Когда тело говорит НЕТ

16. Игра поколений

Учитывая представленную в предыдущих главах информацию, может показаться, что именно родители виноваты в развитии заболеваний у своих детей во взрослом возрасте. Такой вывод совершенно не соответствует тому, что я хотел донести до читателя, и абсолютно противоречит научным данным. Методы воспитания не отражают степень любви матери или отца; важную роль играют другие, более приземленные факторы. Родительская любовь не знает границ, и на это есть вполне конкретная причина: самоотверженное взращивание потомства встроено в систему привязанности мозга млекопитающих.

Если родитель проявляет недостаточно любви, то только потому, что он сам сильно страдает. Работая в восточной части центрального района Ванкувера, я лечу многих наркозависимых мужчин и женщин. Какими бы бессердечными они ни были — со своим криминальным прошлым, постоянным поиском наркотиков, ВИЧ и изнуряющим маргинальным образом жизни, — самую сильную боль они испытывают из-за детей, которых они бросили или которых у них забрали.

Каждый из них, без исключения, подвергался насилию или был брошен родителями в детстве.

В тех случаях, когда родителю не удается передать свое безоговорочное принятие ребенка, это происходит в результате того, что ребенок получает родительскую любовь, преломленную личностью родителя, а не в той форме, в какой последний хочет ее донести. Если родитель испытывает стресс, затаил тревогу или переживает из-за неудовлетворенных эмоциональных потребностей, то ребенок с большой долей вероятности столкнется с психологической отстраненностью, независимо от намерений родителя.

Так или иначе, многие наши представления и рефлексы относительно воспитания детей связаны с тем, что мы сами пережили в детстве. То, что способы воспитания отражают условия раннего детства родителей, доказывают как наблюдения за животными, так и сложные психологические исследования людей.

Психологи предпочитают выбирать из приматов для проведения исследований макак-резус из-за их небольшого размера и простоты ухода за ними. В стае таких обезьян примерно 20 процентов — это «тестируемые животные», которые с большей вероятностью, чем другие, демонстрируют депрессивное поведение при разлуке с матерью, а также более мощную и длительную активацию ГГНС, что повышает возбуждение симпатической нервной системы и усиливает подавление иммунной активности. С точки зрения человека, мы можем назвать этих исследуемых животных гиперчувствительными. Так же как их человеческие собратья, они обычно оказываются на дне социальной иерархии. Их дети напоминают своих родителей по поведению, реактивности и социальному положению.

Исследования показали, что «заданную программу будущего у исследуемого животного можно прервать путем изменения окружающей среды». Позитивные изменения передаются будущим поколениям: «Когда такие животные взращивались особенно заботливыми матерями, они не проявляли признаков обычного расстройства поведения. Вместо этого они демонстрировали признаки преждевременного поведенческого развития и поднимались на вершину иерархии, как и взрослые особи. Самки придерживались материнской модели поведения, характерной для их особенно заботливых матерей»¹.

Строго говоря, данные наблюдения не имеют отношения к выученному поведению. По большей части сходство родителей и детей в том, что касается методов воспитания, не является результатом когнитивного обучения ни у животных, ни у людей. Передача метода воспитания от одного поколения к другому во многом зависит от физиологического развития, от того, как лимбическая система мозга была запрограммирована в детстве и какие связи сформировались внутри PNI-суперсистемы. Как было сказано в предыдущей главе, эмоциональный мозг ребенка развивается под влиянием эмоционального мозга родителя. Ребенок не усваивает методы воспитания своих матери и отца с помощью подражания или делает это лишь частично. Наибольшее влияние на метод воспитания, которого ребенок будет придерживаться во взрослом возрасте, оказывает развитие его системы привязанности и эмоций в контексте взаимоотношений с родителями. То же самое относится и к развитию системы реагирования ребенка на стресс.

