Клубничный блеф. Каван

Глава 31

Таллия

Когда я читала книжки, и в них описывались страдания главных героев, то мне казалось это невероятным. Ведь на самом деле всё было выдумано, но сейчас я осознаю, что ничего невозможного в нашем мире нет. Люди не такие, какими кажутся. Они улыбаются, а внутри них смерть. Они страдают, а внутри только и ждут помощи, чтобы самим ничего не делать. Люди могут просить деньги, якобы они голодают, но на самом деле у них всё в порядке, им просто не хватает денег на какое-то излишество. Люди лживы, и никогда нельзя угадать, что скрывается за их словами и внешностью. Они не искренни и причиняют боль другим, чтобы самим не страдать.

Они такие жестокие.

Смотрю в окно, лёжа одна в кровати, а в моей голове продолжают крутиться слова, сказанные Каваном. Если бы это были просто слова, но нет это крик о помощи. Крик о том, как ему больно, и что он не имеет права быть слабым. И я видела столько отчаяния, презрения и ненависти к тому, что он живой. Господи, я не могу спокойно думать об этом. А потом… Каван так горько плакал. Он плакал, а я старалась держаться. Старалась ради него. Я не заметила, когда всё стихло. Мы долго сидели на полу, я обнимала Кавана, а он прятал своё лицо у меня на груди. Я гладила его по волосам, а он неслышно часто дышал, словно собирался сбежать от меня, но я держала его крепко. Я предугадала его действия. Затем молча отвела его к дивану и принесла новый бокал воды, аккуратно обходя сломанную мебель и разбитую посуду. Никто из нас ничего не говорил. Да и что я могла сказать в такой ситуации, когда мне было просто страшно думать о прошлом Кавана? Ему нужна была поддержка, а я не могла её оказать. Я просто закрылась в себе и ждала, чтобы он сделал хоть что-нибудь. Он и сделал — уснул. Я даже не заметила, как это случилось, но обрадовалась этому. Я была не в силах уверять Кавана в том, что всё забывается, и в другую чушь, что он справится сам. Ни черта он не справится, я тоже не справлюсь! Я так и сидела возле него долгое время, накрыв его пледом, лежащим рядом. А потом… видимо, уснула сама. И вот теперь лежу в постели, куда меня отнёс, конечно же, Каван, и просто смотрю перед собой уже несколько часов.

Наверное, у меня только прошёл шок, или же у меня просто заторможенная реакция, но именно в эту минуту я осознаю то, в чём признался мне Каван. Боже мой… Боже.

Я прячусь под одеяло, словно это спасёт меня от крутящихся в голове жутких и чудовищных слов. Когда я согласилась встречаться с ним, то даже не подозревала, насколько глубоко сломали этого мужчину, и ни один человек не захотел услышать его крик о помощи.

А что теперь делать мне? Когда я убежала от матери, то не думала, что моя жизнь вот так резко перевернётся, и я буду втянута в нечто подобное. Господи, что я должна теперь делать? Я не знаю. Конечно, я читала о сложных судьбах, но нигде не было чёткого плана о том, что же теперь делать мне? Одно дело книжные герои, а у меня живой и израненный мужчина, который точно больше не пойдёт на контакт. Это не просто взять и перевернуть несколько страниц, чтобы поскорее узнать, чем же всё закончилось. Это нужно прожить… а как мне это сделать?

Я паникую. И когда встаю с кровати и бреду в ванную, чтобы привести себя в порядок, тоже паникую. Моюсь в спешке, в голове крутится столько мыслей, и я не могу взять себя в руки. Я паникую и тогда, когда беру свой рюкзак и проверяю, всё ли на месте.

Паникую, когда переодеваюсь в свою одежду и планирую сбежать.

Паникую… просто паникую. А потом у меня из рук падает рюкзак, и я ненавижу себя за трусость. Ненавижу себя за то, что уподобилась тем, кого знал Каван. Я так сильно ненавижу себя за слабость и страх от незнания дальнейших поступков, что мне хочется придушить себя.

Нет, через час я меньше паниковать не стала. Легче мне тоже не стало. И тем более проще воспринимать слова Кавана. Я мечусь по комнате, с напряжением поглядывая на закрытую дверь. Мне просто нужно выйти из комнаты и сделать вид, что ничего не случилось. Но Каван делал вид, что ничего плохого с ним не случилось, много-много лет и в итоге он упал на дно. Нет, так нельзя. Ну а как иначе? Что мне следует сделать? Обсудить с ним то, как его насильно в раннем возрасте, ещё ребёнком, принуждали к сексу и заметить, что я делала то же самое? Или же поднять вопрос о том, что он увидел во мне подобие своей сестры, которую привык защищать, и которая оказалась гнилой? Или вот ещё: расспросить его о том, бросит ли он убивать людей и зачем он это делает? Боже мой, конечно же, нет. У меня и без того расшатанный внутренний мир, а это сразу разорвёт его. Сейчас всё внутри меня держится на тонких нитях. Лишь одно неверное слово, и я сломаюсь.

