Махмуд Эсамбаев

Глава первая ШИВА НАТАРАДЖА

Взглянем на этот поворотный период жизни Махмуда Эсамбаева с другой стороны. Вот как сама Элеонора Николаевна Грикурова рассказывает о встрече с первым своим учеником:

«Осенью 1956 года ко мне обратились из филармонии. Попросили поставить индийский танец для Махмуда Эсамбаева. Я никогда раньше не слышала этого имени. Поинтересовалась, знает ли он технику индийского танца и сколько ему лет. Мне ответили, что индийские танцы он не танцевал, а лет ему за тридцать.

Индийским танцам учат с детства. И лишь немногие становятся профессиональными танцовщиками. Это слишком большая и трудная школа. Ясно, что ни о какой постановке танца для Эсамбаева не могло быть и речи. На этом я этот бессмысленный, на мой взгляд, разговор закончила…

Потом мне позвонили из Министерства культуры с той же просьбой. Вскоре объявился и сам Эсамбаев, которому сообщили о моем отказе. Он позвонил мне по телефону. Я ему объяснила, что это невозможно.

Тогда он стал просить меня хотя бы взглянуть на его работу. Я отказалась.

Он стал буквально преследовать меня, звонил на работу, домой. «Вы же не знаете, что такое индийский танец», — говорю ему. А он свое: «Посмотрите меня, тогда, может, передумаете». В общем, я ему об одном, а он мне о другом. Все-таки уговорил, разрешила ему прийти на репетицию.

Как сейчас помню, я была на площадке лестничной клетки, когда он вышел из лифта. И тут же, не дав мне опомниться, выхватил кастаньеты и начал танцевать прямо около лифта. Это был какой-то невероятный танец, собранный из разных ритмов и движений. Минут двадцать в диком темпе он танцевал на крохотной для его высокой фигуры и длинных ног площадке. Я еле его остановила. Зашли в репетиционный зал. И он опять пустился в пляс.

Пошла к Игорю Александровичу. Договорились, что я попробую провести с ним одно занятие по технике индийского танца. Махмуду я сказала:

— Приходите завтра с утра. Я вам покажу несколько движений. Если не возьмете их сразу, работать с вами не буду.

Резко сказала, но и уверена была, что ничего путного из этой затеи не выйдет. Здесь не поможет даже его блестящая техника, которую он мне продемонстрировал.

Индийский танец — это совершенно иной мир! Еще никому не удавалось решить подобные трудности, не зная школы этого танца.

И пошла спокойно домой.

С утра он уже в зале. Разделся: тощий, длинный, лысый, выцветшие сатиновые шаровары, на ногах потертые гимнастические тапочки. Стоит в углу, усиленно разминается.

Стала показывать ему движения…

То, что произошло дальше, было невероятно! Он начал буквально «фотографировать» меня. Что бы ни показала, повторяет абсолютно точно. Подхлестнуло это меня, показываю элементы всё более сложные. Для него как будто нет никаких трудностей. Схватывает не только само движение, но стиль, манеру исполнения.

Тогда попросила его сделать то, что сама не могу, сложнейший элемент мужского индийского танца: принять положение полного плие, то есть глубоко присесть, широко разведя ноги, и медленно подниматься в течение одной, а лучше полутора минут. Весь взмок, но вытянулся, встал за этот промежуток времени.

И тогда я поняла, что передо мной человек, самой природой созданный для танца и готовый всё отдать ему. Я сама фанатик, когда чем-нибудь увлекусь. Решила: попробую сделать с ним индийский танец. Сказала ему, он чуть не плачет от радости.

Стала думать, какой танец ему поставить. Решили обратиться к репертуару знаменитого индийского танцовщика Рама Гопала. У меня были эскизы его танца «Золотой бог Шива».

Сюжет такой: Шива пробуждается, наблюдает, что происходит на земле Индии от восхода до захода солнца. И обо всем этом рассказывается в танце. По замыслу это божественно-неземной номер. Но танец пришлось, по существу, создавать новый. Рам Гопал исполняет его в течение сорока пяти минут, очень медленно разворачивая повествование. Движения им делаются как при замедленной киносъемке. Мне же нужно было создать номер продолжительностью в восемь-девять минут, то есть танец, пригодный для эстрады.

