Козельск — могу-болгусун (Козельск — злой город)

Глава восьмая

Прошло немало времени после того, как ушкуи отчалили от берега, луна, выглядывавшая изредка из-за туч, переместилась на другое место. Река начала как бы сужаться, по курсу лодок стали попадаться стволы деревьев, это говорило о том, что равнина осталась позади, а впереди был только лес, не обойденный тоже половодьем. Сбеги заметно оживились, ведь ордынцы боялись лесной чащобы как черт ладана, а для вятичей она была родным домом. Теперь их беспокоило лишь одно, чтобы охотники поскорее нашли место для нового поселения, выбранное в предыдущую вылазку, и чтобы Вятка с дружинниками подбросили туда зерна и других продуктов из недалекого Серёнска, когда они будут брать из кладовой припасы для горожан, оставшихся в осажденном городе. Но воевода малой дружины не разделял успокоения сбегов, ему было ведомо, что как раз в лесу находилось становище ордынцев, перенесенное туда после разлива Жиздры. Они выскакивали из него полками как стаи леших, оголодавших за зиму, лезли на стены крепости, не давая передыху жителям. Вот почему он не посылал сигнала, чтобы поезд остановился и гребцы отдышались, а заставлял их работать веслами в полную силу, углубляясь все дальше в дебри, откуда дорогу находили лишь старые медвежатники, или можно было выбраться зимой по застывшему руслу реки.

Скоро течение воды усилилось, ветви краснотала уступили место жестким ветвям деревьев, продираться сквозь которые стало труднее. Днище ушкуя все чаще скребло по кочкам и невысоким буграм, грозя взгромоздиться на вершины, пришла пора выходить на стремнину, потому что больше прятаться было не от кого. Вятка чутко прислушался к шороху ветра между стволами, затем сложил руки перед губами и завыл волком. Ему откуда-то спереди откликнулся второй волк, третий подал голос сзади, слабый и не совсем уверенный. Значит, задний ушкуй еще не прошел черту, за которой начиналась лесная чаща, а передний плыл по стремнине, там река уже вошла в берега, стесненная древесной стеной, поэтому вой был звонкий и направленный.

Вятка два раза повторил сигнал и приказал гребцам править на середину реки, пришла пора лодкам сбиваться в кучу, чтобы определить место нахождения. Кладовая Козельска, спрятанная от косых глаз степняков еще князем Мстиславом Святославичем, должна была находиться в глухом урочище, добраться до которого могли только посвященные. Это был маленький городишко, состоящий из десятка истоб и нескольких амбаров, доверху набитых зерном, мясом и другими плодами вятской земли. Сбегов можно было бы повести и туда, но это было бы ошибкой, потому как если бы враг нашел дорогу к кладовой, он не только разграбил бы ее, но не пощадил бы и жителей. А ордынцы день и ночь без устали рыскали по округам в поисках съестных припасов.

Луна, укрытая косматыми тучами, источала неяркий свет, Вятка прошел на нос лодки и наклонился вперед, напрягая зрение. В темноте заблестели борта других ушкуев, скрытые свежими слоями смолы, раздался глуховатый стук просмоленных досок друг о друга. Вятка схватился за выступ на носу прибившегося к лодке ушкуя и оттолкнул его от себя, стараясь сблизить оба судна боками. Скоро к ним подошли еще несколько таких же с бортами, облепленными сбегами.

— Вятка, ты где? — негромко спросили из темноты.

— Перелезайте сюда, — откликнулся тот, расчищая место. — Все тут?

— Прокуда и Звяга еще не доплыли, но ихние ушкуи недалече, уже слыхать, как весла бултыхаются в воду, — отозвались разом Бранок с Охримом, заваливаясь через борт. — А Темрюк с Якуной вот они.

— А куда нам деваться, — загудел Темрюк, вырастая перед воеводой поезда квадратной воротиной. — Мы завсегда со всеми.

Скоро послышались размеренные шлепки весел и еще несколько лодок торкнулись бортами друг в друга. Вятка облегченно перевел дыхание, радуясь тому, что никто не отстал и никому не пришлось ввязываться в бой с отрядами ордынцев. Он подождал, пока Прокуда со Звягой и несколькими старшинами присоединятся к собравшимся вокруг него и спросил:

— Кто может точно сказать, где мы сейчас находимся?

Темрюк со значением огляделся вокруг, он был одним из лучших охотников и знал эти места как Копейную улицу, на которой жил:

— Деревню Дешевки мы прошли давно, там у поганых ставка и было слышно, как оттуда доносился ихний клекот и запах конского навоза, — он умостился на днище поудобнее. — Поворот к Лосиному урочищу мы так-же оставили позади, значит, надо пройти еще немного вперед, до следующей излучины с бобровой плотиной, и там приставать уже к берегу.

— Оттуда недалече как до Серёнска, так и до капища богам на холме, куда мы ведем сбегов, — дополнил Прокуда сведения дружинника, он тоже не раз возвращался из глухих урочищ со шкурой медведя на плече. — Расстояние между ними будет верст пять, а если мерить от берега, то до каждого места получится по две с небольшим версты.

— И то ладно, — кивнул Вятка головой и добавил в тихий говор приказного тона. — Темрюк, тогда ты правь свою лодку первой, а за тобой пусть идет ушкуй Прокуды.

— А мы с Охримом занимаем их места? — встрял с вопросом Бранок.

— Знамо дело, — подтвердил Вятка, он оглянулся на старшин. — Готовьте рогожи для припасов и толкайте сбегов, чтобы не спали и не мешкали с высадкой на берег.

Ему тут-же ответил чей-то женский возглас, в котором прозвучал упрек:

— Мы не спим, воевода, даже дети не заснули, — на корме покашляли в кулак. — Нам только не по себе и жалко родных, которые остались в городе.

— Там все надежно, — оборвал жалобу Вятка. — Вота еще припасов для защитников крепости привезем, и хоть все лето будем нехристей стрелить, пока они не передохнут под нашими стенами.

— Дай-то бог!

По ушкую послышалась легкая возня, и чтобы сбеги не завязали разговоры между собой, Вятка отдал ратникам последнее распоряжение:

— Оружие держать наготове, ежели какая нелегкая занесет сюда ордынцев, отбиваться по волчиному, не давая им прорваться к реке и пострелять прямо на ушкуях детей с женщинами.

— Спаси и сохрани нас Перун, поганые давно рыскают по лесам в поисках Серёнска, — буркнул Прокуда, перелезая через борт. И добавил. — Да и мы не сидим сиднями.