Чтобы наглядно продемонстрировать данный принцип, достаточно привести в качестве примера один убедительный эксперимент, проведенный на животных. Транквилизаторы, такие как валиум и ативан, относятся к классу психоактивных веществ под названием бензодиазепины. Как и все лекарственные средства, влияющие на психические функции, они работают, потому что определенные области мозга оснащены рецепторами для подобных транквилизирующих веществ, которые естественным образом вырабатываются в самом мозге. Амигдала, область мозга миндалевидной формы, расположенная в височной доле головного мозга, играет главную роль в формировании таких эмоций, как страх и тревога. Она снабжена врожденными бензодиазепи-новыми рецепторами, которые при активации уменьшают реакцию страха. Как выяснилось, в отличие от взрослых крыс, о которых заботились в детстве в меньшей степени, у крыс, которых матери вылизывали и вычесывали чаще, амигдала содержала гораздо больше бензодиазепиновых рецепторов. Проявляемая в младенчестве материнская забота влияет на физиологическую регуляцию тревоги в мозге взрослого. Данные различия нельзя объяснить генетическими факторами².

Несмотря на то что психологическое развитие человека гораздо сложнее, чем у животных, передача моделей воспитания и преодоления стресса от одного поколения к другому происходит согласно общему принципу. Это похоже на формирование реакции на стресс у ребенка. Группа канадских ученых пишет: «Материнская забота в младенчестве помогает „программировать“ поведенческие реакции потомства на стресс путем внесения изменений в процесс развития нервной системы, которая регулирует страх»³. Другими словами, тревожные матери склонны выращивать тревожное потомство на протяжении многих поколений.

Исследователи разработали способы оценки, измеряющие качество отношений детей и родителей. Оценка производилась в рамках трех поколений: между взрослыми женщинами и их матерями, а также между теми же взрослыми женщинами и их дочерьми. Показатели привязанности между матерями и дочерьми оставались неизменными во всех поколениях⁴.

У повзрослевших детей, родители которых пережили холокост и страдали от посттравматического стрессового расстройства (ПТСР), были обнаружены нарушения в выработке кортизола и ГГНС. Чем тяжелее была форма ПТСР у родителей, тем сильнее было нарушение механизмов выработки кортизола у их детей⁵.

Мэри Эйнсворт, которая сначала была ассистенткой Джона Боулби, а затем стала профессором психологии развития в Университете Вирджинии в Шарлотсвилле, разработала метод оценки характера и качества привязанностей. В течение первого года жизни ребенка исследователи наблюдали за взаимоотношениями матери и ребенка в домашних условиях и записывали свои наблюдения. Каждая мать с ребенком приезжала в лабораторию для участия в небольшом эксперименте под названием «Странная ситуация». «В разное время в течение двадцати минут младенец попеременно оставался с матерью, с матерью и незнакомцем, только с незнакомцем; кроме того, в течение трех минут он оставался один. Идея (которая по-прежнему актуальна) заключалась в том, что разлучение годовалого ребенка со значимым взрослым в незнакомой обстановке должно активировать систему привязанности младенца. Затем требовалось изучить реакции ребенка в момент разлучения и воссоединения. Наиболее важные оценки были получены в момент воссоединения»⁶.

Оказалось, что реакция ребенка на мать, которая вернулась, определялась тем, как мать взаимодействовала с ним на протяжении первого года жизни. Те младенцы, которые дома ощущали чуткую заботу со стороны матерей, во время разлуки проявляли признаки того, что тоскуют по своему родителю. Они приветствовали вернувшихся матерей прикосновениями. Дети быстро успокаивались и вскоре возвращались к спонтанной игре. Этот тип привязанности назвали надежным. Также наблюдался ряд небезопасных паттернов привязанности, которые называли по-разному — неконтактная, амбивалентная или дезориентированная. Младенцы, которых избегали, не выражали беспокойства при разлуке с матерью. В момент воссоединения они сторонились матерей или не обращали на них внимания. Такое поведение означает не подлинную уверенность в себе, а псевдонезависимость, которую мы наблюдали, например, у пациентов с ревматическими заболеваниями: убежденность в том, что они должны полагаться исключительно на себя, так как любая попытка заручиться помощью со стороны родителя обречена на провал. Однако по возвращении родителя организм младенцев, которых избегали, испытывал физиологический стресс, о чем говорило изменение сердечного ритма. Младенцы, которые попали в категорию небезопасного типа привязанности, не ощущали в семье чуткой заботы со стороны родителей. Они воспринимали скрытые признаки психологического отсутствия матери или противоречивые сигналы о близкой связи, которая сменялась отстраненностью.

