Иванус Двуликий

Глава 19.

Как болонкам делают реанимацию? Прямой массаж сердца, дефибрилляция, искусственное дыхание? Понятия не имею. Ну, а псевдо-псам – это вообще какие-то дебри неживотной медицины, поэтому беру мнимую псину на руки и просто тормошу – вдруг поможет?

– Ты кто?

На меня с недоумением смотрят глаза-бусинки. То, что я испытываю – это радость пополам с тревогой: голос, что раздаётся у меня в голове, мне не знаком. Более того, он – женский! То, что находится у меня в руках, бьёт током и трансформируется в светящийся шар с лучами-щупальцами. Как-бы чего не загорелось, может, пора «01» звонить? Шаровая молния плывёт по комнате и превращается обратно в собаку. Это – чёрный пудель, нам такие даже не известны.

– Ты правда ничего не помнишь?

Пудель с трудом встаёт на лапы, пытается сделать несколько шагов и заваливается набок. Крепко его приложило, он даже ходить разучился. Беспомощный, ничего не помнит – всю память отшибло. Бедный пёсик! Голос в моей голове становится низким шаляпинским басом:

– А ты сам себя видел?

То, что я наблюдаю в зеркале, заставляет меня вздрогнуть и отшатнуться. Там отражается буддистский монах, совершивший пешее паломничество к святым местам всех религий. На нём рваная накидка грязно-бурого цвета и изношенная до дыр обувь неопределимого фасона, из отверстий в которой торчат нестриженные ногти. У монаха длинные нечёсаные волосы, свисающие двумя верёвками вдоль осунувшегося и бледного лица, которое плохо мыли несколько лет. Жидкая бородёнка высохшей мочалкой болтается под подбородком. Если меня пугалом выставить в огороде, стаи скворцов уже на подлёте будут барабанной дробью замертво сыпаться на землю, а любой встречный воробей при чирикании начнёт заикаться. Я немедленно отправляюсь в ванную – главное, никого по дороге не встретить.

Мы – дома! После похода в душ я смотрюсь в зеркало и вижу в нём что-то давно забытое. Борода и усы сбриты, я даже я похож на себя прежнего – в зеркале точно я, только волосы отрасли ниже плеч и схуднул немного. Ну, может, слегка поумнел – последнее внешне не очень заметно. Квартира пуста и не убрана, земля в горшке с фикусом влажная, словно её вчера поливали, а хлебные корки на столе даже не заплесневели. Доджо прав – времени не существует.

– Где ты меня нашёл? И как?

Я рассказываю о Доджо. Про удивительное место в горах, то, как сделался чайкой и про всё остальное. Игра в трёхмерные шахматы была той моделью, на которой Доджо проверил все варианты, задача была непростой, она имела только одно возможное решение. Чтобы победить в игре, следовало поставить на клетки поля собственную жизнь, именно это Доджо и сделал.

– Ты чего плачешь? – спрашивают у меня. – Ты что, маленький?

Доджо спас мне жизнь, я даже не знаю, как он одолел Стражей. А потом, спасая моего друга, сделал это ещё раз, потягивая чай и улыбаясь: мне даже страшно представить, где он сейчас находится и что с ним сделали.

– Извини, но я правда ничего не помню. А ты можешь прокрутить у себя в голове всё, что со мной и тобой случилось за последнее время, с нашего первого контакта? Только постарайся сильно не приукрашивать. Ладно?

Сосредотачиваюсь и начинаю вспоминать: пёсик мокнет под бронзовым глобусом, зелёный динозавр, странный праздник в параллельной Москве, возвращение с Эвереста, моя жизнь в горной хижине: по таким воспоминаниям мемуары можно будет писать – «Восемь лет в Тибете». Или что-нибудь ненаучно-фантастическое.

В гостиной бьют часы – всё-таки, в этом мире время существует. Оно не ждёт, для начала неплохо-бы узнать, какое нынче число. Мои прежние наручные часы – с календарём, достаю их из ящика стола – ужас! Завтра-же тётушка приезжает, а у меня в квартире – полный срач, пыль, разруха и следы пожарищ, как после отступления из Москвы Наполеона! За уборку, срочно!

Пока я борюсь с двухнедельным слоем пыли и надраиваю полы, пудель улёгся в кресло и выглядит заскучавшим.

– Может, тебе книжки дать почитать, – спрашиваю я у него. – «Фауста» Гёте. Там, кажется, ты ходишь в гости под личиной чёрного пёсика?

– А что такое книги? – слышу я бас Мефистофеля.

– Это что-то вроде туалетной бумаги, только с картинками, – отвечаю я грустно. – Ты всегда теперь будешь таким склерозником?

– Надеюсь, что не всегда. Память обычно восстанавливается, хотя не полностью. Просто нужно время – операционку я уже перезагрузил, осталось драйверы обновить.

Из сказанного я ничего не понимаю, но оптимистичный тон заявления меня радует.

– Впрочем, имеется ещё один, весьма радикальный способ, – я никак не могу привыкнуть к пуделю, хотя симпатичный такой пёсик, хвостом виляет. – Нужно сделать так, чтобы через мою голову прошёл разряд электрического тока. Раньше помогало.

Как скажете: сегодня в программе – новости медицины, лечение склероза электричеством! Раскручиваю подставку настольной лампы, отвинчиваю крепёжные болтики и снимаю шнур. Прищепками из ванной креплю контакты к ушам пёсика, тот зажимает в пасти резиновый мячик и закрывает глаза. В моей голове слышится густой бас Шаляпина:

– Внимание всем службам! Achtung! Achtung! Ключ на старт! Заправлены в планшеты космические карты! Обратный отсчёт: десять, девять, восемь. Дальше что – семь?

Он что, считать не умеет? Я вставляю вилку в розетку, кудрявая шерсть на пуделе встаёт дыбом и распрямляется, а люстра под потолком гаснет. Всё, пробки сгорели!

Прокушенный резиновый мячик вываливается из пасти и катится по полу. На ковре лежит прежняя болонка, глаза пёсика по-прежнему закрыты, никаких признаков жизни. Он что, помер?

– Ну ты Ванька, и садист! – в моей голове язвительно звучит знакомый баритон. – Пытать лучших друзей электрическим током! Это что за Бухенвальд на дому?

Ну, слава тебе КПСС! Очухался! Это снова всё тот же Пестиримус, даже чёрное ухо на прежнем месте! Ты вовремя – добро пожаловать в самый канун Конца Света, сынок!

О грядущем светопреставлении сейчас даже думать не хочется – мне дома пробки предстоит менять. Тем более, мы сделали, что могли, следующий ход – за Пилигримами. Я укладываюсь на кушетку, Пестиримус тыкается носом мне подмышку, а потом укладывает голову мне на грудь. Вокруг – сумерки, мы долго молчим – насколько-же мне было одиноко и как я по нему, чертёнку лохматому, соскучился!

– Почему ты – собака? Ведь ты можешь стать кем угодно. К примеру, человеком.

– Человеком я уже был. Несколько раз, больше не хочется. Чудом уцелел. Когда твою искусственную оболочку уничтожают, ты чувствуешь тоже самое, что и она – нервная система у нас общая. Вполне себе можно лыжи с коньками отбросить.

Желание расспрашивать дальше у меня пропадает.

– А кошкой ты быть не пробовал?

– Выглядеть кошкой – идеальная маскировка для шпиона, даже лучше собаки. Кошки – везде, всё видят, никто не обращает на них внимания. Вот только я кошек не люблю.

– Почему?

– Кроме мышей и валерьянки, их ничего не волнует.