Кайа. История про одолженную жизнь (том Пятый, часть Первая) (СИ)

Глава 100

Предместье Петербурга, имение Блумфельдтов. 13:35.

И вот авто со мной снова проезжает через главные ворота имения графа Генриха Карловича Блумфельдта и его Семьи, над которыми все также бдит огромный позолоченный двуглавый орел.

И снова мы не спеша катим по широкой липовой аллее к поистине грандиозному дворцу с реющим над ним имперским стягом.

Сняв перчатку и вытянув левую руку, я растопырил пальцы, все четыре с половиной…

Искалеченная кисть, совершенно не дрожит. Мне удалось добиться поистине выдающегося внешнего спокойствия, но вот внутри себя я…

Мое призвание — торчать в опостылевшем офисе и попивать давно уже остывший кофе, создавая различные компьютерные математические модели, а не корчить из себя «супер-пупер» хакера, аналитика и полевого агента (в одном флаконе) некой разведслужбы!

Впрочем, а разве Вселенная когда-либо спрашивала моего мнения о том, чего я хочу…?

Я перевел взгляд со дворца на хмурое зимнее Петербургское небо.

Да, пожалуй, разок спросила…

Спросила, хочешь ли ты, Дмитрий Николаевич…ты, Кайа…жить?

И я ответил, помнится, что да. Хочу. Очень хочу!

Ну а раз хочешь, тогда к чему все эти бессмысленные размышления и стенания о недоброй судьбе? Опостылевший офис и холодный кофе остались там, а здесь…

— Волнуешься, милая? — поинтересовалась едущая вместе со мной тетка, беря мою правую руку и успокаивающе поглаживая по кисти.

Дождавшись, когда я закончу свой визит в клинику к приемному отцу, мой шофер заехал в еще одно владение Филатовых, где и принял «на борт» эту мою родственницу, переселенную туда из основного Петербургского особняка до тех пор, пока его не очистят от возможных остаточных следов «подарка» для матушки и моего братца.

А ведь коробочка с микросхемами памяти, пускай даже и надежно спрятанная, все еще остается там, в особняке…

Прикрыв глаза, я отрицательно помотал головой. Нет, мол, не волнуюсь.

— И это правильно! — ответила сама явно разволновавшаяся родственница.

Собственно, волноваться было отчего, даже без учета тех секретов, которые мне удалось добыть во время Рождественского приема.

Юлию…ту самую Юлию, еще одну мою родственницу, ответственную за многие злоключения, произошедшие со мной в Пансионе, а заодно и близкую подругу Государыни…за найденный в ее сумочке небезынтересный видеофон, любезно подкинутый туда мной, уважаемый Генрих Карлович отделал так, что она еще долго проваляется в постели.

Так говорят, по крайней мере, хотя с прошлого раза лично я ее больше не видел.

Вот тетушка и опасается того, что хозяин этого местечка, слетев с катушек, может сорвать свою злость из-за случившегося с его сыном (уверен, Блумфельдты не думают, будто бы милая Кайа совсем не «при делах») и на нас…

— Все будет хорошо, тетя. — я накрыл ладошкой ее кисть и родственница, услышав мой спокойный голос, успокоилась и сама.

В этот момент авто остановился и, когда дверь открылась, охранник подал нам руку.

— Дамы…

Около часа спустя.

— Это просто уму непостижимо! — зло шипела тетка, мечущаяся по помещению, словно тигрица в клетке.

И ее понять несложно.

Тетка — представительница так называемого высшего общества империи и к подобному пренебрежительному обращению к своей персоне совершенно непривычная.

Мало того что встречал нас один из лакеев этого дворца (причем не главный из них!), а не лично хозяин или кто-нибудь из его Семьи, так еще и заставили дожидаться приглашения пройти к больному в какой-то каморке, даже не предложив чая или кофе…

— Уже целый час тут торчим! — взглянув на свои часы, вновь зашипела тетка, а затем, остановившись, скомандовала мне. — Все, Кайа! Хватит уже! Мы уходим! Не должно Филатовым терпеть такого пренебрежения…!

Она недоговорила, ибо я схватил ее за руку.