Уже в возрасте одного года младенцы демонстрировали в отношениях реакции, которые будут характеризовать их личность и поведение в будущем. Эксперимент «Странная ситуация» повторяли сотни раз, во многих странах. Наблюдения, полученные в первый год жизни малыша, оказались точными индикаторами поведения в подростковом возрасте, в том числе таких особенностей поведения, как эмоциональная зрелость, отношения со сверстниками и школьная успеваемость. Дети, которые в младенчестве чувствовали надежную привязанность, по всем этим показателям стабильно получают более высокие результаты, чем дети с небезопасным типом привязанности.

Вместе с тем, как объясняет Дэниел Сигел в своей книге «Развивающийся разум», главным открытием относительно передачи модели воспитания одного поколения другому стало то, что поведение ребенка в «Странной ситуации» можно было с точностью определить еще до его рождения.

Профессор Мэри Мейн из Калифорнийского университета в Беркли, ученица доктора Эйнсворт, разработала точные методы оценки типов привязанности у повзрослевших детей с их родителями. В ее методике в первую очередь обращается внимание не на то, что человек сказал в ответ на заданные вопросы, а на то, как он это сказал. Речевые обороты и ключевые слова, которые люди «случайно» используют, гораздо больше говорят об их детстве, чем то, какое значение они сознательно вкладывают в сказанное. Предполагаемое значение слов отражает только осознаваемые убеждения говорящего, из которых часто вытесняются болезненные воспоминания. Настоящая история раскрывается в характере повествования — беглом или прерывистом, детализированном или отличающемся недостатком слов, последовательном или противоречивом, с оговорками по Фрейду, явными обмолвками и ошибочными умозаключениями.

Разработанный Мэри Мейн тест называется «Опросник привязанности для взрослых» (ОПВ). Как и реакцию младенцев в «Странных ситуациях», рассказы взрослых классифицировали по определенным признакам, отражающим степень безопасности, которую они ощущали в ранних взаимоотношениях с родителями.

Как оказалось, «ОПВ является самым надежным прогностическим показателем того, каким образом у младенцев будет формироваться привязанность к своим родителям». Другими словами, то, что взрослый неосознанно рассказывает о своем детстве в ходе опроса, позволяет предугадать тип привязанности к нему собственных детей. Таким образом, результаты ОПВ, проведенного с родителем до рождения ребенка, смогли с точностью предсказать, каким образом ребенок будет вести себя в «Странной ситуации» в первый год жизни. Более того, когда спустя два десятилетия изучались уже повзрослевшие дети, их поведение в «Странной ситуации» точно угадывается в манере речи при прохождении «Опросника привязанности для взрослых».

Таким образом, рассказ взрослого человека о своем детстве в рамках ОПВ часто будет предсказывать то, как он будет воспитывать своего будущего ребенка и, следовательно, как этот ребенок будет реагировать в «Странной ситуации» в первый год жизни. А поведение ребенка в «Странной ситуации» позволяет предсказать, в какой манере, в свою очередь, он будет рассказывать о своем детстве двадцать лет спустя!

Другими словами, воспитание — это игра поколений. Неразрешенные проблемы одного поколения передаются следующему. Ланс Морроу, журналист и писатель, лаконично описал природу стресса, который передается от одного поколения другому, в своей книге «Сердце», в душераздирающем и прекрасном рассказе о его столкновении со смертью в результате почти смертельной болезни сердца: «Поколения — это коробки внутри других коробок: внутри коробочки с жестокостью моей матери вы найдете другую коробочку, в которой находится жестокость моего деда, а внутри этой коробочки (я подозреваю, но не знаю наверняка) вы найдете коробочку с какой-то черной, таинственной энергией — историями внутри других историй, уходящими во время».

Если понимать, что история семьи включает множество поколений, то обвинения родителей теряют смысл: «Признание этого факта моментально рассеивает любую склонность видеть в родителе злодея», — писал Джон Боулби, британский психиатр, работа которого объяснила с научной точки зрения решающее значение привязанности в младенчестве и детстве. Кого нам следует винить?

Если мы видим, что стресс передается из поколения в поколение, то можем лучше понять, почему так много историй жизни, рассказанных в этой книге, описывают семьи, в которых целые поколения или несколько представителей одного из них страдают от самых разных и, по-видимому, не связанных между собой заболеваний. Приведу несколько примеров:

• НАТАЛИ: рассеянный склероз. Ее старший брат был алкоголиком и умер от рака горла. Младшая сестра страдает шизофренией. Дяди и тети были алкоголиками. Дедушка по материнской линии был алкоголиком. Ее муж, Билл, умер от рака кишечника. А у сына синдром дефицита внимания и гиперактивности, а также проблемы с наркотиками.

