Конец "черной тропы"

20

На хуторе Панок в Торчинском районе майор Чурин отыскал сестру Угара, женщину средних лет, глядя на которую, чекист постарался представить себе ее родного брата, о внешности которого отмечалось не однажды: красивый, хорошо сложен, с изящными манерами. В Канаде прожил шесть лет, белый свет повидал.

Киричук захотел побеседовать с Матреной Матвеевной сам. Главной его целью было добиться от женщины согласия уговорить брата выйти с повинной. Предполагался и второй вариант: передать с ней приглашение Угару вступить в переговоры с чекистами, гарантируя ему полную безопасность.

Ранним воскресным утром чекисты перехватили Матрену Матвеевну в низине за мосточком возле широкой распущенной ивы, полощащей кончики ветвей в речке, по пути на базар.

Разговаривали стоя.

— Прошу извинить, Матрена Матвеевна, за эту маленькую задержку,— мягко начал Киричук, отводя чуть сникшую женщину в сторону.— Я сотрудник государственной безопасности. Обстоятельства вынуждают нас говорить скрытно.

— Вы о моем брате Луке? — догадалась Матрена Матвеевна.— Зря теряете время. Ничего не знаю о нем. Семь лет не виделись.

— А если удастся встретиться?

— Дай бог, я его люблю и жалею. Он жив?

Василий Васильевич слегка улыбнулся.

— Да, конечно, иначе я бы вам не потребовалась. И что, могу повидаться с ним? — Матрена Матвеевна манерно вытерла кончиками пальцев уголки губ.

— Мы могли бы не препятствовать этой встрече.

— Для чего? — она выжидательно уставилась в лицо Василия Васильевича.

— Для нашей обоюдной пользы. Ну а для брата вашего, который скрывается под кличкой Угар, наверное, в первую очередь. Смертельная опасность нависла над ним. И вы можете помочь ее избежать.

— Каким образом?

— Передайте ему, что я, подполковник Киричук, хочу встретиться с ним для разговора в безопасных условиях. Ему трижды везло уходить от нас. Понимаете, везло чудодейственно. Те, кто бывал с ним, гибли, а он здравствует. В оуновской организации не любят таких живучих, им перестают верить.

— Это дело ихнее,— отстранилась ладошкой Матрена Матвеевна.

Василий Васильевич успел уловить хитроватую остринку в глазах женщины, подсказавшую, что прекращать разговор еще рано.

— Я не убеждать вас приехал, Матрена Матвеевна,— как можно душевнее продолжал Киричук.— Мы подвохами не занимаемся. Если чекист сказал, что нужна беседа, значит, будет взаимно заинтересованный разговор, и расстанемся мы, как говорится, держа слово. Предлагаем вам поговорить с братом. Если вам дорога его жизнь.

Матрена Матвеевна не дослушала, запричитала:

— Увольте, Христа ради, ничего я не знаю. Отношения никакого не имею.. Мне на базар надо.

— Ладно, идите! — раздосадовался Киричук. И когда она ушла, сказал майору Тарасову: — Ничего, подберем ключи к Угару. Куля поможет.

Обращение к Угару Киричук с Чуриным в окончательном варианте оставили таким:

«Угар! Очередного отрыва от чекистов впредь не допустим. Поймите крайность своего положения: трижды ушедшему не повезет в четвертый раз. Есть необходимость поговорить с вами. Ждем в полночь между ближайшими вторником и средой либо между средой и четвергом в березняке возле хутора Три Вербы. Откажетесь — больше предложений не будет».

Анатолий Яковлевич начал скручивать листочек наподобие оуновского «грипса», намереваясь, кроме того, перевязать его и опечатать копеечным кружочком, придавая посланию «настоящий» вид. Но Василий Васильевич отсоветовал делать это, сказав:

— Ниточкой пару стежок продернем и будет, пусть идет с возможностью доступа к тексту. Это придаст беспокойства Угару. Опечатанный «грипс» скрыт от чужих глаз, а такой... Может, он не только у Кули в руках побывал. Угар-то знает, что это такое и какие последствия могут свалиться на него.

