Крупнейшие уголовные дела XX века в США

Мистификация во Дворце правосудия

Внимательный читатель наверняка заметил, что в деле Розенбергов встречалось имя Мэртона Собелла. Если же обратиться к сообщениям того времени об этом громком процессе, то мы обнаружим, что за трагическими перипетиями судьбы супругов Розенбергов имя Собелла почти совсем незаметным прошло мимо общественного внимания. А между тем он был признан одним из соучастников в этом деле, привлечен к уголовной ответственности наряду с Юлиусом и Этель Розенбергами и сидел рядом с ними на скамье подсудимых.

Судебные власти своевременно не позаботились о выделении дела Мэртона Собелла в отдельное производство, хотя для этого были все необходимые основания. Данное обстоятельство в значительной степени определило драматизм его положения: радом с осужденными на смерть Розенбергами, за судьбой которых с напряженным вниманием следили миллионы граждан США, их скромный соучастник оказался практически едва ли не полностью забытым. Если за жизнь и свободу Юлиуса и Этель Розенбергов боролась демократическая общественность страны, то о Мэртоне Собелле не вспоминал никто, за исключением разве что его родственников, адвокатов да весьма небольшого круга лиц, связанных с подсудимым профессиональными отношениями. Однако в наше время дело этого человека приобретает все больший общественный интерес как необходимая страница в анналах американской уголовно-политической юстиции. Объективность требует восстановления исторической памяти об этой части судебного процесса «Соединенные Штаты Америки против Юлиуса Розенберга, Этель Розенберг и Мэртона Собелла», длительный период остававшейся в тени забвения.

Подсудимых связывали давние товарищеские отношения еще со студенческих лет. Именно поэтому скромный инженер-электрик Собелл оказался в поле зрения Федерального бюро расследований, которое вело пристальное наблюдение за всеми связями Юлиуса Розенберга. Когда возникло «дело об атомном шпионаже», извлекли на свет донесения агента ФБР Рекса Шрёдера, сообщавшего, что в период с января 1946 по май 1948 года Собелл пять раз встречался с Розенбергом. Это сочли достаточным для ареста инженера-электрика по подозрению в «заговоре с целью передачи атомных секретов СССР». 3 августа 1950 г. был выписан соответствующий ордер, однако реализация его оказалась сопряженной с определенными процессуальными и даже дипломатическими трудностями. Дело в том, что в это время Мэртон Собелл с семьей путешествовал по Мексике. Поэтому ФБР разработало специальную операцию по похищению подозреваемого. 16 августа он был доставлен в Соединенные Штаты.

Пол года арестованного держали в неведении относительно сущности выдвинутого против него обвинения. Все это время он находился под стражей в условиях строгой изоляции и сурового режима содержания. Немало усилий было потрачено на то, чтобы склонить Мэртона Собелла к сотрудничеству, заставить его дать инкриминирующие показания в адрес Юлиуса и Этель Розенбергов, назвать других соучастников «шпионского заговора». Однако все было напрасно. Арестованный обнаружил полную неосведомленность о «преступной деятельности» университетского товарища и его супруги. Ни один из пунктов обвинения против них не мог быть обоснован ссылками на показания Собелла. Мужественное поведение арестованного не оправдало надежд обвинительной власти на появление в процессе еще одной послушной марионетки типа Девида Грингласа или Гарри Голда. Но это же обстоятельство определило и драматизм положения Мэртона Собелла. Если двое лжесвидетелей не без оснований рассчитывали на снисхождение за услуги, которые они оказали обвинению, то Собеллу рассчитывать было не на что, ему довелось в полной мере испытать на своей судьбе тяжелую руку американской Фемиды.

