Махмуд Эсамбаев

Глава первая ВЕЛИКИЙ, НО НЕ НЕМОЙ

Такое случалось нередко, особенно в последние годы. Закончив свою программу, Махмуд подходил к микрофону и начинал говорить со зрителями.

Случалось, даже пел.

У него, как уже говорилось, был прекрасный баритон и абсолютный музыкальный слух. Если бы он захотел стать певцом, это не составило бы ему труда. Однако он к этому не стремился. Только в одном своем номере «Голубка» он танцевал и одновременно пел гениальную песню о любви «Бесаме мучо». Весь зал подпевал ему.

Он любил не себя в музыке, а музыку вообще.

На первом месте у него шли великие теноры от Карузо и Тито Гобби до нашего современника Пласидо Доминго. Нередко, закрывшись от всех, часами слушал симфонии Моцарта или Верди, особенно его «Реквием». Обожал испанских гитаристов Андреса Сеговию и Пако де Лусию и замечательно подстукивал им на кастаньетах. Про Сеговию всегда говорил, что это всесторонний гений, так как в девяностолетием возрасте обзавелся ребенком, и тут же напоминал, что и его отец, красный партизан, произвел его на свет, будучи почти восьмидесяти лет от роду.

Зрители очень любили такие его незапланированные выступления и долго не отпускали со сцены…

О чем он говорил? О самых серьезных вещах. О красоте и безобразии. О добре и зле. О книгах, которые недавно прочел. Он обязательно читал те книги, о которых шла какая-то молва, не важно, хорошая или плохая.

Махмуду очень нравилась повесть Валентина Распутина «Прощание с Матерой». Он нередко говорил о ней, размышляя, какой быть деревне, в том числе и чеченской — старинной, кондовой, нелегкой для жизни, но твердо стоящей на земле, или современной и комфортабельной, как на Западе?

Он считал, что непременно что-то теряется и в том, и в другом случае.

В заключение разговора Махмуд говорил, что даже самое многолюдное обсуждение вопросов, поднятых в серьезной книге, дела, конечно, не решит. Да и сам он устраивает обсуждение вовсе не для того, чтобы вынести решительный приговор, но для того только, чтобы те, кто его слушает, эту книгу обязательно прочитали…

Он часто бывал в театрах. Если не нравилось, то, случалось, уходил с половины спектакля, не скрывая разочарования. Если нравилось, сидел до конца и принимал активное участие в завершающих аплодисментах. Не стеснялся кричать «Браво! Бис!» и даже бросать на сцену цветы.

Любимые театры Махмуда: Большой, Мариинка, БДТ (тут у него была любимая вещь — «Ханума» в постановке Георгия Товстоногова, которую он смотрел много-много раз)… ну и, конечно, родной Грозненский театр имени героя-пулеметчика Нурадилова. Тут любимый спектакль: «Бож-Али». Вот его собственный отзыв:

«…Был в театре имени Нурадилова, когда принимался спектакль «Бож-Али», а 3 октября 1965 года имел счастье быть уже на девяностом его представлении. Девяносто раз за полгода! Успех сверх меры! И всегда аншлаг…

Замечательная пьеса. Хамидов — знаток людей, их психологии. У него острый глаз на все трагическое и смешное. Есть что-то гоголевское в нем — это его смех сквозь слезы! А как он владеет нашим, истинно чеченским, народным языком, с обычаями, с колоритом речи, образной остротой, где все оттенки нашего характера, нашей истории, непростой судьбы.

Это народный автор и истинно народный спектакль».

Очень интересовал Махмуда Бомарше.

— Вот ведь человек! — говорил он. — Сын часовщика. Выгодно женился, стал полулакеем в Версале, где играл на арфе, пел и блистал остроумием и тем понравился королеве. Купил должность секретаря короля. По всему, должен быть мерзкий человек, а он и говорил, что не обязательно родиться благородным, а вот стать им желательно. И по этому принципу всего добился. Главное, действительно стал не лакеем, а человеком благородным. Дворянство тоже купил. Но для того, чтобы прославиться, выбрал творчество. «Севильский цирюльник» — абсолютный шедевр!

Очень любил Махмуд оперетту. Неудивительно, сам в оперетте начинал.

Дружил с Григоровичем и поддерживал изо всех сил, именно когда от него все отвернулись.

Очень возмущался, когда делили Таганку и Художественный.

— Театр — это вам не колбаса! — ворчал он.

Политиков не любил и политикой не слишком интересовался. К Хрущеву относился точно так, как это выражено в памятнике Эрнста Неизвестного — по черно-белому. И никогда этого не скрывал.

Очень любил детей и готов был разговаривать, играть, заниматься с ними, забывая о времени.

Вспоминает Хажбикар Боков: «Не сомневаюсь, что Махмуд Эсамбаев мог стать замечательным преподавателем и создать свою, единственную в мире, неповторимую школу. То, что этого не случилось, большая беда и непоправимая ошибка людей, возглавлявших Министерство культуры, официальные балетные школы и академии.

Махмуд хотя и был великим мастером танца, но он не был немым. Умел очень хорошо рассказывать, понятно, по-житейски, объяснять сложные вещи и оригинально, совершенно по-своему, философствовать.

Объяснял он это так: «Я ведь не просто танцор. Я — артист. Значит, человек публичный. Со сцены я должен уметь понятно разговаривать со зрителями любых стран и национальностей. В любой форме. Не только танцем, но рассказом и даже песней. Я это умею делать и люблю».

…Мы познакомились с Махмудом в конце пятидесятых. Это было после Всемирного фестиваля молодежи, Эсамбаев был уже широко признан и знаменит. Я работал тогда в Доме политического просвещения горкома партии. В мои обязанности входила организация бесед, лекций, диспутов с учеными, инженерами, передовиками производства. Особенно я любил устраивать встречи с артистами, музыкантами, художниками, писателями. Вскоре у меня появилось много друзей из круга творческой интеллигенции, которые умели интересно и умно разговаривать с людьми, доносить до них свои, порой довольно сложные и непростые, идеи и мысли. Мне хотелось всё интересное, что было в этих людях, сделать достоянием общества. Во многом это удавалось. Жаль, что сейчас такую форму просвещения можно увидеть только по телевидению, да и то лишь на одной-единственной программе «Культура». А в те давние уже времена это было по-настоящему большое и очень интересное направление пропагандистской деятельности горкома партии. Именно пропагандистской, не побоюсь этого слова, ведь пропаганда — это внушение, а внушать людям хорошее, разумное и полезное — исключительно благое дело.

Махмуд был одним из постоянных и любимых докладчиков. Именно так. Поверьте, он был не только гениальным танцором, но и лектором, умеющим понятно, увлекательно и ярко рассказывать о танце и красоте искусства, а через это и о жизни.

Вот и попробуйте представить себе, как человек, образование которого официально (и реально) составляло всего шесть классов средней школы, выступает в огромном заводском клубе перед несколькими сотнями, а то и тысячами людей. Он делится с ними удивительно тонкими и глубокими наблюдениями из мира хореографии и культуры. Рассказывает так, что люди слушают затаив дыхание. На такое выступление способны далеко не все дипломированные профессора-искусствоведы, а он объясняет, показывает да попутно еще такие забавные байки вставляет в свое повествование, что народ порой просто плачет от смеха.

То есть он умел говорить не только умно, тонко и понятно, но еще и остроумно, а это, согласитесь, великая редкость, и в этом отношении я даже не знаю, с кем его можно сравнить. Пожалуй, только с замечательным Ираклием Андрониковым.

Сам Махмуд признавался, что в жанре живого рассказа видит недостижимый образец и завидует только одному человеку — Ираклию Андроникову. С этим мастером, говорил он, вообще никто не может сравниться. В жанре устного рассказа Ираклий Луарсабович — истинный гений!

Кстати, периодически Махмуд заставлял меня сильно напрягаться. Дело в том, что шуточки его бывали весьма колючими, как говорится, с перцем. Причем мог он запросто пройтись по людям, от которых тогда много зависело. Не упускал он случая подшутить надо мной и другими знакомыми и друзьями, но тут умел разыграть всё так, что получалось смешно, но не обидно.

Ну, а из тех шуточек, которыми он меня периодически крепко пугал, припомню такую. Частенько он заходил ко мне в горком партии (тут мы обычно встречались перед выступлением) и, шагая по коридору, вполне отчетливо ворчал: «Как это ты можешь тут работать?! Это же настоящее белогвардейское гнездо! Обрати внимание, как этот дом от людей охраняют. Простая бабушка разве сможет сюда попасть, чтобы с кем-нибудь поговорить… ну, не сердись, не сердись. Есть тут и нормальные люди, вот ты, например», — и хлопал меня по спине.

При том что Махмуд был не прочь отпустить и отпускал частенько весьма опасные шутки, он умел очень тонко улаживать и разряжать всякие трудные ситуации. Если он, например, видел, что я обижен или заведен до крайней степени какими-то неприятностями, на работе или в быту, он умел незаметно, рассказав какую-нибудь забавную историю, а то и просто приобняв, похлопав по плечу, снять напряжение, и всё вдруг становилось легко и просто. От него явственно исходило какое-то доброе тепло (сейчас говорят — положительная аура).

С ним очень интересно было разговаривать на философские темы. О добре и зле, искуплении и грехе, чувствовалось, что он немало размышляет над подобными вопросами. Это неудивительно. Махмуд был редкостный книголюб и много читал. Можно только удивляться, когда он между своими концертами, непрерывными репетициями и разучиванием новых программ успевает еще и читать. Он успевал. И умел к тому же интересно и кратко изложить суть прочитанного, что вообще-то мало кому удается.

Как я жалею, что у меня в те времена не было маленького удобного диктофона. Я бы тогда записал, а сейчас с превеликим удовольствием по новой прослушал бы замечательные лекции Махмуда, эти невольно подслушанные веселые перебранки в гримерке, глубокие рассуждения о жизни и смерти, а потом передал в издательство, чтобы всё это выпустили отдельной книгой. Поверьте — получилась бы полная жизненных наблюдений, философская и веселая, совершенно неповторимая, как сам Махмуд Эсамбаев, книга.

Этот человек самим Господом был одарен просветленной душой.

Признаюсь сразу, если уж заговорил о Боге, — я не являюсь фанатичным приверженцем какой-то одной религии. Считаю всякий фанатизм (и религиозный в том числе) явлением опасным и не божественным вовсе, а дьявольским по своей сути и происхождению.

Я верю в Единого Бога — Высший Разум, общий для всех людей.

Такой же, в этом я глубоко убежден, была житейская религия Махмуда Эсамбаева. Его Бог никогда не призывал к непримиримости, злобе, уничтожению несогласных с его личной или государственной догмой. Его Бог творил красоту и через нее способствовал сближению между людьми. Душа Махмуда была чистой и человечной, как его поразительный щедрый талант.

Талант этот был безграничен. И это несмотря на то, что он закончил всего шесть классов средней школы… да ведь, наверное, даже и не закончил, так как двойку по математике так и не исправил до конца своей жизни. Дело в том, что в период, когда нужно было исправлять двойку, танец уже подхватил Махмуда и унес далеко от школьной парты и школьных забот.

Талант его был так многогранен, что я не сомневаюсь, столь одаренный человек мог бы стать великим в любой сфере человеческой деятельности. Даже и в математике, если бы жизнь его сложилась иначе и нашелся учитель, который сумел открыть ему высокую красоту этой исключительно интересной, хотя и сложной науки. Ведь для Махмуда высшим приоритетом любой человеческой деятельности была именно красота.

Следует признать, что мечта отца Махмуда была не столь уж и далека от реальности. Много лет Алисултан упрямо твердил, что его сын бросит бесполезные и бессмысленные танцы, начнет прилежно учиться и станет судьей. Причем не каким-то рядовым судьишкой, а великим, грозным и мудрым судьей, который сумеет защитить и возвысить свой многострадальный народ.

Не сомневаюсь, что Махмуд мог стать судьей и прокурором и даже большим ученым-юристом. Внутреннее ощущение красоты и гармонии позволило бы ему добиться успеха в самых разных профессиях и науках, однако его раз и навсегда захватил танец. Тут существовало одно исключительное условие. Для профессионального танца, этого редкостного вида человеческой деятельности, у Махмуда были чудесно приспособлены не только разум и душа, но и тело. Тело Махмуда было подобно волшебной скрипке, против которой даже изделие гениального Страдивари показалось бы стандартным фабричным продуктом.

В этом человеке счастливо соединились все необходимые качества — разум, душа и тело, а в итоге возник идеальный, единственный в мире инструмент для передачи божественной красоты танца. Причем не только горского кавказского, к чему, кажется, с самого рождения приспособлен всякий чеченский мальчишка. Махмуд понимал и мог во всей полноте передать красоту танца любого народа земли. Неудивительно, что по этому пути он и пошел в своей жизни и творчестве.

И время было для этого подходящее. В период молодости Махмуда Чечня была настоящим букетом из различных национальностей. Здесь жили ингуши и чеченцы — народы-братья, а вокруг и рядом — русские, украинцы, белорусы, армяне, грузины, азербайджанцы, евреи. Это был настоящий интернационал! И все жили в мире и дружбе.

Махмуд по самой природе своей убежденный, искренний интернационалист. Он никогда не пожелал бы добра какому-то народу или даже одному человеку в ущерб другому. Больше того, он очень интересовался самыми разными народами, их историей, великими людьми, их литературой, музыкой, искусством. Это было необходимо ему, а иначе как же он мог бы так чудесно и полно передавать самый смысл и национальный характер танца.

Тогда, это были шестидесятые годы, возникла идея (очень, по-моему, хорошая и плодотворная) проводить в Грозном дни культуры различных народов. Махмуд не только всей душой поддержал это начинание, он стал основным и совершенно неповторимым выразителем этого прекрасного и благородного дела. Именно тогда он начал создавать букет знаменитых танцев народов мира.

Надо было видеть, с каким восторгом, даже изумлением, представители разных национальностей принимали его творчество. Многие потом говорили мне, что, мол, мы так привыкли к своим танцам, что даже перестали замечать их красоту, а вот когда гопак или молдовеняску танцевал Махмуд, мы увидели, как прекрасен и ни на что больше не похож наш старинный народный танец. Махмуд словно бы всем глаза открыл.

Это было особенное и неповторимое качество его искусства.

Большой мастер может изобразить любой танец, введя в него пару-тройку узнаваемых па — этого в принципе вполне достаточно. Так поступают многие танцоры, но только не Махмуд Эсамбаев. Он бесконечно внимательно и подробно изучал и готовил каждый народный танец. Находил и подчеркивал в нем особенную, только этому танцу присущую оригинальность и красоту. Понять и уловить эти тончайшие особенности танцевального движения позволяли его поистине фантастическое мастерство и удивительная общечеловеческая душа, в которой умещалась любовь ко всем народам земли.

Не могу представить себе ни одного другого мастера, кроме гениального ансамбля Игоря Моисеева (этот коллектив, согласитесь, воспринимается как один человек, как единый великий танцор), который с такой любовью, вниманием и точностью умел передать особенное ощущение красоты танца, присущее различным народам земли…

Сначала дни культуры проводились у нас, в Грозном. Потом праздник стал всесоюзным, и каждый год мы на шесть дней приезжали в какую-то республику и устраивали там концерты. В следующий раз уже они приезжали в гости к нам или нашим соседям и тоже привозили лучших своих деятелей искусства, певцов, танцоров, композиторов, художников, литераторов. Замечательная, скажу вам, традиция, ныне, к сожалению, утраченная и забытая…

Неудивительно, что Махмуд в то время стал очень популярным человеком. Заполучить его в свою республику, в свой дом мечтал каждый человек, но особенно старались начальники. Конечно, кому не хочется потом на работе или в кругу приятелей, как бы между прочим, обмолвиться: «У меня вчера в гостях был Махмуд Эсамбаев. Ну до чего же интересный, обаятельный человек!»

Замечу, что мало кому из начальников можно было и вправду таким визитом похвастаться.

Махмуд никогда никакое руководство особо не выделял, и если его, даже очень настойчиво, приглашали в гости, всегда находил отговорку, чтобы не пойти. Его гораздо чаше можно было увидеть в гостях, на дне рождения у какого-нибудь старенького артиста или даже работника сцены…

Одна женщина-начальница (кажется, директор филармонии) была особенно настойчива и нашла-таки подход к Махмуду. Как-то она жалобно сказала, что вот уже год (приврала, скорее всего) ее дети со слезами просят маму познакомить их с великим Махмудом Эсамбаевым.

— Ну, раз дети, да еще со слезами, — расчувствовался Махмуд и отправился с этой женщиной к ней домой…

Дальше было вот что. Эту историю он сам рассказывал. Далеко идти не пришлось, она жила в правительственном доме. Зашли в комнату, где за столом сидели мальчик и девочка, погодки, лет шести-семи.

— Ну, дети, смотрите, кого я к вам привела! — торжественно объявила начальница. — Помните, мы говорили с вами о великом человеке?

Детишки вытаращили глаза и громко прошептали:

— Чапай!

— Что вы, милые мои! Посмотрите как следует! — попыталась исправить положение начальница. — О ком мы с вами всё время думали и говорили?

Тут я снял папаху, и они сразу узнали…

Вскочили на ноги и закричали хором:

— Ленин!!!

Когда Махмуд рассказал мне эту историю, то сам смеялся до слез. Повторял: «Великий в папахе — Чапаев! Без папахи и лысый… кто же это может быть? Конечно Ленин! Как только увидели мою замечательную лысину, так сразу и узнали!» — и снова заливался смехом…

Вспоминает народный артист России Владимир Винокур:

«С Махмудом очень много связано в моей жизни встреч и веселых историй. Помню, я иду по гостиничному коридору с друзьями, с девушками, знакомыми ко мне в номер отметить мое пребывание в Сочи и концерт, который прошел нормально. Проходим мимо открытой двери люкса Махмуда. Вдруг Махмуд говорит:

— Володя, заходи!

— Извини, Махмуд, я иду с друзьями в мою комнату.

— Никаких комнат, — говорит Махмуд, — я тебя и твоих друзей никуда не отпущу. Всё накрыто.

Махмуд возил с собой повара и каждый день накрывал стол для друзей и товарищей. В номере, конечно, всё руководство города Сочи, артисты, другие гости. Сидели до самого утра, говорил только Махмуд, все восхищались его шутками, образной речью, все мои гости были просто в восторге.

Очень смешной случай произошел там же, в Сочи, на очередных гастролях. Собрались в моем номере в гостинице «Жемчужная». Был и Саша Розенбаум, тогда еще молодой, начинающий певец. Он расчувствовался, увидев Махмуда, и сказал: «Я хочу спеть для вас, гитары, жалко, нет». Я помчался в ресторан, с большим трудом договорился с цыганами, они дали гитару на какое-то время. Саша взял гитару в руки, а Махмуд в это время рассказывал какую-то историю. И вот мы сидели, слушали его как завороженные. И эта история длилась минут сорок. Потом мы выпили по стаканчику вина. А Махмуд говорит: «Я еще одну историю расскажу, коротенькую». И еще часа полтора рассказывал. Мы умирали со смеху, буквально рыдали, а Саша так и не притронулся к струнам, потому что все увлеченно слушали Махмуда Эсамбаева. Розенбаум часто вспоминает этот случай — как он хотел спеть, как я бегал за гитарой. Но Махмуд настолько интересно рассказывал, что не нужны были ни гитара, ни песни, ни мои анекдоты.

Махмуд за столом был королем. Но и на сцене он был король. Я помню приезд его в Курск. Там жили мои родители. Он пришел к нам на обед, поел фаршированную рыбу, очень хвалил, мама специально накрыла для него стол. Казалось, Махмуд говорил на всех языках мира. Он говорил и на еврейском, очень хвалил еврейскую кухню. Вечером на концерте между своими номерами он стал рассказывать, как он был у родителей Винокура. Мы сидели в зале: мама, я, брат, отец, и Махмуд почти полконцерта посвятил тому, как он был у родителей Винокура, как вкусно его кормили. «Вы не пробовали такой рыбы, которую делает Анна Юрьевна, мама Володи, — говорил Махмуд. — Такой рыбы я в жизни ни в одной стране мира не ел». Но самое смешное было в конце, когда он выходил в костюме с перьями, весь разукрашенный гримом, и рассказывал всевозможные байки, истории о том, как он депутатствовал и каждый день появлялся на сессиях в новом костюме. Он говорил: «Представляете, в первый день я появляюсь в Кремле в белой папахе, в белом костюме и белых туфлях, на второй день — в черной папахе, черном костюме и черных туфлях, на третий — в коричневой папахе, коричневом костюме и коричневых туфлях, а навстречу мне идет Расул Гамзатов. И, представляете, три дня он проходил в одном и том же костюме». Зал рыдал от хохота.

Мне кажется, что Махмуд был потрясающим комедийным актером. Как он умел смешно рассказывать! У людей, которые его слушали, просто истерика начиналась, что бы он ни рассказывал.

Там, где он появлялся, всегда было празднично, всегда было весело, всегда было торжественно…»

И снова Владимир Загороднюк: «В сентябре 1996 года Махмуда пригласили в Ереван на акцию в поддержку президента Армении Левона Тер-Петросяна. У нас была солидная делегация — Аркадий Арканов, Леонид Ярмольник, Марк Рудин-штейн, Сергей Пенкин, Владимир Веревкин, Сергей Крылов и автор этих строк.

В театре оперы и балета при стечении огромного количества народа состоялся концерт-митинг, на котором присутствовали видные политики, артисты, общественные деятели, депутаты парламента.

Перед выходом Махмуд очень волновался, он никак не мог запомнить фамилию Левон Тер-Петросян. Тогда я стал ему внушать: «Махмудик, запомни, был такой шахматист, Петросян, ты его знаешь — чемпион мира по шахматам. Запомнил? Пет-ро-сян».

Только Махмуд появился на сцене, зал приветствовал его бурей оваций. Он начал свою речь с того, что он — зять всех армян, что у него жена армянка и что он уже пятьдесят лет живет под игом великого армянского народа. Раздался громовой хохот. Зал встал. Махмуд рассказал еще несколько забавных историй и, довольный, закончил: «Я вас умоляю, лучшего президента у вас не будет, поэтому голосуйте за… — повисла пауза, — голосуйте… — Махмуд оглянулся и, увидев меня в кулисах, радостно закончил: — за Ботвинника…»

Зал лег».

Не менее забавную историю вспоминает Муса Гешаев:

«У Махмуда Эсамбаева директором программы состоял Яша Миносян, армянин еврейского происхождения, а правильнее сказать, еврей с армянским прикрытием. Этот Яша решил жениться. Для того чтобы мероприятие прошло как надо и невеста Роза непременно стала Яшиной женой, нужно было заслать в семью солидных сватов. Ну а что можно тут придумать лучше Махмуда?

Для того чтобы склонить шефа к этому, совершенно неведомому для него делу, Яша предложил отправиться в Чернореченский лес, что под Грозным.

— Такие важные вопросы нужно обсуждать только в раю, — многозначительно заметил Яша.

Он был совершенно прав. Чернореченский лес — настоящий рай на земле, вернее, был таковым до того, как начались бои за Грозный.

Там, в этом раю, хитроумный Яша собрал нескольких близких друзей Махмуда и устроил шашлыки такого высокого класса, какие могут организовать только еврейские армяне или не менее уважаемые армянские евреи.

После того как присутствующие отведали потрясающих деликатесов, Яша объявил о своем сокровенном желании — жениться на некой Розе (которую никто не видел), но все знали о том, что Яша мужчина не промах и если что-то делает, то всё у него просчитано на много ходов вперед, не хуже чем у его знаменитого земляка и соотечественника Тиграна Петросяна.

Махмуд согласился. Единственное, о чем он попросил, выделить ему в поддержку, так как он никогда до этого не проводил подобных кампаний, какого-нибудь достаточно солидного человека, который одним своим присутствием вносил бы в сватовство солидность. «Одному с таким значительным предложением и заходить как-то неудобно», — заметил он.

Такой человек нашелся среди присутствующих. Ну что может быть солиднее и надежнее капитана ГАИ? Для уверенности этот уважаемый офицер взял с собой красивую кожаную папку, в которую (в деле сватовства он, как выяснилось, тоже не имел никакого опыта) положил полосатый жезл, своего верного друга, с которым чувствовал себя настоящим богатырем.

Вот так, красивой парой, двое уважаемых мужчин вошли в квартиру, где, в кругу своих близких, проживала та самая Роза. Причем кроме них двоих в комнате не оказалось больше ни одного мужчины. В такой компании даже великая сваха Ханума, без сомнения, почувствовала бы себя неуверенно. Но тут… никаких проблем не возникло.

Женщины были в полном восторге.

Они поначалу даже не вполне верили своим глазам. И только через некоторое время убедились, что действительно видят перед собой всемирно известного танцора Махмуда Эсамбаева. Они с изумлением и восторгом пожирали глазами этого высокого, широкоплечего, прямого, как скрипичная струна, красавца мужчину, с талией 50 сантиметров (в иных источниках называются еще меньшие параметры, что возможно), в белом кавказском чекмене с газырями и умопомрачительной папахе из серебристой шкурки новорожденного бухарского барашка. Вопрос (да любой!) был решен еще до того, как Махмуд открыл рот.

