Крупнейшие уголовные дела XX века в США

Обвиняется Роберт Оппенгеймер — «отец атомной бомбы»

Имя Роберта Оппенгеймера значилось в списке свидетелей обвинения по делу «Соединенные Штаты Америки против Юлиуса Розенберга, Этель Розенберг и Мэртона Собелла». Выступления на суде этого крупнейшего ученого-физика вся Америка ожидала с напряженным интересом. И объяснялся этот интерес не только общественным резонансом, который имел процесс «атомных шпионов», но и личностью свидетеля. Роберт Оппенгеймер слыл человеком незаурядным. Осуществляя научное руководство Манхэттенским проектом по должности, он и по существу был общепризнанным лидером среди ученых исследовательского центра в Лос-Аламосе. После создания в Соединенных Штатах первого в мире образца ядерного оружия Оппенгеймера возвели в ранг одного из национальных героев. «Отца атомной бомбы» принимали в Белом доме, его портреты печатались на обложках ведущих американских журналов, взять у него интервью почитали за честь крупнейшие информационные агентства мира.

Сообщение о том, что Роберт Оппенгеймер не будет выступать в качестве свидетеля на процессе «атомных шпионов», американским обывателем было встречено с сожалением. Ожидаемая сенсация не состоялась. Главный же обвинитель на процессе Ирвинг Сэйпол, отказываясь от показаний выдающегося физика-атомщика, несомненно, знал, что делал. О сложной и противоречивой личности Роберта Оппенгеймера ему было известно нечто такое, о чем простых американцев ни пресса, ни радио, ни телевидение не информировали.

Дело в том, что еще в 30-х годах Оппенгеймер попал в поле зрения службы безопасности. С каждым месяцем досье на него пополнялось все новыми и новыми материалами. Здесь были данные о его сотрудничестве с левыми организациями, он был членом Комитета в поддержку республиканской Испании и Профсоюза научных работников Калифорнии, неоднократно вносил крупные денежные суммы на счет фондов, цели которых американские власти определяли как «коммунистические»[201]. Словом, за несколько лет об Оппенгеймере собрали столько бумаг, что если сложить их вместе, то выросла бы гора высотой с человеческий рост[202].

Когда в 1943 году возник вопрос о назначении научного руководителя Манхэттенского проекта и выбор пал на Роберта Оппенгеймера, в дело вмешалась служба безопасности. Начальник отдела G-2 (контрразведка) полковник Д. Лансдэйл доложил осуществлявшему общее руководство работами по созданию атомной бомбы генералу Лесли Гровсу, что участие Оппенгеймера в этих работах ставит под сомнение возможность сохранения режима секретности. Свой вывод полковник мотивировал радикальными политическими взглядами ученого и дискредитирующими его лояльность связями с коммунистами и другими подрывными элементами.

Такой доклад поверг генерала Гровса в глубокое раздумье, о котором дает представление следующий отрывок из его мемуаров:

«Он (Роберт Оппенгеймер. — В. К.) был человеком исключительных интеллектуальных способностей, имел блестящее образование, пользовался заслуженным уважением среди ученых, и я все больше склонялся к мысли, что он справится с предстоящей работой, ибо в своих списках я не мог найти ни одной кандидатуры, хоть сколько-нибудь более подходящей для решения поставленных задач… Правда, был один сомнительный момент. Некоторые детали его прошлого не устраивали нас. Служба безопасности, тогда еще не подчинявшаяся мне полностью, возражала против оформления допуска Оппенгеймера к секретной работе. Я скрупулезно изучил его досье. Как и во всех других случаях, связанных с режимом секретности, я сделал это сам, не полагаясь на заключения офицеров службы безопасности. В конечном счете мне стало ясно, что потенциальная польза от назначения Оппенгеймера оправдывает любой риск нарушения режима секретности»[203].

В результате за подписью генерала Лесли Гровса появилась докладная записка следующего содержания:

«В соответствии с моими устными указаниями от 15 июля считаю целесообразным незамедлительно оформить допуск Роберта Юлиуса Оппенгеймера к работе с секретными материалами независимо от той информации, которой располагает о нем служба безопасности. Участие Оппенгеймера в работах по проекту совершенно необходимо»[204].

Генерал Гровс не раскаялся в своем решении: «Я никогда не считал, что мы допустили ошибку, оформив назначение Оппенгеймера на высокую должность. Он справился с порученной работой — и справился блестяще. Никто не скажет теперь, что мы могли найти лучшую кандидатуру. Мое мнение разделяет большинство людей, знакомых с оборонными работами в Лос-Аламосе»[205].