Обвинение против Мэртона Собелла было сформулировано с юридической тонкостью. Его прямо не обвиняли в шпионаже. Для такого обвинения требовалось бы доказать факт сбора информации оборонного значения, точно указать и представить в суд конкретный материальный носитель этой информации (документ, его копию, негатив, фотографию, микрофильм, магнитную пленку и т. п.). Ничем подобным обвинение не располагало. Поэтому было решено привлечь Собелла к уголовной ответственности по обвинению в «заговоре с целью шпионажа». Здесь уже нет необходимости заботиться о собирании такого рода данных, а достаточно косвенных доказательств постоянного контакта обвиняемого с резидентом иностранной разведки. В случае дефицита улик можно даже ограничиться доказательством факта одной такой встречи и… постараться подвести присяжных к нужному обвинению выводу о ее преступном характере.

На суде выяснилось, что ни Д. Гринглас, ни Г. Голд, никто из других свидетелей обвинения, изобличавших Юлиуса и Этель Розенбергов, не только не были знакомы с Собеллом, но даже никогда и ничего о нем не слышали. Все обвинение против него было построено на показаниях некоего Макса Элитчера. Этот единственный свидетель некогда сотрудничал с коммунистами, но скоро отошел от активной политической деятельности и впоследствии вспоминал о данном эпизоде своей биографии не иначе как о «грехах юности». С Собеллом Элитчер был знаком еще со студенческой скамьи, и, хотя нельзя сказать, что сокурсники были особенно дружны, тем не менее их отношения поддерживались благодаря общим профессиональным интересам и кругу знакомых. В ходе предварительного расследования дела об «атомном шпионаже» Макс Элитчер оказался перед выбором — либо он дает инкриминирующие показания против Собелла, либо сам окажется на скамье подсудимых за принадлежность к Коммунистической партии и подрывную деятельность[193]. И «свидетель» не выдержал.

Во время судебного следствия он показал, что летом 1948 года лично присутствовал при передаче Собеллом разведывательных материалов Розенбергу. Этому эпизоду, по его словам, предшествовали следующие обстоятельства.

— Мэртон Собелл подошел ко мне и сообщил, что у него дома хранится важная и ценная информация, которую он должен был передать Розенбергу, но до сих пор этого не сделал. Информация была слишком ценной, чтобы ее уничтожить, но вместе с тем слишком опасной, чтобы ее хранить. Поэтому он сказал, что хочет передать ее Розенбергу в тот же вечер. Я ответил, что при данных обстоятельствах это было бы легкомыслием…

Какие же обстоятельства имел в виду Макс Элитчер? Оказывается, в это время он якобы чувствовал постоянную слежку за собой со стороны спецслужб, о чем сразу же сообщил «товарищу по партии». Несмотря на это Собелл, по словам свидетеля, попросил подвезти его на машине к дому Розенбергов. Такая просьба и показалась Элитчеру «легкомыслием». Подобную оценку этого поступка со стороны лица, находящегося под наблюдением, можно признать вполне объективной. А вот поведение «опытного разведчика» Собелла в такой ситуации совершенно необъяснимо. Ведь воспользоваться машиной Элитчера заведомо означало навести спецслужбы на след, что в конечном счете должно привести к провалу. Если именно этого добивался Собелл, то, во-первых, у него был более простой путь — явка с повинной, а во-вторых, почему он столь упорно отрицал все в суде? Если Собелл ни о чем таком не помышлял, остается без ответа вопрос: почему все же он решил воспользоваться машиной, находящейся под наблюдением ФБР? И зачем ему для передачи материалов Розенбергу вообще понадобился Элитчер? Алогизмов подобного рода в показаниях свидетеля было немало.

Это стало особенно очевидным в ходе перекрестного допроса Элитчера со стороны защиты. Адвокаты сосредоточили внимание на личности свидетеля и обстоятельствах, при которых он на стадии предварительного расследования давал свои показания представителям обвинения. Защитник Собелла Эдвард Кунтц напомнил свидетелю о том, что он уже совершил однажды лжесвидетельство, когда в 1946 году во время процедуры принесения присяги лояльности скрыл свое сотрудничество с Коммунистической партией.