Ну, а вы сами подумайте и представьте себе, что будете чувствовать, если такой человек зайдет к вам и, очаровательно улыбнувшись, предложит выдать вашу дочь не за какого-нибудь мало кому известного армянина, а за его товарища (следовательно, армянина с именем и положением). Да что тут рассуждать, вы непременно согласитесь, даже если у вас и нет никакой дочери!

Через десять минут ударили по рукам. Второму свату даже не пришлось потревожить лежащую в кожаной папке всемогущую полосатую палочку.

О, это было ни с чем не сравнимым удобством состоять другом или сотрудником самого Махмуда Эсамбаева. От такого человека как бы отражалось лучезарное сияние, исходившее от великого артиста.

— Ну, Яша, назначай свадьбу! — объявил Махмуд, выходя на улицу.

Если бы Махмуд знал, сколько еще раз ему придется заниматься такой работой для своего любвеобильного директора, он, наверное, сразу и наотрез отказался. Впрочем, как он мог осуждать такое активное женолюбие, если его собственный отец женился, по его подсчетам, не меньше десяти раз?

— Благодарю вас, благодетели мои! Благодарю! — захлебнулся от радости Яша Миносян.

И гаишник, не промолвивший за всё время сватовства ни слова, подтверждая их успешную работу, солидно кивнул:

— Сопровождение обеспечим».

И еще один рассказ Мусы Гешаева — о том, как Махмуда из филармонии уволили. Однажды Махмуду позвонил председатель Совета министров Чечено-Ингушетии Муслим Гайрбеков. Как принято, в начале разговора поинтересовался делами.

Махмуд сказал, что дел у него в настоящее время нет.

— Почему? — удивился Гайрбеков.

— А меня уволили. Так что я теперь отдыхаю, книжки вот читаю.

— Ну а дальше что?

— Думаю в Москву позвонить. Попрошу, чтобы в московскую филармонию взяли на работу. Надеюсь, они не испугаются меня принять даже с такой записью в трудовой книжке.

— Какая запись?

— «Уволен за невыполнение приказа руководства и нарушение трудового законодательства».

— Круто! — согласился председатель Совмина. — Только я тебя попрошу, Махмуд, ты пока никуда не звони, мы все уладим.

Утром было собрано правительство, и там директору и художественному руководителю филармонии предложено было отчитаться.

В заключение Гайрбеков спросил, правда ли, что они уволили из филармонии Махмуда Эсамбаева.

Выяснилось, что действительно уволили.

— Ну а сами на сцену выйти сможете, чтобы его заменить? — спросил руководителя филармонии и худрука председатель правительства.

На этот вопрос ответа не было.

Приказ об увольнении Махмуда Эсамбаева отменили, зато уволили обоих инициаторов увольнения.

На другой день к Махмуду пришел просить за сына (худрука) его отец, старый уважаемый музыкант.

После этого разговора Махмуд позвонил председателю правительства и попросил худрука не увольнять.

— Что, уже забыл обиду?

— Кто не умеет прощать — тот не человек, — сказал Махмуд.

— Что ж, так и запишем, — согласился Муслим Гайрбеков. Худрука восстановили.

Однако не всегда Махмуд веселился и смешил людей и устраивал для них разнообразные приятности. Если что-то ему не нравилось или вызывало гнев, он становился острым и неотвратимым, как булатный кавказский кинжал.

Хажбикар Боков поведал историю о рискованных шуточках Махмуда, свидетелем которой он был:

«Как-то на праздничном банкете в горкоме партии, куда он был приглашен в качестве свадебного генерала (а я присутствовал по долгу службы), ему довелось сидеть во главе стола рядом с одной заслуженной женщиной.

Когда пришло время объявить тост, первый секретарь горкома, взявший на себя роль тамады, проявил галантность и предоставил слово «…нашей замечательной боевой подруге».

Женщина эта, толи не была готова сказать достойный тост, то ли таковым был на самом деле ход ее мыслей, резко встала, подняла бокал и, как на экзамене, отчеканила: «Пью за партию, которая меня воспитала!»

Возникла неловкая пауза… и не только потому, что тост оказался для кавказцев непривычно кратким…

Тут поднялся Махмуд, сидевший рядом с этой заслуженной женщиной. Он вытянул руки по швам и, сурово глядя в потолок, запел: «Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов…»

Тут уж вовсе гробовая тишина повисла…

К счастью, тамада наш оказался умным человеком и очень вовремя засмеялся: «Ну ты и шутник, Махмуд Алисултанович!» Следом облегченно вздохнули и засмеялись остальные.

Веселились от души. Я тоже смеялся, хотя при этом не переставал ежиться. Случись такое несколько лет назад, и не только Махмуду, но и всем нам было бы не до смеха. Впрочем, даже сейчас мало кто отважился бы так пошутить. Да, с ним никогда не было скучно, хотя иногда… бывало страшновато…

Вообще Махмуд был человек очень большого масштаба, и он сам это прекрасно понимал.

Махмуд знал себе цену и никогда не кланялся тем, кто имеет большую власть и богатство. Он всегда был готов поделиться всем, что имел, с теми, кто нуждался. Он очень трогательно и с нежностью относился к старикам, которых многие тогда (а особенно сейчас) считали бесполезным балластом не только в государстве, но и в семье.

Люди очень чувствовали его отзывчивость и всегда единодушно голосовали за него, выбирали депутатом.

Он не отказывался. Но это была, может быть, самая трудная для него работа. Дело в том, что каким бы ты ни был уважаемым человеком, но всем, кто нуждается в твоей помощи, ты никогда помочь не сможешь. Кому-то поможешь, но не всем. Далеко не всем.

И вот это свое бессилие Махмуд очень сильно переживал. Я это прекрасно знаю, потому что он много, много раз говорил мне об этом с великой горечью. И я совершенно уверен, что эта невозможность помочь всем нуждающимся отравляла его жизнь и накапливалась в нем тяжелой отравой. Для него это было слишком тяжелой нагрузкой.

Депутатская работа, я думаю, намного сократила его жизнь».

Муса Гешаев в книге «Великие чеченцы» рассказывает еще об одной дерзкой выходке артиста: «Весной 1976 года я с Махмудом прогуливался по ночному Грозному — его любимому городу. Это был тогда один из самых зеленых и красивых городов Северного Кавказа. Особенно ярким был его центр, залитый огнями, утопающий в зелени и цветах. Приезжая домой после многомесячных гастролей, Махмуд любил пройтись по центральному проспекту Грозного. Мы шли с ним и говорили, как всегда, о работе и будущих гастролях. Прохожие улыбались, узнавая Эсамбаева, останавливались и смотрели нам вслед.

Вдруг видим: навстречу идет секретарь Чечено-Ингушского обкома партии, с именем которого был связан беспредел, творимый в Чечне. Этот человек имел в республике неограниченную власть. По его указанию могли кого угодно снять с любой должности, арестовать и упрятать в психушку. Поравнявшись с нами, он остановился и, как-то излишне широко улыбнувшись, сказал:

— Здравствуйте, Махмуд Алисултанович. Вы знаете, что сегодня у всех нас большой праздник?

— Какой праздник? — озадаченно спросил Махмуд.

— Что, еще не знаете?! Убили Хасуху Магомедова!

— Дай бог, чтобы на его месте оказались вы! — не задумываясь, выпалил Махмуд.

— Вы не поняли… Он же абрек. То есть бандит.

— Тогда тем более я бы хотел, чтобы вы заняли его место, — повторил невозмутимо Махмуд.

Секретарь обкома сверкнул глазами, как будто говоря: «Ну, смотри, ты дорого заплатишь за эти слова!» — и резко, повернувшись, ушел.

Я был в ужасе, думал: «Все, конец Махмуду!»

Но, видимо, с разной высоты мы смотрели на дела. Если я мог охватить только Северный Кавказ, то горизонты Махмуда были безграничны. С его высоты этот партийный бонза, гроза жителей республики, был не больше и не страшнее мошки.

Махмуд, естественно, знал, как ненавидят у нас этого партийного выскочку, потому так резко говорил с ним. Мне же казалось, что моему старшему другу теперь несдобровать, несмотря на его громкую славу.

— А кто такой Хасуха? — спросил он меня.

— Ты что, даже не знал, о ком речь?!

— Нет, не знал. Просто я давно хотел поставить на место эту свинью.

— Хасуха — семидесятилетний старик, скрывавшийся в лесу почти сорок лет, с тех пор как всех нас отсюда выселили, — начал рассказывать я. — Это последний абрек. Уже тяжелобольной, понимая, что умирает, он пришел на кладбище в село Асланбека Шерипова в Шатойском районе. Хотел приготовить себе могилу. Там его и убили.

Махмуд некоторое время молчал, затем достал платок и вытер слезы. Настроение и вечер были испорчены.

Так переживал гибель незнакомого ему старого чеченца человек, покоривший своим искусством весь мир. Это Махмуд, которого я знаю именно таким, полным достоинства и чутким к чужому горю»…

О своем творчестве Махмуд умел сказать удивительно точно и коротко. Оно служит прежде всего красоте и доброте и направлено против насилия и зла. «Какой бы танец я ни исполнял, а их в моем репертуаре около тридцати, всегда стремлюсь показать то, что соединяет людей. Доброта — дорога к миру на планете, преодоление зла, в каком бы обличье оно ни выступало».

И еще из воспоминаний Мусы Гешаева:

«Случалось, Махмуд плакал. Бывало, плакал от умиления, от непередаваемой словами небесной красоты. Например, когда видел «Умирающего лебедя» в исполнении Плисецкой.

Но случалось, плакал и от бессилия. Когда, например, не мог помочь хорошему человеку. Бывало и такое в его жизни…

Так было, когда он пытался снять обвинение в получении взятки с хорошо знакомого ему человека Хажбикара Наурбиева. Махмуд знал этого человека, заместителя директора Чечено-Ингушской филармонии, как своего брата. Он не сомневался, что деньги в его стол подложили враги.

С этой неколебимой уверенностью он пришел к прокурору и сказал, что Наурбиева не нужно обвинять и судить. Что он, Махмуд, жизнью своей готов поручиться за этого человека. Не Хажбикара надо судить, сказал он прокурору, а тех мерзавцев, которые подкинули деньги. И сделать это будет не трудно. Он, Махмуд, готов прямо сейчас назвать фамилии людей, которые не только хотели, но и могли это сделать.

Прокурор артистов вообще-то не любил.

Махмуда по его просьбе он принял. Очень уж известный не только в Грозном, но и вообще в стране человек, к тому же депутат. Но позволять какому-то плясуну учить прокурора Чечено-Ингушетии, что и как ему делать, он, конечно, не мог.

Он прямо так и объяснил, что он, прокурор, не позволяет себе приходить на репетиции Махмуда Эсамбаева и давать советы, как ему нужно плясать лезгинку.

— Вот и вы, уважаемый, избавьте нас от ваших советов! — закончил он свою не очень длинную, но энергичную речь.

«Плясун», однако, оказался человеком невоспитанным и чрезвычайно упрямым. Он продолжал объяснять прокурору (!!!), что они хотят осудить невинного человека.

Нормального разговора не получилось. Прокурору пришлось даже вызвать помощников, чтобы они едва ли не силком вытеснили этого Эсамбаева из кабинета.

Напоследок «плясун» сказал пару таких слов, что прокурору сразу захотелось отпустить этого неведомого ему взяточника Наурбиева и поместить на его место нахального «плясуна».

Одним словом, вмешательство Махмуда оказалось не только бесполезным, но даже вредным.

Хажбикара осудили на полную катушку. Десять лет!

Тогда Махмуд плакал. Плакал, не скрываясь. Но борьбы не прекратил и отправился в Москву. Здесь прокуроры отнеслись к нему с гораздо большим вниманием. Они не считали его неким заурядным плясуном, а великим артистом, и, прислушавшись к его доводам, направили дело на пересмотр.

Несмотря на яростное сопротивление оскорбленного грозненского прокурора, дело пересмотрели и Хажбикара выпустили на свободу. Просидел он всего одиннадцать месяцев.

Но что такое одиннадцать месяцев тюрьмы для человека ни в чем не повинного и к тому же никогда не сидевшего в тюрьме?!

Возмущенный подлым наветом и несправедливым судом, Хажбикар Наурбиев постоянно устраивал протесты и голодовки, а всё это нарушение режима. Потому получилось, что в течение всего своего срока Хажбикар не выходил из штрафного изолятора.

Одиннадцать месяцев тянулись для него, как одиннадцать лет.

На свободу он вышел больным и буквально через месяц умер…

Ну и что тут можно сказать? Хотя бы умер свободным человеком с неопороченным, честным именем.

На похоронах Махмуд плакал».

В своих бесконечных гастролях Махмуд бывал в самых дальних краях страны. Выступал на Сахалине, Камчатке, в Магадане, и везде он бывал не раз. Всякий раз, приезжая в Магадан, Махмуд спешил в гости к своему любимому Вадиму Алексеевичу Козину.

Старик жил в тесной квартирке более чем скромно. Половину помещения занимало старенькое дребезжащее пианино, заваленное печатными и рукописными нотами. Величайший мастер романса и в старости продолжал петь и сочинять.

О прошлой жизни говорил просто и без особой горечи:

— Безнравственные люди отправили меня на край света и решили, что так они вычеркнут меня из жизни. Только выяснилось, что их собственная жизнь закончилась много раньше, чем моя.

Махмуд не удержался и попросил старика спеть «Осень».

— Ах эта осень! Неужели она так и будет преследовать меня до самой могилы! — с комическим ужасом спросил старый певец… но всё же запел: — Не уходи, еще не спето столько песен, еще звучит в гитаре каждая струна…

В слабом, старчески дрожащем голосе слышно было столько искреннего сердечного чувства, что Махмуд, не скрываясь, плакал.

Да, теперь уже невозможно было сомневаться, что этот старик был некогда тем самым «королем романса» и тысячи поклонниц не давали ему выйти из театра.

Голоса уже нет. Но сердце поет, поет по-прежнему…

Махмуд не уставал расспрашивать старого певца о том, как складывалась его жизнь в последние годы, и удивлялся тому, что «король романса» не хочет возвращаться в большой мир.

— Мне не нужна слава, — искренне отвечал Вадим Алексеевич Козин. — А музыка до последнего часа будет спасать меня от одиночества. Ко мне приходят молодые ребята, приходят солдатики, я с удовольствием пою для них. Они, конечно, не верят, что я когда-то был знаменит… да я и сам в это уже не верю, но слушают они меня хорошо, и мне больше ничего и не нужно.

Когда Махмуд стал настойчиво уговаривать старика выступать в концертах вместе с ним, Козин благодарно улыбнулся и сказал:

— Бесполезно, дорогой Махмуд. Поезд мой слишком уж долго стоял в тупике. Зачем мне возвращаться в большой беспокойный, шумный мир, где у меня не осталось ни одного родного человека и где меня забыли лет двадцать назад… — И тут же предложил выступить вместе для здешних молодых ребят и солдатиков, которым для полноценной жизни очень не хватает красоты…

И они ехали вместе. Они выступили в воинских частях, лагерях, колониях и рудниках, и всюду вокруг были молодые лица, и старик Вадим Алексеевич Козин радостно говорил Махмуду, что чувствует себя помолодевшим на пару десятков лет.

Вообще отношение Махмуда к людям, попавшим за решетку, было особым. Он считал, что им особенно нужна помощь, и не столько продуктами и одеждой, сколько верой и красотой.

К этим людям у него было чисто народное — жалостное и сочувственное отношение.

«От тюрьмы да от сумы не зарекайся, — говаривал он. — Вот гляжу на их стриженые головы. Тело у них в неволе, но ду-ша-то… душа всегда свободна… Решетка между нами. Мы по одну сторону, они по другую. А небо у всех одно и душа одна. Ей необходима музыка, поэзия, песня… Я выходил на сцену и видел, как им нужен мой танец. После я говорил с ними по душам. Рассказывал о своем детстве, о горах, о страсти к танцу, о том, как ругали меня в школе учителя за то, что плохо учился… Видел, как меняются лица. Они тоже вспоминали детство…

Я говорил, что споткнуться может каждый, но человеком называется тот, кто после падения найдет силы подняться. «Просите, чего вам надо», — говорил им я. Начальству это не нравилось. Начальники напоминали мне, что здесь так нельзя, что все должно проходить через них и они должны читать все записки.

Я просил их не забывать о том, что я депутат и имею право. Да и не пришлют заключенные записку с просьбой помочь им убежать. Даже если и напишут, я в этом помогать не стану.

Я просто хочу поддерживать их связи с жизнью.

— Вот смотрите, — показываю начальству свежие записки. — Вот парень пишет, ему двадцать лет, просит позвонить девушке, спросить, почему она не пишет… у них любовь была. Надо, чтобы она не прерывалась. Без любви человеку нельзя, особенно здесь.

Вот другой… просит найти его родителей. От них ни слуху ни духу. Живы ли они? Неужели нельзя узнать?

Этот просит, чтобы прислали теплые вещи. Кашель у него…

Все они, эти люди, мои братья и мои дети. Чистых и правильных любить легко. Вы вот таких попробуйте полюбить…»

Не раз обращался Махмуд в Минкульт с предложением создавать и направлять в места заключения полноценные бригады артистов.

Минкульт обещал подумать, но пока думал — держава развалилась.

Позволю себе одно небольшое авторское отступление. Я познакомился с Махмудом Эсамбаевым зимой 1978 года, при несколько необычных обстоятельствах. Тогда Махмуд приехал в Грозный из Москвы и прогуливался по площади Ленина, что любил делать во время своих визитов. Я же, старшина милиции, именно в этот день заступил на дежурство у поста номер один, возле памятника В. И. Ленину.

И вот я вижу — по улице идет Махмуд Эсамбаев в своей знаменитой папахе. Думаю, как жалко, что я на посту, иначе обязательно бы подошел и сказал, как я люблю его танцы и горжусь, что он — чеченец.

Вдруг Махмуд поворачивается, подходит ко мне и моему напарнику Эли Мугуеву, здоровается. Мы соответственно представились ему как депутату Верховного Совета СССР. Доложили, что за время нашего дежурства на посту происшествий не было.

Он пожал нам руки и спрашивает:

— Холодно? Замерзли, наверное?

— Нет! — отвечаем бодро, хотя на самом деле промерзли до костей в своих тонких шинельках. Зима в том году была не по-южному суровой и морозной.

— В каком подразделении служите? Кто у вас командир?

— Подполковник Гарнушкин Владимир Александрович, — докладываем.

— Вот я пойду и попрошу министра, чтобы он вашего Гарнушкина заставил отстоять тут полную смену на морозе в осенней шинельке и ботиночках, а потом спрошу у него, как он себя чувствует. Интересно, что он мне ответит?

На этом наш разговор закончился.

Не прошло и часа, как на пост номер один подъехало всё начальство охраны общественного порядка МВД ЧИАССР во главе с полковником милиции Шахрутдином Гавгаевым, подполковником Гарнушкиным и работником хозяйственного отдела, который привез тулупы из овечьего меха и утепленные сапоги.

Полковник велел нам переодеться и поругал нас за то, что никто не доложил ему, что стоять на посту в осенней форме холодно.

Ну, понятно, начальник виноватых всегда найдет.

С тех пор, по милости Махмуда, тех, кто зимой дежурил на посту номер один, одевали в теплые тулупы и меховые сапоги. И все были благодарны Эсамбаеву, который не прошел мимо замерзавших на посту милиционеров.

Следующая наша встреча состоялась уже в 1994 году, в июне.

Я летел в Москву. Так получилось, что мы оказались в одном самолете с Махмудом Эсамбаевым. Мое место было рядом с ним.

Поздоровались, и я рассказал Махмуду, как он помог всем милиционерам, которым приходилось дежурить возле памятника Ленину на морозе. Махмуд рассмеялся, вспомнив тот случай, и рассказал, что министр уже через час докладывал ему, что все милиционеры одеты в тулупы.

Спросил, зачем еду в Москву. Я ответил, что буду получать диплом в Академии МВД РФ.

— Давно хотел побывать в вашей академии, — сказал Махмуд, — тем более на вручении дипломов. Жаль, что мне нужно сегодня же вылетать в Минск. Но я, пожалуй, вылет отложу и побываю у вас.

Он довез меня до гостиницы «Комета», пожелал успехов и обещал заехать на следующий день.

Как и обещал, он заехал в гостиницу, забрал нас, и мы отправились в академию. Когда министр МВД Ерин вручал дипломы, Махмуд стоял рядом с ним. Потом Махмуд пригласил нас сфотографироваться вместе с ним (эта фотография помещена в книге). После фотографирования нас пригласили в кабинет начальника Академии МВД РФ генерал-лейтенанта Алексеева, где присутствовал и министр внутренних дел России. Махмуд рассказал им историю нашего знакомства. Здесь, в этом кабинете, был решен вопрос о допуске меня к экзаменам для поступления в адъюнктуру Академии МВД.

После этого мы встречались с Махмудом довольно часто, до самой его смерти. Это был совершенно удивительный человек. Да, прежде всего он был несравненным гением танца, но при этом всегда и везде, где только мог, он старался помогать людям — всем нам неплохо бы в этом быть похожими на него.

В 2009 году Махмуду Эсамбаеву исполнилось бы 85 лет. В память об этом великом человеке координационный совет Ассоциации чеченских общественных и культурных объединений организовал и провел концерт в Центральном концертном зале «Россия». Зал, рассчитанный на 7500 мест, с трудом вместил всех желающих: земляков, друзей, молодежь, людей, помнящих и любящих творчество великого артиста. Одних только участников Великой Отечественной войны и ветеранов труда было около восьмисот человек!

Снова вспоминает Николай Иванович Семенов: «Как Махмуд Эсамбаев работает, это надо было видеть! Как-то я специально на одну из репетиций к нему пришел. Хотелось посмотреть, что это такое — подготовка к танцу.

Я не знаю, сколько же сил нужно иметь! За одну репетицию, часа четыре она шла, он четыре тренировочных костюма поменял. И каждый нужно было выжимать. Вот как работал! Но об этом мало кто знал, даже из его коллег артистов. Они, как и зрители, считали, что танец для Махмуда естественное состояние и никакого труда не представляет. Отчасти — это правда. Танец действительно был для него естественным состоянием, но для того, чтобы судить о праздничной легкости его жизни, надо было хоть разок посетить такую репетицию.

А он, между прочим, не очень-то к себе на репетиции людей пускал. Зачем? Он считал, что об этой черной работе никому, кроме него и близких, знать не положено. Все должны видеть именно красоту и невесомую легкость танца. «Плох тот артист, — говорил Махмуд, — который показывает, как трудно дается ему танец».

— Да, Махмуд, — сказал я ему. — После такой работы неплохо было бы несколько дней отдохнуть.

Ну, посмеялись, а ведь вот даже и сейчас не могу сказать, как он отдыхал. Просто не представляю. Всегда и везде вокруг него кружились люди. Было, правда, несколько случаев, когда мы отдыхали вместе. Вернее, отдыхал я, а он к нашему семейству иногда ненадолго присоединялся.

Поскольку у меня радикулит был хронический, то французская мазь, которой лечил меня Махмуд, помогала в острых случаях, снимала боль, но полностью излечить не могла. Я ездил отдыхать в Мацесту и принимал там знаменитые лечебные ванны.

Радикулит еще в 1964 году подхватил. Я тогда в Таганроге работал и приехал в Москву на 14-й съезд комсомола. Ну и отправился смотреть репетицию военного парада. С юга-то приехал налегке, в осенних туфлях, в легком пальтишке. Два раза по три часа простоял, сильно застудил спину, после этого и начал меня мучить радикулит.

У меня 25 июля — день рождения. Так вот, чтобы его на работе не праздновать, я брал семью и отправлялся в отпуск в Мацесту в санаторий Ленина. А Махмуд, как-то так получалось, в это время приезжал в Сочи с гастролями. Он останавливался в гостинице «Светлана» на берегу моря и концерты давал в летнем дворце на Курортном проспекте.

Появляясь в Сочи, он приезжал ко мне в гости в санаторий, и мы к нему всей компанией отправлялись на концерты. Тогда я обратил внимание на то, что, окончив свой концерт, он не уезжал сразу, как делали многие другие артисты, Махмуд подходил к микрофону и начинал разговаривать со зрителями.

И вот что интересно, ведь он выступал в ином жанре, но эти разговорные продолжения концерта зрители слушали с интересом и никто никогда не уходил. Махмуд умел разговаривать с людьми, он говорил о таких вещах, которые всех интересовали. Он рассказывал о республике, о наших людях, о горских традициях, о своих зарубежных поездках и о том, как изучал танцы народов мира.