Успешное окончание работ по созданию атомной бомбы под руководством Роберта Оппенгеймера, казалось, устраняет всякие сомнения в политической благонадежности ученого. Но неожиданно для многих он сам дал повод для того, чтобы служба безопасности вновь обратила внимание на его досье. Во время вручения государственных наград в знак признания заслуг возглавляемого им большого коллектива ученых-атомщиков в Лос-Аламосе Оппенгеймер к большому неудовольствию Белого дома вдруг заявил:

— Сегодня наша гордость не может не быть омрачена глубоким беспокойством. Если атомному оружию будет суждено пополнить арсенал средств уничтожения, то неминуемо наступит время, когда человечество проклянет все сделанное нами в Лос-Аламосе, трагическим следствием чего явилась Хиросима[206].

Атомная бомбардировка этого японского города была моральным проклятием Оппенгеймера. Он не мог простить себе, что в 1945 году высказался за применение ядерного оружия против Японии. Это мучило его всю жизнь.

«Я глубоко разочарован, — писал ученый. — Быть может, я вел себя как глупец, но мне хотелось верить, что это насилие станет последним, вызовет отвращение у людей к такому способу разрешения конфликтов. Я надеялся, что после создания атомной бомбы люди планеты объединятся и найдут способ жить в мире. Видите, однако, что получилось…»[207].

По мере возрастания ядерной угрозы беспокойство «отца атомной бомбы» за судьбы мира становилось все сильнее:

«Атомные часы ускоряют свой ход. Мы можем предвидеть такую ситуацию, когда любая из двух великих держав окажется в состоянии уничтожить цивилизацию и жизнь другой державы с риском для собственной жизни. Нас можно сравнить с двумя скорпионами в банке, из которых каждый может убить другого, но только рискуя собственной жизнью»[208].

«Люди нашей планеты должны объединиться или они погибнут. Ужас и разрушения, посеянные последней войной, диктуют нам эту мысль. Взрывы атомных бомб доказали ее со всей жестокостью. Другие люди в другое время уже говорили подобные слова — только о другом оружии и о других войнах. Они не добились успеха. Но тот, кто и сегодня скажет, что эти слова бесполезны, введен в заблуждение превратностями истории. Нас нельзя убедить в этом. Результаты нашего труда не оставляют человечеству другого выбора, кроме создания объединенного мирового сообщества, основанного на законности и гуманизме»[209].

Такие взгляды и заявления в самый разгар холодной войны и политики ядерного шантажа не могли не насторожить тех, кто проводил эту политику в жизнь. Дальше — больше. Выяснилось, что Роберт Оппенгеймер отказался участвовать в разработке проекта еще более разрушительного оружия — водородной бомбы[210]. Свое решение он мотивировал гуманистическими и моральными соображениями, считая создание новых смертоносных образцов ядерного оружия, когда отпала угроза миру со стороны германского фашизма, преступлением против человечества. Этот демарш «отца атомной бомбы» был расценен как попытка дискредитировать американскую политику с позиции силы и всю ядерную стратегию США. Надо было срочно принимать меры.

7 ноября 1953 г. на стол директора Федерального бюро расследований Эдгара Гувера легло письмо исполнительного директора Объединенной комиссии по атомной энергии обеих палат американского Конгресса Уильяма Бордена. В нем он сообщал, что тщательное изучение секретного досье Роберта Оппенгеймера позволяет надежно установить следующие характерные факты его биографии: он является членом различных прокоммунистических организаций; принимал активное участие в вербовке новых их членов; к работе в университетской лаборатории в Беркли привлекал исключительно коммунистов; его жена, брат, любовница, все ближайшие друзья — коммунисты; выступал за ликвидацию атомного исследовательского центра в Лос-Аламосе; препятствовал разработке программы создания водородной бомбы; находился в контакте с подрывными элементами, в отношении которых нельзя исключить возможность их принадлежности к иностранной агентуре.

На основе всех этих, как считал У. Борден, бесспорно установленных фактов он пришел к выводу, что Роберт Оппенгеймер «вероятнее всего (more probably than not) по собственной воле или подчиняясь партийному приказу поставлял разведывательную информацию в области атомной энергии Советскому Союзу»[211]. Как видим, Уильям Борден выбирал исключительно осторожные выражения для своего сообщения; он ничего не утверждал — он лишь высказывал предположение. Такая стилистическая форма в данном случае была вполне оправданна. Ведь прямых доказательств работы Оппенгеймера на иностранную разведку не было, а в такой ситуации, в случае голословного дискредитирующего утверждения в адрес столь известного человека, можно было угодить на скамью подсудимых за клевету.

Шеф ФБР Эдгар Гувер распорядился посланием У. Бордена весьма энергично. Он немедленно разослал его копии всем заинтересованным должностным лицам американской администрации, в том числе и президенту США Дуайту Эйзенхауэру. Тот тоже не стал медлить. В Белом доме срочно созывается специальное заседание Совета национальной безопасности и Комитета по атомной энергии. Первое предложение — немедленно привлечь Роберта Юлиуса Оппенгеймера к уголовной ответственности за шпионаж[212]. Однако от этой столь соблазнительной для многих из присутствующих идеи пришлось отказаться, поскольку ни один суд не примет дело к производству без наличия хотя бы некоторого минимума доказательств преступной деятельности. Тогда решено было создать специальную комиссию и поручить ей расследование дела Оппенгеймера.

