Глава VII ЖЕЛЕЗНЫЕ БАШМАКИ ДЛЯ ПРИНЦА


Мать Александра по отношению к своему сыну оказалась в том же положении, что и богиня Юнона относительно брошенного ребёнка (Юнона не знала, что этот младенец Геракл), которому, сжалившись, дала грудь. Богиня сразу столкнулась с жестокой необходимостью бить малыша, чтобы положить конец ненасытному сосанию его жадных губ.

Госпожа Дюма кормила сына как можно лучше, но этого было недостаточно. Александру всегда хотелось есть. Генерал умер, не оставив вдове ничего, кроме долгов. Наследство родителей госпожи Дюма, которые вскоре тоже умерли, было обременено ипотекой до такой степени, что представляло собой скорее источник расходов, нежели доходов.

Кроме того, слежка тайной полиции Наполеона делала опасной помощь вдове генерала, впавшего в немилость императора. Матери Дюма помогали только ближайшие родственники, да и то тайком.

В своих «Воспоминаниях» Дюма не говорит о голоде, от которого страдал в юности; но об этом рассказано в романе «Анж Питу»: маленький крестьянин, кого морит голодом скупая мачеха, чувствует то, что пережил и сам Дюма.

Бедность семьи Дюма подтверждается и той поспешностью, с какой вдова национального героя согласилась содержать лавку, торгующую табаком и солью. Лавка госпожи Дюма представляла собой всего лишь дыру в стене, и торговля этими товарами государственной монополии, приносящая жалкий доход, отличалась от вспомоществования беднякам лишь тем, что эту помощь матери писателя ещё надо было зарабатывать.

В течение многих лет Александр носил одежды, перешитые из старых мундиров отца, и разевал рот от зависти, если видел приехавшего из Парижа франта в новом костюме. Нет ничего удивительного в том, что Дюма, став достаточно богатым, чтобы позволить себе покупать модную одежду, наряжался как павлин.

Что касается еды, то она никогда не теряла для Дюма своего значения. Когда написанная им пьеса впервые принесла Дюма кругленькую сумму, он примчался в ближайший ресторан и оплатил свои обеды на год вперёд.

Целый год можно было не думать о том, где сегодня пообедать!

Человек, не знавший мук голода, ни за что не повёл бы себя так.

Всю жизнь еда была главной заботой Дюма. Единственным его хобби была готовка, а последней книгой — можно даже сказать почти завещанием — оказался «Большой кулинарный словарь».

Мать Дюма, женщина миниатюрная, — размер её талии был меньше размера икры мужа, — даже не могла представить себе, что сын мечтает о горах еды. Она считала свою бедность наказанием, которому Бог подвергнул её за то, что она совершила грех гордыни и вмешалась в Историю.

Но разве она могла утаить Историю от Александра? Множество раз захватчики угрожали Франции, и обитатели Виллер-Котре, закопав в землю свои сбережения, разбегались. С высоты чердака юный Александр наблюдал бой между французскими кирасирами и немецкими кавалеристами. На его глазах умирали от ран солдаты. Сквозь щёлку в ставнях он видел казаков, галопом скачущих по дороге на Париж.

Дюма видел, как радовались роялисты возвращению на трон Бурбонов; он видел, как они мгновенно переменили свои взгляды, когда Наполеон бежал с острова Эльба и настали Сто дней.

В течение жаркого лета 1815 года он наблюдал, как через Виллер-Котре проходит воссозданная Великая армия, поднимая тучи пыли. Пехотинцы — загорелые великаны в гетрах, с заплетёнными в косу волосами и пышными усами — шли целых три дня под несмолкаемый бой барабанов и звон фанфар более ста полков; едва смолкала музыка одного, как на горизонте появлялся следующий полк. Укрытые в кожаные чехлы, над марширующими войсками возвышались знамёна ста побед.

А потом как молния промчались в сверкающих, красочных мундирах отряды гусар, кирасир, драгун, мамелюков. Между ними двигались повозки, везущие продовольствие, патроны, орудия; и наконец — полевые кухни с маркитантками.

Зрители, стоявшие на обочинах дороги, громко кричали: «Да здравствует император!»

