Глава 27

****




— Франциск… — Я прислушался к звучанию имени и смерил взглядом отмытого пацана, сероглазого шатена, с двумя шрамами, над правой бровью и на правом же, виске. — Франц, значит. А мне — нравится.

Парень облегченно выдохнул, словно я мог сказать о его имени что-то нехорошее!

Странные они, что Вродек, что Бен, что, вот теперь, Франц.

— Мелкого как решили назвать? — Я кивнул на жмущегося к ногам чеха, волчонка.

— Никак, пока. — Оборотень широко улыбнулся. — Пусть, сперва, в человека обернется, а там видно будет.

— Знаешь, Вродек… — Я усмехнулся так язвительно, как только мог. — Начинай думать о имени уже прямо сейчас… Дети так быстро растут!

Всю прошедшую неделю пещеру драили, чистили и приводили в порядок. Замывали кровь, вытаскивали куски тел, скармливая голодным зверям и разбрасывая кости в разные стороны, как можно дальше. Пришлось по орудовать иголкой и ниткой, сооружая "очеловечившемуся" волчонку, подобие теплой одежды и просто — одежды. Горящий тагрисс умудрился подпалить тюк с "макиздями", скотина эдакая и растоптать мою любимую ложку, урод. Жестянку с солью пробило пулей и пришлось налаживать процесс фильтрации и выпаривания.

Волчонок, вкусивший крови своего врага, но не ставший человеком, теперь изредка порыкивал в ответ, огрызаясь, но не борзел, разрываясь между Вродеком и Францем, не понимая, отчего оба предпочитают находиться в неудобной, двуногой форме, окутанные толстым слоем ткани, защищающей от холода намного хуже, чем прекрасная, серая шкура, данная природой от рождения.

Первые дни мы спали в полглаза, готовясь к нападению, волки успевали раз пять-шесть, за сутки обегать все окрестности, принюхиваясь и разбирая следы.

Позавчера повалил снег и сегодня мы сладко дрыхли до самого обеда — теперь, даже если кто и появиться, то найти кости тагриссов, раскиданные в радиусе пятнадцати километров, под слоем глубокого, свежего снега, будет совсем не просто!

— Олег… — Вродек оторвался от разглядывания вьющихся огоньков костра, на котором я варил обед. — Возвращаться надо… Эрнесту я все объясню, тебя никто и не обвинит, ты не думай! Только, я сейчас понял, что ничего не смыслю в воспитании детей. Особенно таких непростых, как Младшие, как Франц, как Мелкий…

Волчонок повел ухом, давая понять, что он все слышит, а Франц просто прижался к плечу оборотня, боднув его лбом.

Не слишком болтливый Франц. За первый день сказал только одно слово — "спасибо" — когда я швы ему наложил. Хотя, зачем я это сделал — ума в голову не возьму, наверное, сработала привычка.

— По свежему снегу далеко не уйдем. — Я помешал в котле и закрыл его крышкой. — Так что… К разговору вернемся после снегопада.

— А если нас найдут? — Вродек сжал кулаки. — Им же все-равно, кого убивать! Дети, старики, женщины… Лишь бы эмоции били через край, лишь в глазах жертвы — страх.

— Вродек! — Остановил я чеха, от продолжения. — Иди-ка ты… На охоту, что-ли… Сказано — после снега, значит после снега.

— Так ты — не против?! — Оборотень сильно удивился, когда до него дошло, что именно я сказал. — Вернешься с нами?

— Вродек… Ты, по занудству, уже Аркана переплюнул и встал вровень со мной. Иди, уже… Охоться, волчий пастырь!

Минута и трое волков выскользнули за брезентовый полог, для надежности залитый водой и превратившийся в ледяную стену, с узким лазом-входом, оставляя меня в тишине и одиночестве.

Через пару часов они вернутся, может быть, даже и с добычей, в чем я лично, сильно сомневаюсь. К этому времени их будет ждать горячий обед, теплая пещера и компания друг друга.