— Мила, присядь, пожалуйста. — велел я тетушке, хотя и не повышая голоса.

И когда та послушно села рядом, зашептал.

— Видишь виртуальную камеру? — я посмотрел на устройство, наблюдающее за происходящим в помещении.

И тетка, тезка Прислужницы любовницы Государя, кивнула, проследив за моим взглядом.

— Все это — демонстративное пренебрежение нами. Но, тетя, разве ты ожидала чего-то иного, учитывая то, зачем Генрих Карлович потребовал в любовницы своему сыну кого-то из нашей Семьи, а также позорище, произошедшее здесь на Рождественском вечере? — ровным и успокаивающим тоном, как взрослый с ребенком, поинтересовался я.

— Нет, конечно, иного я и не ожидала. Но все равно! — уткнувшись взглядом в пол, ответила та, а затем очень тихо добавила. — Провинциалы…

Тетке, женщине чрезвычайно мнительной и гордой, как и любой другой из нашей Семьи, нестерпима мысль о том, что все происходящее — лишь для того, чтобы посильнее уязвить и унизить Филатовых. И она предпочла об этом не думать.

Забыть.

А я возьми и напомни, отчего настроение ее якорем пошло на дно.

— Мы пришли проведать моего…приболевшего, так сказать, будущего любовника. — продолжил я далее. — Это мой долг, а твой — сопроводить меня. И это значит, что мы станем смиренно ожидать тут до тех пор, пока наши будущие родственники, уважаемые, безусловно, не соизволят наконец пригласить нас пройти к Александру.

Тетка только недовольно буркнула нечто вроде: «уху», но метаться по помещению более не стала, предпочтя ожидать в сидячем положении. Ее лицо перестало выражать злость и сделалось тревожным, а поэтому…

— Мила… — я ей улыбнулся, — если не беспокоюсь я, то зачем это делаешь ты?

И правда, то, что меня прямо с ходу не поволокли в местную пыточную (или в разделочную…), дабы задать «парочку вопросов», а-ля «где те микросхемы, Кайа?» и «кому ты успела обо всем этом рассказать?», уже внушает некоторый оптимизм. И значит, все не так уж плохо на сегодняшний день, как там пел Цой.

— И снова ты права… — закрыв глаза и выдохнув, ответила та, а затем на ее лице появилась улыбка. — Вообще-то, это ведь я должна тебя сейчас успокаивать, а пока что наоборот получается.

Около пяти минут спустя.

То ли Блумфельдты промурыжили нас ровно столько сколько и собирались, то ли им это просто перестало доставлять удовольствие после того, как тетя и я спокойно и безо всякой нервозности дожидались приглашения пройти к больному, но…

— Барин просит вас! — в дверях объявился тот же самый лакей, который встречал нас у парадного входа.

— Милая моя, черное тебе определенно к лицу! — шепнула мне на ухо тетка, когда я кинул взгляд в зеркало на свое черное, в знак траура (к сожалению, траур по другому Александру, не по тому, к которому мы приехали), «макси» платье.

Большая светлая комната, оформленная в китайском стиле.

В комнате, в которую привел нас лакей, находилось четверо: старый Блумфельдт; безумная «серая мышка», Лара; медицинская сестра, поприветствовавшая вновь вошедших и теперь занимающаяся капельницей; и сам мой потенциальный любовничек, не так давно едва не переставший (Лара, благодарю за твою ревность!) быть таковым…

— Я рада… — мое созерцание Александра прервала «серая мышка», обратившаяся к нам крайне ехидным тоном, — что Филатовы наконец-то нашли время лично посетить моего мужа! Добро пожаловать в наш дом!

— Прошу прощения! — тут же ответил той я, чуть склонив голову. — Но вы же наверняка слышали о том, что…

Я сделал многозначительную паузу, однако Генрих Карлович ее прервал.

— Лара, как женщина влюбленная, ничего из происходящего вокруг сейчас и не замечает толком… — охрипшим голосом произнес старик, — прошу не обижаться на ее невежливость. Как здоровье ваших приемных родителей, Кайа Николаевна?