Частенько вытаскивал к микрофону своих друзей и знакомых. Не раз заставлял подниматься на сцену и меня. Как-то по-товарищески все у него получалось, естественно и просто. Было заметно, что зрители уже ждут этих незапланированных продолжений концерта и разговоров с любимым артистом. Слушали его завороженно.

Я даже как-то сказал Махмуду, что на афишах ему нужно писать — артист танцевально-разговорного жанра. Но он мне ответил, что мастер разговорного жанра у нас в стране только один — Ираклий Андроников.

После концерта возвращались в гостиницу. Вот такие охапки цветов и опять гости, опять Нина Аркадьевна накрывает стол и все это продолжается до поздней ночи.

В 1984 году мы в Грозном отмечали его шестидесятилетие. Торжества проходили в театре имени Михаила Лермонтова. Мы как раз недавно его построили. Махмуд нам очень помогал. Из Киева, помню, привезли с его помощью необыкновенно красивый цветной паркет. Он тогда был депутатом Чечено-Ингушской АССР, депутатом РСФСР мы его выдвинули, помнится, в тот же год, когда ему было присвоено звание народного артиста СССР.

Всё проходило очень торжественно. Запомнилось выступление Иосифа Кобзона. Он даже специально по этому случаю сочинил песню для Махмуда и ее исполнил.

Махмуд сидел на сцене в кресле, сделанном в виде королевского трона, и принимал поздравления. После Кобзона выступал Юрий Жданов — он тогда был ректором Ростовского университета, они с Махмудом дружили, — ну и много других известных людей.

Мне особенно запомнилось, что Махмуд выступил с рассказом о своей жизни и дал со сцены торжественное обещание танцевать до семидесяти лет. Это тогда людей сильно интересовало, ведь балерины и танцоры рано уходят на пенсию. Тогда Махмуд всех успокоил. И надо сказать, что свое обещание он выполнил.

В 1985 году я уехал из Грозного. Меня направили секретарем ЦК партии в Киргизию. Вот как интересно сложились наши пути. Махмуд в конце войны был сослан (вернее сказать, добровольно отправился в ссылку) в Киргизию. С этой республикой в жизни Махмуда многое связано. Там умерла в изгнании его чудесная мама Бикату. Там он нашел и успел спасти от смерти своего отца, там много лет проработал в республиканском оперном театре и стал профессиональным танцовщиком.

Я из Чечни тоже туда отправился, но это было партийное назначение.

И вот демонстрация во Фрунзе. Октябрьские праздники. Стою на трибуне. Проходит по площади театр оперы и балета, и вдруг смотрю, глазам не верю — Махмуд!

Вот радость-то!

Сразу после демонстрации он подошел к нам с Валей. Валя — это моя жена, она, как и я, очень Махмуда любила. Оказалось, что он приехал на гастроли один, без Нины. Договорились собраться через пару часов у нас на служебной даче.

Замечательная была встреча, правда, народу было много. Я ведь заранее пригласил многих сослуживцев. Ну, и разошлись мы только во втором часу ночи. Махмуд всех очаровал. Он говорил, выступал, произносил замечательные тосты, даже пел. И вот что удивительно, почти всё, что было на столе, осталось нетронутым. Валюша моя по этому поводу сильно расстроилась, она ведь все наготовила, а люди, буквально позабыв обо всем, смотрели на Махмуда и слушали, вместо того чтобы есть. Ну ладно Махмуд, он всегда очень мало кушал и совершенно не пил. Формально бокал вина перед ним стоит, и он его весь вечер пьет.

Чего только он нам тогда не рассказывал. И о Париже, и о разъездах по США, и про то, как настоящий колдун его бразильским танцам учил, и про свои бесчисленные поездки по нашим республикам. Он мог бы рассказывать сутками, и все готовы были его сутками слушать. Ведь он кроме таланта рассказчика в полной мере обладал даром пародиста. Ему не составляло труда изобразить любого известного человека и говорить, и даже петь голосом Утесова, Магомаева. Клавдию Ивановну Шульженко, Иосифа Кобзона… да кого угодно он мог изобразить очень смешно и похоже. Неудивительно, что при таких талантах он всегда и везде сразу становился душой компании. Все, кто участвовал в застолье с Махмудом, удивленно говорили потом, что просто не заметили, как пролетело время.

Махмуд любил поговорить на серьезные, философские темы с людьми, настроенными на такую же волну. У меня был друг — народный художник Российской Федерации Николай Яковлевич Бут из знаменитой студии баталистов имени Грекова, замечательный портретист. Он приехал на Кавказ работать над серией полотен «Земля и люди Чечено-Ингушетии». Так вот, первая картина из этой серии был портрет Махмуда Эсамбаева. Кстати, это замечательный портрет, самый выразительный, по-моему, из всех, какие я видел.

Он написал его за несколько сеансов. Каждый сеанс длился три-четыре часа, и в течение всего этого времени они постоянно беседовали. Их разговоры были непростые. Оба любили размышлять о серьезных вещах, так что диалоги эти были поистине философскими. Они и потом при встречах вели такие разговоры. Как жаль, что тогда я даже и не подумал о том, что это следует записать. Хватился только в 1989 году, когда Николай Яковлевич умер. Скоропостижно. Ехал на работу и в троллейбусе умер. А ведь был могучий человек, настоящий богатырь. Даже и в голову не могло прийти, что такой человек уйдет из жизни внезапно, в расцвете сил.

Да ведь и все те беседы, которые Махмуд вел со зрителями после концертов, не были легкой болтовней. Это серьезные размышления об искусстве балета и древних корнях народного танца, о том, почему всё это так нужно и дорого людям. Однако профессиональные темы в разговорах со зрителями были далеко не главными. По большей части Махмуд делился с людьми своими размышлениями о жизни.

Хорошо помню его размышление по такому важному вопросу, как личная свобода.

— Вот меня часто спрашивают о свободе. И говорят, что это главное, без чего невозможно жить, — рассуждал Махмуд. — Все требуют свободы, и никто при этом не задумывается, что же это за понятие такое, за которое люди готовы и свою жизнь положить, и чужую отнять. Но, прежде чем биться за свободу до смерти, надо понять, что ты хочешь получить в результате борьбы. Для этого нужно хоть раз в жизни спросить себя: что такое свобода? Ваша свобода может быть настоящей только в том случае, если она не ущемляет моей свободы и свободы всех остальных людей. Стоит об этом задуматься, и сразу становится ясно, что полная и ничем не ограниченная свобода — это блеф и обман. Свобода — всегда понятие относительное и очень деликатное.

Мысли Махмуда были наполнены глубокой жизненной мудростью. Понятно, что все это было далеко от теории и научности. Это была настоящая и очень глубокая философия жизни. Причем, это следует отметить особо, философия эта была наполнена радостью. Махмуд был искренним оптимистом, неудивительно, что размышления его встречали искренний отклик зрителей.

Я-то думаю, что это происходило потому, что он очень любил людей, любил свое искусство и стремился максимально отдавать себя тому, что делал на сцене, вне зависимости, танцевал он или разговаривал с людьми.

Когда я был переведен из Киргизии в Москву, наши встречи с Махмудом и взаимные семейные визиты должны были стать регулярными (по крайней мере, я на это надеялся), но получилось по-другому. Как раз в это время началась смута и вся наша жизнь начала разваливаться на глазах.

Мы, конечно, встречались, особенно в первое время, он жил тогда на Малой Грузинской, и я туда несколько раз приходил.

Потом мы встретились на его семидесятилетии.

Отмечали этот юбилей в Центральном концертном зале в России. Махмуд тогда выглядел неплохо, был крепок и весел и, казалось бы, ничего плохого не могло быть впереди, хотя жить ему оставалось уже немного.

Надо сказать, что свое обещание, данное на шестидесятилетием юбилее в Грозном — танцевать до семидесяти, он выполнил безупречно…

Ну, а потом, как я уже сказал. Меня перевели из Киргизии в ЦК КПСС заведующим сектором Средней Азии и Казахстана, и почти сразу начались смутные времена. Жизнь наша стала такой, что утром, придя на работу, никто не знал, что будет с ним вечером.

Потом и сама КПСС развалилась, а всех нас выбросили на улицу. Причем никакой возможности устроиться на работу не было — кому нужны были прожженные партократы? А у меня семья. И столько было раньше друзей. Где они все? Можете представить мое состояние. Так что в эти тяжелые времена мы с Махмудом не встречались. Очень об этом жалею. Он ведь в это время тяжело болел.

Полгода я сидел дома без работы. Телефон молчит. Самому звонить неудобно, поймут, что о помощи прошу. Под конец жизни превращаться в просителя не хочется. Душа не позволяет.

Только Махмуд и звонил. Каждый разговор с ним тогда становился праздником для меня.

Следует заметить, что и у него тогда тяжелое было настроение. В Чечне, по сути, уже шла война. Махмуд из-за этого очень переживал. Я просил его не расстраиваться и говорил, что постоянные заботы кого угодно сведут в могилу, да и чего расстраиваться, когда не в твоих силах изменить ситуацию.

— Забот не имеют только те люди, кому всё в жизни безразлично. Я, например, без переживаний не могу. Характер чеченцев надо знать, — отвечал мне Махмуд и рассказал старинную притчу.

Она так крепко запомнилась мне, что я и теперь могу рассказать ее наизусть. Вот эта история:

— В давние времена чеченские юноши, собираясь в отряды, угоняли табуны лошадей и стада коров у князей, живших в других местах. Надоело это князьям, собрались они и порешили: поставить над чеченцами князя, породниться с ним и с его помощью прекратить набеги на свои земли. Все эти князья пришли к чеченцам и стали убеждать их избрать себе князя, но народ не пожелал этого, и князья ушли ни с чем.

Обо всем этом прослышал кумыкский князь Шамхал Тарковский и объявил:

— Хочу проверить, насколько сметливы и умны чеченцы, если им и князь не нужен. Приглашаю к себе в гости самых известных мужчин.

Собрались человек десять чеченцев и поехали к нему по его приглашению. Хорошо их встретил Шамхал Тарковский. Попировали они, и затем князь сказал:

— Я задам вам один вопрос: «Кто отягощен заботами, а кто не знает забот?» Если не хотите ответить сразу, то можете оставаться у меня десять дней. Всё это время вы будете жить в лучших комнатах, и за вами будут ухаживать так, что вы ни в чем не будете нуждаться. Тому же, кто правильно ответит на мой вопрос, я подарю вот эту золотую саблю, — сказал Шамхал Тарковский и повесил на ковер саблю.

Согласились чеченцы и начали думать. День проходил за днем, а прийти к согласию они никак не могли, потому что каждый давал такой ответ на вопрос, который другие отвергали. Вот уже и последние дни настали.

Тем временем сын одного из этих мужчин решил проведать отца и прибыл к ним. Это был юноша лет пятнадцати.

Узнал он, в чем дело, и сказал, что может дать верный ответ на вопрос Шамхала Тарковского. Мужчины обрадовались возможности не посрамить себя и сказали, очень хорошо, что ответ даст безусый юнец. Затем они спросили его об ответе, и когда он рассказал, все мужчины признали ответ правильным. Пришли они к князю, и самый старший из мужчин сказал ему:

— Ты нам предложил такой вопрос, на который у нас может ответить любой мальчик. Вот послушай, что скажет этот юноша.

Юноша ответил:

— Заботами обременен тот, кто желает быть в числе лучших людей, забот не имеет тот, кому всё в жизни безразлично.

Снял князь саблю со стены и подарил юноше. И понял Шамхал Тарковский, почему чеченцы обходятся без князей.

Чеченцы больше всего на свете ценят свободу, — закончил Махмуд, — а управлять ими нужно не силой, а добротой и разумом.

Вот он рассказал мне эту притчу, а я сразу подумал, что история про него самого…

Как-то, выступая с концертом в Ленинграде, Махмуд после исполнения очередного танца не ушел переодеваться, а взял микрофон и заговорил.

Это были размышления о жизни. Он вспомнил, как недавно, в какой уже раз, побывал в Царском Селе. Тут нельзя было не задуматься — что получилось бы, к примеру, из него, Махмуда Эсамбаева, если бы он рос не в маленькой пригородной деревушке на Кавказе, а тут, среди чудесных дворцов, статуй, и гулял бы по тропинкам волшебного парка? Если бы учился в Царскосельском лицее, где все было продумано до мелочей. И древние языки, для глубины знаний, и великая литература всех времен и народов, и в то же время спорт (фехтование, танцы), а летом в деревне на каникулах к этому богатству и народный язык, песни, сказки, хороводы за околицей добавлялись…

Так и нужно готовить элиту государства.

Но у него была другая жизнь, в которой всему приходилось учиться самостоятельно. Пас овец. Карабкался по крутым тропинкам, поднимался на скалы, купался в ледяной воде горных рек. И танцевал, танцевал… буквально с четырех лет. Уже тогда умел встать на пальцы босой ноги и сделать несколько оборотов, подняв другую ногу к самому уху…

Да, молодость прекрасна, но прекрасна и вся жизнь до самого последнего дня, а порой трагически прекрасна…

И тогда сразу вспоминал про Моцарта. Махмуд не верил в его отравление — ну не нужно это было благополучному маэстро Сальери, которого тогда знали и ценили гораздо больше, чем Моцарта. О том, что произойдет через столетие, ни Сальери, ни Моцарт знать не могли.

У Моцарта была тяжелейшая болезнь — склероз почки. Точно как у любимого эсамбаевского прозаика — Михаила Булгакова. Когда почки перестают работать, все признаки отравления налицо и со стороны вполне может показаться, что несчастного отравили.

Но «черный человек» к Моцарту несомненно приходил. И заказал реквием.

Это знак!

Знак того, что ты призван и отмечен на самом верху… на небесах…

Но не на земле.

На земле Моцарт был похоронен в неведомой могиле для нищих…

В 1980 году умер Высоцкий.

Прежде чем уйти, он тоже создал свой реквием.

Узнав о смерти Высоцкого, Махмуд плакал не скрываясь.

— Мне было страшно за него, — говорил он. — Всегда страшно. Трагическая душа и трагический дар.

Махмуд часто вспоминал его концерт в Грозном. Тогда на лице Высоцкого уже видна была печать близкой смерти.

Но как он пел! Словно в последний раз. Да он и всегда так пел.

Все знали тогда, что он взбодряет себя наркотиками, без этого уже не мог, просто не хватало сил.

Пережив в 1970-м клиническую смерть, Высоцкий думал, что может не бояться повторения. Ведь он там уже побывал однажды и вернулся. Сумел уйти. Теперь он уже ничего не боялся.

В тот день Высоцкий пел еще и в доме Махмуда. Начал он с баллады о депортации чеченцев (песня эта и сейчас мало кому известна). В утро ворвались на пророческих «Конях привередливых». Так Высоцкий жил в свои роковые дни. На последнем дыхании, на излете, но всё равно пел.

«Кони» тогда прозвучали потрясающе. Как прощание. Как «Реквием» Моцарта.

В те дни Махмуд и сам, похоже, начал задумываться о своем реквиеме.

Глава вторая РУКОПИСИ ГОРЯТ

О Махмуд! Как ты всегда был красив и оригинален, как заметен везде, где бы ни появлялся! И в Москве, и в Питере, и особенно на юге, где-нибудь в бесконечно праздничной июньской Ялте…

Вот идет совершенно удивительный, ни на кого не похожий, человек в светлом костюме-тройке. Жара даже тут, возле моря, за 30, но на его ослепительно белой рубашке ни одной капельки пота. Такого же светлого оттенка его легкие полуботинки, на голове у него темно-коричневая папаха (глаз не видно, они затенены солнцезащитными очками), на груди одиноко и ослепительно сияет золотая звезда Героя Социалистического Труда. Человек идет спокойно, неторопливо и как-то непередаваемо красиво, густая толпа гуляющих расступается перед ним, как малые лодочки перед роскошным океанским лайнером.

Так выглядел обычный выход в мир народного артиста СССР Махмуда Эсамбаева…

Асланбек Аслаханов: «Помню, был случай в Крыму. Махмуд шел по набережной Ялты, как всегда, в элегантном белом костюме и неизменной папахе. Вдруг подбегает к нему какой-то молодой человек, срывает папаху и… но Махмуд, он, видимо, почувствовал заранее, когда парень только схватил папаху, мгновенно развернулся и, как этот американский робот в знаменитом танце «Автомат», ударил ногой. Не ожидавший такого ответа парень выронил папаху. Пока он поднимался, какие-то проходившие мимо мужчины скрутили грабителя. Вскоре подоспел и милиционер.

Махмуд спросил неудачливого грабителя: «Зачем ты это сделал?»

Тот признался, что уже много лет является страстным поклонником Махмуда и мечтает иметь какую-нибудь вещь своего кумира. И вот сегодня, когда Махмуд проходил мимо, он не удержался…

— Ладно, ладно! — сурово оборвал милиционер. — В суде всё подробно расскажешь.

Тут Махмуд удивил всех. Он сказал:

— Отпустите его. Всё, что вы видели, было шуткой. Я уже давно обещал подарить ему папаху. Пошли.

Он взял парня за руку и повел его в гостиницу.

Милиционер и мужчины, схватившие парня, только переглянулись и пожали плечами.

Махмуд привел парня в свой номер, накормил, подарил папаху и отправил восвояси.

Вот история, свидетелем которой был я сам.

Да, Крым был любимым местом отдыха Махмуда. Очень интересно было наблюдать, как он купался. Как только Махмуд выходил на пляж, отдыхающих больше море не интересовало. Все смотрели на этого удивительного человека. Мужчину с такой стройной фигурой все видели в первый раз. Сразу со всех сторон к нему сбегались люди и просили автограф. Некоторые, у кого не было книги или открытки, просили расписаться прямо на их теле. Спокойно позагорать или поплавать ему никогда не удавалось. Но Махмуд никогда не сердился на людей.

«Они любят меня, — говорил он. — И я их тоже».

Когда началась война в Чечне, Махмуд безумно переживал. Ограбили его квартиру в Грозном. Причем грабили ее как те, так и другие, а потом и вовсе разбомбили и сожгли. Эта квартира была великолепным музеем, где хранились уникальные вещи, привезенные Махмудом из мировых гастрольных поездок. Ему везде дарили подарки. Чаще всего не простые, а сделанные руками замечательных народных мастеров. Помню, он приехал из Индии. Он показывал там «Золотого бога». Это один из самых сложных танцев уникальной индийской хореографии. Чтобы справиться с ним, приходится учиться с раннего детства много лет, да и то редко кто достигает такого уровня мастерства, когда становится способным в полной мере передать все сложнейшие нюансы этого ритуального танца бога Шивы.

В Индии периодически проводятся конкурсы танца. Махмуд был единственным иностранцем, который не только принял участие в этом всеиндийском конкурсе, но и стал его победителем. Призом в этом соревновании лучших мастеров был костюм для танца «Золотой бог». Костюм этот страшно дорогой, как говорил мне Махмуд. Он стоил больше 300 тысяч долларов. Это был приз правительства Индии лучшему исполнителю национальных танцев.

Но и без этого костюма в грозненской квартире Эсамбаева хранилось много такого, что восстановить или повторить уже невозможно. Кроме народных костюмов и сувениров там были картины Айвазовского (этого замечательного художника он очень любил), рисунки Пикассо, сделанные мастером во время танца Махмуда, и много еще поистине бесценных вещей».

«Рукописи не горят», — часто повторял Махмуд знаменитую фразу своего любимого писателя Михаила Булгакова.

Фраза эта вложена в уста одного из главных героев великого романа — мессира Воланда.

На самом деле рукописи горят!

И рукописи, и картины, и уникальные театральные костюмы, и даже статуи танцующих богов. Всё горит. Превращается в дым и пепел. В этом Махмуду довелось убедиться лично.

Если присмотреться, то получается, что многое из того, что связано с Махмудом Эсамбаевым, несло на себе отпечаток некой непознаваемой высокой мистики. Приведу здесь и еще один пример.

Юри Мэтью Рюнтю — искусствовед, эссеист и драматург, написал книгу «Великие немые». Главные ее герои — гениальные танцовщики Махмуд Эсамбаев, Галина Уланова и Булат Аюханов. Книга составлена из записанных на магнитофон рассказов этих великих людей.

Писатель Муса Гешаев вспоминает, что во время работы над книгой Юри Рюнтю Мэттью приезжал в Грозный. В то время в Чечне шла война, и он был взят в заложники. Когда захватившие его боевики узнали, что австралиец приехал, чтобы написать очерк о Махмуде Эсамбаеве, они отпустили его без всяких условий и вернули все собранные материалы, к которым приложили записку: «Грозный твой дом. Пиши свою книгу».

Вот фрагмент из беседы с Махмудом, записанной Юри на магнитофон:

«Сколько себя помню, всегда танцевал. Три-четыре года мне было, я уже танцевал. Бесконечно и везде, где только можно было.

Мне очень нравилось восхищение людей, их улыбки и доброта. Это уже была слава. Маленькая, юная, но другой я тогда не знал, и она была хороша для меня. Были и подарки, я старался их припрятать. Отец такого не любил и мог прибить под «веселую руку».

Я не только мог танцевать, умел копировать и передразнивать и мужчин, и женщин. Я совершенно естественно улавливал все характерные особенности походки, жесты, мимику. Это стало моим хобби, но показывал я это только Паде и самым близким друзьям.

Я очень скоро понял, что это дело опасное и если некоторые люди вполне нормально и даже со смехом относятся к моим мальчишеским проделкам, то иные… так глянет… сразу понятно, убил бы, не будь вокруг столько людей…»

Вот что говорил Махмуд о семье и государстве:

«Думаю, что жизнь должна устраиваться через семью. Затем идут различные сообщества по роду занятий и только потом государство…

Любить абстрактно нельзя. Государство — понятие отвлеченное, и любить государство можно только через семью, через свою профессию, через красоту окружающего тебя мира.

Болтать о любви к человечеству легко и просто, любить реально некое человечество вообще невозможно. Абстрактно можно мыслить, но нельзя любить…»

А вот что он думал о войне и насилии:

«Я закоренелый пацифист. Никогда не соглашусь ни с каким решением через кровь. Я мирный, миролюбивый, но…

Через какую кровь прошла наша страна и в особенности мой несчастный народ!

Если глянуть в прошлое, просто удивительно, как же мало я знал о том, что происходит.

Вот, к примеру, судьба поэта Осипа Мандельштама. Я ведь этого поэта узнал совсем недавно. И поразился отчаянной смелости его стихотворения о Сталине. Неужели не понимал, что вождь такого стихотворения поэту не простит, будь тот хоть всемирно признанный гений?

Тогда же узнал и о сталинском холуе, писателе Петре Павленко, авторе сценария киноэпопеи «Падение Берлина» и многих толстых романов. Это ведь он поспешил написать рецензию-донос на Мандельштама. Понятно, не он, так кто-то другой постарался бы услужить, Иуд-добровольцев во все времена хватает, но если бы не этот Павленко, то Мандельштаму хотя бы еще год-два жизнь могла подарить, а нам немало замечательных его стихотворений…»

А ведь и сам Махмуд Эсамбаев был близок к тому, чтобы повторить трагическую судьбу поэта Мандельштама. Он спасся только чудом. Та же рука, что без трепета подписывала расстрельные списки на сотни тысяч безвинных людей, взяла синий карандаш и начертала на письме жены Махмуда Нины Аркадьевны: «Освободить».

Это чудо, но оно было.

Лагерь Бурулдай, откуда мало кто выходил живым, открыл для Махмуда свои ворота, заплетенные колючей проволокой…

Да, Нина Аркадьевна, это нужно отметить еще раз — особая удача в жизни Махмуда. Недаром более чем пятидесятилетняя совместная их жизнь прошла в нерушимом согласии и любви.

О том, как любил Махмуд свою «лучшую половину», мог бы рассказать только он сам. Однако он, большой любитель поговорить на любые темы, о своей семье почти никогда не рассказывал, а если спрашивали, отделывался шутками. Но были случаи, когда трогательная нежность к супруге открывалась друзьям порой самым неожиданным образом.

Об одном случае рассказывает Владимир Загороднюк в своей книге «Маленькие тайны гордого Махмуда»: «Николай Караченцов, известный и популярный артист театра и кино, как-то раз пригласил нас с Махмудом в театр Ленинского комсомола на премьеру пьесы «Sorry» режиссера Глеба Панфилова. Спектакль имел бешеный успех, а на сцене было всего два человека. Но каких! — Инна Чурикова и Николай Караченцов. Мы сидели в ложе на самых почетных местах. Пьеса была очень смешная, зал постоянно взрывался хохотом и аплодисментами.

И надо же было такому случиться, что Махмуд забыл дома очки. И, естественно, ничего не видел, а потому плохо слышал, что происходит на сцене. После очередного взрыва смеха или аплодисментов он толкал меня локтем в бок и шептал: «Что там происходит, чего все смеются?» Я старался, по возможности, рассказать, но не успевал за ходом спектакля. Это его раздражало, и в антракте он мне сказал, что ничего не понимает и потому надо уезжать к Арчилу Гомиашвили в ресторан «Золотой Остап», там сегодня очередная телесъемка и ему нужно обязательно быть.

