Когда боги рыдают (СИ)

Глава 19

В Подольск он прибыл на следующий день, ближе к вечеру. Только что прошёл дождь, всё небо было в тучах. На привокзальной площади царило оживление, у автобусных остановок стояли очереди, но ларёчники уже сворачивали свою торговлю. Среди толп и отдельных снующих пешеходов виднелись их тележки, набитые сумками и тюками. Шофёр такси, доставивший сюда Габая из Москвы, остановился, полагая, что его неразговорчивый пассажир сойдёт здесь, но тот не торопился вылезать.

Увидев проходившего подростка, Габай свистнул ему и подозвал к себе.

— Пацан, ты местный? — спросил он. — Где тут монастырь с часами на башне? Тут где-то должна быть старинная башня, а на ней часы. Не знаешь?

Парень не знал.

Габай раздражённо засопел, выбрался из машины и добрых четверть часа стоял возле неё, останавливая прохожих и спрашивая, где находится башня с часами. Наконец кто-то сказал, что такая башня есть на другом конце города и посоветовал ехать в объезд через окраины. Руководствуясь этими указаниями, водитель долго колесил по городу, пока не наткнулся на старинную кирпичную стену с башней, окружённой какими-то угрюмыми нежилыми строениями, которые не походили ни на церковь, ни на монастырь. Снова зарядил дождь. В узких улочках, куда заехала машина, фонари не горели.

— Да вон же они, часы, — водитель показал на угол улицы, где в потёмках смутно виднелась приземистая башня. — По-моему, это не церковь, а пожарная каланча, — прибавил он.

Габай вгляделся в башню и различил на её верхушке циферблат.

— Давай туда, — велел таксисту.

Они подъехали ближе. Габай расплатился с водителем, договорился с ним, что тот будет ждать его тридцать минут, вылез из машины и зашагал, опираясь на палку, к видневшейся невдалеке подворотне.

Покойный Михалёв оказался прав: в глубине подворотни, слева, обнаружилась дверь, которая, вне всякого сомнения, вела на башню.

Габай подёргал ручку. Дверь была заперта. Он стучал минут десять и уже собрался было отправиться на поиски кого-нибудь, кто мог бы сказать, как попасть в неё, как вдруг за дверью послышалось шевеление.

Габай снова застучал.

— Откройте! — крикнул он. — Мне по делу!

Голос его прозвучал глухо и почти сразу стих под низкими сводами подворотни. В скважине завозился ключ. Дверь со скрипом подалась вовнутрь.

В проёме показалась невысокая сутулящаяся женщина в каком-то монашеском длиннополом чёрном платье, чёрной блузе и с белым шарфом, обмотанном вокруг шеи. Под блузой топорщилась высокая грудь. Лицо женщины, полускрытое кольцами шарфа, тонуло в сумерках, но Габай разглядел, что оно было обильно напудрено, а губы и глаза ярко подведены. По всему чувствовалось, что эта стареющая красотка из последних сил старается сохранить былую привлекательность.

Увидев Габая, она улыбнулась — как ему показалось, с оттенком кокетства, — и повела плечом.

— Вам кого? — спросила она высоким напряжённым голосом, видимо стараясь, чтобы даже голос её звучал молодо.

Смекнув, что красотка не без комплексов, бандит игриво подмигнул ей.

— Мне женщина нужна, которая здесь работает.

— Так я здесь работаю, — Габаю показалось, что и она подмигнула. — Я смотрительница здесь. Чем могу быть полезна?

— Папанина знаешь?

— Славика? Конечно… — Она изумлённо уставилась на бандита. — Слушайте, а вы, случайно, не тот, кто должен прийти…

Она осеклась и умолкла, но Габай уже вошёл в тёмную, пахнущую подвальной сыростью пустую прихожую. Он закрыл за собой дверь и его сразу окружили потёмки, которые почти не рассеивало бледное пятно света от небольшого зарешёченного окна.

— Да, да, я тот, кто должен прийти! — проговорил он, задыхаясь от нахлынувшего волнения. — Ты правильно подумала. Мне Папанин велел взять то, что он передал тебе двадцать пятого августа. Помнишь? Мешочек.

— Такой коричневый, замшевый?

У бандита ёкнуло сердце. Значит, не зря он притащился сюда, рискнув остаться в Москве ещё на один день. Чутьё с самого начала подсказывало ему, что на этот раз Михалёв не лгал. Камни и деньги действительно должны находиться где-то здесь, в башне, а эта увядающая красотка может навести на их след.

Он схватил её за локоть.

— Точно, мешочек. Где он?

Ойкнув, она вырвалась и отбежала в дальний конец помещения.

— Да не бойся, не трону, — примирительно прохрипел бандит. — Так где мешочек?

Нелепая фигура смотрительницы тонула в тени. Габай не столько видел, сколько чувствовал, что она пристально рассматривает его.

— А вы что-то староваты для его сына, — услышал наконец он её грудной голос.

— При чём здесь его сын?

— Мне Слава говорил, что за мешочком придёт либо он сам, либо его сын.

— Брат я его двоюродный, — прорычал Габай. — Брат, поняла?

