Конец "черной тропы"

4

Возвращаясь с базара и оказавшись возле калитки Варвары, Степанида Ивановна шмыгнула за нее. Хозяйку она увидела в саду на лавочке — та протыкала иголкой ягоды крыжовника. Села рядом:

— Помочь хочу.

— В чем? — удивилась Варвара.

— Познакомиться же тебе не терпелось с моим постояльцем.

— И он что, согласный?

— Наверное, коли я пришла,— с гордым видом распрямилась Степанида Ивановна.

— Что вы там ему наплели?

— Ничего, только сказала, что интересуется, мол, вами женщина, через дом живет. Влечение у нее в глазах прочитала.

— Ой, хитра вы, «в глазах прочитала». Втюрилась, поди, сказали, срамоту на меня навели,— уколола Варвара палец и по-детски сунула его в рот.

— Свят, свят, какая же срамота, любовь штука житейская, потребная.

Варвара звонко расхохоталась.

— Ну и сказанули вы, будто вот об этой миске с крыжовником. Вы когда-нибудь любили, Степанида Ивановна?

Та обиделась:

— Молодая ты смеяться надо мной, Варвара. У меня сын был, утонул, ты знаешь.

— Простите, Степанида Ивановна! Нечаянно вышло, я вроде как на равных с вами.

Старая отмахнулась.

— Ладно уж, сама напросилась.

— Он правда, что ли, хочет видеть меня? Когда прийти-то?

— Та не знаю, ведь день и ночь работает,— пожала плечами Степанида Ивановна и рассудила: — В выходной давай с утра, к завтраку заходи. Чайку попьем, побалакаем.

— Не могу я в воскресенье, мой дома. Давайте лучше нынче — погляжу, когда он в перерыв явится, и сама приду.

— Это уж как тебе удобней,— поднялась Степанида Ивановна, забеспокоившись, что хватила лишку, кажется, ведь не просил ее о посредничестве постоялец. Но тут же решила — не беда. Не со злом она, с добрым сердцем. От этого худа не будет.

С той минуты, как ушла со двора соседка, Варя то и дело вспоминала о своем обещании прийти познакомиться с подполковником, которого и видела-то издали. Но первоначальное любопытство с беспечным женским баловством сошло, и она спокойно рассудила, зачем ей этот несколько обязывающий визит и встреча с незнакомым мужчиной, да еще из безпеки. Неловко и досадно стало от мысли, что ее приход в чужой дом с легкомысленной целью будет выглядеть унизительным. И Варя сразу отбросила свое намерение.

Однако тайная мысль не исчезла бесследно, заставляя молодую женщину выдумывать себе в угоду завлекательную встречу. И она до того нафантазировалась, что совсем забыла первопричину появления подполковника в своем сознании. А когда вспомнила о Марии, не ревность, а какое-то пное щепетильное чувство задело ее. Оправдывая свое желание необходимостью исполнить просьбу Марии — это она просила, я тут ни при чем.— Варя с облегчением решила сегодня же отправиться развлечься, как сказала она сама себе.

Собираться стала загодя и развела такую канитель, что часа через два, уморившись, устало присела к столу. Сначала вымыла голову, но, разохотившись, забралась в корыто. Потом обнаружила, как огрубели у нее руки и некрасиво обросли ногти, провозилась с ними до злости долго. Когда же добралась до платья и решила погладить его, вспомнила, что кончился древесный уголь. Тут-то ее осенило сбегать за ним к Степаниде Ивановне.

Варе были приятны эти сборы. Она чувствовала облегчение в душе, живость в движениях, небывалую внимательность к самой себе, от которой отвыкла, но не забыла и потому подумала: «Живешь черт-те как, в зеркало глянуть интерес простыл. Да и когда ж мне: то к поросенку, то носом в печку, то за лопату, то за топор. Сгорбатилась вся. А тут, глянь-ко, распрямилась, расфуфырилась, другой показаться захотелось. А может быть, и не другой, а именно той самой, какая есть. Она оглядела себя в трюмо и к своему ужасу заметила, как некрасиво выделяется живот. Все настроение он ей испортил. Но, будучи с девичества человеком изобретательным — удалая голова долго не думает,— Варя живо отыскала мужнин солдатский ремень, опоясалась им под платьем и... осталась довольна.