— Махмуд, — возразил я, — как же мы уйдем? Во-первых, Коля нас пригласил, посадил на свои места, просил после спектакля не уходить. И, во-вторых, Глеб Панфилов накрыл стол в твою честь и ждет тебя.

— Нет, нет, уходим, — настаивал Махмуд. — Я ничего не вижу и ничего не понимаю, я больше не выдержу.

— Подожди, Махмуд, ну давай хоть что-нибудь придумаем, ну не можем же мы уйти посреди спектакля, нас неправильно поймут.

— А что мы придумаем?

— Знаешь что, — предложил я, — давай скажем, что Нина Аркадьевна заболела и потому мы должны уйти.

— Точно, Володя, пошли за кулисы быстрее.

Мы зашли в гримерную. Махмуд преподнес Чуриковой прекрасную чайную розу. Долго рассыпался в комплиментах. Глеб Панфилов сделал фото на память и пригласил после окончания спектакля к столу, чтобы отметить премьеру. И тут Махмуд запричитал:

— Глебушка, Коленька, не могу, извините ради бога, Нина Аркадьевна заболела. Мы сейчас должны уехать, приедем как-нибудь в следующий раз, обязательно, только не обижайтесь.

— Ой, Махмуд, конечно, раз так случилось. Ждем вас в следующий раз. Передавайте Ниночке, чтобы она выздоравливала. И вообще, надо как-нибудь собраться и посидеть вместе, ведь так редко видимся.

Мы распрощались и вышли в фойе театра. И тут навстречу Женя Моргунов.

— Ребята, пошли в буфет — по сто граммов за встречу. Я угощаю.

— Нет, Женечка, — запричитал опять Махмуд. — Не могу. Нина Аркадьевна заболела. Мы сейчас уезжаем.

— А что случилось, Махмуд?

— У нее температура поднялась, Женя.

— Да, тогда надо ехать, — сказал Моргунов. — Температура, это дело такое.

И в одиночестве побрел в буфет. Вот так еще несколько раз пришлось останавливаться и объяснять причину своего ухода. В раздевалке театра гардеробщицы поинтересовались:

— Неужели не понравился спектакль? (Они еще не помнят случая, чтобы кто-нибудь уходил до окончания.)

— Девочки, — сказал Махмуд грустным голосом, — жена заболела, Нина Аркадьевна. У нее высокая температура.

— Ой-ой-ой, как же, как же, раз такое дело, надо непременно идти. А спектакль в следующий раз посмотрите.

Мы вышли на улицу, сели в машину. Вдруг вижу — Махмуд плачет, слезы так и катятся ручьем.

— Махмудик, дорогой, что с тобой, что ты плачешь?

— Нина Аркадьевна заболела, — всхлипывает Махмуд. И продолжает реветь.

— Послушай, Махмуд, какая Нина Аркадьевна? Кто заболел? Это же мы сами с тобой придумали. Сейчас поедем к Арчилу, ты покушаешь свой любимый хаш, мчади.

— Идиот! — заорал Махмуд. — Быстрее домой. У Нины высокая температура.

И заревел горючими слезами. «Да, — подумал я, — какой же ты, Махмудик, все принимаешь близко к сердцу, как ты веришь своим фантазиям. Какая добрая и ранимая душа у тебя, мой дорогой друг!»

Ну в точности, как гениально подмечено А. С. Пушкиным — над вымыслом слезами обольюсь…»

В упомянутой книге опубликован трогательный снимок отца и дочери Эсамбаевых. Счастливые и такие молодые лица. Впереди вся жизнь.

«Этот снимок сделан мною в 1974 году в начале января, — пишет В. Загороднюк. — Стелла, любимая дочь Махмуда, приехала в Ленинград к отцу, где во Дворце культуры Ленсовета с огромным успехом проходили его концерты. Махмуд, как всегда, жил в гостинице «Октябрьская», где и сделана эта фотография.

В те годы Стелла жила в Грозном и руководила студией хореографии после стажировки в училище Большого театра. Дочь, как говорится, пошла по стопам отца.

Настроение у всех было праздничное, новогоднее. Махмуд и Стелла охотно позировали мне, и я отснял целую фотопленку. Какие это были счастливые дни! Махмуд молодой, ему еще только 50 лет.

Мне кажется, что это было совсем недавно. Боже мой, как быстро летит время.

Когда мы встречаемся со Стеллой, она снова и снова вспоминает своего отца:

«Все говорят, что папа выдающийся общественный деятель. А для меня он был выдающимся талантливым отцом. Он был идеальный отец. С того момента, как я увидела лицо своего отца, я почувствовала такую доброту, такую ласку к себе, что всю жизнь купалась, как в лепестках розы.

Я такая счастливая дочь. Никогда он даже косо на меня не посмотрел. Я только слышала: «Доча, Стеллочка». Когда у него было плохое настроение, нужно было сказать только одно слово «Стелла». И тут же у него появлялась улыбка. Он был идеальный отец, и его потеря для меня большая трагедия».

Эта фотография, к счастью, уцелела, но сколько же бесценных свидетельств великой жизни погибло безвозвратно!

К великому сожалению, рукописи все-таки горят. И если не всё, что напоминает людям о гениальном танцоре, было проглочено жадным пламенем войны и нашим буйным беспощадным временем, если что-то удалось спасти, то благодарить за это нужно друзей и близких и прежде всего Стеллу — президента благотворительного фонда имени М. Эсамбаева, девиз которого «Доброта спасет мир».

Вспоминает жена Эсамбаева Нина Аркадьевна:

«Мы встретились с Махмудом в Киргизии, в городе Фрунзе (Бишкеке). Там мы поженились, у нас родилась дочь Стелла.

Махмуд работал в оперном театре, а я училась в мединституте. Это были тяжелые послевоенные годы, но мы были молоды и никогда не унывали. Жили вначале на частной квартире, а потом Махмуду дали ордер.

Когда мы пришли смотреть новое жилище, там сидела женщина и плакала. Звали ее Лида, и работала она осветителем в театре. Махмуд ее спросил, почему она плачет. «Здесь жил театральный художник Арефьев, а я жила у него и во всем ему помогала — он был одиноким. А теперь он переехал в Москву», — отвечала Лида. Мы стали ее успокаивать, а потом Махмуд мне говорит: «Нина! Ты побудь с Лидой, я скоро вернусь». Он быстро вернулся с двумя ордерами на квартиру — ей и нам.

В этой квартире не было никаких подсобных помещений, в одной комнате — спальня, кухня, столовая и, кроме нас троих, всегда были гости. И так мы прожили десять лет. Лида от нас отделилась шкафом и ковром. На шкафу висели сковородки. Мы проходили через ее комнату, и когда поздно ночью от нас уходили гости, обязательно кто-нибудь задевал их и они падали на голову. Лида, конечно, просыпалась, но мы никогда не ссорились, жили дружно.

Квартира находилась рядом с театром, нас отделяла лишь стена. К нам на обед часто приходили его коллеги. У меня всегда были наготове пирожки, блинчики, оладьи. Иногда друзья кричали, проходя мимо: «Нина, пирожки есть?» — и я передавала горячие пирожки в окно. Тогда всем жилось трудно, но люди старались помочь друг другу.

Часто ходили в ресторан. Тогда это было доступно, брали что-нибудь легкое, недорогое. Там всегда было очень много знакомых. Весь вечер друзья танцевали, и всем было весело.

Вот как-то идем мы с Махмудом из ресторана — уже поздно, два часа ночи. И нам встречается рабочий сцены — грустный, бедно одетый. Махмуд у него спросил: «Завтра Первое мая, в чем ты пойдешь на демонстрацию?» — А он говорит: «Надену белую рубашку и пойду, а брюк новых у меня нету».

Махмуд потащил его домой. Я было напомнила ему: «Махмуд, там ведь Стелла спит». Он говорит: «Мы потихоньку, свет большой зажигать не будем». Махмуд одел его во всё новое. Тому было очень неудобно. Я ему посоветовала: «Бери, Махмуд делает это от души».

Когда гость ушел, я упрекнула Махмуда: «Почему ты отдал ему совсем новый костюм?» А он мне в ответ: «У меня будет еще много костюмов, а у него — не знаю когда. Ты представляешь, какой у него завтра будет праздник!»

Когда на другой день 1 мая мы всей семьей встретили этого рабочего на демонстрации, он шел веселый, подтянутый, — совсем другой человек. Махмуд мне говорит: «Видишь, как человеку мало надо. И нам приятно, и ему хорошо. Давай всегда будем радоваться и радовать тех, кому это очень надо».

Махмуд в Киргизии носил шляпу, и она ему очень шла. Шляпа была одна ко всем костюмам, но всегда была под цвет. К белому костюму он натирал ее пудрой «Белый лебедь», к розово-коричневому — пудрой «Рашель», к голубому — белой пудрой, смешанной с синькой, к коричневому — порошком из толченого кирпича.

Это была сложная процедура.

Когда его спрашивали: «Махмуд, сколько у тебя шляп?» — он отвечал честно: «Всего одна», и щелчком ударял по полям шляпы. Пудра облаком разлеталась вокруг. «Ну и выдумщик ты», — восхищались друзья.

Он всегда был элегантен, подтянут. Мне кажется, что ему очень помогла работа в Пятигорской оперетте…

Как-то приходит Махмуд домой и говорит: «Нина, ты знаешь, что скоро в Москве будет Всемирный фестиваль молодежи и студентов? Это большой шанс для меня. Надо поставить новые танцы, сшить к ним костюмы. Но я знаю, у нас на это нет средств». Я ему в ответ: «Махмуд, ты обязательно поедешь на фестиваль, у нас есть два новых ковра и финская швейная машинка».

Всё это мы продали и собрали деньги на дорогу.

В это время у нас гостила одна эстрадная пара, муж с женой, они тоже собирались в Москву. Я отдала деньги этой паре, так как боялась, что Махмуд потеряет их. Когда приехали в Москву, эти двое прямо с вокзала скрылись со всеми деньгами.

Махмуд пошел в Большой театр, там работал сын бывшего главного балетмейстера Киргизского оперного театра Льва Михайловича Крамаревского, Андрей. Его мама в Киргизии была партнершей Махмуда. Они танцевали в сборных концертах перед началом сеанса в кинотеатре. Андрей был рад Махмуду, они пошли с ним домой. Там его встретили радушно, очень ему обрадовались. Это были прекрасные добрые, милые люди. У них была одна комната 17 квадратных метров. В общей квартире жили пять человек и стоял большой рояль. Махмуд на этом рояле спал. Жили они весело и во всем помогали гостю. Я выслала ему деньги.

Балетмейстер Грикурова начала ставить с Махмудом индийский танец «Золотой бог». Репетировал он с утра до позднего вечера в зале им. П. И. Чайковского. Мне во Фрунзе часто звонила Грикурова и говорила: «Я удивляюсь его работоспособности, он целыми днями репетирует».

У Крамаревских была талантливая, опытная художница по театральным костюмам. Она и сшила индийский костюм для Махмуда — бесплатно. Собрали пустые банки из-под конфитюра. Из них сделали «золотой» головной убор, украсили его бусами, стекляшками. Купить пришлось только материал. Колокольчики для ног кто-то подарил. К началу фестиваля и костюм, и танец были готовы.

Махмуд часто пел: «Хоть в кармане ни гроша, но поет моя душа». Это было действительно так. Он никогда не унывал.

Тамара Зейферт, солистка ансамбля танца Игоря Моисеева, поставила «Таджикский танец с ножами». «Испанский», как и костюм для него, он привез из Киргизии.

Перед самым началом фестиваля мы с дочкой приехали в Москву посмотреть и поддержать Махмуда. А у него грипп. Высокая температура. Через каждые три часа я ему колола пенициллин. К утру температура спала, но осталась большая слабость. Мы все же собрались и поехали на концерт. И он прекрасно станцевал!

Махмуд стал дважды лауреатом Всемирного фестиваля. Вскоре мы переехали жить в Грозный, но Киргизию не забывали. Там у нас прошли самые тяжелые и счастливые годы.

После фестиваля начались его сольные концерты, которые проходили с большим триумфом. Махмуд занялся своей программой, ему захотелось станцевать еврейский танец. Он созвонился с балетмейстером Якобсоном, тот дал свое согласие, и мы поехали в Ленинград. Я была на всех репетициях мужа.

Оба были талантливы, вспыльчивы и часто спорили насчет постановки. Я была их сдерживающим центром. Якобсон говорил: «Махмуд, ты же не еврей, ты не знаешь специфику так, как я». А Махмуд ему отвечал: «Но у меня много друзей евреев, я часто бывал на еврейских свадьбах, люблю петь по-еврейски», — и начинал петь. Якобсон улыбался, и они мирились.

Когда заканчивалась репетиция, это были любящие друзья. Якобсон мне говорил: «Ниночка, мне очень трудно с ним работать, а тебе, наверное, трудно с ним жить. Я бы никому не простил такого, но я терплю, потому что он талантище, и я его очень люблю». Мы с Якобсоном очень дружили, он часто бывал вечерами у нас в гостинице, мы бывали у него дома.

Борис Эйфман ставил Махмуду «Цыганский танец». Часто репетировали в гостинице «Октябрьская», где мы всегда останавливались в одном и том же люксе. Как-то ночью просыпаюсь, вижу — Махмуд напевает мелодию из цыганского танца и, лежа в постели, делает руками танцевальные движения. Я понаблюдала за ним, потом говорю: «Миша (его так все в Киргизии называли), ты можешь хоть ночью отдыхать?» Он мне отвечает: «Это мой отдых- Это моя жизнь». Тогда я ему говорю: «Миша, ты все время думаешь о танцах, о работе, о своих друзьях. А о нас с дочкой ты, наверное, не думаешь?» А он мне отвечает: «Ты и моя доченька всегда у меня в сердце, и никогда, ни на минуту я о вас не забываю. Но без работы, без друзей я не смогу жить, и воспринимай меня таким, каким родился — я всё равно не изменюсь».

Я видела всё это и понимала, что не надо пытаться его переделывать. Актер — человек сложный, своеобразный. Чтобы его творчество жило, процветало — надо его воспринимать таким, какой он есть.

Поэтому вмешивалась осторожно, и он ко мне всегда прислушивался, в особенности когда делал новую программу. Я присутствовала на всех репетициях. Он говорил: «Приходи на концерт, посмотри, что надо убрать, как звучит из зала оркестр, как ведет программу ведущая». Все мои замечания учитывались.

Его работоспособности и любви к своему творчеству не было предела. Всему этому он отдавался, не жалея сил и времени. Наша жизнь была связана с его жизнью, его работой, с его творчеством. Дома всегда было шумно, постоянно приходили друзья, товарищи, знакомые и незнакомые. Ему было хорошо и нам неплохо, потому что он любил дом и нас. Мы с дочкой ему во всем помогали.

Как-то на пресс-конференции меня спросили: «Как вам живется с Эсамбаевым?» Я ответила: «Как в сказке: всякое бывает, но окончание всегда хорошее». Если бы меня спросили, как бы я хотела прожить свою жизнь — так, как жила, или иначе? Конечно, только так. И только с Махмудом Эсамбаевым».

И еще воспоминания дочери Стеллы:

«Воспоминания о моем отце самые трогательные и теплые. Папа никогда меня не обижал. Я никогда не слышала от него грубого слова. Даже когда я выросла, он продолжал называть меня «доченька, моя радость», а я его «папочка». И так было всегда.

Когда мне было шесть лет, я ходила на его уроки бальных танцев и была его партнершей. На елках, которые он проводил каждый год в Киргизском театре оперы и балета, я была Снегурочкой — в белом платьице, с короной на голове, а он в русском костюме. Наряд Деда Мороза он никогда не надевал, говорил, что он его сковывает.

Он вел много танцевальных кружков. Мы ходили, к примеру, в школу милиции, и папа просил, чтобы я с ними танцевала и показывала движения танца. Участники самодеятельности часто наступали мне на ноги, но я никогда не жаловалась.

С самого детства я посещала его оперные и балетные спектакли, была, как и мама, на его репетициях, и мне это никогда не надоедало. Когда папа напевал мне мелодию из спектакля, я всегда угадывала, откуда это и даже из какого акта. Папе это очень нравилось.

Он привил мне большую любовь к классической музыке. Часто посещал консерваторию, любил оперетту, цирк, спорт, хорошую эстраду, кино — только настоящее искусство. Ему хотелось все попробовать, познать. Например, он прежде никогда не катался на коньках, первый раз встал на лед — и сразу стал танцевать. И так ловко, так красиво и плавно — ни разу не упал, не поскользнулся. С тех пор, как приходил домой после очередного спектакля, сразу надевал коньки и катался допоздна, а мы все, вместе с его друзьями, получали от этого большое удовольствие.

Для него не было непреодолимых преград в творчестве. Если он чего-то хотел, то добивался этого, какого бы огромного труда это ему ни стоило.

В Киргизском оперном театре был поставлен балет «Тарас Бульба». Папа играл Тараса. Его внешность была настолько изменена, что когда балетмейстер взял меня за руку, подвел к папе, услышав знакомый голос от незнакомого человека, я очень испугалась. Передо мной стоял человек — высокий, полный, с трубкой, который говорил мне: «Это я, доченька, твой папа». А балетмейстер рассмеялся: «Видишь, даже дочка тебя не узнала, ты настоящий Тарас!»

Когда мне исполнилось 16 лет (это было уже в Грозном), папа принес мне подарок и одну чудесную розу. Она стояла у нас долго и не вяла.

Вскоре мы уехали отдыхать на море, а когда вернулись, с удивлением обнаружили, что с нее не упал ни один лепесток. Листья остались зелеными, цветок высох, но сохранил первозданную свежесть и краски. Мне кажется, что любовь отца сохранила эту розу.

Папа был добрым, милым, любящим отцом. С ним всегда было шумно и весело. Дом наш был постоянно полон людьми, и мы это любили. Мы жили жизнью нашего папы.

Спасибо ему за все, что он дал мне и нашей семье. Он всегда рядом, я это чувствую».

Глава третья МАРШАЛ ЭСТРАДЫ

В 1974 году пятидесятилетний юбилей Махмуда Эсамбаева отмечался в Грозном, а затем в Москве, и праздновали его так, что мог позавидовать любой член политбюро.

На праздник прибыли делегации всех республик Советского Союза. Торжества проходили в Государственном театре Чечено-Ингушетии, на сцене которого восседал на специально для него изготовленном золотом троне Король-Махмуд. По обе стороны трона картинно стояли на страже могучие красавцы из Государственного ансамбля «Вайнах», одетые в костюмы героев различных танцев Махмуда Эсамбаева.

К торжественному событию подоспело присвоение Махмуду Эсамбаеву звания народного артиста СССР. И хотя Махмуд успел уже стать народным артистом целого ряда союзных республик, звание народного артиста СССР стало для него замечательным подарком.

Поэт Илья Резник отметил юбилей друга стихотворением:

Всё было так красиво и торжественно, что расчувствовавшийся Махмуд позволил себе выпить целый бокал шампанского, чего до сих пор не случалось. Самое большое, что он позволял себе, — один-два глотка за вечер, даже на самых важных мероприятиях и празднествах.

Махмуд вообще больше всего любил угощать. Сам он ел совсем мало (вот откуда его поразительная талия в 48 сантиметров). «Ест, как птичка», — сетовала его верная подруга Нина Аркадьевна, бывшая, как многие армянки, редкостной мастерицей кулинарии в ее самых прекрасных и даже экзотических формах.

Шестидесятилетие артиста в 1984 году отмечалось еще более торжественно и пышно. Самым важным событием стало присуждение Махмуду Эсамбаеву звания Героя Социалистического Труда за выдающиеся успехи в развитии хореографического искусства. Следует заметить, что никто из танцоров до него не удостаивался столь высокой награды.

В этом году Махмуд и сам стал звездой, космическим танцором, не только в восторженных журналистских определениях, но и в строгом научном смысле. Его именем была названа малая планета № 4195, открытая астрономом Л. И. Черных, и названная им в честь любимого артиста. Таким образом, Эсамбаев занял место в уникальной книге «Кто есть кто в Солнечной системе», куда внесены имена ста выдающихся деятелей советской науки, техники, искусства и культуры XX века. Это люди, деятельность которых оказала существенное влияние на облик современной цивилизации.

С 19 сентября 1984 года «Махмуд никогда не снимал звезду Героя, — пишет Владимир Загороднюк. — Звезда, как и папаха, всегда была при нем. Было время, когда отказывались от всего, что хоть как-то напоминало о Советском Союзе. Публично сжигали партбилеты, отрекались от всего, чего достигли за свою жизнь. Махмуд же никогда не снимал звезду Героя. У него было много орденов, медалей со всего мира, самых разных — от Индиры Ганди, Цеденбала, Фиделя Кастро. Но самой дорогой наградой для него была звезда Героя Труда, потому что он сам был великий трудяга. И она единственная осталась у Махмуда после того, как в Грозном сгорели его квартира, библиотека и все другие награды».

Более тридцати лет Эсамбаев постоянно избирался депутатом Верховного Совета Чечено-Ингушской АССР, Верховного Совета РСФСР и, наконец, с 1988 года — Верховного Совета СССР. По сути своего характера и отношению к жизни Махмуд всегда был народным депутатом. Не будучи еще избранным в официальные законотворческие структуры, он всегда был ходоком по самым разным делам, с которыми к нему, известному артисту, обращались самые разные люди. Чувство справедливости и чести было у Махмуда настолько безупречно, что он никогда не становился на сторону несправедливости, будь она облечена даже самой высокой властью. Он всегда защищал обманутых и несправедливо обиженных людей. Тут он не жалел ни сил, ни времени. Атак как с самого начала актерской карьеры Махмуд был человеком известным, то имел возможность входить в любые властные кабинеты. Отказать же ему в справедливых и ясных требованиях было трудно, тем более что он просил не за себя. В большинстве случаев ему шли навстречу, начальники тоже люди, им не хотелось плохо выглядеть в глазах знаменитого артиста.

Проводя свою избирательную кампанию, Махмуд собирал людей и обращался к ним с речью, смысл которой можно выразить в нескольких словах.

— Я приехал к вам не для того, чтобы просить вас голосовать за меня. Если даже вы не выберете меня депутатом, я все равно буду заниматься теми делами, которые важны для вас. Я не стану ничего обещать, потому что всегда делаю то, что в моих силах. Делать добро людям можно и не будучи депутатом.

Махмуд так и работал на всех постах, куда его выдвигали. Он был единогласно избран президентом советской эстрады.

Человек с шестиклассным образованием стал академиком двух академий, был удостоен княжеского титула, награжден золотой звездой Героя Социалистического Труда, орденом Ленина, тремя орденами Красного Знамени, орденом Дружбы народов и множеством высших орденов и медалей самых разных стран мира.

«В послевоенные годы, когда киргизское театральное искусство начало свой подъем, — вспоминал знаменитый писатель Чингиз Айтматов, — я помню, как мы, будучи студентами, часто ходили в Киргизский театр оперы и балета. Для нас это было в новинку. Балетное искусство нашего народа только возникало, шло его становление. И вот имя Махмуда Эсамбаева уже привлекало наше внимание, в общем неискушенных, но благодарных зрителей. Никто из нас тогда не предполагал, что в этом высоком долговязом молодом танцоре в будущем проявятся выдающиеся способности. Поэтому теперь, когда он стал всемирно известным, всем понятно, что он феномен уникальный в мировом искусстве танца. Теперь все мы очень охотно вспоминаем и гордимся им, Махмудом Эсамбаевым, как питомцем Киргизского театра оперы и балета и считаем его своим собственным сыном».

«Такие люди, как Махмуд Эсамбаев, встречаются даже не знаю во сколько лет, может быть, единожды, — не скрывая восхищения, говорила, обычно скупая на похвалы, легендарная балерина Галина Уланова. — Он имеет уникальные данные. Он, по существу, так пластичен, так музыкален и выразителен, и самое замечательное, что он своими силами нашел форму выражения своего искусства, искусства своего народа. Мне кажется, что все его танцы, все, что он исполняет, никто другой не смог бы сделать, как он. Даже имея физические данные, которые бывают только у считаных людей, и то не всякий артист балета сможет делать то, что удается Махмуду. К тому же он начал заниматься искусством нашего классического балета довольно поздно. Может, это даже и лучше, что он начал в детстве танцевать не в классической школе, может быть, у него тогда многое и пропало бы. А так у него осталась народность, народность во всех смыслах этого слова. И это здорово».

Замечательный балетмейстер, народный артист СССР Юрий Григорович, отмечая шестидесятилетие танцовщика, вспоминал: «Хочу сказать о моем друге Махмуде Эсамбаеве, что я люблю его творчество. Знакомы мы очень давно. Еще в бытность мою в Ленинграде, когда я был артистом в Кировском театре. Я помню первые приезды Махмуда к нам в город. Это было чрезвычайно интересно. Я должен сказать, самые уникальные данные у артиста — изумительная фигура. Пожалуй, такой талии, как у Махмуда, я не знаю даже у женщин. Большие выразительные глаза и удивительная пластика актера производили очень сильное впечатление. Каждое выступление Махмуда Эсамбаева на эстраде, каждая его миниатюра — это, я бы сказал, маленький законченный балет. Мы знаем, что Махмуд Эсамбаев очень интересно снялся в фильме «Лебединое озеро». Роль Ротбарта, которую он интересно и своеобразно интерпретировал на экране, надолго останется в памяти всех любителей балета и кино».