Такая практика в американском уголовном процессе имеет давние традиции и довольно широко распространена. В соответствии с действующим федеральным законодательством правом производства предварительного расследования наряду с полицией, атторнетурой, большим жюри обладают также постоянные и временные правительственные органы. В данном случае таким органом явилась специальная комиссия, сформировать которую было поручено Комитету по атомной энергии.

Подобная форма досудебного производства была выбрана исходя из очевидных преимуществ, которые она предоставляет обвинению по сравнению с предварительным расследованием в специализированных органах — полиции и атторнетуре. Из числа таких преимуществ отметим лишь два — для данного случая решающих.

Во-первых, основанием для производства расследования правительственными органами может служить широкий круг фактов, в том числе и такие события, которые согласно действующего законодательства нельзя отнести к категории преступных. Эта процедурная особенность применительно к делу Оппенгеймера оказалась исключительно уместной, поскольку ни у кого из присутствовавших на заседании в Белом доме не было уверенности в том, что в данном случае удастся доказать наличие состава преступления в действиях ученого. Если бы комиссию в этом отношении постигла неудача, то отмеченная процедурная тонкость давала возможность применить административные санкции. Словом, такая гибкость законодательства позволяла учесть все возможные варианты развития событий при расследовании дела Оппенгеймера.

Во-вторых, несмотря на то что материалы предварительного расследования в органах исполнительной власти могут быть использованы для решения вопроса о предании суду, сама процедура такого расследования лишена процессуальных гарантий, характерных для соответствующего производства в специализированных органах — полиции, атторнетуре, большом жюри[213]. Правительственные органы не ограничены, в частности, положениями уголовно-процессуального законодательства, регламентирующими допустимость доказательств, сроки производства, участие защитника и т. д. Все это ставит подследственного в весьма сложное, а в деле Оппенгеймера даже неопределенное процессуальное положение. Формально он был вызван й качестве свидетеля, но фактически в любой момент мог превратиться в обвиняемого. Такая угрожающая неопределенность не могла не давить на психику столь эмоциональной натуры, как доктор Оппенгеймер. И это тоже, несомненно, учли в Белом доме, когда приняли решение о производстве расследования в рамках специальной комиссии.

В ее состав вошли три ведущих сотрудника Управления безопасности (Personel Security Board) Комитета по атомной энергии — Гордон Грэй (председатель), Уорд Ивэнс и Томас Морган. Более месяца комиссия расследовала дело Оппенгеймера. Тщательно изучались малейшие нюансы его биографии, скрупулезно исследовались его связи, с пристрастием допрашивались свидетели, истребовались многочисленные документы. Но ничего, что могло бы послужить основанием для привлечения ученого к уголовной ответственности за шпионаж, не обнаруживалось. В связи с этим было решено ограничиться административными мерами. Роберта Оппенгеймера вызвали в Комитет по атомной энергии, где его приняли председатель этого ведомства Л. Страус и генеральный директор К. Николс. Они вручили ученому документ, в котором были сформулированы 24 пункта обвинений в его адрес. В 23 из них речь шла о коммунистических связях Оппенгеймера, в последнем — о его противодействии работам по созданию водородной бомбы в США. О шпионаже в документе не было ни слова. Тем не менее ученому предложили подать в отставку. Если он добровольно не согласится уйти со всех своих постов, пригрозили ему, то его дело будет продолжено расследованием и тогда уже никто и ничто не сможет спасти его от скамьи подсудимых. На размышление дали 24 часа. Разговор был окончен.

На следующий день руководители Комитета по атомной энергии получили письмо, подписанное доктором Робертом Юлиусом Оппенгеймером:

«Вчера Вы сказали мне, что мой допуск к делам Комитета по атомной энергии близок к аннулированию. Вы поставили передо мной вопрос о том, чтобы я сам просил о разрыве моего контракта и таким путем избежал детального расследования обвинений, на которые мог бы опираться в своих действиях Комитет в случае моего отказа… Я обдумал все самым серьезным образом. При сложившихся обстоятельствах такая линия поведения означала бы, что я признаю и соглашаюсь с тем, что не гожусь для государственной службы, на которой я состоял добрых двенадцать лет. Пойти на это я не могу…»[214].

Выбор был сделан. Тихому уходу со сцены ученый предпочел открытую борьбу.

