Махмуд Эсамбаев

Глава первая ЗА КУЛИСАМИ

Случалось, что, появившись за кулисами, Махмуд вдруг брал микрофон, делал знак оркестру и тот играл вступление.

Махмуд поет:

Слух у Махмуда абсолютный, голос — приятный, богатый оттенками баритон. Пел он с большим чувством, и потому все работы в театре на какое-то время замирали. Все слушали.

За первой песней следовала вторая:

Репертуар был отработан. В зависимости от наличия свободного времени и настроения Махмуд мог порадовать слушателей мелодиями из «Большого вальса» или «Серенады Солнечной долины». Вокальные возможности его были весьма обширны. Он без труда копировал как нежнейшие переходы Клавдии Шульженко, так и нутряное рычание Армстронга в знаменитой песенке «Хелло, Долли».

Такие импровизированные концерты происходили не реже чем раз в месяц и зависели прежде всего от настроения Махмуда. Если всё хорошо, всё идет по плану, то можно быть уверенным — концерт состоится.

Особенно нравилось много повидавшему театральному люду то, как узнаваемо и забавно передает Махмуд характерные жесты и приемы знаменитых исполнителей. Неуклюже ловкие балетные па Утесова, стремительную чечетку Любови Орловой или наивную демонстрацию Клавдией Шульженко своих замечательно красивых рук. Ну а приплясывать и хрипеть, как веселый толстяк Армстронг, и вовсе одно удовольствие.

— Когда стану старым и немощным, — совершенно серьезно объясняет Махмуд, — буду зарабатывать на жизнь как скромный эстрадный пародист.

А что? В это совсем нетрудно поверить, особенно если посчастливится услышать такой концерт…

Вот он заходит в гримерную. Здоровается со всеми, садится у зеркала рядом с певицей Марьям Айдамировой, и у них начинается разговор:

На таких встречах нередко доводилось присутствовать старому товарищу Махмуда Хажбикару Бокову.

«Марьям — замечательная женщина, наделенная редкостным голосом, — вспоминает Хажбикар. — Она никогда профессионально не училась пению. Голос, однако, имела редкостный — настоящий соловей.

Ее можно назвать духовной сестрой Махмуда по таланту, да и по роли в жизни вайнахского народа. Эти двое были первыми, кто приобрел всесоюзную известность после возвращения нашего народа на родную землю из мест выселения.

Известность ее выросла еще в Средней Азии, когда радио Казахстана стало передавать песни в ее исполнении. Голос ее порождал удивительное чувство, душа словно бы обретала крылья и поднималась в небо. Такое ощущение было, по крайней мере, у меня, но я не сомневаюсь, что восторг и душевный подъем испытывали все мои земляки.

С танцем Махмуда Эсамбаева, песней Марьям Айдамировой и музыкой композитора Димаева в Чечено-Ингушетию вернулись присущее нашему народу веселье и вдохновляющее чувство прекрасного. Всё это конечно же было коренным образом связано с возвращением людей на свою древнюю родину. Большего праздника, большего счастья для человека, я думаю, невозможно придумать.

Не дай бог, конечно, еще кому-то познавать свою культуру так, как это досталось нам. Но когда люди оказываются в таком трудном положении, в каком когда-то оказались вайнахи, то понимание необходимости и ценности национальной культуры становится не менее важным, чем сама жизнь.

Все народы, пережившие изгнание с родной земли, начинают отчетливо понимать, что, если они не сумеют сохранить свою культуру, они потеряют свою национальную идентичность, потеряют саму душу свою, превратятся в толпу людей без рода и племени. Вот это и будет уже настоящая гибель.

Вернувшись на Кавказ, Марьям часто выступала вместе с Махмудом, исполняя песни в перерывах между танцами. Они крепко дружили, что не мешало Махмуду постоянно над подругой подшучивать.

Когда они готовились к концерту, сидя за соседними столиками в гримерке, я находился поблизости и потому не раз слышал их шутейную перепалку.

— Опять накрасила свои щечки-яблочки! — как бы осуждающе, ворчит Махмуд. — Не старайся, всё равно выглядишь старше моего отца.

— Ты-то сам чего гримируешься? — отыгрывала бойкая на язык Марьям. — Сам в зеркало погляди, выглядишь старше моей матери!

Махмуд, конечно, знал, что по поводу возраста с женщинами шутить опасно. Но тогда оба они были молодые, красивые (и прекрасно об этом знали), потому такие шутки не задевали, а только раззадоривали.

— Нет, Марьям, — совершенно серьезно возражал Махмуд. — Это ты старше моего отца, тебя ведь сам Пушкин знал.

— Это как же Пушкин меня мог знать?! — изумлялась, сраженная таким неожиданным доводом, певица.

— Вспомни! Разве не про тебя он написал: «…То как зверь, она завоет, то заплачет, как дитя…»

— Ой, Махмуд! Как же ты мне надоел со своими шуточками! — сердилась Марьям, но не выдерживала и начинала заразительно смеяться.

В следующий раз она приготовит Махмуду какой-нибудь похожий сюрприз…

Кстати, Марьям и по натуре своей была очень искренняя и благодарная женщина. Она не раз и не два во всеуслышание заявляла, что именно Махмуд помог ей выйти на большую сцену и раскрыться по-настоящему, потому что рядом с ним нельзя ничего делать вполсилы.

Это правда, хотя, конечно, с ее ярким талантом и красотой Марьям наверняка и сама бы, в конце концов, пробилась, но это могло произойти значительно позже и с большими потерями.

Жаль только, что многие другие, знаменитые сейчас люди почему-то стесняются признаться, что и им в свое время тоже помог встать на ноги и заявить о себе Махмуд Эсамбаев. Такой уж он был человек. Стоило ему только заметить проблеск таланта, и он тотчас делал всё от него зависящее, чтобы вывести человека на сцену. Таких должников у него много. Удивительно, что сегодня не все помнят об этом, а такое порядочному человеку забывать нельзя».

Зоя Александровна Дудецкая, костюмерша творческой группы Эсамбаева, рассказывала, что Махмуд не мог жить без музыки. Музыку он находил и включал везде, где только была возможность. В гостинице, в машине, в железнодорожном вагоне во время долгих гастрольных поездок. Ее, Зою Александровну, он просил включать магнитофон с различными музыкальными записями, даже в коротких и напряженных перерывах между танцами, когда нужно было спешно перегримироваться и сменить костюм.

Дело это было непростое. Костюмов Махмуд имел великое множество и почти все необыкновенно сложные, состоящие из великого множества незаменимых и в то же время очень хрупких, нежных, мнущихся частей…

Вот как рассказывает о подготовке к танцу Геннадий Пожидаев в своей книге «Повесть о танце»: «Эсамбаев переодевается. Затем садится к столику с зеркалом и начинает гримироваться…

Он одевается в костюм горца, щедро украшенный старым серебром. В искусно сделанных серебряных ножнах тонкий и острый, как луч, кавказский кинжал. На плечи накидывает тяжелую черную бурку. Сейчас зритель увидит гордого и красивого горца.

Выхожу за Эсамбаевым, чтобы из-за кулис смотреть его танец. Он молчалив и сосредоточен.

Ведущая дочитывает текст, в оркестре звучит задумчивая мелодия аккордеона. Сейчас откроется занавес и… но уже не будет ни артиста, ни зала, а будет поэма о любви к родине, чем-то напоминающая лермонтовского «Мцыри».

Ему и не надо было гримироваться. Длинный, худой, смуглый, с густой шапкой всклокоченных волос, молодой горец был готовым героем лермонтовской поэмы. Добавить к этому огромные глаза на аскетическом от худобы лице — и портрет юного монаха готов…

Зайдя в гримерную, Эсамбаев стал быстро переодеваться. Я обратил внимание на то, что он был мокрым от пота. И это после первого танца. Спрашиваю его:

— Какой твой танец самый трудный? — Про себя подумал, что он обязательно назовет индийский или «Макумбу».

— Легкого танца у меня нет. Я от каждого мокрый. И если зрителю при этом кажется, что мой танец легок, значит, я выполнил свою задачу. Когда публика замечает, что танец физически труден, это говорит о том, что артист не в форме. И это очень печально. Значит, не отдает всего себя.

— Но ведь артист может быть не в форме?

— Конечно, может. Но он не имеет права показывать это зрителю. Случается, что вынужден выступать даже больным, но зритель не должен этого почувствовать.

— А тебе приходилось танцевать больным?

— Не один раз.

— Он с гвоздем в пятке танцевал, — вступает в разговор Зоя Андреевна — гример, костюмер и вообще мастер на все руки, много лет работающая с Махмудом. — А однажды сильно порезал ногу о стекло. Во время номера сверху упала лампа и разбилась на мелкие кусочки. Он не перестал танцевать. А в перерыве порезанную ногу промыл, покрыл лаком, чтобы не текла кровь, и пошел танцевать дальше.

Зоя Александровна рассказала мне потихоньку от Махмуда, что, когда он приходит с танца недостаточно, по его мнению, потным, у него портится настроение — ему кажется, что он что-то недодал зрителю».

По-видимому, пот — это тоже мера в искусстве, и немалая, если о нем так печется настоящий мастер. Я вспомнил слова, сказанные Эсамбаевым во время нашего посещения цирка, к которому он сохранил какую-то детскую трогательную любовь:

— Какое легкое и веселое зрелище — цирк! А ведь в цирке трудятся до изнеможения. За каждым маленьким трюком — годы труда.

Я вспоминаю слова Махмуда и пропотевшую одежду его чечено-ингушского номера. Зрители из зала этот труд тоже чувствовали, хотя не каждый, возможно, об этом задумывался.

Вполне возможно, что некоторым зрителям паузы между танцами Эсамбаева кажутся слишком длинными. Но если засечь время и увидеть, что за эти минуты происходит за кулисами, то поражает как раз обратное. Вот хронометраж концерта, сделанный Геннадием Пожидаевым:

Чечено-ингушский танец — 5 минут.

Переодевание и грим к танцу «Автомат» — 5 минут.

Танец «Автомат» — 3 минуты.

Переодевание и грим к индийскому танцу — 10 минут.

Индийский танец — 8 минут.

Переодевание и грим к «Портняжке» — 6 минут.

«Портняжка» — 5 минут.

Переодевание и грим к «Аве Мария» — 5 минут.

«Аве Мария» — 5 минут.

Переодевание и грим к «Макумбе» — 7 минут.

«Макумба» — 6 минут.

Танец можно считать готовым, считал Махмуд, когда возникает неповторимое ощущение, что ты являешься одновременно исполнителем и зрителем. Сам танцуешь, как бы со стороны видишь себя танцующим на сцене. Такая вот необычная хореографическая шизофрения — весьма даже полезное раздвоение личности.

Следует заметить, что и порядок, в котором следуют танцы, отрабатывается годами. В нем не только понятная самому исполнителю художественная последовательность и развитие сюжета программы. Тут есть и вынужденная политическая последовательность. Она тоже связана с художественным впечатлением, но рассчитанным не на простого зрителя, а на высокого чиновника. Это уже собственная игра и политика Махмуда, позволяющая ему отвести в сторону зоркий глаз бдительного бюрократа из Министерства культуры, отвлечь внимание бдительного чиновника от танца, который воспринимается им как политический плакат. Проблемы начались сразу, как только Махмуд включил в программу неожиданный танец, который назывался «Автомат».

Это был танец робота, и с ним Махмуд изрядно намучился. Проблем в исполнении не было. Хореографически он был не слишком сложным. Беда в том, что в танце этом обе стороны, и наша, и зарубежная, нашли скрытый смысл.

Властные бюрократы от культуры официально объявили, что смысл танца — критика бездушности и механистичности капиталистического мира, подменяющего все человеческие чувства бешеным стремлением к наживе. И прозрачно намекнули Махмуду, что эти политические качества танца следует выразить более четко и прямо.

С другого берега отвечали, что танец «Автомат» — зашифрованная в танце картинка жизни советского человека, вынужденного действовать помимо своей воли, подавляя естественные стремления и выполняя только приказы бездушной идеологической машины.

Никто не желал слушать самого Махмуда, который объяснял, что танец «Автомат» есть демонстрация вечной идеи о том, что даже самый совершенный механизм, самый идеальный робот не в силах создать истинной гармонии танца. Что на живой танец, естественное чудо красоты, способно только одухотворенное человеческое тело.

Снять проблему удалось только со временем, упрятав «Автомат» в середину программы…

Пожидаев продолжает: «Фантастически малое время остается Махмуду на переодевание и грим между танцами! Он не может себе позволить ни секунды отдыха…

Несмотря на то что руки Зои Александровны очень проворны и умеют обращаться с одеждой, времени на переодевание катастрофически не хватает. Ведь, например, только индийский костюм насчитывает пятнадцать предметов, каждый из которых имеет завязки.

— С первого мазка грима я настраиваюсь на следующий номер, — говорит Махмуд, сидя против зеркала и нанося на лицо тонкой палочкой нужную краску…

Эсамбаев одевается на индийский танец. Я обращаю внимание на блестящие накладки, которые привязываются к ногам. На них прикреплено несколько десятков бронзовых чашечек-колокольчиков, внутри которых звенят, перекатываясь, серебряные шарики.

— Весь фокус в том, чтобы они не звенели во время подъема и опускания в начале и конце танца. Чуть задрожит нога, они сразу подают голос. Я играю роль бога Шивы. Колокольчики-занги должны звенеть тогда, когда бог сделает первый шаг.

— А звенели они во время разучивания танца?

— Еще как!

— Ты на самом деле чувствуешь себя богом в этом танце?

— Приходится воображать. — Махмуд улыбается. — А иначе я не встану… Перед танцем, стоя на сцене в темноте, я складываю по-индийски руки и думаю, что нахожусь в храме и что должен спасти людей и землю. И забываю тогда, что я солист филармонии. Я встаю, потому что так надо. Боги не страдают. Лицо не должно быть искажено. Когда сажусь, можно одуреть от усталости. Но чтобы это выдержать, приходится тренироваться до изнеможения. На подъем и опускание в концерте затрачиваю по полторы минуты. А во время тренажа довожу до двух…

Я наблюдал Махмуда в индийском танце совсем близко, стоя за кулисами. Видел, как во время опускания сдержанно-напряженно вздымалась грудь, каким каменно-бесстрастным было его лицо и как жемчужиной сверкнула капля пота в лучах прожектора.

Несмотря на все трудности, и даже вопреки им, Махмуд весело работает во время концерта. Уходя за кулисы, радостно раздает преподнесенные ему цветы первым попавшимся на глаза работникам сцены: уборщицам, электрикам, пожарным. Вбегая в гримерную, беспрестанно шутит с окружающими. Этими шутками он как бы разряжает напряжение от предыдущего номера, стряхивает его и с готовностью берется за воплощение нового.

— Удивительно, — говорил он, накладывая грим перед выходом в номере «Аве Мария», — камень давно бы стерся, а лицо держится. Семь гримов за концерт, и так почти каждый день. А кожа терпит. И все же, как я себя уродую! Один мой товарищ по театру во Фрунзе одинаково изысканно одевался в роли Хозе и в первом акте, и в последнем. А ведь Хозе в конце оперы уже не тот, что был — заброшенный, опустившийся. Только Кармен всё так же прекрасна. Так вот, мой товарищ говорил: «Публика не любит, когда я плохо одет на сцене». А что я с собой делаю? В какие тряпки одеваюсь? — И он вздохнул.

Но вот приготовления к номеру закончены. Времени осталось только на выход. И он пошел на сцену босиком, уже слепец, согнувшийся под бременем житейских невзгод.

Снова перед моими глазами эта волнующая своей человечностью, каким-то неистовым чувством жалости к бедным и обездоленным новелла о слепом нищем.

Вот замер, уставившись немигающими глазами в зал, слепой. Быстро закрывается занавес, за ним остается отдаленный шум аплодисментов. На сцене сразу становится темно.

Что случилось с Эсамбаевым? Почему он не встает и не идет за кулисы? Два человека с разных сторон бросаются к нему. Махмуда подхватили под руки и почти тащат к кулисам. Он согнулся и еле перебирает ногами.

Эсамбаева ведут к гримерной. По дороге он освобождается от помощников и дальше идет один. Трет рукой затылок.

Я догоняю его:

— В чем дело?

Он отвечает, устало морщась:

— Ничего не вижу.

— Как же так?

— Я ведь играю слепого.

— Играть нужно, но не слепнуть же!

— А что я могу сделать?..

Мне, честно говоря, стало страшно за него. Какой же ценой достигается правда образа! Мы, зрители, верим, что на сцене слепой, так похоже артист изображает его. Но мы всё время помним, что он зрячий. А он на самом деле слепнет. В течение всего номера он не закрывает глаза, не моргает, и в них всё время светит прожектор. Поэтому у артиста немеет затылок и появляется боль в голове.

Зоя Александровна рассказала потом, что слепота его открылась однажды совершенно неожиданно. Правда, и раньше замечали, что после этого номера он идет за кулисы как-то неуверенно, как будто ощупью и пошатываясь. В тот раз после исполнения «Аве Мария» Махмуд на какое-то мгновение совсем потерял зрение, он не видел, как закрывали занавес, и, когда его открыли, он оказался сидящим в той же позе. Тогда все бросились к нему и увели со сцены. Он не сразу пришел в себя. С тех пор его всегда уводят за кулисы после этого номера…

Однажды к Махмуду после концерта подошли двое незнакомых людей. Они были взволнованны. Мужчина сказал: «Мой брат и ее сын — слепой. Мы очень хорошо знаем его движения, манеру ходить, брать предметы. Вы делаете всё это поразительно похоже. Как вы этого достигли? И вы на самом деле чувствуете себя слепым?» Махмуд ответил утвердительно. Тогда мужчина попросил притронуться к его щеке рукой, как это делают слепые. И когда Махмуд коснулся кончиками пальцев его щеки, мужчина и женщина не выдержали и разрыдались.

Махмуд действительно много наблюдал за слепыми, за особенностью их движений, прежде чем приступил к воплощению своего замысла. Но это было потом. После того, какой нашел, наконец, сюжет этого танца.

Да, «Аве Мария» Франца Шуберта — может быть, самая прекрасная мелодия в мире, так думал Махмуд. Но сама эта музыка не подсказывала стиля и содержания танца. Ясно было, что чудесная эта мелодия создана и живет на границе добра и зла, жизни и смерти и что великий композитор услышал ее, побывав каким-то образом и на небесах, и в аду…

Сюжет обнаружился как бы совершенно случайно. Так бывает всегда, если все силы души человека сосредоточены на поиске решения. Кто ищет, тот найдет.

Книга лежала на столе в комнате приятеля, к которому Махмуд зашел мимоходом буквально на минуту. Они спешили на важный прием, который должен был пройти в Министерстве культуры. Приятель забежал домой на минуту, только чтобы переодеться.

Махмуд поднял книгу, из любопытства перелистнул несколько страниц. Книга была посвящена Великой Отечественной войне и почти полностью состояла из документов, писем, воспоминаний. По большей части материалы эти были ему знакомы. Он уже хотел положить книгу на место, когда наткнулся на письмо, в котором рассказывалось… у Махмуда быстрые мурашки пробежали по всему телу…

В этом письме один из спасшихся во время восстания смертников Бухенвальда рассказывал о том, как в газовые камеры отправлялись партии заключенных. Бухенвальд — лагерь этот словно нарочно расположен рядом с Веймаром, славным городом немецкого просвещения, где жили и писали свои великие произведения Гёте и Шиллер. Это была словно бы самая убедительная и страшная иллюстрация к тому, что может сделать с народом националистическая идеология фашизма. Партии смертников, направляемые под конвоем в газовые камеры, шли навстречу своей смерти под божественные звуки «Аве Мария»…

Махмуд заглянул в начало письма.

Этот чудом оставшийся в живых свидетель массового убийства тысяч людей был по своей прежней, довоенной, профессии художник. Он писал, что после освобождения из лагеря так и не смог вернуться к своей прежней профессии. Он словно бы потерял зрение, зрение художника, способного видеть прекрасное в различных проявлениях жизни. «Бухенвальд убил во мне ощущение красоты. Я словно ослеп, — признался в своем письме художник, — до этого я обожал мелодию «Аве Мария». Когда эта музыка звучала, я видел, как благословенная Матерь Божия распространяет таинство небесной красоты над миром людей. Теперь я не могу слушать эту божественную мелодию. Я жил красотой и ради красоты. Моя жизнь потеряла самую главную опору».

— Ну что, пошли. Я готов встречаться хоть с самой Катюшей Фурцевой, — радостно сообщил Махмуду приятель, возвращаясь из своей комнаты… — Ну, чего молчишь? Скажи, как я выгляжу? Можно в таком виде показаться на приеме в Министерстве культуры?

— Отлично… отлично… — рассеянно отозвался Махмуд.

— Ты даже не посмотрел! — обиделся приятель.

— Прости, ты что-то спрашиваешь? — Махмуд, кажется, начал возвращаться к действительности. Взглянул на приятеля. Похвалил его новый костюм и галстук с голубой искрой… и объявил, что на прием не пойдет.

