Конец "черной тропы"

22

Перемены в лесной жизни Антона Тимофеевича Сухаря наступали постепенно. По ним он безошибочно судил, с каким успехом продвигается легенда о его жизни, в которую за основу легла все-таки настоящая, хотя и короткая оуновская «служба».

В первые два дня до Цыгана как будто никому не было дела. Он никуда далеко не уходил — не велели, бродил все вокруг да около, не столько наслаждаясь зеленой прелестью, сколько размышляя о тех, кто его окружает. Он жил сейчас среди убежденных врагов, борьба с которыми должна вестись насмерть.

Поначалу за Сухарем откровенно следили. Ел он вместе со всеми, спал где придется, но только не в одиночестве. Однако на третьи сутки после возвращения на постой Хрисанфа с бандой Кушака ему дали не только послабление в передвижении, но и сам Рысь при встрече с удовлетворенной дружественностью похлопал его по спине, что на языке эсбиста означало определенное расположение.

Такое начало порадовало Сухаря. Его к тому же перевели из сарая в дом, где жили Хрисанф с Кушаком и еще каким-то угрюмым типом, который во сне бормотал: «Шифры... Ключ... Шифры...» и путался в цифрах.

Спустя еще несколько дней Сухаря разбудили до света, велели собираться. Удивил его своим появлением Хрисанф — бодрый, без следов сна и обычного недовольства на лице, Странно прозвучала его шутка: «Сухарь черный, сухарь белый, хлеб насущный, не горелый. Поздравляю, Цыган, не пригорел!» В услышанном прозвучало благое предзнаменование. И уж окончательно успокоило Антона Тимофеевича заботливое предложение Хрисанфа побриться. Никак, от Комара отдача пошла. Значит, Дербаш помнит его, прислал, видать, кого-то важного, раз бриться заставляют.

Что он не ошибся в своих предположениях, Антон Тимофеевич сразу понял, когда вошел в занимаемую Рысью горницу. Кроме эсбиста, кстати, одетого не как обычно в белую украинскую рубаху, а во френч с оттопыренными накладными карманами, за столом сидел в сером гражданском костюме волевой, с выразительными крутыми чертами лица мужчина лет сорока. На голове у него слева, возле пробора от шрама, образовалась глубокая залысина, которую он мог бы прикрыть волосами, но оставил на виду.

Именно эта мысль почему-то пришла на ум Антону Тимофеевичу, зрительно сфотографировавшему римско-греческий профиль человека, который, к его удивлению, даже не взглянул на вошедшего.

Нет, не с распростертыми объятиями приехал встретить его посланник, да, впрочем, Сухарь и не рассчитывал на теплый прием.

— Кто вы, назовите себя,— предложил приезжий, только теперь взглянув на Антона Тимофеевича, и сам представился: — Буча.

— Цыган,— ответил Сухарь, не поняв, что тот ему назвал: псевдоним или фамилию.

— Полностью себя назовите, как на миру, и все о себе,— уточнил Буча и разрешил: — Меня здесь можно величать по имени — друже Павло.

Антон Тимофеевич неспешно стал рассказывать о себе, видя, с какой цепкой внимательностью слушает и наблюдает за ним Буча. Подумал: «Это уже что-то значит, коли солидно обставляют мою проверку».

Посыпались вопросы. Обычные, простые поначалу:

— Дети есть?

— Нет, наверное. Я же не женат, а так... если до войны, так чего гадать.

— Вот именно. Давайте кратко, а то мы за неделю не напредположимся. Значит, детей нет. Скажите, знакомых у вас много?

— Нет.

— Попрошу перечислить их на бумаге. Не сейчас, потом. Укажите также места диверсий ваших групп в тылу Красной Армии (кто конкретно участвовали. Кто назвал наших людей из руководства в лагере перемещенных лиц.

