К морю Хвалисскому (СИ)

Белая лебедь

Сделал ли свое дело живительный горный бальзам, или Богородица явила одно из своих чудес, о которых так любили рассказывать новгородцы, но Анастасий не только пережил эту ночь, но и пусть медленно, а все же пошел на поправку. Лихорадка отступила, опухоль опала, а новые вливания свежей крови и различные снадобья, которых не жалела боярышня, постепенно свели действие отравы на нет. Теперь оставалось только восстанавливать силы, не забывая беречь себя.

Но если с первым проблем не имелось: ради человека, дважды спасшего жизнь Гюльаим, ханы Органа и родичи девушки последнего не пожалели бы, лишь бы он ни в чем не нуждался, то в отношении второго возникали определенные сложности.

Дело в том, что выздоровлением молодого ромея хорошие новости заканчивались. Посланные ханом Камчибеком в разъезды вернулись лишь через три дня на загнанных лошадях с зазубренным оружием и следами крови на одежде. Те из них, кто еще имел силы говорить, сообщили, что сосед Куря, как это ему уже не раз случалось, пустил в свои земли хазар и сам идет с ними, дабы поквитаться с сынами Ветра за позор своей дочери, а заодно показать прочим ханам, за кем в степи сила. Вместе с отборным отрядом эль арсиев, каждый боец которого стоил десятка легковооруженных степняков, и идущих на ладьях по реке викингов Эйнара Волка и присоединившегося к нему старика Гудмунда, силы сына Церена составляли около трех тысяч.

– Через какое время они достигнут границ наших кочевий? – спросил у дозорных хан Камчибек.

– Через четыре-пять дней, – отвечали те.

Великий Органа кивнул, словно услышав то, что ожидал, и велел отгонять стада подальше в степь и готовить вежу к обороне.

– Встретим их здесь, – спокойно сказал он, рассылая по стойбищам и кочевьям вестовых на свежих лошадях. – Скажите главам родов, пусть поднимают людей!

И только оставшись в шатре наедине с братьями, он тяжело опустился на войлок. Лютобор и Аян ждали, что скажет старший в роду Ветра, но он только молча крутил в руках узорчатую плеть.

Наконец русс позволил себе нарушить молчание.

– Сколько людей мы успеем собрать за оставшееся время? – спросил он.

– Не более пяти сотен, – угрюмо отозвался старший брат. – В степи, как ты знаешь, засуха. Многие откочевали слишком далеко.

Он немного помолчал, а затем продолжал с невеселой улыбкой:

– Видишь, как все обернулось, брат. Мыслили ли мы с тобой, ведя с Кегеном переговоры о десяти тысячах, что через пару недель будем мучительно нуждаться в каждой сотне!

Белые зубы Аяна сверкнули в гримасе остервенения:

– Попадись мне этот Куря! – погрозил он кулаком невидимому противнику. – Пока его ведьма-дочь разыгрывала здесь представление со своей помолвкой, он собирал силы.

Камчибек только плечами пожал:

– Этого следовало ожидать. Я только не думал, что он поспеет так быстро. Видать, он свой замысел вынашивал, еще когда Гюлимкан здесь на спине Айи плясала. И с хазарами обо всем договорился, небось, когда они через его земли проходили. Ну, да что теперь говорить! – вздохнул он, разминая рукоять камчи. – С помощью великого Тенгри как-нибудь отобьемся!

В это время в шатер вошел боярин.

– Мы тут с дядькой Нежиловцем посмотрели, хан, как твои люди огораживают повозками лагерь, и подумали, что неплохо было бы выкопать ров да насыпать вал, хотя бы с одной стороны. Как думаешь? Мои люди готовы приступить к работе.

– Ты же собирался идти в Итиль, – напомнил ему хан Камчибек.

Вышата Сытенич только плечами пожал:

– Зачем идти в хазарский град, коли хазары сами в гости пожаловать решили.

Он немного помолчал, а потом добавил серьезно и веско:

– Ты, помнится, хан, назвал меня другом. Так вот, да будет тебе известно, что люди русского князя, даже оставившие на время службу, друзей в беде не бросают!

– Это не твоя война, – сухо заметил старший Органа

– Ошибаешься, сын Ветра! Думаешь, ты один ненавидишь хазар?

***

– Эль арсии! Скажите пожалуйста, какие несокрушимые богатыри! Видал я их под Самкерцом. Люди как люди, из плоти и крови и умирают не хуже других! К тому же, всем известно, их оружие – сабля, она заострена лишь с одной стороны, а у нас мечи – оружие обоюдоострое. Так за кем, спрашивается, сила!?

Дядька Нежиловец стоял у правила своей ладьи, рассказывая молодым, знавшим о легендарной гвардии хазарского царя только со слов отцов, о сильных и слабых сторонах эль арсиев, щедро расцвечивая повествование примерами из собственной, богатой событиями, жизни. Временами он прерывался, чтобы отдать указания или приструнить нерадивых:

– Эй вы, лодыри несчастные! Так и будем болтаться посередине реки, точно ромашка в проруби?! Шевелите веслами! Якоря приготовить! Вот уж не думал, Вышата Сытенич, что нам с тобой на старости лет придется снова работать перевозчиками! Уж в этом мире точно! Впрочем, это не та река, через которую я не хотел бы переводить людей!

Вчера вечером к ханам Органа пришел пастух Сонат, а вместе с ним еще один человек в мокром до нитки халате с обрезанными полами и укороченными рукавами, прижимающий к груди наполненный воздухом кожаный мех, который степняки обычно использовали для переправы. Незнакомец, оказавшийся двоюродным братом Соната, обратился к ханам Органа с просьбой принять его близких, а также еще около десятка семей их рассеянного огузами рода под свое покровительство.

– Ханы Органа никогда не отказывали нуждающимся, – величаво кивнул головой хан Камчибек. – Однако, нам самим сейчас нужна помощь.

– Мы знаем об этом, – сказал родич пастуха Соната. – Поэтому и пришли!

– И сколько же у вас воинов?

– Да, пожалуй, четыре десятка наберем!

– Лучше бы это были четыре сотни, – устало потер виски великий хан и обратился с просьбой к приемному брату и новгородскому боярину переправить беженцев.

– Может, стоит отправить на тот берег часть скота и женщин с детьми, – предложил Лютобор. – Что скажешь? – обратился он к пришельцу.

Тот только замахал руками:

– И думать нечего! Не увидите их больше никогда! Огузы так и рыщут! Стали бы мои родичи покидать землю предков, кабы чаяли оборонить семьи и скот.

– Веселая у вас здесь жизнь, – повернулся к брату русс.