• ВЕРОНИКА: рассеянный склероз. Она считает, что была зачата во время изнасилования с инцестом. В приемной семье дедушка по материнской линии был алкоголиком, а бабушка по материнской линии, когда ей было за шестьдесят, заболела болезнью Альцгеймера. Среди прочих проблем со здоровьем ее отец рано начал страдать от высокого кровяного давления.

• СЬЮ РОДРИГЕЗ БАС: Ее отец умер от алкогольного цирроза печени; одна из ее тетушек умерла от аневризмы мозга, другая — во время пожара в доме.

• АННА: рак молочной железы. Как ее мама, так и бабушка по материнской линии умерли от рака молочной железы, но не в результате генетического обмена. Анна унаследовала ген рака молочной железы от отца. У нее две сестры: одна живет с алкоголиком, другая психически нездорова.

• ГАБРИЕЛЬ: склеродермия с признаками ревматоидного артрита. Ее родители были алкоголиками. У брата была колэктомия в связи с раком кишечника, а у сестры недавно диагностирован рак молочной железы.

• ЖАКЛИН ДЮ ПРЕ: рассеянный склероз. Ее бабушка получила психологическую травму после смерти других детей, незадолго до рождения ее матери. Мать Жаклин умерла от рака, а у отца развилась болезнь Паркинсона.

• РОНАЛЬД РЕЙГАН: рак толстой кишки, болезнь Альцгеймера. Его отец и брат были алкоголиками; у второй жены развился рак молочной железы. Дочь умерла от метастатической злокачественной меланомы.

Вероятно, вы помните разгневанное письмо ревматолога из первой главы, написанное в ответ на мою статью о Мэри. Я предположил, что детские переживания Мэри, связанные с насилием и с тем, что ее бросили родители, сформировали паттерн преодоления трудностей с помощью подавления эмоций и что ее склеродермия была отчасти результатом этого опыта. Врач заявила, что склеродермия является наследственным заболеванием и мои аргументы «не заслуживают никакого доверия». Она написала: «Эта статья вводит в заблуждение несведущую общественность и ошибочно возлагает ответственность за развитие склеродермии на жертв этого заболевания и их семьи». Теперь мы видим, что «перекладывание ответственности» здесь ни при чем. Главная проблема заключается в непреднамеренной передаче стресса и тревожности от одного поколения другому.

Другая моя пациентка, Кейтлин, тоже умерла от склеродермии. Ее заболевание протекало гораздо быстрее, чем у Мэри, поэтому не прошло и года после постановки диагноза, как она умерла. Я близко познакомился с Кейтлин лишь в последние месяцы ее жизни. Несмотря на то что я принимал у нее роды и оставался их семейным врачом, до того, как у нее обнаружили склеродермию, она также посещала женщину-терапевта в связи с личными проблемами медицинского характера.

Как и Мэри, Кейтлин была добрейшей души человеком. Она заботилась обо всех, кроме себя. Когда ее спрашивали о самочувствии, ее ответ всегда сопровождался теплой, застенчивой улыбкой, с помощью которой она пыталась оградить собеседника от физической и эмоциональной боли, которую испытывала. Она моментально переводила тему разговора на ту, что близка собеседнику и не касается ее личных проблем.

Я никогда не забуду наш последний разговор с Кейтлин у изголовья ее больничной кровати. Ее легкие и сердце едва работали; ей оставалось жить менее суток. Я поинтересовался ее самочувствием. Она сразу же переключилась на меня и спросила, что нового в моей жизни. С некоторой досадой я рассказал, что редакторы отказались от еженедельной медицинской колонки, которую я вел в местной газете. «Боже, — шепотом сказала она с сочувствующим выражением на лице, — вы, наверное, ужасно себя чувствуете из-за этого. Вы же обожаете писать». Будучи на волоске от смерти в результате неизлечимого заболевания, в сорок два года, оставляя четверых детей и мужа, она ни слова не проронила о том, как ужасно себя чувствует.

«Она всегда была жизнерадостной и неизменно приветливой, независимо от того, больна она или здорова», — рассказал мне в ходе последнего разговора ее муж, Рэнди. По его словам, Кейтлин «сдерживала в себе много эмоций», особенно когда была расстроена. Были две темы, которые она редко обсуждала: ее неизлечимое заболевание и детство. «Если она и говорила о своем детстве, то это была лишь пара приятных воспоминаний, которые у нее остались о том времени».

