Красное бикини и черные чулки

ГЛАВА 25

— Ты что — пьяная? — спросила я, наклоняясь над Жанкой и на всякий случай принюхиваясь.

— Да на меня напали, ты что — не видишь? — Жанка колыхалась на полу, как студень.

— Кто? — завертела я головой, но так никого и не узрела. — Уже убежал?

— Да здесь, он, здесь…

— Где? — Я взбежала по лестнице на полпролета и, задрав голову, посмотрела вверх.

— Да тут он, подо мной, — пропыхтела Жанка, тяжело отдуваясь.

— Под тобой? — Я подошла к Жанке поближе и с ужасом разглядела торчащие из-под нее ноги в брюках дудочкой и хорошо начищенных ботинках армейского образца. — Ты что, его задавила?

— Живой он, дышит. — Жанка прислушалась. — Ка-ак накинется и давай душить…

— Ты уверена? Может, тебе показалось? — усомнилась я.

— Ага, показалось… Удавку накинул, маньяк… — Жанка вытащила из-за пазухи какую-то тряпку. — Вот, полюбуйся!

Я протянула руку, подхватила что-то невесомое и ужасно знакомое на ощупь и сразу стала задыхаться, как будто бы на моей, а не на Жанкиной шее удавку затянули.

— Черный чулок… — прошептала я в полуобмороке. — Черный чулок…

А Жанка с воинственным кличем «Ах ты, сволочь!» набросилась на полураздавленного злоумышленника и ну катать его по полу, как бильярдный шар. И не утихомирилась, пока он пару раз не стукнулся головой о стенку и не издал какой-то жалобный птичий клекот.

— Да хватит тебе, — я схватила ее за полу ондатровой кацавейки, — давай лучше посмотрим, кто это.

— Давай, — согласилась Жанка, — только тут не видно ни фига. Ну ни одной лампочки на весь подъезд!

Тогда я настежь распахнула дверь своей квартиры, так что луч света из прихожей аккурат упал на Жанкиного душителя. И хотя физиономия у него была в экскрементах таксы с шестого этажа и в отметинах от Жанкиных ногтей, я сразу узнала в нем Мелкого Пакостника. Жанка, судя по ее сдавленному стону, тоже. А Мелкий Пакостник отполз к стене, поджал к животу свои тощие ножки в брючках-дудочках и захныкал:

— Это все вы… Вы… Вы выпу-устили джинна… Вы…

Я вся похолодела и выдохнула в воротник Жанкиной кацавейки:

— Это он убил Маню!

— Этот заморыш? — Жанка склонила голову к плечу и придирчиво оглядела плачущего Пакостника.

— Он… Точно он!.. — зацокала я зубами. — И это он мне звонил тогда… Ну, когда Маня была еще жива и гарцевала в окне, помнишь? Он голос изменил, но текст был тот же. Про джинна…

— А все вы… вы… — с укоризной выговаривал нам Пакостник сквозь судорожные всхлипывания. Будто нарочно усердствовал, чтобы у нас последние сомнения на его счет рассеялись. — Зачем вы джинна выпустили? Зачем?.. Пусть бы он сидел себе… Не мешал ведь никому… Никому не мешал…

Жанка внимательно выслушала его выступление, и глазки ее победно засверкали.

— Все, вызываю Кошмарова, — не терпящим возражений тоном объявила она. — Пусть приедет и полюбуется, какая гнида всех душила, пока он безвинного Порфирия мордовал! — И полезла в свой картофельный мешок за мобильником.

Кошмаров, конечно же, приехал. И полюбовался. Сначала с иронической ухмылкой на устах, потом, уже после того, как Пакостник специально для него исполнил свою коронную арию про джинна, заметно приосанился. А уж когда гражданин Багнюк без всякого протокола стал «колоться» на полную катушку, и вовсе желваками пошел. И так заслушался, что даже не обращал внимания на Жанку, которая то и дело перебивала откровения Пакостника неорганизованными выкриками, сопровождаемыми звонкими шлепками по собственным ляжкам:

— Ну, что я говорила?! Я говорила, что Порфирий тут ни при чем, или нет?!

— Джинна… Джинна вы выпустили… — монотонно зудел Пакосник, раскачиваясь из стороны в сторону.

А дальше пошли обращения уже исключительно в мой адрес, повергшие меня в тихий ужас:

— Вы… Вы, Марина Владимировна, выпустили… Я на вас десять лет молился… Несмотря ни на что… На ваши романы и связи неразборчивые… Как на икону… Мне ничего не надо было, а вы меня отвергли… Зачем вы меня отвергли и прогнали?..