Он не только сделал акцент на слове «приемных», но и неактуальным теперь уже отчеством меня назвал. Старый козел!

Я на мгновение зажмурился и сжал за спиной кулачок, успокаивая расшалившиеся эмоции.

Находиться сейчас в обществе садистки-психопатки и ее свекра, самого жуткого, наверное, маньяка-педофила в современной здешней истории, мне, мягко говоря, неприятно, но…

Играй, Кайа, просто играй!

— Благодарю за вашу учтивость. Папа очень быстро идет на поправку и, думаю, скоро уже поправится. А…мама… — я улыбнулся. — Моя мама, пожалуй, отделалась испугом, хотя и не легким, ведь брат, к счастью, никак не пострадал. Я желала посетить своего Александра на следующий же день, но…

На моем лице проявилось извиняющееся выражение, а «серая мышка», услышав мой акцент на слове «своего», была уже где-то на полпути на потолок (практически не фигурально выражаясь), однако старик, предвидя загодя возможную некрасивую сценку, просто взял сноху за руку, не позволив ей устроить балаган.

Прекратив обращать внимание на этих двух потенциальных родственничков и оставив общение с ними на тетушку, я подошел к кровати Александра…

Потенциальный любовничек, наблюдающий за мной из-под полуприкрытых век, был бледен как мел. Небрит. Его лоб покрывала испарина, которую быстрым и ловким движением утерла медсестра…

— Леночка, сходите, пожалуйста, пообедайте. Вас позовут. — велел медсестре Генрих Карлович.

И эта Леночка сочла за благо поскорее смыться, предварительно проверив капельницу.

…трудно даже представить, насколько сильно у него…

— Болит голова? — присев на стул возле него, шепотом поинтересовался я.

Александр прикрыл глаза, соглашаясь.

— Хочешь, чтобы все вышли и оставили тебя в покое? — продолжил шептать я.

И он снова моргнул, соглашаясь и с этим, а затем, облизнув сухие и растрескавшиеся губы, негромко спросил…

— Мы знакомы, барышня?

…однако присутствующие в помещении услышали его слова и повисла тишина.

Взяв салфетку, из лежащей на прикроватном столике пачки, утер вновь выступившую на его лбу испарину, и улыбнувшись, произнес.

— В некоторых смыслах. Я ваша невеста, и этой весной мы станем зарегистрированными любовниками.

— Серьезно? — Александр явно удивился.

И это не игра с его стороны, он точно меня не помнит, что в общем-то и не удивительно, учитывая выпитый им «коктейль», однако необходимо точно убедиться в этом. Но сначала…

Одним стремительным рывком Кайа встала со стула и, склонившись над молодым Блумфельдтом, изобразила поцелуй, едва-едва не касаясь своими губами его, а затем…

— Серьезно. — спокойно ответил я, заняв на стуле положение «ровно» и поправив рукой прядь своих рыжих волос.

Но даже подобная имитация оказалась для меня совершенно отвратительным действом, практически невыносимым, хотя лицо мое не скривилось ни на мгновение. Однако…

«Выстрел» достиг цели.

Лара, ставшая свидетельницей этого быстрого поцелуя (со своего места она увидела именно поцелуй), принялась ругаться и вырываться из рук тестя, явно затем, чтобы вцепиться в меня и, что самое главное…

— Заткнись, сука! Просто заткнись, иначе, богом клянусь, я тебя убью!

Это изо всех своих невеликих сил довольно громко прошептал, скривившийся в жуткой гримасе, Александр в адрес своей «серой мышки», чьи визги весьма болезненно ударили даже по моему мозгу, не отравленному алкоголем вперемежку с лошадиной дозой наркотика, чего уж говорить про ее мужа, которому любой шорох в комнате причиняет натурально физическую боль.

Было заметно, что он также не слишком-то хорошо помнит и ее саму, настолько все плохо с его памятью. Хотя, безусловно, ему уже поведали, что Лара — его жена.

В данный момент совершенно очевидно, что этот Блумфельдт находится где-то в районе «овощного отдела». И вспомнит ли он когда-нибудь о том, что произошло тем вечером — вопрос вопросов.