Начали мы с Махмудом работать с 8 утра до 24 часов, а иногда и до часа ночи. Один вахтер оставался в зале Чайковского да мы. Работали, не жалея себя. Увлеклись, и дело быстро пошло. Только вижу, часто мой Миша выдыхаться стал, сил не хватает. Однажды спросила: «Кушал сегодня?» Молчит. Поняла, что плохи у него дела с деньгами, питается неважно. Повела в буфет. Так стала его немного подкармливать. А он меня с тех пор матерью стал называть. И все-таки от невероятного физического напряжения надорвался он. По настоянию врачей на неделю (только-то!) пришлось прерваться.

А тем временем мне нужно было подбирать музыку, создавать костюм, отвечающий танцу. Я начала собирать материал. С любезного разрешения посла Индии в СССР Кришна Менона я пересмотрела всю посольскую библиотеку, перелистала много книг и нот. По крохам собирались элементы танца, музыки, костюма. Наконец подобрана музыка, сделан при помощи художника и портного хороший костюм. И номер был готов. Теперь надо было показать танец новой комиссии Министерства культуры, чтобы он был официально принят.

Вот комиссия собралась. Это было днем в зале Чайковского. Махмуд сдавал целую программу, все номера, которые он мог показать. Но, конечно, в центре внимания был индийский танец «Золотой бог». Без хвастовства скажу, он произвел ошеломляющее впечатление…»

Он поднимался и вырастал так же медленно, как поднимается над горизонтом животворное дневное светило.

Глаз не в силах заметить этого едва заметного возрастания.

Для любого человека бесконечно медленное распрямление согнутых ног, состояние совершенно немыслимое. Любой буквально через несколько секунд просто рухнул бы на землю. Мышцы не выдержали бы напряжения.

Махмуд даже не думал об этом, потому что в таком положении ему не просто нужно было устоять, в этом положении он танцевал, в этом положении всё его, казалось бы, застывшее тело и лицо совершали бесчисленное множество едва заметных, но удивительно тонких и выразительных движений. Вот в чем состояла почти никому, даже из профессиональных танцоров, не доступная сложность этого танца.

Стоять же долгие минуты в полуприседе ему не составляло труда. Дело в том, что, находясь в этом положении, он ничего не весил. Он просто висел в воздухе. Это был всё тот же полет, тот незабытый детский сон. Только теперь Махмуд умел вызывать это состояние, это удивительное чувство невесомости не только во сне, но и наяву. Он этому научился. Это была та же медитация, о которой говорят индийские йоги. Это состояние Махмуд научился вызывать в себе. Теперь он нисколько не сомневался, что некоторые, особенно умелые индийские подвижники-йоги не просто испытывают эту чудесную невесомость, но умеют даже отрываться от земли и парить в воздухе.

Махмуд чувствовал, что теперь он тоже будет летать…

Каково было впечатление от первых концертных показов индийского танца, рассказывает в книге «Повесть о танце» писатель и товарищ Махмуда Геннадий Пожидаев;

«В те дни, когда индийский танец Эсамбаева впервые появился на московской сцене, из Парижа вернулся солист балета Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко Алико Чичинадзе, который видел там выступление Рама Гопала с танцем «Золотой бог Шива». Узнав, что подобный танец сделан у нас, он захотел сравнить. По словам Чичинадзе, сравнение оказалось не в пользу индийского танцовщика. Сложность, насыщенность танца Эсамбаева несравнима с танцем Рама Гопала. Что же касается индийского стиля, духа этого танца, то здесь судьями были сами индийцы…

Однажды на концерте в зале Чайковского, когда исполнялся «Золотой бог», присутствовал посол Индии Кришна Менон. После концерта он вместе с супругой и первым секретарем посольства Ахуджем прошел за кулисы и попросил провести его к Эсамбаеву. Он горячо поблагодарил Махмуда за блистательную, с его точки зрения, пропаганду индийского танцевального искусства и подарил ему цветы — какой-то совершенно фантастический букет.

Гости поинтересовались, сколько времени Эсамбаев готовил этот танец. Махмуд ответил встречным вопросом: «А вы как думаете?» Секретарь посольства (большой знаток индийского танца) сказал: «Для этого надо, по меньшей мере, восемь лет». (Между прочим, то же самое говорила Махмуду Грикурова.) Индийцы страшно удивились, когда им был назван срок — двенадцать дней. «Если это так, — было ответом, — то Эсамбаев необыкновенный танцовщик».

Индийские танцы сравнивают с философскими учениями. Это подлинный культ пластических движений, который берет начало с древнейших времен, как часть религиозных ритуалов. Сюжетами для танцев служили легенды из жизни богов и героев, которые, по индийской мифологии, тоже танцевали. В одной из священных книг, написанных две тысячи лет назад, был целый раздел, посвященный танцам.

