Красное бикини и черные чулки

ГЛАВА 24

Итак, я подбежала к окну, прилипла носом к залапанному стеклу и увидела, что во дворе уже вовсю идет коррида. При этом Жанка — в роли тореро, а Кошмаров — в роли быка. Остальные, включая типа из «Мерседеса», дядьку в дубленом полушубке и Порфирия на носилках, не более чем статисты. Жанка, размахивая руками, наскакивала на Кошмарова, а он невнятно огрызался и позорно отступал под ее натиском. Уж не знаю, чем бы все закончилось, не вмешайся в это дело медицина в лице юного эскулапа, быстро и деловито разъяснившего Кошмарову обстановку. Что тот ему ответил, истории неизвестно, ясно другое: чинить дальнейших препятствий погрузке Порфирия в «Скорую» Кошмаров не стал. Зато посмотрел вверх, прямо на меня. По крайней мере мне так показалось.

Я отпрянула от окна и заметалась по комнате. Измятая белая лилия в моем кармане жгла мне руку. Конечно, я понимала, что Кошмаров с минуты на минуту нагрянет в Порфириев свинарник, а я как законопослушная гражданка обязана предъявить ему свою находку, но мне почему-то совершенно не хотелось это делать. Почему, спрашивается, я должна облегчать ему жизнь, за какие такие заслуги? И потом, даже если я не расскажу о злополучных лилиях, Кошмаров все равно командирует Порфирия на нары, как только он оклемается после клофелина.

А тут и Кошмаров материализовался. Входная дверь медленно, с довольно-таки зловещим скрипом отворилась, и он возник в проеме, как злой дух.

— Та-ак, знакомые все лица, — проскрежетал он сквозь зубы вместо приветствия. — А я-то думаю — одна здесь, а где же другая?

— Ну так я пошла? — После такого вступления у меня окончательно пропало желание капать Кошмарову на Порфирия.

— Не смею задерживать, — просипел Кошмаров. Чувствовалось, что он не в своей тарелке. Как-никак его очередная, если мне не изменяет память, третья по счету попытка спровадить Порфирия в кутузку потерпела сокрушительное фиаско.

— Тогда всего хорошего, — не очень искренне пожелала я и стремительно покинула запущенное жилище служителя муз.

Про Новейшего я вспомнила, только когда он вырос передо мной у подъезда и со словами: «Осторожно, здесь скользко» — протянул мне руку. Надо же, оказывается, он меня ждал!

— А ваша подруга уехала на «Скорой», — сообщил он участливо.

— Я знаю, — кивнула я и подняла воротник. И мысленно приготовилась к вопросам, на которые невольно втянутый в эту катавасию Новейший имел полное моральное право. Однако он удовольствовался одним-единственным:

— Ну а вас куда отвезти? Домой?

— Если это вас не затруднит. — Я была до глубины души потрясена его бескорыстной предупредительностью.

— Нисколько. — Новейший был сама учтивость. Или сам? Впрочем, без разницы, лишь бы только он дорогой чего не выкинул, я ведь теперь одна, без Жанки.

Новейший ничего не «выкинул». Машину вел аккуратно, как будто у него был хрусталь в багажнике, с расспросами не лез, зато включил приятную инструментальную музыку. Весьма способствующую мыслительной деятельности, которую я тут же и развила, воспользовавшись удобным моментом.

Проклятые белые лилии не выходили у меня из головы. Ну хорошо, логически рассуждала я, допустим, их все-таки подкинул Порфирий, но когда же он успел? Раз мы с Жанкой не заметили ничего особенного, открывая дверь моей квартиры, значит, тогда их еще не было. Гм-гм, а Новейший притащился через четверть часа, и лилии уже лежали под дверью. Еще через тридцать минут мы, добравшись до Новостройки, обнаружили Порфирия на собственном диване, почти без пульса и чуть ли не при смерти. Значит, на все про все у него было не больше часа. И чтоб в свинарник свой добраться, и чтобы водки с клофелином наглотаться. Да-а, хоть и в рифму получается, а все равно нескладуха.

И потом, даже если Порфирий и есть тот самый убийца, на кой черт ему навлекать на себя лишние подозрения? Как ни крути, а объяснений этому феномену может быть только два: либо Порфирий — псих, как все маньяки, либо… Порфирием кто-то прикрывается. Кому-то до зарезу хочется сделать из него козла отпущения, чтобы направить следствие по ложному пути. При том, что такое следствие можно без труда завести куда Макар телят не гонял. Кошмарову ведь все равно, кто у него в кутузке, лишь бы только она не пустовала.

— Вас проводить? — неожиданно возник Новейший.