Я вновь утер, ставшее моментально мокрым, лицо будущего любовничка, который, как казалось, в любой миг готов провалиться в беспамятство.

А «серая мышка», услышав слова, сказанные в ее адрес любимым супругом, да еще и в моем присутствии…

Лара, усевшись на стул и закрыв лицо руками, рыдала.

Александр свою жену не любит — это факт, однако она дочь уважаемой Семьи, состоящей с Блумфельдтами в союзе, а потому в отношении своей нелюбимой супруги он обязан и блюдет Noblesse oblige.

Вполне допускаю, что за все время их брака, она ни разу не услышала от него грубого слова, а тут…

Эмоции этой влюбленной до безумия истерички и психопатки самые настоящие, не наигранные. Ей в прямом смысле до слез обидно!

И я бы ее даже пожалел, наверное, если бы не видел того, что видел…

— Барышня, а не мог ли я уже где-то видеть вас раньше? — открыв глаза и не обращая более внимания на Лару, поинтересовался у меня Александр.

— Я посещала ваш дом во время Рождественского приема. И вы, Александр, после танцев пригласили меня на приватный разговор в свое «место для уединений», где и…

Я взял паузу и перевел взгляд на Милу.

Тетушка приподняла бровь, и выражение ее лица просто кричало о: «Только не начинай! Сейчас не время и не место!».

Она не знает! Матушка, очевидно, не посвятила ее в результаты моего осмотра врачом той ночью! И тетка явно решила, будто бы я сейчас начну обвинять в произошедшем и ее саму!

А ведь, по ее мнению, то, что она подложила юную племянницу под мужчину, который сейчас страдает от совершенно безумного отходняка, проходит по разряду: «а что тут такого-то?», даже если это и произошло под некоторым принуждением.

Даже с точки зрения общественной морали и закона, на который людям ее сословия наплевать (за закрытыми дверями, понятное дело), Кайа достигла здесь«возраста согласия», да и физически развита она лет на шестнадцать, как минимум. И только чересчур юная физиономия, словно бы результат некоего отставания в умственном развитии, делает подобное несколько непристойным.

— И…? — прервал паузу Александр.

Не хотелось бы, конечно, расшевелить его память, чтобы, когда и если он вспомнит о коробочке с микросхемами и обнаружит ее пропажу, не сложил бы «2 и 2» и не начал бы задавать мне скучные вопросы.

Однако, раз уж память Александра сегодня очевидно не представляет для меня опасности, то сейчас важнее сделать все, чтобы эта Семейка от меня уже никоим образом не отбоярилась!

— И… — я перевел взгляд на потенциального любовника. — Изнасиловали.

Тетка, на которую я мельком глянул, прикрыла ладошкой глаза.

— Я? — переспросил Александр, чье отечное лицо выражало сейчас крайнюю степень изумления и, как мне кажется, он на несколько мгновений даже позабыл о терзающей его головной боли. — Но как…? Не помню ни черта, извини…

Я остановил его, подняв руку.

— Извинить…? — я шмыгнул носом, а по моим щекам побежали ручейки слез. — За все это…?

После чего очень подробно и во всех мельчайших деталях поведал присутствующим о произошедшем. Разумеется, и о не произошедшем тоже, ибо с фантазией у меня все очень даже неплохо.

— …и это наконец-то прекратилось лишь тогда, когда пришла горничная вашей жены. Помните? Вы в нее еще бокал швырнули…

— Хватит! — прервал меня старик Блумфельдт.

Александр же прикрыл глаза свободным от иглы предплечьем и едва слышно извинился вновь.

— Конечно же, я вас извиняю! — на моем мокром от слез лице появилась издевательская ухмылка, а затем я зашептал, но так, чтобы было слышно всем присутствующим. — Я не держу на вас зла за случившиеся, поверьте, ведь вскоре мы официально оформим наши взаимоотношения, а значит…

Старик Блумфельдт встал со своего места.

— Саша, отдыхай, мы тебя более не тревожим. — произнес он, а затем скомандовал нам. — Мила, Кайа, прошу вас пройти за мной.

— Спасибо, папа… — услышал едва слышимый шепот Александра.

В коридоре.

