Красиво жить не запретишь

Глава вторая

— Раиса Николаевна, вас же дважды предупредили: к телефону не подходить! Скворцов не смог скрыть раздражения.

— Извините, я как-то машинально, — оправдывалась сестра убитой.

— Вы его спугнули. Кто и откуда звонит, не сказал?

— Но, товарищ милиционер, я ничего такого ему не сказала…

— Вполне достаточно того, что вы сообщили человеку, которого теперь отказываетесь назвать.

— Но я его не знаю, я вообще мало знаю круг знакомых сестры. И я не соображаю, поверьте, что делаю, что говорю. Такое несчастье! Наденька!

Иванцив, сидя на корточках, перебирал газеты на полке журнального столика.

— Валентин, взгляни! Квитанция о переводе. Свежайшая! Получатель — в Киеве.

— Да, удача. Хотя что мы знаем о профессорской жизни? А может, за этими деньгами и охотился убийца? Обыск ведь показал, что в чулке Черноусова денег не держала, нашли всего-ничего, как в любом среднем доме. Вещи, судя по показаниям сестры и нашим выводам, не тронуты.

— Кто звонил?

— Бросил трубку. Нужно срочно взять телефон на контроль.

— Вот-вот, крепок наш брат задним умом.

— А квитанция, согласен, вдохновляет. Переводит старуха такую сумму — и никого это не интересует.

— У тебя превратное понимание свободы личности. Неприлично заглядывать в карман ближнего.

— Скажи, сколько у тебя осталось до получки? Двадцатка? У меня и того нет. Нормальное состояние служащего.

— Нормально иметь, а ненормально — не иметь. Но ты еще молод. Кстати, быть холостяком экономически невыгодно.

— А я ужинаю по методу Шаталиной, читали в «Науке и жизни»? Бутерброд из морковки, завернутой в капустный лист. Завтракать не успеваю.

— Значит, зря твой шеф считает тебя перспективным: дистрофики выживают в искусстве.

Без таких словесных отвлечений им было бы трудно часами работать, как сейчас, рядом с трупом. Рассудок стремится к самозащите. Судмедэксперт Максина диктовала:

— На трупе надеты: кофта шерстяная вязаная, синяя, юбка серая, шерстяная; голубая нейлоновая комбинация, белый пояс, голубые трикотажные рейтузы. На ногах черные комнатные тапочки, кожаные, с мехом. При наружном осмотре обнаружены повреждения в виде кровоподтеков, в затылочной области, посредине имеется рана с рваными краями, длиной четыре и две десятых сантиметра, шириной два с половиной. Спинка кресла обильно пропитана кровью.

Максина обернулась к Иванциву:

— Юрий Олегович, предварительное мое заключение немного вам даст. Смерть наступила мгновенно. Когда? Двадцать-двадцать пять часов назад. И это приблизительно. В комнате прохладно, никаких уточняющих признаков еще не появилось.

Иванцив огляделся. Негусто. Отпечатки пальцев на двух чашках с чаем. Убийца пьет чай и затем только приступает к задуманному? Допустимо, но сомнительно. На входной двери отпечатки идентичны.

Максина добавила, защелкнув свой чемоданчик:

— Считаю, удары нанесены профессионально.

— Не исключена и случайность?

— Жертва не опасалась убийцы.

Иванцив неторопливо еще раз обошел комнату, минут пять молча вглядывался в труп. Пожалуй, здесь больше делать нечего. Конечно, не раз придется сюда вернуться, если навесят это убийство. Практика опровергает расхожее мнение, что преступник всегда возвращается на место преступления. Возвращение — шаг к раскаянию. Возвращаются следователь, сыщик.

— Валентин, участкового позвал? Пора труп отправлять в морг.

— Он здесь. Машину ловит.

— Как ловит?

— А чем перевезти? Спецмашины в райотделе не имеется. Что имеется — перечислить быстрее.

— Зарубежных детективов начитался?

— Всем хорошо известно: такого чтения не употребляю. Документалистика — вот чтение для мужчины.

— Документы плодятся куда быстрее детективов. Между прочим, людьми. А ошибаться, изворачиваться, лгать — человеческие свойства. Да что тебе рассказывать?! Прекрасно знаешь: у трех свидетелей, кем бы они ни были, три версии увиденного, даже услышанного. А где сестра убитой?

— У соседей, валидолом кормится. Немного же она нам сказала. «Сестра жила скромно, одиноко». Три комнаты набиты вещами! Одного хрусталя на магазин хватит. Скро-о-омно! И ничего как будто не похищено. Убийца, похоже, и не притрагивался ни к чему. Что же ему понадобилось? Месть? Современный Раскольников?

— А шума будет много. Доктор наук, профессор. Спецдонесения сегодня же в министерство, прокуратуру республики полетят. Каждый день отчитываться будем, вместо работы. Я попробую выскользнуть, у меня — полная загрузка.

— И это говорит реально мыслящий человек? Да ваши хищения соцсобственности и взятки сегодня же навесят кому-то и быть нам, я этому рад, снова в одной упряжке.

Решили вместе подъехать в райотдел. Иванцив был не из тех, кто ревностно блюдет дистанцию в чинах. Хотя от сегодняшнего бдения ни бывалый, успевший поседеть и малость полысеть следователь прокуратуры, ни старший оперуполномоченный райугро не ждали реальных результатов. Информация должна впитаться, перевариться. Иванцив поднялся в кабинет Скворцова, Валентин заглянул в дежурку. Красное, потное лицо майора Никитюка свидетельствовало, что дежурство выдалось беспокойное. Увидев Валентина, майор зачастил:

— Ну и сутки! Убийство, угон, грабеж! Рвут на части. Что у тебя?

— Надо отстучать телетайпограмму в Киев.

— Попозже, ясно? Мне областному управлению нужно доложиться, срочно, по убийству.

— Сейчас.

— Бегаете неизвестно где, разрывайся тут из-за вас.

— Махнем?

— Куда?

— Я здесь буду разрываться, а вы бегать.

— Кому стучать?

— Начальнику угрозыска города. Вот текст, — Скворцов успел набросать его в дежурке.

Никитюк включил телетайп:

— Диктуй, — и сам заглянул в текст. — Да ты что? А где подпись? Суют тут всякое!

Скворцов сразу сдался, выбежал. Формальную душу не переубедишь. Вернулся — Никитюк платком физиономию тер. Тоже работа.

— Теперь, пожалуйста, отстучу.

— И сколько уже стучишь — все забываю спросить?

— Двадцать третий год. Диктуй давай.

— Начальнику уголовного розыска города Киева. 25 сентября обнаружен труп гражданки Черноусовой Надежды Николаевны, 1919 года рождения, с признаками насильственной смерти. При осмотре квартиры убитой найдена квитанция почтового перевода на сумму семь тысяч рублей на имя Рудаковой Зинаиды Ивановны, датированная 21 сентября сего года. Прошу установить место жительства Рудаковой, а также наложить арест на перевод. Направляем сотрудника. Начальник районного отдела внутренних дел Никулин.

Подымаясь к себе, Скворцов прихватил оперуполномоченного Вознюка. Застал того за чтением журнала «За рулем». Еще один чешется! Не удержался, сказал пару дружеских слов, и теперь Николай с подчеркнуто отстраненной физиономией сидел у окна. Эмоциональный Скворцов, успешно учившийся держать себя в руках, мог якобы не заметить оплошность, ошибку в работе младшего, но спокойно взирающей бездеятельности, как и равнодушия в деле не выносил.

А Вознюк закипал обидой. Почти друзья с Валентином, всего на три года тот старше и вдруг: «Как положено обращаться по форме?». Форма ему нужна!

Иванцив, между тем, рассуждал:

— Мотив этого убийства так же неясен, как китайские иероглифы. Придется через густое решето пропустить всех, кто бывал в доме Черноусовой: знакомых ее, коллег, соседей. Отдельно надо работать с сестрой убитой. В общем, черная работа, все равно что перебрать стог сена по стебельку. Жизнь погибшей мы должны восстановить до мельчайших подробностей, иначе так ни черта и не поймем. В нашем бесклассовом обществе есть касты почище массонов. Боюсь, мы натолкнемся на решительную оборону: знай, с кем и как говорить.

Скворцов молча согласился со следователем, подумав о том, что эту работу — по стебельку стог сена перетрясти — надо сделать как можно быстрее. Как правило, безнадежно выяснять у человека, что он делал два или более месяца назад в такой-то день и час. Тем более, что тот заметил, услышал. В памяти, конечно, оседает и всякая шелуха, только не с раскладкой по дням и часам. Вслух же сказал:

— Пожалуй, розыск начмеда теперь с меня снимут. Хотя…

— Постой! Какой начмед? Что с ним произошло? Может, один из знакомых нашей пани профессорши?

Скворцов сообщил то немногое, что успел выяснить о Жукровском. Иванцив заключил:

— Не спеши избавляться от начмеда. Формально эти два дела идут по параллели, но… стыковка есть: мединститут. Однако время бежит. Прежде, чем определимся с рабочим планом следственно-оперативных мероприятий, полагаю, надо подумать о командировке в Киев. Перевод денежный вот так, — черкнул ребром кисти по горлу, — надо перехватить.

Времени на отправку Вознюка в Киев понадобилось всего ничего. Вознюк, было ясно, отнюдь не зажегся желанием оказаться всего через три часа в столице. Давал требуемые напутствия Скворцов вовсе не официально:

— Запиши, Коля, координаты. Наш коллега из Жовтневого райотдела, энергичный, знающий мужик. Будет что-то пробуксовывать, обратись к нему. Привет передашь.

— Я не люблю пряников, товарищ капитан!

— Не лезь в трубу, вьюноша. Привет столице. Действуй. Быстро и мозговито. И звони.

— «Как я выжил, будем знать только мы с тобой»?

— Кроме язвы желудка, тебе ничто не грозит. И то не по причине нерегулярного или там некалорийного питания.

— Пока!

Вознюк захлопнул за собой дверь.

Вознюк в числе первых пассажиров сбежал вниз по трапу, огляделся. Ночь, осень, хорошо — дождя нет. Зашел в здание аэропорта: где тут транспортная милиция? Дежурный лейтенант был неприветлив, скучен. Черт с ним! Позвонит по номеру, который в последнюю минуту дал Валентин, свалит этот денежный перевод на «стоящего мужика» и завалится спать. Киевляне тут, на месте, понятно, быстрее разберутся, чем он, впервые прибывший в город. Трубку подняла женщина, ответила, что муж еще не вернулся с работы. Они здесь, в столице, тоже ишачат, выходит. Дело было вечером, делать было нечего. Тем паче — ночью. Так что до утра он свободен. Что и требовалось доказать. У Скворцова такой характер — «гнать лошадей». А ежели рассудить, спешить некуда. Все почтовые отделения до утра «бай-бай», да и рано утром какой псих побежит за деньгами, их, поди, еще подвезти надо.

Переночевал Вознюк абы как, пристроили хлопцы из горуправления в некую ночлежку для колхозников, пять мужиков в комнате. Вышел утром на улицу — подходяще. Солнце светит, город шумит, спешит. Перекусил и решил разыскать все же коллегу Скворцова. Тщетно. Телефон дежурного по райотделу ответил бодро, приветливо:

— Подполковника Павлова? Кто спрашивает? Коллега из Львова? Подъезжайте, подполковник будет с минуты на минуту. А где вы находитесь? Не знаете город? Так это ж почти наш район! Там недалеко наши ребята с машиной, передам по рации, вас сейчас подберут.

Быстро и четко, как любит требовать Валентин.

С утра у Скворцова не заладилось. Новостей не было. Вознюк не звонил, люди на инструктаж тянулись, как на демонстрацию — никто и не подумал прийти заблаговременно. Валентин сдерживал нетерпение, понимая, что никто ни в чем не виноват. Сбор назначили на шесть тридцать. Вознюку звонить рано.

Народу собралось порядочно: сыщики, участковые, наиболее подходящие ребята-дружинники, так называемые общественные помощники, которых немало крутится вокруг райотдела. Нет в стране практики частных детективов, но желающих поиграть в сыщиков достаточно. Есть и надежные, толковые парни, некоторые хороши уже тем, что при машине и по первому зову готовы поменять рабочее место, которое, очевидно, никак не греет, на малопонятные зачастую мотания по городу.

Для всех есть дело, массу людей требуется опросить, многих — выявить, разыскать. Надо пропустить сквозь сито и всех пьяниц, бомжей, проституток микрорайона убийства, улица у них под наблюдением в любое время суток. Соседи ближние по этажу, и дальние — по двору, улице интересны в первую очередь. В любом доме есть один-два человека, которым, как у нас говорят, до всего есть дело. Они все видят, на всех имеют «компромат».

Инструктаж Скворцов провел в спринтерском темпе, но вопросов не последовало. Чувствовал сам, что заматерел. Опыт да, безусловно. Но уверенность логичность мысли и ее скупое, точное словесное оформление, умение (до искусства еще далеко) — общаться — это дали ему книги и те, кто побудил сесть за них.

Каким он помнил себя после университета, юрфака? Самоуверенным, мокрогубым телком. Университет Иванцива, Никулина, Иволгина в пять лет не пройдешь. Только бы ни один из них не ушел в ближайшие годы на «заслуженный», жена хороша молодая, друг — старый, коллега, начальник — опытный. Не всякий профессиональный опыт, разумеется, пойдет другому впрок. Нужны еще чуткость и щедрость души. Интеллектуальных ростовщиков хватало всегда, в любой области, так что ему повезло трижды.

В конце инструктажа Валентин выдал обойму основных вопросов — в зависимости от социального статуса опрашиваемых. Умение задавать вопросы необходимо сыщику не менее, чем зоркий глаз. Сформировали группы — по три человека, определили географию их действий. Работы — вагон с тележкой, только никогда подобное тщательное просеивание не заканчивалось безрезультатно, хотя степень вероятности выхода на преступника, в общем, невысока. Однако после подобных «социологических исследований» сыщик становится зрячим, проясняется многое: деловые, личные связи потерпевшего или, в данном случае, жертвы, привычки, характер, образ жизни. Многое способно поведать о человеке и его жилище.

Закончив инструктаж, Скворцов на милицейском уазике подъехал к дому Черноусовой.

Во дворе заканчивалась утренняя уборка. Эту маленькую, разговорчивую женщину-дворника, которую состарили, вероятно, не только преклонные годы, Валентин запомнил со вчерашнего вечера, хотя ничего сколько-нибудь полезного не сообщила. Ненаблюдательна? Сомнительно.

— Доброе утро! Чистый у вас двор — такие сейчас редкость.

— Здравствуйте, я вас сразу признала. А чистоты ныне нет потому, что работать не хотят и не умеют. Вы-то знаете, кто теперь в дворники идет: кому квартира нужна, из села в городе счастье ищут. Молодежь иногда попадается — тем либо жить не на что, либо негде. А работа каждая свое требует. Слыхали, небось, как иной дворник спозаранку весь дом пробудит — метлой скребет по тротуару, словно по душе. Прежде дворник был человек!

— Прежде — это когда?

— А до войны. Все жильцы с ним считались, уважение имели. Вот по тем временам вы бы спросили дворника, кто в какое время вчерась в дом шел — в точности бы всех описал. По домам, по подъездам чужие какие не своевольничали, пригляд был ежечасный за домом.

— Но вы, смотрю, и теперь приглядываете, сразу видно совестливого человека.

— Как же, если на службе состою. На пенсию со стариком не прокормимся, а у него еще болячки сурьезные. Да вон он, помощник мой!