— Крутько, он в комендатуре подвизался. Я знал перед войной одного Крутько из наших, переправлял и встречал меня через польскую границу. Спросил этого, не родственник ли. Разговорились. Он, видать, американцу шепнул. Тот обрабатывать меня начал. Ему я напрямую: вернусь на родину, в лес уйду. Сказал о разведшколе абвера, что ОУН направляла, что, мол, меня им лучше побыстрее отпустить. Расспрашивал о немецкой спецшколе, о том, кто учил. Тут я и назвал Дербаша. А американец даже просиял весь, говорит: с такой вашей связью не пропадешь, выходите на нее. И псевдо назвал по секрету — Комар. Обещал дать знать обо мне сюда в верха. Что же мне упускать такую возможность? Для вас я не безродный.

— Конечно. Только, между прочим, Комар никакого американца не знает, должен разочаровать вас.

— Может и не знать, зато о нем известно,— сразу нашелся Сухарь.

— Вы много знаете, друже,— покачал головой Буча.

— Отчего же не знать, если мне говорили.

— Это хорошо или плохо?

— Плохо, наверное. Ведь все великие свершения сотворены во мраке тайны, поэтому грех нам чуждаться ее, она защитница наша,— рассудительно досказал Сухарь.

— Это другое дело,— понравилось Буче.— Вы курите?

— Нет.

— А я бросил. Владимир Антонович не переносит табачного дыма, чует даже от одежды.

«Антонинович!» — вспомнил вдруг точное отчество Дербаша Сухарь.

— Он же сам курил, Володар Антонинович, еще как дымил.

— Такие и не переносят, кто бросил. И чем дальше, тем хуже. А кого вы назвали Володаром Антониновичем? Я сказал, Владимир...

— Того же назвал, кого и вы,— внимательно следил за собеседником Сухарь.— Я его Владимиром не знал.

— Вот как,— постучал пальцами по столу Буча, и на лице его мелькнуло что-то вроде улыбки.— Он уже и сам, между прочим, забыл это псевдоимя.

— Не мог забыть, оно настоящее. Уж если я помню, как он, посмеиваясь, рассказывал там, под Грубешовом в Польше, тонкости своего первого псевдонима Дардер, так сам он вряд ли забыл бы. Разыгрываете вы меня, друже Буча.

— Вовсе нет, друже Цыган. Мне интересно, давайте я расскажу друже Комару подробности его первого псевдо. Ему приятно будет, поверьте.

«В самом деле, он вроде клюнул, расположился, это очень даже здорово может выйти с именем и псевдонимом. Никогда не вспоминал, и вот, пожалуйста, сгодилось»,— промелькнуло в сознании Сухаря, и он охотно стал рассказывать:

— Все очень просто, друже. Он взял окончание имени Володар и начало фамилии Дербаш, получилось Дардер. И уж если друже Комару будете напоминать, то под завязку пошуткуйте, какой потайной смысл выдает его псевдо. А выдает оно «дал деру». Но это так, шутки ради. Мне приятно было вспомнить.

— Мне тоже,— вдруг подал руку Буча.

Антон Тимофеевич заулыбался, считая, что начало проверки он вполне выдержал.

А выдержал он совершенно случайно большее.

— Отдыхай, друже Цыган, весь день можешь спать,— предложил Буча и пояснил: — В ночь уйдем. Дорога у нас трудная.

Хозяйка пригласила Василия Васильевича завтракать в беседку. Обычно она ставила ему по уговору большую кружку парного молока, клала немного хлеба — ел постоялец мало, этого ему хватало до обеда. Обедал и ужинал Киричук в городе, иногда приходил в дневной перерыв отдохнуть немного. А так все время на работе, никогда не прекращал ее и в положенный для сна полуночный час.

Сейчас он увидел на столе сковородку с поджаренным и залитым яйцом мясом, тарелку с солеными помидорами и огурцами.

— Сидайте, кушайте, Василий Васильевич, сынка моего помянем, год как схоронила.

