Лейтенант Шмидт

XI. Восстание началось

Севастополь митинговал. Митинги вспыхивали, как степные пожары в знойные июльские дни. Из центра города они давно перекинулись в рабочие районы, в расположение флотских экипажей и солдатских казарм. Раздраженный своим бессилием, Чухнин сообщал в Петербург морскому министру, что полиция не в состоянии не только совладать с этими бесконечными сборищами, но даже вовремя узнавать о них.

У казарм Брестского полка, по соседству с казармами флотской дивизии, сходки стали ежедневными. Ораторы требовали освобождения арестованных потемкинцев, уменьшения срока службы, улучшения обращения с матросами и солдатами.

Чухнин высылал специальные роты, чтобы не допускать участия военных в митингах. 10 ноября к вечеру у Брестских казарм опять начала собираться толпа. Здесь было много мастеровых с ближайшего завода и из порта, разных вольных людей… Но когда переодетые агенты Чухнина и полиции пробрались в середину толпы, они с ужасом увидели, что в центре почти сплошь матросы и солдаты.

Во дворец к Чухнину явились городской голова и несколько гласных. От имени населения они обратились к главному командиру с убедительной просьбой. Если он хочет, как и они, успокоения в Севастополе, то пусть поручит это лейтенанту Шмидту.

Чухнин растерялся. Своим тяжелым взглядом он, казалось, хотел раздавить собеседников.

— Кому?!

Городской голова сослался на общественное мнение. С искренним недоумением Чухнин возразил:

— В Морском Уставе об общественном мнении не говорится.

Посетители ушли, а Чухнин долго не мог опомниться после наглого предложения господ гласных. Умопомрачение… умопомрачение во всей стране. Месяц назад он бы собственной властью повесил этого Шмидта, а теперь и судить его нельзя. Свобода… права… Какие права? Избирательные? Кому? Мужикам? Свобода! Кому? Тем же мужикам? Даже лондонская «Таймс», на что уж англичане любители свобод и вековой опыт имеют, и то пишет: «Предоставить избирательное право русскому крестьянству, самому невежественному в Европе, вряд ли уместно».

Особенно ужасало Чухнина общее, как ему казалось, паралитическое состояние всех, кто не принадлежит к революционным партиям, странная индифферентность властей предержащих, непонятная слабость тех, кто еще вчера был всемогущ.

На следующий день должен был состояться большой митинг на Корабельной стороне, то есть опять-таки вблизи флотских и армейских казарм. Чухнин приказал выслать роту вооруженных винтовками матросов. На случай, если этих сил окажется мало или если матросы будут колебаться, была выслана учебная команда Белостокского полка. Командование этой боевой операцией по разгону митинга Чухнин поручил контр-адмиралу Писаревскому.

Как и раньше, из казарменных корпусов толпами выходили матросы, пробегали по делам службы. Ничто, казалось, не предвещало ничего чрезвычайного.

Писаревский, начальник Учебного отряда Черноморского флота, бородач с выпяченной грудью, перед митингом выстроил роту в стороне и обратился к ней с речью. Речь была краткая и выразительная: так и так, мол, крамольники заводят бунт. Мы их разгоним. Если не разойдутся сразу, пустим в ход оружие.

Писаревский величественно повернулся, чтобы подойти к стоявшему тут же командиру команды Белостокского полка штабс-капитану Штейну, но его задержал голос:

— А если на митинге братья наши и отцы?

Это была неслыханная дерзость. Вопрос осмелился задать матрос Петров.

Писаревский не знал Петрова и понял только, что голос принадлежит матросу. И он яростно закричал:

— Стрелять! Стрелять прикажу, и будешь стрелять!

Петрова затрясло от гнева. Что-то обожгло ему внутренности, словно он проглотил пылающий уголь. Контр-адмирал Писаревский был одним из преследователей восставших потемкинцев. Во главе эскадры он пришел в румынский порт Констанцу и увел «Потемкина» обратно в Россию.

Командир роты начал распределять матросов по местам. Четырех человек он поставил у дороги к Корабельной стороне, пятерых — вблизи того места, где вчера собирался митинг. Среди них был и Петров. Едва держась на ногах от волнения, он прислонился к забору. И вдруг услышал голос, который заставил его насторожиться.

Он приник к заборной щели и увидел Писаревского. Важно расчесывая бороду на две стороны, адмирал говорил штабс-капитану Штейну:

— Э-э, капитан, я думаю так… Надо дать им собраться. Пусть. А когда их соберется побольше, из машинной школы раздастся выстрел… Может ведь так случиться… А вы, не давая им опомниться, подаете команду: «В ружье, в нас стреляют!»