Из подъезда, тяжело шаркая негнущимися ногами, к ним направился худой, сгорбленный старик. Закашлялся, постоял, отдышался и, наконец, подошел.

— Начальник вот из милиции пришел, убивцу ищут.

— А кого убили, Ганя?

— Забыл? Профессоршу, из четырнадцатой.

— Так, говоришь, нашли убивцу?

— Говорить с ним, — дворник повернулась к Скворцову, что ситом воду черпать. А вы ко мне, может, по делу?

— Конечно, по делу. Пока схожу в дом, и вы освободитесь, поговорим.

— Заходите, дверь нашу знаете.

За немногие годы в розыске, Валентин успел убедиться, что старики — кладезь информации, помогают старательно, охотно. Как правило, знают жизнь всего дома — собственная жизнь бедна событиями, вот и наблюдают с живым интересом чужую. И динамичный Скворцов никогда не торопился при встречах, разговорах со стариками. Кроме того, сыщик не сегодня открыл для себя, что ему по-человечески интересны такие случайные, но никак не редкие встречи со старыми людьми.

Кстати, одно почти безнадежное дело помогли раскрутить именно беспокойные, наблюдательные старики. Собственно, дел завели четырнадцать — квартирные кражи, почерк один и ни малейших следов. Квартиры чистили только те, чьи владельцы были в отъезде — на даче, в отпуске, то есть работали по точной наводке. И вдруг как-то перед рассветом, в конце лета ночи стояли душные, звонок дежурному: в доме номер такой-то, из квартиры номер такой-то, пустующей — хозяева уехали, показался на балконе человек, спускает на веревке узлы.

Выехали тотчас, Валентину дежурный перезвонил в общежитие, прислал машину, благо, недалеко. Однако пташки успели скрыться, оставив на сей раз хороший след: веревку из окна шестого — последнего — этажа, а в кустах — увесистый узел с одеждой, в узле — японский магнитофон, редкость по тем временам. «Визитка» на нем осталась, к счастью — пальчики. В общем, в несколько дней решили тогда все загадки, ворюг взяли с поличным, муж с женой, молодая семья.

А все деды. Одному не спалось, вышел к утру на балкон, глядь — через два подъезда нечто провисло как бы вдоль стены, а потом задвигалось. Дед позвонил быстренько приятелю из того подъезда: погляди поближе, а я вниз. Но прежде сообщил по «02». А внизу успел заметить молодую женщину, в коляску детскую узлы, сняв с веревки, загружала. Дальше розыск шел без сучка, без задоринки. Опять же, старушки включились активно, припомнили молодых мамаш. Красиво задержали эту семейку, следователю практически нечего было делать.

Прежде чем зайти в квартиру убитой, Валентин позвонил в дверь этажом ниже. Очень уж рано началось там веселье, надрывный голос Высоцкого заполнял, казалось, видимое пространство. К Высоцкому Валентин был, можно сказать, равнодушен. Особенно теперь, после недавней его смерти, когда пошла повальная мода на московского барда. Не нравилась Валентину его игра в бывалого «зека», его надрыв души. В общем, не от хорошей, то есть, не от праведной жизни, считал, все шло. А в семь утра рановато для «Баньки по-черному».

Музыка, после звонка, разом оборвалась. Дальше — ни звука. Позвонил коротко трижды. Тишина. Где-то рядом работает участковый, надо успеть побеседовать с жильцами до того, как те разбегутся кто куда.

Полищук нашелся без труда. Дал ему команду наблюдать за окнами, а сам вновь поднялся к затихшей квартире. Дверь не открыли и теперь. Юнцы? Всего вероятнее. Зачем затаились? Чего бояться? Оставил Полищука у двери, сам сбежал вниз, постучал в «караулку» дворника. Анна Петровна открыла тотчас — успела приодеться, повязать нарядный, с блестящей серебряной нитью платок.

— Знаю, сынок, как не знать, кто живет в десятой. Молодая, бойкая такая, гулянка только на уме. От этой музыки весь дом трясет, ночью орет, днем, утром. Говорить — что горохом о стенку.

— Бесценный вы человек, Анна Петровна! Я понимаю, что отдохнуть бы вам сейчас надо, но хочу все же попросить: подымемся со мной, нужно непременно узнать, что в этой десятой квартире происходит, кто там.

— Я счас.

Только вышли из «караулки», Скворцов, услышал характерный звук подъехавшего уазика. Выглянул во двор — Яворивский дверцей хлопнул, к входной двери идет. Полезная встреча! Яворивский — лучший в городе спец по притонам, проституткам. Отпуск, значит, успел отгулять.

— Какие люди! А ты здесь кого пасешь, Валентин?

— Здравствуйте. Как отдохнули?

— Плохо отдыхают лишь те, кто лишен воображения и связей.

— Да-а, у вас связи подходящие.

— Все завидуют. Так какие у тебя тут дела? Я вот по бардакам соскучился, вчера из отпуска, сегодня рейд устроил.

Скворцов сжато сообщил об убийстве Черноусовой и о внезапно затихшей десятой квартире.

— Пошли.

— Ваши кадры?

— Поглядим.

Перед дверью в десятую Яворивский вполголоса дал разъяснения:

— Дверь, замечаешь, приличная? И за дверью, уверяю, приличная обстановка. А ты, Валентин, ломишься, словно к уголовникам. Вежливо нужно, с паролем. Но ты уже наследил, не поверят теперь в мою вежливость. Все же попробуем!

Майор трижды, с интервалом, постучал по звонку, не затронув кнопку. Ни малейшего шороха.

— Что ж, начнем следующий этап. Хозяюшка! Будьте добры, откройте дверь. Милиция беспокоит. Ночь, когда вы могли отстаивать неприкосновенность вашего жилища, позади. Восьмой час, прекрасное утро нового трудового дня.

За дверью ни единого звука. Майор твердо, требовательно постучал уже в дверь:

— Советую открыть добровольно. У нас имеется информация, что в этой квартире скрывается опасный преступник, объявленный в розыск. Дверь через пять минут будем вынуждены взломать — в присутствии понятых и представителя жека. Засекаю время!

И уже тихо, почти шепотом, Яворивский, закуривая, проронил:

— Такая наша сволочная работа. Уговаривай, убеждай. Какое там — взломаем дверь! После не отпишешься. Знаете, какие преимущества у любого хулигана перед милиционером? Тот тебе плюнет в лицо, пошлет подальше кузькиной матери, а ты — не моги. Бывает, конечно, что срывается наш брат, не из камня. Но плохи его дела, ежели два свидетеля покажут: превысил работник милиции свои права.

Анна Петровна, дворник, молча, в стороне наблюдавшая сцену, подошла к двери, сказав:

— Попробую-ка я, — постучала дробно, часто — Настя! Открывай, я здесь, дворничиха, тетка Ганя. Мне тут поручили книжку твою взять, по которой за квартиру платите. Я объяснила уже, что ничего такого за пашей квартирой нет, тетка с мужем на морях, а ты девка хорошая, какие там фулиганы! Открывай, Настя, они ведь не знают, кто ты, начнут ломать — поздно будет.

Прислушивающийся у самой двери Скворцов услышал легкие — женские шага и вновь — тишина Яворивский достал перочинный нож, нарочито громко стал просовывать его в дверную щель, крикнул:

— Взялись!

Тут же прозвучало быстрое, нервное:

— Не ломайте, я сейчас, сейчас открою, за ключом сбегаю.

Дверь действительно распахнулась, у проема стояла изящная, взлохмаченная девушка в длинном серебристо-голубом халате. Худенькое сонное лицо казалось испуганным.

— Ну вот, старым знакомым не открываешь, — первым заговорил Яворивский, первым же переступив порог. — Ты одна? Ясно. Приятелям и подругам, скажи, чтоб не играли в прятки. Выясним, что требуется, и все свободны, ежели выполняют главные заповеди: не убий, не укради и так далее.

Настя молчала, однако испуг как бы стерли с ее лица. Теперь оно улыбалось и было, несомненно, красивым. Валентин подумал, что, верно, так выглядит чувственная красота: пухлый, с капризным изгибом рот, большие, как будто влажные, только что промытые, беззастенчивые зеленые глаза, длинные черные ресницы, оставляющие, вздрагивая, след краски почти под бровью. Худенькая, стройная, но грудь и бедра не теряются под тонким халатом. Заметил и совсем крошечную ступню. Породистая девица. Может, таких рыжих писал Ботичелли, впрочем, в те времена ценились женщины с более пышными формами. И еще подумалось Валентину, что пять таких Насть потеряются перед неуловимо нежным обаянием Инны.

Яворивский, между тем, распахнул широкий одежный шкаф и из него, как в известном анекдоте, вышел… нет, не мужчина — длинноногий юнец в кожаном пиджаке. Затем висящая одежда заколыхалась и выпустила еще одного, полуодетого. Из смежной комнаты появилась девица в узеньких кружевных черных трусиках и сразу же зачастила:

— Вам еще придется извиняться за то, что ворвались в чужой дом, людей запугивали, к женщинам клеились!

— Бесстыжая ты девка, а никакая не женщина, возмутилась Анна Петровна, вынула из шкафа какую-то цветастую тряпку, бросила белобрысой девице на голое плечо. — Прикрой срамоту, как после на люди покажешься!

— Зайцы во хмелю, спокойно отозвался Яворивский. — Сейчас мы их соберем, погрузим, доставим и во всем спокойно разберемся. Настя, свистать всех наверх!

Настя безмолствовала. Конечно, инициативу проявила Анна Петровна. Ее тут же зло обругали в два голоса, и из ванной появилась полуголая парочка.

— Настя, все в сборе? — поинтересовался Яворивский.

— Боб, выходи! Ничего тебе не сделают, — заговорила, наконец, рыжая.

Боб вышел, единственный из всей честной компании одетый, обутый, хмурый, длинноволосый, явно уже протрезвевший тоже в отличие от других. Не оставалось сомнений, чем занимались молодые люди. Стол в гостиной еще вполне мог накормить-напоить стольких же. На бутылках с коньяком, шампанским, десертным вином красовались штампы ресторана «Москва». Харч, очевидно, был тоже оттуда. Пошиковали детки. Спальные места — диван, тахта, кровать, разбросанная одежда говорили и о другом занятии.

— Откуда деньжишки? — подняв пустую бутылку «Чайки», вопросил Яворивский. — Ничего, ребятки, поедем в управление, выясним ваши личности и все остальное.

— Не имеете права на арест! — голос одетого юноши звенел — от волнения ли, страха?

— До ареста еще не дошло. Но хозяева квартиры, уверен в гости бы вас не позвали. Их интересы мы сейчас и защищаем. Заодно выясним, совершеннолетняя ли эта сердитая и пьяная особа, — указал Яворивский на ту, что появилась из комнаты и своим подростковым, неразвитым телом отнюдь не напоминала Афродиту, появившуюся из пены морской.

Майор, бросив «пять минут вам на одевание», пошел вместе со Скворцовым в обход по комнатам. Ясно, как дважды два. Валентину же, покидая негостеприимную квартиру, посоветовал дружески:

— Поехали, для тебя может оказаться полезной моя информация. Пару-тройку идей подброшу.

Скворцов, поблагодарив Анну Петровну и пообещав зайти после обеда, сел с Яворивским в уазик. Позже сыщик не раз будет в мыслях возвращаться к делу об убийстве Черноусовой и поражаться собственной слепоте, будет скрипеть зубами от бессилия что-либо переиначить, вовсе в тот день не встречать бы Яворивского. Но в тот день…

— Вот мои досье, Валентин. Тут на любой вкус; Удивлен? Но вторая древнейшая профессия никогда не исчезала, ни при одном строе. В обществе развитого социализма и коммунистической морали спрос на нее год за годом повышался. И, думаешь, я пожинал лавры победителя, борца за высокие моральные устои? Моя возня сродни охоте на ведьм. Проституции в стране Советов не существует. Бороться с призраками донкихотство. Даже с такими, запечатленными на снимках.

— Однако такое досье не соберешь за пару лет…

— Верно. Разумеется, собрал я этот букет незабудок не впрок, до выслуги лет, и не затем, чтобы приятелей поразвлечь. Он хорошо работает сейчас. Рановато тебя посвящать в эту подпольную жизнь, но чего не сделаешь для хорошего человека. Итак, старший опер, как бы ты пристегнул в делу об убийстве этот благоухающий цветник?

— Убита, напомню, старуха, принадлежащая к элите. Судя по всему, ее имущество осталось в целости.

— Ну, брат, ты еще под стол пешком ходишь. Ладненько, ознакомься тут, разложи пасьянс, раскинь мыслью, потом потолкуем. Кстати, две пташки из тех, что мы сейчас сюда доставили, имеются в этих папках. Вспомни, ни одна и бровью не повела, что мы старые знакомые. Обе известны в вендиспансере, но с тех пор они подросли, от скамеечной любви до уютного гнездышка — большой и трудный путь. Работай.

Скворцов остался один. Со снимков, в основном, глядели на него очень молодые и пресимпатичные физиономии. Какое же свинство — мужская похоть. Пошел бы хоть один к проститутке при условии, что другой в это время с его сестрой не будет церемониться? Попадаются в «досье», и часто, лица интеллигентные, умные. Не может быть сомнения, что основной клиент — не пацаны, а мужики с толстым бумажником. Жены, конечно; имеются, потому что свободного мужика, как правило, ублажают бесплатно, в кредит.

Да, нашим вендиспансерам работы хватает. И черт знает, где выход! Легализовать проституцию? То есть, признать, что у твоей сестры, твоей дочери есть и такой «профессиональный» выбор?

Скворцов захлопнул последнюю папку, отодвинул. То ли руки хочется вымыть, то ли выругаться так, как умеют только славяне. Встал, открыл окно, закурил. Ждать Яворивского или оставить записку? Майор, конечно, переигрывает, только на своем участке — явный спец. Но ему, Валентину, какая корысть?

— Размышляешь? — Яворивский появился стремительно, его стиль общения, должен был признать для себя Валентин, подкупал, располагал. Майор продолжил столь же дружески: — Давай сейчас прикинем вместе, как этот мой банк информации заставить поработать на твое убийство.

— Спасибо, но… Откуда столько снимков, причем отличного качества, прямо фотоэтюды?

— Красота требует оформления. А насчет количества… У тебя что, нет собственного досье уголовников? То-то. Или, на твой взгляд, многовато моих подопечных, предложение превышает спрос? Тут ты ошибаешься. Здесь — прихлопнул ладонью папки — две категории вовсе отсутствуют. «Старухи», в основном, они же алкоголички. И высшая лига.

— Высокооплачиваемые, что ли?

— Не совсем. Сильные мира сего любят сильные ощущения и не любят ни в чем отказа. Ну, изобретательными я бы их не назвал, зато возможности… Впрочем, еще успеешь избавиться от всех иллюзий, наша работа это делает быстро. Возьму, так сказать, чуждую тебе область. Ты в санаториях бывал, в престижных, у самого синего моря?

— Риторический вопрос. Иванцив, однако, пообещал, что успею еще побывать. Правда, вряд ли в престижных.

— Так вот, в санатории средней престижности условия отдыха таковы. По весовым категориям. Большинство, увы, вынуждено довольствоваться двухместным номером, с удобствами, разумеется. Но женщина может находиться под боком любую ночь, если, конечно, не довелось приехать с супругой. Групповой секс? Ни-ни, хотя было бы желание! Оба сопалатника имеют врачебное назначение: сон у моря. Не на лежаке, конечно — примерно в такой же двухместной палате, но, действительно, у самого моря. Остается интеллигентно договориться друг с другом, где каждый предпочитает провести предстоящую ночь. Следующая категория — люксовский, с гостиной, спальней — номера-палаты. Следующая — отдельный вход, вплоть до отдельной «хижины». В общем, нам «высшая лига» без надобности, много шика — мало толку.