Смотрительница ещё несколько секунд молчала. Похоже, она сомневалась в правдивости его слов. Габай уже подумывал, не показать ли ей пистолет, как вдруг она кивнула.

— Ну, коли вы знаете о мешочке, то, значит, вы и есть тот человек, — сказала она и направилась к противоположной двери. — Пойдёмте со мной. Только осторожнее, тут темно. Не споткнитесь о ступеньки.

— А чего свет не включите? — буркнул бандит.

— Электричества нет уже третий день в связи с неуплатой, — ответила она откуда-то из темноты. — Наше заведение на балансе у города, а городское начальство совсем забыло про нас…

Габай почти наощупь двигался за ней.

— Забыли про памятник архитектуры, охраняемый государством… — слышалось её жалобное воркование. — Кто бы мог подумать ещё лет десять назад, что мы доживём до таких времён…

В соседнем помещении начиналась винтовая лестница. Из узкого, как бойница, окна на выщербленные ступени падал вечерний свет.

— Хорошо хоть зарплату начали платить вовремя, — бормоча себе под нос, смотрительница зашагала вверх по лестнице. — А то в прошлое время месяцами…

— Он тебе его передал? — оборвал бандит её воркотню.

— Ничего он мне не передавал, — ответила она, не оборачиваясь. — Да я и не стала бы брать. Я до таких вещей вообще не касаюсь, и в руки их не беру. Это ведь, поди, подсудное дело, криминал. Славик всё самолично прячет, а я только молчу, и даже стараюсь не глядеть… Честно вам скажу, — она мельком оглянулась на посетителя, — мне всё это с самого начала не нравилось…

— Что не нравилось? — отдуваясь, спросил Габай.

— Да то, чем он занимается.

— А чем он занимается?

— А вы, поди, не знаете?

Габай промолчал. Он едва поспевал за смотрительницей, с усилием переставляя раненую ногу. Перил не было, приходилось опираться рукой о кирпичную стену.

— Вот и я не знаю, — не дождавшись ответа, продолжала женщина. — Предпочитаю жить по поговорке: меньше знаешь — лучше спишь. И, ради Бога, не говорите мне ничего, даже слушать вас не стану. Ведь в мешочке, поди, патроны, или наркотики… — Это она произнесла полушёпотом. — Сколько раз я ему говорила: Слава, завяжи ты с криминалом, ведь и самому спокойнее и я за тебя волноваться не буду. Так нет! Упрямый! Уже третий раз что-то прячет, и ещё говорит, что надёжнее места не найти… Да, кстати, вы учтите, — она снова остановилась и обернулась к своему спутнику. — Я ни о каком мешочке не знаю и мы с вами ни о чём таком не говорили. В случае чего — вы пришли сюда просто из любопытства, хотите посмотреть на механизм старинных часов.

— Само собой, — пропыхтел Габай. — Я об нём всю жизнь мечтал.

— А вы напрасно, между прочим, иронизируете, — сменила вдруг тон смотрительница, двинувшись дальше. — Часы эти представляют собой совершенно уникальное явление. Это единственные в нашей стране башенные часы, которые идут с того момента, как были пущены, а пущены они были, для вашего сведения, ещё в восемнадцатом веке при императрице Анне Иоанновне… Они шли даже во время революции и гражданской войны, и останавливались только трижды за всю историю, и то на очень короткое время…

На лестнице было светлее, чем внизу. Свет проникал сюда из узких сводчатых окошек, чья косая вереница тянулась параллельно поднимающимся ступенькам. Габай старался не отставать от своей провожатой. Он шёл, стуча палкой и громко отдуваясь, вслушивался в её несколько напряжённый грудной голос и смотрел на её повиливающий округлый зад. Зад выпячивался так, как будто под платьем у этой молодящейся кокетки была спрятана подушка. Теперь Габай не сомневался, что эта дамочка была любовницей Папанина, которую тот старательно скрывал от всех и время от времени навещал в этой башне. И, конечно, Папанин не был бы Папаниным, если бы и здесь не устроил тайничок.

— … Недавно их отреставрировали на средства немецкого благотворительного фонда и теперь они отбивают время с точностью до секунды, — разливалась обладательница округлого зада. — У вас есть часы с секундной стрелкой? Есть? Вот вы сейчас сами в этом убедитесь, когда пробьёт восемь вечера…

— Милашка, я не могу торчать тут до восьми.

— Тем не менее вам придётся подождать.

«Ну, это мы ещё посмотрим», — подумал Габай.

— Видите ли, мешочек ваш находится непосредственно в самом механизме часов, — пояснила смотрительница. — Он лежит на большой шестерне, которая делает один полный оборот за два часа…

— Ничего, достанем и с шестерни, — ухмыльнулся бандит.

Лестница привела в полутёмное помещение с низким сводчатым потолком. Смотрительница подошла к стене, за которой что-то глухо скрежетало и постукивало. Габай понял, что за стеной находится тот самый механизм. Справа, у окна, стоял старинный стол с гнутыми ножками, на нём в беспорядке громоздились чашки, тарелки, какие-то сальные свёртки, стоял закопченный электрический чайник и горела оплывшая свеча.

