Любовь без розовых соплей

Глава 36

Почему я раньше была такой дурой и боялась этого чувства?

Неужели только из-за того, что один идиот задел мое эго? Тот самый, который назвал малолеткой и послал в грубой форме.

Спасибо тебе, добрый человек.

И тебе, Володя, тоже спасибо.

Если бы не вы, наверное, я бы не ценила так то, что есть у меня сейчас.

Наверное, я бы не замирала от восторга от самых обыденных вещей: звуки плещущегося под душем Данила, запах нашего первого совместного завтрака, неспешная прогулка втроем по набережной в сгущающихся сентябрьских сумерках, тихая беседа во время сна малышки и молчание, наполненное разговором наших душ.

— Почему ты не в Москве? — спрашиваю я, нежась в крепких объятиях ранним утром.

— А что мне там делать? — лениво спрашивает он, наматывая мой локон на палец.

— Как что? Работать, — удивляюсь я.

— Я в отпуске, это раз. И я уволился, это два, — пожимает он плечами, которые я загладила, зацеловала и даже пару раз куснула совсем недавно.

Ох, как это уволился?

Очевидно, мой вопрос столь явственно читается на лице, что он продолжает, не забывая оглаживать, куда дотягивается его рука. А дотягивается она почти везде. И мысли путаются, мешая думать.

— Я решил, что Москва для одиночек. А я теперь не один. У меня есть вы. И вам она не подходит. Так зачем терять там свое время?

Вот так просто? Все, что он годами строил, к чему так упорно шел, чего страстно хотел добиться? Ради… нас?

— Ради самого ценного, что у меня есть. Тебя и Дашки. Ведь вы у меня есть? А вам нужен я. Правда?

Не просто правда. Истина.

— Но как же ты теперь? — Я не просто рада. Я счастлива. Но кроме моего и Дашиного счастья есть еще и его жизненные цели и устремления. Не пожалеет ли когда-нибудь об упущенных возможностях?

— Люля…

— Как ты меня назвал?

— Люля. «Любимая Оля» долго говорить, могу забыть, что хотел сказать. А так, первый слог от «любимая» и последний от «Оля». Люля. Ну вот, сбила. О чем я? Ах да. Наши жизненные ценности и приоритеты меняются в зависимости от складывающихся обстоятельств. Мои поменялись. Работа — это не то, за что я буду цепляться зубами и руками. А за вас буду. И зубами, и когтями, и клещами, и душой, и сердцем. Уже зацепился. А работа… Да не пропаду я. И вы со мной тоже не пропадете. Веришь?

— Верю, полностью и безоговорочно.

— Я, кстати, ремонт с тобой хотел обсудить.

— Вот да, я тоже. И тоже кстати. Ты с ума сошел, столько денег вкладывать. Здесь сто лет ремонт не делался, я представляю, во сколько тебе это обошлось. Это же просто прорва денег какая-то. Давай хотя бы…

— Шуш! Я собираюсь взять с тебя натурой. И не только этой, — он легко прикусывает сосок, и я забываю, на что еще хотела ему попенять. — Мне нужна будет твоя помощь с ремонтом в моей квартире.

— В какой квартире? Ты же сказал, что она осталась Лизе.

— Та осталась, новая появилась, — загадочно сверкает он своими грозовыми глазами. — А если ты меня поцелуешь, то я даже покажу ее тебе.

Я готова целовать тебя ежесекундно, мой мужчина-ураган. За просто так. Мне не нужно никакого вознаграждения. Ты сам награда для меня.

Но посмотреть на его новое жилище жуть как интересно.

— Одевайся, пойдем смотреть, — подмигивает он мне и тянет за руку с кровати.

— Данил, ты что? Дашка еще спит, пока проснется, пока позавтракает. Куда ты меня тащишь?

— Здесь совсем недалеко, — лукаво улыбается он и натягивает джинсы. — Достаточно накинуть халат.

Не веря в проблеснувшую на задворках сознания догадку, я послушно накидываю халат. Мы на цыпочках пробираемся мимо открытой двери в детскую, прислушиваясь к умиротворяющей тишине в ней. Дочка еще как минимум час будет пузыри пускать. Но оставлять ее одну все равно страшно. Так что я по пути хватаю с ночного столика радионяню и выхожу вслед за своим… да-да, именно своим любимым.

На лестничной клетке он достает ключи и открывает соседскую дверь.

— Вот, Люля. За дизайн ремонта этой части квартиры отвечаешь ты. А что? Все по-честному, я придумал в твоей, ты придумаешь в нашей.

