Из музыки и слов. Песни и стихи

Ну что, Душа, поговорим?

Бывало, раньше мы с тобою

хотим — летим,

хотим — парим.

Куда? Куда Душе было угодно.

Ну, а сейчас ты спишь? Молчишь?

Или от тела моего так несвободна?

Давай, Душа, поговорим.

Ведь нам с тобой недолго вместе.

Проснись, Душа, очнись, взлети!

Так тяжко мне одной ползти,

Идти или стоять на месте!

Что хочется тебе, Душа?

Еды поменьше, любви побольше?

Не полной грудью, а едва дыша,

Быть может, мне дышать как можно дольше?

Я так прошу тебя, Душа моя,

Давай мы снова станем молодыми!

И нам вдали засветится маяк

В рассветной дымке...

Наверно, ты покинула меня,

Наверно, я зову тебя напрасно,

Теперь, смеясь, сверкая и маня,

Живешь в какой-то девочке прекрасной.

Я буду говорить открытым текстом,

Покуда не закроются глаза.

Не прибегу к «художественным средствам»

И не спущу себя на тормозах.

Мой черный стих, поскольку он не белый,

Еще не стих и голос не умолк.

Я не из тех, кто на судьбу несмело

Поскуливает, как голодный волк.

Я не грешу изысканным верлибром,

Мне дела нет до распускающихся роз.

Всю жизнь мы выбираем либо — либо.

Кто виноват? Что делать? Вот вопрос.

Я не отдам свой голос в агитпункте,

Не буду говорить о колбасе,

Покуда бить того, кто с пятым пунктом,

Энтузиастов целое шоссе.

Здравствуйте! Вы были моим первым

мужчиной.

Не напрягайте память. От этого бывают

морщины.

Мне было пятнадцать, а Вам —

тридцать два.

Вспоминаете? Едва...

Это мне помнить, не Вам —

Ваше кресло-кровать-диван.

На стуле — белый передник,

чтоб не измять.

А в портфеле в передней —

Роман Горького «Мать».

Вы меня совсем не любили.

Ни капли.

Вы меня и не помнили, а потому не забыли.

Не так ли?

Не обещали на мне жениться. Даже

не обещали.

Вы меня не обманывали.

Даже не обольщали.

Вы мне цветы не дарили и пятака на метро

не давали.

Я их экономила из школьных завтраков...

У педикюрши Ниночки

Австрийские ботиночки,

Английский шарф,

Система «Sharp»

И прочие дела.

Она скоблит мне пяточку,

Я кину ей десяточку,

И за массажем

Мне расскажет,

Как она жила.

«Мол, у меня две дочки и любовник,

Мол, у меня любовник-подполковник,

У подполковника жена и дочки,

У подполковника больные почки...

Такая жизнь. Такие заморочки».

У педикюрши Ниночки

Глаза как будто льдиночки.

«Живу одна

И все сама —

Какая ж это жизнь?

Был первый муж —

Объелся груш,

Второй за гуж —

И тот не дюж,

А третий спал,

И пил, и жрал,

Ну я ему: «Катись!»

Был у меня любовник слесарь Коля,

Он приходил ко мне срезать мозоли.

Такой мужик, балдеж, ваще, экстаз —

Мне подарил в цветочек унитаз.

Но водку жрал, скотина, как из бочки...

Такая жизнь, такие заморочки».

У педикюрши Ниночки,

Хорошенькой блондиночки,

Шмотье и вкус,

И пышный бюст,

И легкий перманент.

И все ей улыбаются,

Понравиться стараются,

Уже давно

Зовет в кино

Ее знакомый мент.

А у меня ни денег нет, ни перманента,

И я все жду удобного момента,

Когда не выжать из себя ни строчки,

Когда совсем дойду уже до точки,

И если жизнь покажется мне скушной —

Я брошу все, подамся в педикюрши.

Раз любила, два любила, три любила.

Как плутала, как устала, как постыло...

Раз терялась, два терялась, три терялась.

А потом все это снова повторялось.

Раз уверилась, другой, потом и третий,

Только вырвалась, попалась в те же сети.

Раз вернулась, два вернулась, три вернулась.

А потом бежала и не обернулась.

В одиночестве ночей,

В дней бегущих многоточье,

В днях, что без единой строчки,

Если ты не мой, то чей?