— Сочувствую, Степанида Ивановна. Пусть земля ему будет пухом!

Как нарочно, времени для завтрака нынче осталось меньше обычного, и женщину обидеть нельзя.

— Знал я о вашем горе, Степанида Ивановна, не спрашивал — коснуться боялся. Вы уж извините за эту сухость.

— Какое извинение, спасибо, наоборот... Все думала, сыновей своих привезете,— тяжело вздохнула она,— я бы за ними, как за своими. Что же не едут они?

— Учебный год надо закончить. А тут квартира моя освободилась, но пока глянуть некогда

— Так вы скоро съедете? Тогда хоть навещайте, привыкла я к вам.

— Откуда привычка, мы почти и не видимся.

Хозяйка замотала головой.

— Разве в том дело, сколько видишься.

Киричук признательно улыбнулся.

— Тут какими глазами посмотреть, дорогая Степанида Ивановна. Бандеровцы обо мне говорят, будто я головорез, хищник, живьем могу съесть.

— Это бандиты-то говорят. Та их перевешать, паразитов, мало, сколько они горя людям принесли. У меня сестра под Бережанкой, двадцать километров отсюда, больная стала от них. Мой сынок утонул, а у нее убили, «ястребком» он был на селе. Кабана забрали, ко мне за деньгами приезжала, велели ей три сотни на ихний займ приготовить. И не говорите о них, нашли на кого ссылаться.

— Я пошутил, конечно.

— Мне, женщине в возрасте, виднее. Да разве только мне? Между прочим, и молодухи на вас с приятным вниманием, сразу интерес проявили. И не шутейно.— о том, о сем, а с основательным прицелом, чего любите и храпите ли ночью.

— Это еще зачем? — перестав есть, выразил недоумение Киричук. Но все же спросил: — А что за молодухи, любопытно? Я еще могу нравиться, значит.

— Не лукавьте, Василий Васильевич, вы сами о себе знаете. «Молодухи» я в общем сказала, ну а бабеночка одна тут, Варварой зовут, вон через два дома ее хата, действительно интересовалась, встретила тут меня и давай пытать. И хоть замужем сама... Да не обращайте внимания.

— Я и не обращаю.

— Или познакомить? Приглянулись вы ей, и все тут.

— Знакомить не надо. Мне это совсем ни к чему.

— Застеснялись, вижу. Ну а какой грех малость внимания уделить соседке. Беды нет, а ей, может, в радость.

Все утро Василию Васильевичу не давали покоя настораживающие слова хозяйки: «Интерес проявили с основательным прицелом». Степанида Ивановна, конечно, имела в виду совсем не то, что он заподозрил: оуновскую разведывательную цель.

Как уже повелось, придя на работу, Киричук прежде всего направился к майору Веснику. Указывая карандашом на воткнутые в карту черные флажки, обозначавшие зарегистрированное появление банд, Иван Николаевич тихо, но довольно энергично докладывал:

— Все бандитские проявления, Василий Васильевич", а за ночь их было три, произошли, заметьте, на юго-западе области в непосредственной близости от Львовщины, вот здесь — между Гороховом и Берестечком. В селе Сарпиловка, возле Заболотц, опять этот Гном. Он захватил троих «ястребков». Измывался над ними, пока не убил.

Лицо подполковника напряглось, он подошел ближе к карте, как будто захотел получше рассмотреть флажки, Опросил сдержанно:

— Разве Чурин еще не сел на «хвост» этому Гному? Мало людей, пусть еще возьмет. Когда от Анатолия Яковлевича последнее сообщение было?

Весник раскрыл журнал телефонограмм.

— В двадцать два часа дежурный по райотделу из Горохова передал.

Киричук прочитал запись: «Отправляюсь обложить край леса за Сарпиловкой, предполагаемую отсидку Гнома. Утром жду ориентировку. Капитан Чурин».