— Ты не будешь приветствовать этого человека! — угрожающим тоном заявила госпожа Дюма сыну. — Я тебе запрещаю. Из-за него ты остался сиротой и ходишь в лохмотьях.

И она заставила Дюма заниматься на скрипке в задней комнате лавки. Но он там не усидел. Дюма убежал и, влившись в толпу, ощущал вопреки своей воле, что у него сжимается горло от гордости и волнения.

Дюма охватило безумное желание закричать: «Да здравствует император!», но он закусил губы.

Потом во двор гостиницы «Золотой шар» быстро въехала карета; слуги сменили четырёх лошадей.

Александр проскользнул во двор. Внутри кареты он заметил бледного человека, откинувшегося на подушки сиденья.

— Да здравствует император! — вопила толпа.

Бледный мужчина вежливо кивнул.

Один Александр молчал. Но сердце готово было вырваться у него из груди. Он раскрыл рот и неожиданно во всё горло крикнул: «Да здравствует император!», и глаза его наполнились слезами. Бледный человек, снова кивнув головой, улыбнулся оборванному мальчишке.

В конце июня пошли дожди, и однажды забрызганная грязью карета на большой скорости промчалась по городку, резко остановилась перед гостиницей, и лошадей сменили гораздо быстрее, чем в прошлый раз. Тогда карета императора двигалась в хвосте армии; теперь она её опережала.

Императора не встречала толпа, ибо слух о великом поражении под Ватерлоо уже достиг Виллер-Котре, и «флюгеры» снова были озабочены тем, чтобы поскорее выяснить, откуда ветер дует.

Дюма случайно оказался у гостиницы и видел в карете Наполеона; лицо императора было похоже на мраморную маску, и он ещё глубже забивался в подушки сиденья. Один Дюма крикнул: «Да здравствует император!» Конюшие посмотрели на него с удивлением, но пассажир кареты, казалось, его не слышал.

Потом несколько дней через городок тянулись усталые люди; солдаты в окровавленных повязках толкали перед собой тачки, в которых, без барабанного боя и фанфар, везли в Париж своих более тяжело раненных товарищей.

Это шла похоронная процессия Империи. И, быстро просачиваясь сквозь ряды этих бредущих пешком людей, которые не оказывали сопротивления, сначала проследовали поляки, потом конные ганноверцы и, наконец, мощная английская пехота.

Почему Наполеон, человек, ненавидимый всеми, мог оказывать на французов столь сильное влияние? Не потому ли, что он приукрашивал жизнь, придавал ей красоту, превращал жизнь в приключение?

Ведь то же самое впоследствии делал и Дюма посредством своих книг.

Вы скажете, это обман. Да, конечно. Но, Боже, как сильно обольщал этот обман!

Госпожа Дюма, наоборот, не давала себя обольстить. Для неё, как и для Боссюэ[51], история была либо Божьей наградой, либо Божьим наказанием, а не пышным спектаклем, кавалькадой всадников, обманчивой видимостью.

Решив избавить сына от Истории, она экономила на всём и терпела лишения, чтобы каждую неделю откладывать три франка, необходимых для расплаты с господином Юро за ежедневный скрипичный урок Александра. Осталось лишь заставить мальчика учиться; использовав все средства, чтобы принудить сына играть, мать решила его бить.

Через два года уроков господин Юро со слезами на глазах сказал госпоже Дюма;

— Никто лучше вас, мадам, не знает, как нужны мне каждую неделю эти три франка. Но грех отнимать у вас то, что необходимо вам так же, как и мне, отнимать у вас деньги, хотя вы никогда не сделаете из этого мальчика скрипача. Не настаивайте, не искушайте меня вашими тремя франками. Дайте мне умереть со спокойной совестью.

Да и как его матери могло прийти в голову сделать из Александра скрипача, если каждый день через открытую дверь он мог видеть, как торговец оружием развешивает на стене принадлежавшие его отцу шпаги, пистолеты, ружья, количество которых убывало по мере их распродажи?

