Любовь без розовых соплей

Глава 37

— Боже, дай мне сил и терпения справиться с этой женщиной, — закатываю я глаза. — Ну объясни мне, бестолковому, почему в джинсах?

— А почему нет? — пожимает плечами эта невыносимая… ух!

— Люль, я все понимаю, ты терпеть не можешь свадьбы и все с ними связанное…

— Просто я считаю, что это глупость несусветная, тратить столько времени, сил и денег на то, что должно быть только между двумя людьми.

— Допустим, я с тобой согласен, — киваю я. — Но разве ты не хочешь, чтобы этот действительно важный в нашей жизни момент хотя бы для нас был… ну, не знаю, торжественным, красивым, запоминающимся?

— Господин мой Громов, каждая секунда рядом с тобой запоминается мне на всю жизнь, — эта хитрая лисица крадется в мою сторону по кровати, совершенно сбивая с толку. И ведь знает, что я ей сопротивляться не могу, зар-р-раза. Но я кремень, да!

— Госпожа моя без пяти минут Громова, отставить соблазне…

Ее поцелуй, как всегда, оглушает, начисто лишая воли и какого-либо желания противиться этим вкусным губам, этим жадным облизываниям-укусам, оставляющим на моей коже желанные следы ее обладания мною. Я горжусь ими, как медалями, завоеванными в трудной битве. В моей жизни не было сражения сложнее, чем то, из которого я вышел победителем. С собственным эго, с мужской гордыней, с бытующими шаблонами и штампами. В моей жизни не было и не будет женщины желанней и слаще, чем моя медноволосая, пламенная сирена, чьи гортанные песни я готов слушать ночи напролет. Я победил в этом бою не только себя, но и ее страхи, сомнения, горечь прошлого и груз так трудно доставшегося ей опыта. И поэтому я готов идти ей на маленькие, крохотные уступки во многих вопросах, которые она считает столь важными для нее.

Не хочешь свадьбу? Ну и ладно.

Хочешь вместо банкета скромный ужин с родителями? Принято.

Не хочешь пышное платье? Пусть будет не пышное. Мне главное другое.

— Скажи мне это, моя сирена.

— Я тебя люблю-хочу-обожаю.

— А чего больше?

— Всего вместе и постоянно, — она обвивает мой торс тонкими руками, что приковали меня крепче любых кандалов. Ее теплое дыхание щекочет шею, вызывая толпу мурашек и непроизвольную сладкую судорогу, пронзающую от макушки до самых пяток.

И ей я сдаюсь моментально, выкинув белый флаг. Сдаюсь не словам и не ощущениям — они лишь слабое человеческое выражение того, что я вижу в ее глазах: доверие, безграничную нежность, гордость за нас, страсть, полыхающую ответным жаром в моей крови, и безбрежную любовь, которой я никак не могу насытиться.

Она сверху, как я люблю. Мне нравится смотреть на нее снизу вверх и упиваться видом ее беззащитного горла, на котором бешено бьется пульс. Нравится играть с ее полной грудью — такой щедрой, такой женственной, с призывно торчащими темно-розовыми сосками. Обожаю обхватывать ее за талию, спускаясь жадными ладонями ниже, мять и беззастенчиво лапать округлые ягодицы, плавно двигающиеся и задающие ритм. И я точно знаю, что она почему-то не любит быть сверху, но делает это ради меня. А я буду делать все ради нее.

— Данил, мне поплакать хочется. Обнимешь меня?

«Поплакать» ей хочется раз в месяц. Как всем простым смертным женщинам. И пусть мне дико сложно удержать в трусах рвущийся не только обнять, но и протаранить, продолбить, протиснуть в любимое место член, но я покорно ложусь на бок и крепко прижимаю ее к себе, упираясь каменным стояком в обожаемые ямочки над попой.

Она пахнет сладкой июльской малиной, созревшей под жарким солнцем щедрой земли, и слегка солоноватыми водорослями, выброшенными на берег штормовой морской волной. Она горячая внутри и гладкая снаружи. Она снится мне каждую ночь, даже когда я держу ее крепко, не отпуская ни на минуту. Мне боязно отпустить ее и страшно проснуться в холодной одинокой постели и осознать, что это был лишь сон. А еще мне страшно, что кошмары начнут сниться ей.