В общем, когда начало темнеть, и я ощутила тошноту из-за нервов, недоедания, напряжения и паники, то открыла дверь. Да, мне страшно. Да, я боюсь. Да, я неопытна в разговорах с мужчинами на подобные темы. Но меня ждёт Каван, и он, думаю, пребывает в ещё худшем состоянии. Я готовлюсь к тому, что мне придётся убеждать его в том, что слёзы — это не плохо, а хорошо. Ведь он плакал. А мужчины, по всеобщему мнению, не плачут. Чушь это.

Какая чушь! Когда ты умираешь от боли и одиночества, то слёзы — это показатель того, что ты цепляешься за жизнь. Ты хочешь жить, вот и всё. Слёзы у мужчин — это намного глубже, чем просто слова о том, как ему хорошо или плохо. Слёзы — это освобождение.

Тихо иду по гостиной, замечая, что всё прибрано, и стало ещё более свободно из-за отсутствия кое-какой мебели. Я не замечаю Кавана, но вижу остывшую на плите кашу. Быстро ем её ложкой и мою за собой посуду, надеясь, что на звук придёт Каван. Но он не пришёл, и мне становится так горько и больно. Я не могу пережить его признание. Это сложно. Осознать то, как жестоко поступали с ним, и он ещё жив, для меня невыполнимо. Да большинство людей уже свихнулись бы или покончили с собой, как сделала это невеста моего брата. Но Каван встал и пошёл, даже когда его предали. Он выплёскивал свою боль и обиду, жестокость и насилие, ненависть и бессилие на всех вокруг, мстил им, но больше всего мстил себе за то, что просто был искренним, заботливым и любящим человеком, которого каждый день ломали.

Кавана нигде нет, и я сажусь на пол. Тошнота снова подкатывает к горлу, паника заполоняет мою душу. Она становится одним большим сгустком боли.

Внутри меня образовывается огромный ком из отчаяния.

И единственный способ для меня выплеснуть эти чувства — танцевать. Танцевать так, словно это может что-то изменить.

Танцевать…

Вхожу в комнату для танцев, включаю свет и оглядываюсь.

Подхожу к костюмам, висящим на вешалке. Быстро сбрасываю свою одежду и переодеваюсь в белое воздушное платье со вшитым внутри бежевым переливающимся купальником. Обуваю пуанты и разминаю ноги. Смотрю на своё отражение, и слеза скатывается по лицу. Нет. Я поднимаю подбородок и нахожу проигрыватель. Ищу подходящую музыку и ставлю её на паузу. Хватаю пульт, выключаю свет и распахиваю тяжёлые шторы. В темноте на ощупь ищу кнопку, включающую свет на сцене, и нахожу её. Мягкий свет озаряет шест и небольшую сцену, окружённую зеркалами. Нажимаю на «плей».

Расправляю плечи и закрываю глаза. Я вспоминаю, как танцевала для Кавана и он не сводил с меня глаз. Я чувствовала его, даже когда света было очень мало, как сейчас.

Моя рука взлетает вверх вместе с ногой. Музыка печальными звуками проникает в мою грудь, и я поднимаюсь на пуанты.

Отталкиваю от себя воздух, как будто это вся боль, которая скопилась внутри меня. Я выпускаю свою печаль и отчаяние, прыгая в воздухе, и встаю на пуанты. Мама гордилась бы мной, как и брат.

По щеке стекает ещё одна слеза. Прохлада шеста передаётся мягкой вибрацией моему телу. Мои бёдра покачиваются, я вожу ногами по гладкой сцене. Поднимаю ногу и хватаюсь за шест, кружась на нём. Я часто наблюдала за девочками в клубе и практиковалась, чтобы знать больше. Я всегда была голодна до знаний про танцы. Я изучала много направлений, но, конечно, мама держала меня подальше от такого вульгарного варианта демонстрации грации и чувственности. А сейчас я свободна. Мама больше не ударит меня по спине, потому что я сгорбилась, и не оденет на меня тугой корсет.

И в эту минуту я чувствую своё тело так хорошо, как никогда прежде.