— Ты что! — опешил приятель. — Это же прием в министерстве… тебя там ждут! Не исключено, что сама Катя будет!

— Имею я право заболеть?! — спросил Махмуд раздраженно…

— Заболеть, конечно, каждый может… но ведь такой прием…

— Вот придешь туда и скажешь, что я внезапно заболел. Что у меня резко поднялась температура. Я тебя очень прошу. Всё. Я пошел лечиться.

И Махмуд почти бегом выскочил из комнаты. Сейчас ему больше всего хотелось побыть одному…

Замысел танца уже складывался в его воображении.

Он видел бывшего художника, старого больного человека, который вышел на привычный уже для себя угол улицы и встал там с протянутой рукой. Так он теперь зарабатывает на жизнь.

Звучит мелодия «Аве Мария». Пока далеко и тихо. Танец о прошлом рождается в памяти слепого художника. Вся беспредельная красота мира, сияющие краски, юные подруги и натурщицы, выезды на пленэр, ежегодные выставки, где он имел успех, всё это теперь странная, полузабытая жизнь, о которой он почти не вспоминает. Всё заслоняет черная тень концлагеря Бухенвальд, в который он попал в самом конце войны, гораздо ближе, и его художник очень хотел бы забыть, но уже никогда не сможет, как не сможет забыть божественную мелодию «Аве Мария».

Лагерь сломал его жизнь, сделал его слепым. И когда война кончилась, старый уже художник остался совершенно один в этом темном мире, откуда в его протянутую руку иногда падают мелкие монеты.

Осторожный, нащупывающий танец слепого закончен. Сегодня ни одной монеты, и он останется голодным, но вот он слышит звон, по камням катится брошенная ему монета. Встав на четвереньки, он пытается поймать ее. Это ему удается. Слепой зажимает монету в кулаке. Вот еще один день жизни!

Но зачем?!

Зачем ему такая жизнь?!

Громко и грозно звучит мелодия «Аве Мария».

Художник зажимает уши руками…

Опускается занавес…

— Первые исполнения этой роли он так переживал, — вспоминает Зоя Александровна, — что плакал прямо на сцене во время исполнения новеллы. А потом в гримерной мы вместе с ним заливались слезами. Позже он стал себя сдерживать, считая, что это мешает ему раскрывать образ, контролировать свои действия. Ушел в себя и стал играть, по-моему, еще сильнее.

Мне вспомнилась вычитанная где-то подробность игры Шаляпина. Он нередко так входил в роль, что плакал настоящими слезами. Но в таких слезах было больше жалости к себе. Он так входил в образ, что начинал путать, где он, а где его герой. И Шаляпин победил этот, по его мнению, недостаток, который мешал ему творить…

Махмуд тоже сумел перебороть непрошеные слезы, вот только зрение после этого танца возвращалось к нему не сразу. Поэтому нужен был отдых. Хотя бы пара минут полного одиночества.

Говоря о концертах Эсамбаева, нельзя не остановиться на той их части, где сам артист на сцене отсутствует. Что в это время происходит?

В концертных программах Эсамбаева, как бы перекликаясь по тематике с его танцами, исполняются песни народов мира, а также песни советских композиторов. Всё это превращает концерт в единое, гармоничное целое. Так определились амплуа певцов его творческой группы. Один — исполнитель песен народов мира, другой — песен советских композиторов.

Состав группы не остается неизменным. Привлекая новых людей, Махмуд ищет наиболее стройное, гармоничное звучание концерта, в котором каждый исполняет свою роль на самом высоком уровне».

Глава вторая ТАНЕЦ ОГНЯ

Вспоминает Евгения Герасимовна Фарманян — бывшая балерина Большого театра, ныне профессор Академии балета, отметившая 70 лет преподавательской деятельности:

«В мире балета много больших талантов, но Махмуд Эсамбаев даже тут исключительное и уникальное явление. Особенно удивительно, что вдобавок ко всему своему поразительному таланту это был человек добрый, открытый, настроенный на добро и к тому же готовый танцевать всегда и везде. Я лично больше таких людей в жизни своей, а она у меня немаленькая, и мне многое довелось повидать, не встречала.

Знакомство наше произошло в 1960 году, казалось бы, случайно.

Я тогда преподавала в Московском хореографическом училище (сейчас это академия). Я и сама училась танцевать здесь. Пришла еще в старинное здание на Пушечной, где наша школа возникла 330 лет назад. Сначала в ней готовили артистов всех жанров и направлений, но со временем она стала специализированной балетной школой.

Тут учились великие артисты, например Ермолова, которая поначалу собиралась стать балериной. В 1938 году я поступила в Большой театр, а в 1939-м получила письмо с предложением начать преподавательскую работу в Московской балетной школе. Письмо было подписано Петром Андреевичем Гусевым, моим любимым педагогом, который тогда занял пост директора школы. От таких предложений не отказываются. И в 1941 году 25 мая у меня был уже первый выпуск.

Несколько позже я перешла на преподавание характерного танца. В результате нам удалось создать полноценную школу этого танца и отлаженную систему преподавания, которая существует и сегодня…

В тот раз Софья Николаевна Головкина вызвала меня к себе и попросила зайти в класс, где Махмуд Эсамбаев репетировал с детьми свой новый танец. Она как-то странно посмотрела на меня и добавила, что ему, видимо, нужно помочь.

— Он хочет поставить совместно с детским коллективом «Танец огня», — сказала она, — только как-то непонятно он это делает.

О Махмуде я, конечно, знала. Тогда, после фестиваля молодежи и студентов в Москве, где Эсамбаев блестяще выиграл главные награды, как в классическом, так и народном танце, он был уже широко известен. Однако лично я с ним не была знакома.

Я заглянула в класс и увидела странную картину.

По периметру зала, вдоль стен, стояли наши ребята, а в середине… вот уж действительно — танец огня, пламенно отплясывал удивительно стройный, гибкий, красивый человек.

Так я впервые увидела Махмуда Эсамбаева.

Он танцевал самозабвенно. Его шикарная, еще недавно, видимо, белоснежная рубашка потемнела от пота, ее можно было буквально выжимать.

Ребята, наблюдавшие за тем, как он танцует, были страшно довольны этим нежданным концертом. Тем более что новый руководитель ничего от них не требовал и замечательно развлекал их своим замечательным мастерским танцем.

Как я узнала позже, Махмуд никогда раньше не работал с детьми. Он был уверен, что с ними нужно поступать так, как учился он сам. Ему показывали танец, он его запоминал и уже после первого показа мог танцевать сам. Махмуд обладал фантастической способностью как бы фотографировать и навсегда запоминать самые сложные хореографические движения.

Одним словом, мне пришлось в этот процесс вмешаться, идо-вольно скоро нам с Махмудом удалось совместно наладить процесс обучения. «Танец огня» мы сделали, на мой взгляд, удачно.

Махмуд был очень доволен и предложил и дальше работать с ним вместе.

— Мы создадим с вами театр народного танца, — увлеченно говорил он, — в основе которого будет моя программа «Танцы народов мира».

В 1960 году у него уже всё было продумано и почти все номера полностью отработаны.

Для меня всё это было необычно. Конечно, если смотреть на работу Эсамбаева с точки зрения классического балета, которому я посвятила всю свою жизнь, то театр народного танца принадлежит скорее к эстрадному искусству и Эсамбаев, следовательно, не наш человек.

С другой стороны, мне было понятно, что театр Махмуда Эсамбаева — явление совершенно новое, да и вообще в истории танца ничего подобного я не могла припомнить.

В таком случае, какое может иметь значение, что Эсамбаев не укладывается в рамки классического балета? Точно так же, кстати, не укладывается его творчество и в рамки привычного эстрадного танца.

Мне всё это показалось интересным, и я согласилась…

Однако, видно, не судьба нам была работать вместе. Буквально через день я простудилась и попала в больницу с тяжелым воспалением легких.

Ждать Махмуд не мог. Пришлось ему делать программу в одиночку.

Он сумел создать эту свою единственную и неповторимую программу народных танцев мира и всю свою жизнь постоянно дополнял и совершенствовал ее.

Мы остались друзьями. Я по сей день жалею, что мне не пришлось серьезно поработать вместе с ним. Даже самые первые опыты совместной деятельности показали, что у нас могла бы сложиться перспективная рабочая группа и, в результате, возникнуть полноценный театр народного танца, о котором он мечтал. Такой театр мог бы сохранить для потомков живое искусство Махмуда Эсамбаева.

Дело в том, что при всем своем уникальном таланте и замечательных свойствах характера — он был очень приветливый, добрый и щедрый человек, — плодотворно работать вместе с кем-то (а ему был нужен партнер — балетмейстер и репетитор) у Махмуда не получилось.

Танец такого необычного типа, который создал Махмуд Эсамбаев, — это непривычное, тонкое дело, о котором можно сказать, что никаких правил, теорий и границ тут быть не может. В таких случаях остается только сказать: «Боженька капнул — и всё получилось!»

Махмуд был именно таким человеком, от Бога.

Его талант отмечен Небом и, по сути, неповторим. Так я теперь успокаиваю себя. И все-таки по-прежнему очень жалею, что судьба не дала нам возможности поработать вместе…»

Такова короткая история «Танца огня». И действительно, остается только жалеть, что танец этот не был показан совместно с детским балетным коллективом, а Махмуд так и остался единственным его уникальным исполнителем.

В это же время Махмуд совместно со своим другом — балетмейстером Львом Михайловичем Крамаревским поставил новый цыганский танец, который стал замечательным дополнением к уже начавшему складываться концертному набору Махмуда.

Этот танец следует в его программе сразу за чеченской легендой о кровной мести. В нем Махмуд очень далеко ушел от той «Цыганочки», которая так помогла ему на первых шагах карьеры. В современном цыганском танце гораздо больше от пушкинской поэмы «Алеко», и движущие силы и драматургия тут те же — любовь, страсть и жгучая ревность. Это напряженный и драматический по характеру танец молодого цыгана, который мучается, зная, что его любимая ушла с другим в ночную степь.

Он сидит один, возле догорающего костра, глубоко и тяжко задумавшись. Неотступные муки ревности не дают ему сидеть спокойно. Он поднимается и делает движения, как бы отталкивающие темные призраки ненависти. Но не может избавиться, они обступают его всё плотнее и подчиняют себе пылкую натуру. Цыган начинает свой танец, напоминающий смертельный поединок со счастливым соперником. Он понимает, конечно, что любовь красавицы невозможно завоевать в драке, даже самой жестокой и кровавой. Даже если победит, он всё равно не сможет завладеть душой неукротимой цыганки. Да, он знает это. Но по крайней мере он сможет погубить счастье соперника.

В конце концов он в изнеможении падает у костра, лежит неподвижно. Вскоре он поднимает голову.

И тут к нему приходит просветление. Нет, он не станет искать смерти счастливого соперника, не станет разрушать счастье любимой, но не любящей его женщины.

Потом этот сценарий многократно изменялся. Но во всех случаях пушкинский Алеко в исполнении Махмуда Эсамбаева отказывался от убийства, не желая проливать кровь соперника. Не мог он отказаться и от любви.

Это разрывающее душу противоречие выливалось в удивительный по драматизму танец, в котором ярость была смешана с нежностью, а любовь с ненавистью.

Смысл трагического танца в том, что окажется сильнее в душе отчаянного цыгана — ревность и ненависть или прощение и любовь.

Именно такой, обжигающий душу огонь пылает во многих танцах Махмуда…

Цыганский танец. Немного измененная и уложенная в несколько минут опера «Алеко». Напряженная и драматичная вначале, когда цыган бесится от обиды и жаждет мести — любимая изменила ему!

Изменена только концовка. Цыган ломает кнут и отбрасывает его во тьму — и точно так же отбрасывает мысль о мести.

Крови и смерти в этом танце не будет…

Говорит Нина Федоровна Дементьева — кандидат искусствоведения, профессор кафедры хореографии РАТИ-ГИТИС, бывшая балерина Большого театра:

«Война. Мы еще дети и дружим с Андреем Крамаревским. Потом он стал солистом Большого театра. Это сын знаменитого балетмейстера Льва Михайловича Крамаревского.

В годы Великой Отечественной семья Крамаревских была эвакуирована в город Фрунзе (ныне Бишкек). Там Лев Михайлович стал балетмейстером и педагогом классического танца в Киргизском государственном театре оперы и балета.

В конце войны во Фрунзе появился молодой и никому не известный Махмуд Эсамбаев (это был период ссылки чеченцев в Среднюю Азию). Именно тогда на уроках Л. М. Крамаревского началось знакомство этого безумно одаренного от природы танцора с техникой классического балета. На этих уроках тринадцатилетний Андрюша Крамаревский (он тоже занимался в отцовском классе) познакомился с Махмудом Эсамбаевым и они подружились…

После войны Крамаревские вернулись в Москву. Тогда я и познакомилась с Андрюшей и его товарищем Гошей Бовтом. Оба будущие солисты Большого театра. Все мы занимались здесь в балетном училище, где я сейчас преподаю.

В училище мы ездили на трамвае № 15. Я с Бронной ехала несколько остановок. Андрей и Гоша садились у Никитских Ворот, и потом вместе шли в ГЦепкинское училище.

Потом мы все вместе в Большом театре танцевали. Гоша был моим партнером. Мы с ним частенько ругались. Он был тогда секретарем комсомольской организации. Из-за него, вреднюги, я в комсомол не вступила.

Потом и Андрей в Америку уехал. Он там уже 40 лет живет. Там же оказался и Гоша Бовт, вот ведь как бывает, они там на другой половине земного шара, а я здесь…

Так вот этот Андрей Крамаревский не просто дружил с Махмудом, он еще и женат на родственнице Эсамбаева…

О том, как Махмуд просватал его за Светлану, Андрей как-то со смехом мне рассказал. Заметив, что Андрей поглядывает на его симпатичную родственницу, племянницу жены Нины, с явным интересом, Махмуд затащил Андрея в пустую комнату и сказал страшным бармалейским басом: «Если ты на мою родственницу так посмотрел, то должен на ней жениться. Такой чеченский обычай. А если не женишься, тогда я, понимаешь… должен буду тебя зарэзать!!!» И сделал необыкновенно жуткие глаза, как будто исполнял своего знаменитого Ротбарта из «Лебединого озера».

Конечно, это была шутка. Андрею тогда было всего четырнадцать…

Шутка шуткой, а через несколько лет Андрей женился. И не на ком-нибудь, а именно на этой самой Светлане…

Когда война кончилась, как я уже говорила, Крамаревские сразу вернулись в Москву. Позже в столицу приехал и Махмуд. Тут они с Андрюшей встретились, как старые друзья. И Махмуд, которому совершенно некуда было приткнуться, долго жил в махонькой комнатушке Андрея. Спать ему приходилось то ли на рояле, то ли под ним…

Андрей и его отец Лев Михайлович Крамаревский помогли Махмуду на первых порах освоиться в столице, найти работу и встать на ноги. По их рекомендации он начал выступать в концертных программах филармонии.

Эсамбаев, конечно, необыкновенный талант. Это настоящий чеченский гений. Причем не только несравненный исполнитель, он умел замечательно подбирать для себя танцевальный и музыкальный материал.

Махмуд с молодых лет начал разучивать танцы различных народов.

Сначала, пока он еще не ездил в зарубежные гастроли, это были танцы народов СССР. Очень хороши были его испанские танцы. Они особенно привлекали тем, что сопровождались кастаньетами. Кастаньеты у него были самые настоящие. Их ему подарила испанская танцовщица, гастролировавшая в СССР. Махмуд ей так понравился, что она научила его игре на кастаньетах и даже подарила ему свои запасные.

Махмуд вообще всегда стремился добывать настоящие инструменты и костюмы для исполнения танцев. Он старался, чтобы всё у него было подлинное. Например, совершенно изумительно выглядел костюм, в котором он исполнял ритуальный танец «Макумба». Он сшит из шкур настоящих ягуаров. Костюм этот был подарен ему бразильским жрецом. Мне говорили, что он заплатил какие-то немыслимые деньги за чудесные перья, которые красовались на его головном уборе во время исполнения этого экзотического танца.

Замечу, что костюмы ему шили исключительно талантливые мастера-художники. Уникальный индийский костюм, в котором он исполнял прославивший его танец «Золотой бог», был подарен ему правительством Индии, стоил больше трехсот тысяч долларов.

Махмуд был совершенно неповторим в своем творчестве. Ему никто не мог подражать, даже если бы и захотел. Ведь танцевальная школа у него была, если это можно назвать школой, совершенно иная, в корне отличная от классической, которую, к примеру, получила я и которую с малолетства ставят в наших балетных училищах и академиях.

Его стиль был индивидуальным и неповторимым, я бы назвала его кавказским.

Было у него и удивительное чувство провидения.

Я помню многие замечательные номера из его программы, но танец «Автомат» стоит все-таки особняком. Он построен на выразительнейшей пантомиме, степ-дансе, чечетке и поражает механически бездушным автоматизмом движений. Махмуд словно бы сквозь годы увидел современное общество, почувствовал, во что превратится нынешняя жизнь, где всё построено на механическом нажатии каких-то кнопок.

Может быть, я несколько преувеличиваю и просто тоскую о том, как жили мы когда-то. Но ведь этот автоматизм, эта бездушность современной жизни не выдумка. Это реальность!

Конечно, в те далекие шестидесятые, когда этот танец был создан и впервые показан, советская пресса представила его как изображение бездушного мира капитализма. Ну, и слава богу, что такое, очень устраивающее советскую пропаганду объяснение танца было представлено. Оно позволило Махмуду танцевать «Автомат» еще много-много лет. На самом же деле этот танец даже в малой мере не был примитивной агиткой и критикой капитализма. Махмуду вообще-то до политики дела не было. Его идеи и задачи были гораздо крупнее и касались самых коренных душевных основ жизни. Махмуд каким-то образом умел прозревать и предчувствовать будущее и выражал свое неприятие бездушного автоматизма жизни в забавном, элегантном и в то же время грустном и пророческом танце.

Герой танца Автомат — это и есть то, что мы из себя сейчас представляем. Мы люди-роботы.

Если разбирать творчество Эсамбаева, то, наверное, лучше все it) было бы посмотреть фильмы. Там достаточно полно отражены его творчество и взгляды артиста на все стили и жанры танца. Замечательно, что в свое время эти фильмы умудрились снять, и теперь мы имеем возможность как бы вживую увидеть потрясающую работу этого гения танца.

С гордостью могу сказать, что мне удалось танцевать вместе с Махмудом. Я была одной из участниц широкоформатного фильма «Лебединое озеро».

С тех пор прошло, наверное, больше чем пол столетия. Помню, что я специально ходила в кинотеатр «Мир» на Цветном бульваре, возле старого Никулинского цирка — только там показывали широкоформатные фильмы, — и смотрела наше «Лебединое озеро».

Главную партию танцевала народная артистка СССР Мария Семенова, а Злого гения Ротбарта — Махмуд Эсамбаев. Себя я там тоже увидела, я стояла первым лебедем. Это было и мое первое появление в Большом театре.

Во время съемок я так волновалась, что почти ничего не замечала. И все-таки Махмуд Эсамбаев в роли Ротбарта мне сразу запомнился. На мой взгляд, это был совершенно оригинальный образ злого волшебника Ротбарта, впоследствии ничего подобного я не видела. Действительно, завораживающее мастерство.

Лично с Махмудом Алисултановичем я познакомилась, когда получила от газеты «Советский артист» задание написать о нем статью.

Махмуд был очень приятный и любезный человек, он сразу же пригласил меня к себе домой. Жил он тогда где-то на Красной Пресне. Крохотная квартирка Эсамбаева напоминала караван-сарай. Она была буквально под завязку набита людьми.

— Это все мои друзья, — сказал Махмуд. Многолюдство это его, похоже, нисколько не раздражало.

С большим трудом удалось найти укромный уголок, где мы могли без помех поговорить.

Махмуд остроумно и живо отвечал на мои вопросы. При этом держался удивительно просто и скромно. Я ни на секунду не почувствовала, что говорю с уникальным артистом, хотя, как профессионал, это прекрасно понимала.

Статья получилась хорошая. Очень жалею, что за многие годы она не сохранилась…

Как же давно всё это было!

Да, все мы, конечно, постарели, все люди, о которых я сейчас рассказывала. Андрею за 80, Гоше Бовту тоже. Несмотря на то, что они давно работают в Америке, живут оба нашими российскими интересами. Иногда Андрей просто удивляет меня, когда спрашивает: «Скажи мне — это правда, что вот тот-то на той-то женился или развелся?»

Я поражаюсь.

— Откуда ты, Андрюша, живущий на другой стороне планеты, всё это знаешь?!

— Да уж знаю, — отвечает. — Ты не думай, что если я далеко, то ничего не знаю. Российская жизнь для меня всегда ближе, чем американская.