— И когда ты ее купил? — спрашиваю я, обозревая хаос и разруху, устроенную строителями.

— А вместе со вторым кольцом. Не мог же я предлагать руку и сердце, не имея даже угла, куда можно привести любимую.

— И ты уже тогда знал, что уволишься? — неверяще качаю я головой.

Он крепко прижимает меня к себе, и я утыкаюсь носом во впадинку под шеей, где так вкусно пахнет и где ровно бьется его пульс.

— Я бы уволился и раньше. Если бы ты поговорила со мной, сирена моя. Но что было, то было. Нам обоим больно вспоминать то время. Давай жить настоящим и верить в наше с тобой будущее. Наше и Дарьи Даниловны.

— Давай, — просто соглашаюсь я.

Нет, ну а что тут еще сказать?

По непонятной мне причине Даша за завтраком вдруг начинает капризничать: отворачивается, хмурится, кривит свои красивые папины губки и даже хнычет, что на нее совсем не похоже. А мне пора бежать на лекции.

— Давай я попробую, а ты пока собирайся, — неожиданно предлагает Данил, наблюдающий за моими плясками с бубном вокруг дочки.

Мне немного неуютно, но в то же время любопытно — справится?

Пока я в спешном порядке одеваюсь и подкрашиваюсь, папа с дочкой о чем-то очень серьезно беседуют на кухне. Никаких «сю-сю-му-му», вполне себе взрослый разговор двух взрослых людей — о необходимости вовремя получать ценные витамины, об ответственности за собственное здоровье, о том, что у мамы тоже есть свои обязанности за пределами дома и маме никак нельзя опаздывать на учебу. И бог его знает почему, но, похоже, Даше нужен либо вот такой разговор, либо она просто офигела от удивления, но ребенок ест то, что дает ей папа. И я уже практически стою на выходе, давая последние миллионные ценные указания остающемуся на первом самостоятельном дежурстве папашке, как звонит мой телефон.

— О, папуля, привет. Что-то срочное? А то я на лекции уже бегу.

— Доча, детка… — папин голос срывается на непонятный всхлип, а у меня моментально холодеют руки. — Олюшка, беда у нас, родная. Маму только что на скорой увезли.

Я сползаю спиной по двери, потому что ноги меня не держат, и только крепче, до хруста, стискиваю телефон ледяными пальцами.

— Что с ней?

— Утром мы собрались к тебе ехать, уже и вышли почти, а она вдруг… — папа снова странно всхлипывает, и от этого тщательно сдерживаемого мужского рыдания, мои собственные непрошеные слезы градом текут по щекам. — Пошатнулась, как-то побледнела вся, губы такие синие… Говорит, Володенька, вызови скорую, а потом Олюшке позвони и скажи, что я ее люблю. И чтобы она не морочила голову хорошему парню и выходила за него. Может, успеет, пока я жива-а-а-ая-а-а.

Папин вой рвет мне душу, а разум отказывается воспринимать происходящее.

— Инфаркт, детка. Скорая быстро приехала. Прям через несколько минут, повезло, где-то рядом были. Сказали, еще пару минут и…

— Пап, где она? Куда надо ехать? Что делать?

В этот момент трубку из рук у меня забирают, вручая вместо нее дочку.

— Владимир Иванович, добрый день. Это Данил. Вам сейчас не стоит садиться за руль в таком состоянии. Соберите сумку со всем необходимым, что нужно в больнице вашей супруге, и ждите. Я скоро приеду, и мы с вами вместе поедем, договорились?

Выслушав ответ, Данил продолжает:

— Не переживайте, пока я буду ехать к вам, я все выясню. Мы найдем Валентине Сергеевне самого лучшего кардиолога в стране. Все будет хорошо. Раз вы успели вовремя, теперь все будет хорошо. А Ольгу я пока оставлю с дочкой в городе. У Даши, похоже, зубки полезли, она капризничает и плохо перенесет дорогу, а с незнакомыми ей еще родственниками, хоть они и любят ее безумно, я бы пока не оставлял. Все. Не будем терять время. Собирайте сумку, а я уже выхожу.

Он нажимает отбой, присаживается рядом со мной на корточки и, глядя прямо в глаза, говорит:

— Люля, все обошлось. И все будет хорошо. Занимайся дочкой. У нее, кстати, первый зубик прорезается, поэтому она капризничает. На столе оставлю тебе телефоны моих родителей. При необходимости, любой, звони, обращайся. Они будут счастливы познакомиться с внучкой и невесткой и помочь вам. Я поехал к твоему папе. Я тебя люблю. Ты меня поняла?

