Конец Ольской тропы

9. На курс NO 23

В кают-компании было тесно и накурено. Мягкий свет ламп золотистыми лужицами разлился на линолеуме палубы, сверкал на мельхиоровых узорах кардановых подвесов, отражая в их полированной зеркальной глуби скучающие лица людей. В квадратные иллюминаторы скупо проглядывали сумерки полярного дня.

Третью неделю товаро-пассажирский пароход «Сахалин» форсировал ледяные поля Охотского моря. Послушный воле штурманов, он шел генеральным курсом на северо-восток.

Капитан начертил карандашом жирную линию на карте. Линия пересекала Охотское море и упиралась в Тауйский архипелаг.

На картушке компаса направление судна было обозначено условной цифрой:

NO 23.

На курсе норд-ост двадцать три лежала бухта Нагаево.

Необозримая белая пустыня расстилалась вокруг корабля. Ни одной синеватой полоски на горизонте, по которой опытный глаз полярника угадывает свободное от льдов море. Лишь узкий канал, пробитый форштевнем, как хвост, протянулся за кормой, да впереди, будто дыры от пуль на диске мишени, чернели крошечные точки нерпичьих лунок. Терпеливые зверьки просверлили их в метровой толще льда теплотой своего дыхания.

Стремительные толчки и скрежет льдин, царапающих корпус, заглушали человеческую речь в кают-компании. Рывками раскачивались лампы на кардановых подвесах. Вода в графинах взлетала к пробкам. Жалобно дзинькала посуда в буфете. Пассажиры удрученно вздыхали и, чтобы удержаться на месте, цеплялись за выступы наглухо ввинченных в палубу столов. Это продолжалось третью неделю и начинало надоедать...

Третью неделю пароход взбирался на лед, дрожа мачтами, скрипя переборками, обнажая исцарапанную подводную часть. Он гулко дробил льдины, подминал их сокрушительной тяжестью корпуса, выталкивал наверх, нагромождал перед собой горы торосов и, пробежав несколько саженей вперед, устало кренился на борт. В сухом морозном воздухе раздавались, как щелканье кастаньет, перезвоны машинного телеграфа. «Сахалин» медленно сползал в канал, нехотя пятился и, снова взяв разбег, с неудержимой яростью бросался на ледяную толщу.

Изредка в кают-компании появлялись свободные от вахт моряки. Они подолгу пили чай, обменивались мнениями о прошедших вахтах, о вероятности зимовки во льдах. На взгляд штурманов, механиков и радистов, последний рейс «Сахалина» был самым тяжелым из всех ледовых вояжей торговых судов, работающих на Дальнем Востоке.

Капитан Успенский приводил в доказательство выдержку из лоции. Пухлая, как библия, лоция была для него и для остальных судоводителей нерушимым каноном.

«Началом образования ледяного по крова в Охотском море, — указывалось в ней, — следует считать первую половину ноября. Весь ноябрь, декабрь, январь, февраль, а для северного побережья и март, идет нарастание толщины льда».

Peйc «Сахалина» действительно был беспрецедентным.

Кончался январь. Зима на северном побережьи Охотского моря оказалась на редкость суровой. Пароходы «Свирь-строй» и «Дашинг», покинувшие Владивосток еще в навигационное время, едва успели добраться до Нагаева, разгрузили там продовольствие и, пытаясь выйти обратно, застряли у «ворот» бухты.

Ледорез «Литке», поспешив на по мощь судам, израсходовал все топливо и вынужденно зазимовал в Охотском море.

Несмотря на такой удручающий пример, 5 января 1932 года из Владивостока курсом на бухту Hагaeвo снялся товаро-пассажирский пароход «Сахалин» типа «северников», построенных на верфях Ленинграда.

Моряки были уверены, что не дойдут до порта назначения, но со свойственным им оптимизмом примирились с мыслью о зимовке. Их увлекали рассказы о колымских богатствах. Они слышали одним ухом, что геолог Билибин нашел на устье реки Утиной за Яблоновым перевалом баснословную золотую россыпь, затмевающую сказочные жилы Клондайка и Калифорнии. Участники разведочных экспедиций, которые возвращались с Колымы на пароходах, сообщали о том, что золотые россыпи найдены не только на ключе Юбилейном.

— Все ручьи, впадающие в Утиную, — утверждали одни, — текут по золотому дну.

— Дмитрий Владимирович Вознесенский, — сообщали другие, — вышел из Олы в одно время с Билибиным, взял направление на реку Орутукан и открыл на ней равноценные Утинским месторождения золота.