— Что-о? — Я захлопала ресницами, соображая, на каком я свете.

— Я спрашиваю, может, вас до квартиры проводить, а то поздно уже?

Батюшки, так мы уже приехали, оказывается!

— Нет-нет, не стоит! — Я плечом толкнула дверцу «мерса», чтобы только опередить галантного Новейшего. А то еще начнет напрашиваться на чашечку кофе, а мне сегодня как-то не до него. Потом вспомнила про то, что его нужно поблагодарить. — Огромное вам спасибо за все.

— Огромное вам пожалуйста, — отозвался Новейший и присовокупил, обернувшись: — А можно вас как-нибудь навестить?

— Как-нибудь… — я замялась. — Ну, как-нибудь, наверное, можно. Можно, если как-нибудь…

Я еще полминуты потопталась у машины, раздумывая, стоит ли возвращаться к разговору о разбитом мною бампере, но в конце концов решила, что поминать старое не в моих интересах, и захлопнула дверцу.

«Мерс» Новейшего плавно и торжественно вырулил со двора, я шагнула к подъезду и невольно закрылась рукавом, такой пронзительно яркий свет ударил мне в лицо.

— Это что еще за идиот! — отважно закричала я, покрываясь от страха липким потом.

— Это не идиот, это Дроздовский.

Ослепительная вспышка померкла, и я поняла, что это всего лишь автомобильные фары.

— Хоть ты и Дроздовский, а все равно идиот, — отозвалась я на голос, плохо ориентируясь в темноте.

— Ну и чего же ты не пришла? — обиженно засопел Дроздовский. — Сама договаривалась о встрече. Говорила, деньги нужны.

— Были нужны, — я поежилась на ветру, — а теперь все утряслось.

— Уж не тот ли, что на «мерине», подсобил? — язвительно осведомился Дроздовский.

— А тебе не все равно? — отбрила я его, но тут же спохватилась. Все-таки это я ему названивала, а не он мне, и деньги у него тоже я выклянчивала. — Ну ладно, извини. Честное пионерское, я так больше не буду.

— Извини, извини… — пробурчал Дроздовский. — Я тут, понимаешь, мотаюсь, как будто мне делать нечего… Думаю, может, случилось с ней что…

— Так ты что, не в первый раз приезжаешь, что ли? — осенило меня. — Ну прости, я правда закрутилась.

— Закрутилась… При такой-то жизни немудрено. — Дроздовский стоял надо мной суровый и насупленный, как туча. — Что, опять ротация кадров? Как говорится, свято место пусто не бывает.

— Ну ты говори, да не заговаривайся, — охладила я его пыл. — И вообще спасибо за заботу, не поминай лихом.

— Да я что. — Дроздовский попятился к своей тачке. — Я же так, по-дружески. Из самых добрых побуждений. Ты сама раскинь мозгами-то на досуге. Когда так много воздыхателей, немудрено и на мстительного нарваться. Или ревнивца. Подружка-то твоя заклятая тоже ведь очень неразборчива в личной жизни была, за что и поплатилась…

— Ты про что? Ты про кого? — кинулась я за Дроздовским, но он уже запрыгнул в автомобиль и надавил на газ. Я показала вслед ему язык, чего он, конечно же, не заметил в темноте, и с горечью констатировала, что с этого дня мой кредит в банке Дроздовского закрыт окончательно и бесповоротно.

Дома я первым делом подобрала злополучную вязанку белых лилий, которая все еще валялась в прихожей, распространяя свой противный сладкий запах по всей квартире, и, не взирая на позднее время, спустилась во двор и выбросила в мусорный контейнер. Вторым — позвонила Жанке и поинтересовалась, как себя чувствует Порфирий. Только, пожалуйста, не торопитесь падать в обморок от удивления, поскольку мною двигало вовсе не сострадание к этому обормоту, а всего лишь трезвый расчет. Ну кто, кроме него, объяснит мне, откуда взялись проклятущие белые лилии.

Жанка, которая торчала в больнице, порадовала меня сообщением, что Порфирий пошел на поправку, порозовел, что пульс у него шестьдесят, а не сорок и что, судя по некоторым признакам, его нездоровое клофелиновое забытье плавно перетекло в крепкий похмельный сон. Я и сама об этом догадалась, расслышав в трубке характерное похрапывание.

Теперь в принципе можно было бы и отдохнуть, если бы не свинство на кухонном столе. Пришлось мыть посуду и убираться после нашей с Жанкой трапезы, прерванной внезапным явлением Новейшего. С грехом пополам наведя марафет на кухне, я попила чайку, немного посмотрела телевизор и отправилась баиньки, тем более что глаза у меня в буквальном смысле слипались.