Затрезвонил телефон. Яворивский передал трубку Валентину:

— Тебя, сыщик.

— Дежурный по райотделу Куделя. Звонил лейтенант Вознюк, сообщил: деньги уже получены, перехватить не было реальной возможности.

— Ясно. Спасибо. Я еще с полчаса буду в управлении, потом — на квартире Черноусовой, — Валентин резко опустил трубку на рычаг.

— Слышал, все болезни от нервов, кроме…

— Прошляпили, может быть, убийцу. Во всяком случае, упустили очень важное звено. Мне пора, спасибо за просветительную беседу.

— Мы к делу еще не приступали. Но давай без отступлений. О Жукровском слышать приходилось. Да и видеть. Моя интуиция подсказывает: убийство — дело не его рук, хотя, как предполагает, по твоим словам, судмедэксперт, череп раскроили профессионально. На мою думку: Жукровского объявите в розыск, пусть вся страна ищет. Мужик он заметный и жизнь должен вести, в общем, заметную; коньяк, сигареты, женщины — все высшего сорта. В Сибирь или там казахские степи такой не подастся. Засветится, и скоро. А рыть, вынюхивать надо здесь. В собственной квартире добрых интеллигентных старушек не убивают. Разройте ее жизнь до мелочей. Я от себя девочек подброшу в помощь.

— Слишком разные сферы.

— Не скажи. Есть девочки, вхожие всюду. И практически нет мужчин, присутствующих, естественно, исключаю, которые бы не размякли на лежбище любви, в умелых руках. Сейчас мы наших пташек из десятой, двоих — моих старых знакомых, и озадачим. Фотографии убитой и Жукровского с тобой?

— Вот. Но вероятность ничтожная…

— Сказал глухой: услышим, майор нажал белую клавишу селектора, приказал:

— Задержанных Корсакову Марию и Величко Настю ко мне, — и повернулся к Валентину. — Ты пройди в кабинет рядом, побеседуй с известной уже тебе Настей. Такие беседы надо проводить тет-а-тет, девочки при свидетелях мадонн играть станут.

Валентин молча вышел, досадуя в душе на себя, Яворивского, на собственный затор мысли. Собственно, он бы охотно — для общего развития — послушал беседу Яворивского с девочками, но в другое время. К убийству эта компашка явно не причастна, а в наблюдательности девицы, бесспорно, уступают его старичкам!

В кабинете Яворивского, между тем, ничего из ряда вон не происходило. И разговор шел нормальный, деловой. Для начала Маша покуражилась:

— Так со знакомыми не поступают: хватают, руки выламывают, утренний сон досмотреть не успела.

— Знать надо, где сны смотреть. В том доме, этажом выше, убили человека. Так что для вас же лучше, что рядом я оказался, взял под крыло — именно по знакомству.

— Кого убили? Когда? А Настя — ни слова.

— Предыдущие сутки вы были вместе? Домой Настя наведывалась?

— Встретились мы вчера, закадрили этих пацанов, они вроде из Донецка, не пустые.

— Заработали?

— Какое! Хотелось просто побалдеть. С мальчиков — ресторан и товар на дом, вы же видели, хорошо у Насти посидели. Бедненькие ребятки, до сладкого почти не дошло.

— Знаешь, где Настя была до встречи с тобой?

— Откуда? Только дома, у тетки, Настя не ночевала.

— Домыслы?

— Ты меня знаешь. И Настю тоже. Вчера вечером, нет, уже ночью кинулись с ней кофе варить, а в кофейнике — плесень. Настя же без кофе — как наркоман без… Ну, знаешь…

— С Настей — убедительно.

— Кого же убили?

— Погляди, — Яворивский положил перед девушкой снимки Черноусовой и Жукровского, оба увеличенные с полученных в отделах кадров института и второй больницы.

— Что, обое убиты?

— Женщина, она и жила в четырнадцатой квартире. А мужик в розыске. Не встречались?

— Ни мужик, ни тетка. Но к таким мужикам бабы липнут, можно порасспросить. Только я на голодный желудок, без горячего утреннего кофе плохо соображаю.

— За что я тебя люблю — за эту милую простоту. Но кофе будет. С печеньем, я мужик прижимистый.

Маша отъехала со стулом от стола, почти на середину комнаты, достала из сумочки зеркальце, погляделась, заахала:

— Конечно, раз девушка не успела навести с утра красоту, ее каждый может обидеть. Но я, товарищ майор, мигом перышки почищу, выражаясь интеллигентно, и вам не будет стыдно, ежели кто сюда заглянет и поинтересуется, с кем вы кофе распиваете.

Яворивский имел возможность убедиться, что Машу никакими рассуждениями о морали, женском предназначении не переубедишь. В общем, не добрая воля или там бабья жадность привели ее за кулисы жизни. Маша умна. Красива. И в грош не ставит мужиков. Проститутка с такой психологией — нонсенс.

Был, как догадывался Яворивский, один, был всем для Маши, совсем еще тогда, видно, зеленой. Девочки интеллигентные, начитанные любят выстраивать пьедесталы. Кумир, без сомнения, оказался законченным подлецом. А Маша, с которым по счету, вновь и вновь себя убеждает: все мужики — подлецы. Унижает себя же? Сложная тут арифметика. Кто знает, не более ли унижены бывают те жены, которые благоверным готовы ноги мыть. И моют.

Маша, по наблюдениям Яворивского, скоро должна бросить случайное ремесло. Знал он, конечно, ее уязвимые точки.

— Хороша Маша, да не наша. Извини, я по-дружески: что, не хватает на бюстгалтер второго размера? Не твой это стиль.

— Василий Иванович, может, поговорим о деле? Вы ведь не родственник убитой, чтобы портрет ее показывать. Кстати, ребят слишком долго держите, все-таки я их, можно сказать, втравила.

— Убийством занимается капитан Валентин Скворцов, это он первым постучался в десятую квартиру. Он и решит, как с вами дальше быть. Ребят ваших, что тебе рассказывать, проверим, и ежели чисты — вольная воля. А ты и Настя могли бы помочь следствию, чует моя душа. Настя вообще соседка убитой, глаз у нее острый. Кстати, мужик на снимке не вызывает у тебя никаких эмоций?

— Вызывает. Резко отрицательные. Я ведь уже сказала: таких обожают скучающие чужие жены. А почему он сбежал? От алиментов?

— Нет, взяточник, кажется, много хапанул. Так что, пошли знакомиться с капитаном Скворцовым?

У Скворцова, в отличие от Яворивского, разговор с Настей, можно сказать, не состоялся. Его вопрос, ее ответ: нет, да. Самообладание Настя проявила завидное, Валентина она вежливо, умело игнорировала, однако придраться было не к чему. Да. Нет. Во взгляде ни тени наглости или там насмешки. Да. Нет. И такими они бывают, проститутки? — думал Валентин, невольно замечая, какие необыкновенно золотые волосы у этой девушки, сидящей спиной к окну.

Отчего человеку не дано предчувствовать опасность, грозящую не ему — другому? «Нам не дано предугадать…». Эти «знакомства», навязанные Яворивским, Валентин будет вспоминать часто, слишком часто, чтобы считать себя удачливым оптимистом, каким был прежде. Будут минуты, когда ему отчаянно захочется оказаться в Афганистане, в бою, с автоматом.

Сыщик не уехал в Афганистан не потому, что боялся испытывать судьбу. Официальная дозволенность убивать… Его, Скворцова, кровные враги действуют здесь, в мирном, почти европейском городе.

Жукровский решил действовать по обстоятельствам. Авантюризм был у него в крови и на сей раз завел его в опасный тупик. Того и жди, обложат, как волка на охоте. Нечего надеяться на неопытность охотников, когда их много, слишком много. Жукровский особо не ломал голову над вопросом: кто мог убить Черноусову. Любить Надежду Николаевну было не за что, ненависть она способна была пробудить у многих, поддерживающих с ней не шапошное знакомство. Ясно, что убийца действовал обдуманно, то есть, обезопасил себя. И это означало утроенную опасность для него, Жукровского.

Дернул черт податься в бега! Сейчас, после убийства Черноусовой, весьма красиво можно было практически вовсе выйти из паршивой игры. Любое алиби сработало бы в его пользу. А взятки, то бишь, гонорар брала Черноусова. Да, чужими руками. В данном случае — его, зависимого от нее человека. Она его шантажировала. Словом, был шанс и весь вышел. Как теперь? Куда?

Человек, ценящий компактность, уют, особый психологический климат Львова, не может восхищаться слишком шумным, бесконечным Киевом. Жукровский бесцельно бродил киевскими улицами, отрабатывая варианты дальнейших действий. После обеда позвонит Зине на работу: якобы вырвался на полчаса перекусить, в командировке человек предполагает, а располагают другие. Вечер ему предстоит длинный — к Зине идти опасно, даже если ее еще не вычислили.

Хорошо бы вообще оборвать с ней общение, был-сплыл. Но у него в Киеве только деловые связи, медицинские, которые не менее опасны. Зина может и должна помочь ему удачно покинуть столицу. Придется, очевидно, открыться, но в чем и насколько? Не преувеличивает ли он опасность, полагая, что в связи с убийством Черноусовой за него возьмутся всерьез?

Решился все же, успокоенный дневным телефонным разговором с Зиной, позвонить в некотором роде крестному отцу в медицине. Умный, жизнерадостный старик, доктор меднаук. Главное по нынешним временам — хлебосольный, жена весьма мила, лет на пятнадцать его моложе. Коньячок, преферанс, кофе — и нет вечера.

Анатолий Михайлович оказался дома, узнав, потребовал:

— Ждем вас, Вячеслав. Никаких «нет», раз завтра возвращаетесь домой. Жена вот-вот вернется из института, никаких планов на вечер у нас нет. Ждем!

Вечер прошел точно по схеме Жукровского; ужин, беседа, преферанс. Раздражали развязанность и глупость сына профессора, здорового детины, подчеркнуто не жалующего симпатичную мачеху. Но Жукровский умел не замечать того, чего не следовало. И в первую очередь чужие семейные проблемы. Достаточно своих.

Уже темнело, хотя на часах полвосьмого. Что прикажете делать одинокому, бездомному мужчине в большом городе в восемь вечера и далее? Ресторан? Не то настроение, к тому же бездарно — завалиться вечером одному в ресторан. Прилипнет шушера. Такого бессмысленного, тоскливого вечера в его жизни не бывало.

Резко не нравилось собственное настроение, душевный скулеж. Прошел энергично несколько кварталов, вскочил в троллейбус. К дому, где жила Зина, приблизился со стороны двора. Где-то рядом должны быть гаражи, склад тары. Неужели опоздал? Время еще детское, гастрономы открыты. Да вот же они!

— Привет честной компании!

— Что надо? — отозвался тот, что помоложе, с испитым, мятым лицом.

— Дело есть.

— Ты кто, легавый?

— Разве похож?

— Не похож. И какое же дело? — заговорил маленький, сухонький человек неопределенного возраста, доставая из тарного ящика сначала пустой стакан, за ним бутылку-гранату «Аромат степу», опорожненную на две трети.

Жукровский кожей ощутил, что не готов к общению с этими то ли бомжами, то ли алкоголиками-хрониками, что и он явно раздражает их. На мгновение стало по-настоящему страшно: не ждет ли его самого, тоже отныне отверженного, схожая участь? Нет, еще не вечер. Ежели и пустили по его следу милицейскую свору — не равносильна ли такая погоня охоте с дворнягами? Побрешут — шума много, и только.

Если даже допустить, что его все же задержат — схватят, арестуют он даже в мыслях обходил подобный лексикон а произойти такое может только случайно, он способен защитить себя. Без труда докажет, что был в другом конце республики в день убийства старухи. И вообще никуда, ни от кого не скрывался, поехал достать деньги — после того, как старуха дважды по-крупному надула его и несчастных родителей: во-первых, ребят не приняли в институт, во-вторых, эта старая стерва прикарманила деньги. Детали можно отработать, еще не вечер — не вечер жизни. Заговорил спокойно, взвешенно:

— Дело у меня мужское, без ста грамм не разберемся. Я — командировочный, — и Жукровский выложил на тот же ящик красненькую.

— Как, учитель, проявим сочувствие? Хоть фраер мне сильно не нравится. Сбегать?

— Погоди, про дело еще узнаем.

— Может, примем сначала? Когда и выпить, как не в командировке? — пытался овладеть ситуацией Жукровский.

— Дело давай!

— Я почему выпить сначала хотел? Разговор у меня, можно сказать, личный, к первому встречному с ним не полезешь. Сам бы взял, только, не зная города, добрый час прохожу.

— Лады. Сбегай, Серый… Мужик, видно, человек. Со всяким бывает — выпить надо, а понять тебя некому.

— Так я пошел. Закусь какую взять? — вопрос был адресован Жукровскому.

— Возьми, пожалуй, — при мысли, что ему придется пить такую блевотину, как в опустевшей на его глазах бутылке — тот, что помоложе, отлил из нее в стакан, остаток влил в себя из бутылки, Жукровского передернуло. Он протянул алкашу — теперь, разглядев, сомнений относительно основного занятия этого молодого человека не оставалось — еще пятерку. Передать, подумал, в данной ситуации хуже, чем поскупиться. Алкаш исчез. Зоркий глаз врача лишь на мгновение задержался на человеке, неспешно устроившемся на деревянном ящике. Тоже алкоголик, бесспорно. Но речь, жесты… И эта кличка — Учитель. Тот же, усевшись, жестом пригласил Жукровского: садись, не стесняйся. Сел.

— Курите? — вынул из кармана куртки «Столичные», зажигалку.

— Стараюсь пореже, кашель по ночам донимает — стаж курильщика побольше трудового. Но давайте закурим.

Закурил. Помолчали. Наконец:

— О деле вашем можно потолковать сейчас.

— Собственно, ничего особого. Я в командировки часто сюда наезжаю — тянет. Здесь, рядом, женщина живет, землячка, давно у нас с ней. У нее всегда и останавливаюсь. Мужик — геолог, редко дома бывает. Утром сегодня прилетел, позвонил Зине. Жду, говорит, вечером. Промотался день по делам, после шести, как чувствовал, перезвонил ей. Мужской голос ответил. Муж? А я даже о гостинице не подумал. Черт с ним, переживу, где-то переночую. Есть и другое опасение. Зина в «Интуристе» работает, тряпки любит, как-то доллары у нее видел. Вдруг там никакой не муж: не должен был вернуться.

— Всякое бывает. А, может, сосед заглянул?

— Сосед за трубку телефонную не станет хвататься.

— И то верно. Вернется Серый — сходит в разведку. Хотя, по мне, свободных баб хватает.

— О коммунистической морали поговорим? — настроение Жукровского продолжало падать, зол был на себя: ничего лучшего не мог придумать — муж, любовница. Армянский анекдот. А этот старый гусь не очень-то клюет на его подкормку.

— Я, гражданин хороший, зарекся кого-либо поучать. Тридцать с лишним лет учил молодое поколение. Результат: в пятьдесят семь — инвалидность и сто рэ пенсии. Гуляй, Вася!

— Я сразу понял, с кем имею дело, иначе не заговорил бы.

— «Ты равен тому, кого понимаешь».

— Не понял.

— «Фауста» вспомнил — обстановка подходящая.