А что ждет меня?

Снова — готовка?

Снова — длинные сказки на ночь, разборка оружия вместе с Францем и черный сон?

Бен сделал выбор.

Вродек делает выбор в очередной раз.

А что делаю я?

"А делаю я-то, что ненавижу больше всего: плыву по течению!" — Ответил я, самому себе, громко и отчетливо.

И ничего не изменилось.

Мир не перевернулся, на меня не свалилось наследство, и я не проснулся от страшного сна, в объятьях любимой Настены. Все также кипел на угольях костра, котелок, булькая будущим обедом.

Все также, разгоняли тьму светодиодки, запитанные на кипящую в кружке, воду.

Можно сто раз признаться, тысячи раз поклясться, но без первого шага, все это — лишь слова, вибрация, сотрясающая воздух задарма.

Мир без дела, это падение в бесконечную пропасть.

Отодвинув котелок в сторону, убрал кружку с проводами и, в багровой полутьме костра, быстро оделся.

Это не побег.

Это — прогулка.

Разогнать кровь и прогнать хандру, "выходиться", выплеснуть мерзкое настроение на белый снег, устать.

Заложив камнями выход — от животных — от человека надо растяжку ставить, щелкнул креплениями лыж и побежал в сторону, противоположную волчьим следам.

В этот раз я умнее и палки из Траннуика я прихватил!

Мягкий снег проваливался под лыжами, оставляя после меня две глубоких полосы, быстро засыпаемых, но не невидимых. По ним и вернусь. А может быть и нет. Сделаю круг и вернусь к пещере, с другой стороны.

Очень большой, круг!

Работая палками, сгибаясь и разгибаясь, переставляя ноги, пробивался через валящий стеной, белый снег. Следы заваливало почти мгновенно, слепило глаза, а стоило одеть очки — их тут же начинало залеплять белыми снежинками.

Знаю, что ходить по лесу, под валящим снегом, на лыжах — маразм. Но — надоело. Словно я вернулся в те институтские годы, когда меня попросили присмотреть за соседями по комнате, типичными ботанами, сорвавшимися из дома за романтикой и морскими, просоленными ветрами.

Из-за снегопада, зевнул крутой спуск и помчался вниз, с замиранием сердца и надеждой, что там, внизу, нет реки. А если и есть, то там не очень глубоко. А еще лучше, что все замерзло и…

Ага.

Замерзло.

И я перескочил на другой берег.

Без переломов.

Не сломав лыжи.

Все, как я и мечтал, все, на что я надеялся.

Только, где я нахожусь?!

Стена оврага, высотой с полсотни метров и взбираться на нее, в лыжах, совсем не смешно.

И кустарник — совсем не канадский…

И овраг — знакомый.

Только знакомый не этим временем. Другим, совсем другим временем, знаком мне этот овраг!

Здесь я уже был. Только спустился — с другого берега. Летом.

Осторожно развернувшись, пошел вниз по течению, пока под лыжами что-то не скрежетнуло.

Если я прав, то знаю, что именно сейчас находится под полозьями.

Закругленные зубья бороны.

Опустившись на колени, в две минуты расчищаю хорошо знакомый сельхоз агрегат, ржавый, утонувший боком в русле разъехавшегося за все эти годы, ручья.

Из чувства противоречия, возвращаюсь по своим следам и приступаю к поиску того, чего здесь, может быть, никогда и не было. Или, развалилось в прах, за 40 лет зим, лет и весен.

Волчьи кости.

Массивный волчий череп, с отсутствующим клыком, нашелся очень быстро. Выбеленный временем, освобожденный муравьями от плоти, он скалился на меня, притаившись в корнях лещины.

Едва я к нему прикоснулся, череп начал рассыпаться желтоватым порошком, словно признав руку убийцы. Легкий порыв ветра раскидал желтые крупинки, обнажая оставшийся для меня в корнях, сувенир.