Но куда, спрашивается, подевался мой сон, когда я наконец удобно расположилась под одеялом? Уж не знаю, сколько времени я проворочалась, пока в голову мне лезли самые невероятные мысли на тему красного бикини, черных чулок, дальше можно не продолжать, вы и так уж, поди, наизусть знаете. Но, видимо, все это было как бы и в полусне, потому что утром я ничего из того, что мне грезилось ночью, не помнила. Только голова раскалывалась, будто меня на пару с Порфирием накачали клофелином. Впрочем, ни разу в жизни не пробовала клофелина, а потому не поручусь за точность сравнения.

Я вылезла из-под одеяла и, пошатываясь, поплелась в ванную, чтобы привести себя в чувство с помощью холодного душа. И уже кое-как очухавшись, разобралась, с чего меня так развезло. Лилии — чтоб им в аду гореть! Все дело в них! Выбросить-то я их выбросила, а квартиру не проветрила, дурища этакая! Запахнулась в халат и настежь раскрыла балконную дверь, а потом долго стучала зубами, жадно втягивая в себя свежий морозный воздух. Голова трещать перестала, зато появился насморк. Что касается настроения, то оно было хуже некуда, потому что долгожданный выходной начинался преотвратно.

Да и продолжился он тоже не ахти. А кончился вообще кошмарно. Но не стоит забегать вперед, сначала кое-какие подробности телеграфным стилем. Так вот, памятуя о наших с Жанкой вояжах по бельевым магазинам, я поставила перед собой задачу выяснить, откуда взялись белые лилии. Какой бы мерзавец мне их ни подкинул, Порфирий или кто другой, не в горшке же он их в самом деле вырастил. И не на приусадебном участке, учитывая, что на дворе не май.

Почти час я убила на то, чтобы добыть «Варвару» из-под снега и кое-как привести ее в чувство, дергая за все проводки подряд. Еще три — на то, чтобы объехать все известные мне в городе точки, торгующие цветами, включая рынки, но нигде ничего похожего на белые лилии не обнаружила. Повсюду были гвоздики в немереных количествах, длинно-будылые голландские розы да плоские, как блины, герберы. Я даже заговаривала с торговцами, интересовалась, почему такое однообразие, а те в ответ только недоуменно пожимали плечами, дескать, торгуем исключительно проверенным ходовым товаром и с неизменным упорством пытались всучить мне немыслимые синие хризантемы.

Можете не спрашивать, кем, а вернее, чем я себя чувствовала к вечеру. Разбитым корытом. Кстати, не удивлюсь, если тот, кто затеял со мной эту коварную игру, только того и добивался. Может, у него идефикс такая — довести меня до ручки. Или до мании преследования, как в добротном голливудском ужастике. Чтобы я шарахалась от собственной тени и в припадке безумного отчаяния всерьез размышляла, а не сама ли я себе все эти причиндалы и подкидываю?

И так я себя накрутила, мои уважаемые, что к собственной двери чуть не на полусогнутых подходила. Не то чтобы я так уж основательно рассматривала вероятность обнаружения на лестничной клетке пресловутого орехового гроба, однако ж некоторые опасения имела. А вдруг этот упырь мне другой какой знак подаст? В виде траурной ленты к погребальному венку, к примеру…

На мое счастье, под дверью ничего не было. Если не считать засохших собачьих экскрементов, оставленных старой таксой с шестого этажа. Хозяева так редко выводят бедняжку на улицу, что она частенько не выдерживает и опорожняется уже по дороге. Самих бы их подержать взаперти да на коротком поводке. Хотя нет, лучше не надо, а то тогда и ногу поставить негде будет.

Едва переступив порог квартиры, я снова бросилась открывать окна и двери, потому что мне все еще мерещился запах проклятых лилий. Уж не обонятельные ли у меня галлюцинации, если таковые вообще известны психиатрии? И не принять ли мне в связи с этим чего успокоительного вроде клофелинчика? В таком-то смятении меня и застукал истошный визг за дверью, наводящий на странную мысль о том, что кому-то вздумалось резать на лестничной площадке поросенка.

Сначала я решила сидеть себе тихо и не высовываться, но когда визг усилился, а также усугубился шумной возней, на цыпочках подошла к двери и глянула в глазок. Сразу стало ясно, что на полу кто-то копошится, но зачем и почему, непонятно. Может, пьяный, мелькнуло у меня. А чего же он тогда визжит? А потом из этой кучи-малы выпросталась рука, налево-направо размахивающая бесформенным предметом, в котором я каким-то чудом угадала Жанкин картофельный мешок.