Конец Ольской тропы

10. Коррективы к лоции Давыдова

В лоции Охотского моря, принадлежащей перу знаменитого исследователя наших дальневосточных водных пространств и побережий гидрографа Давыдова, о бухте Нагаево упомянуто много и пространно. Не вдаваясь в подробности, интересующие прежде всего моряков, любознательный путешественник прочтет в ней следующие строки:

«В самой бухте Нагаево нет ни домов, ни селений, ни отдельных юрт; только на другой стороне перешейка, на берегу бухты Гертнера, близ берега моря находится несколько тунгусских летних чумов; сюда на лето из глухой тайги переселяется несколько семейств тунгусов для ловли рыбы и заготовки ее на зиму. С наступлением холодов и прекращением хода рыбы они бросают эти юрты и уходят вглубь материка для зимней охоты на пушного зверя».

1600 миль разделяют Владивосток и мертвые, в снежных шапках снегов на отвесных утесах, острова Тауйской губы, преграждающие путь кораблям, идущим в северо-западную часть Охотского моря. За островами скрыта в густых туманах длинная, будто огромный язык, бухта Нагаево, или, как называли ее в старину, бухта Волок. Отсюда казаки, приплывавшие с Амура за «мягкой рухлядью», волоком переправляли свои кочи на колымские притоки.

В бухте не бывает туманов, но подход к ней нередко в летние месяцы затянут слякотной мглой Тауйской губы. Капитаны не любят водить сюда корабли.

В навигационный период рейс из Владивостока в бухту Нагаево продолжается шесть суток. Сроки зимнего плавания впервые установлены моряками товаро-пассажирского парохода «Сахалин». Ровно через месяц после выхода из Владивостока «Сахалин» пробил узенькую дорожку в торосистых полях Тауйской губы и стал рядом с зимующими у «ворот» бухты грузовыми пароходами «Свирьстрой» и «Дашинг».

Первый в истории ледовый поход в сердце Охотского моря был закончен.

Каменные вершины обрывистых сопок мрачно нависли над пароходом. Пурга замела их голые склоны, утопила в сугробах отлогую тропу у подножья, стыдливо запорошила убогую декорацию берегов — побитый морозом кустарник и мохнатую загородь радостно-зеленого ползучего кедра-сланника.

5 февраля 1932 года Берзин сошел на обледенелую землю бухты Нагаево.

— Коррективы к лоции Давыдова необходимы и весьма существенны, — удовлетворенно сказал он, обводя взглядом угол бухты, где, трепеща на ветру парусиновыми стенами, раскинулись кварталы палаток. Несколько деревянных и фанерных домиков на самом берегу дополняли эту картину.

Так выглядел поселок треста «Цветметзолото». Остряки назвали его «Ситцевым городком».

Никто из местных руководителей никогда всерьез не думал о возможности и необходимости постройки города на пуржистых берегах бухты, отрезанной шесть месяцев в году от всего мира. Люди, приехавшие сюда, чувствовали себя на бивуаке. К Утинке, к Таскану, к Среднекану, к Орутукану, к несметным колымским россыпям были направлены их помыслы.

Последние палатки «Ситцевого городка» граничили с тайгой. Тайга подступала к реке Магадан, впадающей в бухту, простиралась на сотни километров вглубь материка, глухая, непроходимая.

Будущее Колымы не трогало представителей различных организаций, ведавших снабжением края. Кроме разговоров о жутком бездорожьи, невыносимых морозах и губительных наледях они ничего не смогли сообщить Берзину.

Дальстроевцам пришлось начинать сызнова. На просторной колымской земле не было никакого порядка. Порядка не было и в Нагаеве. Грузы, доставленные морскими пароходами, валялись на берегу под сугробами снега. Ни одна тонна грузов не была отправлена в тайгу. Отряды приискателей, вышедшие на прииски, остались за Яблоновым перевалом без продовольствия и теплой одежды.

— Работы прекращены. Через двое суток лишаемся радиосвязи: нет продуктов, нет горючего, нет одежды и обуви! — сообщал управляющий приисками на устье Утиной.

Старатели бросали шурфы и уходили в Нагаево.

А в «Ситцевом городке» завоевали права гражданства клондайкские нравы.

Работники треста «Цветметзолото» расплачивались за свою беспечность. Вербовщики оказали им медвежью услугу. Они завезли в Нагаево, наряду с кадровыми рабочими, всевозможных искателей легкой наживы, соблазненных рассказами о колымских богатствах и легкой доступности золотых жил. Те и не думали о работе. Они издевались в глаза над представителями «Цветметзолото», а на все уговоры отвечали требованием отправить их обратно во Владивосток. Требование было невыполнимым до открытия навигации. «Ситцевый городок» сидел на отличном полярном пайке, отказывался даже от спасенияпогибающих грузов и пьяно распевал частушки:

«Ситцевый городок», как удав, пожирал продовольствие для колымских nри исков. В палатках метали банк. «Двадцать одно» заменяло в Нагаево клондайкский поккер. В банк принималась любая вещь: деньги, бидоны со спиртом, ящики с консервами, тюки с одеждой. На берегах бухты было чем возместить проигрыш.

И в этот разгул незванно вклинился басовый гудок «Сахалина».

Представители растерялись. Приезд Берзина был для них полной неожиданностью. Радиограмма, посланная им еще в день отплытия из Владивостока, вызвала лишь иронические замечания: никто из зимовщиков не сомневался, что «Сахалин» застрянет во льдах.