Еще один Герой Социалистического Труда — поэт и писатель Сергей Михалков, тоже хорошо знавший юбиляра, — говорил: «Махмуд Эсамбаев принадлежит к людям, которыми гордится земля, на которой он родился и вырос. Земля, на которой он живет. Махмудом Эсамбаевым гордится весь советский народ. Его имя широко известно за рубежами нашей Родины. Его искусство никого не может оставить равнодушным, оно завораживает. И, кажется, даже омолаживает. Махмуд Эсамбаев — это вихрь, добрейший человек. Отличительная черта Махмуда — это его прекрасные душевные качества. Его невозможно не любить».

Шестьдесят лет — прекрасный и радостный праздник. Махмуд добился всего, чего только возможно добиться артисту, а жизнь его, по кавказским меркам, едва перевалила за половину. Ведь Алисултан, красный партизан — отец Махмуда — прожил сто четыре года и за это время умудрился жениться одиннадцать раз. Живи, радуйся и легким балетным шагом двигайся к очередному юбилею — семидесятилетию…

Однако именно между этими юбилеями пришло самое трудное время. Начались горбачевские реформы. Привычная, как бы к ней ни относиться, жизнь разваливалась на глазах. Нелегко пришлось в эти годы всем, в том числе и артистам.

Владимир Загороднюк в своей книге «Маленькие тайны гордого Махмуда» рассказывает об этом времени так: «В самый разгар перестройки, в 1988 году, в подмосковном городе Рузе состоялся учредительный съезд артистов эстрады. Это было тяжелое время для эстрады — филармония и концертные организации, что называется, дышали на ладан, и многие артисты, причем артисты известные, со званиями и регалиями, по существу, оказались на улице. Концертов не было. Возникла острая необходимость как-то объединиться и общими усилиями постараться выжить. В Рузу съехались известные всей стране артисты. Здесь были посланцы Украины, Казахстана, Белоруссии, Армении, приехало много ленинградцев. Заседание было бурным, поочередно выступали с различными предложениями Юрий Богатиков, Эдуард Хиль, Бен Бенцианов, Евгений Петросян, Иоаким Шароев, Игорь Гранов. На этом высоком собрании было решено создать Ассоциацию деятелей эстрадного искусства СССР. Кто же возглавит эту организацию? Вот тут-то и выяснилось, что двух мнений не существует: только Махмуд Эсамбаев. Все присутствующие дружно проголосовали за его кандидатуру. Махмуд вышел на трибуну и сказал: «Если вы меня выбрали, я пойду в любые кабинеты и сделаю так, как надо. Это я вам обещаю». Махмуд к этому времени уже закончил свою концертную деятельность. И тут пригодилась его неуемная энергия, желание помочь людям. Началась его бурная деятельность на посту президента Ассоциации деятелей эстрадного искусства СССР.

В 1991 году с развалом страны ассоциация была преобразована в Международный союз деятелей эстрады, и на протяжении почти десяти лет его неизменно возглавлял Махмуд Эсамбаев. У него были достойные заместители: вице-президентами в разные годы были Борис Брунов, Иоаким Шароев, Ирина Осинцева, Петр Шаболтай, а первым вице-президентом был избран Виктор Моисеев, который взял на себя тяжелейшую обязанность вести всю рутинную работу. Он постоянно встречался с артистами, оформлял звания и награды, устраивал встречи с ветеранами сцены, готовил всевозможные благотворительные акции, презентации, концерты. Махмуд всегда говорил: «Если Витя на месте, все будет о’кей».

Когда же возникали проблемы или какие-то трудности, то в бой вступала, как говорится, тяжелая артиллерия — подключался Махмуд. Министерство культуры, мэрия, правительство России и другие организации планомерно осаждал в своей знаменитой папахе Махмуд Эсамбаев. Сколько он пробил для артистов почетных званий, персональных пенсий, наград — одному Аллаху известно. И за это все ему безмерно благодарны.

Когда собирался президиум союза или правление, в которое в разные годы входили популярные артисты Евгений Петросян, Лариса Долина, Юлиан, Борис Брунов, Юрий Антонов, Александр Песков, Юрий Маликов и многие-многие другие деятели эстрады, начало заседания часто затягивалось. Минут сорок все с удовольствием слушали выступления Махмуда, всегда яркие, образные, настроение сразу поднималось, и все заседания союза проходили в праздничной атмосфере, легко, непринужденно, и не хотелось расходиться. Со всех сторон слышались шутки и смех. Ну а когда решались финансовые вопросы и выяснялось, что нет денег на цветы или подарок какому-нибудь юбиляру, то Махмуд снимал папаху, пускал ее по кругу, и она всегда возвращалась забитой доверху деньгами.

В январе 1996 года Международный союз деятелей эстрады учредил звание «Маршал российской эстрады». Был подписан указ, и в присутствии звезд российской эстрады Махмуду вручили маршальскую фуражку, погоны и другие атрибуты этого высочайшего звания. Махмуд был счастлив безмерно. Каких только наград и званий у него не было! Но такого признания коллег он не ожидал. И долго фотографировался в форме маршала со всеми желающими на память. А папаху передал мне со словами: «Володя, теперь ты ее носи, она тебе очень идет, ты в ней вылитый чеченец».

Вот текст этого «указа»:

«Указ № 001

Верховного главнокомандующего Российской Федерации Ельцина Б. Н. от 15 января 1996 года

О Махмуде Эсамбаеве

1. За выдающиеся заслуги и достижения в российской и международной эстраде, воспитании творческих кадров и многолетнюю хореографическую деятельность присвоить воинское звание Маршала российской эстрады президенту Международного союза деятелей эстрадного искусства, народному артисту СССР, академику Эсамбаеву Махмуду Алисултановичу с вручением маршальских погон, маршальской фуражки и других знаков отличия и атрибутики.

2. Полковнику Анатолию Дегтяреву и рядовому Виктору Зиме облачить Махмуда Эсамбаева в маршальские одежды и атрибуты.

3. Приказываю Маршалу российской эстрады Эсамбаеву М. А. не нарушать форму одежды и впредь появляться во всех общественных местах, на всех эстрадных тусовках, праздниках и торжествах, в ночных барах и клубах, надевая вместо папахи маршальскую фуражку с кокардой.

4. Рекомендую Маршалу российской эстрады Эсамбаеву М. А. выдвинуть свою кандидатуру на пост президента Международного союза деятелей эстрады на новый срок.

5. Одобрить инициативу шоу-группы «Доктор Ватсон» (художественный руководитель Мамиконов Г.) по приобретению в США автомобиля «Линкольн» в распоряжение Маршала российской эстрады Эсамбаева М. А.

6. Транспортное обслуживание со дня оглашения данного приказа поручаю заслуженному работнику культуры России полковнику Загороднюку В. Н.

7. Председателю ревизионной комиссии Осинцевой И. П. изучить обстановку, атмосферу награждения и обязать вновь принятых в Международный союз деятелей эстрадного искусства артистов Л. Пескова, В. Анашина, А. Привину по случаю торжества накрыть праздничный стол.

8. Поручаю рядовому Виктору Зиме произвести фотографирование вместе с Маршалом эстрады известных деятелей культуры.

9. Поручаю старшему лейтенанту Моисееву В. Л. довести данный приказ до сведения всего личного состава российской эстрады, а также оповестить все средства массовой информации, включая телевизионные передачи «Акулы пера», «ПОСТ-музыкальные новости», «Экспресс-газету», «Джокер».

Президент Российской Федерации,

понимаешь,

Б. Ельцин».

Следует признать, что если бы в артистическом мире присваивались воинские звания, то эти шикарные погоны с громадной золотой звездой Махмуд Эсамбаев без сомнения заслужил.

«Иногда я слышал: «Махмуд — свадебный генерал, свадебный генерал…» Кто это выдумал? — размышляет Владимир Загороднюк. — Я категорически с этим не согласен. Свадебный генерал приходит и сидит и никак не влияет своим присутствием на происходящее. Появление же Махмуда придавало значимость, особую атмосферу любому торжеству или празднику, его шутки, юмор, ирония над собой восхищали всех присутствующих. Он всегда заполнял пространство, как цунами, становился эпицентром события, он излучал свет, где бы он ни сидел — в директорской ложе или в зале. А когда он выходил на сцену, то были безумные овации, такие долгие, что я всегда думал: вот оно — высшее счастье для любого артиста — искупаться в таком океане аплодисментов, в таких теплых, горячих овациях».

Вот вполне объективная оценка значения и масштаба личности великого танцора в газете «Советская Россия» 2 октября 1997 года:

«Махмуд Алисултанович, истинный артист, служит не правительству — людям. Его бог — красота, масштаб — Вселенная. Чеченец по национальности, он легко перешагивал через зримые границы на карте, через незримые — в сознании. Его великое искусство соединяло людей вне зависимости от их крови, веры, образа жизни, несло Любовь, Красоту, Добро. Иначе как «королем танца» его не называли».

С годами Махмуд и сам стал вести дневник. Летом 1988 года он записывал:

«Мне шестьдесят четыре.

Год больших планов и свершений. Кое-что получилось. У меня всё в работе. Я еще станцую на сцене пушкинский балет… на «Мосфильме» будет сниматься этот фильм. У меня в «Пиковой даме» роль сатаны. Я приглашен танцевать в Нижний Новгород. В Самаре тоже ставится балет для меня с ролью Мефистофеля. Готовлюсь сниматься в турецком фильме-балете «Чингисхан», где у меня главная роль. Моего внука Батыя обязательно станцует Миша Барышников».

И год спустя:

«Мне шестьдесят пять.

Внучка Медина окончила школу в Грозном.

Я решил уйти со сцены. У меня состоялся последний концерт.

От Дворца съездов до гостиницы меня несли на руках. Была холодная зимняя погода. У поклонников в руках была белая сирень и ландыши.

Может быть, рано уходить?»

Глава четвертая ТРИ ТОПОЛЯ

В 1992 году Махмуд Эсамбаев стал министром культуры Чеченской Республики.

Он очень долго не соглашался. С Министерством культуры и культурными министрами всех времен у Махмуда было много сложностей. Начиная с Фурцевой — с Катей, как он называл ее, Махмуд частенько ругался. Объяснял ей, что искусство — это не выпуск ночных горшков. Она злилась, пыталась даже его закрыть, но валюта была нужна, а Махмуд зарабатывал валюты не меньше, чем весь Большой театр. При Фурцевой популярность Махмуда была феерической, а она сама называла его «наш гениальный мальчик».

И вот Махмуд сам становится министром культуры в Чечне.

Утверждали его в парламенте. Он вышел на трибуну. Спикер попросил немного рассказать о себе. Но разве может Махмуд немного? Для него важен смысл.

— Вы меня знаете, может быть, даже лучше, чем я себя, — сказал он. — Так чего уж рассказывать. Никогда я не рвался ни на какие посты. И сейчас не рвусь. Так что если вы хотите, чтобы я стал министром, так это не я вас должен убеждать, что это нужно, а вы меня. Говорят, для того чтобы стать министром, нужно принести клятву на Коране. Мне это кажется странным. Я никогда в жизни ничего не украл и никого не обманывал, так зачем мне клясться на Коране, что я буду работать честно и на благо народа? Но я знаю многих людей, которые клянутся на Коране, а сами и воруют, и берут взятки…

Выступление кандидата на роль министра культуры депутатам явно не понравилось.

Однако всем хотелось, чтобы этот всемирно известный человек стал министром культуры Чечни — лучшей рекламы и не придумать.

Махмуда избрали единогласно.

После этого были десять дней, которые потрясли Минкульт, и многие люди за эти дни вылетели из высоких кресел. После чего стало ясно, что либо Махмуд, либо министерство. Вместе им не бывать.

Махмуд уехал в Москву и оттуда послал генералу Дудаеву письмо с просьбой об отставке.

— Почему из Москвы?

— Я человек мягкий, — признавался он. — Джохар точно уговорил бы меня остаться…

«Семидесятилетие Махмуда отмечалось очень торжественно в Грозном и Москве, — пишет в своей книге о великих чеченцах Муса Гешаев. — Это был 1994 год. Провести в Грозном празднество в честь Эсамбаева предложил первый чеченский президент Джохар Дудаев. Обстановка была сложная. Отношения между Москвой и Грозным обострялись с каждым днем. Уже чувствовалось дыхание войны. Мы с Махмудом вылетели из Москвы в Чечню. В аэропорту имени Шейха Мансура нас встречали со всеми почестями. Джохар Дудаев принял Махмуда тепло и радушно. Говорил он мало, больше слушал, иногда задавал вопросы. Махмуда он уважал и его юбилей считал значительным событием в жизни республики».

Вот как рассказывал об этой встрече сам Махмуд Эсамбаев: «Президентов не должно быть много. Лучше всего, если он только один, а то скоро создадут Союз пастухов и там тоже изберут президента.

Из-за этих президентских кресел все и передрались.

Вот и Джохар стал жертвой этого безумия. Всем ведь хорош. Генерал, герой, чеченец породистый и вроде бы как в местные распри не запутанный. Думали, мол, этот будет стоять над схваткой и принимать справедливые решения. Но это было уже невозможно. В распри его как раз и втянули. Делом ему стало некогда заниматься, как и всем другим президентам Только и оставалось доказывать, что он президент настоящий, в отличие от остальных, которые только за кресло бьются.

Так и получается — президенты дерутся, а у холопов чубы трещат!

А ведь какой приятный был человек. При встрече он меня обнял: «Махмуд, как хорошо, что ты приехал, я так рад тебя видеть».

Он мало говорил. Больше спрашивал и слушал.

На вопросы отвечал честно. На любые.

Прощаясь, снова обнял меня и сказал: «Я по-прежнему твой верный поклонник, дорогой Махмуд. Ты нам очень нужен. Через тебя и таких, как ты, мы достойно входим в мировое сообщество. По тебе, Махмуд, судят о нашей нации, о нашем народе… По тебе, а не по этому (показал на телевизор) ящику Пандоры». Замечательный человек, но и ему не удалось вырваться из этих раздоров…»

Вскоре после развала Союза Махмуд вместе с Джохаром Дудаевым ездил в Киргизию.

Киргизия для Махмуда исключительная страна — вторая, печальная родина. Печальная потому, что это место изгнания, там умерла мама, едва не умер и отец. Но, кроме того, это страна — начало его артистической карьеры.

Махмуду пришлось много выступать. Когда вернулись в Грозный, Джохар сказал: «Спасибо, дорогой Махмуд, ты нам очень помог. Ты был душой переговоров. Побольше бы таких дипломатов, посланцев Красоты и Мудрости с большой буквы».

«Я первый раз в жизни, — заметил Махмуд, — не нашелся что ответить…»

…В темные времена чеченской войны Махмуд как-то в интервью центральной газете заявил, что он «всегда был и остается россиянином» и что «Чечня должна жить вместе с Россией».

Какой тут поднялся крик! Махмуда объявили предателем. То же самое произошло с теми, кто попытался защитить Махмуда и объяснить: это не значит, что он оправдывает войну, развязанную демагогами и ворами. Дикое, ожесточенное время, никто никого не хотел слушать…

«Желающих попасть в Национальный театр Чечни на семидесятилетие Махмуда Эсамбаева было в десятки раз больше, чем мог вместить зал, — вспоминает Муса Гешаев. — В помещение, рассчитанное на восемьсот пятьдесят человек, набилось не меньше двух тысяч. Было много гостей: делегации из соседних республик, друзья Махмуда и, конечно, его поклонники. Выступал Джохар Дудаев. Он подчеркнул заслуги артиста перед чеченским народом. Сказал, что с детства был очарован искусством знаменитого танцора и не перестает удивляться его таланту. Президент подарил Махмуду белого коня, автомобиль и участок земли в центре Грозного. Было много выступлений, подарков, цветов.

Я подарил Махмуду мою любимую картину — большое полотно с изображением всадника на вздыбленном коне работы художника Акопа Гаспаряна, с которым Махмуд познакомился на гастролях в Будапеште. Акоп пригласил нас с Махмудом к себе в мастерскую и показал работы, которые он сделал по заказу арабских шейхов. Мы были потрясены увиденным. Перед нами стоял на редкость талантливый мастер, выпускник Ленинградской академии художеств.

Махмуд любил лошадей, и они любили его. Лошади никогда не делали ему зла. Даже та, самая первая, на которую так неожиданно посадил его отец и хлестнул коня плеткой… даже тот взбесившийся и еще не полностью прирученный конь не убил его и не заставил бояться бешеной скачки.

Особенно он любил белых лошадей.

Трогательно рассказывал сон, который несколько раз в жизни посещал его.

На изумрудно-зеленом лугу среди множества бесподобно ярких маков умирает белая лошадь. Она пытается поднять голову, и он изо всех сил старается помочь ей. Махмуд видит ее угасающий большой карий глаз и свое отражение в нем, только он там почему-то маленький… еще совсем ребенок…

Что-то невыразимое, тайное связывало его с лошадьми, казалось даже, что он может мысленно разговаривать с ними, делиться самыми потаенными, даже ему самому не всегда понятными чувствами.

Случалось Махмуду выезжать на открытие концертов на лошади. Бывало это и на стадионах. Очень он красиво смотрелся на лошади, настоящий кавказский джигит. Но это только картина, итог. А ведь были случаи, когда хозяин коня предупреждал Махмуда, что лошадь эта с большим характером, настоящий зверь, и кроме него — хозяина — никому не позволит на себя садиться.

Махмуд не спорил. Он подходил к коню, смотрел ему в глаза, потом обнимал за шею и что-то тихо шептал на ухо.

После этого просил всех отойти. Даже хозяина, который делал это с большой тревогой, так как не обманывал насчет трудного характера своего красавца. После этого Махмуд птицей взлетал в седло и выпрямлялся гордо, как перед началом танца. Конь стоял как вкопанный.

Это было поразительно. Конь даже ухом не шевелил, замирал, словно бы превращался в статую!

После этого, по каким-то неуловимым сигналам, которые он воспринимал от Махмуда, конь делал всё, что было нужно, а в конце проезда по стадиону картинно поднимался на дыбы и грозно молотил по воздуху передними ногами. И после этого, будто ни в чем не бывало, ровной торжественной рысью уходил со сцены, унося своего прекрасного всадника.

Нет сомнения, что если бы Махмуду захотелось стать чемпионом мира по выездке, он добился бы этого в самые короткие сроки.

Махмуд на коне — это была картина!

Недаром Акоп Гаспарян, увидев его выезжающим на коне на одном из концертов, написал именно конный портрет. Махмуд очень этот портрет любил и показывал своим гостям. Повесил он его на стене в своем доме в Грозном, где он сгорел вместе со всем домом во время штурма и бомбардировки.

Эта беда тяжело подействовала на Махмуда и, без сомнения, приблизила его кончину».

Портреты Махмуда писали несколько художников. Самые лучшие из них созданы народным художником СССР Александром Шиловым и Акопом Гаспаряном. Из скульптурных работ наиболее удачны произведения Е. А. Янсон-Манизера, изображающие Махмуда почти во всех его танцах.

Юбилейный праздник, на котором чеченцы чествовали своего талантливого сына, продолжался до полуночи. А затем был банкет в президентском дворце, где присутствовали друзья юбиляра и официальные лица.

В родном селе Махмуда, Атагах, прошли народные гулянья со скачками, спортивными соревнованиями, танцами. На торжества съехались люди из городов и сел республики. Это был поистине всенародный праздник.

Торжества, начатые в Грозном, продолжались в Москве. В концертном зале «Россия» состоялись грандиозные по масштабу и «звездному» составу участников события. Программа «Овация королю танца» собрала вместе именитых эстрадных артистов и видных деятелей культуры России. Массовое шоу, в котором юбиляр танцевал с ведущими солистами Большого театра, вызвало бурю оваций.

Такого яркого зрелища, тем более посвященного семидесятилетию, когда сам виновник торжества столько танцевал, вряд ли довелось видеть кому-нибудь. Кстати, режиссером-постановщиком этого прекрасного праздника был сам Махмуд Эсамбаев. В этом празднестве участвовали также артисты из США, Франции, Японии. В заключительном номере были заняты все участники шоу.

Песню «Виват, король, виват», текст которой был переделан для Махмуда, исполняла очаровательная Тамара Гвердцители. Мелодию подхватил весь зал, отдавая дань восхищения и уважения великому артисту за его огромный труд и талант, за служение народу и искусству. Эта песня как бы подытоживала всё сделанное Махмудом:

Годы не изменили Махмуда. Новая общественно-политическая ситуация в стране не заставила его отступить от тех жизненных принципов, которым он следовал всегда. Он часто говорил: «Не русский я, но россиянин», хотя это не всем чеченцам нравилось. Но ведь Махмуд выступал от имени всего многонационального народа огромной страны, тем самым многократно увеличивая добрую славу чеченцев. Он всегда гордился своим званием народного артиста СССР.

«Советский артист везде принимался блистательно. Над нами был ореол великой страны, — говорил Махмуд. — Каждый из нас, как мог, изо всех сил старался во всей красе показать миру нашу неповторимую культуру. И, конечно, я был счастлив, что нас, советских артистов, признавали во всем мире, уважали… Если раньше мы знали, что непобедимы во всем, то теперь мы уязвимы безумно. Вот дети ловят сачками бабочек, мы что те бабочки, нас может поймать любой… Мы становимся рабами… Я бы очень хотел умереть раньше, чем это случится…

Я люблю Украину и Белоруссию… Не разделяю ни один народ. Для моей души они неделимы. Ни Киргизия, ни Казахстан, ни Армения… Я — народный артист СССР! И никогда не стану другим.

Что сейчас творится!.. Боже мой! Какие они отдельные государства?! Если бы не было СССР, тогда еще может быть… Но нет, все захотели стать президентами. А народ — голодный!

Я сейчас живу с трагическим настроением и очень сожалею, что мне 73 года и я уже не увижу радости моего народа… Сегодня я засыпаю с грустью и просыпаюсь с грустью… Нет, это не ностальгия по прошлому — это боль за сегодняшний день, за наше унизительное состояние».

«Я сейчас на Кремль смотреть не могу», — заявил Махмуд в газете «Советская Россия». Он считал, что кремлевские политики больше всех виновны в разрушении великой страны. На склоне лет увенчанный всемирной славой чародей танца скажет: «Я — чеченец. Моя семья была в ссылке… Если бы я начинал новую жизнь, я бы прожил ее так же. Со ссылкой и со всем… Имея школьную справку об окончании шести классов, я сейчас академик двух академий. Почему? Потому что я танцевал душу народа. Всего себя отдавал людям. Всё, что я имею, пришло ко мне через мой труд».

«Вспоминаю наш разговор с Махмудом перед поездкой в Грозный, — завершает свой рассказ Муса Гешаев. — На мое предложение поехать со мной он ответил: «Я никогда больше туда не поеду — не смогу видеть всё, что там натворили. Не выдержу… Нет, не смогу, я сразу же упаду и умру… Только вот еще бы раз хотел бы увидеть мои тополя в Старых Атагах. Но, видно, этому не суждено сбыться».

В это нелегкое время Махмуд впервые серьезно задумывается об организации своей танцевальной школы. Он понимает, что настало время передавать свое искусство молодым. К этой мысли его подталкивают разговоры с коллегами и поклонниками, а также письма — в последние годы их стало особенно много. Товарищ Махмуда Геннадий Пожидаев в изобилии приводит их в своей книге. Вот только некоторые из них:

«Дорогой Махмуд!

Наслаждался Вашим артистизмом много раз. Ваши танцы не только удовольствие, но и школа для актеров и особенно режиссеров. В них четко и мудро выраженная мысль и бесподобно изящное движение. Помню Ваши пленительные импровизации в кругу друзей в Грозном (русский театр). Благодарю за удовольствие и школу, полученные и в этот Ваш приезд.

Ваш заочный ученик и поклонник, заслуженный артист Сев. Осетии

Николай Шуров».

«…Вы должны оставить после себя наследника или наследницу Ваших танцев…

Девушки с завода «Сибсельмаш».

«…Вам нужен театр, ревю. Без театра Вы прекрасный метеор. От Вас останутся несколько картин, но не театр-школа…

Ваш друг».

— Надо всегда думать о том, что будет дальше, думаю об этом и я, — соглашался с авторами писем Махмуд. — Надо уметь вовремя уйти со сцены, и я уйду вовремя… Актер и на старости лет может жить полной жизнью, передавая свой опыт детям — тем глазам, которые в нем нуждаются, тем ушам, которые хотят слышать его рассказы. Я буду работать с детьми. Дети — это верно сказано — цветы жизни, только цветы не так красивы, как дети. В детях надо поддерживать, укреплять красоту, чтобы она навсегда осталась в них и когда они вырастут, и когда станут стариками… Я люблю гулять по Ленинграду, восхищаться его прекрасными зданиями. Как давно они построены, эти здания. И стоят, сохраняя свою красоту. Они стоят, потому что у них прочный фундамент. А дети — это наш фундамент. Не один я так думаю, так думают все, кто понимает, что такое мир, жизнь, красота. Я буду работать с детьми.