— Раньше восьми часов достать не удастся, уверяю вас, — настаивала смотрительница. — Конечно, теоретически можно и раньше, но для этого надо разобрать добрую половину механизма…

— Ф-у-у… — Габай, одолев последние ступени, остановился перевести дух. — Как это — разобрать? — не понял он. — Папанин же как-то сунул его туда?

— Ну да, он дождался, пока повернутся две соседние цепляющие шестерёнки и одновременно сдвинется на один зубец главная соединительная шестерня, повернув выступ. Вот когда шестерня повернула этот выступ и показался очередной её зуб, тогда, в эту самую минуту, Слава и положил на зуб мешочек. А потом мешочек вместе с зубом уехал в глубину механизма и стал кружиться там на шестерне. Он и сейчас кружится. Достать его можно только тогда, когда зуб снова подойдёт к выступу, а это происходит, повторяю, один раз в два часа.

Габай недовольно огляделся.

— Что ты плетёшь, говори толком, — проворчал он. — Где этот выступ?

— Помогите мне снять щит…

Она подошла к стене и только тут Габай обнаружил, что почти полстены закрыто большим фанерным щитом, раскрашенным под цвет стен.

— Его надо только чуть-чуть приподнять, и он снимется, — говорила смотрительница, берясь за левый край щита. — Давайте вместе. Когда сюда наведываются посетители, которые хотят посмотреть на механизм, я всегда прошу их помочь, а то одной несподручно…

Габай отставил палку, подковылял к щиту и взялся за его правый край. Они вместе сняли его и прислонили к соседней стене, при этом загородив окно. В помещении стало ещё темнее. Света, проникавшего из второго окна, едва хватало, чтобы разглядеть часовой механизм, который, как оказалось, занимал добрую половину помещения. В полумраке тускло поблёскивало нагромождение больших и малых шестерёнок, колёс, осей и коромысел, которое жило какой-то своей непостижимой жизнью. Всё это подрагивало, постукивало, шевелилось и скрежетало, одни шестерни поворачивались, другие стояли, оси двигались, коромысла качались.

— Вот здесь, видите? — Смотрительница взяла со стола свечу и поднесла её к небольшому тёмному проёму под двумя сцепленными шестернями. — Если вы заглянете туда, то увидите выступ, за которым как раз лежит главная шестерня.

Габай взял у неё свечу и наклонился к проёму, пытаясь рассмотреть, что там внутри.

— Вижу какие-то зубцы, — сказал он, отдуваясь. — А мешочка не вижу.

— Это потому, что его время ещё не пришло, — терпеливо объяснила смотрительница. — Он появится ровно в восемь. Вы его сразу увидите. Вот тогда вы его и вынимайте оттуда, иначе он опять уйдёт внутрь и вам придется ждать ещё два часа.

Бандит поскрёб в затылке.

— Ну, Папаня, учудил… — пробормотал он.

— Слава сказал, что это самый лучший тайник, который он когда-либо видел, — смотрительница подошла к столу и загремела чашками. — До восьми ещё целых двадцать минут, можно попить чаю. Вода горячая, я только что нагревала. Хотите?

Габай кинул взгляд на запястье.

— Лады, давай своего чаю.

Со свечой он вернулся к столу и грузно опустился на стул, который заскрипел и заходил ходуном под его тяжестью. Изогнутым набалдашником придвинул к себе второй стул и, пыхтя, водрузил на него раненую ногу, чтобы от неё отлила кровь. Только после этого, облегчённо выдохнув, откинулся на спинку стула и оглядел стол. Хозяйка башни явно не отличалась большой аккуратностью. Всё на столе было перемешано, куски сахара рассыпаны, вокруг чайника блестела лужица, газета под хлебом намокла, колбаса лежала вперемежку с воздушной кукурузой. Габай даже уловил запах пива, хотя пивных бутылок нигде не было.

Смотрительница придвинула к столу табуретку и присела со скромным видом. Габай заметил, как она прячет плейерный магнитофон с наушниками. «Неужто бабёнка попсу слушает? — с ухмылкой подумал он. — Ну и дела!»

— Хорошо хоть вы заберёте этот мешочек, а то у меня все эти дни душа не на месте, — призналась женщина, разливая по стаканам заварку. — Так и жду, что явится милиция, устроит обыск и меня заберут как славину сообщницу… Вы, когда встретите его, скажите, чтоб он больше ничего здесь не прятал. Я из-за него спать не могу спокойно.

— Скажу, — пообещал Габай, делая себе бутерброд с колбасой. — А ты, вообще, давно с ним знакома?

— Да давно. Наверно, лет десять. Я тогда ещё совсем девочкой была, — в её голосе проскользнуло кокетство, она повела плечиками, как будто смущаясь. — И Слава был таким молодым, таким, знаете, интересным мужчиной… У нас был с ним роман. Но это личное, я об этом помолчу.

Она сидела в тени и её накрашенное лицо пятном белело в потёмках. Габаю всё время казалось, что перед ним какая-то ожившая кукла, которая и разговаривать-то не умеет нормальным человеческим голосом.

«Кукла и есть, — слушая её воркотню, думал он. — Но она всё-таки получше будет, чем его Лидка. У этой задница пухлая и грудь большая. Папаня любил баб с большой грудью».

