Как стать переводчиком?

28. ПЕРЕВОД И МИРОВОЗЗРЕНИЕ ПЕРЕВОДЧИКА

Переводчик, как и все обычные люди на земле, имеет свою Родину, его мировоззрение складывается в том или ином обществе, у него есть свои симпатии и антипатии. А какое отражение находит все это в его работе? Не приводит ли это к некоторой односторонности в тех текстах, которые он создает?

Чтобы ответить на поставленный вопрос, обратимся к практике перевода. Как известно, в будках синхронного перевода сидят профессионалы (а иногда, увы, и непрофессионалы) высокого класса, получающие большие деньги за каждый день работы, которых приглашают либо по месту проведения форума, либо из другой страны, если нет таких специалистов у себя дома. Так, например, автору этих строк пришлось работать и в Осло, и в Сайгоне, и в Антананариву, и в Варне, и в Аддис-Абебе, и в ряде других городов, где он и его товарищи по будке синхронистов входили в состав советской делегации. А что это значит? Это значит, что многие проблемы, бывшие предметом обсуждения, обговаривались и интерпретировались всей командой с позиции интересов делегации, а следовательно, и с позиции тех, кто посылал эту делегацию. Так достигалась обусловленность текста перевода идейными, этическими, политическими и другими факторами, присущими заказу, заложенному в голову переводчика.

В этой книге уже упоминалась моя поездка во Францию в составе делегации, которой было поручено разъяснять французским сторонникам мира причину ввода советских войск в Афганистан. В составе делегации были крупный политолог из Академии наук, главный редактор одной из столичных газет, известный еврейский писатель и ваш покорный слуга — специалист в области французского языка. Нравилось ли нам, что команда Брежнева отправила так называемый в ту пору «ограниченный контингент советских войск» в чужую страну? Само собой разумеется — нет. Но версия, которая нам была известна во многом с позиций так называемой интернациональной солидарности, оправдывала действия советского руководства. Согласно этой версии правительство Амина (Афганистан) загнало в тюрьму многих демократов и настроило против себя демократические круги страны. Этим решило воспользоваться руководство в то время недружественного нам Китая, а также Пакистана для того, чтобы расчленить страну. Напуганный Амин умолил наше руководство прислать ему на помощь войска в порядке интернациональной помощи. К несчастью, во время ввода наших войск противники Амина постарались устранить его, что и было достигнуто, несмотря на то, что соответствующим службам СССР было дано указание головой отвечать за жизнь Амина. Кое-кто головой за это и ответил. Как известно, один из заместителей советского министра застрелился. Такова была информация, которая служила нам в качестве исходной.

Эта версия излагалась и в Нанте, и в Сент-Назере, и в Париже на многочисленных встречах с французскими сторонниками мира, причем излагал ее и я, на первых встречах в переводе, а потом самостоятельно для экономии времени. Верил ли этой версии ваш покорный слуга? В основном верил, и не только потому, что он прошел все ступени идеологической обработки в школе, в армии, на фронте, в комсомоле и в партии, но и потому, что он был воспитан патриотом своей родины и защищал ее с оружием в руках, что он любил и будет любить всегда свою страну и что он твердо уверен, что просоветский, просоциалистический Афганистан гораздо более привлекательный сосед на южных границах Советского Союза, чем Афганистан исламского фундаментализма. Его точка зрения в этом вопросе была поколеблена только тогда, когда оказалось, что и большинство афганцев против такой помощи. Что же касается переводческой практики, то здесь переводчик-профессионал был обязан сохранять всю ту информацию, которую стремились донести до французов члены нашей делегации, хотя делать это можно как с уверенностью в ее аутентичности, так и без нее. В описываемой ситуации переводчик работал без тени сомнений и неоднократно наблюдал, как менялось настроение аудитории от хмурой вежливости к полному одобрению.

В другом году, в другой ситуации, но в той же Франции мне пришлось переводить спор наших видных политологов из академических институтов со своими коллегами из Парижа. Помню, как меня поразили высказывания французов об уязвимости марксистского положения о классовом подходе в борьбе рабочего класса за «светлое будущее» человечества. Французы приводили известный, по-видимому, политологам довод о том, что класс — это нечто вроде автобуса, в который входят и из которого выходят на остановках подавляющее большинство пассажиров и что классовый подход делает врагами огромное количество населения любой страны. Наши марксисты находили различные возражения, но меня они не убедили. Это было в начале 60‑х годов, и с тех пор я усомнился в этом тезисе марксизма-ленинизма. Тем не менее во время спора я с одинаковым пылом отстаивал в процессе перевода позиции обеих сторон. Это была моя работа, и я поступал правильно. В переводе необходимо донести до адресата информацию, которую предназначил ему источник. В этом случае сохраняется детерминированность (обусловленность) текста перевода заказом источника сообщения.