Белый клык, в мой палец длиной.

Белый, словно ни время, ни погода над ним были не властны.

Что же… Этот клык, такая же моя добыча, как и тот, что остался в номере, рядом с конвертом. Рядом с моими часами, кольцом и бумажником. Рядом с ней.

Стянув перчатку с руки, забрал клык и спрятал его во внутренний карман комбинезона.

Как говорил Гуим?

"Зуб носить вшитым в шов рубашки, а коготь — под рубашкой"?

"А еще он просил никогда себя не беречь!" — Напомнила мне собственная память, с издевкой. — "Помнишь? Пока ты следовал этому совету — все играло и переливалось. А теперь?"

У меня два проклятья: воображение и совесть.

Теперь, туда же лезет память, чтоб ей никогда от склероза не страдать, моей зловредине!

Память, чаще всего шутит с человеком очень скверные шутки, оставляя в себе не самые лучшие воспоминания, а затем "полируя" их, трансформируя сперва в забавные, а потом и в душещипательно-ностальгические. Хотя, если откинуть шелуху, останется именно то, что и было: упавшее на асфальт мороженое, поломанная игрушка, несправедливое наказание и насмешки одноклассников.

И не надо напоминать мне, что все дети жестоки, а память — милосердна.

Милосерден склероз, а дети честны и открыты, пока за них не берутся взрослые учителя, калеча по образу и подобию своему.

На склон горы взлетел, не чувствуя под ногой осыпающегося снега, ни разу не оступившись. Повернулся к оврагу спиной и оттолкнулся лыжами, только что распрощавшись с прошлым, поставив последнюю точку в той, закончившейся именно сейчас, жизни.

Теперь уже не важно, что за спиной — только вперед!

Новое поколение лыж, не требующее смазки, почти не царапающиеся и легкие, не смотря на ширину и длину, проминали мягкий снежок и несли меня в обратную сторону, в пещеру.

Хотя и не вариант — быть может, я уже свернул не туда и теперь стремлюсь в обратную сторону, как кит на берег, а не в спасительные и богатые планктоном, глубины океана.

Видал я такого, "самоубийцу", которого японские рыбачки со всевозможной скоростью разделывали на кровоточащие куски, пока не протух.

Длинный, черный и мертвый.

А вокруг него оранжевые, мелкие фигурки, орудующие топорами и пилами, летящие во все стороны куски мяса и гортанные крики.

И чайки, которые ждут своего времени.

В детстве-юности, страдаючи топографическим кретинизмом, никогда не мог понять, с какой стороны находится дом. Вечно показывал не туда и не той рукой.

Отчаянно боялся заблудиться в наших, совсем не маленьких лесах, прекрасных горах и бескрайних степях своей Родины, бесконечно многоликой, полной сюрпризов и богатств. Пошаливали у нас и волки, видели медведей, а пару раз наблюдали и барса, хотя, скорей всего, врали нам, школьникам, чтобы приобщить к таинствам природы родного края.

Лично мне хватило собственной встречи с волчицей, чей череп только что распрощался со вторым клыком, превратившись в желтую пыль, уже засыпанную снегом.

В институте, в голову вбили, что север сверху, юг снизу, а восток и запад, соответственно — слева и справа. Или справа и слева?

На первом же "рабочем выходе" за акваторию, едва берег стал дымкой, вся наука вылетела у меня из головы, оставляя очень важное знание — до ближайшей земли две сотни метров вниз и, если не хочешь там оказаться — слушайся старших и… Просто закрой глаза.

Это ничем не объяснимое "чувство дома", запрятано в каждом человеке. Только пробуждается оно, у каждого по-разному. И в разное время.

Капитан Краев на полном серьезе ругался с Федоровым, призывая меня утопить, как абсолютно не способного к навигации.

Они помирились на берегу, после "Шален-Гра".

Но Краев старался никогда не подпускать меня к мостику, особенно на вахту старпома.