Всё это правда. Несмотря на возраст, мы интересуемся тем, что происходит вокруг. Мы же все продолжаем работать — преподавать, заниматься с молодежью. Ну а те, кто занимается с молодежью, это давно известно, и сам себя чувствует молодым.

Я до сих пор жалею, что Махмуд Эсамбаев так и не успел начать по-настоящему заниматься с детьми. А ведь известно, что он очень этого хотел. Тяжелая болезнь помешала ему…

На днях ведущий педагог мужского танца Американской школы балета Андрей Львович Крамаревский звонил мне из Нью-Йорка, и я спросила его о Махмуде Эсамбаеве. Вот что он мне ответил:

«Мне было тринадцать лет, когда в Киргизском государственном театре оперы и балета появился стройный, высокий, поразительно гибкий юноша. Он сразу обратил на себя общее внимание. Это был Махмуд Эсамбаев.

Я, воспитанный отцом-балетмейстером в строгом стиле классического танца, понимал, что танец Махмуда — это совсем не то, чему меня учили и учат. И в то же время я не мог отвести от него глаз, даже когда он просто ходил, так изящно и грациозно это у него получалось.

Признаюсь, мне было очень приятно, что он тоже обратил на меня внимание и стал дружить со мной, несмотря на нашу десятилетнюю разницу в возрасте.

Неудивительно, что довольно скоро Махмуд стал солистом балетной группы нашего театра.

Я до сих пор помню то изумление и восторг, который испытал, увидев его в первой крупной роли Злого гения Ротбарта в балете П. И. Чайковского «Лебединое озеро». Это было совершенно новое, совершенно непривычное и в то же время прекрасное исполнение.

После Злого гения он исполнил главную роль Тараса Бульбы в одноименном балете Р. В. Захарова. Вот уж где произошло поразительное перевоплощение. Тонкий и гибкий, как тростинка, молодой мужчина преобразился в могучего, грузного, несколько даже медлительного богатыря запорожца.

Тогда я впервые с изумлением понял, что этот человек наделен, кроме всего прочего, поразительным даром перевоплощения и способен с блеском исполнить любую роль. Я начал догадываться, что такой простой и веселый мой товарищ Махмуд (которого все по-свойски звали Махмудик) на самом деле — бесподобный и ни с кем не сравнимый артист.

Это мое предчувствие он в полной мере оправдал, когда, начав с небольших, второстепенных ролей в замечательном балете Бориса Асафьева «Бахчисарайский фонтан» дошел до главной роли. Он исполнил ее так, как никто до него. А теперь могу с полной уверенностью сказать, что и после никто не приблизился к тому трагическому и прекрасному образу хана, который он создал.

И всё же главным и величайшим делом его жизни стало создание уникальной эстрадной программы ‘Танцы народов мира’. Тут соединились его поразительные способности перевоплощения, умения проникать в древнюю психологию и внутренние мотивы танцев разных народов мира и поразительная фотографическая способность запоминать и выражать тончайшие оттенки движений, через которые только и могут быть выражены характер и смысл народного танца.

По сути дела, в Махмуде как бы объединилась вся уникальность великого ансамбля Игоря Моисеева, где во главе стоит гениальный мастер народного танца, а исполнение доверено талантливейшим танцорам. В программе ‘Танцы народов мира’ всё это многообразие талантов постановщика и исполнителей объединилось в одном-единственном человеке. Такого чуда мы, видимо, больше никогда не увидим.

Недаром он был признан и любим во всем мире, удостоен званий народного артиста СССР, Героя Социалистического Труда. Был депутатом Верховного Совета СССР и даже министром культуры Чеченской Республики.

Это был настоящий гигант, но я помню его как исключительно доброго, щедрого и веселого человека. Остается только жалеть теперь, что уже больше никто не увидит, как бесподобно остроумно изображал он Галину Уланову, Мариса Лиепу, Любовь Орлову и Леонида Утесова. С ним никогда не было скучно.

Махмуд Эсамбаев, кроме всего прочего, был настоящий человек-праздник.

Годы дружбы с ним я считаю одним из самых роскошных подарков, которые преподнесла мне жизнь…»

Вот такой рассказ услышала я с другой стороны земного шара из далеких Соединенных Штатов Америки. Когда я на другой день стала рассказывать коллегам у себя в академии, в разговор включился наш заведующий кафедрой хореографии РАТИ-ГИТИС Евгений Валукин. Оказывается, он хорошо знал Махмуда Эсамбаева.

— С молодых лет следил за этим удивительным артистом, — признался он, — и много думал о его особенном ни на что не похожем пути…

Я попросила Евгения Петровича подробнее рассказать о своих впечатлениях, но он только покачал головой и заметил: «Нет, экспромтом не получится, лучше я напишу».

Через пару дней он передал мне эти заметки, озаглавленные «Душа Кавказа».

Итак, слово народному артисту России Евгению Петровичу Валукину:

«Никогда не забуду понедельники в Концертном зале им. Чайковского, где каждую неделю проходили вечера балета, пользующиеся огромной популярностью у всех любителей танца. Здесь открывался простор для самовыражения, здесь царила настоящая демократия взаимоотношений и репертуара, здесь можно было увидеть самое новое, самое интересное и неожиданное.

Участие в таком концерте гарантировало признание коллег и любовь публики. Ради одного выхода сюда приезжали выдающиеся артисты Ленинграда: Наталья Дудинская и Константин Сергеев, Алла Осипенко, Михаил Барышников. Алла Шелест впервые показала тут москвичам «Вечного идола» Л. Якобсона. Почти все ведущие артисты Большого театра: Ольга Лепешинская, Галина Уланова, Раиса Стручкова, Сергей Корень — стремились покорить эту сцену.

На одном из таких вечеров я впервые увидел Махмуда Эсамбаева. Интересно, что во время его выступления все великие и признанные участники концерта выстроились за кулисами и с неподдельным интересом следили за каждым движением человека, не имевшего никакого хореографического образования, но танцевавшего так, что дух захватывало.

Индийский танец «Золотой бог» буквально обожествил его исполнителя.

Тонкость и гибкость стана, кошачья пластика, выразительные жесты, изящество движений кисти, руки, стопы, одухотворенное лицо, огненные огромные глаза, всё это зачаровывало так, что ленинградцы, выступавшие в первом отделении, забыли обо всем, засмотрелись и опоздали на свой поезд. Могучая энергетика и какое-то необычное откровение, исходящее от танцовщика, ошеломляли.

О том, что творилось в зрительном зале, даже не пробую рассказать. Зал ревел и забрасывал нового молодого кумира цветами.

Я был потрясен, но все-таки еще не отдавал себе отчета, с каким великим явлением свела меня судьба.

Позже Галина Сергеевна обронила многозначительную фразу, навсегда запавшую мне в память: «Как много мог дать Махмуд нашей школе!»

Прошли годы, молодость промелькнула. Я был уже деканом балетмейстерского факультета ГИТИСа, когда в кабинете у меня зазвонил телефон и Махмуд Эсамбаев предложил свою помощь в обучении студентов из Мечено-Ингушской АССР.

Для нас это было настоящим подарком. На кафедре хореографии мы сразу организовали творческий вечер Махмуда. На встрече со студентами шла открытая беседа о сценической хореографии и особенном балетмейстерском почерке танцовщика, о создании им сценических образов и характеров, о важности каждого штриха и каждой детали. Интерес к этому человеку был настолько велик, что подобные встречи пришлось проводить много раз подряд. И всегда не хватало мест. Студенты часами стояли и слушали его, а потом буквально засыпали вопросами.

Его естественность, человечность, внимание к каждому слушателю, обращавшемуся к нему с просьбой или вопросом, заслуживают глубокого уважения. Недаром Ростислав Владимирович Захаров в первую очередь отмечал в Махмуде незаурядную личность, сильный, страстный и в то же время исключительно тонкий характер творца.

В этом человеке наиболее выразительно воплотились черты гордого, но всегда открытого добру и красоте Кавказа.

На мой взгляд, высочайшим признанием его таланта стало приглашение на партию Злого гения в фильме «Лебединое озеро», где были собраны самые блестящие звезды советского балета. Но и тут, среди звезд, его Злой гений — нечто особенное. Не отягощенный многолетними канонами в исполнении этой партии, Махмуд Эсамбаев внес в нее свежий взгляд и совершенно новую концепцию. Он сделал Ротбарта мятущимся, страдающим, наполнил его чем-то демоническим, лермонтовским.

В обычной же жизни меня всегда подкупала в Махмуде его человечность, я бы сказал, даже жертвенность. Он не задумываясь ставил свою подпись, если возникала необходимость помочь забытому артисту получить жилье, выхлопотать пенсию, выделить путевку в санаторий. И если что-то не получалось, шел сам, открывая любые двери, и всегда добивался положительного решения.

Махмуд Эсамбаев — это ярчайшая звезда, свет которой никогда не угаснет. Недаром этот чеченский гений стал гордостью всей нашей великой страны».

Вспоминает Николай Иванович Семенов, в прошлом секретарь горкома партии города Грозного:

«Махмуда я в первый раз увидел весной 1974 года. Тогда я работал заворгом обкома партии и был на докладе у первого секретаря Семена Семеновича Апряткина. Это легендарный человек, знаменитый нефтяник, Герой Социалистического Труда.

Вдруг открывается дверь и появляется красивый такой, стройный, как тополь, мужчина в прекрасном костюме и папахе удивительного абрикосового цвета. Никто, между прочим, о его приходе не докладывал. Он просто вошел, как к себе домой. Удивительно (никто из нас, так вот, запросто, без доклада, к Семену Семеновичу не заходил), мне сразу стало понятно, что человек этот непростой.

Семен Семенович его появлению обрадовался и сразу нас друг другу представил, так я познакомился с Махмудом Эсамбаевым.

Я понял, что им нужно поговорить, и сказал, что выйду ненадолго, тем более что доклад мой был окончен и мы с Семеном Семеновичем уже просто разговаривали.

Когда я проходил мимо, Махмуд как-то пронзительно глянул на меня своими огромными светло-зелеными, как мне показалось, глазами и вдруг спросил:

— Радикулитчик?

У меня правда был хронический радикулит.

— Как вы узнали?! — я искренне удивился. Кстати, в тот момент у меня спина не болела.

— Я по этим делам специалист, — сказал он и улыбнулся. — Рыбак рыбака…

Потом Махмуд зашел ко мне и сказал:

— Николай Иванович, радикулит — профессиональная болезнь спортсменов и танцоров, так что я тебя сейчас подлечу, вот только домой съезжу, за лекарством.

Минут через двадцать появляется. Положил меня на диван в комнате отдыха и сделал натирку с массажем по своей какой-то методе. Потом отдал мне тюбик мази.

— Это замечательное французское лекарство. Я без него и танцевать бы не смог. Так что в будущем, как только боль почувствуешь, сразу натирай.

Правда, удивительное лекарство! Натерся и никакой боли не чувствуешь, а стоит присесть или лечь, и чудесное мягкое тепло растекается по всей пояснице.

Так что наше первое знакомство началось с моего излечения, и я узнал Махмуда раньше как целителя, а только потом как великого танцора.

Но первое, что поразило меня уже при знакомстве — его глаза. В них буквально можно было провалиться, такие они были огромные и прозрачно-бездонные. Вот только я до сих пор не могу сказать в точности, какого они цвета. В зависимости от обстоятельств они становились светло-серыми. Иногда казались зеленоватыми и даже голубыми. Ну а если он сердился — приходилось видеть и такое, — становились жесткими остро-серыми, как отточенный кинжал.

Так мы с Махмудом познакомились и стали встречаться. Не очень часто, потому что он больше был в Москве и на различных гастролях по стране и миру. Но когда он приезжал в Грозный, мы обязательно встречались…

Как-то, это было уже года через два, Махмуд зашел ко мне и говорит:

— Николай Иванович, мне очень машина нужна. Столько времени на переездах теряю…

Ну, это было мне понятно. Когда Махмуд появлялся в Грозном, он буквально ни минуты не сидел на месте, все время куда-то спешил. К кому-то ехал, кого-то разыскивал, кому-то помогал. Иногда мы давали ему машину, чаще он ездил на такси. Но это всё, конечно, неудобно. Собственная машина в Грозном ему была крайне необходима.

— Мне «Волга» нужна, чтобы больше людей можно было посадить, — объясняет он мне.

— Давай обратимся в Совмин.

— Не надо, — говорит. — Я уже туда обращался.

— И что?

— Говорят, что нет у них такой возможности.

Мне не верится: «Удивительное дело! У Совмина нет возможности машину народному артисту Чечено-Ингушской Республики продать?!»

Звоню председателю Совмина. Тогда был Вахаев Рамзан Исаевич.

Он мне отвечает: «Николай Иванович, вы же сами знаете, машину вне очереди можно приобрести только по решению бюро обкома и только передовикам производства, ну и так далее и тому подобное…»

Я ушам своим не верю.

— Вы о чем говорите? — спрашиваю я. — Передовиков производства у нас, слава богу, достаточно. А Махмуд Эсамбаев один, больше таких людей не только в республике, но и во всем мире нет…

— Нет, я не могу, — отвечает.

Непонятная, прямо сказать, ситуация.

Звоню министру торговли, Мирчеву, спрашиваю, есть ли машина для продажи, он говорит — есть.

Я рассказываю про Махмуда.

Он отвечает, мол, я с удовольствием все сделаю, но мне нужно распоряжение Совета Министров…

Круг замкнулся!

Но тут уж меня самого зло взяло. Нашли случай, на ком свою принципиальность показывать! Говорю Мирчеву:

— Значит, так! Через два часа машина должна быть у Махмуда. Все необходимые распоряжения от Совмина вам будут доставлены еще раньше, с Рамзаном Исаевичем я сейчас сам договорюсь.

Ну, действительно, это и есть тот самый случай, когда для того, чтобы пробить бюрократическую стену, нужно хорошенько разозлиться.

Поехал в Совмин. Принес председателю все необходимые бумаги и говорю: «Подписывай, а если кто-то спросит, отвечай прямо, мол, это меня Семенов заставил».

Почему он так препятствовал? Может быть, перестраховывался, может, кошка черная между ним и Махмудом пробежала? Эсамбаев ведь не только ласковым, но и очень резким мог быть, если его что-то возмущало.

Через два часа Махмуд мне звонит:

— Николай Иванович, спасибо. Машина стоит у подъезда!

Хорошо помню эту машину. Мы ведь с ним в одном доме и в одном подъезде жили на улице Красных фронтовиков, он на два этажа выше меня. «Волга» бежевого цвета. Махмуд меня потом на ней не раз возил, когда мы с ним куда-то вместе отправлялись».

Семидесятые годы — счастливое время в жизни Махмуда.

Главная радость — 1 сентября 1971 года в Грозном у Махмуда появилась внучка Медина.

Как же он любил детей!

— Нет в мире ничего прекраснее детской улыбки, — говорил Махмуд.

Как хорошо, что в эти времена уже не надо думать о деньгах! Он может иметь все, что хочет сам и что необходимо близким. Запросы его как всегда просты (это, конечно, не касается костюмов, обычных и сценических, рубашек и обуви)…

Жизнь, однако, идет, и волос становится меньше. Махмуд по этому поводу нисколько не грустит. Он уверен, что лысина — признак ума. Дурак же почти всегда замечательно волосат.

Вспоминает Владимир Загороднюк: «О доброте и щедрости Махмуда ходили легенды. Он всегда носил с собой мелкие деньги. Во всех карманах пиджаков и брюк, а несколько крупных купюр на всякий случай лежало в папахе. Постоянно раздавал нищим и просто нуждающимся. Когда мальчишки подбегали к его машине на перекрестках, чтобы помыть стекла, тут же доставал деньги, высовывался в окно и давал им.

Ходить по улице с ним было невозможно.

На празднике, посвященном 850-летию Москвы, гуляя по Тверской, шли почти два часа от Большого театра до Пушкинской площади — всё время останавливались. Со всех сторон подбегали люди: «Можно автограф? А можно с вами сфотографироваться? Можно вас потрогать?»

— Конечно, можно…

— Махмуд, а помните 10 лет назад?.. А помните 20 лет назад?.. А помните 30 лет назад?..

— Конечно, помню… Помню, а как же…

Какой-то мужчина подошел, стал благодарить за то, что в 1963 году, подумать только, в Кисловодске Махмуд помог ему достать билет на поезд до Воркуты, вспоминал, что был на концерте с женой и дочкой, вышел на сцену и подарил Махмуду букет белых хризантем и бутылку коньяка.

— Конечно, помню.

Когда мужик ушел, я уже не выдержал: «Неужели ты правда помнишь эту историю? Это же было почти сорок лет назад?!» Махмуд остановился: «Здрасьте, о чем ты говоришь. Ну, конечно, помню: у него жена Валя и дочка Лида».

Просто невероятно, невозможно поверить, я забываю, что было год тому назад, а он всё помнит!

Людей, с которыми его сталкивала судьба, он запоминал раз и навсегда. Он запоминал имена, фамилии. Он действительно помнил, в каком городе, на какой сцене, в какой гостинице он встречался с тем или иным человеком.

У него дома был огромный талмуд — телефонная книга, исписанная его неразборчивым, только ему понятным, почерком, вся потрепанная и замусоленная. Каждый раз, надевая очки, мучительно долго искал какой-нибудь телефон, слюнявил пальцы, шелестел страницами, наконец находил, но часто ошибался, набирал не тот номер, злился, бросал трубку. Удивительное дело, не мог запомнить ни одного телефона, но людей, с которыми он встречался, запоминал раз и навсегда.

Чеченцы относились к нему по-особенному.

Вспоминаю одну смешную историю. Когда Юрий Михайлович Лужков дал ему квартиру в Москве на Таганке, прекрасную, трехкомнатную, в престижном доме, встал вопрос о сантехнике, обоях, линолеуме, прочих вещах, сопровождающих переезд на новую квартиру. Это было начало девяностых годов. В магазинах еще было пусто, и всё было дефицитом.

Тут я вспомнил: «Махмуд, послушай, у меня есть приятель, Витя, в городе Хотьково под Москвой. Он директор магазина стройматериалов, поехали к нему, там всё сразу и купим».

На следующий день мы на машине приехали в этот магазин, директор нас радушно встретил, кое-что мы подкупили у него. А потом Витя и говорит: «Здесь рядом в Загорске большой хозяйственный магазин, и, по-моему, если я не ошибаюсь, директор чеченец». Махмуд тут же встрепенулся, схватил пальто и, поправив папаху, сказал: «Всё, поехали к нему».

По дороге к Загорску он меня убеждал: «Володя, если он действительно чеченец, посмотришь, как он нас примет».

Через полчаса мы уже были на месте, припарковали машину возле магазина. Махмуд вышел и не успел закрыть дверь, как к нему навстречу уже бежал какой-то человек и по-чеченски его приветствовал.

Они о чем-то говорили, конечно же я не мог понять ни одного слова, но то, что директор этого магазина, а это был именно он, выражал свой восторг и восхищение таким неожиданным появлением дорогого и уважаемого гостя, не вызывало никаких сомнений. По дороге он успевал давать указания своим заместителям.

Всё вокруг закружилось, завертелось, и через несколько минут в кабинете уже был накрыт стол, и директор поднимал тост за Махмуда, вспоминал город Грозный, селение Старые Атаги. Вспоминал земляков, которых очень хорошо знал Махмуд, и у меня даже создалось впечатление, что они с Махмудом чуть ли не родственники.

Потом запели чеченские песни, и в какой-то момент Махмуд, выпрыгнув из-за стола и лихо сдвинув папаху на затылок, пустился в пляс. Он, как всегда, был неподражаем.

Потом они обнимались, говорили друг другу комплименты, тосты следовали один за другим, и когда, в конце концов, директор узнал причину нашего приезда, он тут же вызвал своих подчиненных, и через мгновение на столе уже лежали образцы обоев, линолеума, каких-то замысловатых кафельных плиток. Махмуд встал и сказал: «Я в этом ничего не понимаю, Ахмед, как ты скажешь, так и будет».

Директор дал команду, машину тут же набили до отказа, засунули в нее всё, что только могли. Багажник не закрывался: из него торчали расписные самовары, унитазы, раковины, а на заднем сиденье утрамбовали обои, линолеум, какие-то коробки и еще черт знает что.

Махмуд вытащил кошелек и робко спросил:

— Ахмед, сколько это стоит?

— Махмуд, ты меня обижаешь. Как ты мог это сказать? Я не возьму у тебя даже копейку — это мой подарок тебе.

— Ахмед, я не могу даром…

Но директор был неумолим. Наконец-то мы распрощались, весь персонал магазина получил автографы, открытки, календарики от Махмуда с его фотографией — все были рады встрече и не хотели отпускать его.

Махмуд, как лис, кружил вокруг машины, пытаясь понять, как же туда влезть. Общими усилиями его, наконец, с трудом затолкали на заднее сиденье. И вот тут, как никогда, ему пригодилась природная гибкость. Извернувшись невероятным способом, втиснувшись между линолеумом, обоями, коробками, постоянно поправляя папаху, он, наконец, примостился и затих. Его правая нога каким-то образом оказалась на переднем сиденье и уперлась мне в бок. «Поехали отсюда скорее», — выдохнул он.