Отталкиваюсь от шеста и в прыжке делаю батман. Встаю на пуанты и кружусь, пока сердце не стучит где-то в горле, моя боль не растекается по телу волной одиночества, и ещё одна слеза не скатывается по щеке. Нет.

Распахиваю глаза, и злость из-за своей слабости дарит мне силы.

Я уверенно выпрямляюсь и делаю ненавистные когда-то мне «па», доказывая самой себе, что если физическую боль можно пережить, то и душевная найдёт своё лекарство. Любовь…

Внезапно я ударяюсь обо что-то твёрдое и едва не падаю на пол, но меня подхватывают крепкие руки.

— Каван.

Сразу же расслабляюсь, и у меня на лице появляется улыбка, я облокачиваюсь о его грудь спиной и крепче обнимаю себя его руками. Я медленно танцую, заставляя его тоже двигаться. Чувствую его горячее дыхание на своей щеке. Он обнимает меня так сильно, словно боится, что я нереальна. Я делаю то же самое, потому что чувствую этого мужчину и его боль. В этой комнате, в его руках, в звуках музыки, убаюкивающей все страхи, я ощущаю себя могущественной и сильной. Ощущаю себя защищённой и больше не одинокой. И пусть мы танцуем так, словно каждый из нас умирает, и это в последний раз. Но выходить на сцену так и нужно, как будто другого шанса больше не будет, нужно показать всё, на что ты способна, и сорвать овации. Рискнуть. Совершить то, что ты никогда не делала. Выйти из зоны комфорта. Я это и делаю.

Отталкиваюсь от Кавана и поворачиваюсь. Встаю на пуанты и смотрю ему в глаза. Грациозно поднимаю руки и обхожу его.

Обнимаю его руками, практически не касаясь его ими, но он хватает мою руку. И я оказываюсь в его сильных и крепких объятиях. Его ладонь скользит по моему бедру, и он резко поднимает мою ногу, как и всю меня над полом. Я обхватываю его шею, и наши лица оказываются очень близко. Я дышу часто и поверхностно, не разрывая зрительного контакта. Ласково провожу ладонью по его щеке, и он ставит меня на сцену, а сам отходит за шест. Делаю шаг в сторону. Каван тоже. Мы смотрим друг на друга, пока я танцую, мелкими шагами двигаясь по кругу, как и он. В этот момент происходит нечто большее, чем танец. Каван сторонится меня, показывая, что он преследует меня, и в то же время держится подальше, боясь прикоснуться, испытать боль и причинить её мне.

Я останавливаюсь, как и Каван. Делаю шаг назад, а он стоит на месте. Спускаюсь со сцены, Каван выходит на свет полностью. Это его время. Я поднимаюсь на пуанты и спиной, выбросив руки вперёд, отхожу в темноту. Надеюсь, что он поймёт мой знак. Каван сжимает кулаки. Его терзают кошмары. Я стою в темноте, замечая на столике две пустые бутылки воды. Моё сердце со страхом бьётся в груди, ведь если он…

Каван делает шаг, а потом ещё один. Он идёт за мной. Я улыбаюсь. Победа. Он понял. Тяну к нему руку, и он видит её. На мои пальцы немного попадает свет. Каван поднимает свою, но я быстро убираю руку и выскальзываю за шторы. Шум за спиной свидетельствует о том, что Каван разозлился и дёрнул портьеры.

Двигаюсь к двери. Я должна вывести его из темноты. А он должен понять, что ночь — это иллюзорное восприятие дня. Ночь — это всего лишь временно. Ночь непостоянна. Ночь — это всего лишь период нескольких часов.

Я танцую в коридоре, а он, словно загипнотизированный, идёт за мной. Мне нравится удерживать его внимание. Я, кружась, маню его своим телом, глазами и руками за собой, и Каван следует за мной. Он выглядывает из-за стены, и я смеюсь, выпрыгивая оттуда. Это своего рода игра в прятки или салочки. Не важно, но я добиваюсь улыбки Кавана. Он дёргается в мою сторону, но я двигаюсь быстрее, а потом уже срываюсь на бег, огибая диван.

Каван запрыгивает на него, представляя собой дикое животное, а я делаю батман в воздухе. Он сильный и мощный. Я лёгкая и похожа на птицу, которую он хочет поймать. Его глаза блестят от азарта и жизни. Они больше не такие мёртвые, как были там в темноте, когда я узнала о его тайном месте, в котором он прятался.

Взвизгиваю и заливаюсь хохотом, убегая от Кавана. Его пальцы едва не поймали разлетающуюся в воздухе белую ткань моего костюма. Бегу по коридору и заскакиваю в спальню. Думаю, куда бежать дальше, как Каван ловит меня. Замираю на несколько секунд и поворачиваюсь в его руках.