Торговец сжалился над Александром и пригласил к себе в лавку; он показал ему, как стрелять из кремниевого ружья и справляться с отдачей, как держать оружие, преодолевая преграду, чтобы не разрядить его в себя, как сохранять порох сухим в сырую погоду, как избежать вспышки.

Александр слушал его с таким выражением восхищения и признательности на лице, что на него было почти неловко смотреть. И Дюма на всю жизнь сохранил глубокую благодарность этому оружейнику.

Да и как его мать могла думать, что сделает сына скрипачом, если он, встав на рассвете, убегал в старый королевский лес и пропадал там весь день?

Напрасно она била сына, доводя его до слёз по вечерам; ей не удавалось заставить Александра играть, ибо она отказывалась расходовать две свечи, которые приходилось ставить в ручной подсвечник, чтобы освещать папку с нотами, и, естественно, по этой причине Александр возвращался домой с наступлением темноты. Гуляя в лесу в любую погоду, он приучил себя переносить холод, дождь, снег и до конца своих дней не знал, если можно так выразиться, что такое болезни. Но бродяжничество на свежем воздухе возбуждало аппетит, и Дюма ещё сильнее страдал от голода.

Да и как она могла сделать скрипача из мальчишки, который всё своё время проводил в лесу, устраивая ловушки на зайцев, ловя птиц на дощечки, намазанные смолой, а жаворонков и белок — на приманки?

С каждым днём Александр всё более ловко обманывал сторожей охотничьих угодий. Иногда он указывал им ловушку, им самим тайком устроенную, приобретая тем самым репутацию честного малого, и сторожа, вместо того чтобы подозревать Дюма, ему доверяли.

В огромном лесу орудовали и другие браконьеры; Дюма быстро подружился с ними, и они научили мальчика множеству уловок: например, ловить сойку и живьём её ощипывать; на её крики с расстояния примерно в одно лье слетались все птицы, и оставалось только накинуть на них сеть, в то время как они забавлялись, забивая клювами уже беззащитную жертву.

Прочитав спустя много лет Фенимора Купера[52], Дюма узнал себя в его трапперах[53]. Когда Дюма расписывал свои охотничьи подвиги в России, Африке и Швейцарии, некоторые читатели отмечали, что он — обыкновенный браконьер. Дюма стрелял по зайцу, стоявшему на месте. Подстреливал куропатку на земле, а не в воздухе, как полагается истинному охотнику.

Дюма действительно стрелял дичь с единственной мыслью её съесть, и охотой это никак не назовёшь.

Да, Дюма мечтал об одном — наесться досыта. Поймав дюжину птичек, он тотчас насаживал их на вертел и зажаривал; он доставал из кармана кусок хлеба, чтобы не потерять ни единой капельки жира, капающего из крохотных скелетиков, и только мысль о матери, которая ужинает сейчас дома вчерашней похлёбкой, портила ему удовольствие.

Однажды он осмелился принести домой зайца, попавшегося в ловушку. Мать была занята в лавке. Дюма пошёл на кухню, разделал зайца и стал его зажаривать.

Когда мать вернулась домой, она сразу почувствовала запах мяса и спросила, в чём дело.

— Это заяц.

— Где ты его взял?

— Нашёл.

— Нашёл?! Где же?

— На земле, мёртвого.

— Мёртвого? Жаль, иначе мы могли бы его съесть.

— Но, мама, я видел, как он умер. Он — не больной.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю, я нашёл его в ловушке.

— Почему ты не сообщил сторожам? Они подстерегли бы браконьера и арестовали его.

— Конечно, мама, но браконьером, которого они задержали бы... оказался я... Ну вот, наш заяц готов.

— Ты отнесёшь его сторожам.

— Но, мама, что, по-твоему, они сделают с жареным зайцем, если не съедят его? Это мы можем сделать не хуже их.

Бедная госпожа Дюма опустилась на колени и стала молить Бога вразумить её сына. «Но её глаза не поразил божественный свет, — писал позднее Дюма, — в её ноздри ударил запах, неотразимый запах. Во всяком случае, когда она кончила молиться, а я обещал ей больше никогда не заниматься браконьерством, мы сели за стол и съели зайца».