Достав новые туфли и с трудом напялив их на ноги, Варя опустилась на табурет, поглаживая щиколотку: с зимы заметила, что ноги будто припухать стали.

Сбросив туфли и надев домашние тапочки, она резво отправилась через два дома к Степаниде Ивановне попросить угля для утюга, а заодно и предупредить о сегодняшнем визите.

Со старенькой кастрюлькой в руке Варя влетела в сени и остолбенела, увидев на веранде за столом улыбающуюся хозяйку и подполковника с мягким внимательным взглядом.

— Ой, Степанида Ивановна, я потом...

Проворная хозяйка не дала ей сделать и двух шагов к отступлению, взяла за руку и повела к столу, умильно приглашая:

— Посиди с нами, поешь клубники, у меня ее нынче много поспело.

Подполковник вышел ей навстречу, подал руку.

— Василий Васильевич,— представился.

— Варя,— ответила гостья, потупившись. Но взяла себя в руки, естественно оправдалась: — Гладить собралась, а уголь закончился. Вы не богаты, тетя Стеша? Сейчас пойду принесу,— взяла та у Вари кастрюльку и поспешно удалилась.

— Вы рядом живете? — спросил Киричук. И продолжил: — Степанида Ивановна говорила мне.

— Что говорила? — смутилась Варя.

— Что вы очень вкусный хлеб печете,— ответил Василий Васильевич, выдав улыбающимися губами, что утаил правду.

— Из нынешней муки не спечешь,— ответила женщина, уверенно определив, что постоялец тетки Степаниды человек, безусловно, обходительный.

— Ничего, будет у нас всякая мука: и крупчатка, и ржаная, и блинная.

— Хоть бы пшеничной обыкновенной, чтоб пироги па пироги были похожи.

— Будут пироги, Варя. Жалко, мне скоро на работу, я ждал вас в воскресенье.

— Как — ждали?

— Ну, собирался ждать. Вы хотели меня видеть? — уверенно спросил Василий Васильевич.

— С чего вы взяли?

— Как с чего? — Киричук невольно пожал плечами.

Варе стало неловко. Пересилив себя, она поправилась:

— Вы правы, Василий... я собиралась заглянуть сюда в воскресенье. Степанида Ивановна мне говорила о вас. Любопытно стало. Все-таки вы человек необыкновенный.

— Чем же? — склонил набок голову Киричук, внимательно следя за выражением лица собеседницы.

— Люди из безпеки, из энкэвэдэ, по-моему, необыкновенные, вы в какой-то кромешной тайне, страшной к тому же.

— Ия страшный?

— Да нет, скорее наоборот, не зря вы нравитесь женщинам,— смущенно отвела она взгляд.

— Каким женщинам? Еще новость.

— Ой, вы хитрый, оказывается. Да мы о вас все знаем: как в Луцке появились, кому полюбились.

— Ничего не понимаю,— искренне удивился Киричук.

— Все вы понимаете,— изобличающим тоном, рассерженно заговорила Варя. Спросила: — Вы женатый, конечно?

— Да, у меня два сына. Какое отношение это имеет к нашему разговору?

— К нашему никакого. Мне тоже интересно было познакомиться с вами, поговорить.

— Почему «тоже»?

— Ой, артист, и не моргнете, будь я вашей женой, ей-ей, поверила бы, что вы безгрешны.— Варя поднялась, намереваясь уходить.— Думала, откомплиментите мне, как и Марии, если вы ко всем одинаково любезны. Оказывается, нет, там другого сорта ягода,— направилась женщина в сени и столкнулась с хозяйкой.

— Вот тебе уголек. Ты, никак, уходить нацелилась? Посиди,— направила ее обратно к столу Степанида Ивановна.

— Некогда рассиживаться, скоро мой с работы придет,— выхватила женщина кастрюлю с углем, вопросительно взглянула на Василия Васильевича и явно для Степаниды Ивановны с независимым видом сказала: — Не я интересовалась вами, Василий Васильевич, а наша общая знакомая молочница, которой вы прохода не давали на базаре.

— Так-так,— вырвалось неопределенно у Киричука.— Это уже что-то.

