Король Парижа

Глава VIII ШЕСТЬСОТ РЮМОК АБСЕНТА

Встреча Александра с колдуньей интересна тем, что позднее писателю пришлось служить — он запечатывал конверты — в секретариате герцога Орлеанского, одного из принцев, воспитанных госпожой де Жанлис. Этот герцог станет королём французов примерно в то же время, когда Дюма, достигшего апогея своей славы, присвоят прозвище «некоронованный король Парижа».

Тот, кто правил под именем Луи-Филиппа, был так алчен, что, несмотря на свои значительные личные доходы, требовал из государственной казны суммы, которые нарушали равновесие национальных финансов даже тогда, когда голодные ткачи шёлковых мануфактур Лиона бунтовали, требуя хлеба.

Тем не менее король как-то пожаловался своему министру господину де Монталиве на трудность ремесла монарха и царившую в Версале смертную скуку.

— Сир, превратить Версаль в место, где все будут умирать от смеха, а не гибнуть от скуки, совсем просто, — сказал де Монталиве.

— Но как это сделать? — спросил король.

— Александр Дюма манкировал двумя неделями службы в Национальной гвардии. Прикажите ему отбыть их в Версале, и Версаль превратится в самый весёлый город Франции.

— Возможно, — сухо ответил король.

Мысль поручить бывшему служащему своего секретариата оживить Версаль ничуть ему не улыбалась.

— Вы слышали, сир, что в передней своего дома на бульваре Сен-Жермен Дюма поставил кропильницу, которую его издатели постоянно наполняют деньгами, а над ней повесил табличку с надписью: «Да будут благословенны нуждающиеся»?

— Меня это не интересует, — ответил король таким ледяным тоном, что у министра смех застрял в горле.

Оба этих человека были низложены: Луи-Филиппа свергла Революция, а Дюма — клевета Эжена де Мирекура.

Но я всё-таки думаю, что справедливость воздастся Дюма, некоронованному королю Парижа.

Госпожа Дюма, не понимающая, к какому будущему стремится сын, не сумев сделать его скрипачом, решила, что он станет священником.

— Я буду носить сутану? Целый день читать молитвы? Ни за что в жизни!

— Довольно, будешь делать, что я тебе говорю. Представилась великолепная возможность. Мой кузен аббат Консей выхлопотал тебе место в Суассонской семинарии. Ты же понимаешь, как тебе повезло. Твоё будущее обеспечено.

Так как Александр продолжал возражать, мать сообщила ему, что другой из её кузенов, аббат Фортье, обещал позаниматься с ним, чтобы привить вкус к духовному сану.

Аббат Фортье был мужчиной в расцвете сил, крепкий, как старый дуб. Он сразу использовал мальчика на починке крыши своей романской церкви. Но когда Александр побоялся залезть на колокольню, чтобы поправить покосившийся крест, аббат, задрав сутану, забрался туда сам, а Дюма смотрел на него, разинув рот от восхищения.

Призванный к смертному одру женщины в отдалённую и необжитую часть своего прихода, аббат прихватил удочку и ружье и на обратном пути задерживался на берегах речек и в кустах, показывая юному родственнику различные охотничьи хитрости, которых тот не знал. Потом Дюма увидел аббата на ярмарочном гулянье; аббат участвовал во всех состязаниях, даже в том, где приз присуждался тому, кто больше съест крутых яиц; священник проглотил невероятное их количество, и Дюма решил, что больше всего ему подойдёт профессия сельского священника. Вернувшись домой, он сообщил об этом матери, радостно его расцеловавшей.

Но радость госпожи Дюма была недолгой: Александр снова отказался вступать в сословие церковников; мать настаивала, но он убежал в лес, прятался там три дня и вернулся лишь тогда, когда знакомый браконьер принёс ему записку от госпожи Дюма, в которой та обещала больше не принуждать сына становиться священником.

Причина, по которой Дюма переменил своё мнение, заключалась в том, что он встретил своих хорошеньких и богатых кузин, девочек Девиолен двенадцати и четырнадцати лет.

— Ах, Александр! — воскликнула Сесиль. — Мы слышали, ты собираешься стать священником. Как это чудесно!

— Да, через несколько недель я поступлю в семинарию, — ответил Александр.

— Быть может, однажды ты станешь нашим кюре, и мы будем тебе исповедоваться. Ведь ты заставишь нас обещать больше не грешить и, наверное, приговоришь нас сто раз прочесть «Меа culpa»[55]?

— Конечно, — строгим тоном пообещал будущий священник.

— А ты знаешь, что мы потом сделаем? Мы опять начнём грешить, чтобы снова прийти к тебе на исповедь!

Девочки стали о чём-то перешёптываться и смеяться.

— Над чем вы смеётесь? — спросил Александр.

— Над грехами, в которых мы тебе признаемся лишь тогда, когда ты станешь священником.

Этот ребяческий эпизод поразил Александра словно разряд электрического тока. Он видел, как глаза девочек засверкали таким лукавством, что его охватило желание заняться совсем иным браконьерством, и отныне это желание так сильно влекло Дюма, что он подпал под женские чары до конца своих дней.