Рэнди считает: есть все основания предполагать, что приятных моментов в ее детстве было очень мало. Ее отец, успешный бизнесмен, был суровым и деспотичным надзирателем, чье слово считалось законом. Он очень резко критиковал Кейтлин, старшую из двух детей: «Мне казалось, что она считает, будто ее рождение стало для родителей большим неудобством. Что она появилась на свет слишком рано и была нежелательным ребенком».

Эти слова задели меня за живое. Кейтлин выступала против абортов, но не ожесточенно. Она знала, что я поддерживаю право женщин самостоятельно решать, сохранять им или прерывать свою беременность. Наши отношения были основаны на взаимном уважении, и однажды она обратилась ко мне с призывом перестать направлять пациенток в клиники для аборта. В письме говорилось: «Если бы аборт был разрешен законом в то время, когда я была на стадии зародыша, то я бы не появилась на свет». По словам Рэнди, в глубине души она чувствовала себя нежеланным ребенком.

Когда Кейтлин находилась на последней стадии заболевания, произошла ситуация, от которой, по выражению Рэнди, у него на глазах выступили слезы: «Мы сидели на кухне, а вокруг лежали все эти таблетки, которые она должна была принимать. Она ужасно себя чувствовала. Неожиданно она заплакала и сказала: „Жаль, мамы нет рядом“. А ее мать жила всего в паре кварталов от нашего дома. Они были не настолько эмоционально близки, чтобы мать пришла, утешила, помогла или обняла ее. В этот момент у нас дома находилась домохозяйка. Она была на кухне и мыла холодильник. Она настолько расчувствовалась, что подошла и обняла Кейтлин. Я подумал: какой ужас — человек, который едва ее знает, проявляет к ней больше сочувствия, чем родная мать.

Я не хочу винить родителей. Достаточно посмотреть на историю их семьи — отец ее матери ушел из семьи, когда она была совсем крохой. Она росла без отца, а ее мама (бабушка Кейтлин) была вынуждена преодолевать все трудности в одиночку».

Последующий разговор с ее братом подтвердил мнение Рэнди о детстве Кейтлин: «В семье было мало эмоциональной поддержки и любви, — сказал брат, — отец был с нами жесток, а мама его боялась. Наша мама очень хороший человек, но она никогда не умела разбираться с проблемами.

Отец был настоящим деспотом. Нам едва исполнилось пять или шесть лет, когда каждую субботу он отправлял нас чистить подвал. Нам было запрещено выходить, пока мы окончательно не наведем порядок. Нам также приходилось полировать до блеска его сапоги».

По словам брата, Кейтлин обладала «очень тонкой натурой», но отец считал ее «недалекой». Сам факт, что она поступила в университет, выводил его из себя. Что бы она ни делала, он относился к этому без всякого уважения. Она состояла в организации, которая популяризует грудное вскармливание. Отец насмехался над этим. «Сколько она еще будет кормить грудью этих детей — пока им не исполнится восемнадцать?»

Долгие годы, даже повзрослев, они мирились с диктаторством своего отца, пока ее брат, наконец, не отказался от общения с ним. «Кейтлин очень переживала из-за того, что я отдалился от семьи. Она не могла понять, почему я так поступил. Я пытался объяснить ей, что так мне будет лучше, что благодаря этому я стану лучше. Она не понимала этого».

Брат Кейтлин также плакал, когда вспоминал случай, похожий на тот, о котором рассказывал Рэнди. «За день до своей смерти, лежа на смертном одре, Кейтлин сказала моей жене — тяжело это вспоминать, — моя жена сидела с ней рядом, держа ее за руку, и Кейтлин сказала: „Хотела бы я, чтобы у меня была такая мама, как ты. А так у меня нет матери“. Я люблю маму, но она не была хорошей матерью. Ее нельзя назвать любящей матерью».

Брат также рассказал подробности их родословной, которые еще раз продемонстрировали, что страдания передаются на протяжении многих поколений. Кейтлин и ее брат были потрясены, узнав правду о том, что произошло с их дедушкой. Дядя, который пришел на похороны бабушки Кейтлин, рассказал им, что дедушка не умер, когда мать Кейтлин была ребенком, как им рассказывали; на самом деле он бросил свою жену, а потом развелся с ней.