Значительно позже в Женеве мне пришлось спорить с генералом, членом нашей делегации сторонников мира, который утверждал, что мы вынуждены создавать все новые ракеты и совершенствовать ядерное оружие, чтобы не отстать в гонке вооружений от американцев. «Позвольте, — говорил я, — но если достаточно сотни мощных ядерных боеголовок, чтобы уничтожить всю Западную Европу или Соединенные Штаты, зачем нам тратить бешеные деньги на новые ракеты? Чтобы защитить себя, достаточно того, что уже имеется». Он доказывал, что каждая новая ракета превосходит по качественным характеристикам предыдущую, а потому необходима как гарантия нашей безопасности. Убедить меня он не смог, но на другой день, выступая в качестве переводчика, я говорил на французском языке то же самое, что и он сам, и, наверное, не менее убежденно, чем он… Только с началом перестройки политики заговорили о достаточности ядерного оружия и необходимости его постепенного уничтожения.

Можно привести и другие примеры. В Каракасе (Венесуэла) я работал в составе команды переводчиков, которая была приглашена для обслуживания конференции, созванной в связи с событиями в Никарагуа, и на ней советская делегация не присутствовала. В Антананариву (Мадагаскар) обсуждались также проблемы, непосредственно не затрагивающие нашу страну. «Вольным стрелком» (free-lance) мне пришлось выступать и в Женеве, и в Дар-эс-Саламе (тогда Танганьика), и в Никозии (Кипр). И во всех случаях, в стремлении не выходить за рамки основного закона перевода (передавать информацию, предназначенную адресату), мне не всегда удавалось оставаться абсолютно нейтральным и не симпатизировать некоторым выступлениям. А это значит, что что-то от моего собственного «я» оставалось в переводе. И мою персону вряд ли можно было в этом отношении считать исключением. Это прекрасно знают политики, которые при любой возможности стараются использовать в переговорах своих переводчиков. Отсюда неписаный закон о том, что при наличии у каждой стороны своего переводчика каждому из них вменяется в обязанность переводить своего «хозяина».

Умные политики прекрасно понимают определенную обусловленность текстов перевода мировоззрением переводчика. Поэтому они часто используют во время встреч со своими иностранными коллегами выделенных для этой цели контролеров из своего окружения. Мне не раз приходилось спорить с ними о нюансах той или иной формулировки в переводе. Кстати, они обычно сами и подбирали команды переводчиков для правительственных совещаний, пресс-конференций, переговоров. И по их команде, минуя все инстанции, а иногда и без дежурных характеристик, которые обычно придирчиво обсуждались в комиссиях прозаседавшихся пенсионеров, наделенных ролью «представителей советской общественности», обласканные ими переводчики (как правило, высокой квалификации) появлялись в Кремлевских палатах, поступив в распоряжение лиц с неограниченной властью.

Мне приходилось работать со многими президентами, премьер-министрами, генеральными секретарями, членами политбюро, просто министрами. Как они относились к своим переводчикам? По-разному, в зависимости от своего характера, воспитания, привычек. Так, Н. С. Хрущев не терпел никаких упущений от своих непосредственных подчиненных и не раз при мне разносил заведующих отделами и многочисленных референтов. К переводчикам он относился с большим уважением и иногда интересовался, как были переведены его непредсказуемые высказывания (вспомните его ответ на речь Энвера Ходжи — глава 5). Л. И. Брежнев поражал своим радушием и общительностью. Он любил шутить, рассказывать анекдоты и не подчеркивал дистанцию, которая отделяла его от переводчиков (конечно, все это относится к тому периоду, когда он еще не был болен). Поражал своим «монашеским» поведением «серый кардинал» времен застоя М. А. Суслов. Он спешил первым поздороваться, предложить стул, прислушаться, показать высокую степень своей готовности выразить согласие каждому, с кем приходилось ему встречаться в его вотчине. И тем не менее всегда в душе оставался неприятный осадок от какой-то фальши, которая проскальзывала в его жестах, интонации и просто словах. Прекрасное впечатление оставлял Ш. Рашидов, один из руководителей Узбекистана и, безусловно, интеллигентный человек. Красивый, выдержанный, вежливый, он хорошо понимал многие тонкости работы переводчиков и старался в публичных выступлениях построить свою речь так, чтобы не вызывать у нас трудностей, которые присущи беспорядочным, монотонным и невнятным говорениям.