Так и решили. Вручить обращение должна была Куля. Только она могла отыскать никому не ведомыми путями своего, обожателя.

Отсиживаясь у Кули в хате, Прок стал у нее вроде как своим, не вызывающим подозрений человеком.

— Ты это, Куля, срочно, любым путем доставь Угару. Торопись, выручать его надо.

Куля усомнилась, спросила:

— Угар о выручке попросил? Что это с ним? Сам десятерых выручит и троим разом нос утрет.

— Он не знает, почему ходят по его следу,— сразу нашелся Проскура.— И матерый бывает лапой в капкане. Так вот, спасай его удачливую башку, если он тебе дорог.

Последнее он произнес зря, потому что худенькая остроносеиькая Куля сразу ощетинилась, дернулась даже, дерзко бросив:

— Не лезь, куда не просят! Сказал, что надо, поняла — и пошел!

Не доходя до дороги, она вдруг круто свернула, будто что-то вспомнив, к селу Смолевке, вошла в крайнюю хату и через несколько минут снова появилась во дворе. Села на телегу, стоявшую на земле без колес, и с часок маячила на виду, не шевельнувшись. Когда усатый дядечка с котомкой через плечо прошел мимо нее, то удивился, увидев вместо симпатичной стройной женщины сгорбленную старушенцию в Кулином сарафане.

Поскольку чекистская группа была малочисленной и об оцеплении села не могло быть речи, войти в дом старухи и сделать обыск Павел Гаврилович не решился. Кроме того, Куле предоставили свободу в выполнении поручения, и действовала она, очень даже возможно, по своему четко отработанному методу.

Оставалось терпеливо поджидать Кулю дома, куда она должна вернуться после встречи с Угаром. Ну, а не вернется... Об этом Проскуре не хотелось думать.

Условный стук прозвучал в раму среднего окна по-женски мягко, бестревожно, будто снаружи не хотели беспокоить чей-то сон. Проскура в мгновение весь подобрался, достал из-под пояса пистолет и, живо выйдя в сени, распахнул дверь наружу.

Куля стояла на крыльце. Она специально малость помедлила, давая Проку узнать себя, и потом прошла в дом, обдав встречавшего остринкой духов. На ней был тот же с белым горошком сарафан.

— Что не спишь? Я могла бы и к утру, а то и завтра вернуться,— по-домашнему просто сказала Куля. Она зажгла на столе лампу, подвернула фитиль, рассуждая вслух.— Зачем было шаркать за мной вашим людям? Проверять меня, думаю, нет смысла. Значит, другой интерес: где пристроился Угар?

— Кто тебе такую ерунду сказал? — ненастойчиво возразил Проскура.

Куля усмехнулась, плечом дернула.

— Да Поля, к которой нищий подходил.

— Какая Поля? Это старуха, что ли? — не стал отрицать Проскура, надеясь что-нибудь разузнать о взятом на заметку доме.

— Старуха-то млаже меня, и дочь у нее кроха. С голодухи у нее «собачья старость», болезнь такая, говорят.

— Видела Угара?

— Я не обещала видеть его,— грустно ответила Куля, но вдруг оживилась, сообщив: — Что давал — передала. Через полсуток получит ваш «грипс». Живой, сударик! Живой!

— Что же не повидала его?

— Мы видимся не когда хочется, а когда можно. И не уследить вам за нами. Мы летать умеем.

— За вами, Ганночка, между прочим, не следит никто. Отдыхайте спокойно,— потом не без умысла доверительно подметил: — Я чую, духами пахнет, кто же это, думаю, кроме сердечного дружка, такой сюрприз преподнесет. Конечно, Угар. Значит, виделись с ним.