— Посчитаемся! — пообещал Бранок будущим врагам, подталкивая Охрима к борту. — Не последний день живем.

Первые ушкуи успели пристать к берегу, а люди из них подняться на бугор, когда Вятка схватился рукой за ветку ивы и притянул к ней свою лодку. Он легко спрыгнул на землю и поспешил наверх, чтобы проследить за разделением ратников на две части. Большая должна была сопровождать сбегов до поляны на холме и помочь им срубить там истобы из дубовых бревен, почти все воины в ней имели семьи, поэтому возврата в крепость никто от них не требовал. Командовал ими рослый мужик по имени Рымарь, сотский из тысячи Бугримы, он постарался отобрать с собой дружинников, ходивших на медведя в одиночку. А меньшая часть, готовилась направиться к Серёнску, в нее входили ратники, державшиеся Вятки от начала обстояния. Когда сбеги сбились в плотную кучу, Рымарь приказал старому охотнику вместе с боярским отроком присоединиться к отряду Вятки, они должны были привести поезд с припасами к новому месту жительства козлян. Лошади в Серёнске были, их там разводили отсельцы, оберегавшие скрины с мясом и клети с зерном.

— Будь здрав, Вятка! — поднял Рымарь ладонь перед расставанием. — Пусть наши боги Сварог и Перун укрепят ратный дух вятичей и помогут им одолеть поганых нехристей.

— Будь здрав и ты, сотник Рымарь со всем воинством и гражданами Козельска, — воздел вверх десницу и Вятка. — Обживайтесь на новом месте, пока ворог под стенами города, да не теряйте связей с нами.

— Так оно и будет.

Отряды отвернули друг от друга и пошли каждый своим путем, темнота растворила их между стволами деревьев, лишь изредка раздавался треск сухой ветки, или всплеск весел сторожей, оставшихся при ушкуях. Но скоро затихли и эти звуки. Вятка шел рядом с Темрюком, не раз бывавшим в лесной кладовой, он прислушивался к шороху ветвей и вскрикам диких зверей, нарушавших сторожкую тишину. Правая рука сжимала яблоко меча, а левая придерживала налучье лука, перекинутого через плечо, позади мягко вышагивали по мокрой земле Бранок с Охримом и вертлявый Звяга, то и дело цеплявший концом секиры невидимые сучья, замыкал шествие дружины неторопливый Прокуда.

Кругом было тихо, лес жил размеренной жизнью, устоявшейся за века, он не трогал пришельцев до тех пор, пока они не начинали распоряжаться его добром со злым умыслом. Тогда лесные духи могли заманить лихоимца в бездонные топи или завести в непролазные чащи, откуда человеку не было выхода. Все шло ладно до того момента, когда предутренний ветерок вдруг донес до ратников запах жареного мяса с запахом горьковатого дыма. Темрюк остановился как вкопанный, он чуть присел, стараясь вглядеться в кромешную тьму.

— Вота беда, неужто ордынцы! — дохнул Вятка ему в затылок. — Откуда они объявились, когда тут самая ни то чащоба…

Дружинник переступил с ноги на ногу, затем снял с плеча лук и зашарил пальцами по колчану со стрелами, его спутник не замедлил проделать то же самое.

— Они проклятые, ихней вонью понесло, — тихо сказал Темрюк. — Тут недалеко дорога на два колеса, мы ранней осенью возили по ней лошадьми телеги с припасами.

Скоро между ветвей сверкнули огоньки от костра, разведенного на далекой еще поляне, до охотников донеслось едва слышимое фырканье лошадей. Вятка тихим голосом подозвал к себе Охрима, а Бранку приказал, чтобы он с остальными ратниками приготовился к бою, оставаясь пока на месте. Втроем осторожно двинулись на огоньки, по звериному втягивая воздух ноздрями, чтобы не нарваться на постовых, надежды на глаза было мало, а вонь от грязных тел нехристей вместе с лошадиным потом могли вовремя предупредить их об опасности. Наконец, охотники приблизились к месту стоянки незнакомцев настолько, что стал слышен треск охваченных пламенем сучьев, еще через несколько шагов взору предстала полянка, на которой расположился отряд ордынцев.

Всех воинов было не меньше полусотни, они имели заводных лошадей, чембуры от которых были привязаны к поясам. Нехристи, в большинстве кипчаки, сидели вокруг костра, разведенного посередине поляны, на толстой жердине жарился молодой олень. Жердь, продетая сквозь тушу, лежала концами на двух развилках, сотворенных из крепких дубков, вбитых в землю по бокам костра, она имела с одной стороны короткий и толстый сук, за который кипчак в колпаке изредка ее поворачивал, подставляя тушу огню то одним, то другим боком. По краям поляны маячили несколько воинов в длинных шубах и в теплых халатах, прошитых до низа длинными строчками, они сжимали в руках сабли с луками, прислушиваясь к лесу то одним ухом, то другим, кося туда же глазами. Вятка знаками показал Темрюку, чтобы он пошел вокруг поляны, а Охрима послал в другую сторону на случай, если ордынцы спрятали в чаще засаду, сам остался на месте следить за их поведением. Никто из вятичей не встречал врага хитрее и подлее, и ни один из врагов не проявлял по отношению к противнику столько хитрости и кровавой жестокости, как мунгалы и татары.

Тем временем кипчак, крутивший над костром оленью тушу, отрезал ножом большой кусок мяса и сунул в рот, на лице у него расплылась довольная улыбка. Монгол в треухе и с нашивкой на рукаве подбежал к нему, вырвав нож, он откромсал тоже себе ломоть и жадно пропихнул между зубов едва не половину, после чего махнул рукой нескольким ордынцам, видимо, десятникам. Повскакивали на ноги и кипчаки, дремавшие у ног коней, скоро вся поляна пришла в движение. Вятка вгляделся в одну сторону, потом в другую, но помощников пока не было, он собрался было бежать за дружиной сам, когда рядом остановился запыхавшийся Темрюк. Через несколько мгновений объявился и Охрим, стараясь сбить запальное дыхание короткими и сильными выдохами.

— Зови Бранка с ратниками, — обратился Вятка к дружиннику, поняв по виду обоих, что засад кипчаки не устроили. — Надо окружить поляну и стрельнуть по нехристям из луков одновременно.

— Самое то время, — выдохнул Темрюк, он, несмотря на мощную фигуру, хорьком метнулся под нижние ветки сосны и растворился в темноте.

