Из музыки и слов. Песни и стихи

Охота

Бежан начал ходить с отцом на охоту еще в шестом классе. И уже тогда обнаружились его удивительные способности к меткой стрельбе. Не было такой мишени, в которую бы не мог попасть Бежан. Даже самая маленькая и шустрая перепелка не могла уйти от его пули. Правда, дальше восьмидесяти метров Бежан стрелять на мог. Но не потому, что не мог попасть, а потому, что дальше восьмидесяти метров пуля из ружья не летит.

Вот, например, отправились на охоту Бежан, отец и его приятель. Видят — две перепелки рядом летят. Приятель отца направил свою трехстволку, выстрелил, промахнулся и, чертыхаясь, стал перезаряжать ружье. Тогда отец прицелился своей двустволкой — но опять мимо, только вспугнул птиц, и они полетели в разные стороны. И когда Бежан поднял свое ружьишко с одним стволом, отец хмуро сказал: «Э, брось, не выйдет». Раздался выстрел, и одна перепелка дернулась, взлетела чуть выше и камнем упала на поле. Не успели проводить ее взглядом, как вслед за выстрелом упала вторая.

После этого случая отец подарил Бежану свою двустволку, а себе купил новую, трехствольную, как у приятеля.

Но вот однажды Бежану здорово досталось от отца. И все из-за зайца. Бежан знал, что за зайца дают восемь лет, но любой охотник на его месте не выдержал бы.

Они с Джильдой возвращались с полной сумкой перепелок, и вдруг собака стремительно промчалась по полю и остановилась как вкопанная, глядя немигающим взглядом в ров. Бежан не сразу даже понял, в чем дело. Стал тормошить ее, звать, гладить, начал даже сердиться, но Джильда превратилась в камень. И вдруг во рву зашевелилось, зашуршало, мелькнуло что-то белое, и собака, моментально вышедшая из оцепенения, помчалась вслед за ним. И тут Бежан увидел, как прямо на него бежит огромный испуганный заяц, а за ним Джильда. Бежан не раздумывая вскинул ружье. От первого выстрела прямо в лоб заяц потерял сознание, но продолжал бежать. Второй выстрел не заставил себя долго ждать, и через несколько минут окровавленный заяц, завернутый в плащ, оттягивал плечо своего победителя.

Но вместо лавров и восхищения дома Бежан получил такую взбучку, что три дня не мог прийти в себя и пять дней не мог сидеть. Но так как заяц был убит без свидетелей — все обошлось.

Но самое интересное произошло в субботу, первого августа. В этот день, как и каждый год, в Анаклии собралось очень много мужчин. День открытия охотничьего сезона собрал не только охотников, но и массу людей, желающих просто потолкаться, потолковать, послушать нескончаемые традиционные «охотничьи рассказы».

Бежан с отцом приехали на своей машине, когда уже все были в сборе. Народ горячился, о чем-то спорил, показывая пальцами на банку, возвышавшуюся на небольшом столбе. Выяснилось, что спор заключается в том, можно ли разбить эту банку одним выстрелом с расстояния восемьдесят метров.

Спор, судя по всему, шел давно. Мужчины громко рассуждали, жестикулировали, но никто не решался приступить к делу. И тогда Бежан сказал: «О чем вы тут спорите? Я разобью эту банку с одного выстрела!» И тогда один из мужчин, его все знали, так как он был подпольным миллионером и купил недавно ружье стоимостью девять тысяч, сказал: «Если ты разобьешь эту банку, я сделаю тебе такой подарок, о котором ты и не мечтаешь».

Оживлению и всеобщему возбуждению не было предела. Бежан прицелился и выстрелил. Банка осталась на своем месте. Все засмеялись, но Бежан сказал: «Вы что, зрение потеряли?! Посмотрите хорошенько». Мужчины побежали к столбу. Банка действительно стояла на месте, но ее верхняя часть вместе с крышкой была аккуратно срезана. Поднялся гул голосов, все опять начали спорить и пришли к единодушному мнению, что эту банку нельзя назвать разбитой, как было оговорено в условиях спора. Тогда взбешенный Бежан опять нацелился в эту проклятую банку, и вслед за выстрелом раздался звон разбитого вдребезги стекла. Всеобщее ликование, пожимание рук, возгласы, но главное — подарок. Шикарное немецкое ружье стоимостью три с половиной тысячи.

После этого случая все в Ингири и даже многие в Зугдиди узнавали Бежана, при встрече почтительно пожимали ему руку, и некоторые даже показывали на него пальцем.

Итак, в свои семнадцать с половиной лет Бежан стал уважаемым человеком. За свой меткий глаз, за твердую, без промаха бьющую руку, и за настоящее мужское сердце, закаленное ежедневным зрелищем смерти и крови, сердце, не знающее жалости и сомнений.

Но вот однажды с Бежаном случилось несчастье. Поздней осенью, после особенно удачной охоты, усталый и довольный он возвращался домой, насвистывая и размахивая ружьем. И когда он уже совсем было подходил к селу, на размокшей после дождя тропинке вдруг поскользнулся и упал. Рука, в которой было ружье, с силой ударилась о землю. Раздался выстрел. От ослепительной боли в ноге Бежан потерял сознание.

Операция длилась четыре часа. Четыре месяца неудачливый охотник пролежал неподвижно с подвешенной ногой. За полгода, что Бежан провел в больнице, обезумевшие от горя родители платили тысячу за тысячей врачам, чтоб спасти ногу своему сыну. Немалые деньги были заплачены и за то, чтобы Бежан лежал в отдельной палате.

Таким образом он впервые в жизни оказался один на один с собой и своими мыслями. Что он только не передумал за эти полгода!