— Вспомнили? Или у вас уже было столько встреч, что путаетесь?

— Нет, Варя, память у меня хорошая,— прояснилось лицо Киричука.— Но вы все же напомните.

— Вот те раз, как будто я с вами, а не она была в ресторане.— Варя увидела, как с неподдельной искренностью изумился этим словам подполковник, и поняла вдруг, что молочница набрехала ей все, а этот милый порядочный человек и знать-то ничего не знает. И она, застыдившись, бросилась в сени, на ходу крикнув: — Простите! Наврала все Машка. Наплела, заблуда!

Всего шаг успел сделать Киричук за выскочившей на крыльцо возбужденной женщиной, сам не зная, что предпринять: то ли догнать и расспросить ее, то ли прежде обдумать услышанное. Он ждал разговора с соседкой Варей, желая выяснить, что за гадкая сплетня появилась о нем, кого так заинтересовала его личность. Сказанные в открытую слова: «Мы о вас все знаем» поначалу не были восприняты им всерьез. Мало ли что сболтнет взбалмошная женщина. Однако неприятная выдумка о базаре и ресторане, «достоверно» прикрашенная неведомой молочницей Марией, заставила Василия Васильевича насторожиться: кто-то нечистоплотный подбирается к нему, ища контакта.

— Налепила чертей, не поймешь кто, куда, с кем? — хихикнула в кулачок, возвратившись на веранду, Степанида Ивановна.— А чего вспыхнула? Видать, с этой Марьей-то наперегонки возле вас крутятся. Свяжись с такими непутевыми. И не надо вам, Василий Васильевич.

— Чего не надо, Степанида Ивановна?

— Пускать их сюда не надо,— увернулась на лету хозяйка.

— Пусть ходят. По крайней мере, будешь знать то, чего с тобой не было.

— С ними узнаешь. А эту Машку я приструню.

Прибежав домой, Варя швырнула в сенях кастрюлю с углем и бросилась в постель, горько рыдая. Она и сама толком не понимала, что с ней творится. Не давало покоя непонятное чувство жалости к самой себе. Не конкретно за что-нибудь, а вообще — за безрадостную судьбу свою. Она будто только теперь поняла причину тщательных сборов на свидание — ох уж эта женская слабость нравиться! — и была обижена самообманом. Стало душно. Пытаясь снять сарафан, Варя стыдливо обнаружила на себе туго затянутый ремень и расхохоталась со всхлипыванием, утирая ладонями слезы.

Понемногу она успокоилась, мысленно все больше обращаясь к Марии. Хотела понять, зачем та наврала про ухаживание подполковника. Для чего посылала ее с обманным поручением в чужой дом. Сама я виновата, решила Варя, Мария просила осторожно поспрашивать тетку Стешу, а меня куда понесло.

Но обида на Марию не проходила, и Варя, накинув жакет, выбежала на улицу, решив немедленно увидеть молочницу.

Солнце застыло в зените. Шальной ветер порывами налетал то с одной, то с другой стороны, завихрялся, вздыбливая и разнося пыль. Земля и воздух ждали влаги.

Варя шла решительной походкой, собираясь сразу, с порога высказать Марии все, что она в данный момент о ней думает. Но наружную дверь ей открыли не сразу.

Внутри кто-то был, потому что навесного замка Варя не увидела. И женщина продолжала барабанить в окно.

Когда Мария открыла дверь, приветливо взглянув на пришедшую, весь пыл у Вари пропал. К тому же за столом в горнице она увидела деверя хозяйки Петра, мужика противного, с маслянистыми глазками и потным длинным носом.

— Ты чего, дорогуша? Случилось что? Садись-ка,— говорила Мария, думая о чем-то своем.

— Ничего, я постою,— с неприязнью глянула на Петра

Варя, без слов сказав, что сидеть с ним за одним столом ей неприятно,

— Успеет, насидится,— грубо пошутил деверь и привычно обтер двумя пальцами потный нос.

Варвару как будто иглой укололи. Она вздрогнула и тут же вспомнила спокойное с удивлением лицо постояльца тетки Стеши, сердито стрельнула на некстати расплывшуюся в улыбке Марию и, не раздумывая, понесла:

— Ты, оладошница базарная! Свистулька ты глиняная!