Ты мне дай хотя бы знак,

Что еще имею силу.

Как узнать, что я красива,

Если ты немой, то как?

Из соломинки-души

Я тяну тоску тугую.

Не ищи себе другую,

Я еще твоя, спеши.

Покинута и нелюбима.

Покой одиноких ночей.

Мой сад, где от инея дымно,

ничей...

Так просто, так просто, так просто

Затоплен наш маленький остров,

Наш остров любви в океане

обмана...

Ты тонешь, ты тонешь, ты тонешь.

Ночами ты стонешь, ты стонешь —

Тебя омывает волнами

память...

Качает, качает, качает,

Не знаем, куда нас причалит.

Нас водоворотом вращает,

прощайте...

О Рима золотые дни!

Эллады сладостное время!

И наши скудные огни,

И жизни мелочное бремя...

О века прошлого бонтон!

Эфесы, светские манеры,

Колоколов церковных звон!

И наш — с гудками и без веры...

Грех с завистью смотреть подчас

В века, что золотыми были.

Есть преимущество у нас —

Мы живы, а они уж сгнили.

Расслабиться, не думать об осанке,

Смыть грим с лица, снять кольца и браслеты,

Ребенка взять и посадить на санки,

Пока не стаял снег, не наступило лето.

А завтра снова в бой, одерживать победы,

Быть сильной и живой...

Прийти домой, расслабиться и лечь,

Смыть грим с лица, снять кольца и браслеты,

Закрыть глаза, и мысли будут течь

С часами вперемежку до рассвета...

Школа на Таганке, там, в районе детства,

Одноклассники мои, где же вы теперь?

Двоечники-троечники, вы по министерствам,

К вам так просто не войти — кованая дверь.

С кем из вас сидела на последней парте,

У кого вы списывать будете теперь?

Путь ваш нелегко теперь проследить по карте,

Дипломаты и послы — кожаный портфель.

Кто четверки получал — ходят в инженерах

И свои сто двадцать честно в дом несут.

Только нам, отличникам, не видать карьеры.

Ах, не дай нам бог попасть под ваш мидасов суд.

Знаем мы, что двойки ничего не значат,

Ведь демократизма нам не занимать.

Мы страна такая, что любая прачка

Может государством нашим управлять.

Весов холодных помню я прикосновенье,

спиною помню.

И сладкой струйки внутрь теплое теченье

губами помню.

Потом — провал. Потом — как озаренье

открылось зренье.

Жужжанье мух. И новым ощущеньем

открылся слух.

И надо мной всегда рельефом странным

склоняется лицо и неустанно

два карих глаза смотрят прямо

и надежно — МАМА.

Потом — какие-то слова:

«Вот видишь, я была права —

Пеленка мокрая». Провал...

«Идет коза рогатая за малыми ребятами...»

«Рогатая коза» — еще одни глаза.

Ладушки да ладушки — бабушка.

Потом — глаза в очках, под потолком, где лампа,

И огонек во рту, дымок и запах —

ПАПА.

Потом — грибок настольной лампы,

синий свет,

В углу паук с серебряною спинкой,

Болезни странное названье — «свинка»,

жар, полубред...

Потом —

В полкомнаты рояль, покрытый пылью,

И голос мамы:

«В Антарктиде льдины землю скрыли...»

Потом — зима, похожая на вату,

И длинный путь по припорошенному льду.

Я на руках, меня несут куда-то,

И я покачиваюсь на ходу.

Потом:

Иду сама от шкафа до кровати,

И все следят, дыханье затая.

Дошла, в кровать вцепилась. «Ай да Катя!»

И вдруг прозренье: Катя — это я.

Иду под стол — и удивительная встреча,

О ней еще не ведала вчера —

Передо мной кудрявый человечек,

А оказалось — это старшая сестра.

Знакомство, игры, слезы и секреты,

Совместное сиденье на горшках.

Все пополам — болезни и конфеты,

Микстуры и лекарства в порошках.

«Два щенка щека к щеке

Грызли щетку в уголке»...

Я родилась и жила на Урале,

Город такой есть на карте — Пышма.

Климат там резко континентальный —

Летом там лето, зимою зима.

Помню морозы, сугробы по уши,

Помню я полные снега пимы,

Помню уральцев суровые души,

Полные снегом уральской зимы.