Мы рванули с места, крышка багажника, как бешеная, загрохотала по самоварам, но нас уже было не остановить. И только когда показалась Москва, с заднего сиденья из-под коробок и рулонов раздался еле слышный, сдавленный голос Махмуда:

— Володя, ну что я тебе говорил? Теперь ты понял, как меня чеченцы любят?

— Я-то понял, Махмуд, я всё понял, только скажи мне, пожалуйста, что ты будешь делать со всем этим добром?

— Не волнуйся, дорогой. Я тебя умоляю, в хозяйстве всё пригодится. Да и не мог я ему отказать, он бы обиделся».

Николай Иванович Семенов: «В те дни, когда Махмуд был в Грозном, возле нашего подъезда постоянно толпились люди. Не зарастала, как говорится, народная тропа к Махмуду Эсамбаеву. Он ведь постоянно чьими-то делами занимался. Ну, не мог он сказать людям, своим землякам, что, мол, некогда мне, разве вы не видите, что я каждый день работаю по шесть — восемь часов над программой, а по вечерам выступаю. Если бы он так сказал, люди бы поняли, ведь это правда. Поняли бы и отступились. Но тогда это был бы уже не тот, не их родной Махмуд Эсамбаев.

Бедная Нина Аркадьевна, героическая женщина! Я удивлялся, спрашивал ее: «Как вы только всё успеваете? И принять людей, и покормить, если нужно, и с каждым поговорить?!» Ведь в основном всё это многолюдство на нее обрушивалось. Она только плечами пожимала. Так они жили все последние годы. Нина Аркадьевна понимала, что она помогает Махмуду. А другой цели у нее и не было.

Нина Аркадьевна — человек изумительной души. Махмуд со своим неизменным юмором во всех житейских делах объявлял, что, женившись на Нине, он стал главным зятем великого армянского народа. А когда спрашивали, что он больше всего любит в Нине Аркадьевне, очень серьезно отвечал, что больше всего ему понравилось в своей избраннице то, как она вкусно готовит. Шутил, конечно. К еде, даже на самом шикарном застолье, он почти не прикасался.

Я его спрашивал: «Где ты силы на всё это находишь? Когда ты спишь?!»

Он смеялся. Я, говорит, хитрый. Часов до двенадцати я сплю. Днем у меня репетиция, вечером концерт, часов до одиннадцати. Ну, в это время. я с людьми разговариваю, что очень важно, а с кем обязательно нужно встретиться, мне Нина Аркадьевна рассказывает.

И так вот каждый вечер. Люди идут, идут, идут. Идут именно к нему, потому что верят в своего Махмуда. С удивительными просьбами порой к нему обращались, а он выслушивал и всегда старался помочь.

Однажды пришел ко мне с совершенно необычной просьбой.

— Николай Иванович, — говорит, — у меня друг, Саша Рагулин (тот самый великий хоккеист, защитник ЦСКА и сборной Союза), он такой большой, что ему ни одна кровать не подходит. Помоги для него специальную, большого размера кровать купить.

Я, конечно, Рагулина знал, как и всякий болельщик, но… в общем, сказал тогда:

— Махмуд, ты знаешь, что для тебя я готов сделать всё, что в моих силах, потому что ты Махмуд Эсамбаев, и таких людей больше на свете нет, но если это будет касаться других, то здесь придется обойтись без меня. Да ты и сам понимаешь, что это не очень красиво будет выглядеть.

Махмуд понял. И нисколько, между прочим, не обиделся. Он. был очень умный и деликатный человек. Больше никаких подобных разговоров у нас с ним не было…

Вот еще что обязательно нужно сказать. Я всё время говорил ему: «Махмуд, почему ты не берешь учеников? Тебе обязательно надо создать свою школу, свой театр, иначе чудесный дар на тебе же и окончится».

— Николай Иванович, — ответил он мне однажды очень серьезно, — думаю, что я останусь один. Такая судьба. Второго Махмуда Эсамбаева не может быть, потому что главное, что есть во мне, кроме всех наработанных приемов классического балета и народного танца (чему можно научить), это всё же дар от Бога, которому обучить нельзя.

И всё же поначалу он пробовал что-то сделать.

Помню, у него был в учениках парень-чеченец, с которым он год примерно занимался, и в нескольких концертах они вместе выступали.

Еще, помнится, в Ростове он нашел молодого парнишку с замечательным голосом, и вот оба этих парня работали какое-то время в группе Махмуда. Танцевали и пели в перерывах, когда Махмуд переодевался и менял грим. Какое-то время они выступали в таком составе, и я их видел в Грозном, но потом как-то все это развалилось.

Как очевидец, могу сказать, что рядом с Махмудом было очень трудно выступать на достойном уровне. При всем очевидном таланте этих ребят, они совместной работы не выдержали.

Таким образом, первые зачатки театра Эсамбаева угасли. Больше он не пытался что-то подобное создать».

Глава третья «МАКУМБА»

Одна из самых известных и прославленных работ Махмуда Эсамбаева — бразильский культовый танец жрецов «Макумба». О нем следует рассказать особо.

«Я примеряю каждый танец к своей индивидуальности артиста и человека, — рассказывал Махмуд о том, как он отбирает танцы для своей программы. — Если в результате такого знакомства испытываю симпатию к нему, чувствую, что могу к его первозданной гармонии добавить внутреннюю силу, рожденную ощущением сегодняшней жизни. Придать новый оттенок, усовершенствовать. Только тогда я начинаю разучивать танец. Постигать философию, заключенную в нем».

Вот танец «Макумба». Это танец необыкновенный.

Недаром он был поставлен Махмудом в самый конец программы. Слишком уж много сил не только физических, но и душевных отнимал он у исполнителя.

По сути своей это рассказ о том, как могучий человек борется с силами зла, как приносит себя в жертву грозным богам, чтобы вернуть их расположение своему народу.

«Макумба» — это танец-жертва, танец, кончающийся гибелью жреца-танцора.

«…Знакомство с народным танцем для меня всегда равносильно душевному потрясению, — писал Махмуд Эсамбаев. — Поражают мощь и смелость художественных обобщений, создаваемых народом в танце, выразительность символики и ясность хореографического текста. Самый древний народный ритуал вдруг обретает простой, всякому понятный смысл.

Помню, как в Бразилии мне удалось посмотреть обрядовый танец «Макумба». Трудно передать, что охватывает вас при виде двухсот человек, содрогающихся в магической пляске. Раздается громовой аккомпанемент национального оркестра из шестидесяти человек, колышутся яркие перья головных уборов, развеваются от стремительных порывистых движений хвосты ягуаров, украшающие сшитые из шкур костюмы, пурпурными пятнами крови жертвенных животных испещрены лица танцующих. Все они, охваченные исступлением, пляшут свой танец, изображая изгнание злого духа. В этом танце — и устрашающая сила древних народных представлений о зле, и напряжение человеческого духа, и жажда очищения. Поразительно сочетание ясности идеи и острой символической формы. К такому сочетанию стремлюсь я теперь, когда исполняю в своих концертах вывезенную из Бразилии «Макумбу».

Но легко сказать — вывезенную. Для того чтобы вывезти «Макумбу» из Бразилии и включить ее в свой репертуар, Махмуду нужно было освоить этот сложнейший обрядовый танец, и не только внешне, что он мог сделать, пользуясь своей феноменальной, фотографической памятью на любое танцевальное движение. Махмуду необходимо было понять глубинную суть этого танца, его древнюю житейскую и религиозную философию.

«Меня учила «Макумбе» великолепная бразильская танцовщица Мерседес Баптиста, — рассказал Махмуд своему товарищу Мусе Гешаеву. — Она не только хорошо танцует, она серьезно занимается историей танца своего народа.

Мерседес первая рассказала мне про «Макумбу». Это древний танец, танец-заклятие, танец-самопожертвование. Его танцуют тогда, когда на дом обрушивается несчастье. Умер ребенок, умер хозяин. Всем ясно: злые духи поселились в доме, их надо изгнать. Зовут колдуна. Колдун приходит ночью, залитый белым светом луны. Под мышкой он несет курицу, белую, как луна. Произнося заклятия, он режет курицу и ее кровью мажет себе лицо. Потом начинает танцевать. Во время танца злые духи входят в колдуна и убивают его. Вместе с ним умирают и злые духи. «Макумба» приносит счастье дому, в котором ее танцуют».

В своей чудесной роли повелителя танца Махмуд был немного (а может быть, и много) волшебником, шаманом, колдуном — человеком, способным на всемогущество и настоящее чудо. Тому есть доказательства.

Галина Адаменко, работавшая в Чечено-Ингушской филармонии, прекрасно знала Махмуда. Случалось, подолгу жила у него на квартире в Москве, в особенности в начале девяностых, когда он жил на Пресненском Валу.

Тогда случилась у нее страшная беда — погиб взрослый уже сын Сережа. Похоронен он был на Николо-Архангельском кладбище. Несчастная мать каждый свободный день приходила на могилку сына. Потом случился перерыв, и когда через год она пришла снова, то вместо стройной пушистой елочки, что росла возле могилы, увидела безобразный пенек…

Об этом своем горе она рассказала Махмуду.

Он даже лицо руками закрыл, до того расстроился.

Долго молчал, потом сказал:

— Тот, кто это сделал, скоро умрет. Ты об этом узнаешь.

И вот через несколько дней Галина Адаменко слышит, что у костюмера Большого театра погиб брат. Перед Новым годом он был на Николо-Архангельском кладбище и, словно бы черт дернул его, срубил там росшую на могиле елку, спрятал в машину и поехал домой. Мчался, словно за ним гнались. И не заметил припаркованный возле тротуара каток…

— Нет, я этому человеку плохого не желал, — сказал Махмуд. — Просто то, что он сделал, в жизни не прощается. Никому и никогда.

В статье «И пленник, и волшебник» журналист Альберт Плутник рассказал такой случай: «Однажды Махмуд получил письмо от незнакомого человека, в котором ему понравилось начало: «Я давно жду встречи с вами, но всё не осмеливался напомнить вам о своем ожидании»…

Писал Мамат Шамсаев из небольшого горного аула. Письмо было наполнено тоской и тревогой. Наскоро собравшись, как на срочный концерт, Махмуд поехал в аул к Шамсаеву.

В доме на кровати лежал юноша. Комната была почти пуста. Из мебели лишь этажерка, заваленная книгами. Книги лежали и на полу — жертвы «перенаселения». Десять лет юноша был неподвижен. Стал инвалидом, спасая другого человека, соседа. Прошло время, и эту саклю, обитель горя и доблести, аул позабыл…

Эсамбаев вышел на улицу. Люди сгрудились вокруг его «Волги». Махмуд шел к машине мимо улыбок, мимо рук, благодарно лежащих на сердце в знак высшего почитания.

«Наш сын! Гордость нашей земли!» — слышал он.

Всеобщая любовь гостеприимно расставляла свои сети.

«Вы все сегодня огорчили меня», — сказал Махмуд и уехал.

В этом ауле обидели его искусство.

«Красота должна пробуждать в человеке добро» — вот чего всегда добивался Махмуд Эсамбаев своим танцем…

Вечером к дому Шамсаевых снова подъехала машина. Внесли большой цветной телевизор — подарок Эсамбаева.

В этот же вечер Мамат увидел на экране телевизора своего нового друга.

«Я танцевал для тебя, Мамат», — услышал он голос Эсамбаева, когда концерт окончился…

Твердые принципы, способность не размягчаться в лучах славы, трогательная способность откликаться на человеческую беду — всё это доказательства силы, свидетельство чудесной отзывчивости характера. Но о способности творить чудеса это не говорит. Мысль о «всемогуществе» повисает в воздухе. Не хватает настоящего чуда, совершенного по мановению великого танцора и его танца».

Но были и настоящие чудеса. Одно из них широко известно и даже описано в газетах и журналах.

Это случилось в Херсоне в 1964 году. Эсамбаев тогда встречался со студентами культпросветучилища. Рассказывал о своей работе и о себе.

Один из ребят невольно обратил на себя внимание Махмуда какими-то однообразными, как бы автоматическими движениями: постоянно вскидывал голову, быстро писал и снова как-то особенно всматривался в лицо Махмуда, словно бы следя за движениями его губ…

Вот как рассказывал об этом случае сам Махмуд: «…Юноша буквально каждое мое слово заносил в блокнот. Движения его были настолько однообразны, что раздражали меня и мешали говорить. Я только и видел, как мечется то вверх, то вниз его голова. В конце концов я сказал: «Дорогие мои, теперь задавайте мне вопросы». Тот юноша встал и подал мне тетрадку. Это был слишком большой вопрос — он занял почти всю тетрадь. Я сказал ему: «Лучше спроси меня, слишком долго читать твой вопрос». Он быстро завертел головой, как бы ища поддержки. И мне объяснили, что он немой, потерял речь. Так состоялось мое знакомство с Анатолием Барыгиным.

Меня опечалило то, что я невольно обидел этого человека. Оправдываясь, я пригласил его на концерт. Я знал, что он любит искусство, хочет танцевать.

В зале он сидел счастливый, у него светились глаза. Я танцевал для него в тот вечер…

И вот закончился концерт (как обычно, колдовским бразильским танцем «Макумба»). Мне преподносили фарфоровые фигурки, читали стихи. Когда я стал благодарить моих зрителей, раздался душераздирающий крик. Я подумал, что кто-то хулиганит, очень обиделся, подошел ближе к микрофону, сказал, что, вероятно, меня плохо слышно, я буду говорить громче. В это время занавес за моей спиной закрывался, но я успел заметить, что на сцену на руках несли какого-то паренька. Я извинился перед зрителями и пошел к нему. Сообща мы привели его в чувство. Он стал говорить. Первые слова его были: «Махмуд, голос!» Анатолий Барыгин заговорил!!!»

«Макумба» — своеобразный танец, очень сложный не только для исполнителя, но и для нас, зрителей. С первой минуты он захватывает так, что доводит до исступления стремительными движениями, необычным ритмом, какими-то дикими возгласами, душераздирающими криками, световыми эффектами, нечеловеческой музыкой. Костюм исполнителя — из шкуры леопарда, огромная шапка — из кожи анаконды, поразительная маска-грим. Танец никого не может оставить равнодушным. С этим номером Махмуд всегда выходил в финале концерта. После этого танца ни один номер не воспринимался бы, настолько сильно его воздействие на зрителей.

Бразильцы говорят, что «Макумба» приносит счастье. Трудно говорить за других, но то, что танец сделал счастливым немого юношу Анатолия Барыгина, — точно.

А вот как вспоминает историю Анатолия Барыгина еще один свидетель — писатель Руслан Нашхоев: «Танец «Макумба» начался. Всё порывистей, быстрей становятся движения, жесты, всё труднее уследить за их молниеносной стремительностью. Борьба всё нарастает, ритм убыстряется. Нервное напряжение таково, что оно, как раскаленная магма, выливается в зал. Хочется закрыть уши, глаза и крикнуть: «Не убивай себя, хватит!» А «Макумба» всё набирает темп. Уже захватывает дыхание, сохнут губы. Колдун чудовищно вращает головой из стороны в сторону, бешено мечется. И вдруг, издав дикий крик, он замертво падает, унося с собой злых духов.

Стояла абсолютная тишина, будто зал был пуст. И тут с верхнего яруса раздался крик: «Махмуд! Голос!» Это кричал Анатолий Барыгин. Пережив сильное потрясение, он обрел голос. Он тут же потерял сознание и упал. Когда юноша очнулся, он быстро заговорил, смешивая слова со слезами.

Сообщение об этом чудесном исцелении облетело всю нашу страну. «Разве это не божественное чудо, не проявление воли Всевышнего?» — говорили люди».

Вот что поведал сам Анатолий Барыгин: «Танец «Макумба» буквально поразил меня своей пластичностью, выразительностью и величайшей эмоциональной силой. Не знаю, как это случилось, но неожиданно я почувствовал, что вновь могу говорить. Сначала попробовал сказать несколько слов шепотом. Вышло. Еще не веря в свое исцеление, я закричал на весь зал. Почувствовал страшную головную боль и потерял сознание».

«Толя Барыгин, — комментировал случившееся врач-психиатр И. Я. Завилянский, — не испытывал какого-либо вредного физического воздействия, а лишь пережил сильное нервное потрясение. Выздоровление наступило так же неожиданно, как и возникло заболевание. Исцелил юношу не врач, а артист. Произошло нечто вроде «чудесного» исцеления. И в возникновении невроза у Барыгина, и в исцелении его сыграли роль эмоции. Сначала это была эмоция страха, а потом упоение искусством великого мастера танца.

Пусть говорят, что чудес не бывает, но вряд ли кто-нибудь станет отрицать великую чудодейственную силу настоящего высокого искусства. Именно таким искусством владеет великий танцор Махмуд Эсамбаев».

Барыгин принес Махмуду свою фотографию с дарственной надписью: «Моему лекарю-чародею». С тех пор Махмуд следил за судьбой своего «крестника».

Во время следующего приезда Эсамбаева в Херсон Анатолий Барыгин после концерта вышел на сцену с огромным букетом цветов, но от волнения только и сказал: «А сейчас боюсь, что опять потеряю голос!» — и ушел за кулисы со своим букетом.

— Букет-то хотя бы отдай! — крикнул ему вслед Махмуд.

«На другой день к десяти утра я ждал у себя в номере Толю… — рассказывал Махмуд корреспонденту газеты «Правда». — И нет моего Толи. Ни в десять, ни в одиннадцать. Пришел только в час: «Дядя Махмуд, они таскали меня на радио, заставляли рассказывать, как всё было». И так чисто, так хорошо говорит. Чудеса! Я пошел с ним в магазин, купил ему костюм, ботинки. Несколько лет потом обувал его и одевал, даже после того, как устроил его в ансамбль «Веснянка». А теперь он народный артист Украины. До сих пор называет меня батей. Только давно я уже не видел своего сыночка. Чуть ли не с тех пор, как разлучили нас супостаты — губители великой страны».

Молва раструбила по всей стране, что искусство Эсамбаева несет зрителям не только радость, но также и удивительные исцеления больным, уже потерявшим надежду людям. Вполне возможно, что случаи, попавшие на страницы газет, лишь немногие из тех, о которых известно зрителям, приходившим на концерты Махмуда Эсамбаева в самых разных краях нашей огромной страны.

По здравом размышлении этому не стоит удивляться. Так и должно быть, ведь чистая радость, которую дарит зрителям танец великого мастера, действительно способна творить чудеса и, главное, делать людей добрее, красивее, лучше — вот это и есть самое главное чудо, созданное великим Махмудом.

Нельзя забывать и о самих танцах. В них заложено свое вполне реальное волшебство. Как все ритуальные танцы, «Макумба» содержит в себе программу, имеющую глубокий смысл.

— С древних времен в Бразилии существует вера в злого духа, который приносит людям несчастье, голод, войны, смерть, — рассказывает перед началом танца ведущая. — Но злой дух может быть изгнан. Приходит колдун-заклинатель, режет белую курицу, кровью ее наносит на лицо магические знаки и начинает танец, во время которого злой дух вселяется в него, мучает его изнутри, стараясь вырваться. Злой дух гибнет. Вместе с ним погибает и заклинатель, который ценой своей жизни освобождает всех от зла.

Колдун «Макумбы» умирает на сцене, но умирает он для того, чтобы люди жили. И зрители понимали это, писали Махмуду письма, в которых благодарили за то, что он, ни много ни мало, подарил им радость жизни, а то и саму жизнь.

Вот лишь одно из многих — письмо Тани Голубковой, ученицы восьмого класса:

«Когда я была маленькой, я очень любила танцевать и, как большинство девочек, мечтала стать балериной. Нов жизни не всегда получается так, как хочется. Я заболела полиомиелитом и в течение многих лет была прикована к кровати. Так погасла моя мечта стать балериной. Но иногда я вижу сны, в которых танцую, и не просто танцую, а парю и кружусь в каком-то волшебном танце и всем своим существом чувствую легкость и гибкость своего тела. И вот три года тому назад я увидела Вас. Вы танцевали в лучах прожекторов, и мне казалось, что я наяву вижу тот сон, который так редко снится мне.