— Вы что, прямо тут и встречались, на башне? — полюбопытствовал он.

— Ну да, ведь это такое романтичное место, — в её голосе проскользнул оттенок мечтательности. — Старинные стены, бойницы, полумрак… Воображаешь себя в Средневековье…

— Вы и трахались тут? — гоготнул бандит. — Прямо на этом столе?

Она потупилась.

— Нескромные вопросы задаёте, уважаемый. А хоть бы и на столе, что из того?

— Стало быть, Папаня спрятал мешочек в часы, а потом тебя на стол посадил? — совсем развеселился Габай.

— Нет, как раз в тот день ничего такого между нами не было. Слава очень спешил. Нагрянул неожиданно, среди бела дня, а я была без макияжа, просто ужас какой-то. Я, наверное, выглядела ужасно, я вообще без макияжа ужасно выгляжу, а косметичка у меня в сумке лежала, я даже не успела добежать до неё… Он так торопился, чаю не попил, только засунул этот мешочек на шестерню и был таков. Только и успел разок… — Она замялась. — Поцеловать… А в прежние разы, когда приезжал, всегда любовью со мной занимался, и время у него для этого находилось.

— Не трахнул тебя, значит? — смеялся Габай, отхлёбывая из чашки. — Вот нахал!

— Спешил, — со вздохом ответила женщина. — Как спрятал мешочек, сразу вниз побежал. Я ему кричу вдогонку: Славик, когда ж ты эту свою гадость заберёшь? А он только отмахивается. Скоро, говорит, заберу. Либо сам приеду, либо сына пришлю… Подумать только, как быстро летит время! — Она снова вздохнула. — У Славы есть сын! Ни разу его не видела. А вы видели? Наверно, похож на отца в молодости?

Габай поморщился.

— Да ничего похожего. Раздолбай, каких мало.

— Ах, что вы говорите… — Она подперла голову кулаком и задумалась, а потом засуетилась. — Что ж я так сижу. Разрешите, я поухаживаю за вами. Не ожидала, что вы сегодня придёте, а то бы купила что-нибудь посущественнее… Я тут, знаете, всё одна да одна. Только чаю попить, а больше мне ничего не нужно… — Она вдруг почему-то хихикнула. — Диету соблюдаю…

Габай вздрогнул. Что-то ему напомнило это хихиканье. Кажется, кто-то из его знакомых хихикает так же. Но он не стал напрягаться и вспоминать, а запихнул в рот остатки бутерброда и, запивая их чаем, проурчал:

— Да ладно, не суетись. Ничего не надо.

— А ведь мы с вами до сих пор не познакомились, — она приосанилась. — Аглая Львовна. Можете называть меня просто Глашей. У меня музейное образование. Гостям я всегда рада, особенно… — Она снова хихикнула и потупилась, прикрывшись концом шарфа. — Особенно мужчинам… А то здесь так одиноко, и сквозняки постоянно… А от мужчин, знаете, исходит тепло. Вот вы сидите передо мной, и мне так хорошо с вами. Вы весь лучитесь энергией… Этой энергии очень не хватает нам, бедным женщинам…

Габай заухмылялся, вытер сальные руки о штаны.

— Я чувствую, тобой надо заняться вплотную, милашка. Но сперва дело.

— Вы говорите совсем как Слава. Все вы, мужчины, одинаковы.

Он снова посмотрел на запястье.

— Уже почти восемь! Мы можем пропустить этот хренов зуб, а у меня нет времени торчать тут ещё два часа.

Габай встал, взял свечу и подошёл к скрипящему нагромождению шестерёнок и осей. Наклонился со свечкой к проёму, на который ему недавно показала Аглая, и вгляделся в него.

— Там что-то, вроде, двигнулось, но мешочка нет, — прохрипел он.

— Потому что ещё нет восьми часов. Подождите, когда ударят колокола. Я вам не сказала, что нам сделали колокола? Они звенели до тридцать второго года, а потом их сняли и часы так и шли без колоколов. Только при реставрации их снова поставили…

— Вот, опять двигнулось! — Габай вглядывался в тёмную глубь механизма.

— Это выступы ходят один за другим и при этом открывают как бы окошки, — объяснила она. — Мешочек Слава положил между выступами, в таком окошке…

— Окошке… Придумают же дурь… — Бандит опустился на здоровое колено и вытянул раненую ногу. — Подержи свечу, а то мне неудобно. Ближе её поднеси, чтоб в дыру светило…

С минуту он молчал, напряженно вглядываясь в тёмное пространство под шестернями. В глубине механизма снова что-то звякнуло и всё пришло в движение: дёрнулись какие-то рейки, качнулись оси, натянулись стальные тросы, что-то натужно заскрежетало, зашипело, и вдруг наверху, над самым потолком, гулко и немного надтреснуто прозвучал колокол. Ему откликнулось несколько других колоколов, выше тоном.

— Слышите? — с восторженным придыханием спросила Аглая, подняв палец. — Слышите? Они играют старинный гимн «Как славен наш Господь в Сионе»!

— Подыми свечу! — Габай едва не выругался. — Где мешочек? Ничего не вижу!