За что меня в срамоту ввела? Кобелей себе в дурью усладу навыдумывала, а я красней за тебя перед людьми. Ты за кого меня принимаешь, Хивря безмозглая.

«Хивря», да еще «безмозглая» возмутила Марию, которая не в силах была понять причину гневного взрыва обычно спокойной, смешливой женщины. И, не помня себя, так мазнула Варвару по лицу сверху вниз своей тяжелой рукой, что та отлетела к столу.

— Вон! Прибью! Ишь, буркала вылупила, я тебе дам,— замахнулась было Мария снова, но Варвара отбежала за стол, угрозой остановив обидчицу:

— Это мы еще посмотрим, кто кому даст. Он тебе помахает руками, он тебе покажет, как срамить безпеку. Я приведу его сюда завтра.

От одного слова «безпека» Мария вздрогнула, сразу учуяв опасность. Она крепко ухватила Варю за плечи и одним движением усадила на стул, с которого только что вскочил ошарашенный новостью Петр.

— Не ори! Рассказывай,— хлопнула Мария ладонью по столу и села рядом.— Ты от него сейчас?

— От него!

— Чего понесло туда?

— Як Степаниде... он дома торчал, стал расспрашивать, хозяйка ему сказала, что я им заинтересовалась.

— Ну и о чем он тебя спрашивал?

Варя рассказала все, как было, преувеличивая лишь свою неловкость.

— А какая подруга тебя просила узнать о нем, ты сказала? — настороженно и нетерпеливо спросила Мария.

— Нет, я убежала,— не вспомнила Варя, что произнесла имя «Машка» и назвала ее молочницей.

— Ну и не срами меня. Лезть незачем было.

— Кого срамить? Он тебя и не знает,— снова повысила голос Варя и передразнила: — Откомплиментил ей, обходительный, в ресторан звал. Фантазерка! Все наврала!

— Погоди, не морочь голову,— напряженно соображала Мария.— Откуда же тебе известно, что он не знает меня, если ты не говорила, кто я. Значит, был разговор обо мне.

— О тебе не было. Говорили о той, которую он в ресторан и не думал приглашать.

Вмешался внимательно слушавший Петр:

— Тебя, Варька, не поймешь. Речи не было, но было. Шел разговор о Марии, скажи?

— Тебе-то чего надо, морду вытянул, как будто тыщу потерял,— направилась женщина к двери, но Мария заслонила выход.

— Что ты ему наплела обо мне? Разве он тебе скажет о свиданиях со мной, дура, на такой работе человек.

— Да он и не спросил о тебе, нужна ты. А может, тут у тебя другой интерес? — вдруг как будто что-то поняла Варя.— Пусти! — попробовала она пробиться силой.

Петр махнул рукой, давая понять Марии, чтобы отпустила незваную гостью. А когда та ушла, сказал со злостью:

— Доигралась!

Мария смотрела на него задумчиво.

— Что-то же надо делать, соображай,— взвизгнул Сорока.

— Ты слышал, она говорит, обо мне он не спрашивал,— напомнила Мария с надеждой.

— Не спросил, так допросит. Убрать ее надо! — тряхнул лохматой головой Сорока и бросился за дверь.

Стемнело, когда Сорока — Петро Сорочинский,— вернулся в дом брата. Одетый в простенькое под мужичка одеяние — в сапогах, заношенной вельветовой куртке И древнем картузе с козырьком набекрень. Он швырнул у порога тощий мешок и отрешенно уставился на Марию с братом. Те ужинали.

— Что?! — испуганно вырвалось у вскочившей из-за стола Артистки.

— Схватили Шурку-сапожника, скрутили. Варьку он...— Наконец выдавил Сорока, утерев рукавом вспотевшее лицо. Желваки так и ходили у него на скулах.

— Ты его подослал? — испуганно, будто обвиняя, спросила Мария и простонала: — Что вы наделали?!

— А как бы ты хотела? — повысил голос Сорока.— Ты насвистела, наворочала, а я отвечай! Так, Артистка?! Только не хочу я в намордник под цепь, тикаю на волю.