— Нашего полку прибыло, — шутили представители. — Еще один хозяин едет. Какой-то Берзин.

Кое-кому из них это имя было знакомо. По «Ситцевому городку» поползли слухи, малоутешительные для любителей легкой наживы.

— Да он у нас на Вишере работал, — радостно хвастались уральские дорожники. — Крепкий человек и вполне доступный. Каждого, кто заслуживает, уважит. А Вишера — река на Северном Урале, недалеко от Соликамска. Вокруг нее сплошь лесные места. Такое же гиблое место, как и Колыма. Вот Берзин приехал и начал бумажный комбинат строить. Народ вначале не шел: харчи неважные, овощей нет, а каждый летом зелень любит. Мы спустя год, как к строительству приступили, попали туда и удивились: и помидоры растут, и горох, и капуста, и картофель, и огурцы, и фрукты всякие, и розы цветут. До этого нам говорили всякую всячину: даже ехать туда страшно было. А приехали, и уезжать неохота. И фабрики по строили, бумагой весь СССР снабжают, и дороги провели.

— Берзин самого Владимира Ильича Ленина охранял, — вот какой это человек, — гордо добавляли они. — Ленин его крепко уважал.

— Вспоминаю эту фамилию, — сказал представитель Интегралсоюза. — Когда левые эсеры устроили в Москве восстание, Берзин командовал артиллерийским дивизионом латышской бригады. Кто из эсеров жив остался, до сих пор его не забыл.

— Охотское море с ним не посчитается, — утешались некоторые. — До весны не выберутся, а мы тем временем свяжемся с приисками и забросим туда грузы.

Но «Сахалин» пришел зимой.

— На первом же пароходе вон с Колымы, — мягко, не повышая голоса, приказал Берзин «представителям», едва ознакомился с положением. — Хватит разбазаривать государственные средства. Это вам не Клондайк и не Калифорния.

Он обошел палатки и встретился там с уральцами.

— Приветствую старых друзей, — сказал им Берзин. — На Вишере не плохо работали, а здесь споткнулись. Тоже обратно хотите? О чем раньше думали? Страна урывает средства от обороны и содержит вас, а вы рады случаю.

— Вы это напрасно, товарищ директор, — обиделись уральцы. — Все мы люди и грешны понемногу. На Урале хорошо, на Колыме денежно, такая думка у нас есть, верно. Но сидеть без дела не согласны. Если будет работа по сердцу, не уедем. Условия для жизни здесь неважные, но для пользы государственного дела потерпеть можно.

— Вот и хорошо, — потеплел Берзин. — Условия мы вам создадим. Еще претензии есть?

— Начальников много, — наперебой отвечали ему, — а пользы ни на фунт дыму.

— Начальников мы отправим восвояси, — обещал Берзин. А разговаривать с ними будут на материке.

Большинство обитателей «Ситцевого городка» поддержало уральцев.

— Согласны остаться, только уберите от нас бандитов, — просили в палатках. — Жить не дают. Из-за них на корзинах сидим, как куры на яйцах. Все уносят.

Любителей легкой наживы дальстроевцы переселили в трюмы пароходов.

— Уговаривать вас не буду, — попрощался с ними Берзин, — отправляйтесь во Владивосток. Для Колымы ваша профессия не подходит.

На второй день «Ситцевый городок» вышел на работу.

Когда все грузы, разбросанные на берегах, были укрыты от непогоды и порчи, Берзин созвал чекистов, инженеров и техников. Речь его была программой действия Дальстроя на год вперед.

— Тайга голодает, — сказал Берзин, в мечтательных глазах его появился оттенок страдания. — Нужны радикальные меры помощи. Вьючная тропа на Элекчан — первоначальное звено, за которое нам надо ухватиться всеми средствами. Элекчанский вариант, в результате данных разведок, мыслится так: немедленно наладить сообщение с Элекчаном на тракторах. Мне подсказывают, что подобный замысел заранее обречен на неудачу, что использование тракторов на сравнительно небольших участках северной тайги и прежде терпело крах. Скеп-ти-ки не требуются на Колыме. Гужевой транспорт не обеспечит прииски, прошу не забывать об этом. Надежды на туземное население пока не реальны. Эвенки еще не уяснили ceбe цель нашего приезда. Среди них придется терпеливо работать. Усвоить их привычки, считаться с их традициями, завоевать молодежь, уважать стариков, использовать до конца их знание края.

Первая тракторная колонна выйдет на Элекчан с продовольствием и теплой одеждой, следующие повезут технические грузы.

— Затем связь, — обратился он к техникам. — Без телефона здесь существовать нельзя. Проведем проволочную линию, будем разговаривать о построй ке дороги.

Не забывайте о людях. Людей у нас в обрез, а значит, к каждому человеку должен быть особый подход. Создайте ему соответствующие условия, чтобы он легче переносил тяжесть разлуки с привычными местами. Учтите его способности. Поощряйте инициативу и пример. Наша задача — стереть с карты Советского Союза колымское пятно, то-есть помочь краю стать на самостоятельные ноги.

Не только заниматься золотодобычей, а превратить Колыму в производящий край, в котором будет кипеть жизнь и после того, когда в недрах его иссякнут золотые запасы.

Насчет трудностей говорить не буду. Трудности существуют для того, чтобы их преодолевать. На то мы и большевики.