— Сейчас смолкнут колокола, большая шестерня повернётся ещё на один зуб и вы увидите, — ответила Аглая. — Прятать в таком месте могло прийти в голову только сумасброду, но ведь Слава и есть сумасброд. Надо же, что придумал!

В глубине механизма опять звякнуло.

— Всё, теперь смотрите! — воскликнула Аглая изменившимся голосом. — Смотрите внимательнее! Видите?

Бандит, почти не дыша, приник глазами к проёму под шестерёнками, в котором смутно виднелись какие-то оси и зубцы.

— Видите? — повторила она.

— Да, кажется, что-то вижу… Свечку придвинь!

— Мешочек должен показаться!

— Он там! — рявкнул встрепенувшийся бандит. — Точно! Это он!

— Вынимайте его, только осторожно, — заговорила Аглая почти в самое его ухо. — Не спешите, просовывайте руку медленно. Там всё металлическое, может поцарапать…

Весь дрожа от волнения, покрывшись липким потом, Габай просунул в проём сначала левую руку, но ему это показалось неудобно, и он просунул правую. Ему пришлось шарить вслепую, поскольку проём был настолько узок, что рука почти полностью загораживала видимость.

— Ну, что? — Его волнение, казалось, передалось Аглае. — Нащупали мешочек?

— Нет ещё…

— Значит, он дальше.

Рука Габая проталкивалась между холодными зубьями и колёсами. Пальцы ощупывали острые углы каких-то металлических частей.

— Ну? — почти взвизгнула Аглая.

— Нет…

— Просуньте руку ещё немного… Не нащупали?

Габай наконец наткнулся на мягкую замшевую поверхность.

— Нащупал!

— Ну, слава Богу, — облегчённо вздохнула она. — Теперь, главное, не торопитесь. Не торопитесь! Осторожно возьмите его и медленно вытаскивайте…

Габай закряхтел, сморщился от напряжения и ухватил мешочек всей пятернёй.

— Не вытаскивается… Прилип он, что ли…

— Он мог зацепиться за зуб. Тогда подёргайте.

— Да дёргаю я…

— Сильнее дёргайте!

Теперь Аглая говорила без фальцета, видимо, своим обычным голосом. Габай, прислушавшись к нему, вздрогнул. Это же был голос… Он посмотрел на женщину. Но изумляться было некогда, он вновь всё внимание сосредоточил на мешочке.

— И не торопитесь, — шептала Аглая, суетясь возле него. — Возьмите крепче, а то он может выпасть из рук и провалиться вниз между шестерёнками… Вынимайте медленно…

Габай уже собрался вытащить мешочек, как вдруг в механизме звякнуло и в запястье со звериной яростью что-то вцепилось. Он ещё не почувствовал боли, но обмер, услышав хруст костей. Ледяной пот залил ему глаза. Ведь это хрустело, ломаясь, его собственное запястье…

И только спустя секунду после этого хруста пришла боль. Она разлилась по всей его руке до самого плеча. Онемевшие пальцы выпустили мешочек. Габай заревел, заизвивался всем телом и попытался выдернуть руку, но не тут-то было. Шестерня, сдвинувшись на один зубец, почти «перекусила» его руку в запястье. Побагровевший бандит, скуля, привалился плечом к механизму.

— Что с вами? Какой ужас!.. — Аглая поставила свечку на пол и прильнула к Габаю, видимо пытаясь помочь ему удержаться на ногах.

Её руки оплели его талию и, пока он дёргался, стараясь извлечь кисть из ловушки, её проворные пальцы скользнули в кобуру на его боку и выудили пистолет.

Увидев это, бандит яростно заревел.

— Отдай ствол, сука! — Он попробовал схватить её левой рукой, но она проворно увернулась.

Брызжа слюной, он грязно заматерился, а Аглая снова засмеялась. Внезапно Габай умолк и поднял на неё мутные от боли глаза. Он вспомнил, кому принадлежал этот смешок. Он принадлежал Денису Михалёву! Только Михаль мог смеяться так мелко и заливисто, особенно когда слышал какой-нибудь анекдот или рассказывал сцену из недавно увиденного спектакля…

Аглая стояла перед ним, поигрывая пистолетом. Видимо догадавшись о его подозрениях, она сдёрнула с головы накладные волосы.

— Что, узнал? — щуря накрашенные глаза, обычным своим голосом спросил Михалёв и снова захихикал.

— Ты?… — только и мог выдавить оцепеневший Габай.

— Ну да, я, твой лучший дружбан, — Михалёв подошёл к столу, выдвинул ящик и достал другой парик, рыжий. Нахлобучил его на себя, по-женски передернул плечами и сказал фальцетом, с ужимкой: — Тыкать пальцами в девушку — это слишком вульгарно! Это невоспитанность!

От боли и изумления мысли смешались в раскалённой голове Габая, и всё же он не мог не узнать длинные распущенные волосы ассистентки доктора Куприянова!

Михалёв в рыжем парике прошёлся перед ним, поддерживая руками свои накладные груди, виляя выпяченным задом и гримасничая.