Защитник Э. Кунтц: Лгали ли Вы, когда, присягая в лояльности правительству, скрыли свою партийную принадлежность?

Свидетель М. Элитчер: Да, лгал.

Защитник Э. Кунтц: Значит, Вы лгали под присягой?

Свидетель М. Элитчер: Да.

Защитник Э. Кунтц: Испытывали ли Вы в связи с этим беспокойство?

Свидетель М. Элитчер: Да.

Защитник Э. Кунтц: В 1946 году?

Свидетель М. Элитчер: Думаю, что это беспокоило меня всегда.

Защитник Э. Кунтц: И в 1947 году?

Свидетель М. Элитчер: Да.

Защитник Э. Кунтц: И в 1948 году?

Свидетель М. Элитчер: Да.

Защитник Э. Кунтц: Вы беспокоились именно из-за присяги, которую дали?

Свидетель М. Элитчер: Да.

Защитник Э. Кунц: Эта присяга была ложной, Вы совершили клятвопреступление, не так ли?

Свидетель М. Элитчер: Я знал, что такое присяга, да…

Защитник Э. Кунтц: Когда в 1948 году Вы вместе с семьей приехали из Вашингтона в Нью-Йорк, Вы были смертельно напуганы, не так ли?

Свидетель М. Элитчер: Да.

Защитник Э. Кунтц: С того времени Вы постоянно испытывали чувство смертельного страха, верно я Вас понял?

Свидетель М. Элитчер: Да…

Защитник Э. Кунтц: Хотите ли Вы себя спасти?

Свидетель М. Элитчер: Да.

Ответы свидетеля говорят о многом. Этот человек крайне запуган угрозой возможной ответственности за прошлое и серьезно обеспокоен за свое будущее. В психологии такое состояние называется психогенией или психотравмой. Стремление выйти из него, освободиться от угнетающего воздействия фактора страха может проявиться в поступках, не характерных для данного субъекта в обычных, ординарных условиях его существования. У Макса Элитчера такими поступками явились лжесвидетельство и оговор.

Защитники пытались выяснить тщательно скрываемые обстоятельства, при которых формировались показания этого свидетеля.

Защитник Э. Кунтц: Ваши контакты с Мэртоном Собеллом в период с 1942 по 1948 год были редкими и кратковременными, не так ли?

Свидетель М. Элитчер: Да.

Защитник Э. Кунтц: Ваша поездка с Собеллом к Розенбергу запомнилась Вам, не так ли?

Свидетель М. Элитчер: Да.

Защитник Э, Кунтц: По существу, в соответствии с Вашими показаниями, только во время этой поездки Вы столкнулись с секретными и опасными делами, так ли это?

Свидетель М. Элитчер: Да.

Защитник Э. Кунтц: Поэтому поездка и запала Вам в память, не так ли?

Свидетель М. Элитчер: Да.

Защитник Э. Кунтц: Но Вы не рассказали об этом во время первого визита к Вам сотрудников ФБР?

Свидетель М. Элитчер: Нет, не рассказал…

Важный для оценки показаний свидетеля момент допроса. Оказывается, история с передачей Собеллом секретной информации Розенбергу возникла в устах Элитчера отнюдь не сразу, а спустя значительное время после установления контактов с сотрудниками Федерального бюро расследований. Что это — период вспоминания былого или время, необходимое для запоминания услышанного уже в кабинетах тайной полиции? Немного прояснить этот непростой вопрос помог подключившийся к перекрестному допросу свидетеля адвокат Эммануэль Блок, защитник Юлиуса и Этель Розенбергов.

Защитник Э. Блок: Помните ли Вы день, когда агенты ФБР явились к Вам впервые?

Свидетель М. Элитчер: Да, помню.

Защитник Э. Блок: Кажется, это было 20 июля 1950 г., не так ли?