Особенно мучил его один сон, который повторялся изо дня в день, из ночи в ночь. Снилось ему, что он целится в куропатку, но ружье не послушно его рукам, а, подвластное какой-то неведомой силе, разворачивается и целится прямо в него, в Бежана. Он пытается уклониться, повернуть ружье, но оно, как намагниченное, неумолимо целится в своего хозяина. Тогда Бежан бросает ружье и бежит прочь. Но ружье гонится за ним. Бежан в ужасе просыпался, чертыхался, но как только засыпал — все повторялось сначала.

Теперь Бежан уже выписался из больницы. Ходит с палочкой, но врачи говорят, что со временем и палочка будет не нужна. А отец, желая подбодрить сына, в день выписки из больницы сказал: «Ничего. Не переживай. Мы с тобой еще поохотимся». Бежан не стал возражать, но перед сном снял со стенки свое ружье и отнес его в чулан.

Долго еще ходили по селу разные слухи. Одни говорили, что Бежан стал немного «того», и крутили пальцем у виска.

Другие говорили, что он стал вегетарианцем. Но это как раз мало кого могло удивить, так как все жители села были в каком-то смысле вегетарианцами, поскольку цены на мясо росли в прямо пропорциональной зависимости от уровня благосостояния грузинского населения.

Третьи же говорили, что злополучное это ружье (подарок подпольного миллионера) было заговорено старухой-соседкой Бежана, которая, по мнению многих, состояла в какой-то связи с нечистой силой.

В общем, разговоров всякого рода было много, и мы не беремся судить, какая же из версий действительно имела основания, но факт, что Бежан с тех пор ни разу не взял в руки ружья, остается фактом.

Дом

Это случилось морозным воскресным утром.

— Пойдем, я покажу тебе дом, — сказал Он, когда они возвращались с базара с полной сеткой маленьких, крепких и красных яблок.

И они пошли. Минуя дворы и двухэтажные сараи, увязая по колено в сугробах, ослепительно белых в ярком и холодном свете январского солнца.

— Вот мой дом, — кивнул Он в сторону блекло-желтого двухэтажного дома с двумя подъездами.

Дворик был пуст, и только на перекладине детских качелей сидел воробей, но и он упорхнул при звуках скрипящего под их ногами снега.

Они сели на спинку низенькой скамеечки, утонувшей в сугробе, и стали смотреть на дом.

Он стоял, запорошенный снегом, и молчал, погруженный в глубокое раздумье. Все шторы на окнах были задернуты, форточки закрыты. Но он был полон какой-то неведомой внутренней жизнью, как некий замкнутый пульсирующий мир. Глазницами окон он смотрел не во внешний мир, а как бы внутрь себя, подобно тому как новорожденный младенец еще не видящим окружающего мира взглядом обращен в себя и, сосредоточенный на себе, как будто прислушивается к процессам, происходящим в его организме.

Он закурил. Она, сняв варежки, достала из сетки несколько яблок и стала протирать их в снегу. Яблоки были холодные, от них ломило зубы, они хрустели во рту и пахли морозом.

— Вот это — наши окна, а вот здесь жил Витька Ермолаев, а вон там, прямо над нами, — Сашка Магутин. Такие друзья были — не разлей вода, на базар вместе бегали, яблоки воровали.

Она с интересом слушала его, глядя внимательно из-под низко спускающейся на лоб рыжей лисьей шапки. Сидеть ей было неудобно — мешал большой, круглый, как яблоко, выпирающий из-под шубки живот. Но она не думала об этом и внимательно слушала, жадно вглядываясь то в его лицо, то в памятные для него местечки, о которых он говорил: сарай, качели, поломанный забор, подъезд и крышу дома.

Весь этот дворик, покрытый пеленой снега, не тронутый ничьими следами, являл собой живую, до боли знакомую, близкую и далекую картинку детства.

— А вообще-то здесь почти ничего не изменилось, — и добавил неуверенно: — только разве что занавески на окнах... Представляешь, а что если они до сих пор здесь живут?

Какой-то внутренний безотчетный страх охватил ее. Стало как-то жарко и жутковато.

— Кто «ОНИ»?

Он задумался ненадолго, усмехнулся:

— Ермолаев и Магутин.

— Вполне может быть, — с присущей ее голосу уверенностью сказала Она.

— Слушай, а что если мне зайти туда, прямо в нашу квартиру? Позвонить, объяснить, что я здесь жил когда-то и вот, мол, приехал и хочу посмотреть.

Она боялась его встречи с прошлым, но чувствовала, что его неминуемо влечет туда, в свой дом, в свое детство, и Он не звал ее с собой. Он хотел идти один. Пришла в голову нелепая и безумная мысль, что дом затягивает и отнимает его у нее.

— Не надо.

— Почему? Что тут такого? — и решительно встал со скамейки.

— Не ходи. Там все по-другому, и тебе станет больно. Ты только разрушишь свои воспоминания. Пошли! — сказала Она, бросив в сугроб огрызок от яблока. Огрызок канул, оставив в снегу глубокую ямку. Он посмотрел на ямку и направился к подъезду.

Она молча провожала взглядом его удаляющуюся спину и видела, как с каждым шагом удлиняется соединяющая их цепочка неглубоких следов, оставляемых на снегу.

Он открыл деревянную обшарпанную дверь и шагнул в черную дыру подъезда.

Дверь скрипнула пружиной и захлопнулась.

Стало тихо.

Прошло несколько минут, и вдруг внезапно возникший порыв ветра взметнул поземкой, запорошил глаза, прошелся по низким кустам голых акаций, и когда все улеглось и снова стало тихо, она открыла глаза и увидала, что следов, оставленных им на снегу, уже нет...

Она ждала его. Долго, много лет. Но Он так и не вернулся.