— Ориентировку дали? — спросил.

— Дал и отправил солдат для преследования в двух направлениях. Гном все время стремится в сторону Бубнов и Луковичей, там его не трогали. И оттуда, уверен, он налеты делает.

— Не мало ли людей?

— Надо будет — запросят,— деловито ответил Весник.— Хочу обратить ваше внимание, Василий Васильевич, что в последние дни банды дают о себе знать в отдалении от центральной части области, как будто специально отвлекают наше внимание подальше к Львовщине, к польской границе. Есть данные, что надрайонный проводник Зубр сделал переход по Торчинскому району на встречу с Хмурым. Думаю, свидание у них уже состоялось. Три дня назад в лесу обнаружен труп эсбиста Совы. Убит он излюбленным приемом Зубра — ножом по сонной артерии. Предварительно его жесточайше измордовали. Конечно, бандиты неспроста оставили центральную часть области в полном затишье. Тут тебе и переходы к месту встреч, и разведка, и беседы главарей.

— Надо было вчера поднять весь оперативный состав, «ястребков», активистов на поиск постоев,— порассуждал вслух Киричук.— В такой ситуации легче напасть на краевого проводника. И, прежде всего, мы должны ликвидировать особо зверствующие банды Кушака и Гнома.

— С Угаром сегодня назначена встреча? — спросил Весник.

— Не назначена, а предложена,— поправил Киричук.

— Не придет он, Василий Васильевич,— полистал журнал телефонограмм майор.

— Почему такая уверенность? .

— Тетку Христю обнаружили в доме убитой.

— Когда? — очень огорчился Василий Васильевич.

— Последняя моя утренняя запись. Обнаружили труп.

— Это понятно. Меня интересует: убита до того, как мы послали обращение к Угару, или после. Если он получил нашу бумагу и убрал старуху, тогда вы правы, на встречу с нами не придет. Если же...

— Понял, Василий Васильевич. Немного погодя я вам все доложу определенно.

— Постарайтесь побыстрее. Мне надо окончательно наметить район заслона вдоль границы с Львовской областью для предстоящей операции.

— Какой участок избрали?

— Вы же его сейчас сами подсказали: на юго-западе, где заактивничали банды. Возьмем дугу между Гороховом и Берестечком.

— Львовское управление будет принимать участие?

— Обязательно. Они подстрахуют наш заслон.

— Когда начнем операцию? — поинтересовался Весник.

— Завтра. Не может быть, чтобы у нас все лопнуло с Угаром,— с сожалением вырвалось у Василия Васильевича.— Поеду-ка нынче в Торчин к Тарасову, встречусь там в больнице с бывшим связным Угара Скворцом. Надо расспросить его кое о чем. У вас все, Иван Николаевич?

— Не совсем. К двенадцати часам вас приглашает Илья Иванович, секретарь обкома.

— Что же вы сразу-то не сказали?! — встрепенулся Киричук.— Нельзя так шиворот-навыворот.

— Прежде всего в курс новостей думал ввести,— рассудительно ответил Весник.— А вызывает он, скорее всего, из-за «ястребков», которых ночью бандиты убили. О них он все допытывался. Нервничает...

Секретарь обкома партии Профатилов встретил Василия Васильевича огорченным.

— Что же это такое творится, товарищ Киричук? — В первый же день нашей встречи я советовал вам учесть уроки прошлого, особо напомнил о том, что «ястребкам» больше внимания уделить надо. Вы еще сделали тогда пометку в блокноте, сказали очень понравившиеся мне слова: «Возьму на контроль». Я был уверен, что дело у нас сладится. Контроль — залог исполнения.

Киричук виновато молчал. Он понимал: грош цена его оправданиям, когда люди гибнут.

— Сколько будет твориться бандитский произвол? Конкретно: Гнома и Кушака? — спросил секретарь обкома.