…Перед тем как начинался «Золотой бог», зритель слушает рассказ о нем, такой же удивительный, как и сам танец.

— Далеко за отрогами Гималайских гор раскинулась дивная страна Индия. Прекрасна ее древняя культура, прекрасны ее единственные в своем роде древние танцы. Танцы Индии делятся на четыре стиля, четыре школы: Катхак, Катхакали, Манипури и самая сложная школа классического танца — Бхарат-Натьям. Танцы этой школы — это легенды, которые пересказываются при помощи движений головы, рук, мимики лица. Один из сложнейших танцев этой школы — танец-легенда о Золотом боге. Медленно восходит золотое солнце над пустынной и мертвой землей. Ничего нет живого на ее безмолвных равнинах. Золотой бог просит бога Неба послать на землю живительную влагу. Пошел дождь. Оживилась земля, зашелестели листьями деревья, запели птицы, зацвели сады. Но дождь не может идти вечно. Он прекратится, и всё живое погибнет. Золотой бог просить бога Неба послать на землю реки. По благодатной земле Индии величаво потекли воды Ганга. Но не всегда спокоен Ганг. Поднимается буря, набегают огромные волны, река выходит из берегов, затопляет селенья, посевы, сады. И тогда неисчислимы бедствия народа, — Но Ганг утихнет, вновь войдет в свое русло и потечет величаво, спокойно. Золотой бог уходит, чтобы дать отдохнуть уставшей земле. Голубой бог Ночи вступает в свои права. Он окутывает землю лазурным сиянием. А завтра снова придет Золотой бог, чтобы согреть землю своими лучами. И так будет вечно.

…На сцене мрак. Только слышны мелодичные и размеренные звуки индийской музыки, призывающие к вниманию, к посвящению в таинство танца.

Вспыхивает серебристый луч прожектора и вырывает из темноты сверкающее золотом изваяние. Танцовщик находится в глубоком приседе с разведенными в стороны коленями и руками. На голове сверкающая корона. Звучит музыка. А танцовщик все так же неподвижно сидит, не шелохнувшись. Через некоторое время вдруг замечаешь, что он уже, оказывается, немного поднялся. Значит, происходит движение тела, незаметное глазу. Индийцы тысячу лет назад рассчитали эту скорость подъема танцовщика — так поднимается из-за горизонта солнце.

Зал замирает при виде этого удивительного зрелища. Как будто встает не человек, а само светило. Звучит музыка. Солнце всплывает над безмолвной пустыней. Наконец этот немыслимый подъем закончен. Мгновенно меняется освещение, ритм музыки. Золотой бог делает первый шаг. Неожиданно раздается серебряный звон колокольчиков, привязанных к ногам. И мы уже видим не бога, а человека, который одушевляет всё неживое, наполняет поэзией каждое движение своего тела, головы, ног, рук. Особенно выразительны руки. Когда они начинают извиваться, словно это сами воды Ганга, словно бесконечно плавно течет умиротворенная река, зал непременно разражается аплодисментами. Кажется, что эти руки можно завязывать в бант.

Лицо бесстрастно, спокойно, мудро.

Это очарование длится несколько минут. Но вот рассказ окончен. Начинается «уход» солнца за горизонт. И он столь же незабываем, как и «восход». И опять замирает зал от этого захватывающего зрелища…

Махмуда вновь и вновь вызывали на сцену. Он утопал в цветах. «Золотой бог» затмил все другие номера. Художественный руководитель зала им. П. И. Чайковского Енджеевский не скрывал восхищения: «Обладая замечательной пластикой, высокой техникой и чувством ритма, Эсамбаев, воспроизводя подлинный индийский фольклор, поднимает этот замечательный танец до предельных вершин мастерства».

Слава о Махмуде и его «Золотом боге» быстро разнеслась по Москве. В Большом концертном зале имени П. И. Чайковского не было отбоя от звонков. Все спрашивали, когда снова будет выступать индиец Мухамед Али. Всем казалось, что Махмуд — танцор из Индии. То, что исполнитель танца — чеченец, стало сенсацией».

Но что творилось в этот первый раз в душе самого Махмуда!

Танец длился шесть минут — и целую вечность. Это был удивительный сон, в котором перед Махмудом прошла вся его жизнь, от первого вздоха и детского крика до ее расцвета, сияния и будущего неизбежного заката.

Жизнь, которую он сотворил сам, как это мог сделать только всемогущий разрушитель и созидатель, великий и грозный золотой бог Шива.

Это был сон наяву. Подобно околдованному собственным танцем брахману Махмуд удалился в иные миры, увидел и понял нечто такое, чего никому из великого множества людей никогда не суждено увидеть и понять.

