Любовный контракт

ГЛАВА 6

Оливия вряд ли слышала, что сказал Стюарт, ее голова была занята другим. Крепко сжав пальцами хрупкую ножку бокала с шампанским, она думала о том, что тоскует по прежней простой жизни с чашечкой кофе и ломтиком тоста по утрам или липковатой лапшой, приготовленной в микроволновке после работы.

Нынешняя роскошь сказывалась на ней и на ее талии. Обильные «рабочие» завтраки с булочками, рожками, копченой лососиной и омлетами, полновесные полуденные ланчи, изысканные обеды из четырех блюд и шампанское, шампанское днем и вечером — нет, для нее это слишком.

Винни посмеялась бы над ней — кто-нибудь слышал, чтобы некто устал от образа жизни миллионера?! А как насчет самого мужчины? От него ты тоже устала? Ну, ты даешь, Оливия! — сказала бы Винни.

— Ты чем-то обеспокоена? — спросил Стюарт, крепко взяв ее за руку.

Они сидели перед пылающим дровяным камином в Кумберлэндском сельском клубе, членом которого он стал. Атмосфера здесь была мягкая, обольстительная, исключительно элегантная. И очень дорогая — бутылка шампанского стоила почти семьдесят пять фунтов. Тихое местечко у огня, зарешеченные окна и деревенские ситцы на мягкой мебели придавали клубу впечатление уютного дома — дома Гарольда и Мэгги, не ее!

Подавив паническое чувство, Оливия уставилась на пляшущие языки пламени в очаге и сосредоточилась на мыслях о «Лэмпхаузе» и его выживании. Не продает ли она вместе со своей душой остаток старой фирмы, позволяя соблазнять себя красивому американцу, для которого ни деньги, ни люди не играют роли?

Корпорация «Маккензи» официально предложила ей работу в качестве члена Совета директоров. Это напоминало приглашение на роскошный банкет, где ей, бедной нищенке, дозволялось собирать крошки со стола. Да и вообще, хочу ли я работать среди птиц столь высокого полета? — спросила себя Оливия. Не в пример Легран, она не кончала университета ни по классической, ни по современной литературе, все, что у нее было, — это диплом Лозаннской школы. Единственная причина, по которой ей предложили директорскую должность, — это то, что она была Оливией Пенелопой Котсволд, и ее отец смог ради нее использовать свои связи. А она могла предложить взамен только «внутреннее чутье» на распознавание литературного таланта — в ком-то другом, конечно.

Как будто читая ее мысли, Стюарт продолжал:

— Я понял, почему ты вынуждена тащить на плечах такую тяжкую ношу, любовь моя.

Он ласково погладил ее по этой прелестной части тела, прижавшейся к нему.

— Ношу? — Она снова обратила внимание на того, кто готов был предложить ей солнце, луну и звезды за возвращение на Землю.

— О да, ношу! Здоровенное бревно, под которым ты сгибаешься в три погибели. Ты все еще такая неуверенная в себе, такая скромная и замкнутая — для члена Совета директоров крупной издательской корпорации это совершенно не годится!

— Это правда?

— Правда.

— «Лэмпхауз» для тебя и остальных Маккензи — это мелюзга, не так ли?

— Почему бы тебе не превратить мелюзгу в крупную рыбу, Оливия? Ты замечательная девушка, и у тебя многое получится, если только немножко расслабишься и не будешь принимать все так близко к сердцу. Вот тебе первый урок: никогда не втягивайся эмоционально в производственные проблемы и штатные ситуации. Оставь это персоналу.

Оливия со стуком поставила бокал шампанского, невольно оттолкнув руку Стюарта. Она понимает, на кого он намекает!

Шампанское разбрызгалось по полированной поверхности кофейного столика перед их уютными креслами, и она полезла в сумочку за носовым платком. Она снова запаниковала, она хотела уйти отсюда, уйти куда угодно, глотнуть свежего, чистого воздуха, проветрить мозги…

Он придержал ее дрожащую руку, прежде чем долить бокал. Лед в серебряном ведерке с бутылкой «Боллинджера» быстро таял от тепла камина. Она почувствовала приступ клаустрофобии, не в силах выносить остроумную болтовню этого праздничного ланча с остальными членами правления корпорации «Маккензи» — которые, слава Богу, пока не прибыли, скорее всего из-за лондонских туманов.