Свидетель М. Элитчер: Я не помню точной даты, но это было не в июле.

Атторней И. Сэйпол: Я вынужден напомнить свидетелю, что это было именно 20 июля.

Обвинитель счел необходимым вмешаться, поскольку опровержение свидетелем собственных показаний в этой части неизбежно подрывало доверие к ним и во всем остальном. Кроме того, перекрестный допрос явно принимал такой характер, при котором могла выясниться продолжительная «работа» ФБР со свидетелем до того, как он дал свои официальные показания. Такие опасения обвинителя были отнюдь не напрасны, что наглядно показывает дальнейший ход перекрестного допроса.

Защитник Э, Блок: Когда Вы впервые дали показания?

Свидетель М. Элитчер: Тогда, когда мне впервые довелось быть в этом здании.

Защитник Э. Блок: Когда Вы дали показания повторно?

Свидетель М. Элитчер: На следующий день.

Защитник Э. Блок: А в третий раз?

Свидетель М. Элитчер: Спустя много времени. Через несколько месяцев.

Защитник Э. Блок: Ваши показания против Собелла Вы дали, посоветовавшись с адвокатом, не так ли?

Свидетель М. Элитчер: Совершенно верно.

Защитник Э. Блок: То есть после того, как Вы наняли адвоката?

Свидетель М. Элитчер: Да, это так.

Защитник Э. Блок: И после того, как Вас неоднократно допрашивали агенты ФБР и помощники атторнея, не так ли?

Свидетель М. Элитчер: Да.

Что следует из этой части перекрестного допроса? По крайней мере два существенных вывода.

Во-первых, свидетель дал свои инкриминирующие показания не при первом допросе, а гораздо позднее — после длительной обработки со стороны сотрудников ФБР и службы обвинения. Это подтверждается и зафиксированными в материалах дела датами.

Протоколы допросов М. Элитчера на стадии предварительного расследования датированы 20 и 21 июля, а также 23 октября 1950 г. Перед большим жюри свидетель давал показания 14 августа 1950 г. и 31 января 1951 г. Но ни в одной из этих протокольных записей не встречается ни единого слова о шпионской деятельности Мэртона Собелла. В таком контексте это имя в показаниях свидетеля появилось значительно позднее — в марте 1951 года — по меньшей мере после восьми непротокольных встреч с окружным атторнеем, его помощниками и агентами ФБР[194].

Видимо, с каждой из этих встреч память Макса Элитчера постепенно улучшалась. Можно даже точно указать время, в течение которого она улучшилась настолько, что Мэртон Собелл превратился из «друга юности» в коварного «красного агента».

Второй вывод, который следует из приведенного фрагмента показаний М. Элитчера, не менее любопытен. Признание свидетелем того факта, что свои показания против Собелла он дал после консультации с адвокатом, приобретает особый смысл в связи с личностью последнего. Этим адвокатом был О. Родж, выступивший в процессе в качестве защитника Грингласа. На процессе фигурировало письмо О. Роджа в атторнетуру, в котором он напоминал, что М. Элитчер «нуждается в соответственно оплачиваемой должности». Но тогда возникает вопрос: а за какие услуги? Ведь атторнетура не биржа труда и тем более не благотворительная организация. Неизбежно возникает вопрос и о роли самого О. Роджа в этом деле: не действовал ли он заодно с атторнеем[195]? Если это так, то на процессе под личиной адвоката участвовал еще один обвинитель.

Большое внимание на судебном следствии обвинение уделило тезису о попытке подсудимого Мэртона Собелла уйти от уголовной ответственности за свои преступные действия. Именно с такой целью, как утверждал обвинитель, подсудимый выехал за пределы Соединенных Штатов. В подтверждение этого тезиса на процессе были приведены следующие данные.

Во-первых, во время пребывания в Мексике Мэртон Собелл несколько раз пользовался вымышленными именами — Моррис Санд, Мэрвин Салт, Мэртон Солт.