– Да уж! Веселее некуда! – хан Камчибек махнул рукой. – С одной стороны хазары лезут, с другой огузы подпирают, а впереди только тьма!

Переправляться решили недалеко от того места, где произошла битва с датчанами. Берег там был достаточно полог и устойчив, чтобы спокойно принять на борт животных и нехитрый скарб переселенцев. К тому же, с макушки кряжа левый берег просматривался до самого горизонта, и выставленные там дозорные могли загодя предупредить о любой опасности.

– Куда идут, бедолаги, – сокрушался дядька Нежиловец, глядя, как неуверенно поднимаются по сходням старики, женщины, худенькие смуглые ребятишки. – Не ждет их в этом краю мир!

– Лучше разделить беду со своим народом, – отозвался пастух Сонат, – чем всю жизнь пресмыкаться под чужеземною пятой!

Новгородцы подняли якоря, гребцы налегли на весла, и ладьи медленно заскользили поперек течения, неся беглецов навстречу их новой судьбе.

Бедовый Твердята, отменно разленившийся на привольном ханском житье, в работу вновь входил с трудом и тяжкое весло ворочал с явной неохотой. Особенно сильно его раздражало то обстоятельство, что, преодолевая реку, им раз за разом приходится огибать потрескавшийся от времени коготь каменного исполина.

– Ишь, разлегся себе посеред земли, ни перепрыгнуть, ни подвинуть, – сердито ворчал гридень. – Ему-то что, ни хлопот, ни забот, а тут пупы надрывай, круги на кишки наматывай!

– Были бы кишки менее наполнены, круги бы наматывались легче, – отозвался с соседней скамьи Тороп.

Сидящий с Твердятой у одного весла Путша тоже посмотрел на горы, но подумал, как обычно, совсем о другом:

– Интересно, – протянул он мечтательно. – Если подняться на подобную кручу, можно увидать райские кущи?

– Скорее узришь Велесов подводный терем, – сердито отозвался его товарищ, – ежели, гуляя по краю обрыва, будешь вместо того, чтобы под ноги, на небо глядеть. Дядька Нежиловец! – повернул он длинную шею в сторону кормы. – Как ты думаешь, коли сигануть оттудова сверху, можно в живых остаться?

Старик шевельнул правилом, измерил взглядом высоту, почему-то посмотрел на невозмутимо стоящего на корме драккара Лютобора и повернулся к Твердяте:

– Господь, как известно, храбрых любит и в бедах их хранит, – неторопливо отозвался он. – Однако тебе не советую! Уж больно дури в твоей голове много. Сразу на дно потянет.

Не обращая внимания ни на Твердяту, ни на поднявших веселый гогот гридней, дядька Нежиловец повернулся к боярину.

– Помнишь, Вышата Сытенич, – сказал он негромко. – А ведь подобрали мы его именно здесь! Голову заложу, что прыгнул он с этой скалы.

– Вряд ли. Быть не может! Господь, конечно, как ты только что заметил, храбрых хранит. Но тут бы и архангел себе крылья переломал!

– Переломал, не переломал, а произошло это именно здесь. Я хорошо помню, что как раз огибал банку, на которую он давеча Гудмунда посадил, и потому шел не шибко. Да ты на него посмотри, – махнул он рукой. – Тоже в ту сторону смотрит! Небось, сам в свою удачу не верит!

***

… Тяжкий удушливый зной простирался над степью. Горячий воздух, перемешанный с пылью и мошкарой, острыми кинжалами впивался в пересохшее горло, вызывая мучительные приступы кашля, наждаком проезжался по разбитым, потрескавшимся губам. Солнечные лучи, точно языки пламени, жадно облизывали исполосованную плетью спину.

Хельги бежал бесконечно долго и невыносимо устал. Ноги заплетались одна за другую, глаза закрывались. Но он знал, что ему во что бы то ни стало надо добраться до реки…

Разбитая спина ощущала близость погони, приближение колючих арканов и свистящих камчей. Хазары, хоть и не сразу его хватились, но ехали верхом и видели его следы. Преследовать беглеца им было не впервой…

Только бы не упасть, только бы добежать, добрести, доползти. Река-матушка не бросит. Примет в свое щедрое лоно, утолит боль, раны остудит. Чай, не зря он тешил ее гусельным звоном, чай, не просто так пел на ее берегу звонкие песни!

Воде он доверял сызмальства. Кажется, даже плавать научился раньше, чем ходить. Так повелось у них в роду с незапамятных времен, а все его предки, происходившие из древнего рода вендов или, как их чаще называли, руссов были прославленными мореходами. Хельги тоже надеялся сыскать славу на этом поприще. Но судьба распорядилась иначе. После преждевременной смерти отца, славного воеводы, отобравшего у хазар Самкерц, а через пару лет после этого павшего в неравном бою на арабском берегу моря Хвалисского, он остался совсем один. Мать, не выдержав горя-кручины, отправилась вслед за мужем.

Понятно, сына родовитого воеводы, начавшего службу еще во времена Олеговы, одного не оставили. В княжьем тереме в Вышгороде нашлось место для маленького сироты, который, к тому же, был равен годами юному наследнику Игореву, сыну премудрой Ольги Святославу.

В дружину сверстников стремились попасть отпрыски самых знатных и богатых семей. Там старый Асмунд, кормилец княжий, объяснял неразумным отрокам, что такое наука ратная, честь воинская. Хельги все схватывал быстро, и в мальчишеских сшибках мало кому удавалось одержать над ним верх. Особенно по нраву ему пришлось ходить со сверстниками на ладье по реке, стоять у тяжелого правила. В этом искусстве, а также в умении складывать песни он далеко превосходил даже своего юного вождя, за что Асмунд называл его не иначе как внуком – прозвище, которого удостаивались немногие.

Но внук внуком, почет почетом, а когда приехавшим в Киев послам союза печенежских племен понадобился живой залог мира и доброты намерений, старая княгиня из бегавших по двору мальчишек выбрала именно его: чай, за сироту некому заступиться. Да и виру, если что, некому потребовать. А тут еще ханский сын, оставленный в Киеве, зачем-то в степь сбежал, о чем у самого Хельги, давшего в присутствии княгини и ее бояр слово, даже мысли не возникало… И пропала бы его бедная головушка где-нибудь на невольничьем базаре или при отаре на дальнем выгоне, да спасибо один из степных владык, сын Ветра, Тобохан, пожалел, забрал в свой стан.

Вот тут-то Хельги и узнал, что такое родительская и братняя любовь, что такое семья. Поначалу жил он, как полагается заложнику знатного рода, не то пленником, не то гостем. Вместе с ханскими сыновьями и их сверстниками учился объезжать необузданных степных скакунов, тянуть тугой лук, бросать аркан. Вместе с ними оберегал ягнят на кошаре, проводил ночи у костра в степи. Стать полноправным членом рода Ветра ему помог случай. Вернее, все та же матушка-река.