Работа специальной комиссии по расследованию дела Роберта Юлиуса Оппенгеймера проходила в зале № 2022 здания Т-3 Комитета по атомной энергии. Здесь 12 апреля 1954 г. начались официальные слушания свидетелей. Заседания решено вести при закрытых дверях, публика и представители прессы на них не допускаются. Первым для дачи показаний вызывается доктор Оппенгеймер. Он появляется в сопровождении адвоката Ллойда Гаррисона и его помощников. Допрос ведет следователь комиссии Роджер Робб, главный юридический советник Комитета по атомной энергии.

Следователь Р. Робб: Я хотел бы начать, доктор, с термоядерной проблемы.

Свидетель Р. Оппенгеймер: Пожалуйста.

Следователь Р. Робб: Я думаю, что работа комиссии будет облегчена, если Вы, насколько это возможно, дадите исчерпывающие ответы на обвинения в Ваш адрес, сформулированные в документе, подписанном генералом Николсом. Мне кажется, что Ваш ответ на него не точно определил существо проблемы, и я думаю, что сейчас Вы могли бы уточнить свое отношение к ней. Имеется ли у Вас письмо генерала Николса?

Свидетель Р. Оппенгеймер: Сейчас я возьму письмо генерала. Но на вопросы, которые плохо сформулированы, не всегда возможно дать исчерпывающие ответы.

Следователь Р. Робб: Давайте попробуем, доктор. (Цитирует фрагмент из письма генерального директора Комитета по атомной энергии К. Николса):

«…Как установлено, начиная с осени 1949 года Вы решительно противодействовали разработке проекта водородной бомбы, обосновывая это: 1) моральными соображениями; 2) политическими факторами; 3) теоретической несостоятельностью положенной в основу проекта физической концепции; 4) неподготовленностью научного персонала; 5) отсутствием надлежащих технических возможностей».

Соответствует ли это утверждение генерала Николса действительности?

Свидетель Р. Оппенгеймер: Оно верно лишь частично. Этот фрагмент вырван из контекста и поэтому производит ошибочное впечатление.

Следователь Р. Робб: Поэтому, быть может, Вы уточните свой ответ и скажете, в какой именно части утверждение генерала Николса верно, а в какой — нет?

Свидетель Р. Оппенгеймер: В официальном докладе консультативной комиссии Комитета по атомной энергии, относящемся к 1949 году, который у комиссии имеется, мы оценили возможность создания водородной бомбы и определили, что шансы добиться чего-либо в течение пяти лет при напряженной работе и хороших идеях составляют более 50 %. Так мы тогда считали. В том же докладе мы обратили внимание на моральные и политические аргументы против этого предприятия… Об этом говорилось главным образом в приложениях, а не в официальном докладе, который я подготовил.

Следователь Р. Робб: Выступали ли Вы против создания водородной бомбы по моральным соображениям после решения президента о начале соответствующих работ в январе 1950 года?

Свидетель Р. Оппенгеймер: Думаю, мог, наверное, говорить, что это ужасное оружие, или что-либо в таком же роде.

Следователь Р. Робб: Почему Вы думаете, что могли говорить что-либо подобное?

Свидетель Р. Оппенгеймер: Потому что всегда считал так. И хотя с чисто технической точки зрения разработка взрывного термоядерного устройства весьма интересная и привлекательная задача, я все же полагал, что это ужасное оружие.

Следователь Р. Робб: И вы говорили об этом?

Свидетель Р. Оппенгеймер: Полагаю, что говорил. Да, говорил.

Следователь Р. Робб: Вы хотите сказать, что испытывали моральное отвращение к созданию такого ужасного оружия?

Свидетель Р. Оппенгеймер: Это слишком сильно.

Следователь Р. Робб: Что слишком сильно — это оружие или мое определение?

Свидетель Р. Оппенгеймер: Ваше определение. Я был серьезно озабочен и обеспокоен.

Следователь Р. Робб: Вы испытывали в связи с этим моральные угрызения совести, так будет точнее?

Свидетель Р. Оппенгеймер: Опустим слово «моральные».

Следователь Р. Робб: Вы испытывали в связи с этим угрызения совести?

Свидетель Р. Оппенгеймер: Как можно было не испытывать угрызений совести? Я не знаю никого, кто не испытывал бы в связи с этим угрызений совести.

Следователь Р. Робб: Очень хорошо. Теперь обратимся к пунктам четвертому и пятому письма генерала Николса. Утверждали ли Вы когда-либо, что для создания водородной бомбы отсутствуют подготовленный научный персонал и надлежащие технические возможности? Это правда?

Свидетель Р. Оппенгеймер: Конечно, не в столь упрощенной форме, потому что это было бы неправдой. Я никогда так не считал, и поэтому не верю, что мог так утверждать.

Следователь Р. Робб: Вы утверждали, что создание водородной бомбы нежелательно по политическим соображениям?

Свидетель Р. Оппенгеймер: Это, конечно, лучше отражает общий дух доклада консультативной комиссии и приложений к докладу, чем моральные соображения.

Следователь Р. Робб: Продолжали ли Вы придерживаться такого мнения и после решения президента в январе 1950 года[215]?