— По свежим данным, оперативная группа Чурина и «ястребки» сели на «хвост» банде Гнома, конечного результата пока нет.

— Сели, значит, на «хвост»,— повторил Профатилов.— А уже хотелось бы услышать от вас о том, что бандитов крепко взяли за горло. Можно надеяться на это?

— Можно, Илья Иванович, все идет к тому. Мы наметили операцию — прочесывание на юге области рядом с Львовщиной. Там они сейчас собираются, если судить по сообщениям с мест. Хочу заверить вас, что главная результативная отдача у нас только начинается. Люди работают, не жалея себя. Мы оправдаем доверие партии.

Ночь пришла светлая, теплая, наполненная запахом свежескошенного сена.

Киричук, Тарасов и Кромский заняли позиции впереди засады сравнительно неподалеку друг от друга в предполагаемом месте выхода Угара на встречу. Договорились ждать без малейших передвижений молча и терпеливо до часу ночи.

После встречи со Скворцом в больнице сомнения Киричука насчет явки Угара рассеялись. Он понял, что если уж районный проводник решится установить контакт с чекистами, то явится, как предложено ему, в первую же полночь.

Незадолго до полуночи по дороге, что проходила вдоль березняка, проехала повозка. Лошадь, фыркая от усталости, выдавала, что кто-то прибыл издалека. Никак, разведка Угара.

Потом снова стало тихо.

Ровно в полночь Василий Васильевич услышал лягушечье кваканье — откуда ему быть здесь? — а за ним ровное, отчетливое:

— Званый пришел! Выходи из березняка!

— Явился,— строго произнес Киричук, догадавшись, что Угар незаметно сошел с повозки, притаился и в нужный момент подал голос.

— Подойдите, Лука Матвеевич,— подполковник сделал несколько шагов навстречу. Слева проделал то же самое Тарасов.

— Слава Украине! — по привычке произнес оуновец подходя.— Василий Васильевич? Я не ошибся?

— Не ошиблись, Лука Матвеевич.

— А ты, чекист, ошибся,— остудил подполковника пришедший.— Друже Угар прислал сообщить, что ждет. Велел явиться без оружия. Идем, провожу.

Ответ озадачил Киричука. То, что Угар назначил новое место встречи ради своей безопасности, было понятно. Однако почему чекист должен снимать свои условия и с риском для жизни принимать предложение прожженного бандеровца?

Оперативные работники уединились на короткий совет. Тарасов и Кромский высказались против того, чтобы Киричук рисковал собой.

— Давайте я пойду, у меня есть опыт,— предложил майор.

— Тут ваш опыт не годится,— принял решение Киричук, передавая свой пистолет Кромскому.— Дебаты окончены. Я должен идти. Упустить такую возможность не могу. Если до утра меня не будет, подымайте тревогу. Риск оправдан, он необходим.

— Как вас кликать, порученец? — спросил Чурин, подойдя вплотную к пришедшему рослому парию и стараясь разглядеть его лицо.

— Какая тебе разница,— бросил тот и к Василию Васильевичу: — Не прощайтесь насовсем-то. Друже Угар велел сказать: сам проводит вас до безопасного места.

Киричук старался не отставать от скорого на ногу связного, который не шел, а будто бы уплывал вперед. Они миновали низину без задержки, видно, сопровождающий много раз ходил тут, пересекли довольно широкий клин леса, потом по краю вырубки круто свернули на северо-восток, показалось, чуть ли не в обратном направлении. Два раза присаживались — бандит явно проверял, нет ли преследования, и снова ускоренным шагом, без передышки миновали широкое поле и на взгорье, у хуторка в три дома, остановились. Отсюда не видно было, но слышно, как журчала вода. Внизу у лобастого мыса круто сворачивала река Черногуска. О ее существовании Киричук не знал, но место, где он сейчас находился, отвези его отсюда с закрытыми глазами, отыскал бы точно. Недаром он шутливо говорил, что природа вмонтировала в него надежный компас.