А Вятка уже наклонился к Охриму и зашептал ему в лицо:

— Беги опять на ту сторону поляны, будешь размещать ратников, которых я пошлю к тебе, а я тут расставлю других, — он передвинул колчан на живот. — Предупреди воев, чтобы догадались напугать ордынских коней свистом, тогда бить нехристей будет легче.

— Я понял, друг, — подхватился Охрим, прижимая к боку ножны от меча, звякнувшие о корень дерева.

— Сигналом к началу охоты будет рысий рык, — прошипел Вятка вслед, сторожко покосившись на поляну.

Но на ней, несмотря на то, что лошади, почуявшие чужаков, запрядали ушами, разгорался пир ордынцев, окруживших костер с оленьей тушей на самодельном вертеле, и десятников с выделенными им джагуном кусками мяса, там власть в руки взял звериный голод. Вятка подобрался поближе к поляне, скрытой кустарником, заметил почти рядом с собой косоглазого мунгалина, вытаскивавшего из-под седла заячью ошкуренную тушку, отбитую его задницей до вида плоской лепешки и провяленную как рыба под гнетом. Видимо, ордынцу больше нравился запах его припаса, нежели теплый дух от плохо прожаренной оленины. Снова затянув ослабленную перед этим подпругу, он вонзил зубы в добычу, кося глазами на свору сородичей, продолжавшую вырывать друг у друга полусырые куски мяса. У воеводы руки зачесались — так близко был мордастый мунгалин и так он был увлечен пожиранием вонючей зайчатины.

Вятка достал засапожный нож, взял за лезвие и собрался метнуть в спину врага, прикрытую грязной шубой, когда тот резко обернулся и вперился косыми зрачками в то место, где он скрывался. Вятка на какой-то момент оторопел, его не оставляла трезвая мысль не торопиться с броском, чтобы не допустить ошибки, но теперь выбора не оставалось. В следующее мгновение нож сверкнул в отблесках костра стальным лезвием и глубоко вошел под узкий подбородок мунгалина, приоткрытый отворотами шубы. Захрипев, тот вытолкнул через рот клубок крови и как подрубленный упал вперед. Воевода рысью метнулся к добыче, вцепился пальцами в воротник и потащил ее за кусты на случай, если кто из ордынцев надумает бросить на это место мимолетный взгляд. За спиной послышался осторожный шорох, это спешили ратники, оставленные в засаде, они без подсказок разделились на две группы под началом Темрюка и Бранка и потянулись брать поляну в кольцо.

— Не утерпел! — только и вымолвил Темрюк воеводе, когда вдруг споткнулся о труп мунгалина под ногами.

— Он сам полез на рожон, — буркнул Вятка, норовя попасть лезвием в ножны. Это оружие теперь не требовалось, надо было разить врага стрелами, пока тот праздновал час живота. Напомнил. — Коней распугайте свистом и волчиным воем, чтобы нехристи за них не прятались. А потом соберем их в табун.

— Знамо дело, — негромко отозвался дружинник, собираясь пропасть во тьме. — Они еще и нам, и нашим сбегам послужат.

Мимо Вятки тенями проскользнули ратники, вооруженные мечами, секирами, кистенями, цепами и ослопами, и снова установилась тишина, лишь двое отроков замерли по обе стороны от него, опустив луки со стрелами, готовыми слететь с тетив. Но воевода медлил подавать команду, он прислушивался к звукам, доносившимся с поляны, он знал, что враг, расслабленный едой, гораздо неповоротливее врага голодного, которого и в сон не клонит.

И момент наступил, Вятка увидел, как принялись облизываться нехристи, отбрасывая обглоданные кости от себя, как стали они посматривать на кошмы, расстеленные возле ног коней, икая и закрывая узкие глаза. Он одобрительно усмехнулся на наблюдения предков, подумав, что не зря в народе испокон веков бытовала поговорка — сытый голодного не разумеет и не видит его в упор. Скоро кипчаки начали отворачиваться друг от друга, словно мешали себе переваривать кровавую пищу. Сейчас они представляли стаю хищников, обожравшихся лосятиной, которых можно было брать голыми руками. Он приложил особым способом ладони к губам и зарычал злобно и настойчиво, словно это матерая рысь почуяла жертву. На какое-то мгновение на поляне замерла жизнь, будто вятский колдун сказал заветное слово и воины вражеского отряда превратились в степных истуканов. И в этот момент в ордынцев со всех концов полетели стрелы и сулицы, они впивались им в спины, пробивали наконечниками кожаные и железные доспехи и панцири, вылезая с той же спины.

Поляну наполнили визгливый вой и суматошные крики, заставившие дрогнуть громко заржавших лошадей, которые шарахнулись от хозяев, бросившихся к ним, как овцы от волков. Но это было только началом задумки, звуки боя перекрыл вслед за зудением стрел пронзительный свист ратников, перемежаемый яростным воем стаи серых разбойников, неизвестно откуда взявшейся. Это дружинники зловещими криками наводили ужас на ордынцев и на их лошадей. Степные кони оскалили зубы и взвились на дыбы, они заметались по поляне опрокидывая навзничь недавних всадников, затем бросились в спасительную темноту, ломая кусты и молодые деревья. Ратники едва успели уступить дорогу, они выскочили на поляну с обнаженными мечами и ножами, и взялись добивать кипчаков, оставшихся в живых.

Пленные вятичам были не нужны, они привыкли жить своим трудом, не подминая под себя малые народы и племена, исключая тех, кто оставался жить среди них по доброй воле. Скоро все было кончено, лишь несколько отроков, подгоняемых окриками старых ратников, продолжали гоняться за ранеными ордынцами, петлявшими по поляне зайцами. Молодых воинов подобным жестоким образом учили не бояться врага, чтобы они смелее вступали в смертельную схватку.

Вятка отер лоб рукавом фофудьи и хотел присесть на мунгальскую кошму, разложенную под кустом на краю поляны, бой был хоть и недолгим, но напряженным. Но неприятный запах, исходивший от нее, заставил его изменить первоначальное намерение и пройти снова к костру, у которого начали собираться воины дружины.

— Вятка, гли-ко, чего я раздобыл, — окликнул его Соботко, сунул руку в баксон — переметную суму, и вытащил аксамитовую ширинку с завернутой в нее коруной, украшенной драгоценными камнями, и колты со смарагдовыми крупными зернами. — Вота, дивье блазное.