Младшему ханскому сыну, юному Аяну исполнилось семь лет. Характер он имел горячий, нрав бедовый. В переделки из-за озорства попадал едва не через день.

Летняя стоянка племени находилась на берегу реки. Хотя степняки и ценили воду как влагу, дающую жизнь, плавать за редким исключением они не умели, воды и водных хозяев боялись, а те утлые посудины, которые они использовали при сообщении одного берега с другим, язык и лодкой не повернулся бы назвать. Вот на таком суденышке непоседливый ханский сын и отправился как-то удить рыбу. Уж, что там произошло, Перун его знает. То ли поманила мальца красавица-стерлядь, то ли оказалось, что лодка не проконопачена, то ли приглянулся забавный малыш желтоволосой водяной ведьме Албасты. Но пропал бы ханский сын не за что, кабы двенадцатилетний заложник русс в это время не привел на водопой коня, а плавал он уже тогда как щука.

Вот после того случая и приняли сыны Ветра Хельги в ханский род, тогда нарекли ему гордое имя Барджиль, или Барс, в честь матери спасенного им княжича, а через пару лет, когда под сводом ханского шатра окотилась прирученная для охоты самка пардуса, подарили ее котенка…

Из-за этого маленького упрямца он и попал в беду.

Когда зверенышу минуло четыре месяца, и он начал менять детскую пушистую шубку на золотистую взрослую шерсть, Хельги взял его на охоту. Солнце лишь недавно повернуло на зиму, и степь постепенно начала выгорать и буреть, напоминая пятнистую шкуру пардуса. Им повезло повстречать молодую косулю, отбившуюся от стада. Но маленький зверь, пока по-детски неуклюжий, промазал с первого раза и только оцарапал ей заднюю ногу, позволив уйти. Несговорчивый¸ как все кошки, он не пожелал подчиниться и продолжил преследование, уводя своего юного хозяина все дальше от становища.

Так они наткнулись на хазар. Бросив котенка, Хельги, наверно, сумел бы скрыться. Но предавать друзей, пусть даже таких бестолковых, он не привык, да и перед родней было стыдно.

Двоих преследователей он застрелил из лука. Еще одного ударил ножом. Он надеялся, что за это его непременно убьют, но хазарам он был нужен непременно живым и вовсе не для того, чтобы пасти их овец и мыть порты, как говорили потом. Дело в том, что добрые боги и красавица-мать наградили Хельги девичьи пригожим лицом и необычными, чуть приподнятыми к вискам переливчато-самоцветными глазами. Вот этой-то красой и пожелал, прежде чем продать насладиться хазарский вождь. Что мог сделать Хельги? Руки ему связали, но, как выяснилось, зубы он имел достаточно острые и крепкие…Поганый сластолюбец едва не захлебнулся собственной кровью.

За оскорбление, нанесенное их вождю, хазары долго и с наслаждением полосовали Хельги по чем ни попадя камчами, били ногами…

Пришел в себя он только глубокой ночью, когда свежий ветерок овеял прохладой. Увидев у догорающего костра прикорнувшего караульного, он понял, что сможет уйти. Осуществить намерение помог котенок: перегрыз щедро смазанные для мягкости бараньим жиром ремни. Хельги сгреб его в охапку и пополз с проворством ужа или куницы, стараясь не обращать внимания на острую боль во всем теле. Подняться на ноги он посмел только, когда свет костра померк где-то вдалеке.

Всю ночь он шел, отыскивая дорогу по звездам, баюкая за пазухой растерзанного в клочья халата своего пятнистого питомца. На рассвете, увидев, как поднимаются в небо птицы, учуяв их запах, суливший вкусный завтрак, котенок запищал и заворочался, раздирая когтями грудь хозяина и пытаясь выбраться на свободу. Хельги приструнил его и запихнул поглубже. У него самого мысли о еде вызывали приступы тошноты. Его лоб горел, тело колотил озноб.

Около полудня он увидел что-то блестящее и серебряное, лентой из девичьей косы огибающее возвышавшийся посреди степного простора каменный кряж. Вначале Хельги побоялся тешить себя надеждой, пытаясь думать, что это всего лишь не выжженная и не выеденная полоса серебристого ковыля, который, качаясь на ветру, создает видимость ряби. Потом, однако, его ноздри ощутили запах приближающийся воды, а усталые, полузакрытые глаза различили не только волны, но и черную, движущуюся точку среди них. И эта точка могла быть только ладьей.

Хельги преодолел расстояние еще в сотню шагов и узнал эти гордые, статные и хищные очертания. На такой ладье ходил его отец, такой учился управлять он сам. Вендская снекка могла принадлежать только соплеменникам-руссам или тем из славян, которые когда-либо служили потомкам Рюрика, русским князьям. Спасен!

И в тот же миг до его слуха донеслось ржание коней и свист плеток.

Хазары скакали не прямо за беглецом, а чуть наискось, пытаясь отрезать ему пологий спуск к воде. Он вовремя разгадал их замысел и, собрав остатки сил, припустил вверх по склону, взбираясь на самый гребень. Лучше разбиться о камни, чем снова попасть в плен. Карабкаясь из последних сил, раздирая ступни и колени, он достиг края обрыва, мысленно призвал на помощь Перуна и с громким криком, пытаясь привлечь внимание людей с ладьи, оттолкнулся от земли…

Хотя прежде, дабы прослыть удальцом, Хельги много раз забавы ради сигал в реку с Днепровских круч, подобного полета он не мог припомнить ни до, ни после. Судорожно прижимая к расцарапанной груди отчаянно сопротивляющегося и орущего котенка, он успел у самой поверхности сжаться в комок. Все равно удар вышиб из него дух, или тот просто отстал от тела где-то по дороге. Зеленая масса вспененной воды сомкнулась над головой, и сердце сжал панический страх: что если Водяной не позволит ему вновь увидеть свет!

Бог предков, Перун Свентовит, отведи злые козни, светлая Макошь, Богиня славян, дай силы!

Отчаянно работая ногами, Хельги вынырнул на поверхность. Рядом чихал и кашлял хлебнувший воды мокрый до последней шерстинки котенок. Кругом сыпались стрелы. Одна из них больно ужалила в плечо. Но ладья уже была близко, и Хельги различал на ее штевне деревянную фигуру воина, грозящего врагам серебряным копьем…

Дальнейшее тонуло в душной липкой мгле. Хельги какое-то время вяло работал руками и ногами, совершенно не продвигаясь вперед и думая только о том, чтобы удержать на поверхности голову котенка, потом водяная гладь почему-то снова сомкнулась у него над головой… Последнее, что он запомнил, был дружный всплеск весел и чьи-то сильные руки, подхватившие его с обеих сторон...