Мы довольно долго шли по мрачному коридору, убранному, по причине траура (царевич, помимо всего прочего, являлся также и родственником Блумфельдтов), в темные цвета, пока хозяин Имения не остановился возле одной из дверей. Обернувшись на меня через плечо, он произнес:

— Кайа Николаевна, мне необходимо переговорить с вашей тетей тет-а-тет, а поэтому будьте любезны подождать нас за чашечкой душистого чая. Марианна вас проводит.

Горничная материализовалась перед нами словно бы черт из табакерки.

— Уважаемый Генрих Карлович… — начал я, глядя мимо него, — если вы желаете переговорить с моей дуэньей, роль которой любезно согласилась взять на себя моя тетушка, это значит, что через нее вы собираетесь передать послание моим приемным родителям о том, что «увольняете» меня из зарегистрированных любовниц вашего сына…

— Все, что вам нужно знать, ваши приемные родители сообщат вам позднее. — перебил меня старый Блумфельдт. — Чай вас ждет!

Кажется, надвигается следующая серия: «Без меня меня женили».

— Конечно — конечно. Вы здесь хозяин, а потому сами решаете кого и куда приглашать, а также с кем говорить или же наоборот. Разумеется, я выпью чашечку вашего прекрасного чая. Вот только любые договоренности, достигнутые за моей спиной, в моих глазах ничтожны. И если после всего произошедшего здесь тем вечером мне, как говорится, дадут от ворот поворот, то… — я уставился в его глаза и, улыбнувшись, продолжил злым тоном. — В таком случае мой «сарай» «сгорит дотла». Уверены, что я стану беспокоиться о вашей «хате», Генрих Карлович?

— Вы не… — все так же спокойно начал хрипеть мне в ответ старый Блумфельдт, однако не слишком-то вежливо был перебит теткой.

*говорит на французском*

— Быть может, мы все-таки не станем разговаривать о важном в коридоре, да еще и в присутствии посторонних? Что же касается моей дорогой племянницы, то она очень…своевольная особа, способная на…самые неожиданные поступки. — сказала Мила, посмотрев на эту самую племянницу и взяв ее за руку.

Мне остается лишь предполагать, что именно сказала тетка (необходимо налечь на языки, иначе и далее буду косплеить глухонемую девочку!), однако, довольной она совершенно не кажется. И понять ее несложно, ибо если Генрих Карлович расторгнет существующую договоренность между Семьями относительно меня и Александра, то после всего того, чему гости Рождественского вечера стали свидетелями, у прочих незамужних барышень Семьи возникнут «некоторые сложности» с тем, чтобы в этот самый «замуж» выйти…

И совершенно не зря Олечка тогда столь сильно обозлилась на меня, ибо, несмотря на свой юный возраст, прекрасно осознавала, чем конкретно ей грозил «перфоменс» той Кайи в ванной.

А сейчас, когда мой статус внутри Семьи значительно вырос…

И…у меня на мгновение перехватило дыхание от внезапно приключившегося озарения. Последний элемент «пазла» в моей голове встал на свое место, являя ответ на вопрос: «а зачем?».

Зачем Генриху Карловичу, желающему унижения для Филатовых из-за каких-то там личных обид, делать одну из оных, меня, зарегистрированной любовницей родного сына?

А низачем! Старый козел и не собирался устраивать подобного союза вовсе! Он желал, чтобы его сынуля сначала сотворил с Кайей именно то, что сотворил (вернее, не сотворил, но в глазах гостей того вечера это без сомнения имело место быть!), а затем договоренность между Семьями была бы расторгнута. То есть, за некоторым нюансом, в виде обдолбанного до потери сознания и натурально обделавшегося Александра, все прошло в точном соответствии с его замыслом.

Возможно, это и не было изначальным планом престарелого маньяка, однако, все изменилось, когда Кайа стала приемной дочерью Главы…

Но в таком случае, получается, что…

*говорит на французском*

— Раз уж Кайа Николаевна не желает чая, тогда… — насмешливо прохрипел старый Блумфельдт, а затем, открыв высоченную дверь кабинета, посторонился, пропуская гостий вперед. — Прошу вас!