Свидетель Р. Оппенгеймер: После решения президента я выступал в радиопрограмме вместе с госпожой Рузвельт и другими известными людьми. Из сказанного мною следовало, что я, может быть, не совсем удовлетворен мероприятиями, которые привели к этому решению.

Следователь Р. Робб: Можете ли Вы повторить то, что тогда говорили?

Свидетель Р. Оппенгеймер: Я сказал, что решение по вопросу о международном контроле над атомной энергией и решение о создании водородной бомбы имеют сложный технический аспект. Одновременно они порождают также и важные моральные и человеческие последствия. Я сказал тогда, что опасным является сам факт принятия таких решений втайне, причем совсем не потому, что люди, принимающие эти решения, не являются достаточно мудрыми, а в связи с отсутствием критики и свободного обсуждения. Я говорил, что это были трудные решения, что они касались страшных вещей и что временами ответ на страх не может заключаться в том, чтобы были объяснены и устранены причины для страха. Временами единственным ответом на страх является мужество.

Следователь Р. Робб: Когда, приблизительно, Вы сделали такое заявление?

Свидетель Р. Оппенгеймер: Я думаю, что это было в течение двух месяцев после 1 февраля 1950 г.

Следователь Р. Робб: Следующее предложение из письма генерала Николса: «Далее установлено, что даже после признания того, что создание водородной бомбы отвечает целям национальной политики, Оппенгеймер продолжал противодействовать этой программе и отказывался полностью сотрудничать по ее выполнению». Является ли верным это утверждение?

Свидетель Р. Оппенгеймер: После принятия решений я не противодействовал программе.

Следователь Р. Робб: Очень хорошо. Перейдем ко второй половине предложения.

Свидетель Р. Оппенгеймер: Я не выехал в Лос-Аламос и не засучил рукава. Может быть, речь идет об этом, когда говорится о полном сотрудничестве? Я хотел бы знать, что под этим подразумевается.

Следователь Р. Робб: Говорили ли Вы когда-нибудь доктору Теллеру[216], что не можете работать над данной программой?

Свидетель Р. Оппенгеймер: Я сказал ему, что не поеду работать в Лос-Аламос.

Следователь Р. Робб: Говорили ли Вы ему когда-либо, что вообще не можете над ней работать?

Свидетель Р. Оппенгеймер: Вы имеете в виду что-то гораздо большее, чем было в действительности, и я сомневаюсь, что говорил что-либо подобное.

Следователь Р. Робб: Какую работу Вы выполнили в связи с этой программой?

Свидетель Р. Оппенгеймер: Я выполнял свои официальные обязанности по изучению программы, давал советы и размышлял над нею.

Следователь Р. Робб: Вы имеете в виду официальные обязанности председателя консультативной комиссии Комитета по атомной энергии?

Свидетель Р. Оппенгеймер: Да, а также и других комиссий[217].

Следователь Р. Робб: Выполняли ли Вы научную работу в связи с этой программой? Я имею в виду расчеты. Научную работу такого рода, какую Вы выполняли при создании атомной бомбы.

Свидетель Р. Оппенгеймер: Нет, во всяком случае не с такой интенсивностью. Я проверил только некоторые качественные проблемы, чтобы убедиться в том, что они мне понятны. Я выполнял очень небольшой объем собственно научной работы и при создании атомной бомбы, после того как возглавил руководство лабораторией в Лос-Аламосе. В основном мне приходилось заниматься организационными функциями.

Следователь Р. Робб: Вы там принимали решения, доктор?

Свидетель Р. Оппенгеймер: В данном случае я бы не сказал, что принимал решения — я за них не отвечал, — но, конечно, содействовал принятию решений, которые, по моему мнению, двинули дело вперед в нужном направлении. У меня не было идей. И при создании атомной бомбы многие идеи принадлежали не мне.

Следователь Р. Робб: В следующем предложении из письма генерала Николса утверждается, что Вы сумели убедить других выдающихся ученых, чтобы они не участвовали в работе над водородной бомбой. Мне кажется, Вы это отрицаете, так ли это?

Свидетель Р. Оппенгеймер: Мне хотелось бы знать, кого же из выдающихся ученых я убедил не работать над бомбой?

В приведенном фрагменте допроса[218] достаточно отчетливо проявились некоторые характерные черты личности доктора Оппенгеймера. Перед нами человек не вполне последовательный и даже противоречивый в своих убеждениях, не очень стойкий перед лицом испытаний и даже как будто несколько растерявшийся от неожиданного конфликта с властями. Но очевидно и другое. Ученый испытал глубокое нравственное потрясение от сознания своего участия в создании самого ужасного оружия, которое когда-либо знало человечество. Это заставило его пересмотреть свое отношение ко многим вопросам внутренней и международной политики; и если в результате этого он и не стал последовательным борцом за мир и разоружение, то эволюция его взглядов произошла именно в этом направлении.