Во-вторых, письма на родину он адресовал не родственникам, за почтой которых могло наблюдать Федеральное бюро расследований, а некоему Уильяму Данцигеру.

В-третьих, обвинение располагало доказательствами того, что Собелл сдал билеты на обратный путь в США и интересовался расписанием океанских судов в Европу.

По каждому из этих трех пунктов защитники подсудимого — Эдвард Кунтц и Гарольд Филипс привели контраргументы.

Вымышленными именами пользовались многие американские туристы за границей. Адвокаты без труда показали, что в те годы это было совершенно ординарным явлением. И придавать какое-то особое значение псевдонимам Мэртона Собелла можно лишь в расчете на неосведомленность присяжных заседателей.

Далее, письма из Мексики подсудимый адресовал Уильяму Данцигеру потому, что он был близким другом семьи. Причем каждый раз на почтовом конверте Собелл указывал свой подлинный адрес и подписывался настоящим именем. Стал ли бы делать это профессиональный разведчик, каковым старалось изобразить подсудимого обвинение? Правда, одно из писем было подписано «Мэри Левит», но это подлинное имя и девичья фамилия жены Собелла. Весьма трудно предположить, что в досье ФБР это обстоятельство не нашло отражения. А если так, то могла ли столь нехитрая уловка служить средством конспирации?

И, наконец, то обстоятельство, что, отправляясь в зарубежное путешествие, Собелл еще в Соединенных Штатах приобрел билеты на обратный путь, как раз свидетельствует в его пользу. Во всяком случае оно предполагает намерение вернуться на родину. Что же касается факта сдачи этих билетов, то это могло быть вызвано различными обстоятельствами, в том числе, например, желанием изменить вид транспорта или время возвращения. Установленный ФБР интерес Собелла к расписанию океанских судов в Европу не может иметь доказательственного значения, поскольку подсудимый заказ на проездные билеты по этому маршруту не оформлял и вообще в транспортное агентство по этому вопросу не обращался.

В конце судебного следствия стало очевидным, что обвинение подсудимого Мэртона Собелла фактически осталось недоказанным.

Прежде всего в материалах дела не оказалось даже легкого намека на какое-либо отношение Собелла к «атомным секретам». Даже обычно скупой на замечания в пользу защиты судья Ирвинг Кауфмен бросил реплику подсудимому:

— Доказательства, представленные по этому делу, не указывают на то, что Вы имели какую-либо связь с проектом создания атомной бомбы.

В материалах дела не было ни одного письменного доказательства, хотя бы косвенно свидетельствующего об участии Собелла в «заговоре».

Показания же Элитчера на этот счет так и остались единственными и не нашли подтверждения с помощью других доказательств. Кроме того, на судебном следствии выяснился факт, которому нельзя было не придать значения при оценке достоверности свидетельских показаний: в течение длительного времени Макс Элитчер страдал тяжелой формой неврастении, в связи с чем находился под постоянным наблюдением психиатра.

О несостоятельности попыток обвинения использовать путешествие Мэртона Собелла в качестве доказательства его намерения скрыться от расследования и суда уже говорилось. Защитники подсудимого Эдвард Кунтц и Гарольд Филипс считали свои контраргументы достаточно убедительными.

Принимая все это во внимание и исходя их принципа презумпции невиновности, адвокаты посоветовали своему подзащитному не выступать в качестве свидетеля по своему делу. Американское законодательство предоставляет подсудимому возможность дать показания в суде: «Каждый обвиняемый по собственному усмотрению может быть надлежащим свидетелем»[196]. Однако в данном случае защитники сочли, что опровергать таким образом обвинение нет необходимости, поскольку в ходе судебного следствия оно осталось недоказанным. Как выяснилось впоследствии, такое решение было ошибочным. Вера адвокатов в то, что суд неукоснительно соблюдает принцип презумпции невиновности, оказалась необоснованной.