— А неплохо у меня получается, правда? — спросил он, хихикая. — Я прирождённый актёр. Как я играю, а?… Меня даже Гугнивый не узнал. Начал, козёл, меня клеить, а я смотрел на него и уссывался…

— Крыса… — только и мог выдавить побагровевший Габай. — Ты разве живой?…

Он снова попытался выдернуть руку из адской щели, но её заклинило основательно. Каждое движение руки отзывалось такой болью, что перед глазами бандита всё темнело.

Михалёв подошёл к столу и хладнокровно, не обращая внимание на стоны и ругань бывшего главаря, проверил патроны в обойме.

— Скажу тебе правду, кореш: этой игрушки я боялся больше всего, — он засунул пистолет к себе в карман под юбкой. — Если б не ствол, не было бы смысла ждать до восьми и разыгрывать всю эту комедию с мешочком в часах… Я мог запросто завалить тебя ударом по тыкве, когда ты зырил в механизм. Но ты ведь двужильный, тебя одним ударом не завалишь! Поэтому пришлось применить трюк с часовым механизмом, на который ты благополучно купился, — Михалёв стащил с себя шарф и, глядясь в оконное стекло, принялся платком стирать пудру с лица. — Я до самого конца не был уверен, что трюк сработает, ведь ты, как колобок, отовсюду уходишь… В рухнувшем доме не попал под завал, в колодце газом не отравился, от ментов раискиных слинял, слинял из автосалона, даже из морга слинял, когда за тобой Нугзар подвалил… Так что, кто тебя знает, вдруг бы ты и сейчас ушёл? Но ты не ушёл, Габайчик… — Он засмеялся. — Жадность тебя сгубила…

Габай смотрел на ожившего мертвеца налитыми кровью глазами и тяжело дышал.

— Пидор сраный, тя же в машине убило… — выдавил наконец он. — Откуда ты взялся?…

— Можешь считать, что с того света, — Михалёв, отбросив платок, подошёл к Габаю. — Жду тебя тут со вчерашнего дня. Специально тренировался ходить с подушкой на заднице, чтоб натуральнее выглядеть… — Он задрал на себе юбку и вынул оттуда подушку. — А соблазнительно я выглядел, правда? — Он с самодовольным смешком наклонился к бывшему главарю. — Я, вообще, думал, что переборщил с этой подушкой. Когда мы поднимались по лестнице, я больше всего боялся, что ты захочешь полапать меня за зад. Тогда бы вся игра раскрылась. Но ты удержался. Молоток! Не то, что этот козёл Гугнивый. Лапал так, что чуть груди не отвалились…

Михалёв взял себя за накладные полушария и пошевелил ими, показывая, как непрочно они держатся. Пудру и косметику он вытёр не до конца, под его глазами чернели полосы смазанной туши, на подбородке алело пятно губной помады. Из-за этих нелепых пятен его смеющееся лицо имело какой-то причудливый, клоунский вид.

— А ведь если б Гуг схватил меня тогда за сиськи, кранты нам были бы с Лёнькой! — воскликнул он.

— Каким Лёнькой?… — с усилием прохрипел Габай.

— С Аркадьичем. Зря ты его, между прочим, мочканул. Он был хорошим парнем, моим лучшим дружком. Правда, не без закидонов был чувак. Любил всё, что связано с трупами, он и в патанатомы подался поэтому. Кстати, идея сделать меня покойником с вынутым мозгом принадлежала ему. Погорячился ты с ним, братан. Ну да уж что сделано, то сделано. Чего-то, значит, мы с Лёнькой недодумали. Не предусмотрели, что ты такой горячий, вместе с мозгом и Лёньку кончишь…

— Но как ты выжил, падла? — проревел Габай и, ещё раз попытавшись выдернуть руку, громко застонал от боли.

Михалёв с ухмылкой щёлкнул его по носу. Габай протянул к нему левую руку, но тот увернулся.

— Всё не можешь привыкнуть, что я живой? А вот живой, как видишь!

— Ты же… помер…

— С Папаней и Сёмой ехал папанин сынок, Николка-придурок, а я ещё раньше уехал в Москву на электричке. Троих покойничков доставили в морг прямо к Лёне, там и выяснилось, что пацана так искрошило, что его родная мать не опознала. Мужа опознала, а сынка — нет. Все подумали, что это я. А я, конечно, никого не стал разубеждать. Сразу смотался обратно в папанину деревню и достал из тайника камни и бабки, сто пятьдесят штук баксов. Неплохой улов…

Михалёв достал из кармана крупный изумруд и посмотрел через него на прижимавшегося к шестерёнкам Габая.

— Если бы у меня был второй такой большой камень, я сделал бы себе изумрудные очки и смотрел через них на мир. Всё вокруг изумрудное, даже твоя красная рожа…

Габай уже не мог ни злиться, ни удивляться. Он весь сосредоточился на боли, которая из раскрошенного запястья распространялась по всему телу. Она накатывала волнами и отдавалась мучительными вспышками в раненой ноге. Из часового механизма, откуда-то снизу, стала вытекать кровь, разливаясь на полу багровой лужей.