— Ступайте к себе, я лягу.— Куля достала из сумочки флакончик, поставила на комод. Но руку не убрала, грустновато сказала: — Он бы меня по запаху узнал в темноте. Его предвоенный подарок. Это им пахнет, Лукой.

...Дома Артистку приветливо встретил Микола, муж ее. Он был чем-то доволен.

— Рано ты, Маша. Молочка из погребка достать? Я схожу.

— Сходи, пожалуй,— вздохнула женщина и убрала со стола миску, почему-то показавшуюся ей тюремной посудой, которую она никогда не видела, но о которой слышала не раз. Тоска подступила к сердцу.

Микола принес крынку молока, налил в кружку, подал Марии. Она не взяла, а достала из этажерки тонкий стакан, подставила его:

— Лей, из кружки успею напиться. У Шурки-сапожника был?

— Принес,— подал он скрученную бумажку,— Брательник вернулся, Петро.

— Где он, почему не отыскал меня?

— На перевязку пошел, пузо располосовали — свищ был.

— У него всегда не как у людей,— развернула Артистка листочек, только сейчас заметив, как трясутся у нее пальцы. Прочитала: «Базар запрещаю. Даю достойное тебя поручение. Посылаю подарок. 12».

Мария знала: дюжина — цифра Хмурого. Вспомнила Зубра, подумала: «Молодец, слов на ветер не бросает. Живо и подарок подоспел, не успел пообещать. Только я его сама заслужила».

— Давно принес?

— Сразу и вернулся.

— Не мог явиться на рынок. Тут, может быть, судьба моя. Па часок бы раньше получить. И откуда он там, черт-те где, все знает? Наперед меня. Чудно.

— О чем ты, Маша?

— На базар отныне я не ходок. Свистульки твои мне больше не потребны. Книги читать буду, ума набираться. А то ведь я всего одну книжку в руках держала, да и ту не дочитала. Была там любовь, да кончилась. Какой же интерес ее дальше читать?

— Устарела уж вроде про любовь-то,— проворчал Микола и пошел, покашливая, во двор.

— А у любви нет старости! У нее страсти, телок! — крикнула женщина ему вслед и будто ожила от этих слов, ногой притопнула. Руки ее вскинулись, звонко щелкнули пальцы. Разулыбисто запела придумываемую на ходу песню:

«Любовь, когда душа поет и сердце трепыхается...»

Микола снаружи прикрыл дверь.Весь день связной Шпигарь мотал чекистов по Торчинскому району то между селами Гать и Усичи, то вдруг оказывался возле Балясины. Шли пешком, возвращались на машине к исходному пункту и начинали поиск снова, ища путь к важному схрону, о котором с потугами рассказал арестованный бандит. Киричук предупредил Тарасова о том, что Шпигарь ведет себя подозрительно, за ним нужен тщательный присмотр.

— Как же вы не можете найти дорогу к схрону в открытую днем, когда, крадучись, в темноте не ошибались? — высказал недоумение Киричук.

— Потому и не найду, что ночью ходил. В темноте по- другому все видится. Да и был я там всего раза два. Ночью отыщу,— уверенно заявил Шпигарь.

— Хорошо, Игнат Фадеевич, ночью так ночью,— согласился Киричук.

В темноте Шпигарь повел чекистов увереннее. За селом Гать он обнаружил свою дневную ошибку и сказал о ней Киричуку:

— Вот тут мы холмик миновали днем, вышли на Усичи. Не туды. Надо по склону направо и прямо, с закрытыми глазами упрешься в колючий кустарник — там терна много растет, потом чуток под уклон, пока вода не блеснет. Будет мосточек, но на него не надо ходить, у нас свой есть, невидимый.

На берегу речки Шпигарь неслышно походил туда, сюда, потом позвал подполковника с собой, указал на корягу и предложил потрогать ее, шепотом говоря:

— Тут проложен мосток в две доски, его не видно, накрыт водой, поверху она течет. Проход устойчивый, уверенно только надо. И чтоб ни один не свалился. Переходить быстро, а то могут прийти из схрона за водой.