— А ни то, коруна-то дивно хрушкая — большая, — присмотрелся к трофеям Бранок, продолжая прикладывать к ране на щеке кусок понявы — беленого полотна. — Кабы она была не из стольного града Владимира, у нашей княгини такая будет куда скромнее.

— Я и сам о том помыслил, — согласился Соботко, потряхивая ширинкой. — А колты-то чисто новгородские, словенские, и смарагды в них кипчакские, у ромеев таких крупных не бывает.

Воины стали доставать из баксонов кто чем разжился и рассматривать добычу в неровных отсветах костра, в который они забыли подкинуть хвороста. Здесь были золотые и серебряные украшения, принадлежавшие когда-то русским людям, кипчакское и мунгальское оружие с гнутыми кинжалами в самшитовых ножнах, с узкогорлыми кувшинами и кожаными поясами с бляхами из драгоценных металлов. Особенно много было мехов и нежного шелка из страны Нанкиясу, и еще круглых монет с изображением бородатых чужестранных князей и воина в рогатом шлеме, которого ордынцы величали трудным именем Искендер Зуль-Карнайн, или по русски Александр Двурогий. Наконец дружинник Темрюк, стоявший напротив старого ратника Соботко, похвалившегося добычей первым, насмурил брови, видные у него из-под шлема, и неприязненно произнес:

— Нам от заносчивого Новгорода с его князем Александром Ярославичем проку никакого, ни единого полка не прислал князь на подмогу Козельску, — он сунул прямой меч, очищенный от крови, в ножны и продолжил. — Этот город пекется только о своем благополучии через торговлю хоть с ромеями, хоть с теми же кипчакскими купцами.

— Твоя правда, Темрюк, — угрюмо подтвердил Вятка слова дружинника, он жестко произнес. — Нам пора идти дальше, сдается мне, что ордынцы нащупали дорогу к Серёнску.

Ратники притихли, затем торопливо распихали добычу по баксонам, руки у них сами собой потянулись к оружию. Тишину нарушил только один голос, он принадлежал молодому вою, опиравшемуся на древко секиры с окровавленным лезвием:

— В такой темени вряд ли распознаешь, откуда поганые нагрянули на эту поляну, то ли из становища в Дешовках, то ли правда из Серёнска.

Тишина усилилась еще больше, теперь малая дружина ждала нужного слова от воеводы. И оно прозвучало, но уже ввиде приказа:

— Звяга и Прокуда, сзывайте своих воев и ведите их ловить ордынских коней, они далеко не ушли, — распорядился Вятка. — Остальные ратники сбирайте мунгальское оружие и складывайте в кучу, нам теперь каждая стрела подмога.

Звяга крутнулся на месте и громко оповестил дружинников, сгрудившихся вокруг догорающего костра:

— А то не они показались? — он махнул рукой по направлению к краю поляны, на который вышли первые лошади. — Вишь ты, сами на свет потянулись.

— А ни то, гли-ко, какие у них зубы, ажник наперед выперлись, — подхватил шутку Охрим. — Враз откусят что надо по самую хряпку.

Вятка ухмыльнулся и прояснил картину:

— Обратно коней пригнали рыси, волки и медведи, если бы они не вернулись, те их давно бы обглодали. У зверья по весне тоже имеется свой голодный промежуток.

Ратники побросали трупы кипчаков в овраг за поляной, прикрыли сухостоем, чтобы звери не сразу смогли добраться, и двинулись по тропе, укрытой снегом вперемешку с прошлогодней листвой. Впереди вышагивал Темрюк, за ним шел, как вначале пути, Вятка, ведя на поводу двух ордынских скакунов, за воеводой спешили неразлучные его друзья с остальными ратниками, одарившими себя лошадьми. Замыкал поезд не слишком разговорчивый Прокуда. Ехать верхом было почти невозможно, потому что тропа была узкая, а ветви деревьев свисали низко, по такому пути могли продвигаться только невысокие ордынцы, пригинавшиеся к самым гривам низкорослых коней. Но когда воины зажгли факелы, то никаких следов от копыт не обнаружили, это означало, что нехристи пришли на поляну, где отыскали свою смерть, с другой стороны. Надежды на то, что Серёнск еще не найден врагами и что припасы остались нетронутыми, значительно прибавилось.

Скоро небо, загороженное ветвями, начало сереть, в предутренних сумерках тропу все чаще стали перебегать олени, косули, зайцы и целые кабаньи выводки, спешащие заполнить опустевшие за ночь желудки молодой травой, желудями и кореньями. Наконец она взбежала на вершину пологого бугра, впереди показался просвет, за которым открылось внизу небольшое поле с несколькими истобами, клетями, порубами и стожками сена между ними, истаявшими за зиму, укрытое синеватой утренней дымкой, подсвеченной розовыми лучами солнца. Даже с бугра было видно, что мощные заворины на дверях клетей остались нетронутыми. Вокруг лесного погоста был вырыт, как вокруг крепости, ров с валом по его краю, за ним высились стены сажени в четыре с несколькими вежами по углам и с проездной башней посередине с крепкими воротами. В центре городка был выстроен невысокий терем с резным крыльцом, огороженный заостренными столбами, это был детинец, в котором жила семья серёнского старшины. Темрюк тряхнул плечами и оглянулся на Вятку:

— Вота мы и дошли, все тут покамест осталось в нетронутом виде, — он улыбнулся, показав сквозь пшеничные усы белые зубы. — Как выйдем на луг, так нас обложат серёнские собаки, их тут страсть как много, есть такие, которых отсельцы спускают на медведя.

— Дивное место, не сразу отыщешь, — сказал Вятка, оглядывая поле, окруженное со всех сторон черной стеной леса. — Мстислав Святославич, наш удельный князь, знал, где прятать от ворогов козельские припасы.

— На то он был и добрый князь, что слава о нем на Руси не угасла до сей поры, — согласился Темрюк. — Когда Мстислава Святославича призвали на Черниговский трон, он и стольный Чернигов укрепил по подобию нашего Козельска. Ни одна ганзейская рать со степной ордой не сумели взять его приступом.

В это время на колокольне деревянной церквушки, построенной на подворье детинца, зазвонил колокол, и сразу по округе разлился собачий лай, а на единственной улице показались ратники, облаченные в броню. Их было мало, да и всех жителей городка посчитали бы мальцы, постигавшие науки в монашеских кельях при монастырях, черкавшие гусиными перьями буквы по листам харатьи — пергамента, и складывая из них первые слова. Но по тому, как быстро построились вои в единый клин и ощетинились копьями, закрывшись каплевидными щитами, можно было угадать, что взять с наскока их не удалось бы никому. Отряд ратников устремился к проездной башне, горожане стали занимать за их спинами другие вежи.