— Где ты их нашёл? — выдавил Габай в перерыве между вспышками боли. — Где?…

— Тебя это так сильно интересует? — Михалёв вернулся к столу и снова начал вытирать лицо. — Они в том самом тайничке, в сарае, который тебе прекрасно известен… Про него и другие знали, не только ты. Так что Папаня зря всё туда сложил… На меня никому и в голову не пришло подумать, ведь я был мёртв… Разбился в машине вместе с Сёмой и Папаней…

Большая шестерня провернулась ещё на один зубец, вызвав движение всех остальных шестерёнок, и искалеченную руку Габая затянуло ещё глубже, раскрошив до самого локтя. Бандит испустил вопль, его лицо, искажённое гримасой боли, пошло пятнами, шея вздулась. Он больше не мог выговорить ни слова, только хрипел. Из разинутого рта текла пена.

— Что, братан, жжёт? — глядя на него, хихикала бывшая Аглая. — Ты же всегда говорил, что хорошо переносишь боль. Вот и покажи, как ты её переносишь… Чего ты так напыжился, а?… Ты похож на большого красного павиана, которого схватил за лапу крокодил… — Михалёв, смеясь, отбросил платок, достал из кармана несколько камней, шагнул к Габаю и перед самым его лицом принялся пересыпать их из ладони в ладонь. — Вот они, камешки… Ради них ты даже в автосалон к Угольнику не побоялся залезть… Не волнуйся, я знаю, кому их сбыть. К Жихарю я с ними, конечно, не пойду, у меня другой канал есть. Оставлю себе только этот изумруд, как память о славном братане Габае и его пацанах… Ты ведь не в обиде, что я увёл камни с бабками? Не в обиде?

Он наклонился к самому лицу Габая. Тот смотрел на него полными ненависти выпученными глазами.

— Я, например, тебе всё прощаю. Много я мог бы тебе припомнить, но, вот видишь, прощаю. А ты мне? Прощаешь?

Габай, уже весь какой-то зелёный, сделал движение левой рукой, пытаясь схватить Михалёва, но движение было слишком слабым. Тот без труда отбил его руку и снова щёлкнул по носу.

— Вижу, братан, что прощаешь. По глазам вижу. Вот и хорошо. Так что, будем считать, эти деньги, сто пятьдесят тысяч, и камни — это подарок от тебя и твоей покойной братвы… Не сомневайся, денежки я потрачу с умом, — Михалёв, пройдясь, достал откуда-то из тёмного угла початую бутылку пива и уселся с ней на стул. — Они теперь законно мои, других ведь наследников нет… Хотя нет, вру, есть один, но ему недолго осталось. Щас ему оторвёт руку, и он загнётся… — Михалёв отпил из бутылки. — Интересно посмотреть, сколько ещё он протянет. Будь здесь тотализатор, я поставил бы «штуку» баксов на десять минут. Пожалуй, даже на восемь…

Габай с трудом, сквозь подкатывающую черноту обморока, воспринимал смысл того, что говорил Михалёв. Его переполняла боль. Она пульсировала в руке, в мозгах, во всём теле, мешала сосредоточиться, и он лишь тупо смотрел на расплывающуюся, едва видимую в потёмках нелепую фигуру в длинной юбке, которая сидела или расхаживала, размахивая руками.

— … А я поначалу не верил, что дело выгорит, но Лёнька меня убедил. Сказал, что всё сделает так, что хоть кто поверит. Он мастер на такие выдумки. Вытащил из черепа какого-то бомжа мозги и пустил их плавать в аквариум, меня в ассистентку свою превратил, в Оленьку… — Михалёв засмеялся. — Я сидел у него в кабинете и слышал, как он вдувал вам в уши про свои гениальные эксперименты, а вы, как последние лохи, смотрели на мозги в аквариуме и верили… Вы ведь не с мозгами разговаривали, козлы, а со мной! Я из соседней комнаты по передатчику с вами базарил. А вы ведь думали, что это безголовый жмурик с вами треплется, да?

Габай в последнем, отчаянном усилии попытался выдернуть руку, но это привело к лишь тому, что кровь из-под механизма засочилась ещё сильнее. Она уже стала сочиться по его руке, заливая рубашку.

— Я вижу, тебе жарко. На, освежись… — Михалёв вылил остатки пива на его голову. — Попей пивка в последний раз…

Глаза Габая выпучились, ноздри раздулись. Он дышал так глубоко, что сотрясалась грудь.

— Я догадывался, что вы рано или поздно узнаете, кто погиб в «Вольво», — громкий голос воскресшего мертвеца отдавался в голове главаря гулом отбойного молотка. — Поэтому мы с Лёней и затеяли эту авантюру. А вы купились. Поверили, что камни с бабками лежат на крыше под флюгером. А потом поверили, что они в колодце… — Михалёв со смехом наклонился к лицу бывшего главаря. — Вообще мы зря послали вас к флюгеру, надо было сразу послать вас в автосалон, там перекрошили бы вас всех скопом, и все дела. Ведь когда вы, лопухи, залезли в салон, откуда, по-вашему, появились пацаны Угольника? А? Откуда? Кто им стукнул, что вы сейчас там? А стукнул им неизвестный доброжелатель, то есть я. И все вы попались в мышеловку… Мы с Лёнькой рассчитывали, что перемочат вас всех, но ты, Габайчик, шустрый оказался. Как тебе удалось смыться?