Отвергла? Я его отвергла? Это когда же, соображала я, заливаясь краской под пристальным взглядом Кошмарова. Ах, это он о том случае, когда мы столкнулись в вестибюле Дома радио, а я, злая на Жанку, передавшую Кошмарову фотографию Вице, его не очень вежливо отшила?

— …Вы оттолкнули меня… Безжалостно… Выбросили, как старую ветошь… — Пакостник зашелся в рыданиях. — И я не смог этого пережить… Не смог… Я пришел, чтобы поставить наконец точку… Чтобы больше никогда не страдать… Никогда…

— Слышите? Слышите? — заверещала Жанка торжествующе. — Он во всем признается!

А Кошмаров присел рядом с Пакостником на корточки и сухо уточнил:

— Значит, вы признаете, что пытались убить присутствующую здесь Марину Владимировну Соловьеву? Я правильно понял?

— Да, признаю! — хлюпнул носом Пакостник и гордо поднял лысую рептилью головенку. — Потому что она выпустила джинна из бутылки!

— А присутствующую здесь Жанну Аркадьевну Хвостову вы, выходит, по ошибке душили? — не забывал исправно исполнять свои следственные функции Кошмаров.

— Ну да, по ошибке. Перепутал в состоянии аффекта… — уныло подтвердил Пакостник и сердито покосился на ликующую Жанку. — Чуть не задавила… Корова…

Жанка, надо отдать ей должное, не растерялась и тут же встряла:

— Прошу занести в протокол факт оскорбления потерпевшей!

Кошмаров пообещал ей, что занесет, а я попыталась представить, что было бы со мной, не произойди эта самая путаница. Невероятная, если сравнить наши с Жанкой габариты. Но если принять во внимание состояние аффекта, в котором, по его же признанию, находился Пакостник… Кстати, он, хоть и хлипкий на вид, но с Маней как-то справился! А с Пахомихой? А кто сказал, что Пахомиха — это его работа? А чья, позвольте вас спросить? И сколько еще маньяков на душу населения рыщет по нашему захолустью в противном случае?

— …Джинна… Джинна она разбудила… — Пакостник неутомимо изливал свою пакостную душу, премного довольный тем, что ему внемлет весь подъезд. Нет, на лестничной площадке по-прежнему никого не было, кроме Кошмарова, нас с Жан-кой ну и Пакостника, само собой, зато из-за приоткрытых дверей близлежащих квартир доносилось частое возбужденное дыхание. Еще бы, кто пропустит такое увлекательное и совершенно бесплатное зрелище! Вот крысы! А на Жанкино визжание, между прочим, никто и носу не высунул, все сидели по норам, поджав хвосты!

Неудивительно, что я взорвалась, когда Пакостник снова завел свою лебединую песню про мои «неразбочивые связи».

— Может, хватит, а? — прямо выразила я Кошмарову свое несогласие с методами ведения следствия. — Что, здесь театр, в конце концов? Забирайте его к себе и составляйте там свои протоколы, сколько влезет!

— Не перебивай, пусть колется дальше! — заскворчала мне в ухо Жанка, которой лишь бы только Порфирия своего выгородить, а какой ценой, наплевать. Да пусть хоть на примере моих «неразборчивых связей» рекламную кампанию презервативов проводят, ей-то что!

Кошмаров нехотя приподнялся и огляделся, при этом дверь квартиры напротив с тихим скрипом затворилась.

— Вы задержаны, — объявил он Пакостнику, а томившиеся на лестнице сотрудники в штатском подхватили сбрендившего поклонника моего скромного таланта под белы рученьки и поволокли вниз. Вырываться злодей не вырывался, но орал, пока его не затолкали в машину:

— Это все она!.. Она! Выпустила джинна!.. А кто ее просил?!

Действительно, кто меня просил? Разве что Жанка, мечтающая о заоблачных рейтингах, которая и подбила меня на авантюру, обернувшуюся смертоубийствами. А ныне она же имела наглость предъявлять мне претензии следующего содержания:

— Сколько раз говорила тебе, чтобы держалась от этого Говнюка подальше! Нет, пригрела! Все выслушивала его советы и наставления. А он меня чуть не придушил!

— Жалко, что не придушил, — процедила я сквозь зубы и покинула место происшествия, захлопнув за собой дверь, в которую Жанка немедленно поскреблась.

— Ну что еще? — Я снова высунулась на лестничную площадку.