Петрову показалось, что пышная борода адмирала покраснела от крови.

Он опустился на колено, привычным движением вскинул винтовку и, прицелившись, дал один за другим три выстрела. Первая пуля попала в Писаревского, вторая — в штабс-капитана Штейна.

Поднялась невероятная суматоха. Забегали кругом матросы и офицеры. Раздались крики: «Смерть драконам! Восстание! Восстание!»

Раненые лежали на земле. Одни не хотели, другие не смели приблизиться к ним.

В этой суматохе раздался голос поднявшегося с колена Петрова:

— Лучше одному погибнуть, чем многим. Арестуйте же меня, арестуйте!

Офицеры опомнились. Кто-то приказал роте зарядить винтовки. Поднялась буря криков:

— Не будем! Не будем!

Какой-то офицер подошел к окруженному матросами Петрову:

— Это выстрел случайный, не так ли? Скажи, что случайный.

— Почему случайный… — глядя на него ничего не видящими глазами, отвечал Петров. — Я убил дракона. Арестуйте же, чего стоите!

Подошел караул, у Петрова отняли винтовку и повели его в расположение дивизии.

Весть о том, что матрос застрелил контр-адмирала Писаревского, мгновенно облетела весь район флотской дивизии. Собралась огромная толпа матросов. Все были возбуждены. Раздавались крики: «Ура! Долой кровопийц!». Дежурный офицер лейтенант Сергеев пытался успокоить матросов, но его никто не слушал.

Когда приблизилась рота с арестованным Петровым, возбуждение достигло предела.

— Долой роту! Распустить ее! Освободить товарища!

Толпа так наседала на роту, что вскоре она растворилась в толпе. Некоторые матросы из караула вдруг обнаружили, что в этой давке у них пропали патроны. А вскоре и сам капитан Кинд, командир роты, заметил, что его револьвер и сабля исчезли.

Петрова доставили в казарму, но требование освободить его стало настолько угрожающим, что побледневший дежурный офицер Сергеев не мог не уступить. А через несколько минут Петров уже произносил речь перед огромной толпой матросов.

Он стоял на бочке. Бушлат распахнулся, из-под него выбилась тельняшка. Размахивая рукой и поводя блестящими глазами, Петров говорил:

— Братцы! Сколько ж терпеть?.. Убил я дракона… Не стерпел… Свободу надо брать — сама она не придет. И от адмиралов ее не получишь!

Матросы кричали «ура», бросали в воздух бескозырки. Появились матросы, вооруженные винтовками и револьверами. Из казарм экипажей сбегались новые группы матросов. Все громче и чаще вспыхивало, как молния, слово «восстание».

До службы Петров был московским рабочим-булочником, посещал социал-демократические кружки. Но среди матросов дивизии его мало знали. Кто-то из матросов, связанных с севастопольским комитетом социал-демократической партии, видя, что дело принимает крутой оборот, бросился в город искать партийных руководителей. На улице встретил товарища Наташу, молодую девушку, уже не раз выступавшую на митингах, потом дал знать Столицыну.

Вскоре над пятитысячной толпой взволнованных матросов поднялась женская голова.

У Наташи был немалый опыт внутрипартийных споров и выступлений, на митингах, но, поднявшись над бушующей, как море в непогоду, толпой матросов, она смутилась. Толпа вдруг смолкла, не сводя, глаз с молодой революционерки и ожидая ее слов.

Тогда она почувствовала себя увереннее и заговорила о деспотии царизма, о тяжелой жизни рабочих и матросов, о преимуществах демократической республики. Вскоре на помощь ей пришел Иван Петрович Столицын. Он тоже говорил о проклятом самодержавии, о необходимости бороться за свои права. Но что делать сейчас, сию минуту, когда пять тысяч матросов, выйдя из подчинения своим офицерам и отчасти уже разоружив их, стояли, готовые действовать немедленно, — об этом они не сказали.

В апреле 1905 года III съезд РСДРП принял предложенную Лениным резолюцию, в которой говорилось: «III съезд РСДРП признает, что задача организовать пролетариат для непосредственной борьбы с самодержавием путем вооруженного восстания является одной из самых главных и неотложных задач партии в настоящий революционный момент».

По всей России большевики-ленинцы, где и как могли, проповедовали ленинскую идею всенародного, вооруженного восстания против царизма. И готовили его, и становились во главе рвущихся к бою масс.