— Вятка, выходи вперед, — прогудел Темрюк. — Пришла пора брататься с серёнской дружиной, иначе она выйдет за ворота и пройдет нас наскрозь.

— Вижу, что зрелая, — пошевелил плечами воевода. Он отдал поводья Охриму, стоявшему рядом с ним, поправил на себе пояс с длинным мечом и засапожным ножом с правой стороны. Пригладив ладонью бороду, покосился на копье в руках у Темрюка. — Дай-ка сулицу, собаки то здесь что козельские годовалые телки.

— А ни то, в здешних местах надо держать только таких выжлецов-охотничьих собак, — засмеялся дружинник. — Держи, Вятка, сулицу, да не вздумай какую из них ранить — в один миг на куски порвут, окаянные.

Между тем защитники лесной кладовой добежали до взбегов и заняли места в вежах вокруг проездной башни, луки в их руках приготовились к стрельбе. Суматоха внутри погоста не утихала, скоро на улице замелькали женские шабуры с длинными сарафанами под ними, и лопоть-одежда маленьких размеров, пошитая на детей и подростков. Это бабы с мальцами спешили на помощь своим братьям, семеюшкам и родителям. Вятка одобрительно усмехнулся на слаженные действия серёнцев и взялся привязывать к наконечнику сулицы кусок беленой понявы, чтобы вступить с ними в переговоры. Но не успели они с Темрюком пройти половину расстояния, как со стены послышались громкие крики:

— Темрюк, хватов сын, ты кого к нам со своей ловитвы привел?

— А пошто сам не торкнулся в воротину?

— Это дружина козлян, или к нам на помощь пришли черниговцы?

Темрюк шел рядом с Вяткой и улыбался в лопатистую бороду, ему было приятно, что его здесь не забывали, но с ответом не торопился, соблюдая ратный устав. Вятка думал по другому, он махнул рукой дружине, оставшейся на вершине бугра, чтобы вои начали спускаться, затем сказал дружиннику:

— Отвечай серёнцам как надоть, индо они продержат нас перед воротами до вечера, а нам нужно загрузиться припасами до полдня и отправиться в обратный путь, чтобы вернуться в крепость не среди бела дня.

— Это так, а еще надо проводить хлебный поезд до сбегов, что пошли обживать Святой холм, — согласился тот, не в силах согнать с лица улыбки.

— Поезд поведут два воя от сотника Рымаря, а нам надо скорее домой, там ноне каждый ратник наперечет.

— Это так, — снова подтвердил собеседник. Он набрал полную грудь воздуха и крикнул — Старшина Евстафий, отворяй ворота шире, да встречай походную козельскую дружину. Выжлецов-то своих придержи, индо порвут нас, медвежьи выследы.

От кучки кметей на башне отделился бородач в тегиляе, надетом на толстую свитку, он приветственно поднял руку, потом наклонился с навершия вниз и что-то крикнул воротным. Окованные железом створки громко заскрипели и открылись вовнутрь погоста, от них начиналась единственная улица, по бокам которой стояли крытые соломой истобы. Дружина Вятки вошла в городок и ворота сразу затворились, предоставив ратников пристальному рассмотрению огромной стаей темно-рыжих и дымчатых выжлецов, кровожадно облизывавших языками морды со вздернутыми носами. Но это неудобство было еще не главным, за стаей собак переминались с лапы на лапу несколько медведей с железными кольцами в носах. Поводки от ошейников находились в руках отроков со смурыми лицами и с взрослой решительностью в глазах.

— Нас тут встречают как княжьих тиунов, — негромко сказал Темрюк, не переставая вертеть шеей по разным сторонам. — Того и гляди отдадут на съедение вон тем зверям.

— Сами звери-то вроде гладкие, значит, еще не оголодали, а мы в весе за время осады крепости успели потерять, — присмотрелся к животным Бранок. — Это нас надо подкармливать.

— Для того сюда и пришли, — усмехнулся Вятка, довольный бодрым настроением в дружине. — Гли-ко, собаки начали от нас носы воротить.

— Зато медведи стали точить когти, — засмеялся Охрим. — Чую, братья, будет нам тут и обед, и медовуха.

К ратникам спешил староста Серёнска, за которым не поспевали несколько помощников, обремененных мечами. По улице к ним бежали горожане, облаченные кто во что и вооруженные кто чем успел, лица у всех выражали любопытство, смешанное с долей доброжелательности. Это придало Вятке забот, он повернулся к отряду и скомандовал:

— Пока не обзаведемся припасами, строя не покидать и не растелешиваться.

— Вятка, под такой охраной разве далеко уйдешь? — отозвался кто-то из дружинников под общий смех. — Как бы серёнцы нас самих не полонили, вота будет потеха.

В хоромах Евстафия было жарко натоплено, дым от печки поднимался крутыми космами к продуху под крышей, иногда порывы ветра заталкивали его обратно и он начинал стелиться по бревенчатым стенам, ища новый выход. Длинные сенцы соединяли все помещения в единое целое. В клети, пристроенной к терему, сохли натянутые на роготули шкурки белок, колонков и горностаев с лисами, там же были бычьи и медвежьи шкуры, между ними ходили телята с козлятами, выскочившие из яслей. В прихожей бегала челядь с разносолами на больших тарелках, с мазями и тряпками для перевязки ран. На женской половине в светелке висели образа, перед которыми горели лучины, полати были застелены покрывалами, сплетенными из лыка, поверх лежали аксамитовые накидки. Оттуда выбегали бабы и девки, это были жены, сестры и дочери большого семейства Евстафия, они помогали челяди управиться с делами.