Всю жизнь Кейтлин и ее брату говорили, что их дедушка неожиданно скончался: «Когда мы спрашивали маму о том, что произошло с ее отцом, она всегда отвечала: „Он умер от сердечного приступа, когда мне было семь“. Бабушка рассказывала нам то же самое. Мы очень расстроились, ведь мы любили и очень уважали бабушку. Если бы мы раньше узнали правду, это многое бы изменило для нас, в том числе в наших с ней отношениях. Но прошлого не воротишь. В нашей семье не принято обсуждать непростые проблемы, мы держим их в себе».

Подобная ложь, даже сказанная из добрых побуждений, никогда не защищает ребенка от боли. Какая-то часть нас понимает, когда нам лгут, даже если мы этого не осознаём. Ложь возводит преграду между людьми, порождает тревогу, связанную с отчуждением и неприятием. Она могла только укрепить мнение Кейтлин о том, что она нежеланный ребенок, которое у нее сложилось из-за жестокости отца и эмоциональной отстраненности матери.

Примерно за год до того, как Кейтлин заболела склеродермией, она подверглась серьезному неприятию со стороны семьи — ее отстранили от семейного бизнеса. «На тот момент это казалось вполне разумным, — говорит ее брат. — Сестра никогда не занималась расчетами». Кейтлин глубоко ранило такое отчуждение. Она ни с кем не обсуждала эту проблему, кроме брата, — незадолго до своей смерти. И продолжала настаивать, чтобы брат наладил отношения с семьей. «Она считала своей обязанностью, своим долгом поступать правильно. Единственное, что могла сделать Кейтлин, — попытаться исправить ситуацию».

Кейтлин была отведена определенная роль в семейной системе — роль, которая передалась ей по наследству от череды предыдущих поколений семьи. Ее родная мать с детства была лишена чуткой родительской заботы, поэтому мы можем предположить, что проблемы семьи начались задолго до того, как дедушка бросил свою жену и детей. С такой же уверенностью можно сказать, что модель строгого воспитания детей отца Кейтлин стала результатом его собственного неспокойного детства. Сочетание множества неудовлетворенных эмоциональных потребностей родителей Кейтлин привело к тому, что она отчаянно пыталась понравиться окружающим, а также подготовило для нее роль человека доброго, нежного и безропотного, который никогда не злится и не отстаивает свою позицию. Таким образом, адаптивные реакции ребенка в ответ на требования, если они повторяются достаточно часто, становятся чертами характера.

Кейтлин успешно играла назначенную ей роль, но ценой собственного здоровья. Ценой стала жизнь, наполненная стрессом. Ее роль и жизнь закончились стремительно прогрессирующим смертельным аутоиммунным заболеванием, которое стало развиваться спустя год после глубокого неприятия, которое она испытала. Она больше не находила в себе сил справляться с этим.

Ганс Селье, основоположник концепции стресса, разработал такое понятие, как адаптационный синдром. «В нашем организме как будто есть скрытые резервные способности к адаптации, или адаптационному синдрому… Только когда все наши резервы к адаптации исчерпаны, наступает необратимое общее истощение организма и смерть»⁷. Старение, разумеется, является естественным процессом, во время которого истощаются резервы адаптационной энергии. Но физиологический стресс также способствует старению, есть даже выражение «состариться за одну ночь». На протяжении всей жизни Кейтлин направляла большую часть адаптационной энергии не на заботу о себе, а на заботу о других людях. Ее роль была определена динамикой семейных отношений в детстве. К тому времени, когда ее поразила болезнь, у нее закончилась энергия.

Ключевым понятием для понимания стресса, здоровья и болезней является концепция адаптивности. Адаптивность — это способность реагировать на внешние раздражители не ригидно, а гибко и творчески, без чрезмерного волнения и подавления чувств. Неадаптивные люди могут благополучно жить, пока их ничто не беспокоит, но, столкнувшись с утратой или другими трудностями, они будут реагировать на это с различной степенью разочарования и беспомощности. Они начинают винить себя или окружающих. Адаптивность человека во многом зависит от степени дифференциации и адаптивности предыдущих поколений его семьи, а также от того, какие внешние раздражители влияют на его семью. Например, период Великой депрессии был тяжелым временем для миллионов людей. Опыт предыдущих поколений отдельных семей позволил некоторым из них адаптироваться и преодолеть трудности, в то время как другие семьи, столкнувшись с такими же финансовыми проблемами, были психологически опустошены.