Кстати, о птичках. Юмор свидетельствует о здоровье — души и тела, ирония смятение души, предрасположенность к депрессии. И так далее…

— Вот и я! С подсобки брал, на закусь всего на двести грамм колбасы хватило, — Серый, явно довольный талантом добытчика, выставил на ящик «гранату» «Пшеничной», выложил скромную закуску. За знакомство пьем беленькую, правильно?

— Очень даже правильно, — Жукровский тоже оживился: как и все медики, он предпочитал чистый напиток, а расслабиться сейчас не мешало.

Выпили по одной. Серый, радуясь жизни и удачному вечеру, рассказывал примитивные байки, остальные помалкивали. Небо над ними казалось тяжелым, черным, ни луны, ни звезд. Учитель докурил сигарету до фильтра, наконец, сказал Серому, что надо помочь мужику, то бишь, Жукровскому. Серый возразил, но, уверовав, что иначе ему больше не поставят, шумно потопал на улицу. Ждали его довольно долго, молча. Жукровскому мерещилась засада: в квартире Зины, вокруг дома. В общем, он был в полушаге от истины.

Серый появился совсем с другой стороны, протрезвевший и выдал Жукровскому обойму отборного мужского словарного запаса. Учитель, однако, быстро погасил его злой пыл, налив из остатка полстакана — Жукровский посветил зажигалкой. Выпив, посланец-разведчик, обращаясь только к Учителю, объяснил:

— Он, падла, знаешь, куда меня послал? Ментам в руки. Позвонил, баба открыла, а из-за спины ее мент скакнул: кто я такой, документы, зачем пришел. Отбрехался, не забели, а то б я им рассказал, кто меня на амбразуру бросил.

— Откуда я мог знать?

— Лучше нам уйти, красиво разойтись. Пошли, командировочный.

Переночевал Жукровский в однокомнатной, запущенной квартире Учителя, на раскладушке. Спать почти не спал, но и тревогой большой не маялся. Счет прежний, в его пользу. И следующий ход — за ним.

Жукровский так и этак обдумывал следующий ход. Нужна машина. Позарез. Купить «Атлас шоссейных дорог», нырнуть со столбовой на дороги местного назначения. Тише едешь — дальше будешь. Нужно встретиться с Зиной. За Зиной же могут следить.

Сразу после полудня набрал номер рабочего телефона сестры. Ей передали трубку, она, молодец, не назвала его по имени, сказала, что хочет с ним поговорить. Их желания, ответил он, полностью совпадают. Договорились встретиться в час пятнадцать на Октябрьской площади — там, в водовороте людском, какой глаз его заметит. И есть время выбрать точку обзора, зная, откуда Зина появится.

Сестра, пусть и двоюродная, держалась молодцом: ни истерики, ни обвинений. Попросила:

— Вячеслав, скажи мне, что случилось? Ты вечером не пришел, а сразу после семи вдруг явилась милиция, двое молодых мужиков, не в форме, но один показал удостоверение. О тебе, о переводе спрашивали. Откуда я тебя знаю и еще куча вопросов.

— Но они же должны были тебе объяснить, зачем пришли? А я, извини, заехал под вечер к знакомому профессору, засиделись и потом уж не стал тебя беспокоить. Идем, пообедаем где-нибудь?

— И тебя не волнует то, что тебя ищет милиция?

— Они что, так и сказали: ищем Вячеслава Жукровского?

— Так не так, но как можно понять иначе? И когда ты приехал, и у тебя ли полученные деньги. И что я знаю: какие деньги, от кого. И какие у тебя есть в Киеве знакомые, даже — как ты одет. Да, Вячеслав, откуда у них твоя фотография?

Жукровский давно усвоил: ложь для правдоподобия должна быть максимально приближена к истине. Во всяком случае, детали сочинять не следует.

— Сестрица, весь сыр-бор из-за того, что во Львове произошло убийство. Да, да, убийство, Зинуля. Они ведь случаются не только в детективах. Кто убит? Профессор мединститута, старуха. Деньги прислала мне она — это мой гонорар, видишь ли, я готовлю докторскую, ее не протолкнешь без руки. В общем, книга вышла, слава профессорше, половина гонорара — мне.

— Как же ты узнал, что она убита? И почему ты интересуешь милицию?

— Узнал просто: вчера утром позвонил Надежде Николаевне, поблагодарить за перевод. А ее сестра сказала: убита, милиция в доме.

— Но зачем перевод, если и ты, и она живете во Львове?

— Видишь ли, старуха не желала никакой огласки. Семь тысяч — это же сумма, везти опасно, положу на книжку — могут заинтересоваться: откуда. А в Киеве я хочу купить машину.

— Но у нас же тайна вкладов гарантирована!

— Да ты что? У нас и жизнь не гарантирована, как видишь. Словом, попал я в переплет.

— Погоди, причем ты? И как вообще узнали о тебе, о переводе?

— У старухи, наверно, нашли корешок квитанции, раз знают о переводе. Знать наверное не знаю, только нетрудно догадаться, коль нашли тебя, расспрашивали…

— Ой, Вячеслав! Так это я виновата, что они тобой заинтересовались? Я же им сказала, что деньги получила для тебя, по твоей просьбе. И что теперь?

— А что ты еще могла сказать? Вот что дальше — не знаю. Зависит от умственных способностей тех, кто это дело расследует. Им, думаю, лишь бы отчитаться: нашли убийцу. Даже если тот ни сном, ни духом. В общем, сейчас, вдали от дома, под горячую руку мне лучше им не попадаться. Ты как сказала: я должен обязательно у тебя появиться?

— Не помню. Кажется, что бывало, уезжал, не попрощавшись, потом звонил. Они меня предупредили: если буду скрывать, где ты, отвечать придется.

— Запугивать — их система. Так идем, пообедаем вместе?

— Я не смогу, извини. Я не отпросилась, а звонить сейчас без толку — начальство тоже обедает. Идем, проводишь меня, а вечером поговорим.

— Нет, Зинуля, мне, поверь, лучше пока милиции на глаза не попадаться. Пока их прыть поутихнет.

— Чудак-человек, да кому придет в голову тебя обвинять в убийстве? Ты же во Львове — заметный человек.

— Вот во Львове и буду с ними говорить, если нужно, не раньше. А пока — мне нужна машина, решил купить — не отступлю. Ты никого не знаешь, у кого имеется лишняя?

— Не знаю. Постой. У одной моей приятельницы есть «Жигули», может, она что-то посоветует?

— А муж приятельницы не будет против, если мы встретимся втроем?

— Мужа нет. Был, но они давно в разводе. Машина ей в наследство досталась, после деда-академика, он в институте Патона работал.

— Прекрасно. Звони приятельнице и договорись о встрече, только сегодня же, мне тянуть некогда.

— Попробую. Ее найти не так-то просто. Позвони мне часов в пять. Я уже бегу.

— Спасибо, Зинуля. Знаешь, лучше никому пока не говори, что мы виделись. Я — уехал, ты ничего не знаешь.

Жукровский с аппетитом, не спеша пообедал в ресторане. Столичный ресторан, а выбор из трех-четырех горячих блюд. «Девушка» лет сорока принесла, правда, закуску «ассорти», сама, очевидно, расстаралась: домашняя колбаска, ломти отварного языка, свинины, овощи, зелень. На третье выпил пару чашек кофе с «Чайкой», коньяк, судя по вкусу, соответствовал заказу.

Без четверти четыре он готов был продолжить умственное состязание «кто кого». Не оглядываясь, без опаски, устроился в сквере на скамейке, развернул последний номер «Радянськоi Украiни» — других газет в продаже уже не было. Отчеты с областных партактивов, рапорты тружеников полей — кто это читает?! Статья Д. Гнатюка, певца, изрядная галиматья, он, может, ее сам впервые прочитает. Тоже работка у журналистов: один во всех лицах, строчи за каждого. Знакомый газетчик любит позубоскалить на эту тему. Зубоскалит, а пишет всегда в струю. Иначе кто напечатает.

А Гнатюка он знает, заметный мужик. Только в прошлом году, в августе, в одном санатории отдыхали, в одном корпусе жили. От баб, как черт от ладана, бежал. А бабы, как мухи на мед. Он в воду — их пяток рядом плывет. Он под душ — они ручки-ножки подставляют. Разок съездили одной компанией на чебуреки, на Байдарские ворота. Посидели по-мужски. Кто же тогда расплатился? Не помнит.

Погода менялась на глазах: с севера шла темная, едва ли не до черноты, разрастающаяся вширь туча. Ветер налетел на сквер, срывая кленовый легкий лист. Осень. Наверно, только поэты любят этот унылый переход природы от буйства жизни к летаргии либо умиранию.

Зина постаралась: нашла приятельницу, договорились о встрече. В шесть десять у Оперного. Знай наших — мы интеллигенты! Впрочем, с бабой, которая любит покуражиться, легче договориться. Жукровский успел еще побывать в парикмахерской, побрился, причесался — чувствовал себя в форме. Он знал, какой следующий ход нужно сделать.

Следующий ход Жукровского был более чем удачен. Тем более, что приятельница сестры оказалась женщиной, с которой даже требовательному мужчине незазорно появиться в обществе. В его же планы не входил выход с Людмилой «в люди». По привычке оценил ее в первые же минуты знакомства: вылеплена как будто без изъянов, ноги — не спички, но и не тяжеловесны. Бедра, грудь не надо угадывать — в наличии, но без излишеств. Пепельные, несомненно природного цвета волосы ухожены. Серо-зеленые глаза — взгляд смелый, быстрый, неглупый. Рот великоват, форма капризная, красиво очерченная. Фригидных среди женщин такого типа не бывает, напротив. Одета ярко, броско, но ей идет. Характер? Главное, не «вещь в себе», без охранного панциря.

Постояли, поговорили — так, шутливый треп, приглядка. Жукровский пригласил обеих поужинать в ресторане — обе отказались. Зина, очевидно, желая предоставить ему большую свободу действий. А Людмила?

— Поехали ко мне? Закуску обещаю не хуже ресторанной. Дело в том, что после восьми я жду звонка по междугородке.

— Как, сестрица?

— Сестра? А Зина ни разу не заикнулась, что имеет брата.

— Зина — кузина, такое вот родство. Лучшей сестры себе не пожелал бы, слово чести.

— А я — лучшей подруги. Так едем? Зина?

— Только на чуть-чуть, ладно? Вячеслав, согласен?

Он, разумеется, был согласен. Все шло по плану, гладко, быстро, красиво.

Ужин Людмила выставила барский: и икру, и оливки, и рыбку копченую — кроме колбасы, салата, сыра. Зина взялась приготовить горячие бутерброды. Вячеслав действительно чувствовал себя в наилучшей форме, фонтанировал анекдотами, шутками, комплиментами. Ему нравилась квартира — новый дом, но планировка не клеточно-вагонная. Обстановка современная, ее прекрасно дополняют, безусловно старые, дорогие вещи: замысловатый, высокий подсвечник, похоже, из серебра, вазы — фарфор, керамика, металл, нарядная посуда в большом серванте, два пейзажа, писанных маслом, диковинные подушки неожиданных форм на широкой тахте, светлый пушистый ковер. Книг немного корешки подписных, наиболее модных изданий. В общем, вдохновляющая квартира и ее хозяйка, — весело заключил Вячеслав.

Зина вскоре засобиралась, умница. Людмила, тоже не без сообразительности, не стала задерживать. Прощаясь, Зина оставила открытым вопрос о ночлеге и вообще дальнейшем местопребывании брата. Редкое качество у женщин — не требовать полной, сиюминутной ясности.

Оставшись вдвоем, они еще посидели за столом, потом вместе убрали посуду — Вячеслав отметил: по-семейному — сварили кофе, включили магнитофон. Он пригласил ее танцевать — в его обращении с ней почти не было игры: вынужденный сексуальный пост явно кончался и медленный танец уверенно вел к желаемому результату. Вячеслав давно понял: не следует слишком осложнять задачу, когда хочешь взять женщину. Первый этап, конечно, примитивный треп: расслабляет даже умную бабу. Дальше уверенно иди к цели: целуй, пока не размякнет в твоих руках. Говорить не требуется ничего, кроме: эти глаза! этот рот! эта грудь! Упаси Бог — просить, обещать. А дальше не будь скотом, стремись, чтобы и ей было хорошо — тогда собственные ощущения полнее.

Им обоим было хорошо. Людмиле не доставало нежности, но на нее глупо рассчитывать при блиц-партии — женщине нужно наслушаться-наглядеться, чтобы пробудилась нежность. И не каждая имеет ее в запасе, нежность, — она все в большем дефиците. Людмила же была естественна, охотно подчинялась его страсти, быстро зажигаясь сама и не скрывая этого. И поспать ему дала на рассвете, не выжимая из него понимания и чуткости.

Горячий кофе, бутерброды на завтрак — и жизнь хороша, и жить хорошо. Людмила весело, неназойливо щебетала, умышленно или ненароком обходя наиболее важное для него сейчас. Он начал сам:

— Пятница сегодня, командировка кончается, а уезжать не хочется. Эх, будь мы с тобой во Львове — увез бы тебя на природу, шашлыком первоклассным накормил, а на закуску, Людочка, твой поцелуй. Все хорошее, увы, быстро кончается.

— Продлись, мгновение! Шашлыки, между прочим, и под Киевом хороши.

— Нет, Людочка, я — реалист, мечты — они хороши в юности. Моя жизнь теперь — работа, работа и работа. Почти сорок лет — докторскую надо форсировать, хату надо выбить.

— Ты что, без квартиры до сих пор?

— Жене оставил, не по-мужски, считаю, иначе.

— Развелись?

— Да бумаги пока не оформляли, мне они ни к чему, детей нет. Ушел. У друга пока живу, нечем похвалиться. Так что выходные для меня, сама понимаешь…

У Жукровского был приятель, когда-то вместе в школе штаны протирали, Стас… Так вот, будучи не Бог весть каким красавцем, Стас буквально купался в бабьей заботе. Подход имел простецкий, но безотказный. Как отслужил в армии, все одну пластинку заводил, с любой: стою, бывало, ночью, в дождь, в снег, границу нашу охраняю и представляю себе: милая, ласковая женщина рядом, чай вместе пьем — и так хорошо на душе!

Срабатывал прием Стаса! Людмила уже говорила:

— Сделаем, Славик, так. Я звоню на работу, отпрашиваюсь, мы едем на рынок, закупимся — и на дачу. Принято?

— Идеальный план! Если не в ущерб твоим делам и прежним планам на выходные.

— Значит, принято!

— А что за дача? Ты кто, скромный советский миллионер — машина, дача?

— Я — наследница. Дед у меня был академиком. А я — советский архитектор, проектирую устройство ванн и туалетов о квартирах.

— То есть, жилые дома?

— Дома проектирует элита, у нас — разделение труда. Я пойду звонить?

— Хорошо с тобой, моя славная. Заботы побоку, душа отдыхает, прямо запеть готова, — Вячеслав был почти искренен: душа отдыхала, мысль не металась в поисках следующего шага.

Два дня они провели вместе, гуляли в осеннем лесу, жарили на углях из шишек шашлыки, съездили в ближнее село за хлебом, купили там и вино, много и умело занимались любовью.

