Иванус Двуликий

Глава 18.

Мы – Нью-Йорке, под нами – Манхеттен!

Догадаться несложно: прошлогодний фильм Сергея Эйзенштейна, грандиозный блокбастер, последняя американская работа гения – его действие завершается именно здесь, в этом-самом месте! Все его видели, финал фильма – это башни-близнецы, оба угнанных самолёта врезаются именно в них! Мы – в одной из башен, самолётов пока не видать, зато из стеклянной стены, что от пола до потолка, видна вторая башня Всемирного торгового центра и панорама всего города – отражения двух монахов-оборванцев в рафинированном и минималистичном интерьере делового кабинета смотрятся чудовищным диссонансом.

Человек у окна оборачивается. У него нос горбинкой, тонкие черты лица, чёрные волосы гладко зачёсаны. На нём – безупречный костюм-тройка; чтобы мне заказать такой-же, тётушке придётся продать московскую квартиру, но может и не хватить. Он поднимает телефонную трубку:

– Меня ни для кого нет.

После брюнет обращается к нам:

– Присаживайтесь, джентльмены! – он делает жест рукой в сторону кресел. – Чувствуйте себя, как дома. Слушаю вас.

Говорит Доджо своим гортанным голосом, моё дело – помалкивать:

– У нас – деловое предложение. Вы ведь деловой человек? В подведомственном вам учреждении находится наш друг.

– Я в курсе. Вы имеете ввиду псевдо-пса по кличке Пестиримус Светоподобный? Тогда вы должны знать, что такой товар не продаётся, и вы, дорогой Доджо, это знаете не хуже меня.

Улыбка на лице нашего собеседника кажется приклеенной, его выдаёт взгляд – настороженный и холодный.

– Знаю. Поэтому предлагаю обмен.

– Любопытно. Согласитесь, что такой обмен должен быть равноценным.

На лице Доджо нет ни единой эмоции.

– Согласен. Поэтому я предлагаю в качестве нового узника себя.

Улыбка сползает с лица брюнета. Он снова поднимает телефонную трубку.

– Заключённый номер двадцать восемь тысяч четыреста двенадцать дробь сто семь, уровень тридцать четвёртый, блок девять. Камера восемнадцать, контейнер три. Доставить ко мне. Может, чаю?

Последняя фраза обращена к нам.

– Не стану отказываться, – улыбка Доджо мне кажется странной. – Зелёный, без сахара. Можно щепотку высушенного цветка жасмина.

Пожелание Доджо дублируются в телефонную трубку, две чашки с чаем приносит уже знакомая длинноногая особа. Глаза-щёлочки Доджо мечтательно закрываются, от вкуса напитка он получает явное удовольствие, я делаю лишь глоток – в меня ничего, даже чай, не лезет. Двойная дверь лифта раздвигается, человек в униформе вкатывает контейнер. Это куб тёмно-серого цвета.

– Молодой человек! – костюм-тройка обращается ко мне, рот брюнета снова улыбается. – Распишитесь здесь и здесь, да, где галочки карандашом. Благодарю. Мы все здесь – ужасные бюрократы!

Из раскрытого контейнера выплывает белесое облако тумана. Такой туман выпускают во время рок-концертов: испарившийся сухой лёд струями бьёт на сцену, очень эффектно, в мизансцене не хватает только разноцветной подсветки и грохота барабанной установки. Рука человека в униформе, одетая в прорезиненную перчатку, извлекает ещё один контейнер, в его стеклянном окошке я вижу мордочку мирно спящей черноухой собаки.