В те времена певчие птицы не были под защитой закона и их ловля браконьерством не считалась. Однажды Дюма был занят в лесу изготовлением обмазанных смолой дощечек, как вдруг с изумлением увидел, что в подлеске появилась колдунья. Он хотел было убежать при виде этой старой, одетой в длинную чёрную накидку мегеры, на пышном парике которой был криво повязан чепец, когда она сказала:

— Если мы оба боимся друг друга, то у каждого из нас нет резона быть испуганным.

Это замечание показалось Александру столь разумным, что он, вместо того чтобы спасаться бегством, подошёл к колдунье.

— Я заблудилась, — сказала она. — Я оставила свою карету на дороге, чтобы пройтись по лесу, и сбилась с пути. Потом мне почудилось, будто я слышу призраков, и я побежала.

— Призраков? — спросил Дюма. — Настоящих?

— Конечно, не настоящих, — ответила старуха. — Настоящих призраков не бывает.

— Тогда почему же вы испугались?

— Потому что необязательно верить в призраков, чтобы их бояться.

Эта ремарка показалась Александру исполненной здравого смысла, ибо сам он, хотя и не верил в привидения, боялся в одиночку проходить в темноте через кладбище.

Когда он вёл странную старуху к дороге, та спросила, как его зовут. Когда он ответил ей, старуха остановилась и, внимательно посмотрев на него, воскликнула:

— Значит, вы сын генерала?!

— Да, мадам.

— Я слышала о вас от моей дочери, госпожи Коллар, которая живёт в Виллер-Котре; а вот меня вы не знаете, не правда ли?

— Да, мадам.

Старуха сказала Дюма, что зовут её госпожа де Жанлис[54], и, поскольку эта фамилия ничего мальчику не говорила, объяснила, что она прославилась разработкой правил, согласно которым следует воспитывать короля.

Александр проявил самый живой интерес к этим правилам.

— Вы не король, — сказала она, — но вы очень хотели бы им стать, не правда ли? А иногда вам кажется, будто вы король, так ведь?

— Да, — признался он.

— Ну что ж, королём быть нелегко. Я заставляла принцев, чьё воспитание мне доверили, целый день ходить в железных башмаках, чтобы каждый шаг стал для них физическим упражнением, чтобы они приобретали силу, не отвлекаясь от своих других трудов. Сразу после пробуждения, в пять часов утра, они приступали к занятиям. Я заставляла их возделывать овощи, которыми они питались, и доить коз. Но занимались с ними учителя, на разных языках обучавшие их ботанике, минералогии и астрономии. Утром говорили по-немецки. Днём, когда принцы занимались музыкой и рисованием, изъяснялись только по-итальянски. За обедом разрешалось говорить лишь по-английски. Каждый вечер, перед отходом ко сну — спали принцы не в настоящих постелях, а на голых досках, укрывшись лёгким одеялом, — им преподавали историю и географию мира, показывая картины с помощью волшебного фонаря.

— А что такое волшебный фонарь? — спросил Александр.

— Вам предстоит многое узнать, — с улыбкой ответила госпожа де Жанлис.

Они вышли на дорогу. Госпожа де Жанлис села в карету.

— Королём быть трудно, но ведь вы постараетесь им стать, не правда ли? — спросила она.

— Да, мадам, — ответил Дюма.

— Хорошо, быть может, вы и станете королём, — согласилась она, погладив мальчика по голове.

Дюма навсегда запомнил эту встречу и долго размышлял о возможности стать королём. Однажды мать рассказала сыну, что в три года заказала ему железные башмаки в надежде на то, что их тяжесть заставит малыша опускать пятки на землю.

— И я носил железные башмаки? — воскликнул Дюма.

— Да, но они ничему не помогли, а только ранили тебе ноги, и я отказалась от них.

— Я правда носил железные башмаки? — снова воскликнул Дюма, и его смуглая кожа внезапно так сильно покраснела, что мать спросила, не болен ли он.

Его щёки стали пунцовыми, его ум воодушевился при мысли, что он, наверное, настоящий принц и в один прекрасный день будет жить во дворце с матерью-королевой.

Загрузка...