Я знала Вас давно по кинокартине, слышала о Вас очень много и даже не мечтала, что Вы приедете к нам в Уфу. И даже когда я увидела Вас на афише, глазам своим не поверила. Билет на Ваш концерт я, конечно, не достала и, если бы не бабушка (которая раньше работала в филармонии), никогда бы не увидела Вас и Ваши танцы. Когда после концерта я вышла на улицу, мне хотелось смеяться и вместе с тем плакать, и даже рыдать, сама не знаю почему. Когда я Вам аплодировала, слезы текли по моим щекам. Мне не верилось, что на свете есть такие люди, как Вы…»

«Может быть, мое письмо покажется вам странным, — пишет Нонна Н. из города Киева, — но я не могу не написать Вам, так как Вы своим выступлением доказали, что настоящему человеку не страшны никакие трудности, что человек может все, что с любыми трудностями можно и нужно бороться и не надо падать духом. Я родилась в грозном 1941 году. Отец ушел на фронт и не вернулся. Мама с двумя маленькими детьми (моим братом и мной) вернулась в 1946 году из эвакуации в Киев. Нам жилось очень трудно…

Окончив десятилетку, я несколько раз поступала в институт и проваливалась. Так что даже стала терять веру в то, что когда-нибудь буду вообще учиться в институте. А после смерти мамы я стала часто задумываться — зачем вообще жить?.. Теперь я поняла, что это просто дезертирство. Увидев Ваше выступление, я с особой силой и ясностью поняла, что человек должен бороться с любыми трудностями и что настоящий человек сможет преодолеть их. И вообще, Вы доказали, что человек может всё — нужно только упорно трудиться, упорно идти вперед. Я снова поверила в себя, у меня как бы появились новые силы, и за это я Вам от всей души благодарна».

А вот письмо, отправленное Махмуду Эсамбаеву Олесей Панасюк: «Извините за плохой почерк. Мне 10 лет, и я не умею красиво писать. Я люблю танцы, оперу и балет. Больше всех Ваших танцев мне нравится бразильская «Макумба». У меня мурашки по спине бегают, когда я смотрю этот танец. Мне было жалко колдуна и Вас тоже…

Не бросайте, пожалуйста, танцевать. До свидания».

С этой искренней и наивной просьбой Олеси трудно не согласиться.

Конечно, всё это замечательные письма. Но было среди них и одно особенное. Его Махмуд всегда возил с собой, как талисман, сообщает в своей книге «Махмуд Эсамбаев — чародей танца» Руслан Нашхоев:

«Мне 74 года, и я впервые увидела Вас 17 мая 1975 года. Вторая половина моей жизни полна горечи и печали, а порой и жестокости.

Но вот на закате моей жизни Вы подарили мне несказанное эстетическое наслаждение своим совершенством перевоплощения. И если до сих пор Ф. И. Шаляпин считается гениальным непревзойденным певцом мира, то Вы, как эстафету, несете и дарите людям гений своего изумительного мастерства, как художник огромнейшего диапазона и тончайшего артистизма Вы изумляете и потрясаете человеческие сердца!

На Вашем концерте я плакала. Наверное, от счастья. И сейчас хожу, очарованная увиденным чудом.

Благодарю Вас за Ваш самоотверженный труд, ведь такое чудо не дается легко, и низко склоняю свою седую голову пред гением Вашего танца!

Живите долго и дарите счастье людям не только 15 лет, как Вы сказали, а еще три раза по 15 — у Вас не должно быть старости.

С признательностью и глубоким уважением к Вам, Юревич Елена Ивановна, город Киров».

Ниже следовала приписка: «По окончании концерта я увидела в фойе большую очередь за открытками с Вашим изображением, но, к сожалению, по состоянию здоровья не смогла выдержать натиск молодых и ушла.

Прощайте, дорогой Вы наш Человек с большой буквы! Крепкого Вам здоровья, бесконечного счастья и успеха!»

На следующий день Махмуд с огромным букетом был у дверей Елены Ивановны. От неожиданности она растерялась. Махмуд обнял ее и вручил цветы. Беседа их закончилась приглашением посетить еще один концерт.

Вскоре он получил от Елены Ивановны еще одно письмо: «Дорогой Махмуд! Вы — человек удивительнейшей судьбы, подарившей Вам бесценный дар Гения!

С момента, как я увидела Вас на сцене, Вы стали сыном моего сердца. И куда бы ни забросила Вас судьба, моя душа, пока я жива, постоянно будет следовать за Вами…

Вы — человек из легенды! Да будет благословенна Ваша жизнь и Ваш гений. Е. Юревич. 19 мая 1975 года».

Газета «Приокская правда» от 8 ноября 1979 года писала:

«Танцует Махмуд Эсамбаев.

Его имя настолько популярно, что когда в городе появляется афиша, где оно написано у билетных касс, — всегда очереди. В четвертый раз замечательный артист приезжает в Рязань, и для поклонников балетного искусства — это снова праздник.

Махмуда Эсамбаева можно назвать коллекционером особого рода — он собирает танцы народов мира. Благодаря искусству Эсамбаева тысячи людей познакомились с древними ритуальными, обрядовыми и современными танцами. В обработке этого выдающегося мастера каждый из них становится легендой или поэмой, новеллой или живой юмористической картинкой.

Необычайно широк творческий диапазон Эсамбаева. Достаточно сравнить ритуальный танец «Павлин» и пантомиму «Портняжка». Царственный инка, — словно оживший рисунок художника таинственной древней цивилизации и смешной подмастерье, мечтающий о славе великого портного, — всё это удивительный неповторимый Эсамбаев, счастливо сочетающий в себе талант танцовщика и драматического актера.

Махмуду Эсамбаеву присвоено высокое звание народного артиста СССР. Его искусству восторженно аплодируют советские и зарубежные зрители. О нем сняты документальные фильмы и написаны книги. Все, о чем может мечтать артист, — слава и признание, — пришло к нему. Но он считает, что им сделано еще далеко не всё, что главные работы — еще впереди.

— Я помню, — говорит Эсамбаев, как Галина Уланова сказала мне: «А я ведь, Махмуд, не успела сделать всего, что хотела». Удивительно было слышать такое от Улановой — человека, вписавшего бессмертные страницы в историю балета. Но художник только тогда имеет право именоваться художником, когда он в постоянной неудовлетворенности собой, в постоянном поиске.

— Ваши ближайшие творческие планы? — спрашиваю я у Эсамбаева. — Впрочем, с таким же успехом можно спросить об отдаленных планах. Когда видишь Вас на сцене, веришь, что Ваше искусство, как и искусство танца — вечно…

— О вечности не знаю, — улыбается Эсамбаев, — а вот лет двадцать хотелось бы иметь в запасе. Но если говорить совсем серьезно, то планы есть. Хочу показать зрителям «Сказки тысячи и одной ночи». Я исполнитель сказочно романтического плана. Но в сказке вижу правду. Убежден, что если человек не любит сказку, он не может быть ни мудрым, ни добрым. А я хочу видеть людей мудрыми и добрыми.

Танцует Махмуд Эсамбаев. Его герои — смелый благородный горец, презревший законы кровной мести, изысканный испанский тореадор, индийский «Золотой бог», подаривший людям полноводные реки, бразильский колдун, ценой жизни спасающий своих соплеменников от злого духа… Великое искусство танца — редкостный исключительный талант. Эсамбаев помогает нам постигать величие жизни, красоту человеческих чувств».

В 1958 году Эсамбаеву было присвоено звание народного артиста Чечено-Ингушской автономной республики.

Отмечая это событие, корреспондент венесуэльской газеты «Унивсрсаль» Исраэль Пенья (Махмуд в это время был на гастролях в Южной Америке) писал: «Среди артистов — исполнителей народных танцев привлекает наше внимание Махмуд Алисултанович Эсамбаев. От этого имени веет тем же сладким восточным ароматом, что и от имен арабских принцев из сказок «Тысячи и одной ночи». Видя это имя в сочетании со званием народного артиста, мы укрепляемся в надежде увидеть искусство, которое нас приблизит к жизни напряженной, полной изумительных свершений во имя непобедимого братства всех народов земли…»

Прошло не так много времени, и Махмуд Эсамбаев стал народным артистом шести республик — РСФСР, Киргизской ССР, Мечено-Ингушской, Дагестанской, Кабардино-Балкарской и Северо-Осетинской автономных республик.

Впереди у него было самое высокое звание народного артиста СССР.

Вспоминает народный артист СССР В. М. Зельдин:

«Если есть на свете волшебство, то это волшебство существовало в мире танца Махмуда Эсамбаева. Как я уже рассказывал, первая наша встреча произошла много лет назад, во время съемок фильма «Свинарка и пастух», но это было просто знакомство. Он снимался тогда в массовке, видимо, ему нужно было как-то зарабатывать деньги, и я даже подозревать не мог, что в будущем это будет такая звезда!

После той первой встречи мы расстались надолго. А настоящая дружба наша началась уже после того, когда я увидел его танцующим в зале имени П. И. Чайковского.

У меня в то время был спектакль «Учитель танцев», я играл в нем главную роль и много танцевал. Потому живо интересовался всем, что имело отношение к танцу и сценическому движению.

Проходя мимо зала Чайковского, я увидел афишу, на которой был изображен Махмуд Эсамбаев. Это были первые его сольные выступления в Москве. Не знаю уж почему, но я как-то сразу понял, что этот концерт мне нужен.

Мало сказать, что я был восхищен, поражен — впечатление было ошеломляющим! Это не просто великолепный танец, танцевать и даже очень хорошо могут многие, это была драматургия. Полностью завершенный мини-спектакль, в котором существовали все необходимые элементы драматургии — завязка, развитие действия и неожиданная развязка, и все это правдиво, естественно, без малейших признаков наигранности. Здесь зритель смеялся, грустил, замирал в тревожном ожидании и радовался победе добра и красоты.

Мне стало понятно, что я вижу незаурядное явление. Оказывается, многие люди уже давно это поняли, потому что в немаленьком зале имени П. И. Чайковского был редкостный преаншлаг, люди стояли даже в проходах. С тех пор я старался, будучи в Москве, концертов Махмуда Эсамбаева не пропускать. Тут был не только зрительский, но и профессиональный интерес. Мне, как драматическому актеру, хотелось понять силу его артистического воздействия. Я видел, что он ведет свои мини-спектакли не только как мастер танца, но и как исключительно одаренный и оригинальный актер. Все его жесты, мимика, даже неуловимое, казалось бы, движение глаз работали на главную цель — создание живого яркого образа. Он был, безусловно, король танца, но мне, профессионалу, было особенно интересно видеть, как чисто актерски он в этом своем танце существовал. Ну, а тут недостаточно просто смотреть, и мне очень захотелось с ним поговорить, пообщаться, понять, откуда берется этот поразительный талант.

Получилось так, что однажды я не смог достать билет на его представление и пошел к нему за кулисы, чтобы попросить коллегу о помощи — а он, оказывается, тоже знал меня как актера. Махмуд тут же раздобыл мне место. С первой же встречи мы почувствовали интерес друг к другу и подружились. Да и трудно с таким не подружиться. Это был человек поразительного обаяния, открытый и душевно щедрый. Он, как магнит, притягивал к себе людей.

Вот только один случай. Мы как-то оказались на гастролях в городе Сочи. Наша труппа давала спектакли в местном театре, а Махмуд выступал на открытой эстраде. Жили мы в одной гостинице «Приморская».

Вечером выступали, а днем проходили на пляж, общались, купались в море и грелись на солнышке.

В это же время в Сочи проходил кинофестиваль, и потому здесь были известные режиссеры, в данном случае Марк Донской, замечательная актриса Лида Смирнова и много других. Утром все они высыпали на пляж возле гостиницы. И вот в один из дней Махмуд всех удивил. Устроил шашлык — праздничный завтрак, прямо на пляже.

Мясо и всё необходимое он закупил сам. Ночью отмачивал в маринаде, а утром приготовил всё на мангале, который одолжил у продавца, работавшего в палатке поблизости.

Скажу прямо, такого вкусного шашлыка я до этого никогда в жизни не пробовал. Потом-то я к этому привык, Махмуд очень любил устраивать такие неожиданные праздники. Делал он это столь же виртуозно и артистически, как и танцевал.

Но сейчас речь не о том.

Он стоял у мангала, угощая всех, кто был в тот день на пляже, и артистов, и режиссеров, и простых отдыхающих, не делая между ними никакой разницы. В это время к нему подошел молодой мужчина, явно кавказец по наружности, и с серьезным озабоченным видом о чем-то с ним заговорил. Махмуд тут же залез в свою спортивную сумку, лежавшую возле мангала, достал оттуда портмоне и дал этому человеку несколько крупных купюр. Довольно большую сумму. Кавказец поблагодарил и ушел.

Я был рядом и спросил, мол, наверное, это родственник, если ты ему так просто даешь крупную сумму.

— Нет, — ответил Махмуд, — я его впервые вижу.

— Как же так! А если он тебе этих денег не вернет?!

— Может, и не вернет, — отозвался Махмуд безмятежно. — Главное, чтобы они, эти деньги, помогли ему в трудную минуту. Ну подумай, как я могу отказать ему? Ведь это мой соотечественник — чеченец.

Вот это событие, может быть, и не очень важное для Махмуда, очень мне запомнилось и запало в память.

А потом я много раз испытывал эту необыкновенную отзывчивость Махмуда на себе. Как у всех советских автомобилистов, у меня нередко возникали проблемы с машиной. Нужно было достать какую-то остродефицитную запчасть, и стоило мне как-то между прочим оговориться об этом при Махмуде, как он тотчас подключал свои потрясающие связи и буквально на другой день эта, кажется, совершенно недоступная деталь появлялась у меня.

Постепенно у нас стали складываться какие-то привычки, характерные для нашей манеры дружеского общения. Например, если он возвращался в Москву из гастрольной поездки, то звонил мне. Я снимал трубку и слышал его приятный баритон, поющий популярную тогда песенку из фильма, в котором я играл: «Ив какой стороне я ни буду, по какой ни пройду я траве…» Я подпевал ему, и он объявлял, что я немедленно должен прийти к нему в гости.

У него тогда уже была однокомнатная квартирка на Красной Пресне, где постоянно приходили, жили, обменивались новостями, дегустировали напитки и потрясающие блюда, которые готовил Махмуд, его бесчисленные земляки, родственники, друзья и где, несмотря на такое многолюдство, всегда можно было душевно поговорить и чудно провести время.

Со временем он получил большую квартиру где-то на Таганке, куда его жена Нина переехала, но эта, купленная им крохотная однушка всё равно никогда не пустовала.

Махмуд жил, надо сказать, очень активной творческой жизнью. Где бы он ни появлялся, он всегда притягивал к себе людей, очаровывал их своими остроумными рассказами, в которых удивительно преображался в тех персонажей, о которых рассказывал. Способность к доброму пародированию и перевоплощению у него была потрясающая, тут его даже и сравнить не с кем. А знал он, и очень близко, многих великих людей. Он ездил с ними в гастрольные поездки не только по нашей стране, но и по всему земному шару. Он участвовал в мировых гастролях, где выступали и Галина Сергеевна Уланова, и Оля Лепешинская, и многие, многие выдающиеся актеры и музыканты. И всех их он умел исключительно остроумно, но не зло, пародировать. Это были замечательные дружеские шаржи. И надо сказать, что все эти великие мастера на Махмуда не только не обижались, они его любили.

Где бы ни появлялся Махмуд, вокруг него всегда были люди, которые любили его творчество и его самого. Искренне любили, по-настоящему.

Он уже был тогда депутатом Верховного Совета СССР и Героем Социалистического Труда. Сразу скажу, что депутатом он был замечательным. Мало кто из его коллег сделал столько доброго для людей. И многие, очень многие были благодарны ему за скорую и бескорыстную помощь.

Помню юбилей пожилого актера, которого Махмуд давно знал и любил. Когда чествование закончилось, Махмуд предложил нам втроем поехать к нему домой. Приехали мы поздно, в доме ничего не было. Ну конечно, откуда чему взяться, когда весь день в квартире находятся десятки людей, едят, пьют, беседуют.

В холодильнике обнаружилась только селедка. Махмуд сварил кастрюльку картошки, нашлось немного водки, и вот за этим импровизированным и, надо признать, совсем не шикарным ужином мы замечательно посидели чуть не до утра и поговорили буквально обо всем. Махмуду такое общение было необходимо, как воздух, а для нас этот вечер стал настоящим праздником, который запомнился навсегда.

Помню, как Махмуд поздравлял и меня самого с шестидесятилетним юбилеем. Он вышел тогда на сцену в роскошной черной бурке, знаменитой своей папахе и сказал:

— Я тебя поздравляю, Володя! Вот тебе наша кавказская бурка, — надел ее мне на плечи, — наши чеченские женщины с любовью сшили и украсили ее для тебя особенным горским узором… — Помолчал и добавил торжественно: — Ты это знаешь. Я никогда и ни перед кем не снимал папахи, ни перед королями, ни перед президентами, когда они принимали меня в своих дворцах. Но сейчас на этой сцене я снимаю эту папаху перед тобой!

Снял и надел ее мне на голову.

Эта папаха хранится у меня, и я даже иногда выхожу в ней, когда случается выступать с рассказом о моем друге Махмуде Эсамбаеве. Я знаю, что она мне очень идет.

Папаха и кавказская бурка. Это очень дорогие для меня реликвии.

Махмуд всегда был необычайно элегантен. Очень красиво и с большим вкусом одевался. У него была потрясающая фигура, и одеждой он это свое достоинство умел как-то особенно подчеркнуть. Неудивительно, что везде, где бы он ни появлялся, в этой своей папахе, элегантном костюме, замечательных, индивидуального пошива, туфлях, он всегда выделялся и привлекал к себе внимание. Всё это очень соответствовало его яркой, артистичной личности. И при этом он любил говорить, что он простой горец и образование у него всего три класса начальной школы.

Но вот что интересно! Этот необразованный горец мог часами читать стихи Лермонтова, Пушкина, Пастернака, Ахматовой, рассуждать и спорить о творчестве Л. Толстого, Ф. Достоевского, И. Бунина.

Насчет образования он не обманывал — ну, если только чуть-чуть, родные его рассказывают, что Махмуд закончил учебу все-таки не в третьем, а в шестом классе. Но зато трудно даже предположить, сколько замечательных (и очень непростых) книг он после этого прочел! Его самобытное образование было таково, что он мог на равных беседовать и спорить с докторами искусствоведения и философии, без всякой подготовки исключительно тонко и оригинально говорить о скульптуре и живописи.

Это был настоящий самородок. Живой, не забитый догмами ум позволял ему глубоко проникать в сущность самых сложных проблем. Он никогда не отступался от того, что интересовало его, до тех пор пока не находил убедительных и удовлетворяющих его ответов.

Природа исключительно щедро одарила его. Редкостный талант и острый ум — замечательное сочетание! Но всё же главным его человеческим качеством я считаю душевную чистоту, щедрость и всегдашнюю готовность прийти на помощь…

То, что Махмуд делал на сцене, было больше, чем просто танец, — его выступления походили на запечатленные пластические новеллы. В небольших танцевальных зарисовках можно было прочесть всю драматургию судьбы, всю линию жизни его героя. Это переходило через рампу и брало в плен зал, зритель никогда не оставался равнодушным. Я до сих пор помню его удивительный танец «Портняжка» — маленький трогательный человек, в которого во время танца превращался красавец Эсамбаев, вызвал настоящую волну сочувствия.

Махмуд был уникальным явлением — профессиональному масштабу точно соответствовал масштаб человеческий, а это, как вы знаете, бывает крайне редко. И на сцене, и в жизни он сохранял необыкновенную доброту и доброжелательность, обладал неподражаемым, мудрым восточным остроумием.

Впоследствии, когда у Махмуда сложилась эстрадная программа, ему пришлось собрать и подготовить свою небольшую концертную группу, которая работала в паузах между номерами, когда ему нужно было поменять грим и переодеться.

В этой его группе был музыкант, у которого был юбилей. Махмуд тогда был депутатом Верховного Совета, он мог решать большие дела. У него не было никаких сложностей, если нужно было попасть на прием к руководителю любого ранга. Все они готовы были принять его немедленно по первой же просьбе.

Позвал он этого музыканта и спросил весело: «Завтра у тебя юбилей. Что тебе нужно, друг мой, — звание, однокомнатная квартира или отрез на костюм?»

Музыкант этот подумал и сказал: «Знаешь, Махмудик, квартира у меня хоть и коммунальная, но соседи хорошие. На костюм я и так заработаю, ты ведь нам всем хорошие зарплаты устроил. А вот звание — это было бы здорово. Звание, оно на всю жизнь!»

Махмуд сразу же пошел в свой Верховный Совет, встретился там с кем надо и сказал: у моего музыканта юбилей, к завтрашнему дню нужно оформить для него звание заслуженного.

Все, конечно, удивились. Невозможно, мол, за один день такое дело провести. Кроме нас, его должны и в Министерстве культуры, и там, на самом верху, утвердить.

Махмуд отвечает: вы только примите решение и оформите его, а о том, что нужно делать дальше, не беспокойтесь, это уже моя забота.

Ну и что в итоге?

Назавтра, в день юбилея, Махмуд вручает этому музыканту шикарный диплом заслуженного артиста республики со всеми необходимыми печатями и подписями.

После этого уже ко мне подошел мой коллега, очень хороший артист, который давно не мог получить звания. Не знаю уж почему, такой он, верно, был невезучий. Всех награждают, а его нет. Подошел он ко мне и говорит, вот я уже в какой раз представлен на звание, но опять стою в самом конце списка, и наверняка мне опять не дадут. Не можете ли вы поспособствовать, чтобы не вычеркнули?