На разговоры там люди не падки.

Видно, уж так повелось в старину:

На все вопросы ответ будет краткий —

Неторопливо-протяжное «ну».

Живем, как будто хлеб жуем,

А наша жизнь уходит.

И суетимся, и снуем,

И существуем вроде.

Но родниковая вода

На самом дне колодца

Не замутнеет никогда,

И жаждущий напьется.

Так что же это за удел —

Прожить — и кануть в Лету?

Из суеты ничтожных дел

Нам не прорваться к свету.

К просторам рвущуюся мысль

Одергиваем робко,

И жизни самый главный смысл

Мы заключаем в скобки.

Об участи своей скорбя,

Закрыв глаза от страха,

Уйдем, не опознав себя,

Вернемся в прах из праха.

Источник жизни бьется в нас,

Играя, будто в прятки, —

То вспыхнет вдруг сияньем глаз,

А то уходит в пятки.

Каким потоком смыть покой

Своей душевной лени,

Чтоб силы тяжести земной

Начать преодоленье!

Идет весна хозяйкой хлопотливой,

И мир становится нарядней с каждым днем,

Мы воздух пьем весеннего разлива,

Бесплатно и без очереди пьем.

Орут коты и одурели птицы,

Весна — то лучшее, что создано Творцом.

Смотрите, как сияют наши лица,

И всюду пахнет свежим огурцом.

Всяк рад весне — и кочегар, и плотник,

Министр, и даже Генеральный секретарь.

Коль наступает ленинский субботник,

Весна пришла — не нужен календарь.

Энтузиазм и инициатива

Идут весною об руку вдвоем,

И расцветают кооперативы,

Безумству храбрых песню мы поем.

Эх, наша Русь, эх, тройка-птицетройка,

Куда летишь, то спотыкаясь, то паря?

Весна красна, но нам краснее перестройка —

Ей вопреки живем и ей благодаря.

Если ты кавалер орденов или знаков почета,

Или в тридцать седьмом ты в ряды коммунистов вступил,

Или если ты просто детей нарожаешь без счета,

То считай, что на гречку-ядрицу ты право купил.

Если ты инвалид, ветеран или просто участник,

Если станешь Героем Союза иль просто труда,

То навек заработаешь право на личное счастье —

Это значит, песку килограммчик ты купишь тогда.

Если ты Халхин-Гол поливал своей кровью, товарищ,

На Хасане сражаясь, геройства являл эталон,

То тогда ты железно без очереди отоваришь

Свой на масло животное маленький серый талон.

Ну, а ежели ты не успел еще стать инвалидом

Или с воспроизводством детей у тебя нелады,

Не грусти, не печалуйся, гречке чужой не завидуй —

Ты свободен и весел, здоров и вообще хоть куды.

Если ты кавалер орденов или знаков почета,

Если ты инвалид, ветеран или просто участник,

Если ты Халхин-Гол поливал своей кровью, товарищ,

То тебе уваженье с почетом и сыр с ветчиной.

Вступать в Союз писателей позорно,

Союз давно дискредитировал себя.

Там чудища стозевны и озорны

Ликуют, в трубы ржавые трубя.

Тьма — десять тысяч — как татарским игом,

Они литературу взяли в плен:

Раз ты не член, то не издастся книга,

А не издашь, то как ты станешь член?

Конечно, быть в Союзе так удобно —

И поликлиника тебе, и ЦДЛ,

По смерти памятник отгрохают надгробный:

У них там похоронный есть отдел.

В Союз войдет покорный, безответный,

Недавно азбуку усвоивший тунгус,

Но всей страной любимого поэта

Высоцкого не приняли в Союз.

Союз писателей подобен моргу.

На поводу у трусости идя,

Забыв про совесть, принимал с восторгом

В свои ряды бездарного вождя.

Им власть дана кого угодно высечь.

Там все зятья друг другу и сватья.

А Пастернак, кого не стоят десять тысяч,

Был пользован как мальчик для битья.

В стране, уставшей от репрессий и оваций,

Идет разоблачительный процесс

Всех опозоривших себя организаций —

СП иль, например, КПСС.

Когда в груди зажжется хоть искра вдохновенья,

Из этой искры пламя я тотчас разожгу —

И сразу запоется. Хоть чуждо мне терпенье,

Я голыми руками огонь держать могу.