Жаль, но это свое обещание Махмуд выполнить не успел…

Здесь хочется привести слова о Махмуде, сказанные людьми, которыми по праву гордится Россия:

Балерина, народная артистка СССР Ольга Лепешинская:

«Махмуд Эсамбаев был замечательным человеком. Говорю уверенно, потому что наша дружба была доброй и искренней на протяжении многих и многих лет. В нашем доме, ЦДРИ (Центральный дом работников искусств), в работе которого он принимал самое деятельное участие, его очень любили, и, когда надо было с какой-нибудь очередной просьбой идти в высокие инстанции, мы никогда не слышали от него отказа. В ЦЦРИ говорили: «Пошла наша квадрига героев (себя я, естественно, исключаю) — Ирина Бугримова, Борис Ефимов, Лев Кербель и Махмуд Эсамбаев». Он принимал роль ведущего в сане Аполлона. «Из-за высокого роста», — говорил он. Махмуд был добрым человеком, но не «добреньким», он умел говорить правду далеко нелицеприятную провинившемуся в чем-то артисту, ведь он руководил немаленькой организацией. Но никогда люди не держали на него обиду в душе. Пишу о нем, а перо будто само отказывается писать в прошлом времени. В моем сердце он остался танцующим на сцене зала «Россия» вместе с великолепными артистами театра балета под руководством блестящего танцора Славы Гордеева в сцене из балета «Дон Кихот». Я не знаю вероисповедания Махмуда, но знаю, что он всегда называл себя чеченцем. Как русская, всем сердцем, наполненным любовью к Махмуду Эсамбаеву — честному, мудрому человеку с большой буквы, — я по русскому обычаю желаю, чтобы земля для него была пухом, потому что всю свою жизнь он был ее украшением».

Михаил Лавровский, народный артист России, балетмейстер Большого театра:

«Я как сейчас помню маленький телевизор «КВН» с линзой, куда наливали воду. Помню, как на этом крошечном экране я впервые увидел танцы Махмуда и был до глубины души потрясен.

Тогда я даже и предположить не мог, что когда-то буду дружить с этим человеком.

Когда случилась наша первая встреча, трудно сказать сейчас. Мне чаще всего вспоминается, как я был вместе с ним в Сочи на съемках фильма. Ему тогда было 57 лет. Эта дата мне запомнилась, потому что там, в Сочи, был большой концерт и Махмуд замечательно танцевал. Этот концерт поразил меня и навсегда запал в душу.

Наверное, даже хорошо, что я встретился с ним лично, будучи уже достаточно взрослым человеком, способным понять, что за уникальное явление — Махмуд Эсамбаев. Что это не только великий артист, но и, что очень редко бывает, великий человек.

Обычно большие артисты люди плохие, а вот Махмуд потрясающий!

Как складывались его детские и юношеские годы и как он жил до появления в Москве, я не знаю. Но, видимо, это была очень содержательная жизнь, так как здесь, в Москве, он сумел создать свой театр, свой театр на эстраде, и сразу скажу, а я имею на это право, как профессионал, что ничего подобного в мире танца ни до него, ни после него не существовало и не существует.

Да, Махмуд Эсамбаев — это единственное и неповторимое явление нашей жизни. Безусловно, он и сам понимал всемирный масштаб своего дарования. Но этого никогда нельзя было заметить в его поведении. Махмуд всегда был прост и доброжелателен.

Вот я сейчас наблюдаю за людьми, за теми, кто на виду. У всех друзья — члены правительства. Если у вас в числе друзей нет президента, главы мэрии или, на худой конец, министров и миллиардеров, то вы как человек ничего не стоите.

У Махмуда друзья были самые простые люди, и об этих друзьях он заботился, как о самых близких своих. Как-то я пожаловался ему, что у меня больна мама и нужно каким-то образом достать уникальные лекарства… Так вот, представьте себе, он где-то добыл эти лекарства и уже в семь утра прибежал по лестнице к нам наверх — я жил на Арбате, — прибежал и принес лекарство для моей мамы! Всё! Больше ни с кем и никогда я подобного не припомню. На такое был способен только Махмуд.

По характеру он человек очень теплый, честный и прямой, но если надо, мог быть и очень жестким. Но никогда он никого понапрасну не обидел. У настоящих чеченцев вообще один из самых важных житейских принципов — не уронить достоинство другого человека, не унизить его. На такое Махмуд не пошел бы никогда в жизни. Это отношение к людям замечательно сочеталось с его религиозными принципами.

Я как-то делал спектакль о Господе нашем Иисусе Христе, и Махмуд был на этом спектакле. Да, он мусульманин, но он никогда не был нетерпим к другим религиям.

Мы много разговаривали с ним на эти темы. Меня, прямо скажу, поразило его мудрое, глубоко философское отношение к адептам всех основных религий. Он говорил — Бог один, а люди различных религий просто смотрят на него с разных сторон. Мусульмане с одной, христиане с другой, буддисты с третьей, иудеи с четвертой… Космическая же идея одна.

Такой подход сразу снимал все споры.

Это был исключительно умный, добрый, искренне верующий и принципиальный человек — настоящая крупная личность!

Махмуд был глубоко убежден, что главное дело человека, для которого он призван в этот мир, — помощь другим людям.

Очень многие ему благодарны. Всем людям, которых он знал, Махмуд рано или поздно, но помог. Помог всем. Очень помог он и мне. И хотя сферы нашей деятельности в искусстве, конечно, различные, но для меня была исключительно важна его вера в меня и духовная эмоциональная поддержка. Это буквально удваивало силы, и я становился способен на такое, чего без его поддержки никогда бы не осилил.

Он всегда верил в меня, приходил на мои премьеры. А ведь я не всегда даже его приглашал. Я безобразно, просто по-свински, забывал о нем в жуткой кутерьме, предваряющей всякую премьеру. Зато он не забывал и на самых главных моих премьерах всегда присутствовал. В зале Чайковского был, в Театре оперетты был, в театре Станиславского тоже… везде был. Он всегда приходил сам, как настоящий старший товарищ, как старший брат, и тем замечательно поддерживал меня.

Только вот поговорить по-настоящему о жизни нам с ним никогда толком не удавалось, о чем я очень жалею. Дело в том, что всегда и везде вокруг него был народ. Как в улье каком-то, буквально все гудело. Только очень сильный и очень добрый человек может так притягивать к себе людей.

С огромным уважением он относился к зрителям. Он не просто их любил, но он ясно понимал, что для них он живет.

Расскажу один случай, который прекрасно это утверждение иллюстрирует. К большому сожалению, я сам в этом событии участия не принимал, но люди, рассказавшие мне об этом удивительном концерте, достойны полного доверия.

Однажды Махмуд должен был давать большой концерт из двух отделений. И вот перед самым выходом он повредил ногу. Травма была настолько серьезная, что ни о каких танцах не могло быть и речи.

Что делают в таких ситуациях другие артисты? Извиняются перед зрителями и отменяют концерт.

Кто угодно, но только не Махмуд.

Хромая, он вышел на сцену. Посмотрел в зал, улыбнулся и сказал: «Вы видите, я не могу танцевать. Но не волнуйтесь, друзья, концерт состоится».

На клавире лежали ноты. Сейчас уже не вспомню, что это было… Доницетти, кажется, «Любовный напиток».

Махмуд открыл клавир и начал петь. Он блистательно знал партитуру и пропел для зрителей все партии этого произведения и в результате был награжден бурной овацией благодарных зрителей.

Надо сказать, что Махмуд потом никогда не рассказывал об этом удивительном концерте. Но те зрители, которым посчастливилось оказаться тогда в зале, услышали единственное и неповторимое исполнение великой оперы.

Махмуд вообще всегда думал о людях.

Даже когда умирал, он согласился на то, чтобы его похоронили не в Грозном, а здесь, в Москве. Он понимал, что многие люди захотят прийти на кладбище. В Грозный не все попадут, а в Москве каждый, кто пожелает, сможет побывать у него на могиле.

Царствие ему небесное! Махмуд был очень хорошим другом и замечательным человеком. Пока я жив, я всегда буду ему благодарен. Когда я вспоминаю и думаю о нем, то сам становлюсь лучше».

Народный артист СССР Игорь Моисеев:

«С Эсамбаевым ушли особый эсамбаевский стиль, эсамбаевские образы. Повторить его невозможно, и какое счастье, что он остался на киноленте, на картинах и снимках, в записях его устной речи, столь же яркой как и его танец.

Махмуд — это самородок. Это дар природы. Притом редчайший.

Он никогда не посещал хореографических студий и училищ, но его тело, казалось, было создано для танца, для него не существовало технических трудностей, и он распорядился этим щедрым подарком природы со всей ответственностью истинного артиста.

Представитель гордого народа, Махмуд отдавал себя сближению людей. Не случайно его репертуар состоял из танцев разных народов мира. Дружба, добро, красота были целью его творчества, основой его взглядов.

С уходом Эсамбаева мы стали беднее. Но скажем спасибо ему за то непреходящее, что он оставил в искусстве и человеческих отношениях».

Народный артист СССР Владимир Зельдин:

«Махмуд был удивительным хранителем национальной культуры. Ни перед кем из президентов и королей он не снимал папаху, но позволял это себе на юбилеях друзей. У меня до сих пор хранится его папаха, которую он мне преподнес».

Народная артистка СССР Людмила Зыкина:

«Я очень люблю Махмуда, как человека, и как художника. Потому что повторить его невозможно.

Каждый его танец — это целый спектакль с рассказом о жизни, истории, обычаях и нравах того или иного народа. Своим творчеством он воспевает красоту, доброту, радость жизни.

Познакомились мы в 1958 году на Всесоюзном конкурсе артистов эстрады. Я ему говорю: «Махмудик, что мне надеть для выхода на сцену? Я хочу петь в сарафане». А он отвечает: «Люда, у тебя прекрасная фигура, ничего не выдумывай, надевай платье».

Махмуд для меня был очень хорошим другом. Когда мы с ним встречались, то не могли наговориться. Он всё рассказывал, как нужно сохранить свою фигуру. Говорил, что спать нужно только на полу. Причем на пуховых одеялах не мог спать, а возил с собой шерстяную подстилку. Говорил: «Люда, зато у меня спина не болит и никогда не болит поясница».

Искусство Махмуда завораживает всех, кто хоть однажды с ним соприкоснулся.

Пожалуй, нет в нашей стране такого уголка, где бы не любили этого замечательного танцора.

Махмуд был для меня очень хорошим другом».

Народный артист СССР Иосиф Кобзон:

«На вопрос, чем привлекателен был для вас Грозный, я отвечаю: прежде всего тем, что в нем жил Махмуд Эсамбаев — мой старший брат, мой друг, мой любимый артист… Более тридцати лет я был связан узами тесной дружбы с Махмудом. Это был уникальный человек. Такие люди не повторяются. Он прославил себя, свой народ на века. В любой ситуации Махмуд с гордостью говорил: «Я — чеченец».

Дважды Герой Советского Союза космонавт Валерий Кубасов:

«Мне кажется, Эсамбаева я знаю и помню с детства. Я крепко запомнил тогда, в 50-е годы, прозвучавшее на весь мир имя Махмуда Эсамбаева. Язык танца понятен всем. В танцах Махмуда есть нечто глубокое, волнующее каждого, какой бы он ни был национальности, вероисповедания, расы, — это философское начало искусства его танцев.

Когда я лично познакомился с Эсамбаевым, я убедился, что это — выдающаяся личность не только в области танцевального искусства, но и в общественной деятельности. Мы, космонавты, облетаем мир, Землю примерно за полтора часа. Почти за это же время, побывав на концертах Махмуда Эсамбаева, мы, зрители, тоже словно бы облетаем весь шар и имеем возможность познакомиться с искусством танца всех континентов.

Общение с Махмудом — огромное удовольствие, потому что он прекрасный собеседник, человек большой доброты и чистой души, который хочет, чтобы на нашей планете Земля люди жили дружно, мирно. Это свое желание он выражал в своих танцах, понятных всем и каждому».

Народная артистка СССР Ирина Архипова:

«Я вспоминаю перевыборы Международного союза музыкальных деятелей в Доме композиторов. Там собрались все ведущие музыканты, артисты и стали думать — как же назвать главу союза? В зале атмосфера была напряженной, тут и там вспыхивали споры, но подвести итог так и не удавалось. Тут Махмуд встал и с места крикнул: «Не надо нам председателей колхоза, хватит! Конечно, президент». Это было очень смешно и неожиданно, обстановка в зале сразу потеплела, и действительно утвердили такое название должности.

Махмуд часто бывал у меня дома. Рассказывал какие-то невероятные истории о своей молодости, о своей юности, о работе с Галиной Сергеевной Улановой в Киргизском театре оперы и балета. Он блестяще изображал одним движением падающей руки умирающую Марию из балета «Бахчисарайский фонтан». Прямо на кухне, прислонясь к косяку. И это было так точно, так выразительно, так тонко подмечено. Махмуд был очень музыкальным, он многое впитывал в себя и очень образно выражал, с ним было интересно. Он из ничего мог сделать так, что вы обязательно рассмеетесь. Очень здорово подмечал все достоинства и недостатки людей, особенно актеров. Причем не обидно, а именно смешно. Со всеми был на равных, со всеми доброжелателен. Махмуд своим примером показывал, что в чеченской нации есть и доброта, и светлость, и радость.

Махмуд по-своему был философом в таком юмористическом плане, такой Ходжа Насреддин. Он человек-улыбка. Когда он приходил в наш союз, все расцветало и сияло, одаренности он был величайшей, у него был свой стиль, ни на кого не похожий, это просто удивительно. Второго такого человека нет».

Народные артисты СССР Александра Пахмутова и Николай Добронравов:

«На свете много артистов балета, много даже хороших артистов балета, но как мало (их даже можно пересчитать по пальцам) артистов, которые родились на свет для того, чтобы танцевать; как в звездной пыли огромного неба не так уж часто возникают вдруг истинно немеркнущие светила.

Махмуд Эсамбаев родился для того, чтобы танцевать. Смолоду до последних дней его внутренний нерв, точно молния, давал его телу божественный сигнал, чтобы насытить танец невероятной энергией и темпераментом от самого начала и до конца, когда он в завершающей фазе ставил последнюю точку в танце так, что эта финальная поза становилась неким символом, застывшей скульптурой подлинно классического совершенства.

И все-таки Эсамбаев родился не только для того, чтобы танцевать. Великим он был во всем. Был он великим общественным деятелем нашей страны.

Будучи сам талантливым от природы, он, как никто, умел отличить талант от серости. Он очень любил молодежь и, как мог, всегда помогал молодым. Старался не пропустить ни одного концерта, где выступают молодые, — чего бы это ему ни стоило, как бы плохо он себя ни чувствовал.

Во все времена он говорил то, что думал. Никогда не склонял голову перед «вышестоящими». Зная, что в зале находятся высокие чины, он с особым удовольствием говорил со сцены всё, что думал о них, получая в ответ бурю аплодисментов из зала.

И еще. Он был истинно народным артистом, ибо он был любимцем не только всех народов Советского Союза, но и любимцем всех народов мира.

Губернатор Московской области, Герой Советского Союза Борис Громов:

«Махмуд Эсамбаев… Для меня он навсегда останется человеком-легендой. Нет необходимости перечислять все его награды, звания и титулы — их так много, что, боюсь, сухое перечисление затмит личность Эсамбаева. А суть его личности в необычайном человеколюбии, неиссякаемой доброте и широте души. Я намеренно не поставил на первое место талант Махмуда Эсамбаева, эта грань его жизни хорошо всем известна.

Судьба этого человека, внешне яркая, подобная звезде, на самом деле была сложна, порой трагична. Он в полной степени разделил судьбу страны, судьбу народа. Это и Великая Отечественная война, когда Махмуд, уже в раннем возрасте проявивший незаурядный хореографический талант, участвовал во фронтовых артистических бригадах. Только на передовой он дал почти четыреста концертов, а уж сколько раз выступал перед ранеными бойцами в госпиталях и медсанбатах, вообще не поддается счету.

Вероятно, с тех времен у Махмуда Эсамбаева и осталось искреннее уважение, даже преклонение пред людьми, защищавшими Родину. К примеру, всем известна знаменитая папаха Махмуда. Он ее не снимал даже в самых высоких кабинетах и собраниях. Однако, встречаясь с ветеранами Великой Отечественной войны, Эсамбаев всегда снимал папаху и преклонял голову. И в этом жесте не было ничего наигранного, наносного.

Эсамбаева не раз выбирали депутатом различных Советов — от местного до Верховного СССР. Мало кому удавалось для людей, доверивших ему высокую должность, сделать столько доброго и полезного. Для себя он никогда ничего не просил, зато для других был настоящим заступником, для которого проблема, а тем более беда человека воспринималась как личная. И не было таких кабинетов, в которые Махмуд не прошел, чтобы помочь обратившемуся к нему за поддержкой.

Эсамбаев, даже став знаменитым на весь мир танцором, любил выступать на сценах гарнизонных Домов офицеров, солдатских клубов. И благодарные зрители придумали для Махмуда еще одно почетное звание — «Маршал танца», которым он очень гордился. Но более всего Эсамбаев любил подчеркивать, что он — народный артист СССР. «И никогда не стану другим!» — обязательно говорил он.

…Таких людей мало. Именно поэтому мы еще долго будем ощущать пустоту в том уголке души, которую занимал Махмуд».

Народная артистка России Алла Баянова:

«В начале 1990-х годов я выступала в городе Сочи и вдруг вижу в зале человека в папахе. Я сразу поняла, что это Махмуд Эсамбаев. Он пришел с огромной охапкой цветов и преподнес их мне очень неожиданно. Махмуд выскочил на сцену легкой кошачьей походкой и бросил их, прямо осыпал меня цветами. Были такие овации, такой невероятный успех. Мне было так приятно. Я его обняла и чуть не задавила, так была рада с ним пообщаться. Это было первое наше такое цветочное, очаровательное, сердечное, душевное общение. Потом мы много раз с ним встречались. И сегодня я остаюсь со своим восхищением и благодарностью, что я его знала, что он так ласково ко мне относился.

И это ощущение меня сопровождает при каждом соприкосновении с этим именем. Махмуд был уникален во всем. Такого второго нет и не будет. Может быть, когда-нибудь, где-то через сотни и сотни лет.

Общение с ним — это радость каждому человеку. Он всегда был ласковым, всегда улыбающимся.

А это нам в сердце льется».

Конечно же особенно теплые воспоминания о Махмуде остались у его земляков-чеченцев. Хочется дать на страницах этой книги слово хотя бы нескольким из них. И прежде всего — Мусе Гешаеву:

«Махмуд любил грушу в Шатойском районе. Это было его родное дерево.

Для вайнаха вообще груша — главное дерево. Он всю ее любит. И плоды ее, и цветы, и черный кряжистый ствол, когда опадет листва.

Под этой грушей можно было не только посидеть или полежать в тени. Неподалеку, прямо за полянкой мягкой зеленой травы начиналась тропинка, по которой можно было спуститься к Аргуну, который тут течет не слишком быстро, и вода успевает прогреваться так, что и купаться можно.

Тут возле груши и шашлык можно было сотворить.

Грушу эту Махмуд называл своей экологией. Потому что для него это дерево со всем, что его окружает, было природой, и жизнью, и красотой, и всё в одном чудесном месте.

Отец Махмуда, хоть и был старый рубака партизан, к природе относился внимательно и всегда говорил сыну: «Лес — брат наш, а речка — сестра родная!»

То есть жить в природе нужно, как в семье, ни брата, ни сестру не обижать.

Каждый раз уезжая, Махмуд махал груше рукой: «Не грусти без нас. Мы скоро вернемся!»

Говорят, танец — это общение с Богом. И Махмуд с Ним общался. Да, Махмуд наделен божественным даром. Все, что в нем было, всё от Бога. Он излучал свет, доброту, согревавшие человека.

Махмуд никого не оставлял равнодушным. Он завораживал, притягивал, очаровывал, заставлял смеяться, вызывал слезы, но слезы радости и восторга.

Сегодня Махмуд с нами и в то же время далеко от нас. Он заставлял нас плакать. Плакать даже тех, кто никогда в жизни не пролил и слезинки.

Чеченец не любит склонять голову, и его слезы редко кому удавалось видеть. Сегодня я видел суровых, мужественных сынов гор плакавшими. Неутешно их горе. Они потеряли своего великого земляка, посвятившего себя служению народу и любимой Чечне.

Махмуд никогда не останавливался. Он шел всю жизнь. Шел, чтобы успеть сделать как можно больше для людей. Он шел, пока не перешел в бессмертие. Пока не стал легендой. Пока не стал Пророком. Сейчас он далеко от нас, и все же я уверен, что ты слышишь меня, Махмуд. Потому я говорю тебе: «Дала геч дойла хьуна[2]».

Министр культуры Чечни, народный артист России, художественный руководитель ансамбля «Вайнах» Дикалу Музакаев:

«Первая моя встреча с Махмудом Эсамбаевым состоялась в 1997 году на торжествах, посвященных 850-летию Москвы. Правда, когда я учился в Грозненском культпросветучилище, мы, студенты, бывали у него дома. Стелла Махмудовна говорила, что мне надо танцевать не только национальные, но и танцы народов мира, как ее отец.

В Измайлове организовали гала-концерт Государственного ансамбля танца Ингушетии. Я пригласил туда представителей Министерства культуры РСФСР, Махмуда Эсамбаева и Мусу Гешаева. Я вышел на сцену, поприветствовал почетных гостей, поблагодарил их за то, что нашли возможность прийти на это мероприятие.

«Особенно радостно отметить, — сказал я, — что в зале находится легенда хореографии XX века Махмуд Эсамбаев».

Муса Гешаев рассказал мне позже, что у Махмуда в тот момент выступили на глазах слезы…

После концерта был банкет. Когда зашел Махмуд, я не стал садиться за стол, а обслуживал гостей, как и положено младшим по возрасту. Махмуд сказал министру культуры Ингушетии Казбеку Костоеву полушутя: «Этого Дикалу мы дали вам не потому, что он нам лишний. Он не должен обслуживать стол. Он сделал вам профессиональный ансамбль. Хотя бы поэтому должен сидеть рядом с тамадой. Если вы не будете к нему относиться должным образом, мы его заберем обратно».

Эсамбаев пригласил министра культуры Ингушетии на концерт в честь открытия звезды Махмуда Эсамбаева на Аллее звезд. Я был приглашен туда с чеченским традиционным парным танцем, который я исполнял с Мадиной Музакаевой.

Это было в то время, когда я работал в Государственном ансамбле танца Ингушетии.

Мы конечно же станцевали.

Когда мы работали на открытии звезды, Махмуд спросил у известного болгарского певца Бисера Кирова: «Ты меня помнишь?» Тот ответил: «Я не могу тебя помнить». Махмуд указал в мою сторону: «Вот посмотри. Это я, молодой, танцую на сцене». За всю свою жизнь более высокой оценки своего творчества я не получал!

Махмуд Эсамбаев попросил нас приехать летом с этим же танцем на свой семидесятипятилетний юбилей, но когда в нашем разговоре он сказал, что пригласил в Москву и ансамбль «Вайнах», мне пришлось предупредить великого танцора, что ичкерийские власти, скорее всего, проигнорируют его приглашение.

Со своей стороны я твердо обещал приехать и сделал бы это, даже если бы мне пришлось расстаться с работой. Махмуд почему-то был склонен сомневаться в ингушах, что они могут не приехать. Но Руслан Аушев, получив факс из Москвы, сразу же подписал распоряжение о выезде национального ансамбля в столицу. Таким образом мы свое обещание выполнили.

Надо сказать, что юбилей был очень трогательным. Эсамбаев был безнадежно болен, и все это знали.

На генеральной репетиции, увидев Махмуда, мы испугались: он не мог передвигаться без помощи со стороны, был белым как снег. Его всё время трясло, и он не мог нормально разговаривать. Но на следующий день, когда открылся занавес, мы увидели на сцене энергичного и подтянутого Махмуда. А ведь у него еще не были сняты швы после операции. Когда врачи ему сказали, что опасаются за его здоровье, Махмуд ответил, что не так везуч, чтобы умереть на сцене…

За кулисами дежурила целая медицинская бригада. Все были в большом напряжении. Юбиляр дождался нашего выхода на сцену и ушел на перерыв только после того, как мы исполнили свой танец. А во время перерыва он удивил помощников неожиданным требованием надеть на него черкеску. Все уговоры оказались тщетными и… после перерыва зрители едва не онемели от изумления: человек, который не должен был вообще покидать больничную палату, уверенно и грациозно шагал по сцене в национальном костюме. Мало того, он еще и станцевал лезгинку, а зал стоя аплодировал ему. На глазах у людей были слезы. Это был последний выход на сцену великого Махмуда Эсамбаева…

Когда мы на поезде возвращались домой, то в Ростове-на-Дону неожиданно встретились с ансамблем «Вайнах», следовавшим на грозненском поезде в Москву. Мы едва успели пожать друг другу руки. И было очень грустно оттого, что мои соотечественники охотно отправились на гастроли в Италию, причем через Москву, а на приглашение своего знаменитого земляка не отозвались.