Вятка вместе с Темрюком и другими помощниками сидели в гриднице на лавках, поставленных вокруг крепкого стола из дуба с яствами на нем, они уже загрузили припасы в рогожки и навьючили их на мунгальских коней, готовясь отправляться в обратную дорогу. Супружница старшины, живая баба за тридцать пять весей, прикладывала к ране на щеке Бранка толченую смесь из подорожника, кипрея и тысячелистника, залитую медом и какой-то вонючей смолой. Этой же мазью она снабдила других ратников, пострадавших во время стычки с ордынцами, их врачевали в прихожей. Старшина серёнской дружины Евстафий, крупный мужик в бахтерце и при мече небывалых размеров в ножнах, украшенных рубиновыми камнями, взялся за серебряный кубок с рубинами же по его бокам, наполненный хмельным пивом, и сказал:

— Дорогие гости, вы подтвердили плохие вести, которые принесли сбеги, добравшиеся на наш погост несмотря на распутицу. Теперь мы будем знать, кто может нагрянуть в эти глухие края, чтобы дать поганым достойный отпор, а до этого дня мы жили только слухами о нашествии на Русь ордынского войска, — он поднялся из-за стола и перекрестился двуперстием на темные образа в углу гридницы. Но потом махнул рукой и воздел глаза к потолку. — Помогите нам боги Перун и Сварог, освети ратный успех бог Ярила, а дух вятичей всегда был непокорный. Козельск ордынцам не одолеть, за это мы зелье в кубках и пригубим.

Ратники, бывшие за столом, поднялись и разом воздели кубки с пенным напитком, никто из них не сомневался в словах Евстафия, так-же, как все желали своим истобам только мира.

— Вот и ладно! — одобрил порыв гостей серёнский старшина, когда те стукнули донцами чаш о столешницу. — Передайте козлянам мою веру в крепость духа малолетнего князя Василия Титыча и его матушки княгини Марии Дмитриевны. А мы послужим им здесь верой и правдой.

— Исполать тебе, старшина Евстафий, за хлеб, да за соль, — поклонились гости. — Пусть скрины и поруби Серёнска всегда будут полны добра.

— Так оно и будет, потому как наше добро надежно защищено не только темными лесами и полноводыми реками, но и мечом с вот этими кубками, врученными нам за ратную службу еще Титом Мстиславичем, отцом козельского князя Василия Титыча, — старшина положил ладонь на рукоять меча, затем поставил на стол опустевший кубок и повторил напутствие. — С богом, дружинники, доброго вам пути.

Обратная дорога была не так тяжела, как вначале, может быть потому, что солнце успело пройти по небу только половину пути, и лесной сумрак еще не давил на плечи ратникам, а может потому, что возвращаться домой всегда было легче. Когда дружина дошла до поляны, на которой нашли смерть ордынцы, Вятка хотел было устроить привал, но потом передумал и махнул десницей, указывая вперед — тяжелый дух от трупов, заваленных в овраге ветками, успел расползтись по небольшому пространству, затрудняя дыхание. Но Бранок, обладавший острым зрением, вдруг отбежал на другой конец поляны и вскоре все услышали громкий вопль, оборвавшийся так-же внезапно, как он возник. Ратник возвращался обратно, волоча за воротник лохматой шубы какое-то существо, спешащее за ним на карачках:

— Видал ты, какие тут дела! — потянулся Охрим пальцами к бороде. — Откуда здесь объявился этот нехристь?

Бранок бросил на землю сначала кривую саблю, затем подтолкнул к ногам воеводы странное существо, положив ему на плечо свой тяжелый меч:

— Вота, Вятка, поганый туганин прятался в кустах, да не один, — он провел рукавом фофудьи под носом. — Первого я успел срубить, а то бы получил от него стрелу каленую, а этот бросился на меня с саблей.

Воевода малой дружины пристально взглянул на ордынца, мелко трясущего головой и плечами, потом обернулся к ратникам:

— Прокуда, обойди со своими воями поляну по кругу, а вдруг еще кто притаился в кустах, — он снова посмотрел на кипчака. — В той темени они надысь и проскользнули между наших ног, а потом прятались, надеясь на подмогу своих. Без лошадей-то они не лучше летучих вампиров без крыльев.

— А ни то, на кривых ногах-то далеко не убегишь, — согласился Бранок, и снова обратился к другу. — Так что будем делать, воевода, с собой его заберем или отпустим в овраг, где лежат остальные разбойники?

Вятка проследил за тем, как ратники Прокуды исчезли в густых зарослях кустов вокруг поляны, он хотел было дождаться результатов разведки, но Темрюк, стоявший в стороне, громко сплюнул себе под ноги, заставив ордынца воздеть руки к небу и взвыть волчьим плачем, словно он почуял неладное. И воевода, нахмурив брови, сказал ровным голосом:

— А куда нам такого животного, на цепи его держать и кормить без толку? — он покривил одну щеку. — У самих припасов не так много.

Бранок понял, о чем ему намекнули, он резко наклонился и дернул пленного за шубу:

— Тогда пошли, будешь еще тут смердеть, — жестко сказал он. — Твои кипчаки-кровопийцы хотели нашей крови, да сами лежат в овраге. И тебе место между ними.

Но ордынец бросился вперед и ухватился грязными руками за воеводины поршни, он звериным чутьем угадал в нем главного. Воздух огласился пронзительными воплями, от которых заложило уши, Вятка хотел было отойти назад и вдруг почувствовал, что кипчак тянется к засапожному ножу у него на поясе. Он успел выдернуть его из ножен и воткнуть по рукоятку в бритый затылок нехристя, оголенный воротником со свалявшейся шерстью. Тот подавился криком и ткнулся плоской мордой в снег, перемешанный с грязью и листьями. Еще одного ордынца ратники Прокуды не довели до поляны, зарубив на месте и бросив тело в овраг. Больше дружина не встретила никого до самой реки, на волнах которой качались порожние ушкуи. Когда пришла пора отправлять поезд с припасами к сбегам и погружаться на струги самим, возникла проблема с мунгальскими лошадьми. Загонять их в лодки оказалось опасным, они кусались, косили глазами на воду и старались вырвать поводья из рук.

— Может пустить их рядом с ушкуями? — неуверенно предложил Охрим. — Снять рогожки, чтобы они были налегке, а потом привязать к корме концы чембуров, и пускай себе плывут.

— Вота радость дивно хрушкая! Это ж не реку переплыть, а толкаться в ледяной воде ажник до утра, — недоуменно повернулся к нему Темрюк. — Тут у человека члены сводит, а животное враз пойдет на дно.

Вятка оглядел поезд, вытянувшийся вдоль берега, и без сомнений в голосе отдал ратникам приказ:

— Снимайте рогожки и раскладывайте их на ушкуях, а лошадей пускай забирают проводники сотника Рымаря, они там будут нужнее, — затем помолчал и добавил. — Ежели кони нам понадобятся, то мы опять сходим на охоту.