После допроса Роберта Оппенгеймера комиссия по расследованию его дела заслушала показания бывшего начальника отдела контрразведки Манхэттенского проекта полковника Д. Лансдэйла:

— …Мы получили донесения, в основном из ФБР, касавшиеся связей доктора Оппенгеймера, его родственников и его самого. Не стоит и говорить, что эти донесения доставили нам массу хлопот. Так как доктор Оппенгеймер занимал ответственный пост шефа лаборатории в Лос-Аламосе, я представил их генералу Гровсу, и мы с ним все подробно обсудили. Насколько я припоминаю, генерал Гровс высказал мнение, что доктор Оппенгеймер необходим, он лоялен и его следует допустить к работе несмотря на те факты, которые сообщаются в донесениях. Должен признать, что в то время я испытывал серьезные сомнения. Из-за нашей или, скажем, из-за моей озабоченности относительно доктора Оппенгеймера мы продолжали делать все возможное, чтобы постоянно держать его в поле зрения. Мы следили за ним всякий раз, когда он покидал «программу»[219]. Мы перлюстрировали его корреспонденцию… Я с ним беседовал неоднократно. Насколько я припоминаю, рекомендации органов безопасности были неблагоприятными для доктора Оппенгеймера. Они высказывались против сотрудничества с ним. Лично я согласился с той оценкой, которую генерал Гровс дал соответствующему утверждению доктора Оппенгеймера…

Подобное направление показаний свидетеля обвинения ни в коей мере не устраивало следователя Р. Робба. Ведь полковник Лансдэйл не сообщил ничего такого, что бросило бы на Оппенгеймера хоть какую-то тень. Когда же свидетель стал говорить о лояльности ученого, Р. Робб попытался даже одернуть полковника.

Свидетель Д. Лансдэйл: Я убежден, что доктор Оппенгеймер, по крайней мере насколько мне известно, лоялен. Я чрезвычайно обеспокоен всей теперешней истерией, проявлением которой кажется мне все это дело.

Следователь Р. Робб: По вашему мнению, расследование, которое осуществляет настоящая комиссия, также является проявлением истерии?

Свидетель Д. Лансдэйл: Я думаю…

Следователь Р. Робб (прерывает): Да или нет?

Свидетель Д. Лансдэйл: Я не отвечаю на этот вопрос ни «да», ни «нет». Если Вы хотите, если Вы мне позволите высказаться, я охотно отвечу на Ваши вопросы.

Следователь Р. Робб: Хорошо.

Свидетель Д. Лансдэйл: Я считаю, что теперешняя истерия в связи с коммунизмом является чрезвычайно опасной. Думаю ли я, что данное расследование является проявлением этой истерии? Нет. И хочу это сформулировать следующим образом. Я считаю проявлением истерии тот факт, что связи, относящиеся к 1940 году, рассматриваются столь же серьезно, как трактовались бы подобные связи сегодня.

Как видим, полковник Д. Лансдэйл не позволил себя подмять и под напором следователя не дрогнул. По тем временам (не будем забывать, что описываемые события происходили в период разгула маккартизма) он довольно смело изложил свою позицию. Это было совсем не то, что рассчитывала услышать от бывшего начальника отдела контрразведки комиссия по расследованию дела Р. Оппенгеймера. Поэтому председатель комиссии Гордон Грэй поспешил прекратить допрос и отпустить полковника.

В зал заседаний вызывается другой свидетель — бывший заместитель Д. Лансдэйла по отделу контрразведки полковник Борис Паш. Русский по происхождению, сын православного священника в США, он считался знатоком коммунистических проблем. Оглашается его служебное донесение полковнику Д. Лансдэйлу, относящееся к сентябрю 1943 года:

«…Я придерживаюсь мнения, что доктор Оппенгеймер не заслуживает полного доверия и что его преданность государству двусмысленна. Чувствуется, что безраздельно он предан только науке и если бы Советское правительство предложило ему лучшие условия для его научной карьеры, то он избрал бы это правительство, чтобы выразить ему свою преданность…»[220].

В отличие от своего бывшего начальника полковник Борис Паш за истекшие годы не изменил своего отношения ни к доктору Оппенгеймеру персонально, ни к проблемам американской демократии вообще. Во всяком случае он полностью подтвердил достоверность содержания оглашенного документа и подчеркнул свою убежденность и в настоящее время в нелояльности ученого. При этом он отметил, что, по его мнению, привлечение Оппенгеймера к работам, связанным с государственной тайной, создает угрозу национальной безопасности Соединенных Штатов.