Жукровский был спокоен: в пустом дачном поселке он также недосягаем, как в Антарктиде. Шутил. Легко угадывал сиюминутные мысли, желания Людмилы, читал стихи Блока, Байрона, Северянина. Был, в общем, равнодушен к поэзии и неравнодушен к слабому полу, сделав вывод из собственной практики, что он действительно слабый. На стихи практически каждая женская душа отзывается. Его самолюбие вздымало вверх, когда очередная избранница пела хвалу его интеллекту, внешнему виду и мужской силе. Никогда не увлекали рыбалка или охота, футбол или филателия. Считал, что лучшая коллекция, которую может собрать мужчина — женщины. Однако ни одному приятелю — друзей у него не было, ибо в дружбе всегда есть патрон и слуга, последний со временем нередко перерождается во врага — ни разу, даже будучи изрядно под градусом, не назвал число мужских побед. Хотя никогда не придерживался запрета относительно жен, подруг приятелей.

Людмила оказалась легким, контактным человеком, не заводила разговоров о туманном будущем, умела радоваться тому, что есть. Ему, безусловно, повезло. Возвращаясь из села на дачу, Жукровский сел за руль, Людмила одобрительно улыбнулась. Машина, на удивление, была не разболтана, не запущена — даже не похоже, что находилась в женских руках. Ему замечательно везло.

Поздно вечером в субботу, они расслабленные после объятий, довольные друг другом, лежа курили. Жукровский, как бы между прочим, сказал:

— Солнышко, я хочу завтра пораньше съездить за билетом. Пока ты проснешься, вернусь. Где можно сесть в автобус или на электричку?

— Господи, послезавтра уже понедельник! Какой там автобус! Возьми машину, тогда действительно быстро вернешься. Водишь ты нормально. Разок сойдет и без прав.

— Права у меня вместе с паспортом всегда в бумажнике. Что-то купить?

— Прекрасно. Сигареты возьми и не мотайся по городу, у нас здесь всего хватит. Утром я напою тебя кофе.

— Поспи, солнышко. Я по-быстрому.

Он уехал на рассвете, поцеловав ее на прощание — был благодарен ей. Больше они не виделись.

Николай Вознюк видел один выход из нынешнего положения: возвращаться во Львов. Получив деньги — Николаю сумма казалась громадной — ему более трех лет надо ишачить, чтобы ее заработать, ни копейки не истратив — Жукровский мог отбыть в любом направлении. Себя не винил — небольшая накладка. Но Виталий Ткач, оперуполномоченный Киевского городского управления угрозыска, которого Вознюку предоставили в помощь, думал иначе и горячо настаивал на своем.

Виталий был так же молод — двадцать семь, невысокого роста, но отнюдь не страдал от этого. Его живое скуластое лицо, веселые голубые глаза, частая добродушная улыбка невольно вызывали симпатию. Чем-то, по мнению Вознюка, Виталий походил на Валентина Скворцова. Оба жили как бы взахлеб, работали до упаду и при этом оставались оптимистами. Николай не понимал такой жизни, подозревая, что все это служебное горение во имя карьеры. У Ткача — без сомнения, так как тот сам рассказал ему, что не прошло еще года, как его перевели в киевский угрозыск из Бердичева. Есть, значит, связи.

Но у Ткача в Киеве, как, впрочем, в любом другом городе, связей не было — был майор Дячук, у которого он проходил преддипломную практику и который в дальнейшем не выпускал Виталия из поля зрения. Теперь они работали в одном отделе.

Виталий настаивал: надо последить за Зинаидой, коль раньше этого не сделали. Николай спокойно возражал: не додумались раньше теперь пустой номер. Однако согласился, когда Ткач предложил повременить с рапортом. Да и спокойнее жилось в Киеве, никто не дергает, не подгоняет.

Виталий подготовился для наблюдения за Рудаковой основательно: вооружился фоторужьем, магнитофоном, рацией. Уговорил знакомого, тот должен был подъехать на машине, поработать извозчиком. У столичной милиции те же проблемы: колес не хватает, аппаратуры. В полпятого Ткач позвонил Зинаиде на работу и отменил вызов ее в управление, назначенный на шесть вечера.

В пять красные «Жигули» стояли в пятидесяти метрах от проходной НИИ, в котором работала Зина. Владелец легковушки, Петя, рядом с худеньким, шустрым Виталием казался Гулливером. Ткач представил его, как внештатника, дав Николаю тему для размышлений. Отчего вокруг угрозыска крутятся такие Пети, днем и ночью готовые по телефонному звонку мчаться в любом направлении, безвозмездно терять свое и только свое время? Логичным казалось единственное объяснение: жизнь бедна событиями, впечатлениями, вот и разнообразят ее.

Сидели, переговаривались, по крыше машины шелестел дождь.

— Зря стараемся, — не выдержал Вознюк. — Она давно уже дома, да где угодно — вольная птаха.

— В таких учреждениях не принято уходить раньше. Тем более, звонком я снял тяжкий груз с ее плеч.

— Так уж и тяжкий.

— Именно. К нам по повестке никто с радостью не спешит. Пусть и трижды невиновный. Она с чувством поблагодарила меня.

— А как выглядит та, кого мы ждем? — поинтересовался Петя.

— Я тебе сразу покажу. Внимание, появились первые ласточки!

Из проходной уже лился человеческий поток, но наблюдать было удобно: почти каждый из выходящих на какое-то мгновение задерживался под козырьком проходной, открывая зонт, поднимая воротник плаща.

— Улетела наша птичка, выпустил ты ее, Виталий, на волю.

— Ожидание — отличная тренировка для характера. Бросай в воздух кепку — она! Петя, бди! Вон ту, в голубом плаще, с серой сумкой, вправо свернула.

— Походка красивая, легкая. Наверное, гимнастикой занималась, — бывший спортсмен Петя желал участвовать в слежке на равных.

Пройдя полквартала, Зинаида вошла в телефонную будку, повесила сумку на крюк. В бинокль Ткач видел, как она набирает номер, что-то говорит. Две-три фразы, не более. Выбежала из будки, на лице слезы, вероятно, — ладошкой вытерла их, ловит машину. У бровки тротуара остановилась серая «Волга». Девушка села.

— Петя, давай за «Волгой», не упусти!

Через пару минут Петя успокоил:

— Не упустим. Водитель пожилой, не лихач.

«Волга» остановилась на улице Толстого. Опять им повезло: все трое видели, в какой подъезд вошла Зинаида. «Ну, а дальше?» — Вознюк продолжал считать напрасной эту детскую затею.

— Постоим, поглядим, подумаем.

Через десять минут Виталий решил действовать:

— Петр, давай в подъезд. Нам нельзя, нас знают в лицо. По звонку на этаж, авось…

— Что-то надо говорить…

— Приятеля ищешь. Такой, с усами. Приехал за ним, по им же указанному адресу, а его все нет.

— Ладно, соображу.

Внештатник Петя оказался удачлив. В сыске удачливость признают как реальность. Логика, наблюдательность, терпение, опыт — безусловно, необходимы в сыскной работе, но если этому сопутствует удачливость, рождается настоящий сыщик. Конечно, в конкретном случае удачу следовало отнести на счет Ткача, его идея, «его» Петя.

Открывшая дверь на втором этаже аккуратная, доброжелательная старушка объяснила, что в этом подъезде живут люди пожилые, солидные, молодого человека с усами не знает, не встречала здесь. Но тут же добавила:

— Вы на всякий случай узнайте на четвертом этаже, в девятнадцатой квартире. Там молодая женщина живет, Людмилочка.

Позвонил в девятнадцатую. Открыли тотчас. Лицо женщины было красным, похоже, заплаканным. В передней Петя заметил голубой плащ, яркий, открытый для сушки зонт. На его вопрос об усатом приятеле женщина отрубила:

— Пить меньше надо, тогда не будете забывать адрес!

И захлопнула дверь. Петя расстроился, понимая, что сделал далеко не все возможное, что голубой плащ приобрел очертания вопросительного знака и что-то надо делать, немедленно. Он позвонил в ту же дверь. Открыла та же женщина, настроение ее явно не улучшилось:

— Вы что хулиганите? Я милицию сейчас вызову.

— Извините, я вообще-то сегодня не пил даже компота. Может, у вас есть телефон? Я бы перезвонил, уточнил номер квартиры.

— Уходите немедленно! Шляются тут всякие! Зина, звони в милицию.

Зина, без сомнения та, кого они сопровождали до этого дома, выглянула из комнаты. Петя еще раз извинился и с неожиданной для его грузного тела быстротой сбежал вниз.

— Две зареванные женщины — это уже что-то, — неопределенно прокомментировал пространную информацию Пети Виталий. — Посидим, подождем. Только отгони машину вперед метров на триста и развернись.

Ждали недолго. Зинаида быстро, нервно вышла из подъезда, не открывая зонт, будто не замечая усилившегося дождя.

— Едем?

— Пожалуй, нет. Меня теперь больше интересует девятнадцатая квартира.

— Ну, и кого же ты тут стеречь собираешься? — не удержался от ухмылки Вознюк.

— А мы через пять минут наведаемся к этой Людмиле.

— И что ты ей скажешь? По какой причине вы тут слезы дуэтом проливаете?

— Там видно будет. Как ты не чувствуешь: что-то произошло! Ты же видел, она совсем не истеричка, а тут…

— Любовник бросил — вот и слезы. По братцу, как помнишь, не пролила ни одной.

— При нас. Нет, в ее возрасте, с ее характером не идут к подруге оплакивать мужика. Да и мало она там пробыла — для такой процедуры. Пошли!

Людмила открыла, не спрашивая, кто.

— Добрый вечер. Мы из угрозыска. Можно пройти? — Виталий держался уверенно.

— Пожалуйста, — молодая женщина в длинном шелковом халате казалась растерянной, лицо ее, действительно, было заплаканным.

— Можно сесть?

— Садитесь. Что вам нужно?

— Давайте для начала познакомимся. Вот мое удостоверение. Товарищ тоже из угрозыска, Вознюк Николай Алексеевич.

— Воронова, Людмила Владимировна. Вот паспорт. Слушаю вас.

— Когда и куда исчез Вячеслав Жукровский? — спокойно спросил Ткач. Николай далее подскочил: ничего себе занесло парня!

Но в следующую секунду лицо Вознюка выразило крайнее изумление, ибо женщина расплакалась, всхлипывая, прикрыла глаза руками.

Около часа пробыли молодые сыщики в квартире Вороновой. Не сразу, под вежливым, но настойчивым напором Виталия женщина рассказала грустную историю краткосрочной любви — она же история пропажи «Жигулей». В Киев Людмила вернулась вечером в воскресенье автобусом. Ждала всю ночь, утром. Не пошла на работу. Звонила Зине, но той тоже не было на работе. Попросила передать, чтобы перезвонила ей. Зина совсем недавно ушла отсюда.

Попросила ничего пока не предпринимать, но объяснить как-то происшедшее не могла, расплакалась. Нет, писать заявление в милицию она, Людмила, не станет, подождет до следующего утра. Все документы на машину — там же, в машине, в «бардачке».

Виталий неожиданно легко согласился:

— Завтра так завтра.

Спустившись вниз, перебежав под дождем к «Жигулям», Виталий на вопросительный взгляд Пети ответил вполне определенно:

— Какой все же молодец наш внештатный инспектор Петр Борисович Никулин!

«Молодец все-таки Вознюк», — заключил Скворцов после телефонного разговора с Киевом. Теперь Жукровского отловить легче, имеет опознавательные знаки понадежнее родинки на лбу. День не прошел зря. Хотя здесь, во Львове, просеивание сквозь сито сотен людей ничего пока не дало. Ходили, как выяснилось, к Черноусовой многие. Странный, разношерстный контингент. Вот тебе и мнение о профессорских домах как своеобразных крепостях. Непонятная, необъяснимая общительность. Женщина, которая трижды в неделю приходила убирать в квартире, как в рот воды набрала и держит скоро неделю. Не знаю, не видела, не слышала.

Вечер был чудный: тепло, ветра нет, небо подмигивает звездами. Захотелось увидеть Инну. Поздно по общепринятым понятиям, десятый час. Но очень хочется увидеть распахнутые, ласковые глаза, милые гримаски. Конечно, обижается, два выходных прошло, а Валентин даже не позвонил. Не мог, волчком, который разогнали на всю катушку, крутился. Да и не стремился урвать часок, пока след горячий. По давно остывшему идти — вероятность успеха с каждым днем ниже, да и тоскливое занятие — прошлогодний пепел разгребать.

Все же рискнет позвонить девушке, может, сама догадается заговорить о встрече.

Инна догадалась:

— Ты из автомата? Где он находится?

— В десяти минутах от тебя, если на машине.

— А ты разве с машиной?

— Машины тут толпой бегают, сплошной зеленый огонек.

Через полчаса Валентин уже звонил в хорошо знакомую дверь, удивляясь, что ему позволили столь поздний визит. Инна открыла со словами:

— Обманщик, бедную девушку заставляешь ждать.

— Виноват, исправлюсь.

Инна повела Валентина на кухню, засуетилась:

— Кормить тебя буду, скоро весь ремень продырявишь.

— Ужин отдают врагу.

— Наилучший враг — вчерашний друг.

— Лучшая девушка та, что умеет прощать.

Удивительная была эта ночь, очень короткая и очень добрая к ним обоим. Родители Инны еще в субботу уехали в Кобрин, что в Белоруссии, к родственникам. Никто не смущал их долго сдерживаемую нежность, их молодую, несмелую и не очень умелую плоть. Они сами еще не понимали, насколько добра оказалась к ним их первая ночь — в близости они одновременно достигли вершины напряжения, безумия, освобождения и одновременно ощутили друг к другу некую иную — благородную, свободную от недавних внутренних запретов нежность.

Удивительным было утро, пробуждение, родное, милое лицо Инны, ее сияющие, но и смущающиеся глаза, припухлый, детский рот. Они позавтракали вместе, и этот совместный завтрак тоже волновал и радовал обоих. Решили: завтра отнесут заявление в загс, ибо Валентин не знал, как сложится у него наступивший день, а Инна хотела вечером сообщить матери и отцу об этом важном, она знала, и для них событии.

Валентин отбросил мысль, что сейчас не самое подходящее время для женитьбы, отбросил не из эгоизма — ход его рассуждений был прост и ясен: Инну он хотел видеть и видел уже милой женой и надо было уберечь ее от ненужного, гасящего радость ожидания, сомнений. Слишком часто еще придется ей ждать его и не следует испытывать судьбу, нельзя допустить утраты хотя бы малой частицы их счастливого понимания.

Днем вернулся Вознюк. В кабинете обсудили результаты расследования — они, к сожалению, были минимальными, — и дальнейшие направления работы.

— Отсутствие результата — тоже результат, прописная истина, — подвел черту Иволгин. — Хорошо, что киевляне возбудили уголовное дело против Жукровского, в нашем полку прибыло. Гусь еще тот! Любовь с корыстной целью. Дон Жуан объявился. А на чем, Валентин, вы с этой девицей остановились?

— Какая девица? — Валентин был еще переполнен мыслями об Инне, других девушек в этот день просто не существовало.

— Вот те раз! Одна из ягодок Яворивского!

— Маша! Пообещала помочь, о ее возможностях могу только догадываться.

— А этого, Федосюка, кто-то ведет? Тоже, как понимаешь, гусь лапчатый. Что могло связывать его с Черноусовой? Помнишь, в одном из рапортов промелькнуло даже, что был любовником ее.

— Не верю я в это, он же в два раза моложе!

— А если опять — с корыстной целью? Старух, между прочим, не все обходят. Ты не видел тело Черноусовой? Хорошо сохранилось, никакой дряблости.

Валентин вспомнил этот разговор и ухмыльнулся, когда около восьми вечера ему позвонил младший лейтенант Скорик и доложил, что Виктор Федосюк с красивой блондинкой вошел в ресторан «Фестивальный».