Снег все валил и валил, лыжи скользили, а я шевелил руками-ногами, уже не наблюдая за дорогой и не разыскивая глазами припорошенные, точнее — заваленные — следы лыжни.

До паники еще далеко — пока идет снег — тепло, а моя туша, хоть и лишившаяся большей части сала, все еще обладает запасом подкожного жира. Вот когда облака уронят последнюю свою снежинку на белую простыню расстилающуюся под моими ногами, вот тогда дело станет плохо: за снегом идет мороз, трескучий и кусачий, которому мой комбез, хоть он трижды армейский — на пару укусов.

Лыжник и ныряльщик, на мой взгляд, братья-близнецы. Оба знают, что такое холод, и каково это, рассчитывать силы, просчитывать каждое свое действие и движение. Ныряльщика-аквалангиста поджидает эйфория глубинного опьянения, лыжника — предательское тепло медленного замерзания. Переохлаждение и там, и там. И, вместо барокамеры — отдельная палата для тех, кто обморозился или просто простыл, "поймав" воспаление легких или еще какую другую, прелесть. Волки сойдут за акул, а крапива — ну чем не стрекательные щупальца медуз!

Нашу скалу заметил случайно, почти пролетев мимо, так я задумался над своими сравнениями и ощущениями. Снег почти завалил вход, пришлось изображать из себя собачку, разыскивающую косточку там, где она ее не закапывала.

Пещера встретила меня прогоревшим очагом, холодом и пустотой — прогулка моя явно подзатянулась, как бы эти "человекоподобные", не кинулись на мои поиски, с них станется.

Главное, чтобы они сами куда не вляпались. У меня их нюха и внимательности нет, так что даже пройдя в шаге, я просто пройду мимо и не надо кивать на интуицию и телепатию. И то и другое прекрасно работает ровно до того момента, когда становится жизненно необходимо!

Через полчаса пещера засверкала светом, наполнилась теплом и запахами пищи.

Корабельный кок Олег Петрович, чуть полноватый, но не потерявший ловкости, с желтыми, прокуренными усами и острым взглядом серо-голубых глаз, всегда твердил одну фразу, простую в своей сути: "Море не любит голодных!" И заставлял меня в очередной раз чистить картошку, да не новомодными "чистилками", а здоровенным тесаком, весом в добрый килограмм, отточенным до бритвенной остроты. Под его руководством я освоил готовку "макарон по-флотски" и возненавидел картофельное пюре — самое печальное на свете блюдо! Та же картошка, только подавленная-подавленная. Обменялись мы с ним рецептами бесбармака, рыбных пирогов и лагмана.

Экипаж лопал, расстегивал ремни и поминал кока добрым словом, запираясь в курилках и сыто цыкая зубом.

Уже по первым теням, предвестникам скорой ночи, вернулись оборотни, молчком спитонили все, что было в котелке, вылизали тарелки и замерли тремя серыми, мохнатыми кучами, подергивая во сне ушами и лапами.

Через пару часов они проснуться и отправятся мыть посуду — договор был еще на берегу: я готовлю. Они — моют! Ну и бегают на охоту, им все едино надо тренироваться!

Мне бы тоже не помешало, но вот не хочу. Весь мой организм сопротивляется, сжимая мышцы в пучок и заставляя с отвращением думать о том, что надо выйти на чистый воздух, размяться, устроить себе неспешную пробежку по снежной целине, а затем… Тьфу, по снегу глубиной в метр, очень неспешная пробежка!

— Олег! — Рядом со мной стоял Франц, слегка опухший со сна и зевающий. — Мы следы видели. Лыжник, один. Старший сказал, что это твои…

— Да, Франц, я выбирался размяться. — Не стал отпираться, я.

— А куда ты пропал? — Пацан уселся рядом со мной. — Я прошел по следам, и они обрывались у ствола дерева, словно ты вошел в него. И не вышел.