«Люди и семьи с высокой адаптивностью в среднем имеют меньше физических заболеваний, а если они появляются, то, как правило, протекают в легкой или умеренной форме», — пишет доктор Майкл Керр.

Таким образом, одной из важных переменных в развитии физического заболевания является степень адаптивности человека а поскольку степень адаптивности определяется психологическим развитием множества поколений, то как физическое, так и психологическое заболевание является внешним признаком взаимоотношений, которые выходят за рамки личности отдельно взятого «больного». Другими словами, физическое заболевание является расстройством эмоциональной системы семьи [которая включает в себя] настоящее и прошлые поколения⁸.

Дети, которые становятся опекунами родителей, готовятся к тому, чтобы подавлять свои чувства на протяжении всей жизни. А роли, которые присваиваются детям, связаны с неудовлетворенными потребностями родителей — и так происходит на протяжении множества поколений. «Дети оказываются под угрозой не только из-за физического насилия», — отмечают ученые из Университета Макгилла⁹. Неправильный симбиоз родителя и ребенка — причина множества патологий.

Привычные адаптивные реакции ребенка в системе семейных отношений порождают особенности, которые со временем отождествляются с его «характером». Мы уже говорили о том, что болезнь вызывает стресс, а не характер человека. Если мы и можем сказать о предрасположенной к болезням личности, то только в том смысле, что определенные личностные особенности, в частности подавление гнева, повышают уровень стресса. Теперь мы видим, что такие понятия, как «ревматоидная личность» или «раковая личность», вводят в заблуждение по еще одной причине: они предполагают, что индивид является независимым организмом, не учитывая, что он сформирован семейной системой множества поколений. Доктор Керр полагает, что гораздо полезнее думать, скажем, о положении рака, чем о характере, предрасполагающем к онкологии. «Концепция „раковой личности“, хотя и имеет определенную достоверность, основана на индивидуальной теории функционирования человека. Концепция положения рака основана на системной теории функционирования человека. В семейной системе функционирование каждого человека регулируется поведением всех остальных родственников»¹⁰.

Если отдельные индивиды являются частью семейной системы, которая включает в себя несколько поколений, то семьи и отдельные личности также являются частью гораздо большего: культуры и общества, в которых они живут. Жизнедеятельность человека так же неотделима от крупного социального контекста, как жизнедеятельность пчелы в улье. Поэтому недостаточно рассматривать семейную систему как определяющую здоровье членов семьи без учета социальных, экономических и культурных факторов, формирующих семейную жизнь.

Онкология и различные аутоиммунные заболевания — это, по большому счету, болезни цивилизации. Несмотря на то что индустриальное общество, работающее по принципу капитализма, решило многие проблемы для многих его представителей — обеспечило их жильем, продовольствием и санитарно-техническими средствами, — оно также создало множество новых поводов для стресса даже для тех, у кого удовлетворены базовые потребности. Мы стали воспринимать эти стрессы как должное, как неизбежные последствия человеческой жизни, будто человеческая жизнь существует в какой-то абстрактной форме, не связанной с людьми, которые ее проживают. Если мы посмотрим на людей, которые лишь недавно приобщились к благам городской цивилизации, то сможем более отчетливо увидеть, какие скрытые издержки с точки зрения физиологического баланса таят за собой преимущества «прогресса», не говоря уже об удовлетворении эмоциональных и духовных потребностей. Ганс Селье писал: «Как оказалось, у зулусов стресс от урбанизации увеличил количество случаев гипертонии, которая повышает риск развития сердечных заболеваний. После расселения в Кувейте бедуинов и других жителей арабского мира, ведущих кочевой образ жизни, у них отмечались случаи язвенного колита, что предположительно стало следствием урбанизации»¹¹.