Когда в душе зажжется любви златая искра,

Душа, как рыбка, плещет, сверкая и маня.

И пламенем займется, а звезды, как мониста,

Звенят, горят и блещут в ладонях у меня.

Но если искры высечь однажды не удастся,

Мое закроет небо свинцовая броня,

Душа прорвется к выси и будет к солнцу мчаться,

На колеснице Феба, вся в пламени горя.

Эта жизнь, как колючею проволкой,

Окружила меня и опутала.

Этот город меня, будто войлоком,

Сонной одурью серой окутывал.

Одного мне теперь только хочется:

Кто бы спас от тоски одиночества,

От никчемности и от ненужности

При вполне симпатичной наружности.

Я ходила и в драму, и в оперу,

Но и там скукота беспроглядная.

И с прическами делала опыты,

Сшила кофту и платье нарядное.

Покупала я книги по спискам

И бюстгальтер достала бельгийский...

Я из города этого выросла,

Мне бы вырваться, вырваться, вырваться!

Я не вижу ни входа, ни выхода.

Жизнь увидеть, хотя б через щелочку!

Но ни охнуть, ни сдохнуть, ни выдохнуть,

А года, как на счетчике, щелкают.

А зарплата — сто пять плюс квартальные,

И для женщины вроде нормальная.

И мне мать говорит: «Чё те рыпаться?!»

А я — вырваться, вырваться, вырваться!

Не горбатая я, не уродина,

Долго принца ждала терпеливо я.

Если где хорошо, там и родина,

Как назвать это место тоскливое?

Можно сгинуть с тоски в этом городе!

Сгнить совсем с этой девичьей гордостью

Пусть другие живут как-то, мирятся...

Разорваться, прорваться, но вырваться!

Меня мать недосмотрела —

Я упрямая была,

Я из дома улетела

И летела как могла.

Я любила, я любила,

Ведь любить — не воровать,

Мягко мне любовь стелила,

Только жестко было спать.

Я гуляла, я гуляла,

Я гуляла по Земле,

Столько песен нагуляла —

Принесла их в подоле.

Я плыву, как кораблик бумажный

По весенним холодным ручьям.

И звучит так прекрасно и страшно:

Я — свободна, а значит, ничья.

Мне любовь расставляет ловушки,

Зазывая, сверкая, маня,

Вместо званого пира — пирушки,

И опять западня, западня.

Как за время перестройки

Испекли мы каравай.

Каравай, каравай,

Кого хочешь выбирай.

Я люблю, конечно, всех,

А вот Мишу больше всех.

Демократию расширяем —

Вот такой ширины.

А вот гласность углубляем —

Вот такой глубины.

Каравай-то каравай,

Да сильно рот не разевай.

Когда мы будем умирать,

Что будут нам огонь, вода

И трубы медные тогда,

Когда мы будем умирать.

Когда мы будем умирать,

Захочет каждый в рай попасть —

Что будут слава или власть

Или богатство нам тогда,

Когда мы будем умирать.

Когда мы будем умирать,

Придется долго нам лететь,

И будут звезды вслед глядеть,

Когда мы будем умирать.

Когда мы будем умирать,

Не будет времени понять,

Что жили, в общем, в темноте,

Что души в вечной мерзлоте,

Что были радости не те,

Не будет времени понять.

Мы долго жили на земле,

А может, мало — как узнать?

Нас будет вечность ждать во мгле,

Когда мы будем умирать.

Когда мы будем умирать,

Страшнее страшного суда

Суд нашей совести тогда,

Когда мы будем умирать.

Как наши замыслы убоги,

Как наши помыслы грешны

И как оценки наши строги,

Как сами мы себе смешны.

Как наши истины ничтожны

И как потребности низки,

Как мы в порывах осторожны

И как к предательству близки.

Как наши узы все не святы,

Как наши связи непрочны,

Как жалки мы все вместе взяты,

Как в выраженьях неточны.

Как приблизительны все чувства,

Незрелы мысли и слова,

В душе запутано. И пусто

Там, где должна быть голова.

Мы бескорыстно-прагматичны —

Не разбери нас, не пойми...

Но как, однако, симпатичны

И всем желанны, черт возьми!