Я, понятное дело, обещать ничего не мог, а рассказал всё Махмуду и сказал, что если опять вычеркнут, то это будет большая несправедливость и трагедия для этого человека.

— Всё понял. Пошли, — сказал Махмуд.

И вот мы отправились в Верховный Совет и прочие высокие инстанции, стали встречаться и разговаривать с разными людьми.

Скажу честно: я только присутствовал, переговоры вел Махмуд. Я смотрел на него и не мог нарадоваться — с такой легкостью, юмором и так умно он вел эти непростые переговоры. Такие удивительные слова находил, что никто и не думал отказывать, наоборот, старались как можно скорее, буквально тут же, выполнить его просьбу.

Махмуд так всех очаровал, что фамилию этого человека не только не вычеркнули, но перенесли из конца в самое начало списка (а ведь списки, это всем известно, для чиновников святое) и этот человек наконец-то получил свое давно заслуженное, обещанное, долгожданное звание.

Он был счастлив.

Если нужно было помочь, Махмуд не знал слова «не могу». Для меня он был доказательством того, что национальные преграды являются пустой и глупой выдумкой: он был чеченцем, я — русским, но мы дружили всю жизнь. По правде говоря, это было очень легко: вплоть до самых последних дней Махмуд оставался светлым, солнечным человеком.

Я считаю, что в наше жестокое время нужно больше говорить о таких замечательных людях, которые были и составляли гордость нашего отечества, нашего искусства, они демонстрировали великую силу и плодотворность того, что, к сожалению, во многом осталось в прошлом — дружбу и единство многочисленных народов, населявших нашу страну. Все наши великие победы и достижения связаны именно с этим единством, которое необыкновенно умножало силы.

Мне кажется, что, несмотря на все огромные и пока неясные по своим последствиям перемены, которые произошли, эту дружбу, эту симпатию между людьми нужно сохранить. Это можно было сделать умной политикой.

Но когда ломали и разваливали великую страну, об этом не думали, и это, может быть, самая большая ошибка и самая большая потеря последних лет.

Недавно был странный звонок. Мне позвонили из Организации Объединенных Наций. Они спросили мое мнение о том, что сейчас происходит в мире. Видимо, они хотели узнать мнение старых людей, посвятивших жизнь работе в области культуры.

Я так и сказал, что могу более или менее компетентно выразить мнение людей, посвятивших жизнь театру. Мне кажется, что жизнь становится всё более непримиримой и жестокой, и наша задача, задача людей, работающих в области культуры, как-то смягчать эти острые углы и противоречия.

Я, например, восхищен творчеством Вахтанга Кикабидзе, Нани Брегвадзе, и меня очень огорчило, что они отменили свои концерты в России. Мне кажется это ошибкой. Не обострять противоречия, а смягчать и восстанавливать отношения между народами — вот главная задача не только артистов, но всех, кто может хоть что-то сделать в этом отношении. Ну а деятели культуры именно к этому призваны. Они могут сделать очень много.

Это не говорит, конечно, о том, что люди культуры не должны высказывать свой протест по поводу того, что кажется опасным и вредным.

Махмуд был именно таким человеком. Он стремился к объединению людей, но очень жестко протестовал против того, что казалось ему ошибкой. Например, он всегда был против развала страны и никогда этого не скрывал. Он восставал против циничного пересмотра истории. Особенно тяжело он переживал войну в Чечне. Руководителей, допустивших такое трагическое развитие событий, Махмуд прямо назвал преступниками.

Махмуд любил людей, он жил для них. Неповторимая аура его творчества передавалась в зрительный зал. Она была подобна какому-то доброму гипнозу. Его душевная красота и щедрость передавалась в зал, захватывала людей. Вот почему зрители, позабыв обо всем, буквально жили благородными сюжетами, которые так замечательно выражались в его танцах. Махмуд был человеком, которого нельзя было не любить…

Просто невозможно поверить, что жизнь приготовила для этого радостного человека такое испытание на склоне дней. Я говорю о чеченском конфликте, об этой ужасной войне.

Конечно, трагедию в Чечне, все эти страшные события он очень глубоко переживал. Конечно, не потому, что у Махмуда в Грозном был дом, представлявший собой настоящий музей и выражавший всё поразительное многообразие интересов хозяина. Этот дом, этот музей погиб в огне вместе со всеми бесценными экспонатами. Нет, не о доме он жалел. Махмуд переживал трагедию своего народа. До конца дней это было самое большое его горе. Он никогда этого не скрывал и протестовал жестко, непримиримо. Он не был дипломатом и то, что его волновало, высказывал напрямую…

Господь дал этому человеку высочайший природный талант, чувство меры и вкус, ко всему этому, он был еще и по-настоящему мудрым человеком. Про таких говорят — поцелованный Богом.

В последний раз я видел Махмуда после того, когда он перенес инсульт, и был счастлив от того, что он оказался поправляющимся. И вдруг… хотя когда, скажите мне, смерть случается не вдруг?..

О том, что мой друг Эсамбаев скончался, я узнал во время репетиции спектакля «Человек из Ламанчи». До сих пор не могу в это поверить.

Всё это показалось мне глубоко символичным.

Махмуд по самой глубинной душевной сущности своей был трогательным и жертвенным Рыцарем печального образа, Дон Кихотом Ламанчским, человеком, жившим не для себя, а для людей. Он дарил им свое искусство и свою душу, потому что это было у него неразделимо.

Ну а люди любили его за несравненное волшебство танца, помноженное на эту душевную щедрость и доброту».

В разговор о Махмуде вступают народные артисты России Наталья Касаткина и Владимир Васильев:

«Уникальный, разносторонний танцовщик и артист. Умный человек с неповторимым юмором. Махмуд — олицетворение доброты и безграничной, вдохновенной любви к танцу. Этой любовью он осенял не только свое собственное творчество, но и всех нас, причастных судьбой к искусству. Дыхание танца, как невидимое облако, окутывает его изящную фигуру, коронованную папахой.

Весь мир восхищался его не имеющим аналогов искусством. Поразительно, как он был отзывчив и как умел радоваться Танцу! И не только когда исполнял сам, но и когда танцевали другие. Мы очень любили Махмуда, а он с какой-то удивительной нежностью относился к нам, по-отцовски гордился нами. Махмуд всегда называл нас «Наташенька» и «Володя». Когда нас наградили профессиональной премией «Душа танца», то вручал ее конечно же Махмуд.

На наших премьерах и юбилеях над головами зрителей возвышалась его неизменная папаха. У него был точный, «волшебный» глаз — когда он благословлял дебютантов, их творческая судьба оказывалась счастливой. Для нас всегда были важны глаза друзей на наших премьерах, и особенно тех, кого мы могли назвать своими Учителями. Среди этих «самых-самых» была Галина Сергеевна Уланова, был Игорь Александрович Моисеев, был Махмуд Эсамбаев…

Первая наша личная встреча с Махмудом Эсамбаевым произошла на съемках фильма М. Лавровского о балете. Махмуд снимался в роли Ротбарта в балете «Лебединое озеро». Талия всемирно известного танцовщика была 47 сантиметров, совсем как у Натальи. Восхитительную легкость облика Махмуд сохранял всю жизнь. У него была особая диета. Он ел только борщ, который готовил ему повар, сопровождавший его во всех поездках. Но объединило нас не измерение талии, а общность понимания Танца. И Махмуд и мы многое восприняли от Льва Михайловича Крамаревского. Это имя должно быть обязательно упомянуто рядом с именем Эсамбаева, потому что именно Крамаревский открывал для приехавшего в Москву Махмуда (какое-то время, не имея пристанища, он и жил в доме Крамаревских) тайны танцевальной техники, по методике, разработанной самим Крамаревским на основе школы Чеккетги. Именно из этих уроков вырос самый знаменитый танец Махмуда Эсамбаева «Бог Солнца».

Желание танцевать никогда не покидало Махмуда. Совсем недавно, несколько лет назад, на одном из праздничных номеров нашего театра на сцене Большого Кремлевского дворца он танцевал фрагмент из балета «Жанна д’Арк». Эту роль и хореографию специально для него сочинила наша ученица Светлана Воскресенская.

Последний раз он пришел на наш спектакль «Пушкин», поставленный в дни юбилея поэта. В июне 1999 года мы говорили с ним о специальной нашей хореографии для него. В дни празднования последнего в жизни Махмуда юбилея мы вручили ему либретто современной балетной миниатюры «Дон Кихот». Мы хотели, чтобы Махмуд в сопровождении наших артистов исполнил главную роль, а в конце сыграл на кастаньетах (что он делал первоклассно). Но не успели…

Памяти Махмуда Эсамбаева мы посвятили в феврале 2000 года свои спектакли «Дон Кихот» на сцене Государственного Кремлевского дворца. Артисты танцевали для него — светлого рыцаря нашего театра и нашей судьбы».

Как-то, отвечая на вопрос корреспондента о том, как найти свой путь в жизни, Махмуд Эсамбаев сказал:

— Важно направлять усилия именно туда, куда нужно, а не куда хочется. Это большая разница. Хочется часто не туда, куда нужно на самом деле…

— А какое качество вы считаете главным для себя?

— Мы очень часто говорим с видом мудрецов, что есть вопросы, на которые очень трудно ответить, которые человечество еще не объяснило, и так далее… Гёте, например, говорил, что человечество во всех областях жизни достигнет непостижимых результатов, есть только одна область, к которой оно ничего не сможет прибавить. Это мораль христианства, которая заключена в одной фразе — возлюби ближнего своего, как самого себя. Ну, и действительно, трудно найти иное, более полное и убедительное определение человечности…

Глава четвертая ДЕМОН

Как рождаются танцы? Да так же, как стихи. Непонятно из чего, отчего и почему. Очень точно сказала об этом великая Анна Ахматова, не меньше своих читателей пораженная тем, из какого сора могут расти стихи…

Рождение танца — такое же неповторимое необъяснимое чудо, как рождение стихов, музыки или человека.

— Обратите внимание, — заметил Махмуд Эсамбаев в одной из своих бесед со зрителями, — когда курам бросают горсть зерен и они, кудахча, подбегают — клюют ли они зерна подряд, без выбора? Можно как будто и подряд клевать, но они разгребают клювом, когтями, клюнут одно зернышко — и снова разгребают. Оказывается, и курицу не все устраивает. Что же говорить о человеке! Я считаю, что искусство — это те же самые зерна, что лежат у ног артиста, но он ищет именно свое.

Я исполняю танцы народов мира; сколько этих танцев, не счесть. Танцовщик работает не ногами, а головой. Я выбираю танец в зависимости от того, как вижу его, как могу его исполнить, примеряю его к моей индивидуальности артиста и человека. Если я могу к красоте народного танца добавить какую-то внутреннюю силу, придать иной оттенок, усовершенствовать, только тогда я его разучиваю. Это трудно, поверьте, очень трудно — выбрать танец, ведь в каждом есть своя философия, своя красота, созданная природой и людьми.

Кроме того, — продолжал Махмуд, — многие зрители помогают мне советами. Ведь танцы — это моя работа, а всякая работа требует и анализа, и оценки. И хочется чаще слышать не восторженные отзывы, хоть они и приятны, а критические замечания, которые помогали бы в работе. Для меня это особенно важно потому, что я не только исполнитель — мне часто приходится самому и ставить танцы, и делать либретто, и придумывать костюм. И здесь очень важно не утерять критерий художественности, не утратить чувства меры, которое так необходимо в творчестве. Поэтому очень важно, чтобы кто-то, посмотрев твою работу как бы со стороны, мог не только оценить положительное, но и подсказать, что плохо…

Случалось, и не раз, когда зрители подсказывали Махмуду темы его танцев. Однажды жительница Новосибирска Людмила Уфимцева написала ему: «Когда вам будет 50 лет, я бы хотела, чтобы специально для вас сочинили танец легенду «Демон». Если это произойдет раньше, то будет еще лучше».

Вот такое, совершенно конкретное предложение. Но как выясняется, не одному человеку это приходило в голову. Некоторые зрители предлагают почти готовый сюжет.

«Большая просьба, мольба, — пишет Махмуду человек, не назвавший своего имени, — создайте, сотворите Демона — лермонтовского Демона — духа, мечту. Это должно быть очень просто (для вас, разумеется). Движения танца скупы и сдержанны. В костюме никакой мишуры. На большой сцене. Большой симфонический оркестр. Музыку подберите сами из классической. Может быть, Паганини, Лист, Бетховен, Рахманинов или Вагнер…

Мрачные горы. Вдали свет и слабые звезды. Он опустился на скалу (и в нем еще полет). Видны руки, голова, торс. Легкий черно-дымчатый газ окутывает его, и огромные крылья, легкие и черные, даже не существующие, а искусством артиста вызванные в воображении зрителя. Кожа смуглая, брови крылатые, глаза Ваши, рот бледный, нос тонкий. Волосы недлинные, свободно лежащие, густые.

Спускается в движении полета и танцует без крыльев. Только торс затянут в матовую ткань платинового оттенка, сливающегося с телом. Это не танец, а чувства, выраженные в движении, — печаль, нежность, стремление, борьба, страдание… но что мои бледные слова. Чудесное только в том, что Вы расскажете языком своих рук, глаз.

Лермонтов, Врубель, Шаляпин — источники Вашего вдохновения. Мне кажется, когда Вы читали Демона и Мцыри, Ваши впечатления вылились в танец и он давно существует в Вашем воображении…»

В этом письме многое удивительно тонко угадано, увидено такое, что действительно уже давно бродило в голове Махмуда, заставляло задумываться и умолкать посреди оживленного разговора. Демон был для него совсем нечуждый персонаж. Махмуд давно думал об этом невольном, он так считал, носителе зла, ангеле, отринутом самим небом. Отвергнутом, но не лишенном памяти о божественной красоте высокого мира.

Вот она, полностью сформированная в тончайших оттенках картина начала танца. Великая, холодная, не пробуждающая радости красота…

Махмуд не раз и не два начинал искать начальные па этого сложнейшего танца. Некоторые эскизы казались ему удачными, но не имели продолжения. Общий рисунок танца так и не проявлялся.

И опять же это точнее всего можно сравнить со стихами. Первые строки появились, первая рифма тоже, и она звучит и манит, но если в других стихах этого достаточно, чтобы все остальное открылось и легло на бумагу, то здесь, в этой большой балетной поэме, первые рифмы почему-то не влекли за собой новых. Красивое и мощное начало так и оставалось только запевом.

Существовала, определенно существовала какая-то мистическая загадка в этом персонаже и в самом замысле. Махмуд это остро чувствовал.

Конечно, он мог бы обратиться к кому-то из балетмейстеров, например, к своему старому товарищу Льву Михайловичу Крамаревскому, к Ивану Кирилловичу Ковтунову или к той же Грязновой, которая недавно так ярко и так ново поставила ему испанский танец с кастаньетами. Но Махмуд привык работать с балетмейстерами только тогда, когда танец вчерне уже существовал в его голове. Конечно, эти замечательные профессионалы могут самостоятельно поставить ему поэму о Демоне, но тогда это будет уже не его танец…

Может быть, беда в том, что он все время отвлекался и потому так и не смог сосредоточиться на одном. Действительно, за это время он сделал немало новых танцев и некоторыми был очень доволен. Например, очень неплохо получился «Танец огня» на музыку испанского композитора Мануэля де Фалья. Здесь человек как бы соревнуется с огнем. Тело его трепещет и летит, как невесомые языки пламени. Но это не игра, это борьба человека и неукротимой огненной стихии. Битва, в которой побеждает все-таки не стихия, а человек.

Состоялся, наконец, русский танец, который так долго не давался ему.

Для успеха, оказывается, нужен был особенный костюм. Русский по всем традициям и характеру, но в то же время особенный, подходящий именно для Махмуда. Настоящего русского танца не было до тех пор, пока не появились у него два товарища, два художника из Палеха — Калерия и Борис Кукулиевы. Это были его давние верные поклонники, но познакомились они лично совсем недавно. Знакомство это принесло Махмуду долгожданный танец.

Что может быть выше такой награды?!

Костюм, сшитый по эскизам супругов Кукулиевых, — сам по себе произведение искусства. Впервые в артистической практике Махмуда Эсамбаева танец рождался не из движения, которое было уже давно найдено и отработано, а от костюма. Оригинальный костюм позволил Махмуду вполне выразить и себя, и русскую тему в этой яркой огненной пляске.

Это была большая удача, и под замечательное настроение Махмуд начал работать над Демоном. Что-то вроде бы начало получаться… и вполне может быть, что именно тогда танец бы родился… но опять отвлекли гастроли. Замечательная поездка, от которой он, азартный путешественник в душе, не мог отказаться. Это была большая поездка в Монголию, страну, которая Махмуда очень интересовала.

Правительственную телеграмму с приглашением посетить Монгольскую Народную Республику для участия в торжествах, посвященных 56-летней годовщине народной революции, Махмуд получил на Кавказе, где участвовал в гастрольной поездке. Уже 8 июля 1977 года он вылетел из Москвы в столицу Монголии Улан-Батор.

Попал, как говорится, с корабля на бал.

Прямо с самолета, едва успев переодеться, Махмуд оказался на премьере балетного спектакля «Испанские миниатюры», поставленного балетмейстером из Белоруссии Херардо Виано де Гомес Фонсеа.

В большом зале монгольского Государственного театра оперы и балета не было ни одного свободного места. В правительственной ложе сидели члены Политбюро ЦК МНРП, во главе с первым секретарем, председателем Великого народного хурала Юмжагийном Цеденбалом. Рядом сидела его жена Анастасия Цеденбал-Филатова. Уже на другой день Махмуд был принят главой государства и у них состоялся заинтересованный разговор о развитии монгольского оперного и балетного искусства.

Махмуд выразил искреннее восхищение спектаклем и сказал, что его любимые испанские танцы поставлены балетмейстером Фонсеа безупречно.

— За это нужно благодарить также хореографические училища Москвы и Ленинграда, которые дали монгольским танцовщикам и балеринам великолепную подготовку, — с большим пониманием дела заметила Анастасия Ивановна. Махмуд не мог не согласиться с этим.

Юмжагийн Цеденбал на хорошем русском языке расспросил о планах Махмуда и выразил надежду, что знаменитый советский артист сможет побыть в республике достаточно долго, чтобы его увидели не только жители больших городов, но и работники промышленных предприятий, и сельские жители, которых в Монголии очень много. Махмуд ответил, что давно интересуется Монголией и ее замечательным народом, создавшим некогда величайшую в мировой истории державу, простиравшуюся от Тихого до Атлантического океана, и будет только рад познакомиться как можно подробнее с жизнью современной Монголии.

Признался, что давно мечтает включить в свою программу «Танцы народов мира» монгольский танец. Но сделать это без глубокого знакомства с народным искусством невозможно.

Супруги Цеденбал таким серьезным планам Махмуда Эсамбаева только порадовались и сказали, что со своей стороны сделают всё возможное, чтобы его знакомство с Монголией было как можно более глубоким и полным.

Свои обещания они выполнили полностью и самым внимательным образом проследили за тем, чтобы Махмуд увидел в Монголии как можно больше и встретился со всеми людьми, которые его интересовали. В результате спустя месяц супруги Цеденбал стали первыми зрителями, увидевшими созданный Махмудом Эсамбаевым «Танец монгольского охотника», который потом с блеском, под гром аплодисментов, был показан в СССР и различных странах мира.

Это был танец охотника… и орла. Именно так. В этом танце Махмуд представлял сразу двух персонажей — охотника и его жертву.

Охотник, тщательно скрываясь и поминутно застывая на месте, высматривает добычу… а вот и орел. Он парит высоко над землей, редко и мощно взмахивая могучими крыльями. В своей заоблачной высоте он кажется совершенно неуязвимым. Но охотник увидел орла и следует за ним, терпеливо выжидая момент, когда тот опустится ниже и станет достижим для его стрелы…

Орел парит, высматривая добычу…

Вот, увидел! Сложил широкие крылья и, стремительно набирая скорость, понесся к земле.

Охотник заносит руку за спину, выхватывает из колчана стрелу и растягивает тетиву до самого уха…

Он ведет острый наконечник стрелы, «выцеливая» увлеченного охотой орла. И, поймав именно тот самый, единственный, неотвратимый момент, который знают и чувствуют великие стрелки, отпускает стрелу. Отчетливо слышен звон тетивы и смертный свист улетающей стрелы…

Сраженный орел падает на землю.

Охотник танцует вокруг него, празднуя победу. Но победитель не вызывает одобрения. «Всё живое прекрасно!» — повторял Махмуд любимое изречение Франциска Ассизского. «Только тот, кто дарует жизнь, имеет право отнять ее, — добавлял он… но не вслух, а про себя. Не хватало, чтобы его обвинили в религиозности…

Этот танец, как всегда у Махмуда, — драматический рассказ, достоверная картина из жизни. Он подсмотрел ее, когда во время длительных гастролей проехал дружественную республику вдоль и поперек, побывал на охоте в бескрайней монгольской степи.