Губы Габая что-то прошептали.

— Что? — Михалёв наклонился ниже. — Голос, что ль, потерял?… Тебе, братан, крупно повезло, что ты слинял оттуда. Там много народу в пожаре полегло. Мы, когда узнали, что ты выжил, были даже в небольшом шоке, особенно Лёнька, честно тебе скажу. Мы ведь думали, что всё, игра закончена. Пришлось опять ломать голову, куда же тебя послать получше, чтоб на этот раз мочкануть наверняка, с гарантией. Лёнька вспомнил про часы в башне. Он и тайник в них придумал, куда твою лапу должно затянуть. Очень он хотел посмотреть, как её будет затягивать, а ты будешь корячиться от боли… Жаль, не доставил ты парню такого удовольствия…

Шестерня снова провернулась, и раздался хруст ломаемых костей, на этот раз громкий, отчётливый.

— Ааааа!… — завопил обезумевший от боли Габай и замолк.

Он уже не мог вопить, только хрипло дышал, всем телом прильнув к часовому механизму. Кровавая лужа, вытекавшая из-под механизма, становилась всё больше.

— Точно, вас всех надо было сразу направить в салон к Угольнику, — продолжал рассуждать Михалёв. — Без всяких там флюгеров, колодцев и Раисок. Просто мы с Леонидом слишком поздно узнали, что вы отдали джип Нугзару. Ну ладно, что сделано, то сделано… А всё же согласись, Габайчик, это были неплохие задумки. Один флюгер чего стоит! Я ведь в тот дом специально приезжал перед вами, подпиливал опорные столбы под крышей. Хотя крыша там дрянная, она бы и так под вами завалилась, но с перепиленными столбами вернее. И хорошо ведь как завалилась, капитально! А с колодцем вообще вышла хохма. Я, откровенно сказать, не думал, что вы туда полезете. Неужто забыл, как Папаня говорил про ядовитый газ? Он же при тебе говорил! Забыл, да?… А если бы вспомнил, у нас с Лёнькой прокол бы вышел. Но вы полезли, и кто-то из вас угробился, как и было рассчитано… У нас ведь с самого начала какая была идея? Ликвиднуть вас всех, всю вашу бригаду грёбаную… — Он всмотрелся в бледно-серое лицо Габая и с усмешкой покачал головой. — Нет, жаль, Лёнька тебя не видит! Вот бы повеселился! Он любил такие сцены…

Сознание в Габае таяло. Он почти ничего не видел сквозь пелену в глазах, и даже голос Михалёва начал как будто затихать.

— … А с вашим налётом на раискин дом вообще умора вышла… Когда вы туда вломились, мы с Лёней начали звонить в ментуру. А раискин муж, мент, такой тупой оказался, что даже не врубился, в чём дело. Всё не мог поверить, что на его дом бандиты напали, думал, шутка. Насилу убедили козла. И вообще менты попались неповоротливые, не смогли ни повязать вас, ни замочить всех… Хорошо хоть Гугнивого шлёпнули, а то приставал, гад. Я уж всерьёз боялся, что однажды схватит меня своими лапами и оторвёт сиськи. А что, запросто мог оторвать!.. Но самая офигенная задумка — это, конечно, с джипом. Вся твоя банда там полегла. Вернее, все, кто остался после крыши, колодца и раискиных ментов… — Михалёв двумя пальцами взял Габая за ухо и приподнял его голову. — Ты говорил, что из бригады я могу уйти только на тот свет. А я тогда подумал: если вопрос поставлен таким образом, то, может, не мне уйти на тот свет, а бригаде? — Он встряхнул Габая, и тот замычал, уставился на него стекленеющими глазами. — Сколько вы мне крови попортили — и Качок, и этот боксёр хренов Чурка, да и ты сам, Габай, фуфел грёбаный, меня совсем затуркал. Но ничего, упаковались в крематорий все. Ты последним пойдёшь паковаться, а я теперь свободен как птица, поеду отдохнуть от вас в Анталию… А почему? А потому, что я в конечном счёте самым умным из вас оказался…

Шестерня опять двинулась. Руку резко вывернуло в плече, и Габай издал какой-то свистящий звук, утонувший в треске раздираемой ткани, хрусте костей и чавканье перемалываемого мяса.

Голова бывшего главаря всё ниже наклонялась к полу. Последнее, что донеслось до него перед тем, как он погрузился в темноту небытия, был всё тот же заливистый смешок и далёкий голос:

— Да, кстати, Габай, что это там Гугня пи…дил про мои манеры? У меня манеры в сто раз лучше, чем у вас у всех вместе взятых! Денис Михалёв всегда был из джентльменов джентльмен…

Габай отлепился от механизма. Механическое чудовище «отгрызло» почти половину его руки. В последнем усилии он взмахнул этим обрубком с выдранными жилами и заголившемся обломком кости, тяжело рухнул на пол и остался лежать, уткнувшись носом в кровавую лужу.

Повесть выпущена издательством «Эксмо-пресс» в 2006 году.

Вместо фамилии автора значился псевдоним «Игорь Волгин».

Новая авторская редакция 2014 года.