Снова сердце скрепив,

Снова зубы сцепив,

Я встречаю знакомую гостью Разлуку.

И знакомая боль —

Как на сердце мозоль.

Расставания я изучила науку

Лучше прочих наук.

Ни жива ни мертва,

Я забыла слова,

Те, которые надо сказать на прощанье:

«Я тебя буду ждать».

Буду ждать и опять

Одиночество мне назначает свиданье —

Мой единственный друг.

Мне судьба провожать,

На прощанье обнять,

И опять в пустоту натыкаются руки.

Жду, ждала, буду ждать...

Я сумела понять,

Что любовь — есть прелюдия к новой разлуке.

Встречи не обещай.

Мое сердце — гранит,

А глаза — малахит,

И сама, как звезда, холодна и бесстрастна.

Мне теперь все равно,

Я забыла давно,

Произносится как слово странное «здравствуй»

Помню только «прощай».

Снова сердце скрепив,

Снова зубы сцепив,

Я встречаю знакомую гостью Разлуку.

И знакомая боль —

Как на сердце мозоль.

Расставания я изучила науку

Лучше прочих наук.

Мой единственный друг,

Встречи не обещай,

Помню только «прощай»...

Да, любовь, как время — деньги, стоит шесть рублей минута,

Чтобы голос твой услышать мне в критический момент.

Что рубли — одна бумага, у тебя идет валюта:

Голос мой ценою выше, наш дороже континент.

Я минуты не считаю. Я считаю дни недели.

Кто там сверху? Побыстрей крутите шарик, мочи нет!

Чтобы дни быстрей летели, чтобы кончились метели —

До апреля в самом деле каждый день за десять лет.

Ждать так долго невозможно. Мне теперь понять несложно —

Голос мой идет в валюте — не бедро и не нога.

Да и ты теперь, о Боже, с каждым днем мне все дороже —

Лишь теперь понять мы можем, как любовь нам дорога.

Что нам доллары и центы! Знаю я на сто процентов,

Что любовь в долгу не будет, все расставит по местам.

Мне же море по колено, и любви я знаю цену,

А придут счета, ну что же, расплачусь по всем счетам.

Я первой была любовью,

Последней была любовью

И просто была любовью любою.

Я раной была и солью,

Я счастьем была и болью,

Случайностью я была и — судьбою.

Я звуком была и эхом,

Провалом была и успехом,

Заботой была и просто утехой.

Я плачем была и смехом,

И эпизодом, и вехой,

Помощницей я была и помехой.

Поэтом была и музой,

И легкой игрой и грузом,

Свободою я была и обузой.

Затвором была и шлюзом,

И джазом была, и блюзом,

И — одиночеством, и — союзом.

Я первой была любовью,

Последней была любовью

И просто была любовью любою.

Я раной была и солью,

Я счастьем была и болью.

Я лишь не была самою собою...

Но не разминуться с судьбою.

Справлялась я с ролью любою,

А значит, была самою собою.

Мой ангел! В этом мире

Имен, фамилий,

Простейших и рептилий

Нам по пути ли?

Где одиночество — убежище. И крышка.

Любовь и озарение — как вспышка

Поломанного фотоаппарата,

Исправно действующего когда-то,

Но негатив, возможность упустив,

Уже не переходит в позитив.

Учтем, что времяисчисление неточно

И что любовь не изучить заочно,

А разница в летах, как ни рули,

Умножится, как доллар на рубли.

А впрочем, мне страдание к лицу,

Как выправка солдату на плацу.

Любимый! В вашем мире

Не место лирике и лире

(Но лишь в той мере,

В которой это не способствует карьере),

Где отчуждение — замена братству,

Освобождение — замена рабству.

Нет уз святей товарищества там,

Где хлеб и мыло делят пополам.

А этот благодатный, дивный край,

Как тренировка прохожденья в рай.

Там, наверху, в небесном КПП

Учтут гражданство, паспорт и т. п.

Кредит, иншуренс, билл, о’кей — слова,

Которыми забита голова.

Но не постичь бухгалтерские сметы,

Ведь путь поэта — это путь кометы.

А вот тебе страданье не к лицу,

Ведь все к лицу лишь только подлецу.

