения разведки), посвященное событиям, занимающим особое место в истории войны, — событиям у Плевны. «На некоторое время, — пишет он, — Плевна сделалась главным предметом для действий нашей армии, и падение Плевны… обусловливало собою окончание оборонительного для нас периода кампании»^{50}.

Куропаткин показал, что причины неудач штурмов Плевны в июле — малоэффективная рекогносцировка и недостаточное количество войск, выделенных в резерв, были во многом сходными, но командование не сумело их распознать и учесть, а потому и следующий штурм оказался безуспешным. Кроме того, по мнению Куропаткина, отрицательную роль сыграло отсутствие согласованности в действиях сражающихся отрядов и в действиях различных родов оружия в самих отрядах. Анализ действий всех родов войск под Плевной сопровождается уместными отступлениями о значении каждого из них в тогдашних условиях: так, например, Куропаткин опровергает утверждение, что усовершенствование огнестрельного оружия привело к падению роли кавалерии на полях сражений.

Вскрывая причины неудачи третьего штурма, Куропаткин стремится к определенным обобщениям, он показывает, в частности, слабые стороны тактической и оперативной подготовки русских войск.

Отмечает Куропаткин и неумелое распределение сил перед боем и неумелое их употребление в ходе сражений под Плевной. Невольно затрагивает автор и вопрос о слабой инициативности начальников. «Многие начальники, — пишет Куропаткин, — дожидались не только приказания, что и когда делать, но и как делать. Справедливые упреки в бездействии и неоказании помощи отражались фразою: «Я не получал приказания»^{51}.

Вывод Куропаткина заключался в следующем: Плевна «выказала недостаточную тактическую подготовку наших войск и их начальников»^{52}.

Яркое представление об основных тактических принципах действия небольших отрядов дают мемуары генерал-майора П. П. Карцова^{53}. Происходивший из мелкопоместных дворян, далекий от интриг штабной военной верхушки, Карцов представлял собой во многом типичную фигуру военного, несшего службу, а не делавшего карьеру. Именно на таких военных и держалась высокая репутация русской армии в Европе.

Карцов командовал 3-й пехотной дивизией, которая прибыла на театр военных действий в августе, когда «заминка» под Плевной уже привела к оборонительному или, точнее, позиционному периоду войны. В сентябре Карцов возглавил небольшой Ловче-Сельвинский отряд, в задачу которого входило обеспечение связи между войсками, блокировавшими Плевну, и отрядом, стоявшим на Шипкинском перевале.

Большой интерес представляют главы, в которых Карцов описывает преодоление его отрядом Балкан. Путь отряда лежал через Троянский перевал, наиболее труднодоступный. К горному переходу отряд долго и тщательно готовился. В течение ноября трижды проводилась подробная рекогносцировка, и двусторонний обход главного укрепления турок в горах был совершен умело. Именно благодаря этому удалось сравнительно быстро выполнить задачу и выйти в район южнее Балкан.

По-разному рассказывая о войне, по-разному оценивая узловые ее эпизоды, авторы всех рассмотренных выше мемуаров единодушно отмечают значительность подвига, совершенного русским солдатом.