***

– Это сколько же лет прошло? – озадаченно провел рукой по бороде боярин.

– Не помню, – отозвался дядька Нежиловец. – Восемь или девять, что-то вроде того. Наш сокол Святослав тогда первый год, кажись, в Новгороде сидел.

– Верно. На княжий двор мы нашего найденыша и вернули.

– Ох, и дохлым он тогда был, – покачал головой дядька Нежиловец. – хуже нынешнего Драного Лягушонка. Намаялся я с ним, пока выхаживал!

– Жаль только, не из всех лягушат соколы потом вырастают, – усмехнулся Вышата Сытенич.

Он посмотрел на гребцов и скомандовал:

– Правь к берегу! Люди ждут. Да, когда пристанем, не забудьте солому поменять. Я вовсе не хочу, чтобы кто-нибудь учуял, что мы на боевой ладье возили овец!

Тощий Твердята поводил по сторонам чутким, любопытным носом:

– Да уж! – фыркнул он. – Жаль, Гудмунд и Эйнар Волк со своими викингами пока далеко.

– Почему? – не понял Путша.

– Глядя на подобное зрелище, они бы все от смеха передохли! Все ж парой сотен врагов меньше!

Эх, зря все-таки непутевый гридень Гудмунда и викингов помянул. Не успел он договорить, как дозорные на кряже подали сигнал тревоги, вызвав среди переселенцев страшный переполох. Те, кто ожидал своей очереди на левом берегу, заметались из стороны в сторону, не зная, то ли бежать в степь, то ли хвататься за оружие. Гребцы на ладьях дружнее заработали веслами, стремясь поскорее закончить переправу. Воины на гребне вскинули луки.

Опасность ждали из степи, а она незваная пришла с верхнего течения реки. По зеленоватой, как жидкое стекло, расцвеченной пятнами отраженных облаков и тенями холмов упругой глади, стремительные и опасные, летели два корабля. Один, белый, как морская пена, с надутым ветром белоснежным парусом, преследовал. Другой, черный, как первый весенний грач, с блестящими смолеными бортами и синим полотнищем на мачте, спасался бегством. Это ему, впрочем, плохо удавалось, так как кормщик белой ладьи, видимо, более искусный в подобных делах, все время заслонял ему ветер, и синий парус то и дело ник, как забытая под дождем тряпка.

Хотя хищная стать и немалая длина кораблей красноречиво говорили о том, что оба происходят из урманских краев, принадлежность их северным викингам вызывала серьезные сомнения. Штевень белого драккара украшала фигура, схожая с той, что уже семнадцать лет оберегала вождя и дружину боярской снекки, а на белый парус неведомый вождь велел нашить обрамленный кругом крест, хотя викинги, по большей части держались старых богов. Хозяин черного корабля охрану от нечисти доверил не дракону, не волку и даже не любимому вендами коню, а какой-то зубастой рыбине, и ее же достаточно неумело намалевал на синем парусе.

***

Новгородцы спешно высадили переселенцев, выгрузили их поклажу и, вновь отчалив от берега, развернулись и пошли навстречу пришельцам. Боярин и русс поспешали не зря: ни тому, ни другому не хотелось подставлять под удар борта. Хотя преследователь и беглец были полностью поглощены друг другом, не замечая никого вокруг, приближались они с не поддающейся описанию скоростью: тяжелые драккары едва не выпрыгивали из воды, и в обе стороны летели оперенные смертью стрелы.

Правивший Гудмундовым кораблем Лютобор переложил руль немного правее и сделал руку козырьком, внимательно разглядывая черную ладью.

– А ведь это Бьернов драккар, – сказал неожиданно он. – Я этот силуэт и в ночном тумане ни с чем не спутаю.

– Да быть не может! – отозвался с кормы снекки дядька Нежиловец. – Посмотри, этот весь черен, как ворон, а у Бьерна, помнится, размалеванный был. Да и зверюга у него на носу какая-то совсем уж чудная: не то селедка, не то карась!

– А как насчет щуки? – насмешливо прищурил глаза русс.

– Какой такой щуки? – не понял новгородский кормщик.

– Ну, как, какой? Мы где драккар оставляли?

– У Щук.

– Вот они его, похоже, сразу, как мы ушли, вместе с Малом и снарядили. А перекрасили для того, чтобы в хазарском граде не признали.

– Да точно это Мал! – поставил точку в споре боярин. – Вон он сам у правила стоит, сизый от страха. И Соколик с ним рядом!

– А вон там Пяйвий из рода Утки и с ним человек десять Щук, – подхватил Лютобор.

– Вышата Сытенич, соседушка! – донесся с черного драккара вопль отчаяния. – Не оставь горемычных в новой беде!

– И что ему на месте не сидится? – недовольно проворчал дядька Нежиловец. – Все выгоду боится упустить.

– Как бы там ни было, – сказал Вышата Сытенич. – Придется снова его выручать.

Он взял влево и велел распечатать оружейный ларь.

Завидев знакомую ладью, совсем было выбившиеся из сил Маловы ватажники заработали веслами с удвоенным рвением, хотя и так, казалось, шибче некуда. Так набедокурившие дети, во все лопатки улепетывавшие от заставшего их на месте преступления соседского выжлока, завидев родные ворота, ускоряют бег, даже точно зная о том, что за воротами их поджидает суровый батюшка с розгой.

Лютобор и Вышата Сытенич чуть шевельнули правилами, разворачивая корабли так, чтобы пропустить Мала, а затем выставили вперед окованные железом носы и, практически перегородив реку, двинулись навстречу нагнавшему Мала чужаку.

Хотя белый корабль и замедлил свой бег, видно было, что на нем готовятся к битве, нимало не заботясь о том, что нынешний противник превосходит их числом, как минимум, втрое.

– Какой упрямый! – с уважением крякнул дядька Нежиловец. – Видно, жить надоело.

– Это его дело, – недовольно отмахнулся боярин. – Нам битва сейчас не нужна, чай, каждый человек на счету. Попробую с ним поговорить.

Он поднялся на нос и, заслонившись щитом святого Георгия, поднял кверху белый щит.

– Кто вы такие и почему так стремитесь к гибели? – вопрошающе прогремел его голос, как стрелы из лука, бросив в воздух слова северной речи. – Разве мы знакомы, чтобы сводить друг с другом какие-то счеты? Если судить по вашему парусу и штевню, мы с вами даже придерживаемся одной веры!