Скажу еще несколько слов о «своих» министрах, министрах, возглавляющих Министерство обороны, к которому я относился большую часть своей самостоятельной жизни. О Р. Я. Малиновском я уже говорил, он немного знал французский и поэтому с особым уважением относился к военным, которые знали иностранный язык. Когда мы возвращались на его самолете с космодрома Байконур, я был единственным пассажиром, которого он пригласил в свой отсек для игры в шахматы и для беседы о повседневной жизни Военного института иностранных языков. Хорошее впечатление о себе оставил и А. А. Гречко, много заботившийся об условиях службы и быта своих офицеров. Я его помнил еще по фронту, поскольку мне пришлось совершить вынужденную посадку в расположении его штаба, после того как в масляный бак моего самолета немецкие зенитчики всадили снаряд своего эрликоня. Это было под Новороссийском во время боевого вылета в район Малой земли. Офицеры его штаба, благодарные за то, что мне удалось не врезаться на самолете в их временные служебные помещения, долго передавали меня из кабинета в кабинет высшего армейского начальства, прежде чем отправили в Геленджик, в мой родной 47‑й штурмовой авиационный полк ВВС ВМФ. Так начал я отмечать день Советской Армии в 1943 году. В конце 60‑х годов и уже в ранге министра А. А. Гречко часто приезжал в Военный институт иностранных языков, пока не благоустроил наши «средневековые» толстостенные казармы и не построил современные учебные корпуса. Приезжая, он собирал руководство Института и просил прямо заявлять о своих нуждах и претензиях. В обстановке военной субординации более смелыми оказывались вызванные на встречу с министром начальники языковых кафедр, многие из которых общались с ним ранее во время приема иностранных военных гостей и которых он знал лично. Потом А. А. Гречко недовольно ворчал, что полковники-лингвисты оказываются смелее генералов-общевойсковиков. Он во многом помог становлению Военного института, до сих пор славящегося лучшей в стране школой переводчиков. Как память о нем я храню часы, подаренные им мне в 1969 году за работу в качестве переводчика на большом международном совещании в Кремле.

Последним «моим» военным министром был Д. Ф. Устинов. О нем я уже вспоминал. Это был человек, умеющий высоко ценить компетентность подчиненных и заботиться о них, но он одновременно был суров к тем из своего окружения, кто напоминал ему о регламентированном рабочем дне, о «положенном» отпуске и т. п. Никогда не отдыхавший подряд более недели, он был в своем кабинете и в 7 часов утра, и в 11 часов вечера и того же требовал от руководства советского Пентагона. Не надо забывать, что это был министр, прошедший в верхах власти страшную школу 30‑х — 40‑х годов, когда вся жизнь истеблишмента была подчинена распорядку дня одного человека в государстве, страх и, возможно, угрызения совести которого не давали ему уснуть до 4 часов утра.

По-видимому, нарисованная выше картина отношения советских руководителей к переводчикам не оставляет того мрачного впечатления об их культуре и нетерпимости к подданным, которое создано в головах наших юношей и девушек в связи с огульной критикой всего прошлого средствами массовой информации. Однако не надо забывать, что в любую эпоху политические деятели не были одеты в униформу. Среди них были и те, у кого руки оказались обагрены кровью своих верноподданных, были и свои Вышинские, образованные и достаточно начитанные люди, которые создавали имидж государства и маскировали темные дела системы. Кроме того, на верхних ступенях государственной иерархии в 60‑е — 70‑е годы все более явственно стали понимать цену высокого профессионализма и проводить различие между низкопоклонствующими бюрократами и специалистами, которым трудно найти замену. К тому же большинству руководителей нужны и те и другие.

В целом, заканчивая эту книгу и вспоминая свою работу на фоне дежурных молодежных фестивалей и страшных памятников из человеческих черепов кровавого режима Пол Пота, в общении с тонким и умным писателем-политиком Константином Симоновым и полным трагического героизма летчиком Маресьевым, между самовлюбленной надменностью Мао Цзэдуна и добротой и благожелательностью Хо Ши Мина, я могу с полным основанием сказать, что моя жизнь в переводе и в обучении переводу, глубокое познание этой профессии дали мне всё, что я имею сегодня в себе и вокруг себя.