Наконец мать в ожидании поступления сына в семинарию отдала Дюма в городскую школу, где аббат Грегуар тщетно пытался наставлять мальчика ударами трости.

Теперь все мысли Александра были поглощены только девочками; кстати, он не питал почти никакой склонности к арифметике; он презирал грамматику латинского и греческого языков, хотя ему нравились истории, рассказываемые классическими авторами античности. Хорошие оценки он имел только по письму. Узнав об этом, госпожа Дюма расплакалась: её сын явно идиот, ибо, насколько ей было известно, почерк у выдающихся людей всегда неразборчивый.

Однажды Александр неожиданно спросил Мари-Луизу:

— Мама, ты умеешь танцевать?

— Когда-то танцевала, — ответила она.

— Тогда научи меня танцам. Это необходимо!

Потрясённая мать поняла, что сын уже не ребёнок.

Она пыталась преподать Александру несколько уроков танца, но ей мешали разница в росте и родственная близость.

— Пусть тебя учит танцевать аббат Грегуар! — воскликнула она.

Александр завёл об этом разговор с аббатом, но аббат так отчитал мальчика, что у того запылали уши. После чего Дюма обратился к товарищам, чтобы выяснить, не желают ли они тоже научиться танцевать.

Аббат Грегуар твёрдо встретил сию опасность и объявил:

— В этой школе танцев не будет! Сюда никогда не войдёт ни одна девочка!

Но всех учеников охватила танцевальная лихорадка. Наверное, из-за беспрерывных войн мальчики желали как можно быстрее узнать жизнь перед ранней смертью, которая им всем угрожала. Они сказали аббату Грегуару, что будут учиться танцам друг с другом, без девочек.

— Содом и Гоморра! — вскричал священник. — В этом учреждении мальчики не будут танцевать друг с другом.

В конце концов стороны пошли на взаимные уступки: мальчики будут танцевать, держа в руках стулья, а учителем станет капрал пехоты Брезет.

Служивший в армии Наполеона, где все были одержимы танцами, капрал сумел показать ученикам самые современные и сложные танцы: шассе-круазе, антраша, модный тогда флик-фляк, а сверх того вальс и польку, которые наполеоновские солдаты привезли из-за границы в качестве доли своей военной добычи.

На первом в его жизни настоящем балу Дюма удостоился похвалы своей партнёрши. По сему случаю он взял напрокат костюм и башмаки, но, заметив в последнюю минуту, что из особ мужского пола лишь у него нет перчаток, Дюма подошёл к какому-то франту, натягивавшему перчатку, и попросил:

— Если вы не танцуете, одолжите мне, пожалуйста, ваши перчатки. Всего на один танец.

— Непременно, — ответил тот.

И, сняв только что надетую перчатку, подал пару Александру.

— Благодарю вас, — сказал Дюма и собрался было снова подойти к партнёрше, как заметил, что франт достал из кармана другую пару перчаток.

— Я всегда ношу с собой одну-две лишних пары, — пояснил молодой человек.

Так Дюма свёл знакомство с Адольфом де Лёвеном, сыном графа Риббинга. Граф Риббинг, шведский дворянин, вступил в армию Вашингтона и сражался за независимость Соединённых Штатов Америки. Проникнувшись идеями американской революции, он по возвращении в Швецию примкнул к заговору против короля Густава III[56]. На маскараде король был смертельно ранен Анкарстремом, одним из заговорщиков; Анкарстрем был опознан, приговорён к трём дням бичевания розгами, к отрубанию преступной правой руки топором и, в конце концов, обезглавлен. Анкарстрему обещали, что приговор не будет приведён в исполнение, если он выдаст имена других участников заговора. Он отказался. Обезглавленное тело Анкарстрема выставили на всеобщее обозрение, но каждое утро на нём находили лавровые ветви. Столкнувшись с этим выражением симпатии народа к американской и французской революциям, власти решили пожизненно изгнать из страны других, случайно арестованных людей.

Графа Риббинга в революционном Париже приветствовали как «смелого цареубийцу» и чествовали по-королевски. Потом граф приобрёл замок близ Виллер-Котре, где отдыхал после своих трудов директор одной из парижских газет.

Франт, встреченный Дюма на первом балу, оказался сыном этого человека. Несмотря на различие в их состояниях, молодых людей связала тесная дружба.

— Кем вы собираетесь стать? — спросил однажды Адольф Александра.

— Вероятно, письмоводителем у нотариуса, — нерешительно ответил Александр, — а потом тоже нотариусом.

— А я буду писателем, — заявил Адольф. — Поэтом и драматургом.

Дюма, который сразу ему позавидовал, вдруг показалось, что и у него не может быть никакой другой судьбы.

— Я тоже стану писателем! — воскликнул он.

— Я хочу писать, как Шекспир, — пояснил Адольф.

— Шекспир? Кто такой Шекспир? — спросил Дюма.