Во время судебных прений защитник Эдвард Кунтц сказал:

— Я не знал, в чем обвиняется Мэртон Собелл, когда начался процесс, и до сих пор этого не знаю. Показания Элитчера — единственное, что в какой-то мере говорит о виновности Собелла, — являются делом рук ФБР и атторнея, который уподобился горе, родившей мышь, то есть Элитчера. Этот свидетель сам разоблачил себя тем, что дал ложные показания. Из его собственных слов следует, что он долго колебался, прежде чем вступить в шпионскую организацию. Этого было бы достаточно, чтобы действительный агент разведки счел рискованным отнестись к нему с доверием. Разве такой человек мог в течение ряда лет принимать участие в интригах двух якобы ведущих советских агентов — Розенберга и Собелла? А если Собелл был участником заговора, то почему Гринглас его не знал и даже не упомянул его имени? Если поездка Собелла в Мексику была обусловлена его желанием избежать ареста и если советские шпионы, как уверял будто бы Грингласа Розенберг, все подготовили для побега, то почему Собелл не встал, к примеру, с путеводителем в руках у какого-нибудь памятника в Мексике, дожидаясь, пока кто-нибудь из них не установит с ним контакт? Вместо этого он ездил по Мексике без определенной цели в течение двух месяцев, а потом вернулся в квартиру, которую снял на собственное имя…[197].

Многие факты в деле Собелла вызывали сомнение. А всякое сомнение, как известно, должно истолковываться в уголовном судопроизводстве в пользу подсудимого. Поэтому у большинства присутствующих в зале судебного заседания сложилось мнение, что ход процесса складывается для Собелла вполне благополучно. Его адвокаты пока еще отказывались принимать преждевременные поздравления в связи с успешно проведенной защитой, но общая атмосфера успеха в дискуссии с обвинением чувствовалась довольно определенно.

Тем неожиданнее оказался вердикт присяжных, которым наряду с Юлиусом и Этелью Розенбергами виновным признавался и Мертон Собелл. Теперь все сосредоточилось в руках судьи. Лишь он единоличным решением назначал меру наказания. По некоторым характерным признакам опытные адвокаты предположили, что она не будет слишком суровой. Так, после оглашения смертного приговора Розенбергам судья Ирвинг Кауфмен не стал сразу же рассматривать вопрос о Собелле, хотя подсудимые и проходили по одному делу, а объявил перерыв. Присутствующими в зале судебного заседания это было истолковано как верный знак того, что мера наказания в данном случае будет иной. В принципе так оно и оказалось, хотя 30 лет лишения свободы, которые судья определил Мэртону Собеллу, в условиях тюремного заключения мало чем отличаются от смертной казни. Ведь не случайно столь длительный срок наказания в Соединенных Штатах зачастую называют медленной смертью.

Сразу же после вынесения приговора осужденный обратился в Федеральный апелляционный суд в Нью-Хейвене с ходатайством о пересмотре своего дела. В апелляционной жалобе М. Собелл писал:

«Я хотел выступить в качестве свидетеля в свою защиту во время судебного разбирательства. Я не сделал этого потому, что мои адвокаты были против. По их мнению, выдвинутое против меня обвинение оказалось настолько слабым, что моя невиновность не подлежала сомнению. Было совершенно очевидно, что я не имею ничего общего с каким бы то ни было заговором в целях атомного шпионажа, поэтому можно было твердо надеяться на оправдание… Сейчас же я настаиваю на своем праве дать показания…»[198].