Столицын знал об этом. Но он знал и о том, что руководители меньшевиков высказывались против этой тактики. Мы за революцию, говорили они, да, конечно, но революцию нельзя организовать — она возникает стихийно; мы за вооружение пролетариата, да, но… прежде всего за идейное вооружение; мы за восстание, но… когда оно будет, сие никому неизвестно.

И Столицын, и Наташа разделяли взгляды меньшевиков. Они охотно говорили на митингах о революции, готовы были, сидеть за нее в тюрьме, но, увидев во дворе флотской дивизии пять тысяч восставших матросов, они смутились. Узнав о ранении контр-адмирала Писаревского и капитана Штейна, они испугались эксцессов. Собственно, они всегда считали, что революцию будут делать рабочие, а матросы и солдаты пусть только не мешают.

В последнее время связь социал-демократического комитета с матросами была ослаблена. Незадолго до октября жандармерия и охранка разгромили последний военный комитет РСДРП в Севастополе. Только несколько дней назад началось восстановление военной организации. Из уцелевших активными социал-демократами были машинный квартирмейстер Сиротенко с «Потемкина» и машинист Гладков с «Очакова». На двух собраниях военной организации, которые состоялись на днях, присутствовало человек по двадцать матросов. На митинги, устроенные военной организацией, приходило человек четыреста-шестьсот. Настроение у всех было приподнятое, однако Столицын никак не ожидал, что события будут нарастать так стремительно. Не следует ли удержать волнующихся матросов, направить их энергию на организацию, подготовку, на еще более широкий охват масс?..

И вот он снова и снова говорил о тяжелой жизни матросов, об Учредительном собрании, о составлении требований матросов, об освобождении потемкинцев и других политических и, наконец, предложил выбрать депутатов и создать временный Совет депутатов.

В это время во двор дивизии начали приходить прослышавшие о событиях солдаты соседнего Брестского полка, тысячи рабочих адмиралтейства. Рабочие требовали объявления забастовки, солдаты и матросы говорили о своих повседневных нуждах.

Столицын пытался направить поток предложений в одно русло. Приняли двадцать пунктов, в том числе: освобождение политических заключенных, Учредительное собрание, устройство библиотек, ремонт казарм, погрузка угля, наемные рабочие. Выбрали депутатов. Но среди многих хороших слов о ремонте, библиотеках и прочем слово «восстание» затерялось, поблекло. Получалось так, что боевой революционный порыв переходил в русло привычного митингования.

Раненые Писаревский и Штейн все еще находились в казарме дивизии. Надо было отправить их в госпиталь, но офицеры боялись и напомнить матросам о ненавистных драконах. Теперь, когда матросы занялись деловым обсуждением разных проблем, дежурный офицер Сергеев набрался смелости и обратился к матросу, только что выбранному депутатом, с просьбой дать пропуск и людей для переноски раненых. Он получил и то и другое. Доставленный в госпиталь, тяжело раненный в живот капитан Штейн скончался.

На следующий день, 12 ноября, участок флотской дивизии, то есть дворы, площади, застроенные корпусами флотских экипажей, превратился в матросскую республику.

В одном из корпусов со вчерашнего вечера почти без перерыва заседал Совет депутатов. Председателем Совета был избран представитель севастопольского комитета РСДРП Иван Петрович Столицын. Все матросы знали этого сутуловатого молодого человека в очках, со смуглым лицом, с бородкой, с большим кадыком, до которого он в волнении то и дело дотрагивался. В Совете были и другие социал-демократы, в том числе Наташа.

По распоряжению Совета офицеров в казармы не допустили. На мачте дивизии подняли сигнал всем кораблям эскадры: «Прислать депутатов!» Немедленно были выделены патрули в город. Они должны были следить за порядком и задерживать матросов, которые не имели пропусков с подписью председателя Совета депутатов.

С раннего утра на площади снова зашумел митинг. Говорил Петров и другие матросы, говорили штатские. Флотские дела переплелись с рабочими, крестьянскими, общероссийскими.

— Освободить всех политических — матросов и солдат! Отдать их на поруки матросам и солдатам, а если судить, то гласным судом!

— Устроить библиотеку и читальни за счет казны! Выписывать книги и журналы по желанию нижних чинов!

— Удалить из города казаков! Снять военное положение! Отменить смертную казнь!

При общем сочувствии Столицын говорил, что огромные земли, принадлежащие царской семье и монастырям, надо отобрать.

Какой-то юный матросик предложил включить в требования:

— Обращение офицеров с нижними чинами на «вы» и отмена титулов вне службы!