На белом корабле тоже произошло движение. На нос взошел статный человек в белоснежно-белом плаще, из-под которого грозно поблескивал серебристо-лунный доспех.

По всей вероятности, вождь дружины белого корабля прожил на этом свете еще очень мало зим. Во всяком случае, новгородцы, сколько ни вглядывались, не сумели обнаружить каких-либо признаков растительности на его строгом, бледном лице, отличавшемся чеканной правильностью и тонкостью черт и совершенно не свойственным юности скорбным и вместе с тем грозным выражением. Запястья его были узки, стан юношески гибок и тонок, и только угольно-черные глаза под крыльями вздымающихся к вискам бровей смотрели упорно и непреклонно.

– Скажите, пожалуйста, какие мы грозные, – хмыкнул Твердята. – Молоко на губах не обсохло, первый пух не пробился, а все туда же!

– Боюсь, на этом лице борода не вырастет и через сорок лет, – отозвался дядька Нежиловец. – Старого воробья больше на мякине не проведешь, – добавил он удовлетворенно. – Это баба, вернее, девка!

И точно, вождь белой ладьи снял украшенный фигуркой лебедя шлем, и по плечам вторым плащом рассыпалась масса бледно-золотистых, как неснятое молоко, сияющих, точно солнечный диск в полдень, густых и длинных волос.

– Отойди прочь, чужестранец! – обратилась к боярину воительница. – Если ты в самом деле исповедуешь веру Христа, то мне удивительно, как ты связался с двумя трусливыми псами, двумя подонками, командующими этой – она указала на Гудмундов драккар, – и той ладьями.

– Если бы ты была мужчиной, за такие слова тебе следовало бы выпрямить ребра, – подал голос с носа драккара Лютобор. – Разве мы встречались прежде, что ты позволяешь себе подобные речи?

Суровая дротнинг повернулась к нему, разглядывая в упор пристально и неприкрыто враждебно.

– Твою смазливую рожу я и в самом деле вижу впервые! – наконец заключила она. – Поэтому скажу, что мне нужен не ты, а вождь, которому ты служишь.

– С моим вождем ты говорила только что, – спокойно отозвался русс.

Воительница презрительно рассмеялась:

– Шути шутки с кем-нибудь другим, желтоволосый! Я пока еще не забыла, как выглядят Гудмунд сэконунг и его сын Бьерн! Пойди и скажи этим двум трусам, нападающим лишь на тех, кто не в состоянии оборониться, что даже если они спрячутся на самое дно трюма, я их все равно найду, ибо сегодня для них настал час возмездия!

Вышата Сытенич и Лютобор переглянулись.

– Так вот, кого ты алчешь видеть, несчастная! – воскликнул Вышата Сытенич. – Разбери хоть все три наших корабля по досточкам, ни Гудмунда, ни тем более Бьерна ты все равно не отыщешь! Знай же, что именно рука человека, которого ты только что столь незаслуженно оскорбила, отправила Бьерна Гудмундсона на встречу с великаншей Хелль, чему и я, и все мои люди были свидетелями. И этот же человек несколькими неделями позже заманил корабль Гудмунда на мель, сделав старого разбойника и его дружину легкой добычей жителей этих мест.

Когда воительница осознала смысл сказанного, гнев на ее лице сменила тяжкая усталость, если не сказать опустошение. То, что, подобно Лютобору, она узнала Бьернов драккар по одним очертаниям, говорило о многом. Это выдюжит не каждый. День за днем жить ожиданием мести, бесприютно скитаться по миру, копя в сердце обиду и боль. И лишь для того, чтобы в день, когда горизонт, наконец, поманил очертаниями ненавистных кораблей, узнать о том, что справедливость восстановил кто-то другой и мстить больше некому.

Впрочем, суровая дева не взяла бы на себя командование кораблем, если бы не умела с надлежащим истинному вождю достоинством встречать удары и оплеухи коварной судьбы.

Пристальный взгляд черных скорбных глаз уже без враждебности вновь проник в переливчатые глаза Лютобора:

– Прости меня, чужестранец, за хулу, которая была адресована не тебе. Враги моих врагов – мои друзья. Скажи мне, как твое имя?

– За морем русским и на просторах великой Степи меня знают под именем Барса, в славянских землях я обычно откликаюсь на прозвище Лютобор. Как тебе больше любо, так и называй!

Воительница о чем-то переговорила с дружиной, потом посмотрела на Малика (отважный пардус, конечно, находился рядом с хозяином, и шерсть на его загривке воинственно топорщилась).

– Если ты тот человек, о котором я слышала, – сказала она медленно, – у тебя были причины искать встречи с Бьерном, и я могу только посетовать, что чашу мести довелось испить не мне!

– Когда человек начинает жить по законам лютых хищников, неудивительно, что его кровникам приходится друг у друга оспаривать право свершения правосудия, – кивнул головой русс.

– В северных морях меня прозвали Свонильдой, Белой Валькирией, – представилась дева. – Однако я также не забыла нареченного мне на роду имени Агнесс из Вульфсвуда.

– В датских владениях оба эти имени крепко помнят, – недобро усмехнулся Лютобор. – А за морем русским складывают песни про деву с далеких Британских островов, пять лет назад поднявшую оружие во исполнение святого обета мести.

Между крыльями бровей воительницы пролегла скорбная складка:

– Увы! Этот обет так и останется только обетом, – с горечью проговорила она.

– Не совсем так, – поправил ее боярин. – Конечно, не в наших силах поднять с речного дна Бьерна Гудмундсона, там ему самое место, но его отец все еще жив.

Угольные глаза леди Агнесс зажглись мрачной радостью:

– Скажите мне, когда я смогу его увидеть? – чуть помедлив, спросила она.

– Через несколько дней, – отозвался Лютобор. – Хоть Гудмунд и был пленен, ему помогли бежать, и теперь он вместе с хазарами идет сюда, желая поквитаться за свой позор. Если жаждешь встречи с ним, присоединяйся к войску моих братьев, ибо другого случая, – он красноречиво указал на свой и боярский мечи, – может не представиться!

Белая Валькирия кивнула и что-то сказала своему кормщику, после чего тот повернулся к дружине и заорал на каком-то неизвестном, но близком к северному языке:

– Суши весла, правь к берегу! Наша госпожа нашла того, кого искала!

***

– Вот видишь, брат, – повернулся к хану Камчибеку Лютобор. – Похоже, Тенгри хан и Органа ветер еще не оставили наш род. Эта сотня бойцов стоит четырех, о которых ты вчера вечером мечтал!

Русс и боярин только что причалили к берегу и теперь вместе с ханами Органа стояли на песке, приветствуя Белую Валькирию и ее людей.