Когда придет пора с тобой проститься

И в небе облаком прозрачным раствориться,

И в те края, откуда мне не возвратиться,

Отправлюсь я с больничным узелком,

Пусть грусть твоей души не потревожит,

Твоей тоски нисколько не умножит,

В тот день, когда мне ветер крылья сложит,

Пускай к твоей гортани не подступит ком.

Когда твоей руки листва коснется,

Моей улыбкой кто-то улыбнется,

Когда к тебе мой голос донесется

И взглядом глаз моих зазеленеет даль,

Ты вдруг поймешь, что я с тобою рядом,

Что на тебя гляжу небесным взглядом,

Что просто стала я травою, садом...

И не коснется пусть тебя печаль.

Моей душе, где сирость и бездомность,

Любви и благодарности огромность,

И где надежд и жизни неуемность,

Твоя любовь как праздник ей была дана.

Пусть жизнь моя была, как ветер, зыбкой,

Она мне не покажется ошибкой,

Когда твоей божественной улыбкой

Была на целый миг озарена.

Мне царского имени

Знакомы и бремя, и гордость.

Ты только люби меня —

И сдвинутся время и горы.

Генуг, товарищи, генуг —

Пора кончать базар.

Два пятака найдется, друг,

Чтоб мне закрыть глаза?

Два пятака — печальный звон,

Чего пятак жалеть!

Не конвертируемый он —

Не золото, а медь.

Да что я все о пятаках?!

Не в деньгах счастье, друг.

Я думала, что жизнь в руках,

Ан выпала из рук.

Что ж, попрощаемся, рука

И заодно нога.

Рука, писала ты стихи,

И ноги были неплохи,

И были стройными бока

Благодаря богам.

Душа нездешней красоты,

На кой те смерть, на кой?

Зачем, предательница, ты

Стремишься на покой?

Друг с дружкой жили мы любя

И веселясь вдвоем,

Прикармливала тут тебя

Гитарой и пеньём.

Я не готова в лучший мир,

Я б в худшем пожила,

Я не изношена до дыр,

Не очень пожила.

Неужто я рубила сук,

Сидя на нем — «вжить-вжить» —

Зачем понадобилось вдруг

Меня со свету сжить?

Не причиняла ближним зла

И постигала суть.

Курила, правда, и пила,

Но разве что чуть-чуть.

Но после драки кулаком

Мне нечего махать:

Сработал, значится, закон

Меня с земли убрать.

Но не хочу, о други, умирать,

Едрена мать!

Купим лампу настольную,

Купим доску стиральную,

Купим вазу напольную

И машину вязальную.

Купим коврик резиновый

И паяльный прибор,

Купим клей казеиновый

И столовый набор.

Купим люстру хрустальную,

Купим столик журнальный,

Купим койку двуспальную

И диван односпальный...

Я хочу превратиться в камень,

Чтоб не знать ни любви, ни боли,

Но меня поджигает пламень —

Мое сердце всегда в неволе.

Ждать, как выстрела, слова злого,

Как меча, равнодушного взгляда...

Я к удару всегда готова.

Мне не надо любви, не надо.

Я хочу быть такой равнодушной,

Как звезда или как природа.

Я хочу быть совсем бездушной,

На свободу хочу, на свободу.

Я к тебе обращаюсь, Боже,

Отними лучше вовсе душу,

Отпусти меня, ты ведь можешь,

Но не слушай меня, не слушай!

Зима мне не зима, весна мне не весна,

На дно ушла душа, опухшая от сна.

Мне горе не беда, померкла на года

Далекая моя звезда.

Притуплены мозги и не видать ни зги,

Темно среди огней, одна среди людей.

Сама себе я снюсь и скоро ли проснусь —

И тени собственной боюсь.

Душа лежит на дне, душа храпит во сне,

Как в коконе она — ни двери, ни окна.

В пыли, как в войлоке, ее я волоком

Тащу, как вол, скулю волком.

Стал призрачным мой мир, прозрачным, как эфир.

Я сделалась немой, сама себе чужой,

И хлеб чужой — и свет, сиявший столько лет,

В моей душе сошел на нет.

Как видно, мне самой с собой не по пути.

Ах, Господи, прости, куда же мне идти?

Ту искру, что зажег, во мне не задувай,

Не дай уснуть, не дай остыть, не дай пропасть, не дай!