— Я шёл на свет и поймал его. Таллия, — шепчет Каван и кладёт ладонь мне на затылок.

— Нет, свет не убегал от тебя. Ты от него прятался. И на самом деле именно свет гоняется за тобой, а не ты за ним. Теперь ты в его руках. — Обхватываю ладонями лицо Кавана и мягко целую его в кончик носа.

— Я не хотел смотреть на то, как ты уйдёшь. Ты должна была уйти, — его голос становится печальным.

Дёргаю головой и отталкиваю его.

— Нет. Должна уйти? Нет. Я не уйду. Я буду здесь. Ясно? И я буду танцевать, пока кровавые волдыри не появятся у меня на ногах. Да даже тогда я буду танцевать, если это единственное, что может доказать тебе, что ты достоин света. Ты и есть свет, только забыл об этом. И я буду танцевать все дни напролёт. Я буду танцевать, даже если умру. Буду танцевать для тебя, — решительно и твёрдо произношу, поднимаясь на пуанты. Мои ноги уже дрожат от усилий.

Чтобы танцевать долго на пуантах, нужно тренироваться несколько раз в день, а я уже потеряла сноровку. Но я сделаю всё, чтобы он жил. Я вытерплю.

— Я не хочу, — шепчет Каван и отводит взгляд. — Не хочу, чтобы тебе было больно. Я недостоин этой боли и недостоин тебя, Таллия. Я никогда не смогу… быть чистым, понимаешь? Никогда. Я страдаю с тобой и без тебя. Страдаю и не понимаю, как мне стать лучше для тебя.Мои пятки со стуком опускаются на пол.

— Зачем? Зачем ты выбираешь страдания, Каван, если всё намного проще?

Он бросает на меня удивлённый взгляд.

— Да, я понимаю, что твоё прошлое было очень жестоким, но ведь только ты выбираешь, как тебе жить сейчас. Зачем ты стремишься к какому-то выдуманному идеалу в твоей голове?

Почему ты считаешь, что если страдаешь, то это правильно?

Вероятно, Слэйн страдал, пока шёл к своей любимой, но это не значит, что и тебе нужно так же, понимаешь? Каждый человек индивидуален, и невозможно всем жить по одному сценарию. Ты другой, Каван. Почему ты не веришь мне? Почему ты веришь только тому, что разрушает тебя? — с грустью спрашиваю его.

— Я доверю тебе. Я верю тебе, — быстро заверяет он меня.

— Правда? Только вот я этого не вижу. Быть вместе, это значит, быть вместе, Каван. А ты постоянно пугаешься, отходишь в сторону, думаешь за меня. Ты отстраняешься, боишься себя и меня. Это недоверие. Это стена, выстроенная между нами. Вот она. Посмотри, мы даже стоим на расстоянии, только бы тебе было комфортно. Но я устала от твоих страхов, Каван. Я устала ждать, когда ты возьмёшь свою волю в руки и сделаешь шаг ко мне. Ты заманил меня к себе и не даёшь нам обоим взлететь. А мы свободны. Оглянись! Мы свободны! — Раскидываю руки в стороны, показывая ему, как много пространства вокруг, а он заточил себя в тесную клетку и боится вылезти из неё. Это так злит. Злит, чёрт возьми!

— Таллия, вчера…

— Вчера ты был искренним и честным. Ты доверился мне, хотя сделал это из своих побуждений, чтобы оттолкнуть меня. Вот в чём причина. Ты делаешь и говоришь что-то о себе только тогда, когда хочешь доказать себе и мне, какой ты плохой. Но кому ты сделал плохо? Мне? Нет, себе. Лучше стало от того, что я услышала о том, кто ты такой, и сколько жестокости ты пережил? Не понимаю, Каван, чего ты ждёшь? Какого знака ты ждёшь, чтобы жить? Что ещё тебе нужно для того, чтобы ты увидел, что можешь жить дальше! Ты вырос и больше не должен никого защищать. Ты должен быть счастливым.

Господи, как ты меня бесишь. Своим жутким упрямством ты выводишь меня из себя. Ты просто невозможен. И знаешь, если тебе будет ещё лучше, то признаюсь, я хотела сбежать. Сбежать, потому что я тоже боюсь сделать что-то не так, уже дышать боюсь рядом с тобой. Я хотела сбежать, даже рюкзак свой собрала, чтобы сделать это тихо. Этого ты добивался? Хочешь, чтобы я ушла? Хорошо, Каван, всё я сдаюсь. Ты тупой осёл, — фыркнув, направляюсь мимо него, специально толкая плечом.