— Стюарт, я… Пожалуйста, давай уйдем!

— Уйдем? Да мы только что пришли! Ты неважно себя чувствуешь? Что случилось, солнышко?

— Пожалуйста, не называй меня «солнышком». Мне… мне нужно с тобой поговорить…

— Да ведь мы это и делаем — здесь, где тепло и приятно?

— Знаешь, мне бы хотелось немножко прогуляться, вот и все.

— Отлично! Мы пошлем на ланч вместо себя шофера, а сами поговорим в «роллс-ройсе».

Причина, по которой они приехали в сельский клуб на «роллс-ройсе» корпорации, была вполне понятна — Стюарт не хотел пить за рулем. Причина, по которой у него был черный «феррари», а не красный, как у любого другого человека, достаточно богатого, чтобы иметь этот символ статуса, тоже понятна — ему требовался заказной черный экземпляр и он мог себе это позволить.

Однако Оливии понятна и причина, по которой она жила в захудалой, дешевой части Фулхэма, а не в более престижном районе Лондона, это был ее осознанный выбор, а теперь способность выбирать подавлена красивым, учтивым и соблазнительным миллионером с заказным черным «феррари», костюмами «от кутюр» и черным сатиновым постельным бельем. Оливия чувствовала, что задыхается.

— Мне надо выйти на воздух, проветриться… — Она осознавала, что ведет себя глупо, неуклюже, но ей действительно надо было сбежать от людей и от издательского дела.

— Хорошо! Но ты знаешь, что льет как из ведра? — в раздражении сказал он.

Затем обернулся к метрдотелю и велел убрать ланч на хранение, а остальным Маккензи, когда те прибудут, сообщить, что они с мисс Котсволд пошли прогуляться под английским дождем, потому что пресытились ожиданием. Метрдотель, похоже, все понял, в его взгляде читалось, что он давно привык к причудам богатых и знаменитых клиентов.

Обширные земли Кумберлэндского сельского клуба включали в себя и озеро Вирджиния, окаймленное рододендроном и азалиями. Весной здесь дух захватывало от буйства цветов, но в этот дождливый, холодный февральский день, печально закутавшийся в тяжелый сырой туман, все было преисполнено уныния.

Она колебалась — сказать ли Стюарту, чтобы подыскал ей замену в Совете директоров? Ей теперь, подобно отцу, хотелось уйти в отставку и не иметь никакого отношения к «Лэмпхаузу».

— Ой, смотри! — Откладывая решительный момент, Оливия нагнулась над гроздью хрупких подснежников в траве. — Как красиво! — Она сорвала один и сосредоточилась: решайся, дорогая, сейчас или никогда!

С тех пор как она буквально втрескалась в Стюарта Маккензи, он казался ей самым веселым, горячим, страстным, вызывающим и разочаровывающим мужчиной из всех, кого она знала. В прошлых романах она трудностей не испытывала — впрочем, их было не так уж много, до Стюарта она никем всерьез не увлекалась.

Сколько они уже пробыли вместе — три месяца или четыре? Оливия потеряла счет неделям, зная только, что он коварно вторгся в ее жизнь. Итак, что же случилось с ее свободным выбором? Грубо говоря, она влюбилась по уши — вот что случилось! Она любила его безумно, неистово, страстно и яростно — в этом не было сомнения.

Так за какую соломинку ей хвататься? Оливия спросила себя об этом, имея в виду, что Стюарт признался ей в любви лишь для развлечения. Все это смахивало на сон, а сны по утрам тают.

Богатство и власть несут в себе не только привилегию, существует ситуация, называемая noblesse oblige [9], когда привилегии и долг неразделимы. А в чем ее долг?

Она поставила на голосование вопрос: «Хочет ли персонал „Лэмпхауза“ переехать с Патерностер-роу в Фаррингдон и разделить двенадцать тысяч квадратных метров нового, современного, прекрасно оборудованного здания с американо-канадской конторой „Маккензи“».