Любой другой народ гордился бы таким человеком до безумия, ведь его таланту поклоняется весь мир: в нескольких зарубежных странах стоят памятники М. Эсамбаеву в полный рост. Это был великий человек и великий танцор. Если бы он был жив, то мог бы сегодня оказать нам неоценимую помощь: и ансамблю, и культуре в целом…

В первую чеченскую кампанию Эсамбаев потерял всё свое состояние, на которое, как он шутил, можно было бы построить в Москве целую улицу. Был разрушен дом, погибла коллекция картин и костюмов. Только на одном из костюмов было нашито более 600 бриллиантов. Мэрия Москвы тогда предложила танцору любую квартиру на выбор, и он поселился в квартире на Новом Арбате.

В 1995 году Махмуд в присутствии «сильных мира сего» проклял разжигателей чеченской войны. Такую историю рассказал известный литератор и журналист Руслан Нашхоев. «После спектакля в Большом театре в Москве фуршет был. Махмуд в шапке, галстуке, как всегда, подтянутый, грустный был, в очень депрессивном состоянии. «Скажи!» Махмуд не решался. В конце концов, когда его доняли, а там был Лужков, там были министры, он сказал: «Я скажу», и он сказал очень грубые, но точные слова: «Пусть сдохнут все, кто начал войну». Передохнул и сказал: «И все, кто за это не выпьет». И все выпили».

А его дочь Стелла Эсамбаева сказала: «Эта война была глубокая для него боль. Когда у него спрашивали, как его состояние, он говорил: «Всё это ерунда, там гибнут люди — вот это самое страшное».

Махмуд регулярно звонил президенту Ельцину, своему давнему приятелю, и просил остановить кровопролитие в Чечне. После отставки Ельцина звонить стало некому. Артист быстро таял…

На сцене Махмуд мог всё, но остановить кровопролитие в Чечне ему оказалось не под силу…

Страна помнит великого артиста.

В мусульманской части Даниловского кладбища в Москве открыт памятник Махмуду Эсамбаеву. Постамент выполнен из черного гранита и лабрадорита, а скульптура артиста — из тонированной бронзы. Известный поэт Андрей Вознесенский читал на открытии монумента свои стихи, посвященные этому человеку.

А в Грозном, во дворе Министерства культуры, установлен памятник, созданный руками самодеятельного скульптора.

Махмуд был гражданином мира. Но прежде всего он принадлежал чеченскому народу. Недаром каждый свой концерт он всегда начинал с танца «Любовь к Родине». И на первом ряду, в какой бы стране, каком бы городе ни выступал Махмуд, — всегда сидели чеченцы — эти места Махмуд отдавал землякам.

Много переведено чернил и бумаги, чтобы доказать миру, что чеченцы — бандиты, изменники. А в современную эпоху придуманы и новые эпитеты — террористы, экстремисты. Махмуд своим творчеством, беззаветным служением своей стране, миру опровергал эти горы лжи.

Не только неземной талант Эсамбаева, но и его личностные качества — доброта, порядочность, самоотверженность, исключительное обаяние — всё это положительным образом влияло на имидж того народа, который он представлял.

Советник председателя Государственной думы РФ Саид Лорсанукаев:

«В Шатоевском районе Чечни есть родник, названный горцами в честь Махмуда. На вертикальном срезе скалы, плотно заросшем свежим узорчатым мхом, сверкают, переливаются, двигаются, точно живые, частые капли, каждая с тонким звоном обрывается в ручей.

Когда Махмуд приезжал в горы, он обязательно останавливался возле этого, ранее неизвестного родника и пригоршней пил воду из него. Вокруг родника — тайна. Сколько раз люди забирались на вершину скалы, искали его начало. Исток родника глазами не увидишь, руками не потрогаешь. Сухо наверху. Видно, в сердце скалы его искать надо.

И подумал я: не случайно горцы назвали родник этот Эсамбаевским. Есть в этом глубокий смысл: родник человеческой доброты, чистоты и щедрости бился в душе Махмуда, бился бескорыстно, сверкал заботами о благе близких, родных, о благе родного края.

Люди, вспоминая Махмуда, говорят не о танце, не о виртуозности или одухотворенности танцора, говорят об ожоге, ознобе, ошеломлении, неподдельном восторге, слезах. Такой человек, как Эсамбаев, бывает раз в человеческой жизни. Если планета Земля рождает такое чудо даже раз в тысячу лет — спасибо ей за это.

Эсамбаев принадлежит не одному танцу, не одному искусству, не одному народу. Он принадлежит вселенной — разноязычной, разноплеменной и необозримой аудитории.

Именно поэтому, уйдя в мир иной, он остался с нами. Именно поэтому хочется снова и снова думать о нем и вновь переживать то высочайшее волнение, то наслаждение и радость, которые он дарил так щедро, с такой великой любовью к нам.

Изящество, тонкость, лиризм, красота движений его танца всегда и везде будут трогать людей, волновать их, делать лучше и чище.

Жизнь продолжается. Она, сохраняя сама себя, дает побеги на любых развалинах, произрастая даже из малого семени. Снова зацветут сады, как феникс из пепла, возродится Чечня. И это будет лучшим памятником ее легендарному сыну — Махмуду Алисултановичу Эсамбаеву».

Журналист Руслан Караев:

«Если хочешь убедиться, что танец — это высочайшее искусство, смотри его из зала, — сказал мне как-то Махмуд Эсамбаев, — а чтобы узнать, какая это тяжелая работа, приходи за кулисы и наблюдай оттуда».

Было это в далеких уже семидесятых, когда я, еще совсем неопытный репортер молодежной газеты «Комсомолец Дагестана», договаривался с великим танцовщиком об интервью для этого издания.

Концерт должен был состояться в здании приморского театра Махачкалы, и незадолго до его начала я уже устроился на стуле где-то в конце сцены и слушал приглушенный гул переполненного зала. Потом были долгие выходы и возвращения танцовщика за кулисы, град пота на его лице, прерывистое дыхание артиста и хриплые, едва слышимые команды в адрес музыкантов о подготовке к следующему танцевальному номеру.

А в зале неистовствовала восторженная публика, наблюдавшая за искрометными танцами кумира, освещенного ярким светом мощных софитов, и внимавшая великолепному аккомпанементу музыкантов…

Как и в судьбе каждого великого человека, в жизни Махмуда были и зависть коллег по сцене, и злобное очернительство, предательство вчерашних поклонников и злодейское коварство. Сам же он стоял выше всего этого и щедро дарил людям свою дружбу и свое лучезарное искусство.

Удивительно, но еще солистом Киргизского театра оперы и балета, когда весь чеченский народ был в депортации и немилости советской власти, Махмуд Эсамбаев заставил всех говорить о себе с придыханием. А ведь тогда мало еще кто знал, что Махмуд Эсамбаев успел пронести свое уникальное искусство еще по фронтам Великой Отечественной, даря солдатам своей Родины минуты радости и вдохновения. И это был его, эсамбаевский, вклад в Победу.

Звездный час чеченца, чей народ всё еще оставался в казахстанской и киргизской ссылке, наступил на московском Всемирном фестивале молодежи, куда уже признанного в профессиональных кругах танцовщика организаторы форума просто вынуждены были пригласить для публичных сольных выступлений.

Вспоминая о тех днях, Махмуд любил отмечать, что и в дело возвращения своего народа на Кавказ ему удалось внести свою весомую лепту. Он имел право такое утверждать.

Потом начались его многолетние международные гастроли, концертные поездки по всем городам и республикам Советского Союза. Из многих таких туров он привозил новые хореографические идеи, которые потом воплощал на сцене в единственной тогда и сейчас своей сольной программе «Танцы народов мира». Не раз к нему подходили люди разных национальностей и выражали неподдельное удивление, что, мол, как ему удается танцевать «Золотого бога» лучше индусов, «Макумбу» лучше бразильских индейцев, а в «Корриде» превзойти самих испанцев.

Как-то и я решил задать ему такой вопрос, готовый услышать что-нибудь в стиле «Работать надо», но оказался совсем неожиданным: «Я же чеченец… А в нашем танце есть всё: и горы, и степи, и яростный огонь, и всё сметающие водные потоки»…

Наверно, тогда я понял для себя, почему этот человек всегда и везде, не снимая ни перед кем — ни перед королями и президентами, ни перед папой римским, ни перед различными генсеками, шахами и султанами, носил на своей гордой голове чеченскую каракулевую папаху. В то время это был единственный публичный чеченец, позволявший себе такую роскошь. Его никогда и никто не видел в жизни в чем-либо другом, никаких вам сибирских шапок, фетровых шляп, модных фуражек или восточных тюбетеек и тюрбанов.

После каждого концерта Махмуд Эсамбаев, еще не восстановив дыхание, не переодеваясь, вдруг снова выходил из-за кулис и на двух языках — чеченском и русском — приветствовал аудиторию. Это вызывало бурю восторга в самых фешенебельных залах, в которые он всегда приглашал и усаживал на первые ряды представителей чеченских диаспор. Ни в одной филармонии никто не смел ему в этом отказать. Настолько был высок и непререкаем авторитет этого гениального человека.

Свое чеченство Махмуд не выпячивал, он его красиво демонстрировал на всех уровнях после очередного признания своего искрометного таланта благодарной публикой. С тем, чтобы эта самая публика начинала нормально относиться и ко всем другим чеченцам, которых кремлевские интриганы сделали изгоями в их собственной Родине. Махмуд очень переживал, когда другие его соплеменники, волей судьбы оказавшиеся на пике мировой славы, начинали по каким-то причинам скрывать свое чеченское происхождение.

И всё же слава Эсамбаева, человека и гражданина, связана в основном и в первую очередь с его уникальным и щедрым талантом непревзойденного танцовщика. Махмуда приглашали на съемки художественных фильмов, в которых он играл самого себя и других известных персонажей. О нем снято много документальных лент, где представлена вся палитра эсамбаевского таланта. Один из них, и, кажется, самый яркий, так и называется «Махмуд Эсамбаев». Талантливейший грозненский кинорежиссер Суламбек Мамилов привел в нем высказывания о Махмуде выдающихся людей современности. В фильме красочно и высоко профессионально показаны все лучшие танцы гения. Сегодня этот фильм, к сожалению, последняя, но лучшая работа, в котором искусство Махмуда Эсамбаева представлено во всем его величии и неповторимости.

Вот как в свое время высказалась о нем очень принципиальный и скупой на похвалу эксперт, великая балерина Галина Уланова: «Такие люди, как Махмуд Эсамбаев, встречаются один раз даже не знаю во сколько лет. Он, по существу, так пластичен, так музыкален и так выразителен… что все, что он исполняет, никто другой не смог бы…»

Приведу здесь и слова выдающегося ученика Махмуда, живущего сейчас в Дании, Саламбека Идрисова: «Махмуд — велик и талантлив. Он знаком всей планете. Феномен Эсамбаева удивляет многих и сегодня. Его талант долгие годы одаривал нас светом мужественной красоты, вдохновения, народной мудрости. О его способностях создавать характеры, полные внутреннего и внешнего содержания, танцевать так, как будто говорить, о жизни человека и человечества говорят и пишут искусствоведы и сегодня. Он всегда восхищал зрителей искусством танца. Пластичность и воздушность, строгость и четкость рисунка делали искусство Эсамбаева совершенным образцом классического танца. Я горжусь тем, что мне посчастливилось быть его учеником».

К гению великого чеченского и российского танцовщика без всякой натяжки подойдет любой, самый превосходный эпитет. Но и любой, самый удачный из них одновременно будет недостаточен, чтобы его по-настоящему можно было бы оценить.

Сегодня Героя Социалистического Труда и народного артиста СССР продолжают помнить и почитать его талант люди, живущие во всех уголках мира. Наши современники и будущие поколения чеченцев и всех граждан страны должны знать и чтить своих великих соотечественников, несших славу и признание и своей стране, и своим народам».

Конечно, с особой теплотой вспоминают о Махмуде его родственники. Один из них — одиннадцатикратный чемпион мира по боям без правил, заслуженный мастер спорта, заслуженный тренер России Саид Эсамбаев. Он говорит: «Бескорыстие — эта черта дяди особенно врезалась мне в память. Он любил людей. Меньше всего он делал для своих родных и близких, не уставая повторять: «Я — слуга народа, и моя главная награда — счастливые глаза того, кому удалось помочь».

В последние свои земные годы Махмуд Эсамбаев много думал о жизни, снова и снова обращаясь мыслью к высшим духовным достижениям человечества и понимая уже — это и есть путь к Богу. Об этих годах вспоминает председатель Совета муфтиев России, председатель Духовного управления мусульман европейской части России шейх Равиль Гайнутдин:

«Об этом Человеке с большой буквы, выдающемся танцовщике, «короле танца», как неоднократно титуловала его зарубежная и отечественная пресса, Махмуде Эсамбаеве можно говорить долго и очень много. И все сказанное о нем стало бы отражением его многогранной и яркой личности.

Я был хорошо знаком с Махмудом-эфенди, мы часто общались с ним по телефону и принимали участие в работе многих международных конференций, правительственных заседаний и в разного рода представительских мероприятиях и встречах. Это был очень добрый, мягкий, сердечный человек с раскрытой для людей душой. Я не стану останавливаться на его феноменальном профессионализме и выдающемся таланте самородка-танцовщика: специалистами-хореографами и балетмейстерами, теоретиками и критиками написано и сказано так много заслуженно хорошего о нем, что мои слова попросту утонут в бездне восторженных рецензий о нем и дифирамбов. Я думаю, нет надобности оценивать любимца Терпсихоры, вознесшей его на высочайший Олимп искусства, этого величайшего мэтра танца, художника и гуманиста, ибо история с благоволения Всемилостивейшего Творца уже все сама определила и расставила по своим местам. Но мне хотелось бы вспомнить один маленький эпизод, свидетелем которого я был, и очень характерный для Махмуда-эфенди, хорошего мусульманина и просто милого человека.

В начале чеченской войны 1994–1996 годов, когда правительство РФ искало способы нормализации ситуации в Чечне, премьер Виктор Степанович Черномырдин собрал в Доме правительства большую группу государственных деятелей, руководителей общественно-политических организаций, видных военачальников, представителей науки, культуры и искусства, элиту российской интеллигенции и нас, высших духовных иерархов традиционных российских религий. На этой встрече обсуждался один и самый животрепещущий вопрос: о путях прекращения военных действий и кровопролития в Чеченской Республике, где гибли мирные люди и, как правило, самые незащищенные и слабые — женщины, старики, дети.

Недалеко от меня среди деятелей культуры заметно выделялся своей колоритной внешностью в традиционной горской папахе и статью джигита Махмуд Эсамбаев. После нескольких выступивших он, попросив слово у Черномырдина, обратился к присутствующим с очень простыми проникновенными словами, выразившими горе и страдание своего народа, которые глубоко врезались в мою память, а затем немного поведал и о себе. Махмуд говорил, что недавно он был одним из самых богатых людей Советского Союза, имевших всемирную славу и признание как среди монархов и политиков, руководителей государств и бизнесменов, так и среди простых людей во всем мире — ценителей прекрасного. Что все они с теплотой и восторгом, шквалом рукоплесканий и своей любовью выбирали его искусство, которое он им щедро дарил. Они оказывали различные знаки внимания и преподносили букеты цветов и подарки, из которых в Грозном впоследствии был организован его мемориальный музей, где хранились дорогие картины, которыми могли бы гордиться известнейшие музеи мира. Среди множества ценных подарков, орденов и наград особенно выделялся очень дорогой индийский театральный костюм, подаренный Махмуду президентом Индии Джавахарлалом Неру с 600 бриллиантами. Во время войны в результате одной из бомбовых атак на Грозный музей был разрушен, многие ценности безвозвратно потеряны и уничтожены, а он остался без крова и вынужден был переехать в Москву, в однокомнатную квартиру. Только недавно благодаря мэру Москвы Ю. М. Лужкову Махмуд смог улучшить жилищные условия. Но не потеря имущества, не разрушение музея огорчает его сегодня. Каждый выстрел, разрыв многокилограммовой бомбы или снаряда вырывает частицу его сердца из груди, и кровоточит оно нестихающей болью. Тысячи его соплеменников, а также братьев и сестер других национальностей и религий, потеряв свои дома и родных, свое имущество и здоровье, ютятся в развалинах Грозного, а некоторые навечно погребены под ними.

Когда Махмуд-эфенди говорил все это, слезы горя и сострадания выступили на глазах его, словно бриллианты Неру, потерянные под бомбежкой. Но мужественный «патриарх танца» не стыдился их: это были не слезы слабости, а слезы горя отца, оплакивающего погибающих детей своих. Своим пламенным и столь эмоциональным выступлением Махмуд-эфенди произвел такое сильное впечатление на участников встречи, что в зале воцарилась скорбная тишина.

Махмуд-эфенди был редчайшей и широчайшей души человек, он откликался и принимал участие во всех праздничных торжествах, которые хоть немного могли доставить радость и удовольствие людям. Он с готовностью принимал участие и в мусульманских религиозных, и в различных национальных празднествах. Причем никогда не различал, кто его приглашает. Если его приглашали на праздник чуваши — он ликовал с чувашами, если мордва, он спешил к ним. Но уж когда гуляли татары на своем славном сабантуе, который он бесконечно любил, то он весело и искрометно включался в радостный фейерверк празднества вместе с ними, заражая зрителей и шуткой на татарском языке и праздничным настроением.

Будучи добрым мусульманином, Махмуд-эфенди хорошо усвоил и следовал всю жизнь предписанию Всевышнего, указанному в священном Коране: «Старайтесь же опередить друг друга в добрых делах!» (5:53).

На протяжении всей своей жизни он, опережая всех, делал добро людям, и они этим же добром и всенародной любовью и почтительной памятью о нем воздают ему — Махмуду Эсамбаеву, подлинно Народному Артисту, мусульманину и прекрасному человеку».

Глава пятая ЖИВАЯ ВОДА

Говоря о Махмуде, пытаясь понять истоки его уникального дарования, многие забывают, что он сам лучше всего рассказал о них в своих статьях и интервью. Вот одна из его статей-исповедей — «Радость танца»:

«Радость и танец — два слова, созданные друг для друга. Для меня радость и танец — понятия почти тождественные. О танце можно говорить без конца. Танец можно изучать непрерывно. Танец можно созерцать постоянно. И всякий раз, беседую ли я о танце, узнаю ли я танцевальный фольклор ранее незнакомой мне страны, я всегда испытываю радость соприкосновения с прекрасным, счастье единения с народом.

Для меня узнать народ — значит узнать его танец, рожденный выдумкой, изобретательностью, воображением, разумом народа. Танцы, которые издревле живут в народе и создаются сегодня, — подлинная энциклопедия жизни. В каком бы далеком краю вы ни оказались, как бы далеко ни занесла вас судьба, взглянув на танцы народа, вы живо почувствуете склад жизни обитателей этой страны, их горе и радости, их мечты и надежды, существо их национального характера. И как бы различны ни были танцы народов мира, сквозь бесконечное многообразие красок, приемов, особенностей исполнения вы ощущаете глубокое духовное родство хореографии, рожденной на разных широтах.

Чего хочет народ, где бы он ни жил? Конечно, мира, конечно, счастья, конечно, светлых трудов и светлой любви — таков интернациональный смысл народного танцевального творчества. Свойственная всем танцам человечность мыслей и эмоций особенно близка и понятна нам, советским людям. Танец — искусство радости: поэтому ему так привольно дышится, так отлично живется на нашей земле.

Вот почему всякий раз, когда я думаю о танце, мои профессиональные размышления неизменно переплетаются с мыслями о нашей сегодняшней жизни. Я думаю о своих соотечественниках — народе Чечено-Ингушетии. Я думаю о том подъеме, который царит сейчас в любом, самом отдаленном крае нашей земли. И понимаю, что этот подъем во всех областях жизни — научный, индустриальный художественный — не может не принести самых замечательных плодов и в сфере искусства танца. Я думаю о гастролях, которые уже прошли и которые еще предстоят, и испытываю огромное волнение.

Волнение и радость. Волнение от того, что огромна ответственность каждого из нас перед народом. Радость от того, что твое искусство нужно людям, что оно несет им идеи мира, добра, справедливости, что искусство танца помогает людям лучше узнать друг друга, лучше понять неповторимые особенности каждой нации.

Если мы попытаемся совершить экскурс в историю танца, то увидим, что под знойными небесами юга и среди ледяных просторов севера танец зародился примерно в одно и то же время — в глубокой древности. У всех народов танец, первоначально связанный с религиозными обрядами и верованиями, стал интереснейшей и богатейшей в своих возможностях первоначальной формой театрального представления — недаром до сих пор охотничьи и трудовые, любовные и воинственные пляски самых различных народов поражают драматической логикой, осмысленностью и абсолютной ясностью содержания. И по сей день народ хранит и пополняет бесценные сокровища своего танцевального творчества.

Отчего мне с детства страстно хотелось танцевать? Отчего, несмотря на отчаянное сопротивление отца, угрозы и побои, несмотря на отсутствие преподавателей, я всей душой, всем сердцем тянулся к этому искусству? Не потому, что оно поражало своей эффектностью, — и сегодня для меня эффект сам по себе ничего не значит и ничего не решает в танце. Оттого, что я, видимо, подсознательно ощутил сразу волшебную связь народного танца с жизнью.

Я не мог бы сказать, что резче запомнилось из первых лет жизни — цветущие луга родного аула Старые Атаги, полет орлов над снежными вершинами или крылатая, величавая поступь нашей лезгинки. Я не мог бы сказать, что раньше врезалось в мою память — шум и пение горных рек или ритмически-чеканные звуки дойр и пение наших стариков. Я не могу сказать, что больше поражало меня — плавное движение прозрачных облаков в синих небесах или неслышные движения девушек-чеченок в их изукрашенных золотом воздушных костюмах. Впечатления моего детства неотделимы от танца.

Танец в крови нашего народа. Приезжайте в любое селение Чечено-Ингушетии. Заходите в любой дом — там много радости и много детей. Выберете самого маленького, еще не начавшего ходить. Его еще держит мать, но стоит ему услышать ритм лезгинки, как его крошечные руки принимают точное положение, характерное для этого танца. И только наш ребенок сделает первый шаг, он начинает учиться движениям национальных танцев.

Если же вы послушаете рассказы наших стариков, вы живо представите себе, как танцевали лезгинку полвека назад. На поясах танцоров были подвешены специальные украшения — нанизанные на нить бараньи косточки — «альчики». Они висели рядами, подвесок по десять. И ход танцоров был так грациозен, четок и строг, что, едва покачиваясь, подвески ни разу не задевали друг друга. И наконец, зрители, покоренные ловкостью плясуна, кричали: «Танцуй без альчиков», что означало переход к следующей, быстрой части танца, когда альчики начинали постукивать в такт движениям.

Чечено-ингушская лезгинка всегда поражала меня удивительной сдержанностью и внутренней красотой, артистизмом. Такой она сохранилась и сегодня в высокогорных аулах.

Если вы приедете в эти сказочно красивые места, где из всех видов транспорта известны только ишаки и самолеты, поймете, что это танец не внешних эффектов, а целомудренного, благородного содержания. Чем стремится наш танцор поразить в лезгинке? Не внешними трюками, не вращением на коленях, не диким оскалом зубов, не демонстрацией неукротимого темперамента. Нет. Элегантность, грация, благородство осанки, совершенное владение своей пластикой — вот что такое наша лезгинка.

Танцор становится на пальцы, точно вырастая и окидывая взглядом близлежащие горы. Он летит бесшумно и крылато, словно рассказывая о преклонении пред своей избранницей. Парень и девушка танцуют, не касаясь друг друга, глаза девушки всё время опущены, но зато в тот единственный раз, когда она поднимает взгляд на партнера, вас поражает лучистая глубина этого взгляда.

В лезгинке собрались все лучшие, самые дорогие мне свойства народа.

Вот почему каждый свой концерт я открываю чечено-ингушской лезгинкой. Вот почему я учусь танцевать этот танец у народа. Вот почему я бываю особенно счастлив, когда старики говорят мне: «Ты танцуешь, как танцуют у нас в народе».

На вопрос, кто мой учитель, я, не задумываясь, отвечу — народ. Актерская судьба не баловала меня встречами с профессиональными педагогами. И если мне удалось чего-то достигнуть, низкий поклон за это народу — у него я учился видеть и понимать жизнь, претворять ее в искусство, у него учился мыслить и чувствовать в танце.