– Похоже, ты прав, – отозвался старший Органа. – Хотя цель, которую преследует эта женщина, толкает ее к безрассудству, не хотел бы я нынче оказаться на месте Гудмунда! Шутка ли, пересечь расстояние в полмира! Недаром он от нее бегал целых пять лет!

– Да она просто сумасшедшая! – возмущенно подал голос, высовываясь из-за боярской спины, Мал. – Сколько ей ни пытался объяснить, что Бьерна на этом корабле нет, все без толку! Так бы и порубила всех зазря, кабы не вы!

– Сам виноват! – лениво отмахнулся боярин. – Говорили тебе не ходить в Итиль на этом корабле! Уж больно дурную славу стяжали его прежние хозяева. Помнишь, как вышло у Щук? Вот то-то!

Внезапно рука Лютобора непроизвольно потянулась к мечу. Следом за леди Агнесс по сходням спускался высокий широкоплечий мужчина, при виде которого и новгородцы, и люди рода Органа застыли от изумления, ибо это был Эйнар Волк!

Вид он, впрочем, имел весьма странный. Вместо нормальной, приличествующей воину одежды с плеч его свисал бесформенный балахон, из тех, какие носят в западных землях служители Белого Бога, стянутый в поясе жестким конопляным вервием с внушительного размера узлами на концах. Такие же веревки прикрепляли к босым ступням убогие соломенные сандалии. Волосы надо лбом были обрезаны жесткой щеткой, а на макушке и вовсе выбриты.

– Что это с ним? – толкнул товарищей в бок Путша. – Нешто последние мозги обронил?

– Ну да, – хмыкнул Твердята. – И потому перенесся по воздуху на расстояние, равное двум неделям ходу. Ты забыл, что Эйнар поднимается к нам навстречу из Итиля? А эти – с Булгарской стороны идут!

– Ну что вы болтаете пустое, – недовольно покачал головой Талец. – Вы разве не видите – это же совсем другой человек!

И точно, когда Эйнар подошел ближе, оказалось, Талец прав. В движениях незнакомца начисто отсутствовало присущее Волку беспокойство, они были исполнены величайшего достоинства, которому не служило помехой даже убогое одеяние чернеца. Глаза светились такой же теплотой и всепрощающим терпением, как глаза отца Леонида или покойного отца Луки, и это несмотря на то, что этот служитель Господа казался моложе своих почтенных собратьев не менее, чем на четверть века.

И от монаха, и от воительницы не укрылось замешательство новых союзников.

– Вы где-то видели похожего человека? – спросила Белая Валькирия, и ее глаза загорелись сумасшедшей надеждой.

Лютобор красочно, как он умел, без утайки, воздавая должное и сверх того мастерству противника, поведал о поединке с Волком. Леди Агнесс и все ее спутники слушали, затаив дыхание. Когда русс замолчал, чернец задумчиво взъерошил короткие волосы надо лбом.

– Ты сказал, что этот человек называет Гудмунда сэконунга своим отцом?

Лютобор кивнул.

Черты лица воительницы исказил гнев, из груди вырвался звериный вопль:

– Я не верю тебе! – воскликнула она, с кулаками набрасываясь на русса. – Ты либо лжешь, либо заблуждаешься!

Лютобор, понятно, не стал ни драться, ни возражать. Он просто поймал безумную от горя деву за запястья и сгреб в охапку, предоставив ей бессильно биться в железных тисках его могучих рук.

– Не суди ее строго, – извиняющимся тоном проговорил чернец, которого, как позже выяснилось, звали брат Ансельм. – Человек, с которым ты сражался, – мой брат и ее нареченный жених, а Гудмунд сэконунг и его сын – негодяи, повинные в том, что мы пять лет оплакиваем дорогого нам человека, как покойника. Впрочем, я думаю, Агнесс, моя невестка, лучше сама вам все расскажет.

***

Поскольку рассказ Белой Валькирии захотели услышать абсолютно все, его пришлось отложить на время. Следовало закончить переправу родичей Соната-пастуха, а также позаботиться, как о новых гостях, так и об их морских конях, как жители степи именовали корабли.

Ближе к вечеру в ханский шатер набилось столько народу, что его войлочные стены снаружи напоминали мех, наполненный либо молодым, играющим вином, либо еще не перебродившим кумысом. Все равно, всем желающим места не хватило, и они толпились снаружи, жадно ловя каждое слово, которое им передавали их более удачливые товарищи и сородичи.

Оказавшись в кругу друзей, леди Агнесс на время освободилась от бремени тяжелой кольчуги, облачившись в одеяние, более приличествующее ее полу. Белое траурное платье с широкими рукавами красиво облегало ее стройный стан, распущенные по обычаю ее земли светлые волосы скреплял серебряный обруч – знак достоинства вождя и главы рода. Других украшений, кроме обручального перстня, оплакивающая жениха дева не носила, да они были и ни к чему. Так же, как и новгородская боярышня, Свонильда, Белая Валькирия, невольно приковывала к себе взгляд.

Глядя на двух прекрасных дев, встретившихся под одним сводом, Тороп, да и не только он, дивился, в какие разные формы может отливаться женская красота. Скальд, сложивший про леди Агнесс песню, величал ее, как и других красавиц своего сурового края, не иначе как белоснежно-белая дева. Ее волосы напоминали цветом белые известняковые утесы ее далекой родины, а черные внимательные глаза придавали ей сходство с самкой ястреба или белого сокола, отгородившейся от мира черным клобуком своей мести.

Боярышне Мураве больше подходило принятое у славян обращение девица красная. В ее жилах ярая руда, завещанная своим внукам светозарным Даждьбогом, причудливо соединялась с кровью древних мореходов, ведущих род от сына Солнца Миноса. Ее вьющиеся крупными кольцами волосы напоминали о знойной средиземноморской ночи и завитках виноградных лоз, а атласная белая кожа и бездонные синие глаза вызывали в памяти бескрайние заснеженные равнины и отраженную в небе гладь многочисленных лесных озер прекрасной новгородской земли.

Леди Агнесс поражала величавой статью, дочь Вышаты Сытенича – хрупкой женственностью, деву земли англов сравнивали с летящими по небу в лебяжьих одеяниях валькириями, новгородскую боярышню – с берегинями-русалками. Одна вела мужей в бой, другая утешала их на одре болезни.

И верно потому, что любые попытки сравнения тут же заводили в тупик, и оттого, что и той, и другой были в равной степени присущи чувство собственного достоинства и благородство, между двумя красавицами с первого же взгляда не возникло и тени соперничества. Мурава встретила нежданную гостью как подругу, сделав все возможное, чтобы та хоть на время забыла о тяготах воинского служения, и леди Агнесс отвечала ей сестринской признательностью.