Даже после осуждения Мэртон Собелл продолжал считать, что показания Макса Элитчера не могли оказать серьезного влияния на исход дела в силу полного отсутствия каких-либо подтверждающих данных и их очевидной алогичности. Значительно больше Собелла беспокоила интерпретация судом его собственного поведения во время путешествия в Мексику. Поэтому он подробно описал все события, относящиеся к этой поездке. Он отметил, что она планировалась в течение многих лет и тайны из нее никто из членов его семьи не делал. Визы на него, жену и дочь получены в мексиканском консульстве, авиабилеты на рейс до Мехико и обратно были заказаны в компании «Америкэн эйрлайнз» заблаговременно. Далее М. Собелл пишет:

«…И все же в одном отношении эта поездка отличалась от обычного путешествия. В середине 1950 года я почувствовал себя обеспокоенным признаками политических репрессий и попыток запугивания в нашей стране. И в этих чувствах я был не одинок: «холодная война» повлекла за собой многочисленные расследования, чистки, преследования за политические убеждения. Хотя я был научным работником, но не оставался равнодушным к политическим событиям и вместе со многими другими учеными считал, что мое будущее находится под угрозой в гнетущей атмосфере, в которой мы должны были работать.

…В то время, когда мы проявляли такую нерешительность, в газетах появилось сообщение об аресте Юлиуса Розенберга будто бы за «атомный шпионаж». Я считал это обвинение абсурдным, но тем не менее оно потрясло меня своим красноречивым смыслом… Я считал, что он подвергается преследованиям по политическим соображениям и что обвинение против него имеет своей целью запугать политическую оппозицию в Соединенных Штатах. Я допускал мысль, что каждый, кто воспротивится начавшейся войне в Корее или каким-либо иным образом отважится на протест против американской политики, будет под тем или иным предлогом брошен в тюрьму… Тогда и только тогда я стал выяснять возможность нашего выезда в Европу или Южную Америку. Теперь мне уже трудно понять, что толкнуло меня на столь неразумные поступки, но спустя некоторое время я осознал, насколько они неуклюжи и бесмысленны. Разумеется, я не мог и предположить, как ошибочно они будут истолкованы и насколько это окажется опасным для меня…

В конечном же счете мы с женой пришли к выводу, что наша связь с родиной слишком сильна и что мы обязаны вернуться и содействовать борьбе с репрессивными тенденциями, которых мы хотели избежать. Теперь я знаю, что это последнее решение было правильным, что я ошибался, когда думал, что могу изолировать себя от других людей, имевших те же самые проблемы»[199].

25 февраля 1952 г. апелляционная жалоба Мэртона Собелла была рассмотрена и большинством голосов оставлена без удовлетворения. Лишь судья Джером Фрэнк в своем особом мнении выступил за отмену приговора и пересмотр дела Мэртона Собелла по существу. Свою позицию член Федерального апелляционного суда мотивировал тем, что, по его мнению, в данном случае имели место два самостоятельных заговора — «атомный», в котором участвовали Розенберги, Гринглас и Голд, и «неатомный», куда вошли Розенберги, Собелл и Элитчер. Поэтому, делал вывод Д. Фрэнк, уголовное дело «Соединенные Штаты Америки против Юлиуса Розенберга, Этель Розенберг и Мэртона Собелла» должно быть разделено на два самостоятельных произодства. Особое мнение судьи Д. Фрэнка практического влияния на судьбу осужденных не оказало, но представляет определенный интерес с точки зрения полноты и объективности изложения.

Полтора года велась борьба за жизнь супругов Розенберг. О них писали газеты, говорили ораторы на митингах протеста против жестокого приговора, дискутировали судьи в высших судебных инстанциях страны; позднее было опубликовано несколько монографий[200]. О Собелле же — ни слова. Судьба приговоренных к смерти на электрическом стуле заслонила трагизм его положения. В истории современной американской юстиции он оказался забытым человеком. И когда после долгих восемнадцати лет М. Собелл был условно-досрочно освобожден от дальнейшего отбывания наказания в федеральной тюрьме Алькатрас, его имя уже никому ни о чем не говорило. Сегодня его не встретишь в сборниках судебных прецедентов, о нем не упоминают в юридических монографиях, постепенно ветшают и все 2700 страниц стенограммы процесса…