И нет ничего более естественного, чем желание отблагодарить народ, отплатить своему народу за науку, отплатить своей работой, своим искусством.

Конечно, когда ребенком я каждое утро угонял в горы стадо, я не думал о миссии художника, о призвании и прочих «высоких предметах», о каких думают зрелые люди. Тогда мне просто хотелось танцевать. Это безудержное пламенное желание заставило меня решиться на побег в Москву, откуда меня скоро водворили домой. Но непреходящее пламенное желание преследовало меня даже во время самых прозаических занятий. В булочной, куда меня отдал на выучку отец, я самые будничные дела превращал в танцевальные представления и наслаждался своим первым актерским успехом у тех, кто работал рядом со мной. Пламенное желание привело меня, наконец, в оперный театр, где мне довелось работать около шестнадцати лет.

Я вернулся к себе на родину, в город Грозный. Здесь у меня созрело решение обратиться к народному танцевальному творчеству. Но я обманул бы читателя, сказав, что безбоязненно взялся за новое дело. Конечно, было страшновато.

Итак, оставив академическую оперу, я двинулся в трудный и полный неожиданностей путь. Трудный оттого, что ведь никакой традиции сольного исполнения танцев разных национальностей у нас не существовало. Здесь, на эстраде, номер занимает от минуты до четверти часа. Танцовщик находится один на один с залом, и он должен, совместив в себе исполнителя, режиссера, постановщика, внятно, последовательно рассказать о жизни своего героя и вместить эту жизнь в самый краткий «хронометраж» номера. Такая краткость рассказа требует точности в сохранении рисунка танца, безукоризненной логики актерской работы, абсолютного чувства меры. И, главное, отношения к танцу, как к истории человеческого характера.

Этому человеческому исполнению каждого танца и следует учиться у народа. Танец любого народа выражает его самые характерные, самые высокие и прекрасные черты. Поэтому мне дороги и танцы моей родины, и танцы, созданные в других странах. Поэтому я знаю, что профессиональной школы танцовщику мало. Его школой должна быть жизнь.

Если бы меня попросили рассказать о моих любимых номерах, моих планах на будущее, о моих поездках, — о чем бы ни зашла речь, любой танец для меня неотъемлем от конкретных, живых впечатлений действительности. Они могут быть самыми разными, эти впечатления, — от воспоминаний детства и юности до знакомства с творчеством выдающихся танцовщиков современности, от встреч с колхозниками, перед которыми я танцую во время поездок по стране, до сотрудничества с зарубежными хореографами, о которых я храню теплую благодарную память. Но всё, что приходится пережить и увидеть, всё, что поражает глаз и воображение, неизбежно прямо или косвенно скажется в творчестве. Это закон, проверенный на личном опыте.

Вы спросите — ну, какая может быть связь с жизнью в таком, скажем, древнем танце, как воинственный таджикский танец с ножами? Формально — никакой. Фактически — самая очевидная. Каждый раз, когда я изображаю этот героический поединок со смертью, эту балладу о воинской доблести, я вспоминаю годы войны, когда я был в одной из наших гвардейских стрелковых дивизий. Героизм и простота окружавших меня людей, их готовность в любую минуту отдать жизнь за свои идеалы до сих пор живы в моей душе и до сих пор помогают мне наполнить старинный танец дыханием современности.

А вот совсем, казалось бы, далекий от нас мир Индии. «Золотой бог» — тоже один из первенцев моего репертуара. Всё трудное время работы над этим номером, когда по пять-шесть часов подряд я репетировал и сам, и под руководством Элеоноры Грикуровой, я вспоминаю как праздник. Огромного времени потребовало изучение литературных источников — мне хотелось найти легенду, наиболее интересную для сценического воплощения. Затем началась невероятной емкости работа по собиранию фотоматериала, — изучив по иллюстрациям и книгам искусство индийского танцовщика Рама Гопала, я руководствовался его манерой исполнения индийской пляски.

Но главное, что поддерживало и окрыляло меня в трудные дни сочинения танца, — это лучезарная поэзия индийского народного творчества. Ожившая, очеловеченная природа, сонм грозных и добрых богов, чистота и образность народных верований совершенно пленили меня. Весь — умом и сердцем — я предался этому танцу.

«Золотой бог» снискал внимание зрителей во всех странах, где довелось мне побывать. Видимо, успех и сценическое долголетие этого номера объясняются тем, что мир легенд, которые тысячелетиями создавал народ Индии, стал для меня реальным и жизненным.

Должен сказать, что знакомство с народным танцем для меня всегда равносильно душевному потрясению. Поражают мощь и смелость художественных обобщений, создаваемых народом в танце, выразительность символики и ясность хореографического текста. Самый древний народный ритуал вдруг обретает простой, всякому понятный смысл.

Помню, как в Бразилии мне удалось посмотреть обрядовый танец «Макумба». Трудно сказать, что охватывает вас при зрелище двухсот человек, содрогающихся в магической пляске. Раздается громогласный аккомпанемент национального оркестра из шестидесяти человек, колышутся яркие перья головных уборов, развеваются от стремительных порывистых движений хвосты ягуаров, украшающие сшитые из шкур костюмы, пурпурными пятнами крови жертвенных животных испещрены лица танцующих. Все они, охваченные исступлением, пляшут свой танец, изображая изгнание злого духа. В этом танце — и устрашающая сила древних народных представлений о зле, и напряжение человеческого духа и воли, и жажда очищения. Поразительно сочетание ясности идеи и острой символической формы. К такому сочетанию стремлюсь я теперь, когда исполняю в своих концертах вывезенную из Бразилии «Макумбу», чудесный танец, который понятен и привлекателен для зрителей самых разных возрастов, профессий, вкусов.

Вообще должен сказать, что если любая поездка, помимо радости новых впечатлений, помимо знакомства с достопримечательностями новых стран, приносит прежде всего радость узнавания новых танцев, то турне по Латинской Америке, продолжавшееся около четырех месяцев, было особенно плодотворным в профессиональном смысле. Оттуда я привез целую программу, которую вскоре собираюсь вынести на суд зрителей.

Я никогда не забуду, как самоотверженно работали с нами балетмейстеры Хосефина Левалье, Оскар Пуэнтье и Эктор Финк над «Хорабио тапатио», как Мерседес Баптиста, Жозе Гомео и Вальде Курзо приготовили со мной «Макумбу», а бразильские деятели искусства преподнесли мне национальный костюм, в котором исполняется этот танец. Я никогда не забуду, как нам сказали: «Голливуд выкачивает из нас только доллары. А вы, русские, увидели нашу душу, наше искусство и исполняете наши танцы так, что нам есть чему поучиться у вас».

Знаки внимания зарубежных зрителей и зарубежных артистов — прежде всего дань уважения к моей родине, к советскому искусству.

Сейчас я работаю над новой танцевальной программой. В ней мне хочется показать, например, лирическую сказку на темы «Тысячи и одной ночи» — рассказ о влюбленном юноше, погибшем от людской зависти и зла. Мне хочется сочинить танец о негре. Это желание навеяно знакомством с великолепным искусством Жозефины Бейкер. Звезда парижской эстрады, актриса, наделенная решительно всем — внешними данными, голосом, изумительной танцевальностью, чрезвычайно симпатична и как человек. Жозефина Бейкер воспитывает четырнадцать детей разных национальностей — одно это говорит о добром, большом и чистом сердце. Без такого сердца никогда не станешь художником. С удивительной простотой и естественностью рассказывает она о детях мира — о том, что волнует нас сегодня больше всего. А вот раздается песня «Работай, негр». Под ее музыку, танцуя и декламируя, напевая и плача, Жозефина Бейкер рассказывает о судьбе негритянской женщины. «Негритянка никогда не наденет белого платья, негритянка никогда не будет счастлива, дети наши гибнут от голода», — произносит низкий, страстный голос певицы.

Тогда и я решил сочинить танцевальный рассказ о негре. Его тело распростерто на земле, он содрогается от ударов бича, теряя последние силы, он гнется на плантации, срезая ножом сахарный тростник. Но когда труды окончены, негр слышит музыку родного «самбо» и начинает танцевать, и мы видим, как прекрасно и свободно раскованное человеческое тело. В финале танца негр снова слышит свист бичей, но теперь он застывает в гордой непокорной позе. Народ непобедим, могуч и прекрасен — такова идея этого танцевального рассказа.

Что бы я ни танцевал — подлинные народные пляски или сочиненные новеллы, о чем бы я ни думал, куда бы я ни ехал, мне хочется без конца рассказывать людям, как прекрасен и солнечен мир, мне хочется, чтобы, посмотрев мои танцы, они учились беречь мир, как самое дорогое, что есть у человека, мне хочется, чтобы они полюбили нашу огромную страну, которую недаром называют во всем мире «родиной танца».

Недавно я выступал на сцене Ленинградского хореографического училища. Нет слов, чтобы передать волнение, испытанное мною в минуты, когда мои «Золотой бог», «Автомат», «Макумба» и «Чабан» пришли на сцену этого великого школьного театра.

Здесь я увидел детей из всех республик Советского Союза и из множества зарубежных стран. Светловолосые и смуглокожие, веснушчатые и чернобровые — дети земли, каков бы ни был цвет их кожи, как бы далека ни была их родина, учатся здесь прекрасному искусству балета. И я вновь подумал о том, как велика и благородна страна, которая дарит детям всех народов земли высокую радость — радость танца».

Он умер 7 января 2000 года…

Незадолго до смерти Махмуд пришел в соборную мечеть к Равилю Гайнутдину. Главный муфтий России совершил молитву и благословил поступок — решение сердца Махмуда. Затем был совершен намаз. Махмуд совершил молитву впервые и был счастлив, словно его оставили все болезни и беды.

О том, что было потом, вспоминает генерал Асланбек Аслаханов:

«Получилось так, что я был у Махмуда за день до смерти. Мы о чем-то говорили. Потом он замолчал, посмотрел на меня и очень серьезно сказал: «Знаешь, я скоро умру».

Как, видимо, все люди в таких случаях, я понес привычную оптимистическую чепуху и даже пошутил, что у нас на Кавказе в семьдесят лет человек только превращается из юноши в мужчину. Вспомнил его отца Алисултана (прожившего больше ста лет) и сказал, что Махмуду нужно хотя бы до отцовского возраста дотянуть. Начал рассказывать, как мы с ним скоро вместе поедем в Старые Атаги. Как выпьем там живой воды из Аргуна и он сразу забудет обо всех болезнях и станет молодым джигитом. Махмуд слушал меня, не перебивая, и, кажется, с удовольствием ненадолго вернулся в детство.

Потом вздохнул и снова повторил, что он не шутит и знает, что срок его жизни кончается, поднял худую тонкую руку, не давая мне возразить.

— У меня есть к тебе одна просьба, — тихо сказал он. — Когда я умру, похороните меня в Старых Атагах.

После таких слов возможность увиливать от серьезного разговора и нести жизнерадостную чепуху исчезла.

— Рано или поздно все мы умрем, — сказал я. — На то воля Аллаха. Но я думаю, что тебя не надо хоронить в Старых Атагах, по крайней мере сейчас, пока обстановка в Чечне такая сложная. Пойми, Махмуд, ты человек, которого знает весь мир. После твоей смерти множество людей захотят побывать на твоей могиле. В Старые Атаги они еще не скоро смогут приехать спокойно. Люди любят тебя, и ты любишь людей. Нужно позаботиться о них. Вот почему я думаю, что тебе нужно быть похороненным в Москве.

Махмуд долго молчал. Видимо, ему было трудно расстаться с убеждением, которое он давно обдумал.

— Я, наверное, был плохой мусульманин, — сказал он горько. — Молитв не совершал, постов и заповедей не соблюдал… но и грехов больших за мной, кажется, тоже нет… Будет у меня к тебе большая просьба. Если нельзя мне упокоиться в Старых Атагах, то похороните в Москве, но по мусульманскому обычаю и на мусульманском кладбище.

— Твое слово — закон, — ответил я. — Можешь не сомневаться, все будет сделано, как ты хочешь.

Вот такой был у нас разговор. Самый последний.

На другой день он умер.

Когда Махмуд умер, вышел указ Владимира Владимировича Путина, тогда он был исполняющим обязанности Президента Российской Федерации, о захоронении народного артиста СССР Махмуда Эсамбаева на Новодевичьем кладбище.

Это был хороший указ и выражение самого глубокого уважения к памяти великого танцора. Новодевичье — главное кладбище нашей страны. Знаю, что и Нина Аркадьевна быта этому рада. Ведь если бы Махмуда похоронили на мусульманском кладбище, им уже невозможно было бы оказаться вместе. По обычаю своего народа она должна быть похоронена на армянском кладбище[3].

Я понимал, что если ничего не скажу о нашем последнем разговоре, то всем от этого, кажется, будет только лучше. Но я понимал, что не имею права молчать, и я рассказал о последней просьбе Махмуда. Дискуссия получилась очень сложная и напряженная. Меня поддержали племянники Махмуда, но многие (даже родственники) возражали. Они считали, что нельзя отказываться от высокой чести захоронения на Новодевичьем кладбище, тем более что там еще ни один чеченец не был похоронен. Иосиф Кобзон долго обижался на меня. Валентина (??) Ивановна Матвиенко, очень любившая Махмуда, тоже выступала за Новодевичье.

Мне было очень тяжело. Я попросил о встрече Юрия Лужкова и рассказал ему о последнем разговоре с Махмудом. Юрий Михайлович предложил похоронить Эсамбаева на мусульманском кладбище, что возле Донского монастыря. Кладбище это уже закрыто, хоронить там можно только родственников в общих могилах. Юрий Михайлович предложил мне пойти на это кладбище и выбрать подходящее место для могилы Махмуда. Я такое место нашел прямо на главной алее. Там, как нарочно, было оставлено подходящее пространство.

Юрий Михайлович сказал мне откровенно, что считает захоронение Махмуда не на Новодевичьем кладбище ошибкой. Но возражать не стал. Сказал — разрешение будет.

Семь человек, постоянно сменяя друг друга, копали могилу. К шести утра всё было готово.

Всё, о чем я рассказываю, происходило в течение одних суток. К четырем утра приехал председатель Совета муфтиев России, шейх Равиль Гайнутдин, с ним прибыли все нужные люди, и похороны были организованы по полному мусульманскому обряду.

Прощание проводилось в концертном зале «Россия», который Махмуд очень любил. Присутствовал муфтий, велась служба, люди проходили бесконечной чередой, прощались. Гроб был поставлен на возвышении. Там лежала кавказская бурка. Никаких цветов в гроб по нашему обычаю класть нельзя. Венки и цветы складывали у подножия гроба. Было много выступающих. От правительства, Госдумы, театров, филармонии. Выступали известнейшие артисты и простые зрители.

Это были похороны, достойные великого человека.

Нам звонили со всего мира. Множество чеченцев, ингушей, дагестанцев, вообще людей с Кавказа радовались тому, что Махмуда Эсамбаева похоронили, как положено, по мусульманскому обычаю. Теперь мы, его близкие и друзья, все великое множество людей, любивших его волшебное искусство, знаем, что там, куда он ушел, ему хорошо. Каждый год мы приходим на его могилу и словно бы снова встречаемся с ним.

Такого человека, как Махмуд Эсамбаев, мне больше не приходилось встречать в жизни. И если начинаешь вспоминать, то нет конца воспоминаниям…

Моя мама его очень любила. У нас есть национальное блюдо, халтмиш называется — кукурузные лепешки. Творог со сметаной размешиваешь, макаешь туда эти лепешки и ешь, запивая бульоном кукурузным. Обычная еда бедных людей. Вот это народное блюдо Махмуд любил больше всего и, когда приходил к нам, сразу спрашивал: «Халтмиш готов?»

И мама говорила: «Конечно, готов, садитесь за стол, сынки мои».

Махмуд был неповторим. Каждый день и каждый час. Он всегда был по-новому интересен.

После одного из лучших своих концертов он сказал, что во время танца вдруг ясно почувствовал, что тело его освободилось от земной тяжести и он может летать: «Я побывал в другом, божественном мире, где свет небесный сиял вокруг. Люди видели только мое бренное тело. Сам я был там».

Я имел счастье смотреть его танцы из-за кулис и почти всегда думал о том, что во время танца с ним происходит что-то особенное, но в то же время я видел, как он всегда волновался перед выступлением. Это удивляло меня, и я однажды сказал: «Почему ты волнуешься? Тебя так все любят, ты можешь танцевать, как угодно, люди всё равно будут счастливы». «Нет, — говорил он, — они любят меня, значит, должен делать для них только самое лучшее. Я должен не просто станцевать, но подняться на небо».

Помню, Махмуд был уже тяжело болен тогда, но вышел на сцену. Вышел, чтобы поговорить с людьми. Но они всё равно ждали танца. Понимая это, он начал танцевать. Сил его хватило только до половины. Однако он достойно и красиво завершил сокращенный вариант танца, как всегда, до земли поклонился зрителям, вышел со сцены за кулисы и… только тут потерял сознание.

Это было. Это видели многие, видел я сам…

Танец Махмуда навсегда остался с нами. Это и есть та самая сказочная живая вода, которую он, подобно доброму колдуну из танца «Макумба», добыл для нас ценою собственной жизни».

…Дочь Махмуда Стелла рассказывает, что перед смертью в больничную палату через форточку к Махмуду залетела какая-то птичка. Эту птичку потом после похорон она увидела в сновидении. Махмуд как бы находился в райском саду, и она хотела подойти к нему, но отец, улыбнувшись, повернулся и стал уходить вглубь сада, а на плече у него сидела та самая птичка.

Перед Стеллой вдруг появился чудесный сияющий старец и сказал: «Не переживай. Он среди нас, среди святых».

В 2001 году на Даниловском кладбище был торжественно открыт памятник Махмуду Эсамбаеву работы скульпторов Андрея и Николая Ковальчуков. Он представляет собой гранитный постамент, на котором выгравированы полумесяц и арабская молитва и фигура самого артиста с поднятой вверх рукой в хорошо всем знакомом характерном для него жесте.

В 2009 году к 85-летию со дня рождения Махмуда Эсамбаева по телевидению был показан последний фильм о нем. Весь он, по сути, состоит из танцев, входивших в знаменитую программу «Танцы народов мира», и начинается с кавказского танца «Легенда».

На заднике сцены снежные горы. Лихой, беззаботный полет молодого джигита. Жизнь прекрасна…

Не всегда…

«Легенда» — это танец, посвященный древней традиции кровной мести. Радостный танец юноши, сумевшего спастись, но вынужденного покинуть родную землю, чтобы не погибнуть от пули или кинжала мстителя.

Проходит совсем немного времени, и юноше становится понятно, что жизнь в чужих краях — пустыня для него…

И он возвращается.

Возвращается, чтобы жить или умереть на Родине.

Танец «Автомат». Джазовая мелодия. Каменное лицо и редкие, какие-то болезненно автоматические улыбки, больше похожие на гримасы.

Патентованная американская пляска. А вот «лунная» походка Майкла Джексона — но Майкла тогда, в конце 1950-х, еще и в помине не было. Это гладкая, автоматическая походка робота в исполнении Махмуда. Темп нарастает, и автомат очень четко, механично выплясывает, не по-человечески высоко выбрасывая ноги.

Вам нравится пляска машины. Удивительный танец! О, машина еще и не такое может. Вы только гляньте, что вытворяет! И так на человека похожа!

А тут и люди так танцуют и так живут. Не верите?

Приезжайте в Америку, сами убедитесь…

«Эмигрант». Чудный русский пейзаж, река, луга, далекие лесистые холмы. Раздолье! Есть где размахнуться… Но это всё только картинка на заднике сцены.

Буйная раздольная русская пляска…

Но вот накатила тоска. Опустил руки. Танцор заметно при-увял. Сел на пенек, глубоко и грустно задумался.

Да, недолговечна, нестойка радость человека, навсегда оторванного от родной земли.

«Павлин». Ну, это и в зоопарк ходить не нужно. Уморительно гордая походка заносчивой самовлюбленной птицы. Покачивание роскошного хвоста сочетается с движениями грудью, головой и шеей. Очень точно и выразительно.

Руки — как гибкие лебединые шеи. Пальцы с длинными когтями очень выразительны, как у настоящего петуха-павлина.

Царь-птица красуется, даже кокетничает. Невозможно не поддаться обаянию этого сияющего драгоценным хвостом красавца, блеску его светлых прозрачных глаз.

«Испанский танец». Черный, прямой и острый, как шпага, тореадор с мулетой — ярко-красным плащом, которым он дразнит быка и, внезапно убирая, заставляет промахиваться. С плащом Махмуд работает мастерски, не хуже настоящего тореро.

Разгорается напряженная и строгая испанская пляска. Твердая, каблуками в пол, характерная дробная чечетка.

Светлые глаза. Очень выразительные, о них надо сказать особо. Они освещают танец. Внезапно и широко открываясь, они как бы проглатывают зал. Даже страшно немного становится. Это важные мгновения. Акценты.

Танец продолжается. Но память об этих глазах, ослепительных прожекторных вспышках светлых и глубоких, как бездонная морская вода, глаз уже не забудется. Не уйдет из памяти и танец, и то важное движение, на котором сделан этот световой акцент.

Глаза Махмуда — особенная, несколько даже мистическая часть танца.

Испанский танец заканчивается мощной работой с тореадорским плащом. Бык побежден, неотвратимый удар шпаги, ноги его подламываются, бык падает.

И льется на землю, как кровь быка, алая мулета тореадора.

«Золотой бог». Медленно поднимается солнце. Медленно и как бы совершенно незаметно из глубокого приседа поднимается танцор. Руки разведены в стороны.

Необыкновенный костюм. От головы, в роскошном царственном уборе, до пальцев рук и босых ног, Золотой бог осыпан сверкающими драгоценными камнями. Необыкновенное колье закрывает всю грудь, бесчисленные перстни, браслеты и колокольчики, все сверкает и переливается.

Странные скульптуры рядом с ним.

Темп музыки нарастает. Начинается быстрый танец.

Особенно хороши руки. Очень характерные, узнаваемые движения индийского танца.

Руки, как змеи, танцуют свой отдельный танец…

Вот солнце начинает опускаться.

Музыка успокаивается.

Движения едва заметны. И опять руки и пальцы тут особенно выразительны.

Музыка остывает, стекает за горизонт.

Солнце зашло…

И вот, наконец, «Макумба». Леопардовый костюм, кругом хвосты, они развеваются. Темп невероятный.

Пляска идет среди темных столбов-тотемов, украшенных ликами жутких чудовищ.

Лицо колдуна расписано татуировкой. На шапке ореолом огромные перья какой-то сказочной птицы. Глаза вспыхивают и гаснут.

Колдун содрогается, духи предков входят в него…

Барабаны сходят с ума и вдруг умолкают…

Взрывается страшный крик! Всё на мгновение каменеет от ужаса.

Пронзительные предсмертные вопли следуют один за другим и… тишина не менее страшная, чем крик…

Колдун умер…

Но ведь это танец. Всего лишь танец!

Занавес опустится. Колдун поднимется и уйдет за кулисы в свою гримерку. Переоденется, смоет грим…

Всё это уже было.

Он умирал много раз, и каждый раз танец продолжался.

Танец бессмертен.

Великий волшебник будет выходить на сцену снова и снова, чтобы умереть — и опять родиться, спасая людей. Всех, без различия вер, наций и партий.

Однажды перед сном, прочитав книгу об индийских древностях, Махмуд заснул. Ему ясно привиделось, что Золотой бог (огромное, живое заходящее солнце) забирает его в долгое путешествие на запад через великую пустыню вечной тьмы. Тьма, кажется, не имела границ, она была бесконечна…

Но вот, где-то бесконечно далеко, засиял свет…

Он очнулся, открыл глаза… первое, что он увидел, — солнечное пятно на недавно побеленной стене, и странные звуки… это ребенок плакал. Плакал горько и отчаянно. Но вот плач сменился далекой, едва слышной музыкой, которая приближалась, журчала и переливалась, как сверкающая влага стремительного горного ручья.

Он узнал эту музыку. Узнал зурну. Это была искрящаяся, летящая, как стремительный поток весенней воды, мелодия лезгинки.

Ребенок больше не плакал. Он слушал вечно юную древнюю музыку своей бесконечной жизни, и всё его существо, вся его юная и древняя душа танцевала.

Великий танец призвал его на эту землю. Бессмертный танец дал ему право на жизнь вечную…

Всё это уже было или будет. Явится миру новый Великий танцор. Только пока совсем маленький и совершенно позабывший обо всех своих прежних жизнях…

Он вернулся. Так и должно быть… только никому пока что неведомо, когда и где это произошло и как зовут ребенка. Неизвестно и то — станет ли он Единственным? Украсит ли его голову царственная корона властителя танца, знаменитая папаха Махмуда Эсамбаева из каракуля бухарского ягненка? Да и в танцах ли теперь достигнет он величия? А может быть, в чем-то ином, кто может знать…

Главное, что впереди целая жизнь. А в жизни возможно всё.