— Инженер Новиков, посланный на Орутукан для детального изучения рай она, спустя год после экспедиции Вознесенского, вернулся с вестью о золотоносности всей реки, ее притоков и окрестностей.

— Геолог Цареградский обнаружил золото на peкe Таскан, в среднем течении Колымы. Мощность этого района не имеет равных на всем северо-востоке.

Многое говорили участники экспедиций. Достоверность их рассказов подтверждали морские рейсы из Владивостока в бухту Нагаево. В навигацию 1931 года туда было отправлено такое количество рабочих и грузов, какого не видела Колыма за пятьдесят два года существования Ольской тропы старика Килланаха.

Ледовый поход «Сахалина» завершал эти рейсы.

Основной темой разговоров на борту была Колыма. Она вызывала затяжные споры между обитателями кают-компании.

— Наше время, — говорил старый моряк штурманам, — прививает совершенно иные взгляды. Плавали мы с вами на многих линиях и, надо признаться, дальше портовых магазинов и кабачков не заглядывали. А взгляните на молодежь, — кивнул он на штурманских учеников. — Колыма для них не только советское Эльдорадо. Они заглядывают за границы бухты Нагаево, пытаются проникнуть в будущее этого края. Я завидую нашей молодежи и хотел бы вернуть свою юность, растраченную на дансинги и чайные домики.

— Опоздали, дорогой, — съязвил радист. — Наше дело извозчичье. Новое время, новые песни, новые герои.

— Согласен с тем, — сказал старый моряк, — что всякое время выдвигает своих героев, но каждый из нас — винтик, приносящий пользу. Надо лишь уметь найти свое место, и жизнь станет куда содержательнее. Возьмите Александра Павловича Бочека. Он еще в мореходном училище мечтал стать полярником и осваивать неизученные земли.

Когда капитан умолк, в дверях кают компании появился Берзин. Его лысая голова сверкала под матовыми абажурами ламп, как гладко отполированный костяной шар. Тщательно подстриженная бородка сглаживала угловатость его удлиненного лица. Ничто так не отличало его от других пассажиров, как взгляд. На моряков и пассажиров смотрели глаза мечтателя.

Берзин был прост и отзывчив. Некоторые ошибочно принимали эти его качества за мягкотелость. Рассчитывая на нее, один из штурманов, еще у Карафуто, где пароход столкнулся с оторванными от берегов Сахалина ледяными полями, пытался уговорить Берзина вернуться назад. Штурман предпочитал плавать проторенным курсом в японские порты и в душе смеясь над Берзиным за его сухопутный вид, красочно изобразил ужасы зимовки в дрейфующих льдах.

Берзин внимательно разглядывал его и сожалеюще качал головой, когда тот передавал подробности полузабытых ледовых трагедий.

— Так, — мягко сказал Берзин, выслушав штурмана. — Встречался я и раньше с моряками... Вы трус или моряк? — в упор спросил он. Тем дело и кончилось.

Прошло двадцать суток, заполненных перезвонами машинного телеграфа и грохотом взломанных льдов.

Берзин переступил порог кают-компании.

— Веселитесь, товарищи, — подмигнул он. — Берег виден!

Моряки и пассажиры ринулись к иллюминаторам. Капитан взглянул поверх их голов.

— Ваша правда, Эдуард Петрович. — сказал он. — Долгожданный остров Завьялова. Осталось пятьдесят миль.

— Можно чемоданы укладывать! — обрадовались в кают-компании.

Капитан умерил восторг пассажиров.

— По чистой воде, — разъяснил он, — действительно на одну вахту ходу. Не забывайте про льды и не волнуйтесь. Через неделю будем в Нагаеве.

— Поздравляю, — повернулся он к Берзину.

Тот засмеялся.

— Не меня, — вас поздравлять надо.

«Сахалин» отвоевывал пядь за пядью. Моряки вели его напролом сквозь льды, решив, что лучше зимовка, чем позор ное отступление назад. Ибо двадцать пять пассажиров, которых вез пароход, были не совсем обычными пассажирами. На борту «Сахалина» находился штаб армии освоения горной Колымы: руководители, инженеры, геологи треста «Дальстрой», созданного по решению правительства.

Партия и страна поручили железному племени чекистов вдохнуть жизнь в огромный край вечной мерзлоты и головоломных загадок. Совнарком назначил директором Дальстроя Эдуарда Петровича Берзина.