Подавляющее большинство высказалось за переезд. Соображения о близости к метро, автобусам и вокзалу Черинг-Кросс, более современное помещение, чистое, свободное от аллергической пыли, светлое и просторное — все это убедило даже самых лояльных ее сторонников. Всех, кроме Бэрди и Данкерса.

Оливия, следуя по стопам отца, хотела, чтобы Бэрди была ее личным секретарем, а Данкерсу дали пост начальника службы безопасности. Но приглашение «совместного персонала», такого, как клерки в приемной, охранники, швейцары, курьеры и уборщики, должно было быть одобрено директорами «Маккензи», имевшими в этом решающий голос. И Оливию обвинили в желании обособиться, в пристрастии к прежнему персоналу «Лэмпхауза».

Бэрди — другое дело, это ее собственный работник. Она молилась Богу в образе сэра Гарольда и ненавидела «Стюарта Маккензи вместо с его гестапо». Однако Бэрди, как и Данкерса, которых она любила как родных и с которыми прошла такой длинный путь, классифицировали в качестве «старомодного барахла». Оливия порой слышала у себя за спиной:

— Нет настоящей индивидуальности… Порядочный сноб — думает, что чересчур хороша для нас, мисс Показушница… Продалась Стю, разве не так? Сколько раз ей пришлось потрахаться, чтобы получить место в Совете директоров?.. Единственный резон при занятии высокой должности в компании — не что ты знаешь, а кто тебя знает!

Она поневоле выглядела шпионкой — при ее появлении разговоры в уборных, лифтах, коридорах и буфетах моментально смолкали.

Она знала, что «Лэмпхауз» в глазах персонала и руководства «Маккензи» считался второсортным издательством, потому что не смог выжить без инъекции могущественного доллара. И работала больше обычного, чтобы отстоять права «старой фирмы» и свои права. Бэрди и Данкерс были трудоустроены, она — в качестве личного помощника мисс Котсволд, он — служащим в приемную. Но только после того, как Оливия обвинила Совет «Маккензи» в дискриминации пожилых — те, которым за пятьдесят, тоже имеют право на жизнь! Она не упоминала Стюарту об этих мелких деталях, боясь, что ей прилепят ярлык кумовства.

В то же время Оливия не могла не чувствовать, что прогресс иногда бывает очень горьким лекарством. Невзирая на все эти британско-американские разногласия, ей в голову как-то пришла непрошеная мысль: а может быть, «старая фирма» тоже в чем-то виновата? В негибкости, упрямстве и нежелании считаться с законами, правящими в новом здании «Маккензи» в Фаррингдоне?..

Они остановились на кромке берега озера Вирджиния. В этот серенький денек даже кувшинки спрятались под поверхностью воды. Одной рукой Стюарт держал над ними зонтик; маленький водопад, стекающий с его выпуклой поверхности, заставлял их теснее прижиматься друг к другу. Свободной рукой он повернул ей подбородок, заставляя посмотреть ему в глаза.

— Ты так странно вела себя в последние несколько дней… Скажи мне, что случилось?

— Ничего!

— Нет, что-то есть — и что-то не так!

— Все столь невозможно правильно, что иногда мне приходится ущипнуть себя — не сплю ли я? А если что-то беспокоит меня или выбивает из колеи — то ты всегда на месте, чтобы поправить.

— Это так ужасно?

— Нет, но это смущает, заставляет задуматься, что же, собственно, я — я сама — делаю, Стюарт? Всю жизнь отец заставлял меня чувствовать свою неполноценность. Он мечтал о сыне, который подхватил бы дело после его отставки. Но отцу пришлось довольствоваться мной — бесполезной девчонкой, как он считает.

— Что, Гарри шовинист? — серьезно спросил он, заставив ее улыбнуться.

— Нет, он просто большой мужчина-хозяин, в противоположность моему явно женскому образу. Девушки выходят замуж, заводят семью, растворяются в домашних делах. Империи и великие династии гибли от недостатка наследников мужского пола. Женщины только закупоривают артерии цивилизации, большого бизнеса и высокой политики. У них слишком большой эмоциональный багаж, чтобы носить его всюду, где они таскаются… Я хотела сказать, скитаются!

— Что-то не улавливаю твою мысль, — сказал он, и его лицо затуманилось.