Подождав, пока все рассядутся и несколько утолят после трудов сегодняшнего дня голод и жажду, леди Агнесс повела свой рассказ:

– Моим отцом был благородный Аттельстан, лорд Вулфсвуда. Когда я появилась на свет в его родовом замке, стояла середина зимы и жители нашего прихода готовились к празднованию дня святой Агнессы, выбирая двух белых и кудрявых ягнят, достойных предстать перед взором святой и дать ей на плащ свою мягкую шерсть. Отец счел это добрым предзнаменованием и, назвав меня Агнесс, заложил в своем владении храм в честь моей святой.

Хотя, как любой любящий родитель, он пытался оградить меня от зла этого мира, сделать ему это удавалось не всегда. Наши владения находились на побережье, и мы жили в постоянной тревоге, ежедневно и еженощно, ожидая беды с моря, ибо даже датские лорды, чье право распространялось на большинство окрестных земель, и те не знали, как найти управу на своих свирепых сородичей, приходивших с единственной целью – грабить, жечь, убивать, уводить в рабство. И самыми жестокими и вероломными среди этих дикарей были Гудмунд сэконунг и его сыновья.

– Избави нас, Господи, от диких викингов! – перекрестился брат Ансельм, и все люди Белой Валькирии последовали его примеру.

Леди Агнесс, меж тем, продолжала:

– Единственными людьми, которые осмеливались открыто бросать вызов морским разбойникам, были лорд Торкиль Вольверин и его сын Нотмунд, мой жених. Их корабли не уступали датским в быстроте и маневренности, а их хирдманы не ведали страха. Неудивительно, что Гудмунд и подобные ему их боялись и ненавидели. А уж после того, как лорд Торкиль повесил на дубу, как собаку, старшего Гудмундсона Рагнара, покарав его за разбой и бесчинства, старый сэконунг объявил обоих Вольверинов своими кровными врагами.

Это случилось пять лет назад. День, о котором я собираюсь поведать, должен был стать самым счастливым в моей жизни. Отец вел меня к алтарю, возле которого ожидал нареченный жених, человек, которого я нежно и страстно любила, сын достойных родителей, храбрый воин и мудрый вождь. Церковь святой Агнессы была заполнена народом: посмотреть на свадьбу единственной дочери лорда Аттельстана собралась вся округа. Из святого города Рима приехал брат жениха, получивший благословение Папы свершить над нами свадебный обряд.

Мой будущий деверь уже произнес: «Что Бог сочетал, того человек да не разлучает», но закончить фразу ему не дали, как не позволили мне надеть на палец суженного обручальное кольцо: за стенами храма послышался шум, сквозь разбитые окна и выставленные двери внутрь полетели стрелы и зажженные факелы. Это Гудмунд сэконунг и его сын Бьерн решили на свой лад поздравить кровного врага.

Вероломное нападение было прекрасно спланировано. Ни береговые сторожа, ни охрана у церкви не успели даже подать сигнал. Лорд Торкиль, Нотмунд, мой отец и все мужчины, которые находились в храме, взялись за оружие, чтобы дать отпор врагу. Но все оказалось тщетно. Воспользовавшиеся преимуществом внезапности, превосходящие числом викинги быстро сломили сопротивление и устроили настоящую резню. Очень скоро оскверненный храм превратился в пылающий факел. А вслед за ним запылал наш замок и вся округа.

– Как же вам удалось спастись? – поинтересовался боярин, переводя удивленный взгляд с брата Ансельма не его невестку и обратно.

– Это был Божий промысел, – отозвался чернец. – Когда люди сплотились вокруг лорда Аттельстана и моих отца с братом, я, несмотря на то, что мой сан запрещает мне браться за оружие, решил последовать их примеру. Но Нотмунд крикнул мне, чтобы я во что бы то ни стало спас леди Агнесс. Я не посмел ослушаться: хотя мы с ним родились близнецами, он появился на свет первым, и я всегда признавал его старшинство.

Не выдержав ужаса происходящего, моя невестка лишилась чувств. И это было к лучшему, ибо иначе она вряд ли бы сумела расстаться с суженым и отцом и разделила бы горькую участь многих английских женщин и дев, которым в тот страшный день суждено было пасть от мечей варваров или сделаться их рабынями. В алтаре, куда я скрылся со своей драгоценной ношей на руках и упованием на всеблагого Господа в мыслях, начинался подземный ход, вырытый еще при римлянах и выходивший к морю. Вот этой дорогой спаслись мы и те немногие, которые успели последовать за нами.

– А что было дальше? – спросила госпожа Парсбит.

– Когда осевшие по самые борта от награбленного корабли Гудмундовых головорезов скрылись из виду, – продолжала леди Агнесс, – мы поспешили на пепелище, надеясь отыскать хоть кого-то живых. Но тщетно. Тех, кого викинги не убили, они забрали в плен. Возле алтаря мы нашли тела лорда Торкиля и моего отца. Его труп сильно обгорел, но обугленная рука все еще сжимала фамильный меч. Тело Нотмунда, сколько не искали, мы так и не нашли.

Вот тогда над руинами оскверненного храма, ставшего огромной общей могилой, у подножия чудесным образом не тронутой огнем статуи святой Агнессы я дала страшный обет – обет мести.

Хотя наш замок был полостью разграблен, у моего отца оставалось еще немало казны в тайниках, о существовании которых Гудмунд, конечно, не подозревал. На эти деньги я снарядила боевой корабль, который назвала Белый Червь. Оплавленный меч моего отца был перекован, и вскоре многие из северных разбойников узнали его карающую силу. Так родилась Белая Валькирия – гроза морей, а брат Ансельм стал духовником моих людей.

Конечно, больше всего мое сердце желало свести счеты с Гудмундом и его сыном Бьерном, но хитрому сэконунгу каждый раз удавалось избежать встречи. Этой весной в погоне за ним я поднялась по Каме до самых границ Великой Биармии и легендарной золотой Югры. Однако Гудмунд снова ускользнул, воспользовавшись известным только ему путем по малым рекам.

– Теперь понятно, почему он так убраться из Булгара спешил! – удовлетворенно заметил, протирая лоснящуюся лысину, дядька Нежиловец.

– На этот раз он попался! – отозвался боярин. – В Итиль ему обратного хода нет. Думаю, ему известно, что беглецов с поля брани хазары вешают на стенах своего града в назидание прочим наемникам.

– Скажите, человек, похожий, как родной брат, на моего деверя, тоже идет сюда вместе с хазарским войском? – спросила леди Агнесс.

– Дозорные докладывали, что да, – кивнул головой хан Камчибек.

– И люди зовут его Эйнар Волк, – закончил брат Ансельм.