Она все рассказала мне. Совершенно все. После того, самого первого ее признания, она перестала замыкаться в себе. Пересказала почти все прослушанные когда-то лекции чертова манипулятора Мартынова, ловко жонглировавшего фактами, подтверждающими его мерзкие теории. Выплакала всю накопившуюся боль, всю горечь застарелых страхов. Открыла сердце так доверчиво и широко, что я почувствовал себя почти богом, заглядывающим в людские души, как в открытую книгу. У нее не осталось ни одной, даже крохотной тайны от меня.

Должна ли быть в женщине какая-то загадка?

Вопрос не ко мне. Вернее, этот вопрос не имеет к нам никакого отношения. У нас все по-другому. Кто-то, возможно, сказал бы — не по-людски.

Наша любовь и началась, и продолжалась какое-то время не по шаблонам, она оказалась окрашена отнюдь не в нежные пастельные тона. На ее полотне не было ни розовых единорогов, ни золотых бабочек, у нас не было конфетно-букетного периода, романтических свиданий под луной и пылких признаний в стиле «О-о-о» и «Ах». Мы уже практически пережили развод и разлуку и теперь даже не пытаемся выглядеть друг перед другом лучше, чем есть. Мы теперь всегда говорим друг другу только правду, хватило и того, что начали с недомолвок, с закрытости и отрицания даже надежды на совместное будущее. Мы оба не нашли в себе сил на откровенность на самом старте. И чуть было не сошли с дистанции, потеряв шанс на счастье навсегда.

Тогда нам обоим не хватило веры в нашу любовь. Такую вот внезапную, несвоевременную, нестандартную любовь.

Теперь все иначе. Пусть и без розовых соплей.

— Я тебя люблю, Данил. Мне в жизни не хватит слов, чтобы описать мою любовь к тебе.

Ой, да хрен с ним, с этим пышным, свадебным платьем. Но замуж за меня ты выйдешь точно не в джинсах. Это я организую.

— Дани-и-ил?

— М-м-м?

— А где мои джинсы? Все мои чертовы джинсы? — она яростно сверкает глазами перед распахнутым шкафом.

— Эм-м-м… Ты знаешь, тут такая штука получилась. Они как-то взяли и все вдруг испачкались. Ты у меня такая грязнуля, оказывается.

— И-и-и? — грозно упирает руки в бока мой рыжий лисеныш, начинающий понимать, что не он здесь самый хитрый.

— И я их постирал. Вот буквально пару часов назад, пока вы с Дашей гуляли.

Тут надо рожу состроить невинную. Чтобы поверила.

Ага.

— Громов! Я сейчас просто никуда не пойду!

Щаз. Разбежалась, стремительная моя.

— Но! — для убедительности я поднимаю вверх указательный палец и им же указываю на соседнюю створку. — У меня готов вариант на замену твоим любимым хлопковым изделиям для пастухов Дикого Запада. Я там на вешалках видел прелестное зеленое платьице. Чудо как хорошо подходит к твоим глазам и ярким волосам. Примеришь для меня?

— Ты сдурел? Я в нем после родов выгляжу как корова молочная!

— Как стройная лань!

— Даже умирающая от голода лань весит больше восьмидесяти кило!

— С твоими пятьюдесятью с копейками ты будешь больше похожа на юркую ящерку.

— С во-о-от таким коровьим выменем!

— Хорошо, уговорила. На изящную змейку, случайно проглотившую две сочные, вкусные вишенки. Ай! Больно же! Ой! Даша-а-а, меня мама бьет!

— Атата!

— Вот! Даже ребенок ругает тебя за рукоприкладство по отношению к любимому мужу.

— Жениху!

— Отцу твоего ребенка. Единственному твоему мужчине. Любимому.