— Совет, Стюарт! Комната Совета — не место для разгрузки эмоционального багажа. Вот почему отец всегда вдалбливал матери, чтобы не звонила ему на работу, если у нее перегорели пробки, или взорвался утюг, или протекает стиральная машина. Потому-то я и перебралась на свою квартиру — не могла противостоять его позиции, ее слезам и их дурацким скандалам.

— Ноша, о которой я говорил, Оливия… в общем, это все у тебя от отца, кроме доброго сердца!

— Что это?

— Ты унаследовала от него не только бизнес, но и деловую хватку!

— Да? Тогда не бери меня за горло, Стюарт, как это делал он, и не покровительствуй мне. Я люблю до всего доходить своим умом, принимать собственные решения и совершать собственные ошибки. Только не делай со мной то, что папа сделал с моей мамой, дай мне найти свой горизонт — пожалуйста!

Он взял из ее пальцев увядший подснежник, который она все еще теребила, и выкинул его.

— У тебя есть еще что сказать — так скажи!

— Я боюсь.

— Вот и хорошо. Страх делает отрицательные эмоции положительными.

— Ты снова покровительствуешь мне!

— Я тебе рассказывал про безвременно умершего старшего брата и про то, как я тоже стал второстепенным в издательской империи отца. Родители были занятными людьми, они хотели от детей того, чего сами достичь не смогли. В этой игре Джофф был для старика козырным тузом, а я — не более чем валетом.

Стюарт потер подбородок, смущенный необходимостью разгребать свой прежний образ жизни.

— Не странно ли, что жизнь иногда дублирует свои штучки? — сказала Оливия.

— Прости? — неуверенно откликнулся он.

— Бэрди Гу и Джиофф, твой умерший брат, которого ты зовешь «Джофф».

— Не понял.

— Умерший брат! Ничье имя не произносится в английском так, как пишется. Мы говорим «Гу», а пишем «Гофф», то же и с «Джоффом». Это имеет значение только при редактировании авторской машинописи, о чем ты и понятия не имеешь, потому что занят в издательском бизнесе только ради денег.

— Оливия! — Он, кажется, был задет и смущен этой страстной речью.

— Ох, прости! Не хотела тебя обидеть! Я лишь к тому, что мы, «Лэмпхауз» и «Маккензи», вроде бы говорим на одном языке, Стюарт, но недостаточно понимаем друг друга! — Она помолчала. — Ты можешь увезти человека из страны, но нельзя увезти страну от человека. Вот мы с тобой: что я, американизируюсь или ты англизируешься? Ладно, не отвечай — я знаю, что ты отделаешься одной из своих легкомысленных штучек!

— Ты всегда такая мудрая и рассудительная?

— Просто я всегда читаю мелкий шрифт, прежде чем что-либо подписать, включая брачный контракт!

— Это я заметил… — Его ладно скроенные плечи сгорбились под ветром и дождем, и он глубоко вздохнул. — Оливия, милая, к сожалению, жизнь иногда играет с нами, включая миллионеров, краплеными картами. Кто-то однажды сказал: жизнь — нелегкая штука! Может, он и прав… После смерти Джоффа отцу пришлось иметь дело с валетом. Но потом все переменилось. В жизни парня приходит время, когда он просыпается утром и понимает, каким был безнадежным ослом. Старик по-прежнему не верит в меня. Думаю, что ты тоже, потому и не принимаешь меня всерьез как будущего мужа. Не знаю, как сказать на литературном английском, но на этот раз мне бы хотелось остепениться.

Как всегда, Стюарт заставил ее улыбнуться. Как всегда, отделил серьезное от лицемерного и придал смысл жизни. Снова она почувствовала себя желанным партнером, снова он был здесь, убеждая ее своей решимостью, ослабляя сопротивление, которое она проявляла в разговорах о браке, поскольку не была уверена, что хочет добавить к списку своих забот брачные хлопоты.

— Горе мне с тобой, Оливия, — продолжил он аналитическую тему, поднятую ею, — ты слишком взыскательна!

— А что в этом плохого?