Ему ответили дружескими смешками, ироническими репликами («А как же без матюков и кулаков! Мыслимое ли дело?») и тут же одобрительно подняли руки.

— Полная свобода вне службы! Право посещать все общественные места и собрания.

— Увеличение жалованья от пяти до десяти рублей в месяц.

— Уменьшение срока службы: для солдат до двух лет, для матросов до четырех.

— Рабочему классу восьмичасовый рабочий день!

— Долой денщиков! Офицеры не должны иметь военной прислуги для своих домашних надобностей.

Представители музыкантов заявили о своих требованиях: меньше отчислений из заработанных денег, регулярные занятия, учреждение школы для детей матросов и солдат.

Требование созвать Учредительное собрание шло в соседстве с подробно разработанным требованием увеличить оклад на приварочное довольствие и заботиться о том, чтобы оно попадало в котел, а не в бездонные карманы интендантов. Вольнонаемный музыкант Тюпалов вскочил на бочку и, размахивая фуражкой, крикнул:

— Да здравствует Россия! Не надо нам царя!

С криками: «Ай да молодец!» матросы восторженно подняли его на руки и стали качать.

В это время Петров зашел в канцелярию одного из экипажей и с удивлением обнаружил, что часть писарей продолжает заниматься своими бумагами как ни в чем не бывало.

— А вы что же? Вам не нужна свобода? Сердца у вас нет!..

Пристыженные писаря выскочили во двор. Здесь толпы матросов начали строиться в колонны. Во главе встали оркестры. С музыкой, громко провозглашая лозунги свободы и новой жизни, взволнованные матросы колоннами двинулись к соседним казармам Брестского полка.

По дороге к матросам присоединились солдаты запасного батальона и часть артиллеристов с крепостных батарей.

У брестцев тоже с утра шел митинг, но не с таким боевым напором, как у матросов. Офицеры находились тут же, хотя не в силах были помешать «сборищам». Появление колонн матросов брестцы встретили восторженными криками «ура». Через несколько минут солдаты оказались в рядах матросов, гимнастерки перемешались с флотскими фланелевками.

Под крики «ура» и веселые прибаутки были разоружены офицеры. Разоружены и тут же под честное слово отпущены домой. Через некоторое время прибыл командир полковник Думбадзе, вскоре прославившийся на всю Россию своей тупой свирепостью. Не успел он оглядеться и, выпучив глаза, крикнуть: «Эт-та что такое?» — как был окружен матросами и солдатами и обезоружен.

— Катись, катись отсюда, ваше высокоблагородие…

Думбадзе сообразил, что лучшего нечего и ждать.

И незаметно исчез.

Митинг продолжался. Говорили о братском единстве матросов и солдат, которых начальство пытается настроить друг против друга.

— Настроят, — говорил Петров, — а потом нас нашими же руками перестреляют. Вон глядите, — он махнул рукой на высившийся по ту сторону бухты берег, — на Историческом бульваре уже пулеметы стоят. Зачем они там? На нас нацелены!

Вскоре к празднично настроенным матросам и солдатам пожаловали новые почетные гости. В экипаже, запряженном парой лошадей, ко двору казарм приближались комендант Севастопольской крепости генерал-лейтенант Неплюев и командир пехотной дивизии генерал Седельников.

Они подъехали и тотчас были окружены морем матросов и солдат. Хорошо зная о настроении в казармах, генералы решили испробовать тон ласково-успокоительный.

— Братцы, что за шум?.. И порядка что-то маловато…

— А это порядок — пулеметы ставить в городе?

Генералы продолжали сидеть в экипаже, чувствуя, что лучше не спускать ног на горящую землю. Но экипаж все теснее окружала толпа. Один матрос уже встал на подножку и, вплотную приблизившись к генералам, спросил:

— Для кого пулеметы, ваше превосходительство? В центре города, на Историческом бульваре?

— Может, против японцев? — ироническую реплику из толпы покрыли раскаты смеха.

— До японцев они не достанут, куда им.

— Против народа эти пулеметы, вот против кого, — сказал матрос и решительно спрыгнул с подножки.

— Убрать пулеметы! Убрать пулеметы! — неслось со всех сторон.

Матрос взялся за ручку дверцы:

— Прикажите, ваше превосходительство, немедленно убрать пулеметы с Исторического бульвара.

Генерал Неплюев качал головой, пытаясь сохранить достоинство, но кончики его усов дрожали:

— Но, господа… братцы, я не имею права… я не…

Терпение толпы истощалось. Раздались крики:

— Судом их! Своим судом!