Моих сил хватает только на то, что кивать головой на каждую его резкую, отрывистую фразу.

— Я тоже тебя люблю. Очень-очень.

— И как только твоя мама выздоровеет, мы с тобой пойдем и распишемся. Ты меня поняла?

— Ты слышал? Слышал, что мама сказала папе?

— Нет. Просто давным-давно надо было это сделать.

Я не знаю, что и как делает Данил и на какие волшебные кнопки он нажимает, но без его деятельного участия мы с папой не справилась бы. Мамулю в тот же день переводят в кардиологическую реанимацию в краевой клинике, а через сутки самолетом увозят в Москву. Первые дни я не могу ни спать, ни есть. И лишь требовательно агукающая Дашуля держит меня в тонусе: уложить, искупать, погулять, накормить. Данил возвращается только через два дня. Заходит в квартиру, окидывает меня внимательным взглядом, хмыкает. Моет руки, берет у меня дочку и одновременно достает телефон.

— Бабушка Люба, а у тебя нет желания познакомиться с внучкой? Ага. Прямо сейчас. Можно с вместе с дедушкой Юрой. А то у нас мама капризничает, кушать ничего не хочет. Пока будете с внучкой играться, я хоть невестку вашу в порядок приведу.

— Данил, может, не надо? Я не в том состоянии, чтобы знакомиться с твоими родителями. Я сейчас такая… — Я в смущении смотрю на себя в зеркало. Мда, та еще красотка.

— Люля, это не пробы в голливудский блокбастер. Расслабься, у меня замечательные родители. И они уже заочно любят и тебя, и Дашулю.

Как можно заочно любить человека, который принес в жизнь их сына столько… невзгод?

— Они любят тебя, потому что видят, как я тебя люблю. Тебя и Дашу. Выдохни. И сходи пока в душ.

Его родители и правда оказываются замечательными людьми. А какими еще они могут быть у такого замечательного сына? С первой встречи мне кажется, что мы знали друг друга всю жизнь, а Даша и вовсе не слезает с их рук и взахлеб «рассказывает» им на своем птичьем языке, как ей живется, какая у нее замечательная мама и как сильно она любит папу. Мама любит папу. И Даша тоже любит и маму, и папу.

Я с замиранием сердца выслушиваю регулярные отчеты о мамином состоянии от папы, которому Данил снял квартирку в паре кварталов от института, в котором находится на лечении мама. И с тихой радостью замечаю, что из «наглого щенка» и «юнги» мой любимый как-то само-собой стал для папули «сынком». Для полного счастья мне сейчас надо только одно — увидеться с мамой, посмотреть в родные глаза, которые вот так, в одночасье, могли закрыться навсегда.

Наконец ее переводят из реанимации в интенсивную терапию.

Слава богу, выкарабкались.

Поскольку я не могу оставлять Дашу одну надолго, летать мне в следующие пару недель приходится часто. И мое отношение к перелетам понемногу меняется. Если я должна преодолеть свой страх для того, чтобы увидеть как можно скорее самого родного человека, то я сделаю это. Преодолею. Превозмогу. Научусь.

— Ольга? Ты, что ли?

Я оборачиваюсь на оклик и вижу перед собой нереально красивую девушку, что с какой-то непонятной смесью жалости и превосходства смотрит на меня.

— Простите, мы знакомы? — окидываю незнакомку максимально холодным вежливым взглядом.

— Не узнала? Серьезно?

— Нет, не припоминаю.

— Ну еще бы. Я тогда еще совсем сопливой девчонкой была, а ты ходила с задранным носом, не замечая пыль под своими ногами, — цедит она с непонятной злостью.

— Полагаю, вы все же обознались, — я отворачиваюсь, чтобы прекратить это неприятное общение, но она придерживает меня за рукав.

— Привет тебе от Володи Мартынова.

Я вздрагиваю от холодка, пробежавшего по спине от звука знакомого имени, и снова поворачиваюсь к ней.

Нет. Мы точно не можем быть знакомы. Я бы запомнила такое яркое лицо.

— Качественный регулярный секс и множественные оргазмы делает женщину красивой. Смотрю, у тебя с этим проблемы. Значит, Володя говорит правду. Он ведь никогда нас не обманывает, да, Ольчик?

Терпеть не могу, когда меня так называют. Просто ненавижу. И только один человек постоянно забывал об этом. Вернее, ему было просто плевать.

Володя. Чертов гуру.