— Ничего! Это великолепная черта характера — только, как мне известно, взыскательные люди — сами себе злейшие враги. Так что не переусердствуй, не то лишишься способности к здравым умозаключениям.

— Отлично сказано, Стюарт!

— Конечно, я же иногда читаю английскую литературу.

— Извини, я не хотела тебя серьезно задеть своей британско-американской тирадой!

— Ну, сейчас-то я серьезен. Никогда не ставь на второсортное, милая.

— Я и не намерена так поступать; «Лэмпхауз» — это лучшее в бизнесе.

— Я имею в виду себя.

— Ты — второсортный? — поразилась она. — Что-то ты вдруг стал таким кротким и смиренным, дорогой?

— Не смейся, я серьезно. У наших отцов, должно быть, есть нечто общее — способность требовать от потомства, чтобы оно росло по их образу и подобию. Возможно, слово «шантаж» было бы вернее. Мой отец считает, что я — слабак, а твой — что дочь никогда не выполнит работу так же хорошо, как сын. Давай совместно разубедим их!

— Откуда ты знаешь, что у меня на уме?

— Думаю, мы оба настроены на одну волну — я хорошо разбираюсь в характерах.

Его голубые глаза уже не сверкали, и она поняла, что он говорит очень серьезно.

— Сначала сама поверь в себя, Оливия, а потом и остальные поверят — и шансы вырастут. Мы боремся за одно и то же, мы здесь, чтобы выжить.

Поразительно, как много у них общего, подумала Оливия и приняла руку, предложенную другом и возлюбленным. Они пошли по мокрым лужайкам в Кумберленд — место сбора богачей и знаменитостей, людей, которым не надо было ничего доказывать — разве что по собственному желанию.

Что там ни говори, а дети динамичных родителей — тем более богатых и известных — трудные дети! Им надо блестяще играть свою роль, стоять на своем и доказывать то, что для любого другого, не рожденного под флагом непотизма [10], может быть и неверно.

— Я полагаюсь на тебя — ты вытащишь «Лэмпхауз», да и «Маккензи» тоже, Оливия!

— Ладно, я принимаю вызов. — Оливия глубоко вздохнула. — Пойдем обратно и скажем им, что я хочу и могу.

— Правда?

— Да, правда.

— Не так быстро… А когда же ты выйдешь за меня? — уныло добавил он.

— Я думала, что уже сделала это, приняв директорство в «Лэмпхаузе» под знаменем «Маккензи»!

Он остановился как вкопанный. Взглянул на темное небо, затем его глаза снова заблестели и он завертел ее, так что у нее закружилась голова под мокрым зонтиком.

— Что ты делаешь, Стюарт?

— Хочу убедиться, что со мной женщина, а не карусель — ты как-то странно мыслишь, Оливия Котсволд! — Он бросил зонтик наземь и надолго заключил ее в объятия среди туманных кустов с еще не распустившими почками. — Ты меня осчастливила — обещай, что не передумаешь!

— Обещаю! — Она поцеловала его в сладкоречивые губы и подобрала зонтик.

У Стюарта в характере были сентиментальные черты, которых она не распознала с первой встречи, да и со второй тоже. Возможно, к этому имели отношение его американский отец и канадская мать, оба с кельтскими предками. Его облик не был твердокаменным, как положено Хозяину. Вероятно, такой облик имели Маккензи-старший и покойный брат. В общем, младший из этого трио был совсем не плох.

Оливия давно подозревала, что романтические романистки кое-что перевирают. Высокие, красивые и богатые герои, несомненно, в большом дефиците, тут романистки правы. Но они отнюдь не всегда шовинистические свиньи, подлые волокиты и бездельники. Иногда они просто честные, искренние и трудолюбивые парни!

— Так ты выйдешь за меня? — снова спросил Стюарт, крепко обнимая ее за плечи, когда они остановились перед входом в клуб.

— О да… — отвечала она как во сне.

— Когда?

— Когда захочешь… В июле.

— Почему в июле, а не сейчас же?

— Сейчас я слишком занята. «Лэмпхауз» должен встать на ноги, прежде чем уйдет его новый директор. Но помни, никаких штучек. Я не вынесу суматоху и бессмысленность дорогого бракосочетания!

— Как захочешь, Оливия!