С большим интересом ожидалось выступление в качестве свидетеля обвинения доктора Эдварда Теллера, удостоившегося сомнительной чести войти в историю создания ядерного оружия как «отец водородной бомбы». Нравственная конфронтация двух выдающихся физиков-атомщиков связана именно с отношением к этому самому сокрушительному средству истребления людей. Еще 29 октября 1949 г. под председательством Роберта Оппенгеймера состоялось заседание консультативной комиссии Комитета по атомной энергии. Здесь было определено отношение большинства американских физиков к идее разработки водородной бомбы:

«Мы все убеждены, что тем или иным способом можно избежать создания такого оружия. Нежелательно, чтобы Соединенные Штаты выглядели инициатором его разработки. Все мы согласны с тем, что в настоящее время было бы неправильным компрометировать себя решительными действиями по созданию такого оружия»[221].

Одним из немногих крупных американских ученых-атомщиков, кто не согласился с этой принципиальной позицией, был доктор Эдвард Теллер. И вот он перед комиссией по расследованию дела Роберта Оппенгеймера.

Следователь Р. Робб: Действительно ли доктор Оппенгеймер нелоялен по отношению к Соединенным Штатам?

Свидетель Э. Теллер: Я не хочу утверждать это. Я знаю Оппенгеймера как человека интеллектуального, чрезвычайно живого и очень сложного и считаю, что взял бы на себя слишком много, если бы каким-либо образом стал анализировать его побуждение. Но я всегда, как сейчас, так и ранее, исходил из того, что он лоялен по отношению к Соединенным Штатам. Я верю в это и буду в это верить до тех пор, пока не услышу убедительные контраргументы.

Следователь Р. Робб: Считаете ли Вы, что в докторе Оппенгеймере нельзя быть уверенным с точки зрения требований безопасности?

Свидетель Э. Теллер: Во многих случаях я видел, что доктор Оппенгеймер действует — или я считал, что он действует, — таким образом, что для меня это было почти совершенно непонятно. Я был абсолютно не согласен с ним по многим вопросам, и его поведение, честно говоря, казалось мне запутанным и сложным. В данной связи, как я чувствую, мне хотелось бы, чтобы жизненные интересы нашей страны находились в руках человека, которого я лучше понимаю и которому поэтому больше доверяю. В этом очень ограниченном смысле могу сказать, что я чувствовал бы себя в большей безопасности, если бы общественные дела находились в других руках…

Председатель Г. Грэй: Представляет ли допуск доктора Оппенгеймера к атомным секретам угрозу для обороны и безопасности США?

Свидетель Э. Теллер: Доктор Оппенгеймер не сделал бы сознательно и добровольно ничего такого, что было бы направлено против безопасности нашей страны… Но в той степени, в какой это является делом моего собственного понимания и оценок, вытекающих из его поступков после 1945 года, я сказал бы, что было бы разумнее не предоставлять Оппенгеймеру допуска к секретной информации.

Мнение Эдварда Теллера поддержал другой известный американский физик, активный сторонник разработки новых видов ядерного оружия — Льюис Альварец. Его позицию красноречиво характеризует заявление, сделанное им перед комиссией по расследованию дела Оппенгеймера: «У меня не было никаких моральных угрызений совести в связи с моей работой над атомной программой».

Но такую нравственную всеядность обнаружили отнюдь не все американские физики, вызванные в качестве свидетелей по делу Роберта Оппенгеймера.

Из протокола допроса профессора Исидора Раби, лауреата Нобелевской премии:

Свидетель И. Раби: Я не считаю доктора Оппенгеймера опасным и не думаю, что его связи в прошлом могут закрыть ему доступ к секретной информации Комитета по атомной энергии.

Следователь Р. Робб: Обращались ли Вы к председателю Комитета по атомной энергии Страусу в защиту Оппенгеймера?

Свидетель И. Раби: Я говорил об этом с господином Страусом, защищая доктора Оппенгеймера, но еще больше защищая безопасность Соединенных Штатов.

Следователь Р. Робб: Одобряете ли Вы поведение Оппенгеймера, который передал в прессу обвинительное письмо генерала Николса, а также свой ответ на это письмо.

Свидетель И. Раби: В его положении я поступил бы точно так же.

Сходное мнение высказал на заседании комиссии по расследованию дела Оппенгеймера и профессор Норрис Брэдбери:

— Основываясь на моих личных наблюдениях, я считаю его целиком лояльным по отношению к нашей стране. Я хотел бы подчеркнуть, что, по моему мнению, лояльность — это такая вещь, которую трудно продемонстрировать объективно, но насколько человек может проявить свою лояльность, доктор Оппенгеймер, руководя во время войны лабораторией в Лос-Аламосе, именно это и делал…

Пять недель продолжалось слушание дела Роберта Оппенгеймера. Сорок свидетелей дали свои показания. Наконец, в конце мая 1954 года председатель комиссии по расследованию Гордон Грэй вынужден был констатировать:

— Комиссия не располагает доказательствами того, что доктор Оппенгеймер по собственной воле передавал шпионскую информацию Советскому Союзу или подчинялся требованию представлять такую информацию, что он действовал в качестве агента советской разведки или в соответствии с советскими приказами[222].