— Знаешь, Франц… — Я полез во внутренний карман и достал оттуда клык. — О дереве я тебе ничего не скажу, а вот пропал я за этим… Нырнул в самую круговерть снега и…

— Я слышал о таком, там… — Франц мотнул головой в сторону оставшегося за километры и километры, Траннуика, а может быть и еще дальше. — Хозяева рассказывали, что… Снег — это граница между временами. Можно попасть в прошлое или будущее, только надо знать снег и чувствовать его власть над временем. Оттого и боятся они снега и холода, что снег сильнее самого времени, ведь даже растаяв и испарившись — он остается снегом.

— Думаю, что они не просто так рассказали эту историю в присутствии вас. — Я скривился. — Непонятное внушает страх, Франц. А тем, кто напуган, легко управлять.

— Они нам лгали? — Изумился ребенок, за какой-то месяц привыкший к совершенно другому поведению взрослых. — Лгали, только ради того, чтобы — управлять? Но ведь проще объяснить, научить…

Я помотал головой, не соглашаясь.

Учить это безумно тяжело, это адская работа, при которой на себя не остается сил. Именно потому самые лучшие за всю историю учителя, своих семей словно бы и не имели. Не имели и собственных детей.

Честно рассказав все пацану, "загрузил" его на добрый час. Да еще и оправил посуду мыть — под монотонное движение легче думается.

Минут через десять к нему присоединился волчонок, норовя облизать тарелку, вместо того, чтобы ее вымыть.

Пискнула рация, которую я, больше из принципа, чем от надежды, держал включенной.

В радиусе десяти километров появился некто…

Догадываюсь я, кто этот некто, под снегопадом шарохается.

— "Толстый" — "Тонкому", не нас ищешь? — Поинтересовался я, не надеясь на ответ.

Мало ли… Может уже успел выйти из радиуса, а может и вовсе не он.

Не дождавшись ответа, со вздохом, вновь вернул рацию на "ожидание".

Жаль.

Очередная возня двух молодых волков, играющих в старую, как мир игру — догонялки, развлекла и отвлекла меня от невеселых мыслей.

Как ни крути, а по Бену я скучал. Много пройдено, много сказано и много пережито.

Завернувшись в свой спальный мешок, пожелал всем спокойной ночи и уткнулся носом в согретую собственным дыханием, ткань.

Здравствуй, сон!

Во сне Менделеев увидел таблицу.

А я хочу увидеть сон… Не затейливый, обычный сон, каких мне не снится уже давно. Не хочу ни "порнухи", ни дикого и бессмысленного боевика. Хочу теплой, солнечной поляны. Нежного солнца хочу. И легкого ветра, что овевает, а не выстуживает насмерть. Я хочу того, что мне противопоказано.

Утро подарило чистое небо и звенящий от мороза, воздух.

Волки честно выполнили утренний моцион, вернувшись с добычей — заледеневшими тушками трех зайцев и десятком птичьего племени, от мороза закопавшегося не слишком глубоко.

Я даже представить себе не могу, как эта троица смогла дотащить все это богатство, видимо занимались "челночным бегом".

Пришлось расстараться, соображая, что повкуснее и сытнее, приготовить.

После обеда, оставив серую братию отмывать посуду, выбрался по дрова. Запас еще был, но маловат, маловат запасец!

Из принципа, срубил два небольших деревца и по очереди, волоком, дотащил до пещеры, демаскируя ее, ко всем, не к ночи будь помянутыми. Мороз уже прихватил верхний слой снега так, что тот вполне спокойно держал мой вес, лишь слегка проминаясь под ногой.

У самой пещеры, принялся обрубать ветви, засыпая снег пахучими, желтыми щепками, отлетающими от топора во все стороны.

Вродек и Франц сперва таскали сучья, а когда замерзли, отжали у меня топор и сами увлеклись этим не сложным, на первый взгляд, действием.