— Ну и как тебе обыватели? Одиннадцать минут вялых фрикций теперь вершина того, что ты можешь получить в постели? Вот и выглядишь старой потрепанной бабой. В свои… сколько там тебе, тридцатник уже есть? А выглядишь… мда...

Сказать по правде, она в чем-то права. Сложно выглядеть на все сто после практически двух недель бессонных ночей, дней, заполненных хлопотами вокруг Дашули, у которой вовсю полезли зубки, и такого количества перелетов туда и обратно за короткое время. Но девушка видит то, что видит — залегшие под глазами темные круги, небрежный пучок спутанных волос и спортивный костюм, мятый после неудобной ночевки в аэропорту в связи с задержанным рейсом.

— Ты не представляешь, как я была рада, когда ты, наконец, свалила из нашего Центра и освободила место любимой его ученицы.

Похоже, «его» она произносит с придыханием и благоговением. С большой буквы. И тут я вспоминаю ее — большеглазую молоденькую девочку, у которой охрана на входе вечно требовала предъявить документы, доказывающие ее возраст. Поля? Юля? Она вечно лезла на глаза лектору, самая первая с готовностью хихикала над его шутками и яростно кивала головой, когда он вещал о ненависти матери к ребенку.

Бедное дитя, чья жизненная ситуация в тот момент полностью соответствовала рассказываемым Володей ужасам.

— Как только ты исчезла с нашего горизонта, он обратил на меня внимание. Приблизил меня к себе. И теперь я, я! а не ты — его незаменимая помощница в научных исследованиях. О-о-очень интересных исследованиях, — ее шепот становится томным, а глаза подергиваются дымкой похоти.

Идущие рядом мужчины словно спотыкаются рядом с ней и оглядываются, скользя взглядом мимо меня и не отрывая от нее жадного, загорающегося чисто мужским, голодным интересом.

Господи, это же и я могла остаться такой — течной самкой, распространяющей флюиды вожделения на всех встречных самцов.

— Володя как-то обмолвился, что в тебе заложен неплохой потенциал. И у него на тебя были грандиозные планы. Которые ты сломала. А я починила.

Ох, глупая девочка, так себе перспектива — быть частью, очередным пунктом чьего-то грандиозного плана. Да только пока на своей шкуре этого не испытаешь, не поймешь.

— Зато меня он научил всему, что надо знать и уметь женщине. Я прямо сейчас могу любого из этих… — она презрительно кивает в сторону массово пускающих на нее слюни мужчин в деловых костюмах, остановившихся неподалеку, — пальчиком поманить, и он через сутки, даже меньше, будет готов ноги мне целовать.

Жуткое, на самом деле, зрелище. И состояние при этом такое же. От него мороз по коже пробирает. Плавали, знаем.

Бр-р-р. Чур меня.

— Кто бы вы ни были и о каком бы Владимире ни говорили, желаю вам удачи в вашей научной деятельности. Надеюсь, в вас осталось достаточно критического мышления, чтобы подвергать сомнению не только прописные азбучные истины, но и новые знания, получаемые из непроверенных источников.

Она только фыркает и с ненавистью выплевывает:

— Я тебя обманула. Никакого привета он тебе не передавал. Он вообще о тебе забыл. Потому что теперь у него есть я!

И слава богу, что он обо мне забыл. Надеюсь, навсегда.

Я поудобнее перехватываю спортивную сумку и направляюсь к выходу из аэропорта, а девушка, чье отражение я вижу в огромном стекле, торжествующе смотрит мне вслед.

Наверное, я неправа сейчас.

Наверное, я должна остаться и попробовать поговорить с ней. Объяснить, в какую пропасть она рискует упасть, слепо доверяя каждому слову Мартынова.

Наверное, я должна, как Татьяна, что-то сделать, чтобы спасти эту душу.

Но у меня нет таких навыков, как у Татьяны. А девушка явно зациклена на том, кто много лет подряд убеждает ее в собственной исключительности. И потом, если выбирать между практически незнакомым человеком и тем, за кого ты готов бороться до последнего, то я выберу второе. А за Юлю… за Юлю я буду молиться. Чтобы у нее как можно раньше раскрылись глаза. И чтобы она успела остановиться на самом краю. В шаге от безвозвратной ошибки.

И… за Шона я тоже попрошу вселенную. Попрошу искренне, от всего сердца. Найти покой и умиротворение в этой жизни. Потому что кроме безумия в его глазах я частенько видела тщательно скрываемую застарелую боль. Океан неизбывной горькой боли.