— Я не хочу, — тихо говорит он.

Бросаю на него злобный взгляд и качаю головой.

— Ты хочешь. Если бы не хотел, то вёл бы себя иначе. Ты бы услышал меня ещё раньше и не довёл себя до такого состояния. Ты словно ждёшь, когда тебя кто-нибудь убьёт или причинит тебе боль.

Ждёшь, что тебе воткнут нож в спину, и ты умрёшь. Тебе нравится страдать, но страдай один, потому что я хочу жить. Жить, ясно? Я не для того сбежала из дома, чтобы умирать рядом с тобой. Нет, — отрезаю я.

— Что ты хочешь от меня, Таллия? — повышает он голос.

— Дело не в том, чего хочу я! А в том, чего хочешь ты! Ты боишься желать чего-то хорошего! Ты! Всё дело в тебе! Да, в тебе, потому что я старалась быть любой для тебя, а в итоге ничего не получается.

Нет, не убеждай меня в том, что всё будет лучше. Нет. Не будет. Ты не сломаешь стену, которую сам же и выстроил между нами. Ты будешь холить и лелеять её, потому что тебе нравится быть печальным и одиноким. Тебе нравится искать того, кто излечит тебя.

Но правда заключается в том, что излечить себя можешь только ты сам. Думаешь, что всё дело в женщинах? Нет. Дело не в нас, а в мужчине, который хочет жить. И когда он хочет жить, то меняется. Женщина может лишь показать мужчине, что он может потерять. А тебе, по-видимому, вообще, терять нечего, так что я сделала свой вывод. Я тебе не нужна. Тебе нужны тьма и одиночество. Тебе нужно страдать, иначе ты потеряешь суть всего своего существования.

Разворачиваюсь и направляюсь в сторону танцевальной комнаты, где до сих пор играет музыка. Это так противно и неприятно осознавать, что я проиграла. Я пыталась и сделала всё, чтобы Каван сломал стену, но нет, он никогда не сделает этого. Я не стала для него причиной, по которой он захочет жить иначе.

Паршиво.

— И что я должен сделать, чтобы доказать тебе, что ты нужна и важна для меня, Таллия? — спрашивая, кричит Каван и следует за мной.

— Заяви на меня свои права, придурок, — бубню я себе под нос.

Почему мужчины такие глупые?

— Таллия, остановись!

Упрямо вхожу в танцевальную студию и подхожу к своим вещам.

Я хватаю их, когда Каван вырывает одежду из моих рук и со злостью швыряет её на пол.

— Что ты, мать твою, хочешь от меня? Что? — перекрикивает он музыку.

— Ничего. Больше ничего, — печально отвечая, наклоняюсь и собираю одежду с пола.

— Ты меня бесишь!

— Прекрасно.

— Ты слишком зациклена на прощении, доброте и человечности!

Но мир — дерьмо!

— Это ты дерьмо, раз не осознаёшь, насколько прекрасен мир, Каван, — огрызаюсь я.

— Что ты сказала? — прищуриваясь, спрашивает он.

— Ты слышал. Ты дерьмо. Ты ведь этого от меня ждал, не так ли?

Ты хочешь, чтобы я оскорбляла тебя за то, что ты сделал. Хорошо.

Убийца. Извращенец. Жестокая сволочь. Дерьмо. Ублюдок.

Ничтожество. Лучше стало? — язвительно ухмыляясь от его покрасневшего лица, обхожу его и выхожу из студии.

— Ты обозвала меня.

— Надеюсь, теперь ты пищишь от счастья, Каван. Это ведь то, что лелеет твоё раненое эго. Тебе нравится быть жестоким в глазах всех вокруг. Нравится продолжать быть тем, кого из тебя сделали.

Ненавидишь ты только себя. Так и живи с этим, — выплёвываю я.

— Ты охренела, Таллия? — Каван грубо хватает меня за локоть и толкает к стене. Я вскрикиваю и, бросая вещи, ударяюсь о стену спиной. Он сразу же оказывается напротив меня, накрывая меня своей тенью.

— А что, если так? Да, я охренела. И что ты сделаешь? — спрашивая, вскидываю подбородок, без страха глядя ему в глаза.

Взгляд Кавана загорается неведомой силой и желанием уничтожить меня. Но я не боюсь. Я знаю, что делаю и прекрасно изучила Кавана, чтобы добиться своего. Ему нужен пик эмоций.

Плохих эмоций, чтобы пережить боль. И я дам их ему. Без сожжения собственной темноты он никогда не увидит света.