— Трошки погодь,— распорядился бандеровец, отошел несколько шагов, снова по-лягушечьи с канифольным скрипом издал протяжный звук. В стороне пару раз треснула ветка, и через минуту, плавно вышагивая, к подполковнику приблизился ничем особо не примечательный человек.

— Я — Угар,— с достоинством сказал он и попросил пришедшего представиться.

— Подполковник Киричук,— ответил Василий Васильевич.

— Будь здесь, мы к мосткам,— приказал Угар порученцу и, коснувшись локтя подполковника, начал спускаться по тропе вниз.

На берегу, неподалеку от мостков, возвышалась лавочка. Угар указал на нее Василию Васильевичу, сам присел рядом, говоря:

— Как интересно бывает-то: сидим, за пистоли не хватаемся, жить охота. А я ведь вас, подполковник, дважды чуть на тот свет не отправил. На самую малость довороти вы свое лицо в мою сторону — за горбылями я стоял в углу сарая у тетки Хрысти,— пальнул бы наповал. А с верхотуры церковной — не ручаюсь, мог промахнуться, висел чуть не под самым крестом.

— За что же тетку Хрыстю убили? Безобидная была старушка,— с сожалением произнес Киричук.

— Мой эсбист распорядился, Шмель, я не знал,— как второстепенное, отбросил Угар и спросил: — Какой же предмет нашей встречи? Мою ловкость, неуловимость в свою удачу обратить хотите?

— Нe совсем так, Лука Матвеевич. Вы нам нужны, чего скрывать. Человек вы еще сравнительно молодой, вся жизнь у вас впереди. Зачем вам на погибель-то идти, неужели еще не поняли, к самому краю ведь приблизились. Трудовой жизнью вам надо искупать тяжкие грехи.

— Чего вы от меня хотите?

— Помочь вам. Надеюсь, знаете, что в народе устоялось убедительное мнение: большевик сказал, значит, твердо исполнит обещанное.

— Что есть, то есть. Вам не откажешь. Только чем вы мне гарантируете жизнь и свободу? Или только одну жизнь?

— Нет, почему же. Выход с повинной освобождает от наказания за бандитское прошлое.

— А за мою службу сотником во время войны?

— Это была не служба, а соучастие в преступлениях гитлеровцев. Гарантирую только, что вашу помощь нам суд учтет.

— Надо подумать.

Киричук уточнил:

— Когда же продолжим нашу конкретную деловую беседу?

— Выбирайте любой городишко подальше отсюда, там и поговорим. Есть у меня сомнения. Да и власть вашу когда было разглядеть: перед войной не успел, времени не хватило, теперь вот только собрался с вашей помощью,— скороговоркой излагал свои мысли Угар.— Встретимся там же, в березняке ровно через неделю.

— Деликатный вопрос у меня, Лука Матвеевич.

— Пожалуйста, сколько хотите.

— Ваш порученец предан вам?

— Нынче мать родная предана до конца не каждая. А почему вы спросили? — очень любопытно стало Угару.— A-а, не продаст ли он мою связь с вами, с чекистами? Так вы не беспокойтесь, не продаст.

— Уверены?

— Совершенно. Вы думали, разбазарился Угар, раскрылся, чтобы собственный телохранитель кокнул. Так мы же, Василий Васильевич, кумекаем. Посидите-ка тут маленько, я сейчас ворочусь, точку одну поставлю на нашем разговоре.

Когда он ушел, первое, что пришло в голову Василию Васильевичу, было сомнение: очень уж легко Угар пошел на сближение. Какую цель он может преследовать? Если боится кары от своих, тогда бы поспешил и не назначал следующую встречу аж через неделю. Тут, видимо, у него все нормально. Выходит, в нас все дело, наше обращение к нему в точку попало.

И вдруг громкий выстрел взорвал тишину.