Главным последствием нынешних тенденций, касающихся семьи в условиях сложившейся социально-экономической системы, которая стремительно развивается за счет современного стремления к «глобализации», является то, что происходит разрушение семейных связей и разрыв взаимоотношений, которые давали людям ощущение смысла жизни и принадлежности к семье и социальной группе. За всю историю человечества дети не проводили так мало времени в окружении заботливых родителей. На смену взаимосвязям, которые раньше формировались в многодетной семье, деревне, общине, пришли такие учреждения, как детский сад и школа, где дети в большей степени ориентируются на своих сверстников, а не на заслуживающих доверия родителей или опекунов. Даже нуклеарная семья, которая считается главной ячейкой общества, испытывает огромное давление. Сегодня во многих семьях оба родителя вынуждены работать, чтобы обеспечить базовые потребности, на что несколько десятилетий назад хватало зарплаты одного человека. «Отлучение младенцев от матерей и другие формы переселения, которые оставляют мало возможностей для межличностного контакта, — это очень распространенные формы сенсорной депривации; они могут стать главными факторами развития заболевания», — прозорливо писал Ганс Селье.

В книге «Вторники с Морри» Митч Элбом сообщает, что Морри Шварц, умирающий от БАС профессор, у которого он когда-то учился, «хотел доказать, что слово „умирающий“ не значит „бесполезный“». Сразу возникает вопрос, почему у человека возникает потребность доказывать это. Не бывает «бесполезных» людей, будь то беззащитный младенец, беспомощный больной или умирающий взрослый. Надо не доказывать, что умирающие люди могут приносить пользу, а опровергнуть надуманное представление, согласно которому люди должны приносить пользу, чтобы их ценили. В раннем возрасте Морри узнал, что его «ценность» зависит от его способности удовлетворять потребности других людей. Эта идея, которую многие усваивают уже в детстве, в значительной степени подкрепляется сложившимися в нашем обществе этическими нормами. Слишком часто людям внушают, что их ценность определяется только практическим вкладом, который они вносят, и поэтому их списывают как расходный материал, если они теряют свою экономическую ценность.

Разделение таких понятий, как тело и разум, которое определяет врачебную практику, также представляет собой господствующую идеологию в нашей культуре. Мы редко воспринимаем социально-экономические структуры как факторы болезни или хорошего самочувствия. Обычно они не являются «частью уравнения». Тем не менее научные данные не вызывают никаких сомнений: социально-экономические отношения оказывают значительное влияние на здоровье. Например, несмотря на то что СМИ и врачи, вдохновленные исследованиями в области фармацевтики, неустанно популяризируют идею о том, что, наряду с гипертонией и курением, высокий уровень холестерина представляет наибольшую угрозу развития сердечно-сосудистых заболеваний, имеющиеся данные говорят о том, что стресс на работе имеет более важное значение, чем все другие факторы риска, вместе взятые. Кроме того, стресс в целом и рабочий стресс в частности в значительной степени способствуют появлению высокого кровяного давления и повышенного уровня холестерина.

Экономические отношения влияют на здоровье, так как очевидно, что люди с более высоким доходом чаще могут позволить себе здоровое питание, благоприятные условия жизни и работы, а также занятия для снижения стресса. Деннис Рафаэль, преподаватель Школы политики и управления в области здравоохранения Йоркского университета в Торонто, недавно опубликовал исследование о влиянии социальных факторов на сердечные заболевания в Канаде и других странах. Он сделал следующий вывод: «Одно из самых важных условий жизни, которое определяет, остаются люди здоровыми или заболевают, — это их доход. Кроме того, общее состояние здоровья североамериканского общества, возможно, в большей степени зависит от распределения доходов между его членами, а не от общего благосостояния общества… Многие исследования показывают, что социально-экономические условия, а не уровень медицины и факторы риска, связанные с образом жизни, являются главными причинами развития сердечно-сосудистых заболеваний и что особенно важную роль играют условия жизни в раннем возрасте»¹².

Менее очевидным, но не менее важным аспектом социального и профессионального положения является фактор контроля, который влияет на здоровье. Так как стресс усиливается, когда пропадает чувство контроля, люди, которые в большей степени контролируют свою жизнь и карьеру, обладают более крепким здоровьем. Этот принцип был продемонстрирован в британском исследовании Уайтхолла, которое показало, что государственные служащие второго уровня подвержены большему риску развития сердечно-сосудистых заболеваний, чем их руководители, несмотря на практически одинаковые доходы¹³.

Если мы будем учитывать, что модель поведения и заболевания передаются от одного поколения другому, признаем влияние социальных факторов на семьи и человеческие жизни, то избавимся от бесполезного и ненаучного подхода с возлаганием вины на родителей. Отказ от вины позволяет нам двигаться к необходимому принятию ответственности — вопрос, который мы будем рассматривать в последних главах, говоря о выздоровлении.