Волчонок бегал вокруг, то ныряя в сугробы, а то, замирая и принюхиваясь, словно штиль донес до его чуткого носа неведомый запах и теперь он решал, опасен ли этот запах или можно его игнорировать с чистой душой.

Пока, все приносимые запахи можно было игнорировать и просто играть, радуясь набитому животу, теплой пещере и холодному, чистому воздуху.

Деревца я специально подбирал не особо толстые, так что к ночи управились, полностью затащив все в пещеру и сложив вдоль стены — пусть сохнут.

— "Тонкий" — "Толстому". — Рация перешла из режима ожидания, испугав всех присутствующих своих хриплым писком и пением помех. — Ты куда запрятался, Олег?

— Пещера, недалеко от сосны, Бен! Совсем не далеко… — Хохотнул я.

— Ага. Скалы я пролетал. Ждите, скоро буду! — Морпех, судя по звуку, положил свою рацию на что-то мягкое.

— Идем встречать? — Вродек широко улыбался, предвкушая теплую встречу. — Подсветим?

— Иди. — Махнул я рукой, набирая в чайник, воду. — Я здесь побуду…

К моему удивлению, оба волчонка предпочли остаться в пещере, демонстрируя полнейшее пренебрежение церемониями. Тепло и уют пещеры намного больше для них значили, чем новые люди, гости или новости. Как знать, обладая их нюхом, слухом и видением мира, наверное, тоже больше интересовался набитым животом, чем странными двуногими, разрушающими все, к чему прикоснуться их верхние лапы.

Чайник на огонь, почесать затылок, чем угощать старого друга и полезть в кубышку, за вареньем. Вот не могу я без сладкого! Хоть шоколадка, но должна быть! Не факт, что я ее съем прямо сейчас, через день или неделю. Она может месяцами лежать в холодильнике! Но, вот когда ее там нет — все, изведусь, пока не пойду и не добуду это сильно вредное, сильно сладкое!

Что-то меня на философию потянуло! Видимо совсем скучно стало…

Или совсем дела плохие вокруг творятся!

Философский настрой сдуло ветром, рука привычно расстегнула кобуру с "Когтем", а ноги отнесли в сторону от входа, становясь под прикрытие горящего костра, слепящего входящих.

Первым в пещеру проскользнул Бен, а вот второму гостю я был совсем не рад.

Заворчал самый молодой из волчат, демонстрируя, что он тоже совершенно не счастлив видеть Картера Керпера…

Щелчок снимаемого с предохранителя "Глока" и оглушающий выстрел, совершенно отчетливо дали понять, что Франц "Оклахоме" не рад совсем.

— Не… Ну, он мне тоже давно не нравился… — Обалдевший Вродек лупал глазами оттираясь от крови и серого вещества, разлетевшегося во все стороны, после встречи 9-ти миллиметровой пули, с черепом. — Но так экспрессивно выражать свои чувства!

Бен только тяжело сглотнул, наблюдая, как пистолет в руках пацана развернулся в его сторону и поднял руки.

— Этот чистый. — Франц убрал оружие в кобуру. — А Тот… На нем печать Хозяина.

— Кто дал ребенку оружие?! — Возмутился морпех.

— Что за печать и кто — Хозяин? — Вродек насторожился, в отличии от Бена, ухватив самую суть.

— Старший может поставить свою печать на любого смертного. — Франц шмыгнул носом. — Почти. Например, на Олега, печать поставить нельзя. А с… Него — пацан ткнул пальцем в "Стекло", — печать сняли.

— И, что можно сделать с помощью печати? — Насторожился я, готовясь к неприятностям. — Управлять человеком?

— Да, если "Печать" поставлена добровольно, как этому… Если "помечают" тайно, то могут только подсмотреть или подслушать, и то, если человек находится в нервном возбуждении. — Язык Франца совершенно перестал напоминать язык маленького существа, только-только познающего мир, не добавляя мне спокойствия.

Один раз я уже прокололся, посчитав Вродека совсем "зеленым".