— У тебя девушка имеется, Паша? — отреагировал Скворцов.

— Есть. Как быть дальше, ждать в подъезде поблизости?

— Ну зачем же такой вечер проводить в подъезде! Через десять-пятнадцать минут подскочит к тебе Булах, сменит. А ты гони к девушке на той же машине, бери ее под руку и красиво отправляйтесь в ресторан.

— Там цены бешеные, у меня пятерка в кармане.

— Булах передаст пособие. Но, конечно, скромно гуляйте.

— Я понимаю. Только мы будем белыми воронами, ресторан, слышал, самый дорогой во Львове.

— Не теряй любознательности, Паша! Там, может, и правда воронье всякое собралось, ты среди них орлом будешь. Действуй, не тяни время.

Жукровский понимал, что времени у него в обрез. Если Людмила заявила об угоне машины, остановят у любого поста ГАИ. Однако, расчет его, по крайней мере, на ближайшие сутки, должен сработать. Раньше вечера Людмила в Киев не должна вернуться. И не должна женщина, еще хмельная от мужской близости, сразу бежать в милицию. Он утолял не только собственный голод, Людмила тоже жаждала насыщения, буквально набросилась на него. Таких, как она, конечно, не берут в жены и даже в постоянные любовницы, но как эпизод…

Машину по истечении некоторого времени он вернет; чем меньше Людмила станет суетиться сейчас, тем лучше для нее же. Маршрут Жукровский наметил еще в безоблачный субботний день на даче: к тетке Сане, сестре матери, в Васильевку Запорожской области. Удивится, конечно, его приезду, за год строчки не написал. Ничего, старые люди доверчивее детей. Скажет, зов крови, что тут возразишь. Радуйся и ублажай племянника, коль собственных детей нет.

С полудня въехал в сплошную дождевую серость, встречных машин почти не было. Унылая дорога и непривычность долго сидеть за рулем сказывались все ощутимее. Одним рывком, увы, он такое расстояние не осилит. Где заночевать? С сервисом, какой обеспечила Людмила, при всем желании не устроишься в одно мгновение. Самая одинокая женщина, взирая на погоду, сидит у телевизора, невосприимчива к мужским телепатическим сигналам. Это только хлеборобы, судя по печати, никогда не смотрят на погоду. Пока окончательно не стемнело, решил заехать в лесопосадку погуще и отоспаться в машине. Харч, слава Богу, припас, имеется даже водка.

Не скоро, впрочем, он облюбовал подходящее место, не скоро и уснул, несмотря на тренированность организма подчиняться внутренним командам. Пробуждение было мрачным, его всерьез огорчила собственная реакция на бессмысленный сон: как будто он болен, зовет на помощь и сам понимает в этом глупом сне, что помощи не дождется.

Промерз насквозь. Дождя не было слышно, но по стеклам сбегала вода. Приподнялся, чтобы осветить циферблат, и со стоном свалился на спину. Боль прошла током, боль не приснилась — острая, обжигающая. Наконец, нашел нужное положение, в котором стало полегче.

Без паники, приказал себе. Но руки, пока прикуривал сигарету, дрожали. Удар поддых. Никогда не болел, ни разу и ничем. Может ли он сам себя исцелить? Нужен точный диагноз. Как будто похоже на радикулит. А если почки? Нет, ерунда. Радикулит. Промерз, продуло в приоткрытое окно. И вчера вечером с трудом разогнул спину, выйдя из машины. С собой есть иглы, но он ведь не более, как баловался акупунктурой — производил впечатление на пациенток. Надо встать, при радикулите наиболее острая боль при смене положения тела.

Поднялся, с трудом выбрался из машины. Почти наверное радикулит. Сколько раненый Мересьев полз по снегу, пока его не подобрали? Герои детства уходят раньше, чем приходит совершеннолетие. Иисус терпел и нам велел. Что за винегрет в голове! Еще не вечер. Скоро опять засинеют небеса. А из посадки пора выбираться. Теперь, когда он потерял столь много, когда, может быть, милиция идет по пятам, прописную мораль необходимо отбросить, осталась одна ценность — жизнь, но без свободы и жизнь падает в цене.

Характерно, что в его мыслях за время нелегального положения ни разу не промелькнуло даже воспоминание о жене. Дом вспоминал: жаль было книг, такая библиотека немало стоит по нынешним временам. Могут в ближайшее время возникнуть проблемы с одеждой. Он умел и любил одеваться со вкусом, даже с изыском, много лет не пользовался отечественным масспошивом.

Ехать оказалось труднее, чем предполагал. Дождь усилился, усиливалась и боль. Через пару часов Жукровский понял, что ему до вечера не продержаться, надо что-то решать, и решать быстро. Как и что? Остановился на обочине, долго изучал карту. Самое рациональное — отыскать в ближайшем селе медпункт, явиться, как коллега, попросить сделать новокаиновую блокаду. Безусловно, неразумно доверяться любому сельскому эскулапу, но есть ли у него другой выход?

Найти подходящий — небольшой, в стороне от трассы, медпункт оказалось, однако, непросто. Время близилось к полудню, когда он въехал в серый, как бы спрятавшийся за завесой дождя поселок на берегу Орели. Медпункт, к счастью, имелся, но, как и следовало ожидать, на замке. После несложного поиска постучал в наружную дверь старого, неухоженного дома. Дальше все сложилось, в общем, удачно в этой критической ситуации. Заведующий медпунктом Иван Максимович Негин оказался классическим, почти литературным типажем: достаточно стар, сед, почти интеллигентен, невообразимо добр и словоохотлив. Но главное, он и умел, и любил врачевать, за «блокаду» взялся уверенно, подтвердив осторожный диагноз Жукровского. Кстати, предложил холостяцкое гостеприимство, заверив «коллегу», что езда ему в ближайшие сутки противопоказана.

Жукровский с облегчением всецело отдал себя на попечение шумного добряка, безропотно приладил к пояснице пронафталиненную собачью шкурку, безропотно пил травяной отвар с медом, слушал, дремал. Утром, проснувшись от возни привычного к ранней побудке хозяина, почувствовал себя бодрым, здоровым и молодым. Поднялся осторожно — боль жила в нем скорее воспоминанием, чем реальным ощущением. Позавтракав и поблагодарив хозяина, отправился в путь. Надо спешить! У Людмилы было достаточно времени, чтобы наделать глупостей. Теряя и стремясь удержать мужчину, женщина, как правило, делает все, чтобы потерять его окончательно. Такова женская логика.

Дождь, казалось, в эти дни лил над страной и Европой. Похолодало, пришлось включить отопление. Пару встречных машин подмигнули в утренней серости фарами. ГАИ? Проверка? Как назло, не видно ни единого поворота с трассы. Выдержка и спокойствие. Гаишник, без сомнения, туп и прост до глупости. К тому же не выспался, бедняга. А вот и он, страж дорог, укрылся от дождя в «курятнике» ГАИ. Похоже, совсем цыпленок. Проскочить, не глядя? Однако сбавил газ, а затем остановился на обочине. К машине спешил узкоплечий, тонкошеий лейтенант. Подошел, приложил руку к козырьку:

— Здравствуйте. Не выходите из машины — дождь. Куда следуете?

— Здравствуйте. Дождь, действительно, разошелся. Вы совсем промокли…

— Так куда едем?

— К матери, под Кривым Рогом живет. Был в командировке, позвонил, в сельсовете сказали: больна моя старушка. Уладил дела и в дорогу.

Лейтенант постучал жезлом по капоту:

— Что везем?

— Пуст. Даже подарок не успел купить. Вы молоды, у вас это еще далеко впереди — страх потерять мать, самого близкого человека.

— Я остался без матери в семнадцать лет.

— Сочувствую. Значит, пришлось сразу после школы засучить рукава? Тяжелая работа для умного, тонкого человека.

— Нелегкая. Через час примерно подъедете к кафе, там хорошо кормят.

— Спасибо, учту. Сигареты кончаются — вот проблема.

— Там и сигареты имеются в продаже. Счастливой дороги!

— Благодарю. Беру свои слова назад — приятно, что в ГАИ работают грамотные, доброжелательные молодые люди, — Жукровский был почти благодарен молодому лейтенанту за его наивность.

И никогда не узнает, что пережил наивный гаишник уже через несколько минут. Лейтенант, в полудреме, вздрогнет от телефонного звонка, прокричит растерянно в трубку:

— Алло, слушаю!

— Двадцать пятый? Спишь? Как обстановка?

— Спокойно. Трасса пуста.

— Запиши ориентировку. ВАЗ-2106, госномер КИШ 73–05, красного цвета. Приметы водителя…

Лейтенант тяжело сглотнул, расстегнул ворот рубахи. Только что именно эта машина стояла на обочине. Именно этот, разыскиваемый человек, сообщил ему, что торопится к больной матери. А из трубки доносился настырный голос:

— Это опасный преступник. Может, даже вооружен, так что будь осторожен. Алло, почему молчишь? Все понял?

— Записываю. Понятно… Вопросов нет.

— Ну будь.

Лейтенанту стало жарко в сырой, тесной кабине. Как же отличить преступника от обычного, нормального человека? Неужели тот интеллигентный мужчина мог в него выстрелить? И как теперь быть? Перезвонить и доложить, что ВАЗ-2106 проследовал мимо? Почему он промолчал, когда это следовало сообщить? До конца дежурства осталось немногим больше часа. Не лучше ли не ввязываться в эту историю? Достается обычно тем, кто высовывается. Следующий пост ГАИ достаточно далеко, чтобы найти концы. Можно не сомневаться, что ежели это преступник, ни в коем случае не остановится он в рекомендованном кафе. И лейтенант не сообщил о красных «Жигулях».

«Жигули» остановились у подъезда. «Объект разговаривает с девушкой», — доложил по рации лейтенант.

— Не упустите.

— Похоже, они все еще не договорились, как закончить вечер. Цыпочка ломается. Между прочим, она весьма…

— Карася не упусти — всех делов.

— Не впервой. Только, похоже, дохлое это дело.

— Благодари Бога, что дождь не хлещет. Луна, звезды — дыши, а служба идет.

Федосюк, который как было установлено, часто бывал в квартире Черноусовой — все больше интересовал сыщиков.

…Виктор рассыпался в комплиментах. Новая знакомая стоила того. Странное имя у девушки, не современное — Аэлита. Впору поинтересоваться, как ее мать или подруги зовут — Аля, Алла, Элла?

— Ласточка, все в ажуре. Через полчаса я доставлю вас домой, баинькать. Зайдем ко мне на пятнадцать минут, выпьем хороший кофе после ресторанной бурды.

— А знакомство с папой-мамой входит в программу? Или они ложатся, не дожидаясь сыночка?

— Увы, знакомство сегодня не состоится. Перенесем на ближайшее будущее — предки поправляют здоровье в санатории. Не сезон — вот и достал им путевки. Массаж, душ Шарко, променад.

— Так вы заботливый сын? Вот бы не подумала! Но, как медик и спортсмен, вы должны знать: на ночь кофе ой как вреден!

— Жить тоже вредно — в конце пути люди умирают. Простите дурацкий каламбур. Знаете, перед такой девушкой я просто теряюсь. А вот дома, говорят, даже стены помогают.

— Ладно, погляжу на ваши стены. Если только вы пообещаете…

Федосюк созрел для любых обещаний, важно и нужно было одно: чтобы она оказалась в его квартире. А уж там он обойдется и без помощи стен. Аэлита цокала каблучками высоких импортных сапожек. Он успел подметить и тонкие колготки, и красивые, отнюдь не костлявые, при всей хрупкой стройности девушки, колени. Холодно, небось, долго не попляшет у подъезда.

Три этажа одолели, как говорится, на одном дыхании. Виктор не спеша отпер два замка на входной двери, включил свет в прихожей:

— Прошу!

Девушка сразу же прошла вперед, оглянулась у застекленной двери комнаты. Виктор открыл и эту дверь. Вспыхнула люстра — под хрусталь. Теперь он знал каждый следующий шаг. «Ямщик, не гони лошадей».

— Магнитофон на столике, кассеты рядом, на полке. В ванной большое зеркало, но мои глаза говорят совершенно беспристрастно: вы — красавица и умница. Извините, на пять минут отлучусь на кухню, приготовлю кофе — царский напиток.

Виктор не предложил Аэлите снять дубленку — он действительно не «гнал лошадей». Плод созрел, и ожидание минуты, когда он упадет в его сильные руки — волнует и хмелит.

Поставив чайник на огонь, Виктор выставил на поднос весь «джентельменский набор»: шампанское, конфеты, фрукты, сыр.

Включил кофемолку. Плод, ясное дело, созрел. Но все они любят, так сказать, индивидуальный подход. Кто она, яркая птичка, залетевшая довольно легко в его дом? Студентка? По возрасту — вполне. Очень уж свободно, для студентки, чувствовала себя в ресторане? У женщин внешность чаще всего диктует стиль поведения.

Куколка, прямо-таки голливудская дива. Ничего, еще минут десять поломается. Только бы не вздумала просить погасить свет — он считал себя знатоком женского тела и до дрожи любил мгновения, когда помогал раздеваться — впервые — очередной лапушке. С этой студенточкой он был готов встретиться еще много-много раз. Не оказалась бы истеричкой или маменькиной дочкой. Не похоже.

В комнате девушки не оказалось. Хорошая примета. Расставил на журнальном столике «джентельменский набор», поставил бокалы, достал пачку «ВТ». Пододвинул два кресла к электрическому камину, включил его. Сменил кассету — Окуджаву на «Машину времени».

Девушка появилась в дверях — свежая, ослепительная и чем-то иная, новая. Галантно помог устроиться в шоком, широком кресле.

— А где же царский напиток?

— Сей момент! Готов и благоухает. Но прежде в потолок должна взлететь пробка шампанского — маленький салют в честь вашего прихода.

— А нормально вы говорить умеете?

— Что прикажете?

— Согласна: чуток шампанского и кофе покрепче. Я пью без сахара. Салютовать не надо — не терплю этот бутылочный звук.

— Понятно — принято, — еще больше возбуждаясь от того, что понял, почему девушка выглядит как-то по-иному: волосы чистого, без преувеличения, золота, шелковисто струились ниже плеч, а десять минут назад были подняты и заколоты под меховой шапочкой — открыл бутылку, не пролив ни капли, наполнил бокалы.

— За нас!

— За то, что Бог не спас!

— Не уловил.

— Это последняя строка стихотворного тоста Анны Ахматовой. Так, вспомнилось вдруг.

— Я же сказал: умница и красавица. Поэзия, да еще женская, ахматовская, не для мужского слуха, знаете ли… То есть слушать как раз я люблю…

Девушка, подумалось, желает подать себя «с загадкой». Ничего, мы не спешим, пожалуйста, можем даже из окна луной полюбоваться. Хотя мода на этот немыслимо далекий серебряный диск прошла, кажется, безвозвратно. Следующий ход? Но девица опередила его:

— Кофе не очень остынет?

Поэзия с прозой — уже теплее. И как удобно устроилась в кресле, подобрав, то есть, выставив ему напоказ, длинные, прекрасные ножки.

— Верно! Кофе хорош горячий, а девушка умная и нежная, — не дожидаясь реакции на более чем прозрачный намек, Виктор вышел из комнаты.

Возвратившись минуту спустя, он застал девушку у зеркала. Она вновь за эти несколько часов, проведенных вместе, показалась ему иной, непонятной и незнакомой. Хотя опять, как он сразу же понял, ее лицо изменила именно прическа: собранное в классический узел на затылке золото ее волос подчеркивало мягкую, плавную отточенность профиля, стройность и хрупкость шеи, естественный, смелый разлет бровей. Такую птичку упустить нельзя. Значит, нельзя упускать инициативу. К черту кофе! Коньяк, шампанское, парочку сильнодействующих комплиментов и грубая мужская сила.