Махмуд давно мечтал побывать на легендарной земле Чингисхана. Хотел увидеть и понять бескрайнюю вечную степь, породившую величайшего завоевателя всех времен и народов.

Он засыпал в войлочных чабанских юртах, слушая ровный гул степного ветра и разноголосое блеяние бесчисленных овечьих отар. Незаметно присматривался к темноликим старикам, сидящим у костра, тлеющего в середине юрты. Они сидели часами, посасывая свои трубки с длинными чубуками, изредка перебрасываясь словами, непонятными, гортанными, которые почему-то не нарушали тишины.

Утром пил кумыс и выезжал пасти овечью отару — ему хотелось хоть немного почувствовать себя монголом. Умная лохматая лошадка, на которой степные люди покорили половину обитаемого мира, слушала далекие крики пастухов и делала привычную работу, как если бы Махмуд не сидел на ней. Выполнив очередную команду и подогнав к стаду отбившихся овец, она опускала голову и начинала срывать губами жесткую степную траву.

Степь была огромна и прекрасна. Вся она была покрыта мягкими складками округлых холмов, над ней в пронзительной синеве летели легкие, как розовый пух, облака. По обожженной траве катились куда-то бесприютные, колючие шары перекати-поля.

Махмуд попросил пастухов показать ему могилу Чингисхана, и они, не раздумывая, кивнули головами.

Поехали втроем. Махмуд на своей рабочей лошадке и двое стариков. Ехали довольно долго. Не меньше трех часов.

Остановились на вершине горы. Отсюда открывался огромный мир степей, простирающихся беспредельно во все края горизонта.

— Здесь! — сказал один из стариков, немного говоривший по-русски. — Это гора Великого хана.

— Значит, здесь его могила? — спросил Махмуд. Он-то знал, что место погребения археологи ищут уже многие десятки лет.

— Где могила, точно никто не знает, но Великий хан велел похоронить себя так, чтобы с места упокоения он мог бы видеть всю свою степь…

Что ж, такое желание великого человека было понятно Махмуду.

Однажды вечером, когда он уже собрался в обратный путь, состоялся большой праздник. Много людей в ярких одеждах собралось возле костра. Тогда Махмуд увидел танец монгольских охотников и сразу понял, что именно он был нужен ему, чтобы выразить чувство беспредельности и вечности степного мира, которое, видимо, так хорошо понимал и которым так умело пользовался великий Чингисхан. Это был танец охотника и орла, и как только он увидел его, в воображении Махмуда возникла картина танца, в которой обе эти роли будет исполнять он один…

Когда в день отъезда из Монголии в Улан-Баторе он показал на большой сцене оперного театра этот танец, его долго не отпускали и заставили несколько раз повторить. Махмуд понял, что дети Чингисхана признали его своим. Ему даже подарили мохнатую степную лошадку. «Такой замечательный охотник, как вы, — объяснили ему, — не должен ходить пешком».

Лошадка была очень похожа на ту, что возила его по монгольской степи и на гору Великого хана…

Ну а Демон?

Он по-прежнему ждал своего часа.

Махмуд всё еще не мог решить, нужна ли ему в этом танце напарница. Нужна ли Тамара, без которой невозможна драма любви, и кто сможет исполнить роль возлюбленной Демона?

Как мощно и грозно звучит клятва Демона! В этом монологе уже заложен танец:

Да, монолог… но это все-таки танец двоих. Хотя Тамара в этой сиене может быть представлена едва различимой тенью…

Кажется, начал проявляться какой-то подход. Но в это время…

Позвонил с «Мосфильма» кинорежиссер Леонид Попов и предложил Махмуду роль Шамана в своем фильме «Земля Санникова».

Махмуд любил кино. Однако еще в юности решил, что у него, так щедро одаренного талантом танцевального движения, способностей драматического актера нет. Ничего удивительного — не может человек быть одарен всеми артистическими талантами сразу.

Потому на многочисленные предложения сниматься в кино он отвечал неизменным отказом, не пускаясь при этом в долгие разговоры и объяснения. Извините, не могу. Совершенно нет времени.

Правда, в нескольких кинокартинах он все-таки снялся, но то были фильмы о танце. Тут он, по сути, делал то же самое, что на сцене, — танцевал.

Что же касается фильмов художественных, то Махмуд совершенно искренне считал, что это трудное дело — не его стихия.

Скажем сразу, что тут он заблуждался. Однако причина у этого заблуждения была старая и очень стойкая.

По правде говоря, Махмуд еще в детстве мечтал не только танцевать, но стать драматическим актером. И вполне возможно, что стал бы… если бы не «Мцыри».

Лермонтовский Мцыри — самый любимый из множества известных Махмуду литературных героев! Мцыри, которого он в глубине души всегда считал своим братом… и надо же такому случиться, именно в роли Мцыри он безобразно провалился (так он считал) на давнем школьном вечере…

Что ж, и у Махмуда было немало искренних заблуждений на свой счет. На самом же деле он был щедро одарен драматическим талантом. Это не вызывает сомнений. Достаточно посмотреть картины, в которых он снимался, и в особенности, конечно, фильм «Земля Санникова».

Тут Махмуд играл с удовольствием, от всей души, в компании с прекрасными драматическими актерами Владиславом Дворжецким, Олегом Далем, Георгием Вициным и Юрием Назаровым. Эсамбаев в этом фильме был шаманом — духовным вождем затерянного в арктических льдах народа онкилонов. Эту в общем-то второстепенную роль Махмуд превратил в одну из самых ярких и драматичных.

Надо сказать, что и эту замечательную роль он едва не упустил. На то у Махмуда были более чем уважительные причины. Во-первых, он не верил в свой драматический талант, во-вторых, готовился к длительным гастролям, работал над несколькими новыми перспективными номерами (в том числе с самыми первыми наметками танца «Демон») с прекрасным балетмейстером и своим старым другом Львом Михайловичем Крамаревским, который ради этой работы отложил все свои дела…

Когда режиссер фильма «Земля Санникова» Леонид Попов в первый раз позвонил ему и предложил сыграть Шамана, Махмуд даже удивился. Кажется, он уже давно оповестил киношников, что он в их играх не участвует. Единственное исключение, когда речь идет о съемке его танцев. Пришлось повторить всё это Попову, для убедительности Махмуд добавил, что у него вообще нет сейчас для посторонней работы ни одного дня, ни даже лишнего часа.

Однако упорный режиссер через пару дней позвонил опять. Теперь он попросил Махмуда уделить ему несколько минут и начал рассказывать о своей работе. Он объяснил, что фильм сделан по роману знаменитого геолога, академика Владимира Афанасьевича Обручева. Что это исключительно интересный рассказ о приключениях полярных путешественников, поставивших перед собой цель найти легендарную землю, которую видел во время своих походов известный промышленник и землепроходец Яков Санников, однако ни разу так и не смог ее достигнуть (Попов как будто знал о жившей в душе Махмуда страсти к путешествиям).

Досказать историю Леонид Попов не успел, так как Махмуд спешил в филармонию. Прощаясь, режиссер попросил Махмуда прочесть роман Обручева «Земля Санникова».

Махмуд пообещал. Скорее из вежливости — времени для чтения романа у него сейчас не было.

Странно, но весь день разговор с Поповым не выходил у него из головы — вернее сказать, не разговор даже, а именно это название — «Земля Санникова».

Махмуд знал, что дома, в его немаленькой библиотеке, такого романа нет. Подсмеиваясь над собой (ну ведь некогда читать, это правда!), зашел в библиотеку филармонии и спросил у хорошо ему знакомой старушки-библиотекарши эту самую «Землю Санникова». Он думал, что симпатичная бабушка будет долго искать это название в своих толстых талмудах, куда внесены неисчислимые богатства, хранящиеся на библиотечных полках, но старушка радостно, по-детски улыбнулась и сказала:

— Пожалуйста, вот она! Только недавно ее читала. Не знаю уж в который раз. Представьте себе, я ведь прочитала ее еще в юности, как раз когда она вышла. Эта книга как-то особенно на меня действует. Случаются в жизни такие нехорошие дни, когда начинает казаться, что ничего интересного и нового уже не будет, когда жизнь кажется серой, вот тогда я вспоминаю об этом чудесном острове — земле Санникова, который, где-то в недоступной Арктике, несомненно существует… я открываю книгу и отправляюсь в путешествие. И вся жизнь моя меняется… Вот ведь какая история!

После такой рекомендации Махмуд не стал откладывать и в тот же вечер начал читать. Бабушка из библиотеки была права. Жизнь изменилась. Махмуд понял, что вернется в обычную жизнь только после того, как перевернет последнюю страницу.

«…До сих пор не разгадана еще тайна двух островов, легенда о существовании которых передается уже около полутораста лет. Отважные промышленники, посещавшие ближайшие к берегам Северо-Восточной Сибири острова для добычи на них пушнины, диких северных оленей и мамонтовой кости, а также некоторые исследователи Севера видели вдали с высоких пунктов, в редкие на Севере ясные дни, эти неизвестные острова, но добраться до них не могли. Это Земля Санникова к северу от Новосибирского архипелага и Земля Андреева к северу от устья реки Колымы, название первой — по имени промышленника Якова Санникова, а второй — по имени сержанта Андреева, впервые увидевших эти острова далеко на горизонте, среди льдов.

Настоящий роман и описывает попытку найти один из этих островов — Землю Санникова и обследовать его. Роман назван научно-фантастическим, потому что в нем рассказывается об этой земле так, как автор представлял себе ее природу и население при известных теоретических предположениях.

Читатель получит представление о некоторых островах Арктики, об условиях путешествия через льды, о природе и населении неизвестной земли, какие могли бы быть, если бы она существовала там, и в таких условиях, как предполагает автор. В послесловии к этой книге читатель найдет ответ на некоторые вопросы, касающиеся гипотезы о Земле Санникова, и коротко ознакомится с новейшими открытиями советских ученых в Арктике, раскрывающими в какой-то мере тайну Земли Санникова»…

Махмуд начал читать и вскоре позабыл обо всем. Теперь он сам шагал день за днем, неделю за неделей, вместе с путешественниками по океанским льдам, помогая собакам перетаскивать через торосы тяжело нагруженные нарты, прятался в снежных пещерах от свирепой полярной пурги, ночевал в старинных, но всё еще прочных поварнях, сооруженных бесстрашными промышленниками, добывавшими на далеких арктических островах северных оленей и бивни мамонтов. Все дальше и дальше уходили путешественники в неизведанные просторы полярного океана, шли до тех пор, пока перед ними не раскинулось темное пространство чистой ото льда воды…

«…Полоса тумана закрывала лежащую за полыньей снеговую равнину, но на самом горизонте, на севере виднелось что-то темное, выдававшееся над туманом.

— Вот, кажется, виден остров Беннетта! — воскликнул Ордин, первый обративший внимание на это место горизонта.

Горюнов и Костяков взглянули в указанном направлении, и первый тотчас же взял засечку по компасу.

— Это не остров Беннетта, — сказал он. — Остров находится много восточнее и с Котельного не виден — он слишком далек. Если это не мираж, то мы видим Землю Санникова…»

Махмуд читал всю ночь, совершенно позабыв о делах, которые ждали его на следующий день. Он вынырнул из книги и вернулся из путешествия только утром, когда перевернул последнюю страницу…

Да, экспедиция потерпела неудачу. Почти все материалы погибли во время страшной вулканической катастрофы, произошедшей на Земле Санникова. Горюнов привез организатору путешествия академику Шенку только десяток образцов горных пород да пару уцелевших фотографий…

«— Неужели и вы не верите мне? — воскликнул удрученный Горюнов.

— О нет, я вполне верю! — поспешил успокоить его Шенк. — Выдумать всё, что вы рассказали, невозможно… Но лучше пока помолчим!

— Пока? До каких пор?

— Пока новая экспедиция с вашим участием не посетит землю, не найдет этот огромный кратер, затопленные леса, новый вулкан, кости животных и людей…

К сожалению, экспедиция не состоялась. Разразилась война с Японией, и академия не смогла получить необходимые средства. А по окончании войны Шенк умер, едва сделав первые шаги для осуществления проекта…

Горюнов и Ордин тщетно ждали извещения и занялись другими делами. Но отчет, сохранившийся среди бумаг Шенка в архиве академии, послужил материалом для этой книги. Может быть, она возбудит интерес к таинственной Земле Санникова в ком-нибудь из нового поколения и побудит отправиться на поиски ее среди ледяных просторов Северного моря».

Махмуд отложил книгу. Ему было грустно, что замечательная история закончилась… и тут вспомнил, что нет, не кончилась!

В это же утро он позвонил Леониду Попову и сказал, что готов сниматься.

Ну а Демон? Демон так и не дался ему.

Остался мечтой. Мечтой неясной, темной, красивой и немного даже страшноватой в своей необъяснимой неприступности.

Да, ведь и самому Михаилу Юрьевичу этот персонаж достался очень трудно. И, похоже, намного укоротил его без того трагически короткую жизнь. Так успокаивал себя Махмуд. Но можно ли этим утешиться?

Глава пятая «ЗЕМЛЯ САННИКОВА»

Вспоминает Леонид Сергеевич Попов — режиссер фильма «Земля Санникова»: «Артистов на главные роли нашли быстро. О том, кто должен играть Шамана, двух мнений быть не могло — Махмуд Эсамбаев. Вот только согласится ли он? Говорили, что Махмуд принципиально отказывается от всех киноролей, кроме тех, где он занимается своим профессиональным делом — танцует.

Шаман у нас в фильме много танцевал, но главным в его роли был все-таки не танец, а яростное стремление оставаться единственным вершителем судеб маленького, затерявшегося в бескрайней Арктике народа онкилонов. Отсюда берет начало непримиримое отношение шамана к могущественным пришельцам из чуждого, непонятного и опасного мира.

Это фильм о романтическом путешествии в Арктику для нас самих превратился в нескончаемое путешествие. Мы снимали его, переезжая с места на место по всему Союзу. Из Прибалтики на Камчатку, а оттуда на Кавказ…

На Шамана больше никто не пробовался. Тут всё было однозначно. Только Махмуд и этот его знаменитый танец бразильских индейцев «Макумба» во всех отношениях замечательно для нас подходил. Всё там словно специально для нашего фильма придумано. И страшные индейские скульптуры — тотемные столбы, и костюм, и его гипнотический танец, в котором он доводит себя до исступления, страшно кричит и падает на землю, — всё это готовый эпизод для фильма…

Павильон у нас был в Ленинграде. Тут был дом купца Перфильева, которого играл Н. О. Гриценко. Ресторан тоже в Ленинграде. Почему там снимали, а не на «Мосфильме»? Там дешевле и ждать очереди не надо.

У нас была смета 550 тысяч рублей. По тем временам хорошая. В среднем такой фильм стоил тогда до 400 тысяч. Но у нас все-таки много разъездов, разнообразные костюмы.

Судно парусное, на котором экспедиция отправляется на Землю Санникова, пришлось перегонять с Балтики в Выборг. На Балтике берега неподходящие, низменные. Выборг как раз был очень хорош.

Там мы снимали эпизоды на пристани, где несут гроб начальника погибшей полярной экспедиции — барона Штоля. Там мы снимали сам парусник и сцены на корабле. Неподалеку нашли башню, на верхушку которой на спор с завязанными глазами залезает Крестовский.

Но еще раньше самое начало съемок было на берегу Финского залива, в Комарове. Там снимали эти проходы путешественников по льду, избушку-поварню и кресты — следы погибшей экспедиции барона Штоля. Мы нашли там большую гору вздыбленного льда — настоящий торос. Под ним снимали кульминацию ледового похода — драку…

После Ленинграда мы снимали в горах Кабардино-Балкарии. Жили мы, вся группа — человек около двухсот, в Нальчике, в гостинице. График жесткий. В 7.00 подъем, завтрак и на работу. Съемочная площадка была в Чегемском ущелье и на Голубых озерах, там снимали жертвоприношение и танцевал свой страшный танец шаман онкилонов — Махмуд. Добираться туда не меньше 50–70 километров, половина по горным дорогам. Не только актеров, но массовку надо привезти. Собирать народ для массовки нам помогал обком партии. А ведь их всех надо еще одеть, загримировать и, в перерывах, накормить. У нас были люди, которые этим занимались, и работали они самоотверженно.

Каждый вечер нужно готовить съемку на завтра. Мы возвращались, когда уже было темно.

Тут Махмуд… он же кавказский человек. Он обожает застолья. Он беспредельно гостеприимный и сам любит ходить в гости. Махмуд тогда был занят почти каждый день, снимались ключевые эпизоды, встреча шамана с пришельцами, добывание огня, жертвоприношение на Священном озере. Махмуд вообще очень ответственно относился к работе.

И вот, замечательно отсняв свой эпизод, он подходит к нам с Альбертом и говорит: «Так, ребята, на сегодня хватит».

Мы удивились.

— В чем дело, Махмуд?

— Дело в том, что сегодня нас ждет у себя председатель такого-то колхоза, замечательный человек, Герой Социалистического Труда, мой старый друг…

— Так ведь еще не всё сняли?!

— Ничего страшного. Завтра доснимем, а сейчас надо ехать, там уже всё готово к встрече с нами.

Отказать Махмуду невозможно. Мы приехали вместе с Альбертом.

Понятная и привычная картина — пара-тройка баранов готовится под шашлыки. Из ледяного горного ручья торчат горлышки бутылок «Столичной». Вина, как ни странно, почти не было — это уже потом, когда я стал просить, чтобы привозили вино, оно появилось. У них, председателей колхозов, считалось, что самое лучшее вино — это водка. Там же, в речке, охлаждаются бутылки настоящего чешского пива — большая редкость в те времена.

Скатерть-самобранка расстелена прямо на шелковой траве. Посмотришь, и глаза разбегаются, столько там разнообразной зелени, овощей, фруктов, приправ, холодных закусок, и все приготовлено так, что удержаться невозможно, обязательно попробуешь, настоящее объедение.

Махмуд, конечно, тамада.

Он произносит приветственное слово:

— Мой друг — председатель колхоза, Герой Социалистического Труда, рад приветствовать представителей славного советского кинематографа на своей земле. Поднимем же наши бокалы за этого великого и такого скромного человека…

Дальше он по очереди представляет гостей. И тут, конечно, нужно обязательно выпить до дна, а там по очереди пьем за уважаемых бригадиров, передовиков труда, ну и, конечно, за уважаемых стариков…

Если пить, как полагается, за всех подряд, то до конца ни за что не усидишь, опрокинешься. По первому разу мы честно пили и нас уже ночью в полном беспамятстве доставляли в гостиницу. А ведь вечером, прежде чем заснуть, мы должны были подготовить съемку завтрашнего дня.

После первой поездки следующий съемочный день был сорван. Причем именно по нашей вине, потому что мы не в состоянии оторвать от подушки тяжелую голову. Конечно, в каждой киногруппе есть на такой случай второй режиссер, но с этими людьми у нас была какая-то непонятная чехарда. Одного уволили, другой сам потерялся, третьего назначили из ассистентов, но он, конечно, не мог вместо нас подготовить следующий съемочный день.

В другой раз мы уже тайком, через раз выливали водку на землю. Но делать это возможно было только после десятка тостов, когда внимание хозяев притуплялось, а то ведь — кровная обида: «Ты нас не уважаешь!»

Махмуд очень серьезно за дело взялся. Сегодня председатель этого колхоза, завтра другого, послезавтра третьего… похоже тут, на Кавказе, у него не было ни одного председателя колхоза, совхоза или директора предприятия, который бы его не знал и не мечтал пригласить к себе вместе с его московскими коллегами.

Я как-то попробовал его унять.

Махмуд даже рассердился:

— Ну, вот ты сам попробуй встань на мое место. Ведь это не просто уважаемые люди. Это мои друзья. С вами я тоже подружился. И если я еду к старому товарищу, то как же я не возьму с собой новых друзей. Это просто некрасиво получится!

Тогда я говорю: «Альберт, слава богу, что нас двое, будем ездить по очереди».

Еле-еле удалось убедить Махмуда, что работа не позволяет нам ездить вдвоем, и потом мы с Альбертом «дежурили», сменяя друг друга.

Кстати, сколько я помню, а таких встреч у нас было за время съемок великое множество, Махмуд никогда не танцевал и не плясал на таких встречах, хотя там было немало джигитов, которые пускались в пляс. Он только хлопал в ладоши вместе со всеми. Он считал, что дружеские встречи и работа — вещи разные. На дружеских встречах он должен разговаривать со своими друзьями и вести застолье. Танец — это уже на концерте. Махмуд был настоящий профессионал.

Надо отметить, что он, как настоящий профессионал, работал перед камерой. Внимательно прислушивался к режиссерским замечаниям. Потому работать с ним было легко. Махмуд, конечно, знал себе цену, понимал, что он звезда первой величины. Но никогда этим не кичился, не пытался давить своим авторитетом.

Поначалу в роли Шамана он чудовищно переигрывал.