Эта констатация исключала возможность привлечения доктора Роберта Оппенгеймера к уголовной ответственности за шпионаж. К дисциплинарной ответственности, как выяснилось, привлечь его тоже не было юридических оснований, поскольку ко времени рассмотрения дела в комиссии по расследованию он уже не занимал официальной должности в Комитете по атомной энергии. Оставалось одно — запретить доктору Оппенгеймеру участвовать в научных исследованиях, осуществляемых «в интересах национальной безопасности». Так комиссия и поступила. В мотивировочной части ее решения отмечалось следующее:

1. Поведение доктора Роберта Оппенгеймера и его связи обнаруживают серьезное игнорирование требований соблюдения государственной тайны.

2. При определенных обстоятельствах это может затронуть интересы безопасности страны.

3. Отношение доктора Оппенгеймера к вопросу о разработке и создании водородной бомбы исключает возможность допуска его к работе над правительственными программами оборонного значения.

4. Мы с сожалением отмечаем, что в отдельных случаях доктор Оппенгеймер не был откровенен перед комиссией.

Это решение комиссия по расследованию дела Роберта Оппенгеймера приняла двумя голосами против одного. С возражением выступил профессор Уорд Ивэнс. В своем особом мнении он писал:

«Я лично считаю, что решение комиссии по делу доктора Оппенгеймера ляжет несмываемым пятном на честь нашей страны. Свидетелями защиты в этом процессе выступили наиболее компетентные ученые Соединенных Штатов. Они поддержали своего коллегу. Я обеспокоен последствиями, которые может иметь это неправильное решение для развития американской науки»[223].

Тем не менее решение состоялось и ему предстояло дать законный ход. Поскольку к уголовной ответственности Роберт Оппенгеймер не привлекался, то вопрос о направлении его дела в суд отпал. Само же решение комиссии по расследованию как имеющее рекомендательный характер было представлено в Комитет по атомной энергии. Генеральный директор этого ведомства К. Николс, рассмотрев материалы по делу Оппенгеймера, направил членам Комитета специальный акт, в котором отмечалось:

«…Документы свидетельствуют о том, что доктор Оппенгеймер был коммунистом во всех отношениях, за исключением Того факта, что не имел партийного удостоверения…»[224].

29 июня 1954 г. Комитет по атомной энергии четырьмя голосами против одного одобрил выводы комиссии под председательством Г. Грэя, а также положения, содержащиеся в акте К. Николса, и постановил запретить доктору Роберту Юлиусу Оппенгеймеру участвовать в научных исследованиях по правительственной программе развития атомной энергетики. В тексте постановления содержалась знаменательная фраза:

«…Доктор Оппенгеймер не пользуется более доверием со стороны правительства и нашего Комитета по причине того, что принципиальные недостатки в его характере доказаны»[225].

От обвинений в шпионаже в пользу Советского Союза до констатации недостатков в характере — такой путь прошло дело Оппенгеймера. Быть может, для любого другого подобная метаморфоза означала бы серьезную юридическую и моральную победу, но Роберт Оппенгеймер воспринял решение об отстранении его от научных исследований как акт недоверия и дискредитации, перечеркивающий все его заслуги перед Соединенными Штатами. Отвергнутый чиновниками от науки, отстраненный от любимого дела, которому он посвятил всю свою жизнь, ученый тяжело переживал мнимое бесчестие. И в этот момент со словами поддержки и солидарности к нему обратился величайший мыслитель двадцатого века Альберт Эйнштейн. Он заявил, что питает чувство глубокого уважения к Роберту Оппенгеймеру как ученому и человеку и разделяет его тревогу за судьбы мира в атомную эру человечества.

Прогрессивная общественность Соединенных Штатов расценила травлю доктора Оппенгеймера как угрозу всем демократическим силам страны, выступающим против использования энергии атомного ядра в военных целях. Был создан Комитет в защиту Оппенгеймера, в который вошли крупнейшие ученые с мировыми именами. Их усилия нашли поддержку международной научной общественности. Стало очевидным, что решение об отстранении доктора Роберта Оппенгеймера от научных исследований в области физики атомного ядра имело негативные последствия прежде всего для престижа самих Соединенных Штатов. И тогда была предпринята попытка завуалировать скандальный характер дела Оппенгеймера, предать забвению травлю известного ученого. В апреле 1963 года он награждается золотой медалью имени Энрико Ферми и премией в размере 50 тысяч долларов за «исключительный вклад в дело освоения и использования атомной энергии». Когда же четыре года спустя Роберт Оппенгеймер умер, американские средства массовой информации дружно восславили «отца атомной бомбы», и никто уже не вспоминал скандального дела, надежно упрятанного в архивах Комитета по атомной энергии США.