— Кофе для меня — эликсир жизни, — Аэлита молниеносно взяла с подноса дымящуюся чашечку, стоя отпила пару глотков: кофе и вино надо пить с чувством, чтобы их аромат, вкус медленно обволакивали тебя.

— Из чего я, кажется, могу сделать вывод, что мой кофе неплох? Минута! Сейчас мы усилим ощущение, — Виктор достал из серванта бутылку армянского коньяка, хрустальные, отнюдь не миниатюрные рюмки, наполнил их.

— Дай Бог, не последний глоток в моей жизни! Прошу!

— Без меня. Я просила только кофе. Кстати, мне пора.

— Послушай, девочка, я не какой-то сопляк, с которым в кошки-мышки играют. Как говорится, хорошо сидим, а продолжение должно быть получше, гарантирую.

— Жаль, но мне действительно пора. Мои предки не ездят по курортам и сейчас уже в сотый раз поглядывают на часы.

— Так позвони им и успокой. Что в таких случаях говорят: у подруги останусь, ногу подвернула, головка болит.

— Позвонишь, если будет настроение, ты. Номер телефона я оставила на полке с кассетами. Пока!

Виктору хотелось обругать ее, как последнюю шлюху, схватить, скрутить, сорвать одежду до единой тряпки. После еще бы благодарила, дура. Однако он оставался неподвижным, даже когда Аэлита застегивала дубленку.

— Звони. И спасибо — вечер что надо!

— Подожди, я провожу!

— Чао! Еще только начало первого — поймаю «тачку».

Она хлопнула входной дверью, а Федосюк все стоял с кофейной чашкой в руке.

— Стоп! Это же она, из ресторана, — сыщики в подъезде напротив дома Федосюка забеспокоились.

— Машину, что ли, хочет поймать, вытанцовывает на тротуаре?

— Сейчас мы подадим ей машину, я только отойду вглубь, чтобы не слышно было.

— Давай. Но правильно ли это будет? Нам ведь не по домам эту парочку поручили развозить. Мне — что, я к мужику приставлен, а он, судя по освещенным окнам, догонять девочку не собирается.

— Все будет в ажуре. Славик отвезет ее и, скорее всего, мы будем свободны. У меня уже ноги к этим проклятым плитам примерзают.

Светлые «Жигули» выехали из-за поворота. Девушка выбежала на проезжую часть улицы, подняла руку. Машина остановилась.

— Подвезите, пожалуйста!

— Далеко?

— На Кулибина.

— Надо подумать. Мне, вообще-то, в другую сторону, но…

— Я уплачу. Ну, какая же это даль — десять минут езды, не больше.

— Уговорили. Включить отопитель, замерзли?

— Немного.

— Не боитесь в ночное время одна домой возвращаться?

— Я ведь уже не одна — с вами, да еще под крышей.

— А я что, внушаю доверие?

— Во всяком случае, на грабителя или бандита не похожи.

— Интересно! Как же выглядит грабитель?

— Его, по-моему, можно по глазам определить. Взгляд хищника, шакала.

— Ну, ночью как вы отличите глаза шакала от, скажем, очень даже домашнего кота?

— У вас скорее взгляд собаки…

— То есть?..

— Понимающий, добрый.

— Спасибо, конечно. Только я все же предпочитаю смотреть на вас человеческим взглядом. Проницательным.

— И что же он видит, ваш взгляд?

— Красивую девушку, у которой почему-то неважное настроение.

— С настроением попали «в десятку». А мы почти приехали. Остановите, пожалуйста, на углу.

— Но вам же на Кулибина!

— От Боженко мне десять шагов. Сколько я вам должна?

— Сейчас подсчитаю. Такса, сами понимаете, ночная. Итого, с вас телефончик!

— А если его у меня нет?

— Тогда давайте договоримся, когда, но в ближайший вечер, я опять поработаю таксистом. Прогулка по городу, знакомство с его достопримечательностями при свете фонарей.

— Запоминайте номер: 35-82-11.

— И попрошу позвать к телефону…

— Машу.

— Спокойной ночи, Маша. Я минуту постерегу, вдруг кто-то здесь притаился с шакальим взглядом.

— Спасибо, проницательный человек.

Лейтенант вышел из машины, подождал, пока девушка скрылась за воротами уютного двухэтажного здания, затем подошел поближе, разглядел номер дома. В широком окне второго этажа, осветившемся неярким — от торшера, настольной лампы? — светом на мгновение появилась легкая девичья фигура, тонкая рука задернула шторы.

Отъехав квартала два, лейтенант остановился, задумался. Даже то немногое, что он по службе успел узнать о человеке, из квартиры которого вышла эта чудесная девушка, вызывало у него тревогу и желание как-то, от чего-то ее уберечь. Завтра, только закончит это ночное «дежурство», поспит два-три часа и позвонит ей. Но завтра у него не будет служебной машины. Впрочем, завтра у него может не оказаться и свободного времени. А пока что служба. Связался по радио с дежурным по райотделу, доложил, что объект номер два проводил, судя по всему, домой, адрес уточнил, направляется к месту вблизи объекта номер один.

— Езжай. Ребят уже сменили, да и ни к чему теперь там троих держать. Но ты с машиной обязан быть на месте, пока не получишь «отбой».

— Ясно. Только зря мы все стараемся этой ночью. Мужик до утра никуда не выйдет, у него сейчас, может, шоковое состояние — девушка ушла слишком быстро.

— Психолог-любитель. Ты что, свечку у них держал?

— Ладно. Еду бдить. Скворцову сами доложите?

— Да уж доложу.

Скворцов с Инной «гоняли чаи» на ее маленькой кухне, когда раздался звонок.

— Телефон? Странно, так поздно нам никогда не звонят, — Инна поспешила в комнату. Валентин — за ней. И прежде, чем она подняла трубку, перехватил ее руку, привлек к себе:

— Милая, ты извини, но я обязан был дать номер телефона, по которому меня можно найти. Такова служба.

— Погоди, сейчас узнаем. Алло!

Мужской голос, извинившись, действительно попросил передать трубку Скворцову. Инна молча сделала это и ушла на кухню. Девушка не слышала, что говорил Валентин, отвечал он односложно и быстро вернулся на кухню.

— Иннуся, давай сразу поставим точку над «i». Я понимаю, о чем ты сейчас думаешь. Понимаю, что тебя может обижать. Но это и есть моя работа. Никто, поверь, не вторгается в наше с тобой «вдвоем». Только у воров, грабителей, убийц нет, увы, такого гуманного правила — ночью мирно спать, никого не тревожить. Милиция должна работать круглосуточно. И я, как работник угрозыска, обязан знать оперативную обстановку. Я очень хочу быть как можно чаще с тобой, хочу видеть каждое утро, как ты открываешь глаза, улыбаешься мне. Но в одном, увы, я буду плохим мужем: работа может поднять меня и среди ночи, может разлучить нас на несколько дней.

А ждать — тяжкое бремя. Подумай, моя хорошая, над тем, что я сказал. Я скажу даже больше: у многих моих коллег-офицеров семейная жизнь либо держится на волоске, либо рухнула от тяжести ожидания, непонимания. Без полного понимания, полного доверия мы с тобой тоже можем потерять друг друга. Прости мне этот монолог в час ночи и, прошу тебя, подумай. Одно могу сказать как бы в свою защиту: я всегда буду честен с тобой. До нижнего донышка.

— А ты что, уходишь сейчас?

— Нет, если только ты не захочешь, чтобы я ушел.

— Но что-то же случилось, я вижу!

— Небольшой сбой. Планировали так — вышло этак. Кстати, может, поможешь мне разгадать один простенький, на первый взгляд, ребус?

— Ребус из уголовной практики?

— Нет, речь идет о женской логике. Точнее, ее отсутствии.

— Ин-те-рес-но.

— Итак: красивая девушка провела в ресторане вечер с мужчиной. Он мурлыкал, как кот.

— Валентин!

— Но мужик, поверь мне, бяка.

— Либо ты будешь говорить серьезно, либо прекратим.

— Я стопроцентно серьезен. Продолжаю. После ресторана они едут к нему, пьют, вероятно. И вдруг через полчаса девушка уходит, ловит машину и уезжает домой.

— И где же тут антилогика?

— Почему она ушла? Ведь думала остаться!

— Что? Эта особа, о которой мы почему-то столь оживленно говорим среди ночи, посвятила тебя даже в столь интимные замыслы? Может, и благословения испросила?

Валентин понял, что надо быстро отступать, что и сейчас, и впредь понимать друг друга полностью им не дано. Как, впрочем, и любой другой паре. И не только из-за его службы. Сама же Инна как-то дала ему прочесть «Повесть о Сонечке» Марины Цветаевой. Такого волнующего потрясения, как Инна, он, разумеется, не ощутил, но прочел с интересом и даже сделал кое-какие выводы. Один из них: мужчина никогда не поймет женщину до конца именно потому, что он — мужчина.

— Инночка, у тебя ведь с логикой все в порядке. Поэтому я и задал дурацкий вопрос: почему девушка вдруг уходит, если она, заметь, поздно вечером вошла в дом одинокого мужчины?

— Чего тебе, собственно, надо? Поженить их?

— Да нет же! Чисто психологический интерес. Оставим этот бессмысленный разговор. Выпьем еще по чашке чая?

— Но я же чувствую, что есть некая связь между телефонным звонком и твоими психологическими размышлениями.

— Инна, дорогая, поставим точку. Для ясности: этот тип ведет такой образ жизни, что им заинтересовалась милиция. Ну и невольно попала в поле зрения девушка, о которой мы ведем этот ненужный разговор.

Ночью Валентину не спалось. Почему Маша ушла от Федосюка? И почему это занимает его мысли, ведь, если быть честным, он на Машу вовсе не рассчитывал. Дежурный еще сказал, что в восемь ноль-ноль его ждет Иволгин. Лучше уйти пораньше, не разбудив Инну. Сколько у них еще таких его уходов впереди?

Но Инна проснулась, ни о чем не спрашивая, надев синий в белый горошек халатик, поспешила на кухню. Пока Валентин одевался-умывался, уже закипел чайник.

— Товарищ капитан, прошу завтракать.

Вот такие жены нужны сыщикам. Но выдержат ли узкие плечи груз его беспокойной, непредсказуемой даже на сутки вперед жизни? Скворцов ощущал себя вполне созревшим для женитьбы, хотя как раз сугубо бытовые вопросы отнюдь не рассчитывал решить столь элементарным ходом. Может быть, он и сам до конца не сознавал, насколько нужна ему именно Инна — женственная, ласковая, родниковой, незамутненной свежести, с обаянием полевого цветка. Именно ему, успевшему узнать — а какой сыщик избежит этого?! — смрад и гниль помоек реальной жизни. Как сказал бы Иванцив: дуракам везет. Скворцов верил в собственную удачливость и был слишком молод для того, чтобы задать себе вопрос: удастся ли соединить в нечто благополучное и целое трепетность, ранимость такой девушки, как Инна, и обнаженную грубость сыщицкой работы. Блажен, кто верует…

Подойдя к серому зданию райотдела, Скворцов думал только о том, зачем его с утра пораньше вызвал Иволгин.

— Привет! Что случилось? — Валентин на мгновение заглянул в дежурку. — Есть свеженькое?

— А это тебе подбросит, кажись, майор. Он у себя уже.

— Приятно, когда ждут.

— То-то, гляжу, у тебя радостная физиономия. Иволгин, между прочим, застегнут на все крючки.

— Наблюдательность должна поощряться по службе. Только ты не чувствуешь разницы между профессиональной наблюдательностью и кухонной сплетней.

— Пора бросать перчатку. Дуэль, только дуэль! Ты, Скворцов, имея такого шефа, как Иволгин, так и не стал интеллигентным человеком.

Но Валентин уже был на лестнице. «Застегнутый» Иволгин — значит, не в духе, немногословен, сух, недоволен течением дел. Пожалуй, подумалось, лучше пока зайти к себе, раздеться, оглядеться. Иволгин под такое настроение любит «побаловаться» гирей, которая вызывающе занимает один из углов кабинета. Пару пудов, наверное, весит.

Через десять минут Скворцов застал у Иволгина лейтенанта Лучко, двух молодых и малознакомых хлопцев, тоже в гражданской одежде, дежуривших, очевидно, у дома Федосюка.

— Ну, бойцы невидимого фронта, что увидели, узнали? В первую очередь меня интересует объект номер один.

— Я сменился полчаса назад. В это время объект вышел из дома и протирал оконные стекла машины. На сидение бросил дипломат. А всю ночь — ни одного шороха, никуда не выходил, свет с часа ночи до семи утра не зажигал, — обстоятельно доложил сержант с мальчишеским курносым лицом.

— А я в половине первого отвез объект номер два, очевидно, домой, на улицу Кулибина. Дверь открыла ключом, сразу же на втором этаже зажегся свет, — лейтенант старался говорить уверенно, однако голос выдавал его.

— Значит, подрабатывал ночью на служебной машине? — Иволгин, спрашивая, перебирал бумаги в ящике письменного стола.

— Что вы, товарищ майор! Я хотел, как лучше. Девушка одна, ночью. Других машин нет. А если бы какой балбес ее подобрал?

— Договаривай до конца, лейтенант. Посочувствовал ты не просто энной девушке, а красивой. Все бы ничего, но вы, молодой человек, засветились, и я должен отстранить вас. Без работы у меня, разумеется, сидеть не будете, но… Кстати, с девушкой познакомился?

— Почти…

— «Почти» — это как?

— Она дала номер телефона и назвала имя. Я о себе — ни звука.

— И как же зовут ночную диву?

— Маша.

— Как?! — Иволгин и Скворцов спросили одновременно, вызвав на лице лейтенанта растерянность и изумление. Он тихо повторил:

— Маша…

Иволгин подчеркнуто сухо, бесстрастно как бы подвел черту:

— Звонить девушке пока запрещаю, — и поднял трубку внутренней связи. — Уехал в институт физкультуры? Наблюдение можно снять до двенадцати ноль-ноль. А вы, — обратился к ночным дозорным, — отдыхайте.

Оставшись со Скворцовым, хозяин кабинета закурил, почти сразу же погасил сигарету — вспомнил, подумал Валентин, что бросил курить месяц назад, но сигареты все же держит в столе — и задал риторический вопрос:

— Зачем она назвала лейтенанту подлинное имя?

Не ожидая, да и не нуждаясь в ответе, майор сказал то, о чем думал и Скворцов:

— Эх, не надо было затевать подобную игру. Первая древнейшая профессия, насколько я могу судить, отнюдь не призвание Маши. Нам бы помочь ей, а мы…

— И поможем. Лейтенант Лучко, вы же видели, более всего огорчен запретом звонить девушке. Но где тут логика: идет на ночь глядя к Федосюку домой, а через полчаса убегает?

— Женская логика. Кстати, проверь у дежурного, не звонила ли она тебе. Сейчас, не откладывая.

Скворцов выяснил, что ни одна душа до полдевятого утра его не спрашивала. Прокомментировал:

— Серость на улице такая, что кажется, рассвет сегодня опаздывает часа на три-четыре. Спит красавица.