— В таком случае — амба! — сказал матрос, решительно дернул дверцу и с таким видом, точно ему не впервой разъезжать в экипажах, уселся против генералов, испуганно хлопавших глазами.

Другой матрос подхватил лошадь под уздцы.

В сопровождении толпы кортеж отправился во флотскую дивизию. Здесь генералов разоружили и, объявив арестованными, поместили в дежурной комнате.

Настало время обеда. Пообедали шумно, весело, коки и кашевары старались вовсю. После обеда решили пойти к казармам Белостокского полка, чтобы призвать солдат тоже присоединиться к народу. Но к Белостокскому полку надо было идти через центральные улицы города. Что приготовил Чухнин? Не заговорят ли пулеметы с Исторического бульвара?

В Совете депутатов шумели и спорили. Вдруг в Совете появились солдаты-артиллеристы, делегаты от крепостной артиллерии. Как быть с крепостными орудиями? Заклепать их? Или арестовать офицеров, а самим оставаться при пушках?

Председателю Столицыну никак не удавалось унять шум. Как же быть с белостокцами? Что ответить артиллеристам? В общем, конечно… надо быть на страже, надо принять меры… Артиллеристы так и не получили определенного ответа.

Между тем во дворе уже строились колонны. Кроме матросов, здесь было много солдат из разных частей, еще больше рабочих. Всего собралось несколько тысяч человек. Два военных оркестра, красные знамена в руках рабочих — и никакого оружия.

Демонстранты обошли бухту и вступили в центральную часть города, обрастая по дороге новыми сторонниками. Вот они уже на Екатерининской улице. Здесь Морское собрание. Рядом высится на горе дворец Чухнина.

Тысячи демонстрантов с красными знаменами решительно продвигались вперед, сметая со своего пути полицейских, жандармов, офицеров. Вот Новосильцевская площадь. На ней выстроились солдаты Белостокского полка, с офицерами, с командиром полковником Шульманом.

И вдруг произошло нечто совершенно неожиданное. Неизвестно по чьей инициативе, а вероятнее всего по инерции, оркестр демонстрантов грянул… «Боже, царя храни».

Услышав гимн, полковник Шульман гаркнул:

— На к-краул!

Белостокцы четко проделали привычный маневр и закричали «ура».

Пораженные, демонстранты нерешительно остановились, но вскоре пришли в себя. Начался митинг. Солдаты Белостокского полка охотно слушали ораторов, но то и дело поглядывали на офицеров. Однако полковник Шульман решил, что рискованно позволять солдатам слушать революционных ораторов, и скомандовал:

— Кругом!

Белостокцы подчинились. Демонстранты последовали за ними. Это было странное шествие. Дружба и братство или вражда? Впереди шел полк с царскими офицерами, а за ним демонстранты с лозунгами свободы и знаменами революции. Полк уходит от революции, революция пытается настигнуть его.

Но, не подойдя к своим казармам, белостокцы вдруг повернули. Шульман повел их в поле.

Демонстранты остановились. Что это значит? Уж не провокация ли? Не собираются ли заманить безоружных людей в поле, чтобы там расправиться с ними?

Овеянные свежим ветром революции, белостокцы взволновались, но еще не освободились от привычного страха перед начальством. Подчиняясь приказу командира, они направлялись в поле, а демонстранты повернули назад.

Матросы вернулись во флотскую дивизию. Здесь их ожидало новое известие. Пришли какие-то военные из крепостной артиллерии для переговоров об арестованных генералах Неплюеве и Седельникове.

— Вы своих драконов не арестовали. Чухнин вон во дворце сидит, как сидел. Чего ж наших генералов…

— Да мы б в охотку…

Пришедшие требовали освободить генералов.

— Как можно без начальства? — говорил маленький солдат Иван Тихонов, глядя на всех большими светлыми глазами, полными мучительного недоумения. — Да тут такое пойдет… Не приведи господи…

Столицын и Петров уговаривали Совет не выпускать заложников. Тогда кто-то из артиллеристов намекнул, что крепостной артиллерии, дескать, нетрудно достать до морских казарм.

Тихонов предлагал взять с генералов честное слово, что они не отдадут приказа стрелять в народ. Кричали все сразу:

— Не выпускать! Выпустить! Назад!

Но большинство решило отпустить. Генералам подали линейку. Хотя и не так пышно, как раньше, их превосходительства поспешили покинуть расположение флотской дивизии.

Не прошло и нескольких дней, как матросы снова столкнулись с генерал-лейтенантом Неплюевым.