Ей нечего возразить на эти слова. И за десять минут до выхода я еле сдерживаю себя, чтобы не сорвать эту чертову зеленую тряпицу, что сидит на ней, действительно, как кожа на змейке. Нереально аппетитной, соблазнительной змеючке, на которую слюни текут до пола даже у хладнокровного питона, желающего в этот момент только одного — проглотить ее целиком. А когда она с мстительной улыбочкой встает на умопомрачительные шпильки и выходит из двери квартиры передо мной, зазывно покачивая округлыми бедрами, мне хочется плюнуть на все договоренности и перенести к едрене фене даже эту скромную церемонию, в которой принимают участие всего три человека — она, я, и Дарья Даниловна в качестве единственного, но самого главного свидетеля серьезности наших намерений.

Возле машины мы еще пару минут спорим, кто из нас сядет за руль.

— Данил, пожалуйста, ну разреши. Именно туда, в ЗАГС. Я хочу почувствовать, что контроль над этой ситуацией в моих руках, понимаешь? Что я в любую секунду могу нажать на тормоз и завернуть.

Кто же тебе разрешит завернуть, любимая?

Но хотя бы такую иллюзию свободы выбора я все же готов ей предоставить. Раз уж джинсов невесту на собственной свадьбе лишил.

На самом деле процедура регистрации брака, если устраивать ее в том варианте, на какой согласилась моя вредная вот-вот жена, занимает от силы десять-пятнадцать минут. Оля немного нервничает, одергивает изумительно сидящее платье, оглядывается в неуверенности.

— Боишься?

— Боюсь, — шепчет она. — Что ты пожалеешь.

— Пф, маленький ежик. Испугала большого голодного питона.

— А если…

— Никаких если не будет, госпожа практически Громова.

— Дорогие молодожены, в этот торжественный день…

— А можно покороче? — вдруг спрашивает бледная до легкой синевы невеста.

— Просто объявить вас мужем и женой? — задирает бровь величественная дама с пышной прической.

— Ага. Можно? — бесхитростно вопрошает осмелевшая брачующаяся.

— Кх… ну… сейчас, минуточку, так, это пропускаем, это тоже можно, — поглядывая в красную папку, шевелит губами регистратор. — Так, но спросить я должна. В присутствии родных и… О, тоже пропускаем.

— Как это пропускаем? — возмущаюсь я. — Вот, самый наш родной и близкий человек — наша дочь.

— Господи, вы меня совсем запутали. Вы хоть по собственной воле вступаете в брак?

— Под гнетом обстоятельств, — шепчет в мою сторону рыжая нахалюга. — Да!

— Да, по собственной! — громко провозглашаю я. — По моей собственной воле мы все же это сделали, — шепчу в ответ жене.

— Идите расписывайтесь, чтобы я могла объявить вас мужем и женой и отпустить вас сфотографироваться хотя бы втроем, торопыги, — пряча улыбку, качает головой повидавшая на своей работе разное сотрудница ЗАГСа и захлопывает папку. — Зато успею чаек попить перед следующей нормальной парочкой.

И мы тоже успеваем в этот день сделать много нужных и важных вещей. Погулять со спящей на моих руках дочкой по набережной, попить на ходу неожиданно вкусный кофе из бумажных стаканчиков, собрать дома новую кроватку Дарье Даниловне, поиграть с ней на ковре в кубики, поспорить в очередной раз о наряде для ужина. А еще позднее посидеть вместе с родителями в ресторане и даже умудриться несколько раз под шепотом сказанное «Горько» удивить случайно заглянувших в небольшой кабинет официантов жарким поцелуем.

А ночью, дождавшись, когда наше солнышко уснет, провести наконец нашу первую настоящую брачную ночь — жаркую, как все ночи «до» и все ночи «после».

— Я люблю тебя, мой господин Громов.

— Не больше, чем я тебя, моя госпожа Громова.

— Обещай мне, что у нас так будет всегда.

— Клянусь, что будет только лучше.

Мы точно знаем, что жизнь не может состоять только из радостей и приятных сюрпризов. Порой она подкидывает нам сложные уроки и горькие головоломки. Надо лишь вовремя понять, для чего мы их получаем. И принять с благодарностью, без лишних слез и соплей. Любого цвета.