Дело в том, что жест, поза и мимика в танце всегда исключительно яркие, акцентированные, подчеркнутые. И вот он поначалу свою роль исполнял, как на сцене, сильно переигрывая. Тем более что темперамент из него так пер, он таращил свои удивительные светлые глаза, злобные гримасы искажали его раскрашенное шаманское лицо.

Нам приходилось останавливать съемку, и мы говорили Махмуду:

— Вот ты злой шаман. Ты громко кричишь, сверкаешь глазами, а мне не страшно… вот если ты те же слова скажешь, только чуть прищурив глаза и тихо-тихо, почти шепотом: «Слышите! Наши предки недовольны. Они сердятся. Они не хотят, чтобы чужие люди жили среди нас!» — это будет убедительней и страшней.

Так же мы довольно долго работали над сценой, в которой Шаман собирается пытать доктора Губина, которого играл Юра Назаров. Мы опять просили Махмуда говорить тихо сквозь зубы и тут же, на контрасте, выть страшным предсмертным криком, когда сын вождя всаживает в него стрелу.

— Тут ты можешь кричать. Как можно страшнее, потому что ты смертельно раненный зверь. Давай, сделай так, и посмотрим, что получится.

Он сделал всё именно так, как надо. Мы просматривали эпизод, и он сам соглашался: «Правда, намного лучше получилось!»

Он был очень тонкий, чуткий человек и актер. Он всему учился буквально с первого раза. Но первым удачным дублем Махмуд почти никогда не удовлетворялся. Сам говорил: «Ну-ка, еще разок. Я тут кое-что придумал, должно еще лучше получиться». И во второй раз он играл не просто содержательнее и точнее, он умудрялся добавить еще нечто неуловимое, что превращает зачастую схематичный образ в живое существо, которое зритель запоминает на всю жизнь.

Это, кстати, наверное, главная черта, которая отличает профессионального и даже талантливого актера от мастера. Вот это неуловимое, но совершенно очевидное умение дополнить характер персонажа, добавить в него что-то неуловимое свое, чего нельзя прописать даже в самом точном и психологически разработанном сценарии.

Махмуд был именно таким мастером.

И особенно удивительно было то, что он находил в себе силы отказаться для этого от привычного и многими годами наработанного опыта танцора.

Потом, когда его съемки закончились, он на свои средства снял ресторан в Нальчике, пригласил всю группу (почти двести человек) и устроил прощальный ужин. Причем сказал, что он всегда с нами и, если вдруг будет нужен, примчится тут же по первому зову.

Мы выполнили свое обещание, сделали из его роли в фильме очень красивый ролик, где он исполнял свои шаманские танцы на фоне удивительных и страшных тотемных скульптур, прекрасной природы Кавказа и Камчатской долины гейзеров. Там и народ онкилонов, и олени, и даже тигр рядом с Махмудом появляются. Тигр на полярном острове (!!!) — это была наша «зеленая собака».

Парочку «зеленых собак» я, на всякий случай, повесил в картину для надежности. «Зеленая собака» — это характерное выражение на киношном жаргоне. Берет оно начало из глубокого прошлого.

Рембрандт в свое время много раз подряд вынужден был сдавать заказной групповой портрет крупнейших купцов и прочих отцов города, которые бесконечно требовали каких-то поправок и переделок. Наконец мастеру надоело, и он нарисовал в углу картины безобразную зеленую собаку. Ясное дело, что, когда он в очередной раз представил на просмотр переработанное полотно, заказчики дружно накинулись на эту, совершенно неуместную, тощую да еще почему-то зеленую собаку. Но тут уж мастер встал стеной. Это необходимо по композиции — твердо заявил он. Это моя главная находка, и хоть убейте, но я от этого ни за что не откажусь.

Спорили долго. Наконец заказчики переговорили между собой и сформулировали окончательное заявление — мы примем работу и сразу заплатим деньги, но только в том случае, если зеленая собака будет изгнана с картины.

С этим окончательным вердиктом Рембрандт «вынужден» был согласиться. Так мастеру удалось сдать злосчастное полотно и получить за него в полном объеме оговоренный гонорар.

Вот, собственно, главная причина, по которой на арктическом острове появляется индийский тигр. На самом-то деле это не тигр, а зеленая собака…

Ролик Махмуду очень понравился, и потом он его неоднократно показывал во время своих концертов…

На заключительном вечере в ресторане Махмуд произнес великое множество замечательных тостов за нашу съемочную группу. Не забыл оператора, и режиссеров, и художника по костюмам, и гримера, и всех помощников, и чуть ли не за каждого из 150 киношных онкилонов… растрогал и насмешил всех, а пошутить Махмуд умел замечательно…

Надо сказать, что еще до начала работы над «Землей Санникова» у меня очень удачное и радостное было время. Я жил тогда неподалеку от Речного вокзала возле кинотеатра «Нева». Как-то шел на студию, она там тоже совсем недалеко. Подхожу к кинотеатру и, примерно метров за сто, у меня спрашивают: нет ли лишнего билетика?

— А что идет? — спрашиваю.

— Как?! Вы не знаете?! Да Фантомас же, Фантомас!

«Ах ты, сукин сын Попов! — подумал я тогда. — Что же это ты до сих пор не можешь сделать такой фильм, чтобы вот так, еще на подходе к кинотеатру, люди спрашивали лишний билетик»…

Работа над «Землей Санникова» закончена. Начальство объявило, что прокат нашего фильма начнется в мае. Они думали, что делают нам большую услугу, поставив нас так рано. Но это была услуга медвежья.

Я собрал всех наших и, мы договорились, что будем добиваться отсрочки проката. В конце концов пойдем даже на то, что как бы потеряем негатив. Нам необходимо сделать так, чтобы фильм вышел не раньше чем в конце сентября.

Тут элементарный расчет. Выйди наш фильм в мае, что получится? Все зрители в отпусках, на дачах, молодежь за городом в лагерях. В кинозалах пусто. А в сентябре все возвращаются, и тут уж никто не пропустит новый, только что сделанный фильм.

Рекламы тогда практически не было. Но оказалось, что сарафанное радио — как всегда, самое надежное. Мы добились своего. Премьера у нас была в кинотеатре «Октябрь», что в гостинице «Россия», в самом конце сентября. Я помню, как шел по Красной площади, а меня постоянно спрашивали — нет ли лишнего билетика.

Тогда я и подумал с великим торжеством:

«Вот! Не за сто метров, как тогда, возле «Невы», когда показывали «Фантомаса», а за пятьсот метров до кинотеатра спрашивают билеты на наш фильм».

За год фильм «Земля Санникова» посмотрело 46 миллионов зрителей.

Все получилось, как надо. Мы делали кассовый фильм. Он таким и стал. Мне было тогда 33 года. Нам приятно и весело было работать. И потом, с кем бы из участников съемок ни приходилось встречаться, это всегда была радость. Сразу начинали рассказывать, как интересно мы тогда жили. И, конечно, всегда вспоминали нашего неподражаемого Махмуда, который стал как бы фирменным знаком фильма».

Вспоминает народный артист России Юрий Владимирович Назаров: «Попал я в картину «Земля Санникова» случайно, вместо кого-то. Когда начинали снимать на Балтике, в Финском заливе, меня там не было.

Я снимался на Кавказе. Тут нас судьба и свела с Махмудом Алисултановичем. Сразу скажу, так вот, торжественно, по имени-отчеству никто его не называл. Говорили — Махмуд (кстати, так у чеченцев и полагается, там даже стариков называют по имени). Иногда обращались ласково — Махмудик, но это женщины или те, кто был знаком с ним давно.

На мой-то взгляд — главное в этом человеке то, что он был редкостный умница. Я много о нем думал и к такому выводу пришел — умный человек не может быть плохим. А он дивный был умница.

Конечно, бывают и мерзавцы совсем неглупые. Но это все-таки от недостатка ума. То есть ум имеется, и даже немалый, но всё же его не хватает, чтобы понять — сволочью быть только во вред себе самому.

Нередко еще и зависть мешает. Очень сильное чувство. Оно даже умных людей нередко с толку сбивает.

Но Махмуду просто некому было завидовать. Звания и титулы… этого у него было столько, что всего он и сам не помнил. Ну а потом ему присвоили народного артиста СССР. Но главное то, что люди любили и его самого, и его неповторимое искусство. Так что завидовать ему было просто некому и ни к чему.

А ведь он был еще и валютный. Его весь мир на ура принимал, и платили ему там очень хорошо. Он как целый ансамбль Игоря Моисеева один зарабатывал. И как государство ни грабило, что-то и ему оставалось.

Вообще-то он был главный человек в Чечено-Ингушетии и на Кавказе вообще. Какие бы проблемы ни возникали, Махмуд шел куда надо и на любом уровне вопросы решал. Ему всё разрешали и выдавали безотказно, и не нужно было хитрить и мудрить. Все тут буквально молились на него.

Мне такую историю рассказывали. Где-то в Бразилии или Аргентине, бог его знает, в Южной Америке, одним словом, оказался он на гастролях с Борисом Штоколовым. Штоколову только что присвоили звание народного артиста СССР, и он ужасно этим гордился. Давали они совместный концерт. Штоколов народный СССР, а Махмуд народный артист всех республик, но не Союза. Ну и как объявлять?

— Боря, — говорит Махмуд, — объявлять нужно просто: советские артисты — танцор Эсамбаев, певец Штоколов. Они тут люди темные, у них даже профсоюза работников искусств нет, им эти наши звания непонятны…

Штоколов обиделся:

— Ну что это?! Зря, что ли, мне звание присвоили? Пусть объявляют, что поет народный артист СССР…

— Я же говорю, что у них и понятия нет такого — народный, это будет звучать — артист оф пипл, артист из народа…

— Нет, пусть объявят…

Закончился концерт. К Махмуду все валом бегут — члены правительства, депутаты, миллионеры и всякие прочие бесчисленные его поклонники: «Махмуд! Махмудик! Ты наше солнышко… а этот твой напарник-то, он хоть из народной самодеятельности, но петь умеет. Его можно на сцену выпускать…»

И так он эту историю выразительно рассказывал, что мы просто на ногах устоять не могли от хохота.

Махмуд, он по природе своей настоящий скоморох, он во всем видит смешное. Прибавьте к этому бесподобный талант пародиста. Голосом, движением, мимикой он на удивление похоже и смешно умел человека показать. Я в своей, не короткой уже жизни только двух таких людей видел. Один — бывший артист еврейского театра Михаил Михайлович Алипский. Мы познакомились, еще когда поступали в институт. В общежитии на Трифоновке он крутился. Из него так и лилось нескончаемым потоком — анекдоты, истории, присказки, частушки, да еще и с матерком, но всё к месту и так смешно, что у людей от смеха челюсти сводило.

Второй был Махмуд. Фейерверк какой-то нескончаемый. И тоже все так смешно, что словами передать невозможно…

Но главное в нем все-таки — удивительная человечность, доброта и стремление помогать.

Расскажу такую вот, несколько странную медицинскую историю, которая у нас во время съемок «Земли Санникова» приключилась.

В этом фильме рассказывается о северном народе — онки-лонах, которые в древние времена перешли по дрейфующему льду с материка на далекий полярный остров. Так вот, в качестве онкилонов снимался чуть ли не весь балет, который сумели собрать от Камчатки до Ленинграда. Подбирали, конечно, таких, что были похожи на коренных жителей Арктики, а из балета потому, что в фильме нужно было много танцевать, бегать, красиво двигаться.

Ну, балет — это молодежь, а где молодежь, там и любовь, и всё такое прочее. А тут Кавказ, Нальчик, лето, везде и все цветет… у одного танцовщика ленинградского на боку выскочила какая-то странная сыпь. Как потом выяснилось — аллергическая. Но это потом… а сначала… Ну кто знает, аллергия это или что-то другое? Приятель этого бедолаги — парнишка из Казахстана, который играл сына вождя, посоветовал, сходи, мол, к врачу, тебе же спокойнее будет.

Тот пошел.

Явился к одному врачу, его посылают к другому, третьему и наконец он оказался у венеролога. Венеролог, недолго думая, закатал парня в инфекционную больницу. Тут же в съемочную группу прислали пропагандиста-агитатора, который сообщил, что всё это очень похоже на мраморную сыпь. А мраморная сыпь — это вторая стадия сифилиса!!!

Конечно, началась паника.

Георгий Михайлович Вицин, царствие ему небесное, неподражаемым своим голосом объявил, что мы снимаем кино методом сифилитического реализма…

Однако далеко не у всех хватило ума и характера, чтобы в этой ситуации шутить. Народ был в шоке. Вдруг я когда-то пил из его стакана?! Или докурил после него сигарету? Да просто рядом стоял, прикоснулся! Чего со страху не померещится…

На другой день чуть ли не с хоругвями вся группа двинулась в вендиспансер на обследование.

Махмуда тогда с нами не было, он, пользуясь перерывом в съемках, отправился домой в Грозный. Тут ведь недалеко, всего пара часов на машине.

Когда он вернулся, паника была полнейшая. Его конечно же сразу во всё посвятили, предупредили, что, мол, вот какая у нас тут беда и все мы, да и вы тоже… в общем, заслали к нам террориста, который всех сифилисом заразил!

И что же делает Махмуд?

Он не думает ни о каких проверках и профилактиках.

Махмуд идет на базар, покупает корзину фруктов и отправляется с этой передачей в инфекционную больницу к тому несчастному парню.

Вот попробуйте представить. На волне повального венерического психоза только один человек не поддается панике и делает то, что и положено делать — приносит больному передачу. От всей широты своей кавказской души выражает ему свое искреннее сочувствие и уверенность, что всё будет хорошо…

Думаю, что именно поэтому у парня сыпь буквально на другой день сошла. И всем сразу стало понятно, даже врачам, что никакого сифилиса нет — обыкновенная аллергия на цветение каких-то там южных трав или цветов…

Но это потом всё стало понятно и просто. А сначала… сифилис! Вторая стадия!!! А там третья, когда всё начинает проваливаться и отваливаться! Это не шутки! Да еще коллективный психоз, вся группа словно сдурела.

Сразу по городу слух пробежал, что, мол, эти артисты доигрались…

Помню, мы большой компанией отправились куда-то поесть. А девчонки у нас, что балет, что массовка, что ассистентки — все, как одна, красавицы. И вот, проходим мимо местных парней, и какая-то из девушек случайно одного джигита задела. Он ее цап в охапку. И сразу все его приятели заорали:

— С ума сошел! Брось ее скорее! Это же «Земля Санникова», у них сифилис второй стадии.

Вот такой был психоз.

И только один человек оказался выше этого. Только Махмуд.

Вот я и говорю, что Махмуд был умница, а умница не может быть плохим человеком.

Это вовсе не значит, что был он рубаха-парень — душа нараспашку. Душа нараспашку и у дурака может быть. Он вовсе не был безответным добрячком. Он никому не позволял на ногу себе наступать. Отлетишь так, что больше не захочется. Но по душе своей — это просто чудо-человек.

Но вот скажите, кто ему этот паренек из Ленинграда, который в инфекционную больницу попал? Да таких в нашей группе еще пара десятков наберется. Но парень попал в беду, и Махмуд без колебаний пришел к нему на помощь.

Ну хороший человек! Настоящий! Чего еще скажешь!

Как артист, Махмуд, конечно, блестяще выступил. Шаман в фильме далеко не главную роль играл. Но у Махмуда он получился до того интересный и яркий, что конечно же стал одним из основных персонажей.

Очень убедительно выглядели шаманские танцы, которые он исполнял. Он великое множество знал всяких обрядовых танцев, и это не важно, были это танцы северных народов или индейцев майя, они все близки и похожи, так как по сути своей обращены к божественным силам природы. Да хотя бы взять этот танец «Макумба», который он из Бразилии привез, — это самый настоящий колдовской шаманский танец, только других онкилонов, которые в Южном полушарии живут.

Если рассказывать о его привычках, то и тут ничего похожего на других. Ну, мы все, после съемок, кто в чем был, собрались пивка выпить и пообщаться. Устроились прямо на съемочной площадке в горном ущелье, понятно, что там пыль, грязь. Махмуд сразу ушел в вагончик и вышел оттуда в каком-то потрясающем костюме необыкновенного голубого цвета, в роскошной папахе.

Я подвинулся на ящике:

— Садись, Махмуд, — приглашаю его, — хотя ты в таком красивом костюме…

— Ерунда, — отвечает. — Это я для КГБ так нарядился, пусть видят, что ни от кого не прячусь…

И спокойно уселся рядом со мной на этом, не слишком чистом ящике.

Мы тогда замечательно посидели, слушая его байки и хохмы.

Когда я вернулся со съемок домой, то первые дни просто замучил всех рассказами про Махмуда…

Вот что я могу рассказать об этом человеке. К сожалению, я его только тогда, на съемках фильма, и видел, после мы уже не встречались, хотя в душе у меня он остался навсегда.

Ну, о том, что это великий и единственный в мире мастер танца, говорить не буду, это и без меня известно.

Мы все, конечно, в какой-то мере мальчишки против негожие только потому, что он был старше. Владик Дворжецкий с 1939-го, Олег Даль — еще моложе, я с 1937-го. Тринадцать-пятнадцать лет даже и в зрелом возрасте — разница большая. Но с ним было легко. Он никогда не изображал из себя мэтра. Никому ничего не доказывал. Вся киношная грязь — ревность, сплетни, интриги, — всё это проходило мимо, нисколько его не затрагивая. Махмуд ведь и правда был лучше всех, и это не требовало доказательств. Ну а главное, он был, как я уже сказал, великий умница, а умница не может быть плохим человеком.

Двери в его вагончик всегда были открыты. Заходи кто угодно и когда угодно, ни о чем не спрашивай, садись к столу и перекуси, чем Бог послал. Там стол всегда накрыт на несколько человек и полон разнообразной еды. Словно на столе у него была скатерть-самобранка. Потом мне сказали, что Махмуд с собой специально возил профессионального повара, именно для того, чтобы стол всегда был полон и готов к приему гостей.

Конечно, положение у Махмуда было особенное. Он ведь был не только великий артист, он был еще и депутат, и, по сути, первое лицо Чечено-Ингушской Республики. К нему постоянно шли люди, а он неуклонно соблюдал главную кавказскую традицию — гость всегда главное лицо в доме. Этот жизненный принцип чеченцев для Махмуда был святым.

И это человек с шестью классами образования…

Этот же человек — лицо и душа Чечни!

Понятно, что не только в образовании дело. И всё же мне трудно представить, как сложилась бы судьба такого человека сегодня. Просто не могу поверить, что, к примеру, какой-нибудь Абрамович или Газпром стали бы сейчас его спонсировать. А при советской власти он стал великим Махмудом Эсамбаевым. Не помешало то, что семья была бедная, неграмотная и что сам он в школе так плохо учился, что из шестого класса был изгнан. Что в 1944 году был выслан из Чечни в Среднюю Азию, где он не только пребывал в изгнании, но и танцевал в республиканском театре оперы и балета, прошел высокую школу классического танца, где открылся миру его уникальный талант.

Махмуд вырос и стал великим при Советском Союзе, и он никогда не стеснялся говорить, что любит эту большую страну так же, как свою родную Чечню. Разрушение СССР стало для него настоящей трагедией.

Сейчас, я думаю, большинство людей жалеют о том, что Советский Союз был безответственно и тупо разрушен. Ведь это настоящий анекдот, по сути, что судьбоносный документ о роспуске СССР был подписан тремя пьяными мужиками в бане (а ведь знали, между прочим, что народ проголосовал за сохранение Союза). Но эти, в бане, мечтали только о том, чтобы сесть в персональное президентское кресло, а там хоть трава не расти.

Не будь этого пьяного банного акта, вся наша теперешняя жизнь была бы другой. И, уж точно, она была бы не хуже, потому, что не случилось бы этого безумного парада суверенитетов, а значит, и чудовищной войны на Кавказе, которая и сегодня отравляет всем нам жизнь и совершенно неясно, когда она кончится. Убежден, не будь этой войны, Махмуд прожил бы на несколько лет больше.

И хотя на эти темы мне с Махмудом конкретно говорить не пришлось, но я по многим его высказываниям понял, что всё это «демократическое преобразование», а по сути разрушение нашей большой Родины стало для него главной трагедией последних лет жизни…»

Махмуд был истинный чеченец. В нем собрано всё, что составляет неповторимый характер этого народа. Яркая талантливость, безумная храбрость, стремление к независимости. Этот народ не приемлет ни ермоловского, ни сталинского усмирения, он требует уважительного, серьезного, заинтересованного отношения, которое так замечательно и полно выражено у великих русских людей, таких как Михаил Юрьевич Лермонтов и Лев Николаевич Толстой.

Не грубая сила, не пушки, а только взаимный интерес и уважительное отношение к народным традициям и культуре способны разрешить самые трудные споры между людьми и народами.

За это святое дело Махмуд Эсамбаев положил всю свою жизнь, и это была самая главная его забота.

«Злоба, оружие, война никогда не сплачивали людей, государства, — говорил он. — Людей сближают знания, культура, доброта, выдержка, благородство. Именно эти качества, особо выделенные в священном Коране, всегда высоко ценились нашими предками».