— Логично. Работа-то, как правило, ночная. Так что мы имеем на нынешний день и час? Тришкин кафтан. Все рассыпается — не успеем слепить. Жукровский вояжирует, и мы не имеем данных, каким капиталом он располагает, сколько может жить, не меняя привычек и вкусов. Раз столь ретиво ушел и бега, значит, деньга при нем немалые. И я все больше сомневаюсь в том, что убил Черноусову именно Жукровский. Личность, конечно, с душком, но мотивы убийства, увы, не убедительные.

— Мы же проработали эту версию, концы с концами прекрасно сходятся. Или вы полагаете, что такого подлеца могла удержать клятва Гиппократа? Да что ему жизнь грязной старухи, если он, не колеблясь, превращает глупую семнадцатилетнюю девчонку, я имею в виду Ольгу, в наложницу, игрушку — назовите как угодно! Подлость налицо…

— Что-то возле этой титулованной старухи многовато неотразимых героев. Машина, квартира Федосюка, да и весь его образ жизни не умещаются в примитивную схему: богатая старуха — молодой, услужливый любовник. И мотив для убийства у него, кстати, куда весомее, чем у Жукровского. Перед Машей в ресторане, судя по рапорту, павлином выступал. А тут надо ублажать вздорную старуху. Нелегкое, небось, занятие.

— Но вспомните, что в конце концов понарассказывала о Жукровском собственная его жена! Ничью жену приятеля, коллеги — не оставлял без внимания. Эдакое спортивное хобби. А после шантажировал их.

— Пока мы вынуждены вести одновременно несколько версий. С Федосюка глаз не спускать, проявить его покачественнее рентгена. С Киевом я свяжусь, думаю, сумею убедить, что им следует шевелиться активнее в розыске Жукровского. А тебе, Валентин, подброшу еще парочку толковых ребят, копайте вглубь, вширь, во все стороны. Человек — не иголка. И в нашем обществе, где к бдительности приучают, считай, с октябрят, где Павлик Морозов стал образцом для пионерии, а сосед — пенсионер не заснет спокойно, не узнав доподлинно, на какие шиши приобретена новая спальня соседки по подъезду, мы, сыщики, можем испытывать вакуум информации только по причине собственной глупости. В одной песне обнадеживающе поется: «Кто хочет, тот добьется, кто ищет, тот всегда найдет».

— Понял. С песней по жизни. Разрешите идти?

— Копай, просеивай, ищи. Входи даже трижды в одну реку, благо, каждый раз выловишь нечто новое.

Вернувшись в кабинет и с явным наслаждением выкурив сигарету, Скворцов поднял телефонную трубку. Возможно, Маше, учитывая ее ремесло, звонить и рановато, но сыщик должен определиться относительно Федосюка. После двенадцати тот, суда по институтскому расписанию, будет свободен. Набрал шестизначный номер. Почему ее телефон не обычный, городской, а железнодорожной телефонной станции? Жизнь — сплошной вопросительный знак. Довольно часты и многоточия. А вот спокойную, убедительную точку приходится ставить редко. Не говоря уж о восклицательных знаках. Зрелость, очевидно, вообще избегает проявления мыслей и чувств в восклицательной форме.

Гудки. Крепко спят дети, бездельники и ветреные натуры. Этим ироничным философствованием над кем смеетесь? — Валентин пытался преодолеть нарастающее, непонятное душевное беспокойство, ощущение, будто он недодумал нечто, упустил.

— Алло-о-о!

— С добрым утром. Скворцов.

— Здравствуй, Валентин. Что-то случилось?

Скворцов только сейчас уяснил абсурдность вопроса, который он намеревался задать девушке. «Почему ты не осталась, если не на всю ночь, то хотя бы на час-другой у Виктора Федосюка?» Чуть помедлив, ограничился полувопросом:

— Беспокоюсь, как ты…

— В порядке. Но тебе придется набраться терпения. С этим козлом, то бишь, простите, Виктором, либо-либо.

— Не понял твоих «либо», но вот что хочу сказать: ты свободна, наш договор аннулируется.

— Вам не нужна информация?

— Нужна. Но мы ее раздобудем по иным каналам.

— Как тебя понимать? Опять либо-либо. Либо ты доверяешь мне, либо…

— Да нет же!..

— А-а-а, понятно! Тебе неловко прибегать к моей помощи?

— Опять мимо. Не хочу, чтобы ты вновь оказалась в том гадюшнике.

— Валечка, да что ты знаешь о гадюшниках?! Я из этого, как и из других, выйду сухой. А ушла я из его квартиры потому, что он уже сегодня на меня бы едва глядел, если бы я сразу, как он размечтался, прилегла в его постельку. Сейчас аппетит у него растет с каждым часом. Как договорились с тобой, буду звонить. Помню все координаты. Мир и согласие?

— Мир-то мир, но лучше тебе не играть в такие игры.

— Валентин Алексеевич! Разрешите сказать: вы дали моей, вами неодобряемой, жизни цель и смысл! Ну, убедила? Маша смеялась в трубку, смеялась звонко, естественно, хотя и неубедительно для Валентина. В общем, это был тот редкий случай, когда он то ли был растерян, то ли смущен. И дал отбой:

— Звони. Пока. Даже не сумел как-то достойно завершить этот разговор. До свидания? Желаю успеха? — Чурбан, — высказал о себе вслух собственное мнение Валентин.

Резкий внутренний телефонный звонок застал Скворцова врасплох. «Похоже, работать мне сегодня не дадут», — подумал, снимая трубку.

— Слушаю, товарищ подполковник. Взять с собой материалы? Все по делу Черноусовой? Есть!

Итак, очередная то ли накачка, то ли подпитка мозгов. Никулин тоже не в духе. С чего бы?

В кабинете начальника райотдела уже сидели Иволгин и замполит, который, слава Богу, пока что никому и ничему не мешал. Более чем очевидно: выслуживает мужик пенсию, не сумев сделать карьеры в райкоме партии. Просчитал, конечно: доберет стаж, получит не ахти какую, но зато задолго до шестидесяти, пенсию и окончательно осядет в каком-нибудь отделе кадров, предприятий в городе хватает. Спокойно жить не запретишь!

Только что за жизнь у сорокалетнего мужика! Однако Валентин был полностью согласен с Иволгиным: майор Куделя в качестве замполита — вариант не из худших, ретивый, деятельный дурак на таком месте мог бы и дров наломать и немало нервных клеток погубить. Но разговор предстоит серьезный коль уж подполковник блюдет этикет: приглашает замполита.

— Товарищ подполковник, по делу Черноусовой докладывать мне или капитану Скворцову? — спокойно начал Иволгин, ибо Никулин все еще перебирал бумаги на столе. Взволнован шеф. Но чем?

Пауза затягивалась. Наконец, Никулин легко поднял крепкую, малость уже отяжелевшую фигуру с «аскетического» стула, решительно хлопнул крупной, как бы корявой от густо выступающих вен рукой по столу:

— Я обязан вас проинформировать о разговоре с генералом. Убийство профессора Черноусовой, каждый из вас понимает, на контроле не только в областном управлении, не только в министерстве… Короче, пришлось держать ответ за недоработки, просчеты. Ну, а сегодня утром отдувался я в кабинете генерала.

— Ясно, товарищ подполковник. Докладываю: продвинулись в раскрытии крайне мало. Причины вам известны: очень уж чистое убийство, без ограбления, практически без улик. Дело, на мой взгляд, крайне грязное. Не согласуется звание доктора медицины с тем образом жизни, который вела убитая.

— Эпитафия — не наш жанр. Хороша-плоха старуха — мы ей не судьи. Наша задача — найти убийцу. Как можно меньше при этом привлекая внимание.

— Ну, у нас пока пресса не осаждает угрозыск, не следит за каждым нашим шагом, как это принято за бугром, — Иволгин тоже встал. — Но я все же не понял вас, товарищ подполковник!

— Ты делаешь вид, что не понял. Ладно, эзопов язык нам ни к чему. В белом доме генералу без обиняков заявили: дело Черноусовой надо кончать как можно скорее.

— Поруководили… А там не подсказали имя преступника?

— Не валяй ваньку, майор! Потише надо было действовать, твои орлы-сыщики успели перетрясти десятки уважаемых, как дали понять генералу, людей.

— Умного человека не может оскорбить поиск истины. Тем паче, речь идет об убийстве!

— А кто здесь говорит об умных? Выражаюсь точнее: влиятельных, известных в городе особ без толку тревожите. Много шума — и ничего, ни шага вперед!

— В сети, не мне вам говорить, разная рыба попадается, не только мелюзга. Естественно, что в окружении Черноусовой преобладали люди, как бы это выразиться, с интеллигентным статусом.

— О Жукровском ничего нового?

— Ищут. Капитан Скворцов подбросил киевлянам вероятные версии нахождения бывшего начмеда. В нескольких городах осторожно проверили квартиры его знакомых, пока безрезультатно. Только на Жукровского я бы поставил процентов тридцать, не более.

— Значит, что-то новое?

— Да нет, голая логика. Чересчур много следов оставил красавец. Едва ли не всем мало-мальски знакомым, у кого имеются жены помоложе, рога наставил. Большой любитель!

— Для подобных занятий нужны деньги, и немалые.

— И да, и нет. Он-то и на эту дуреху Ольгу, приятельницу нашего капитана, не больно раскошеливался. А замужние дамы, как правило, сами ему уют и прочес обеспечивали. Даже подарки подносили. Давали взаймы. И, разумеется, помалкивали. Зачем ему убивать Черноусову — при такой жизни? Да и квартира ее была престижным местом свиданий.

— Почему, в таком случае, она пыталась откупиться от него? Этот ее денежный перевод в Киев…

— А если деньги эти — часть взяток, данных чадолюбивыми родителями за поступление деток в мединститут? Скорее всего, Черноусова и Жукровский — сообщники в небогоугодном деле.

— Логика логикой, а Жукровский нужен следствию как можно скорее. Что там с нашим вторым героем-любовником?

— Особа любопытная. С виду — сокол, а копнули — грязная ворона. Но знаем пока о нем мало. Ведем наблюдение.

— Считаешь, что мотивы убийства у Федосюка имеются?

— Убийство, увы, зачастую чисто психологический всплеск. Молодой любовник, требовательная старуха, тут все может быть круто замешано — злоба, унижение, деньги. Выявлены три сберкнижки на имя Черноусовой, но имеется еще счет на предъявителя, хотя сберкнижку мы не нашли.

— Что ты мне преподносишь факты Бог весть какой давности, как только что поджаренные?

— В несколько ином ракурсе.

— Кончим эту психологическую разминку. Дело об убийстве нужно действительно завершить в кратчайший срок.

— Что, в белом доме считают, что у нас недостаточный процент раскрытий? Пора корректировать?

— Без нас скорректируют, не юмори. Разговор идет серьезный. Генералу нашему сказали без обиняков: прекратить пачкать здравоохранение!

— Ну, запачкаться они сами мастера. Вон у Скворцова далее физиономия вытянулась за последние дни, не может переварить, как к белым халатам наших медиков столько грязи налипло. Одна бабуля ему доверчиво поведала: больше месяца маялась в больнице в ожидании операции, после того, как убедили ее, что операция нужна неотложная.

— Взятка?

— Плата за умелые руки. Она и сама знала, что нужно платить, но крепко ошиблась в очередности. Сначала — деньги, потом — операционный стол.

— Грязно, но… Ты знаешь, какова зарплата хирурга? Терапевта участкового?

— Я постоянно помню, сколько получают мои сыщики. И что троих, совсем молодых еще, мне довелось хоронить. Так что о системе, но в полном объеме, я бы охотно поддержал разговор. Нам всем здесь есть что порассказать, думано-передумано каждым. Но мы о медицине. Капитан, покажите-ка ваши списочки.

Скворцов, молча наблюдавший до этого момента за начальниками, мгновенно достал из раскрытой папки схваченные крупной скрепкой несколько листов, встал, передал их Иволгину, а тот уже Никулину. Последний пробежал глазами длинный перечень фамилий, поднял левую бровь:

— Объясните.

— Это списки выпускников мединститута последних лет. «Птичками» помечены те, кто отбыл на почетную службу в глубинку, разные там райцентры, даже села. «Птичек», как видите, мизер. А фамилии, обратите на них внимание, товарищ подполковник! Из сотни не знакомы десяток-другой. Да и то времени не было разобраться поосновательнее, может, чада председателей колхозов, торговых Деятелей из соседних областей. Так что здоровье ваших и моих внуков будет в весьма не надежных руках. Дипломированные сынки номенклатуры и взяткодателей! Какое уж тут милосердие, высокие принципы!

— Василий Анатольевич, я выслушал вас. Теперь, наконец, послушайте меня. Не мы, а нам перекрывают кислород. Генералу ясно дали понять: не трогать придворную медицину, не беспокоить ответственных товарищей.

— Закон у нас, действительно, как дышло. Одних, то бишь, всех простых смертных, можно и осудить без достаточных оснований, других же не рекомендуется беспокоить даже весьма обоснованными вопросами. Но я не понял: что, дело прикрываем? И генерал на это пошел?

— Знаешь прекрасно: генерал на это не пошел. Но уходить преждевременно в отставку ни ему, ни мне, ни, кстати, тебе — не резон. Говорю прямо: продолжайте работать, однако действуйте тише, умнее. А пока наш официальный «козел отпущения» — Жукровский. При необходимости им прикрывайтесь — его ищем.

— А как быть с возбуждением уголовного дела против заведующей роддомом? Она, вам известно, сестра почтенной супруги заведующего горздравом?

— Не язви и не вали в одну кучу. Валентин, ты все на ус намотал? Убийство ведь по-прежнему на тебе.

— Товарищ подполковник, понять-то понял, но все же как вести следствие в полной конспирации?

— Иволгин объяснит. Он и битый, и башковитый. Сознательно, учти, в майорах засиделся. Каждый делает собственный выбор, тянет свою ношу. Но дело делать надо. При любой системе. Зло должно быть наказуемо. Кстати, вы оба, надеюсь, понимаете, что с нынешнего дня необходимо тщательно отбирать людей, которые будут в дальнейшем работать по делу Черноусовой. Вся информация должна оставаться в стенах нашего отделения. С Иванцивым сами определитесь?

В эту минуту в дверь постучали и, не дожидаясь приглашения, вошел, легок на помине, Иванцив с неизменным, изрядно износившимся портфелем. Он мгновенно уловил ситуацию в кабинете. Неспешным своим глуховатым голосом произнес: — Совещаетесь, замышляете нечто в обход прокуратуре?

Валентин прямо кожей ощущал, как ему близки и понятны эти трое старшие его товарищи, коллеги. Ему нравилось в них многое если не все: сдержанность, порядочность, внутренняя свобода. Стиль общения, столь разный у этих троих, но все же в чем-то очень схожий. Умные глаза, казавшиеся у Никулина уставшими и как бы пригасшими, у Иволгина были молодыми, цепкими. Взгляд Иванцива под тяжелыми, полуопущенными веками уловить непросто, очки в простенькой пластиковой оправе помогали впечатлению неуловимости, даже безразличности к окружающим. Не было такой мелочи, в любое отдельно взятое мгновение их совместной с Валентином работы, которую эти зеленоватые глаза не заметили бы, проглядели.

В эти минуты, в этом кабинете Валентин Скворцов уяснил для себя окончательно: нет, не грязным делом он занимается, как считают некоторые чистоплюи. Мужским и важным. Законы нравственности, а не красота, спасут мир. А белый дом всего лишь люди, стоящие сегодня у кормила власти.

Они еще долго совещались, вырабатывая план дальнейших розыскных действий, втроем, но уже в ином составе, без Никулина. Никулин закрылся у себя, готовил доклад к Дню милиции.