Поезд для сбегов почти в сотню коней, соединенных между собой чембурами, втянулся в лес под водительством старого ратника и отрока, растворился между деревьями. Вятка запрыгнул в ушкуй, качавшийся у берега, пришла пора торгаться в путь по реке, разлившейся подобно озеру. Солнце успело закатиться за черные вершины деревьев, оставив после себя лишь светлые полоски между грозовых туч. Весла, обмотанные тряпками, разом вошли в воду и просевшие бортами ушкуи отошли от берега, на середине реки их подхватило течение и понесло вниз, к стенам крепости, до которой было немало верст. Теперь первой плыла лодка воеводы, потому что на обратном пути опасность могла подстерегать только спереди. Все было хорошо до момента, пока поезд не дошел до поворота, перегороженного бобровой плотиной.

Свободной от бревен оставалась лишь стремнина и другая сторона реки с торчавшими из воды деревьями и кустами, вдоль которой они пробирались, когда шли в Серёнск. Посередине течение было таким быстрым, столько было водоворотов, что Вятка решил опять прижаться к противоположному краю. Но усилия гребцов вывести ушкуи на спокойную воду оказались напрасными, во первых, они не успели начать разворот заранее, когда течение было не таким сильным, а во вторых, лодки, груженные рогожами с продуктами, оказались неповоротливыми, похожими на тяжелые бревна. Так они и вошли в створ, оставленный бобрами для схода воды и прохода рыбы на нерестилища, кто боком, а кто кормой. У плотины ушкуй Вятки поймал бортом высокую волну, его втащило в воронку и начало закручивать наподобие осеннего листа, погружая все глубже. Гребцы поняли, что попали в западню, из которой вряд ли выберутся самостоятельно, к ним приближалась вдобавок лодка Темрюка, грозя наскочить носом на борт, низко сидевший в воде. Вятка вырвал из рук у одного из ратников весло, уперся в нос надвигавшейся лодки, но оттолкнуть такую махину ему было не под силу. И он захрипел, с трудом поворачивая к воям напряженную шею:

— Упирайтесь веслами и сулицами в лодку, толкайте ее от нашего ушкуя.

С десяток весел воткнулись с обеих сторон в доски бортов, увеличивая расстояние между ними, но эта мера оказалась бессильной против стихии. Водоворот продолжал наращивать мощь стараясь затянуть в темную глубь и второй ушкуй, вода билась тугими струями в корпуса, перехлестывая через них и клоня лодки вниз. В какой-то момент Вятка почувствовал, что дно уходит из-под ног, он инстиктивно присел на корточки и уцепился пальцами в борт, стараясь удержаться в судне. Рядом с лицом стремительно понеслись ледяные струи воды, закрученные в жгуты, от которых пахнуло реальной опасностью. Они показались такими жесткими, будто отлитыми из металла, что избежать их объятий не представлялось возможным. Вятка приготовился дотянуться до рогожек с зерном и другими продуктами, чтобы выбросить их в воду и облегчить тем самым лодку, мельком заметил, как ратники нацелились освободиться от доспехов и от поясов с мечами и ножами. Так-же надумали поступить гребцы Темрюка, побросавшие весла на дно и начавшие срывать с себя оружие.

Расстояние до берегов было не близкое, они успели укрыться за тьмой, продолжавшей стремительное наступление, превращавшей реку в глубокое озеро. Если бы случилась беда, вряд ли кто из ратников сумел бы доплыть до кустов краснотала и ухватиться за них, тем более, что воронки чернели одна за другой, они возникали внезапно и так-же внезапно исчезали, успевая заглотнуть все, что в них попадало. А ледяные струи продолжали гон, они словно стремились достичь дна по узкой спирали, не оставляя шансов на спасение. Вятка смахнул рукавом обильные брызги и обратил лицо в ту сторону, где находилось капище славянских богов, то самое, куда ушли козельские сбеги обустраивать новое место жительства. Губы его беззвучно зашевелились, призывая на помощь богов, которые крепко сидели в сознании вятичей, не давая с наскока окунаться в православную новую веру. В следующее мгновение ушкуй напрягся и стрелой вылетел из воронки, сумевшей наполовину затащить его вглубь, за ним устремилась вторая лодка, будто поддатая под корму речными духами.

Сильное течение подхватило их, отнесло ближе к берегу и закачало на спокойной волне, дозволяя перевести дух. Вятка отер со лба пот рукавом фофудьи и оглянулся назад, но в темноте можно было разглядеть лишь одно, как остальные ушкуи ныряют утками в водовороты за плотиной и как объявляются опять на поверхности реки, пытаясь развернуться носом по стремнине. Когда стало ясно, что все благополучно прошли опасный участок, воевода покосился на Темрюка, державшегося за ним, но ничего не сказал. Ведь дружинник ходил этим путем летом, при том налегке, а по распутице охотники сидели по истобам, значит, он не мог ведать, что река по весне таит в себе много опасностей. Да и бог Перун, которому ратники отбили перед походом поклоны, не дал никого в обиду, так-же, как пришли сразу на помощь другие боги, призванные Вяткой. И это было главным.

Когда ушкуи подошли к крепости, на небе светила луна, она плавала между тяжеловесных туч круглой льдиной на реке посреди кучи мусора, высвечивая голубыми лучами зубцы на стенах и башнях городка. Вятка принял решение вывести поезд из стремнины, ходко несущей груженые лодки, и подплыть ближе к берегу, чтобы не проморгать пристань рядом с проездной башней. К подобному действию его подтолкнул опыт, полученный перед бобровой плотиной и сразу за нею, когда только чудо вырвало ушкуи из цепких воронок. Кто-то из гребцов издал громкое восклицание, не в силах удержать радости возвращения, в середине поезда сверкнул огонек, должный упредить защитников крепости о конце похода. Вятка не успел оборвать радость дружинников, как на берегу заметались скорые тени всадников, над ними вспыхнуло пламя факелов, осветившее горбатые фигуры и побежавшее отблесками по прибрежной воде. И тут-же десятки стрел зашумели оперением над головами охотников, а некоторые из них воткнулись в борта ушкуев.

— Прикрыть гребцов щитами, — приказал воевода поезда дружинникам, не сидевшим на веслах, он с тревогой оглянулся на лодки, шедшие следом. — Не отвечать ворогу на обстрел, пока не подойдем под самые стены.