— Ну привет! Ты чего это? — всплеснула руками Жанка. — Я же к тебе пришла, чуть жертвой по дороге не пала…

— И зачем ты ко мне пришла? — поинтересовалась я, без особенного желания пропуская ее в прихожую. — Тебе же положено находиться у постели умирающего…

— Типун тебе! — испугалась Жанка. — С Порфирием все нормально… Лечащий врач, правда, хочет его еще немного подержать в больнице, сердечный ритм, говорит, не очень хороший… А я к тебе шла просто… Поговорить… Но теперь это уже не важно, раз Пакостник маньяком оказался. Нет, но каков, а? Такой правильный всегда был, начитанный. Не зря говорят, что в тихом омуте черти водятся. Кстати, пора бы поговорочку осовременить, гы-гы. Потому что в тихом омуте теперь водятся не черти, а маньяки. А они-то пострашней чертей будут. Черт — он что? Норовит тебя с пути истинного своротить, одним словом, душу испоганить. И всего-то дедов. А маньяку душа до балды, ему тело подавай. Чтобы он мог его ножичком, ножичком… — с наслаждением выговаривала Жанка, и глазки ее при этом почти сладострастно блестели. Уж не повредилась ли она в уме на почве переживаний?

— Эй, Хвостова, очни-ись! — оборвала я Жанкино мракобесие. — В ересь впала, что ли? Ножичком, ножичком… До ножичка, слава богу, не дошло. И вообще вспомни, что ты раньше говорила… То ты не веришь в маньяков, то веришь…

— А я что, виновата, что твой Пакостник маньяком оказался? — Жанка достала из своего картофельного мешка патрончик с помадой, щедро мазнула им по губам и чуть не прилипла к настенному зеркалу. — Нет, не мой тон. Не мой. Какой-то морковный. А мне нужно лососевый… — И тут же без всякого перехода: — Вриглю хочешь?

— Да пошла ты со своей вриглей! — вызверилась я на нее. — И с помадой своей лососевой! И… И… Короче, со всем остальным!

— Ты че, Соловьева? — Жанка отлепилась от зеркала. — Все так хорошо складывается, а у тебя истерика.

— Да что складывается? — Жанкина беззаботность потрясла меня до основания. — Ты трезво взгляни на все это, трезво! Это в кино вяжут душегуба, и все заканчивается хеппи-эндом. Герой и героиня целуются взасос на фоне окровавленных трупов, а следом идут титры. А у нас не кино, у нас все по-настоящему. А что это значит, понимаешь? Это значит, что на нас с тобой лежит моральная ответственность за случившееся! Потому что все началось с нашей идиотской передачи! Знаменитое сольное выступление твоего Порфирия так подействовало на Пакостника, что у него крыша поехала!

— Ну, я не согласна! — У Жанки, как всегда, имелось мнение, отличное от моего. И отличное по принципу: я белая и пушистая, а ты, как хочешь. — Если так рассуждать, то очень даже далеко зайти можно и добровольно навешать на себя всех собак. Да почему, собственно, на нас должна лежать какая-то там ответственность за всяких психов? Мало ли на кого что наедет, а мы виноваты? Да у этого Ромуальдыча всегда с головой не в порядке было. И склонности всякие нездоровые… Он же тебя десять лет пас, статейки твои почитывал, на эфир ходил. Наверное, сексуальное удовлетворение получал. У них же как, у маньяков…

— А ты крупная специалистка в этой области, как я посмотрю. — Я просто изнемогала от Жанкиной тупости. — Ты специалистка, а крайняя почему-то — я. И Пакостник тоже мой. И его неудовлетворенные сексуальные фантазии ко мне относятся. Кстати, уже завтра, вот помяни мое слово, Кошмаров будет живо интересоваться у всех подряд, а такие ли они неудовлетворенные? Может, было что промеж нами?

— А что? Было? — Жанка перестала жевать свою знаменитую вриглю.

— А ты дура, да? — осведомилась я.

— Нет, ну ты так говоришь… — Она снова усиленно заработала челюстями.

Я поняла, что ничего путного из нашей беседы не получится — еще и передеремся, пожалуй, — и поспешила спровадить ее подобру-поздорову, сославшись на усталость. Жанка тоже засобиралась к своему сердешному, не забыв оросить меня на прощание счастливыми слезами.

— Нет, ну ты подумай, Маринка, ведь все кончилось! — ликовала она, пока я ее выпихивала за дверь. — И как замечательно! Преступник пойман, Порфирий вне подозрений!

— Ага, как в кино, — кивала я, — с одним отличием: целоваться взасос не с кем.

— Ну это у кого как, — хихикнула Жанка.