И будет мне зима, и будет мне весна,

Умоется душа, опухшая от сна,

Проснется — и тогда взойдет, как никогда,

Далекая моя звезда.

Когда б с тебя писала я картину,

То в ней соединила б воедино

С мужскими полудетские черты:

Сережку в ухе, на щеках щетину

И волосы, ласкающие спину,

Улыбку несказанной красоты.

Твой гений неопознанным объектом

Является для слабых интеллектом,

Для тех, кто дальше носа не глядит.

Но сбыться суждено твоим прожектам,

Двух стран усилен стереоэффектом,

Твой голос над землею полетит.

Король без королевства! Царь без свиты!

Виски венком лавровым не увиты,

Мой нищий принц, пока не узнан ты,

Но будет день, ты станешь знаменитым,

Проявится в чертах твоих разлитый

Сплав мужества и детской чистоты.

Давайте поплачем над нашею общей судьбою,

Хоть судьбы у нас очень разные, видит Господь.

Мы сестры и братья, мы связаны нитью одною,

Суровою нитью прошиты и души и плоть.

Пустынна земля, лишь кочевья костры догорают,

Но лишь бы один — тот, что в душах у нас — не потух.

Вы слышите звук — на рожке так печально играет

Покинувший нас наш небесный и вечный пастух.

Когда меня пронзает тайной,

Необъяснимою тоской,

Душе, уставшей от скитаний,

Наверно, хочется домой.

И страшно ей, и неуютно,

И тяжко так, хоть волком вой.

Так из сиротского приюта

Ребенку хочется домой.

Но мы привязаны друг к другу,

И я за ней слежу тайком.

Она ж с тоскою и испугом

Глядит затравленным зверьком.

Знакомы ей другие дали

И свет совсем иных светил.

Со мной на краткое свиданье

Ее Всевышний отпустил.

А я о ней все забываю,

Как будто не живу, а сплю,

Вниманья мало уделяю,

Не теми песнями кормлю.

Ей, среди звезд рожденной, чужды

Земных исканий суета,

Мои заботы, службы, дружбы,

Тоска, печаль и маята...

Перед вами я покаюсь —

Вся измаялась душа:

Вы тут мучились покаместь,

Я сгоняла в США.

Поначалу мне по дому

Было некогда грустить:

Ведь хрустит проклятый доллар,

Так заманчиво хрустит!

Прикупила я колготки,

Юбки, кофточки, трусы,

Я была в музеях водки

И в музеях колбасы.

Есть там выпивка, конечно,

И с закуской нет проблем,

Но в раю этом кромешном

Выпить не с кем, вот пробел.

Я их нравы постигала,

Нажимала на еду,

По-английски понимала

Только «хау ду ю ду».

Каждый доллар сам на двадцать

Умножался в голове,

Просто некуда деваться —

Доллар пишем, рупь в уме.

Я обманывать не буду

И скажу вам не греша:

Жить, конечно, можно всюду —

Даже, в общем, в США.

Мне мама говорила:

«Не обольщайся,

В любви не забывайся,

Любви не доверяйся,

Не стоит близко к сердцу

Мужчину подпускать».

Но сердце я открыла,

Любовь туда впустила,

Любовь меня водила,

Так мягко мне стелила,

Да жестко было спать.

Я думаю, что эти

Плохие результаты,

Тяжелые утраты

От недоверия.

Ведь мама говорила

И яду подпустила —

Такую получила

Любовь по вере я.

Но это все цветочки —

Вот подрастает дочка,

И у нее пока что

В душе цветущий рай.

Я ей скажу: «Прельщайся,

Люби и доверяйся,

Все эти чувства к сердцу

Поближе подпускай».

Но не поставлю точку:

У дочки будет дочка,

И что она ей скажет,

Ума не приложу.

Пускай она упрямо

Не будет слушать маму,

Пусть делает, как знает,

Я вот что вам скажу.

О пролейся, пролейся, мой дождь золотой!

Осени меня, осемени вдохновеньем.

Жаждет влаги живой сад запущенный мой...

Обращаюсь к тебе, ну к кому же еще?

Я творенье твое, не оставь меня, Боже.

Ты не можешь оставить меня, ты не можешь.

За какие грехи наказал немотой?

Боже мой, озари меня хоть на мгновенье...