Гребцы навалились на весла, стремясь побыстрее пройти опасное расстояние и встать под защиту родных башен с лучниками на навершии стен. Уже видно было, как на пряслах и в заборолах возникло шевеление, там тоже запалили факелы и начали нацеливать арбалеты с толстыми болтами на отряды нехристей, метавшихся по берегу. Наверное, стражники поняли, что это возвращается с ловитвы Вятка со своими ратниками, но расстояние до поганых было еще велико. А ордынские стрелы втыкались в воду все ближе и все реже случался у них перелет, скоро деревянные щиты в руках воев, покрытые толстыми кожами, потяжелели от веса тростниковых и камышовых палок с острыми наконечниками, принуждая обламывать их руками. Кто-то из раненных вскрикнул, кто-то громко охнул, некоторые из гребцов схватились за луки, но Вятка продолжал упорно молчать, не давая команды на ответную стрельбу. Он понимал, что поезд можно взять голыми руками, стоит только ордынцам пристреляться, а потом завернуть в воду с полсотни всадников с саблями и арканами, чтобы одни отвлекали внимание обороняющихся, а другие накинули волосяные петли на носы и потянули лодки к берегу.

— Весел не бросать, — громко крикнул он, поняв, что скрываться стало бесполезно. — Пригнитесь за бортами и гребите к проездной башне что есть мочи.

Гребцы наклонили головы и дружно навалились на весла, за кормой вспенилась вода, казалось, деревья и льдины, плывущие по течению, остановили свой бег и начали отходить назад. Прибавили ход ушкуи, шедшие следом, по бокам у них возникали в лунном свете белые всплески, которые множились светляками в лесу. Если бы можно было отойти от берега и снова отдаться стремнине, Вятка поступил бы так не задумываясь, но он помнил, как мощно потащило их к плотине и с каким трудом вырвал он ушкуй из водоворота. Если бы потом потребовалось вернуться обратно, этого бы сделать уже не удалось — груженные припасом лодки просели в воду почти до краев бортов, превратившись в островки сплавного леса. Оставалось одно, упорно пробиваться к стенам крепости, выраставшим черными изгибами на фоне посветлевшего неба. Но ордынцы тоже догадались, что к Козельску стремятся проплыть на ушкуях либо подмога из других городов, либо защитники решили пополнить припасы из кладовых, спрятанных в потайных местах, которые они не могут отыскать. К всадникам на берегу прибавились новые орды, оттуда понеслись гортанные крики некоторые из нехристей подвели коней к воде, намереваясь пуститься вплавь. Тучи стрел сыпались со всех сторон, особенно опасными были пущенные навесом и падающие в середину лодки, от которых не было спасения.

— Всем укрыться за щитами, — надрывал голос Вятка сквозь беспрерывное визжание стрел и дротиков, в его щит и кольчугу их ударилось не один десяток. Он подбодрил гребцов. — Наддай, вятичи, индо поганые почуют нашу слабость.

— Мы почти на пороге дома! — поддержал его кто-то из дружинников. — Вота, уже можно разглядеть, что и моя выперлась на стену, давно ее не видали.

Среди ратников пробежал легкий смешок, шутка придала силы, рукоятки весел выгнулись, они затрещали, едва не разлетаясь пополам, а воевода поезда не давал никому расслабиться. Он кинулся на корму и вгляделся в силуэты позади, скользящие по поверхности воды, их было не больше пяти, а конец каравана поглощал темно-синий туман. Если бы ордынцы надумали сунуться в воду, сдержать напор было бы некому, весь берег был заполнен ими, и конца полкам не было видно. И вдруг Вятка понял, что мунгальская сила сосредоточила основной удар на передних лодках, стремясь перебить на них ратников и захватить добычу, пока она не проскользнула под защиту стен города. А задние ушкуи еще не были ими атакованы, даже на четвертом и пятом судне гребцы не прикрывались щитами. Он вскочил и закричал во весь голос:

— Темрю-ук, Охри-им, Проку-уда-а! Цельтесь из луков по поганым, отвлекайте их на себя!

Вятка, поджав ноги, камнем упал на дно, заваленное рогожами с зерном, над ним почти мгновенно просвистела стая стрел, за ней вдогонку пустилась вторая. Он приподнял голову и прислушался, по речной глади разнесся зычный бас Темрюка, повторенный эхом многократно:

— Вятка-а, задумка красная-а! — и через паузу прилетел конец ответа. — Пущай Латына ворота ладит, иначе мы упремся в детинец!..

Воевода поезда довольно хмыкнул и хотел уже перебраться на свое место на носу лодки, когда вдруг услышал, что визгливые крики ордынцев заметно ослабли, а непрерывный свист стрел почти прекратился. Он насторожился, прислушиваясь к шуму воды за просмоленными досками, готовясь к самому худшему, положив руку на яблоко меча, осторожно выглянул из-за высокого борта. Черный вал нехристей замедлил бег по берегу, множество факелов начали сшибаться в стаю, будто кто-то невидимый приказал развести из них жаркий костер. Вятка поджал губы, не зная, радоваться ему или огорчаться, и вдруг увидел, что от крепостных стен отделилась черная тень, она летуче запласталась по лугу, быстро сближаясь с ордынцами. Он понял, что защитники крепости решили открыть ворота, выходящие на напольную сторону, выпуская большой отряд дружинников с мечами и копьями, оседлавших мунгальских коней. В груди у него полыхнуло чувство радости, он бросился на середину ушкуя и зарычал:

— Козляне, вздымай луки, поможем нашим братьям меткими выстрелами!

Ратники словно ждали этого призыва, они отбросили весла и щиты и вскинули тугие луки, с тетив сорвались первые стрелы, понеслись к плотной стене из ордынцев, готовившихся отразить удар защитников крепости. Шаткую тишину просверлили сулицы, пущенные с лодок, идущих следом, они впивались в спины мунгал, внося в их ряды смятение. Скоро визги отдельных нехристей перешли в заполошный крик, часть ордынцев завернула снова к берегу, а другая помчалась навстречу атакующим их козлянам. И это действие стало ошибкой ордынских военачальников, потому что вятичам в ближнем бою равных не было, они не только умели рубиться мечами, но успевали достать противника острыми ножами, которые всегда были при них. Бой вспыхнул недалеко от берега, он сверкнул яркой полосой, как сшибаются две грозовые тучи, заставив множество факелов взметнуться сплошным пламенем над головами воинов. И стал затухать, будто сбитый крупными каплями дождя, застучавшими по земле. Это поскакали от защитников в глубину поля отборные полки поганых, получившие мощный ответ. За ними устремились ордынцы, надумавшие расстрелять охотников, в спину им ударила туча стрел с ушкуев Вятки, и редко какая из них не нашла цели.