— Его Хозяин тот, в клетке? Что был вместе с вами? — Бен, понимая, что убивать его не будут, решил отложить вопрос о том, кто вооружил ребенка на дальнее будущее и взялся за то, что лежало под носом. Точнее — под ногами.

— Нет. — Франц почесал свою вихрастую голову, обернулся к волчонку и что-то тихо проворчал. Малыш поставил серое ухо торчком и открыл пасть, издав странное сопение.

— Нет. Кто-то, более старший. Намного, старший. — Франц убрал пистолет в кобуру. — Наш не любил людей и не считал нужным плодить среди них шпионов. Следили не за вами. Следили за ним.

— И, так как он в клетке и никуда не денется… То решили присмотреть за мной. — Бен ухмыльнулся. — Знаешь, Олег, каждый раз убеждаюсь в золотом правиле: "Хорошо только тогда, когда ты ничего не знаешь"!

— Хочешь, я тебя "дорадую"? — Я склонился над телом, выворачивая карманы и складывая все рядом с собой. — Ты только представь, сколько там таких, "опечатанных", может болтаться по всему городу! И, совершенно не факт, что многоуважаемый Эрнест Талль — не один из них…

В карманах убитого было совсем не густо: ключи от квартиры с веселым брелоком в виде красного дракона; зажигалка с фонариком, три магазина на, жутко не любимый мной, "Пустынный орел" и сам пистолет, в роскошной, кожаной кобуре.

— Чур, мой! — Обрадовался Вродек. — Всегда мечтал о карманной артиллерии!

— Держи. — Я отстегнул кобуру. — "USP" младшому отдашь?

— Отдам. — Чех принялся перетягивать кобуру. — Сразу, как оборачиваться начнет. А пока, побудет вторым стволом.

— Ага. Понятно, откуда у ребенка оружие. — Бен коротко хохотнул. — И этот человек называл меня "оголтелым милитаристом"!

— Жизнь такая, — пожал я плечами в ответ, продолжая мародерку.

— Похоронить бы… — Аркан меня очень часто поражал своим человеколюбием. Особенно к усопшим.

Снова раздалось тихое ворчание младшего и Франц напрягся, ворча в ответ.

Пока они ворчали друг на друга, к ужасу морпеха, мы с Вродеком раздели безголовый труп и вытащили его вон из пещеры.

Ничего не поделаешь, "за бортом" минус тридцать, снега выше метра, а из копательных приборов-инструментов, у нас только волчьи когти, которые я лучше приберегу для охоты, чем для захоронения предателя рода человеческого. И не важно, что толкнуло его на предательство — страх за себя, семью или жадность.

— Отвлеки Бена, я все сделаю… — Попросил оборотень, давая понять, что собирается поступить точно так же, как и с тагриссами.

И будет совершенно прав.

Мертвым все едино, а могилы нужны лишь живым.

В памяти Бена, я совершенно уверен, через пару лет убитый "Оклахома" станет "мировым парнем", павшим в борьбе за свободу человечества.

— Спасибо, Вродек.

Я вернулся в пещеру, к кипящему чайнику, банке варенья на импровизированном столе и старому другу. Ведь надо думать и возвращаться только для хорошего.

К моему удивлению, в пещере царила поразительно-звонкая атмосфера: морпех и Франц, с шуточками и смехом, замывали кровавые следы, младшой смотрел на них с недовольной миной, мол, "спать не даете, своими похахатушками"!

А чайник также продолжать кипеть, не снятый с огня!

Убью, раззвиздяев!

Нет, не убью, конечно.

Но стукну. Больно. Вот, как только смогу хоть раз подкрасться незамеченным — так сразу и стукну! Трижды!

Дав себе торжественное обещание вновь начать тренировки, со вздохом взялся за тряпку: вроде мозгов у человека всего пара-тройка килограмм, а вот разлетаются они во все стороны в таком количестве, будто их все десять!

Загрузка...