И не успел Киричук подумать о том, как же отпустить Шпигаря опробовать невидимый мосточек, ведь в случае чего на той стороне его с собакой не найдешь, как у самого уха услышал голос Чурина:

— Я пошел, его можно следом...

Вскоре плотной цепочкой углубились в лес. Продвигались медленно, осторожно.

— Стоп! — шепотом сказал идущему рядом Киричуку Шпигарь.— Дальше нельзя. С полста метров осталось. Пусть ваши люди вправо и влево разойдутся. Предупредите всех, что могут вылезти из схрона на воздух, сходить за водой. Нас не минуют. Я свое сделал, распоряжайтесь.

Утром покажу замаскированную ляду. Только не дадутся они, если кто там будет.

Расставив людей, Василий Васильевич вернулся к Шпигарю, прилег между ним и Чуриным, спросил:

— Почему вы, Игнат Фадеевич, не пошли первым по мостку? Ведь мы о нем не знали, думали бы, что вы по воде зашагали. Сунулись бы сами, а там, поди, глубоко, иначе бы зачем мосток. Верно я говорю?

— Верно-то верно. Только пришел момент о себе подумать. Дважды его у нас не бывает.

Как же долго подступал рассвет. Ожидание захвата бандитов до предела напрягало нервы. Ведь все, кроме Чурина, в такой операции участвовали впервые.

— Там схрон,— указал Шпигарь рукой в сторону полянки.— Под той вон горбатой березой ляда. Поползли.

Он быстро продвигался по-пластунски, работая локтями, как механическими уступами. Метрах в пяти от лаза в схрон остановился и подождал, пока приблизится Киричук.

— Залегайте тут, и чтоб не сопеть, не ворочаться. Я ляду посмотрю, изнутри закрыта или снаружи.

Василий Васильевич видел, как Шпигарь па четвереньках, опираясь на локти и колени, достиг кривой березы, ищейкой обвел носом край лаза и с еще большей осторожностью попятился назад. Было ясно: в схроне кто-то есть.

Еще в отделе Чурин предложил «ошарашивающий», по его словам, план захвата бандитов. Он выглядел так: Анатолий Яковлевич спускается в лаз, пригибается и уходит по горизонтальному проходу в схрон с пистолетом на боевом взводе и там действует по обстановке. Следом за ним для прикрытия должен идти Близнюк, успевший побывать на выездах и проявить себя надежным бойцом.

Киричук внес поправку: вместо младшего лейтенанта Близнюка прикрывать Чурина он пойдет сам. Иначе подполковник ни под каким видом не разрешил бы Анатолию Яковлевичу рисковать собой.

Осторожно сняли с люка ляду. И тут Василий Васильевич увидел довольно широкую шахту, в которой свободно можно уместиться вдвоем. Шепнул пригнувшемуся тут же Турину: «Я пошел первым!» и скрылся по самую голову в землю. Пригнулся, заглянул в полумрак горизонтального прохода, но ничего там не увидел, еле распрямился, тормозя спускающегося Чурина.

Анатолий Яковлевич бесшумно проник в схрон и застал там двух бандитов спящими.

Чурин потом рассказывал:

«Ввалившись к ним, я с чувством произнес: «Слава Украине!» (местный диалект знал хорошо). Они машинально ответили: «Героям слава!» Я сунул под ремень пистолет, вытащил из кармана веревку и начал связывать ближнему бандиту руки. Он спрашивает: «Друже, что вы делаете?», а я в ответ: «Вы что, не узнали меня?» На отрицательный кивок головы ответил: «Я с СБ от Хмурого». И так велик был их страх перед службой безопасности, что они больше ни о чем не спрашивали и не оказывали сопротивления.

Василий Васильевич все это время находился в темноте прохода в схрон со взведенным автоматом, готовый в любую секунду прийти мне на помощь».