— Толком скажи, не кривляйся,— ухватил его за руку Микола.— Ну?!

— Варьку топором порешил Шурка-сапожник. Я у калитки стоял. Ушли нормально, только муж Варькин, оказывается, засек, налетел, до угла не дошли. Я убег. Сапожник, может, сегодня-завтра не продаст, но люди меня видели, могут опознать.

— Куда же ты? — понял все Микола, растерянно вернувшись к столу.— Ты давай поешь, к нам-то не враз сунутся. А за что вы ее?

— Это ты супружницу спроси, она тебе подробнее расскажет. Она и тебя, погоди, в бега спровадит, коли успеет.

— Спрошу, не твое дело! — оборвал его Микола,— Куда нацелился, можешь сказать?

— К Зубру подамся, разыщу, больше не к кому, еще не поверят, задушат прежде,— схватив со стола пышную буханку хлеба, Сорока сунул ее в мешок, налил в кружку кипятку, хотел попить, но обжегся.

— Где же ты Зубра сыщешь? — спросила Мария.— Идем, отведу тебя к Сморчку. Я дам знать, пришлют за тобой человека.

— А если тебя возьмут? — резанул Марию по сердцу Сорока, торопливо отхлебывая кипяток.

— За что меня-то?— через силу усмехнулась та.— Я Шурку-сапожника к Варьке не посылала. Другое дело, если ты продашь.

— Меня поймать сперва надо,— отбросил кружку Сорока и, подойдя к мешку, вскинул его на плечо.

— Да куда ты, давай обмозгуем,— хотел отобрать мешок Микола, но брат отстранился.

— И тебе, Мария, бежать надо, и тебе, Микола. Мозгуйте сами.— Петро приоткрыл дверь и ошарашил родичей предательской новостью: — Шурка-сапожник упирался, не хотел на «мокрое» идти. Припугнул я его, с языка сорвалось: Артистка, сказал, требует, ей главный приказал, выполняй!

Мария не успела ухватить Сороку за куртку, больно ударилась о ручку двери и растянулась на пороге. Микола подскочил к ней небывало шустро, помог встать, кинулся в сени, запер дверь и рассудительно успокоил жену:

— Пусть тикает, а ты не бойся! Мы ихних дел не знаем, в случае чего — с Петром ты на ножах, мало ли что он где скажет, а с Шуркой-сапожником я один на починке сталкивался. Да и не известно, продаст ли он. Петра, может, еще потянет, а тебя...

— Пожалеет, хочешь сказать? — думала свое, рассеянно слушая, Мария.— Там, в эмгэбэ, все разговорчивыми становятся.

— Почему в эмгэбэ? — спокойно спросил Микола и усадил жену рядом с собой за стол.— Ты, Маша, погоди трусить. Убийством занимается милиция. Подумай, выгодно Шурке Кухче выдавать себя бандеровцем? Нет. Он Петра будет топить, скажет, не был с Сорочинским, на улице тот пристал к нему.

— Забыл, он говорил, муж Варькин их захватил,— напомнила Мария, тупо глядя перед собой. Всегда вздернутые улыбчивые уголки губ у нее уныло опустились.

— Мало ли что захватил, нам-то какое дело,— стоял на своем Микола.— Ты, Машка, помни и заруби себе: мы за брата не ответчики. Он натворил, смотался, пусть ищут, коли виноват. Мы скромно живем, тихо. Завтра же глины привезу, товару наделаю, ступай на базар, отвлекись, там тебе всегда весело.

— Не велено мне больше на базар.

— Ну и что? Обстановка требует, надо привычным занятием проявить себя. Давай пиши бумагу Зубру, отнесу Сморчку, пусть отправит,— полез за чернильницей Микола.

— Не надо, погоди, голова не соображает,— задержала его рукой Мария.— Ты посиди, поговори со мной. Душа чуяла — быть беде.

— Сон, что ли, плохой видела? — покорно присел возле жены Микола, больше не зная, что сказать.

— Эмгэбэ возле себя на рынке видела, боюсь я туда идти.

Микола остался сидеть с приоткрытым ртом.

— Если заберут меня, тикай и ты, Миколаша. Сразу уходи к Сморчку. Он все тебе устроит. Я заранее предупрежу его.