– Это имя он назвал сам, – поправил его Лютобор. – А что до каких-то других имен, то он их, видимо, не помнит, как не помнит ни своих родителей, ни земли, в которой прежде жил. Хотя в бою ему трудно сыскать равных, я могу смело сказать: этот человек безумен, а вернее, одержим. Недаром, чаще, чем Эйнаром, его зовут Волком.

– О, святая Агнесса, за что ты посылаешь мне такие муки! – воскликнула воительница, смахивая слезы огрубевшей от воинского ремесла десницей.

– Похоже, злой дух завладел мертвым телом моего несчастного брата, – задумчиво проговорил брат Ансельм. – Когда я был в Ватикане, я слышал о подобных вещах.

Лютобор, однако, с сомнением покачал головой:

– Мне пока не доводилось сражаться с выходцами из нави, – возразил он монаху. – Но что-то я никогда не слышал, чтобы их удавалось поразить силой простого оружия.

– Ну, не может же живой человек совсем ничего не помнить! Здесь явно не обошлось без дьявольского наважденья или колдовских чар!

– Еще как может, – с видом знатока изрек Анастасий, и его бледные после болезни, резко выделяющиеся на осунувшемся лице скулы заметно порозовели. – После сильного удара по голове память отшибает только так! Что же до вашего Волка, – продолжал он, – то, похоже, память еще не совсем оставила его. Когда я после поединка зашивал его рану, я слышал, как он в бреду произносил какое-то женское имя. Я, конечно, не могу полностью поручиться, но, кажется, это было имя Агнесс. Думаю, если дать толчок, эти воспоминания выплывут наружу.

– А как же Гудмунд? – спросил брат Ансельм.

– А что Гудмунд? – недобро сверкнул глазами Лютобор. – Старый разбойник по-своему осуществил свою месть! Думаю, ему приятно было все эти годы тешить себя мыслью о том, что сын его кровного врага называет его своим отцом и идет в бой по его приказу! Кому не понравится держать на цепи прирученного волка!

– Похоже, ты прав, – скорбно кивнул головой чернец. – Гудмунд за эти годы наглумился всласть. Нам же остается только молить Господа о том, чтобы послал этому свирепому дикарю заслуженную кару, а моему несчастному брату вернул здравый рассудок.

– Аминь! – перекрестилась леди Агнесс, и все последовали ее примеру.

Костер уже догорел, ковши и рога опустели, гости стали расходиться к своим шатрам и кораблям. Вышата Сытенич, идя об руку с немного отяжелевшим и захмелевшим Малом, рассказывал ему о недавних событиях, а также о последних не очень радужных новостях:

– Вот такие дела, соседушка. Рад я тебя и твоих людей вновь видеть в добром здравии, да только, если хочешь, чтобы это здравие подольше продолжалось, советую тебе поскорее из этого места уйти, и желательно не вниз по Итилю, а вверх!

– Да уж! Из огня, да в полымя! – поскреб кудлатую бороду Мал. – А мы-то с дедом Райво на успешный торг в хазарской земле надеялись!

– Да будет тебе еще торг, – попытался успокоить его боярин.

– Да где уж там, – махнул рукой купец. – Боюсь, через год не только торга, но и самой хазарской земли не останется!

– Да кто тебе такое сказал?

– Земля слухом полнится, – уклончиво ответил Мал.

– Да какие там слухи, – недовольно пробасил шедший вразвалочку с другого бока дядька Нежиловец. – Что толку темнить! Все, чай тут, люди свои! Выкладывай, что знаешь.

– Ну, прям, не знаю с чего начать! Вскоре после вашего ухода в Щучью заводь княжьи соколы нагрянули. Кони, что твои птицы, сами молодцы – один к одному. Ну, дед Райво им сразу по твоему совету дань предлагать стал. А сам перед лицом старшого как бы невзначай ту вещицу крутит, которую ему твой русс, дай ему Велес здоровья, передал. Старшой-то, как эту вещицу увидел, обрадовался ей, как гусь речке. Спрашивает: откуда. Ну, дед Райво ему все по порядку рассказал, я кое-что добавил и про датчан, и про твоих ребят, и про дань хазарскую.

Старшой только головой кивал: узнаю, говорит, нашего Барса, и здесь отличиться успел. А за то, что принесли добрую весть, не надо, говорит, никакой дани, лучше то добро, что для хазар приготовили, на торг свезите да на хорошие мечи и брони поменяйте! Наш князь, дескать, хочет затмить славу Олегову! Большой поход собирает. Только, если хотите торговать у хазар, идите нынче. После – поздно будет.

Ну, мы с дедом Райво подумали: зачем добру пропадать. Вот и решили драккар снарядить. Чай, он и быстроходней, и людей на него больше можно посадить. А чтобы хазары ничего не поняли, мы его и перекрасили.

– Ловко придумали! – усмехнулся Вышата Сытенич. – Недаром в прежние годы Райво слыл первым на всю мерянскую землю охотником.

– Ловко-то ловко, – понурил голову Мал. – Да только едва под беду не подвела уловка! Да и добро нераспроданное так без толку в трюме и лежит. Хоть обратно в Новгород вези!

– А чем тебе Булгар плох? Я в Царском граде едва не половину своего товару продал. И барыши немалые поимел!

Мал еще ниже опустил голову:

– Так боязно одному возвращаться! Я вон от девки шальной не смог отбиться, а ежели откуда вынырнет ее полоумный жених?

– Да ладно, – махнул рукой боярин. – Чего там боязно! Ни жених ее, ни его датский отец дальше этой вежи не пойдут. Так что ступай себе с миром.

Омраченное тревогой лицо Мала просветлело. В зарослях колючей бороды мелькнула робкая улыбка. Потом, видимо, вспомнив о чем-то, купец с тревогой посмотрел на Вышату Сытенича:

– А ты как же, сосед? – спохватился он.

Боярин глубоко вздохнул:

– Должен же кто-то остаться здесь, чтобы ты до Булгара спокойно дошел!

Наутро Вышата Сытенич встал пораньше, чтобы посмотреть, как собирается в дорогу соседушко Мал. Однако, к его немалому удивлению, купец вовсе не думал о сборах. Наоборот, его люди с помощью хирдманов леди Агнессы и людей ханов Органа вытаскивали красный товар и освобождали трюм. В ответ на полный удивления взгляд боярина Мал виновато улыбнулся:

– Да мы тут с ребятушками посоветовались, покумекали малость. Говорят, у хазарских наемников эль арсиев и мечи, и кольчуги сплошь дамасской закалки. Да и юты умеют ковать клинки добрые. Если Святослав задумал поход, оружие на Руси в цене будет. А тут столько добра можно совсем задаром взять!