И тогда Адольф пригласил друга посетить в Суассоне представление приезжей труппы, игравшей «Гамлета» в переводе Дюсиса[57].

Этот спектакль привёл Дюма в восторг.

— Давайте вместе напишем пьесу в том же роде, — предложил он Адольфу.

Они написали три одноактных пьесы, которые Адольф увёз в Париж. Отныне Дюма жил в лихорадочном возбуждении, с прибытием каждой почты ожидая денег и славы. Но все три пьесы театры не приняли.

Прошло несколько лет; госпожа Дюма превратилась в хилую старушку, которая едва могла держать свою лавчонку, торгующую табаком и солью. Всё это время у Дюма, письмоводителя нотариуса в соседнем городке, почти не оставалось досуга для занятий литературой и не было денег на поездку в Париж. Тем не менее Дюма удалось отлучиться из конторы на два дня, прихватив с собой ружье; он кормился и платил за ночлег, продавая дичь, которую добывал, браконьерствуя по дороге. Однажды вечером в гостинице «Золотой шар» Александр пытался найти постояльца, с кем можно было сыграть в бильярд в надежде выиграть несколько су. Но никто не хотел рисковать деньгами, играя с молодым Дюма: все знали, что он очень силён в этой игре.

В конце концов хозяин гостиницы предложил Дюма сыграть на выпивку.

— Но вы же знаете, что я не пью! — воскликнул Александр.

Всё-таки они стали играть, и Александр выиграл шестьсот рюмок абсента.

— Но скажите на милость, что я буду с ними делать? — спросил он.

— Пить, — рассмеялся хозяин. — Быть может, это привьёт вам вкус к вину.

— Заплатите мне за них деньгами, — умолял Дюма. — Дайте хотя бы половину того, что они стоят.

Хозяин отказался. Он продолжал упрямиться, хотя Дюма просил сначала четверть, потом восьмую часть их цены. Толпа бездельников, собравшихся в гостинице, забавлялась, прислушиваясь к спору.

— Ну что ж! — воскликнул Дюма. — Тогда немедленно подайте мне шестьсот рюмок абсента, которые я выиграл.

Положение сразу резко изменилось, и хохочущие завсегдатаи приняли сторону Дюма. Хозяин отделался от Дюма лишь тем, что согласился выплатить ему девяносто франков: лучше было отдать деньги, чтобы не выглядеть посмешищем в глазах собственных клиентов.

Девяносто франков! Никогда в жизни Александр не держал в руках такую сумму — целое состояние!

— Теперь я могу поехать в Париж! — вскричал он. — Могу стать великим драматургом! Шекспиром!

И он тотчас заплатил хозяину гостиницы за место в дилижансе, который отбывал в Париж вечером следующего дня.

Узнав о намерении сына, госпожа Дюма разрыдалась. Она пыталась его урезонить, повела на могилу отца. Она пошла с ним к аббату Грегуару, который сказал Александру, что гораздо более сильные ученики, чем он, довольствуются жизнью в Виллер-Котре, сажая морковь и разводя свиней.

Мари-Луиза привела Александра к их богатому родственнику Девиолену, который недавно был назначен главным смотрителем лесов, принадлежащих Орлеанской фамилии.

— Мне не о чем говорить с самым известным браконьером во всей провинции! — накричал тот на Дюма.

Потом, обращаясь к матери Александра, добавил:

— Боюсь, как бы ваш сын не стал шалопаем, способным лишь ловить птиц и играть на бильярде и больше ни на что не годным. Виллер-Котре должен радоваться, что от него избавится. Но если в Париже он будет умирать с голоду, посоветуйте ему зайти в мою контору, и я дам ему на обратную дорогу.

Почему Дюма уехал в Париж? Потому ли, что выиграл в бильярд шестьсот рюмок абсента, или потому, что в Виллер-Котре и его окрестностях он так сильно скомпрометировал себя, что не мог надеяться найти здесь приличное место? Ответа на этот вопрос я не знаю.

Как бы там ни было, вечером Александр и его мать просмотрели переписку генерала, чтобы выяснить, к кому из его бывших друзей сын мог бы обратиться с просьбой помочь ему обосноваться в Париже.

В корреспонденции отца имелось письмо от герцога Беллюньского, в то время военного министра Людовика XVIII. Были письма от генерала Фуа, маршала Журдана, Себастиани, Келлерманна[58] и даже Бернадота, ставшего королём Швеции.

Все эти люди были ещё живы. Дюма записал их фамилии и решил в Париже нанести им визиты.

Ещё раз мать с сыном сходили на могилу генерала. А вечером они пошли в гостиницу «Золотой шар»; сухонькая мать, вечно облачённая в траур вдова, и её высокий, ещё худой, бедно одетый сын, на чьей голове красовалась копна непокорных курчавых волос.

Ещё один поцелуй, ещё одно обещание вызвать мать в Париж, едва он найдёт заработок, и вот уже форейтор протрубил в рожок, кучер щёлкнул кнутом, и дилижанс с грохотом тронулся с места.

К утру, в пять часов, он преодолеет шестьдесят километров и будет в Париже.