Он не знал даже, суждено ли ему вернуться, но вернулся.

Вернулся совершенно другим человеком…

Главный эксперт, которого особенно ждал Махмуд, пришел одним из последних.

Это был Игорь Моисеев.

У Махмуда в его творческой жизни было только два абсолютных кумира, чувство восхищения пред которыми он сохранил до последнего дня и унес с собой в могилу, — это Игорь Моисеев и Галина Уланова.

Моисеев зашел ненадолго. Обнял Махмуда.

— Ты мне понравился, — сказал он просто. — Танец-то исключительно сложный, а Индия — это целый мир. Ты этот мир чувствуешь. Молодец…

Нахмурился, словно рассердившись на себя, и, коротко кивнув, вышел, оставив Махмуда в недоумении и растерянности.

К огорченному ученику подошла Грикурова. Похлопала по плечу:

— Чего загрустил, Махмуд? Просто Моисеева не знаешь. Ты стал, наверное, первым человеком, который удостоился стольких похвал за один раз. Да ведь мэтр вообще в лицо никого не хвалит. Считает, что настоящему мастеру это может только повредить. В коридоре он сказал мне главное — что другого такого танцора он в жизни своей еще не видел, а уж Игорь-то Александрович, поверь, много чего повидал…

— Ну, вот… теперь я на небе! — отозвался Махмуд…

Так в постановке Элеоноры Грикуровой родился знаменитый индийский танец Махмуда Эсамбаева. Ученик и учитель оказались достойными друг друга. Артист сумел воплотить один из самых дерзновенных балетмейстерских замыслов. Грикурову в знак признания ее большой победы в пропаганде индийского искусства правительство Индии пригласило на год в свою страну, чтобы продолжить изучение различных школ древнейшего классического танца Индии…

«Всё трудное время работы над этим номером, — писал М. Эсамбаев, — когда я репетировал под руководством Элеоноры Грикуровой, я вспоминаю, как праздник… Главное, что поддерживало и окрыляло меня в трудные дни рождения танца — это лучезарная поэзия индийского народного творчества. Ожившая, очеловеченная природа, сонм грозных и добрых богов, чистота и образность народных верований совершенно пленили меня. Весь — умом и сердцем — я предался этому танцу. «Золотой бог» снискал внимание зрителей во всех странах, где довелось мне побывать. И, видимо, успех и сценическое долголетие этого номера объясняется тем, что мир легенд, который тысячелетиями создавал народ Индии, стал для меня реальным и жизненным».

Именно после танца «Золотой бог» Махмуд Эсамбаев превратился, наконец, в того неповторимого волшебника танца, которого с изумлением и восторгом увидел и полюбил весь мир.

Глава вторая ФЕСТИВАЛЬ

Весна 1957 года была совершенно необычной, потому хотя бы, что в этот год Советский Союз впервые открылся миру и принял в своей столице Всемирный фестиваль молодежи и студентов. «Железный занавес» впервые после окончания войны приподнялся и показал советским людям остальной мир — там, оказывается, не только угнетали и боролись, но и просто жили, влюблялись, пели и танцевали.

Махмуду исполнилось тридцать три года. Он живет в съемной квартире с женой Ниной. Неплохо зарабатывает, в основном за счет концертов. Одет, обут и сыт — да и много ли ему надо еды, кошка и та съест больше. Зато в шкафу у Махмуда несколько пошитых на заказ костюмов. В зависимости от обстоятельств и настроения, он может надеть любой. Тут же на плечиках сделанные на заказ рубашки, тоже вполне приличный набор. Есть несколько пар хороших, тоже заказных, туфель. Махмуд близок к тому, чтобы считать себя вполне успешным и благополучным человеком.

Он почти позабыл о том, что еще недавно, будучи популярным солистом Киргизского театра оперы и балета, вынужден был регулярно отмечаться в комендатуре. Теперь к нему уже не могут в любую минуту ворваться с обыском, как это было в Алма-Ате и Фрунзе, где он был бесправным ссыльнопоселенцем.

Вот уже четыре года Махмуд Эсамбаев свободный человек! Такой же гражданин СССР, как миллионы его соотечественников. У него теперь есть будущее, и надо решать, как лучше им распорядиться.

Когда Махмуду хотелось о чем-то хорошенько подумать, он шел в сквер, располагавшийся рядом с общежитием, садился на скамью и размышлял.

Сквер был небольшой, чистый и уютный. Суда любили приходить молодые мамы. Гуляли, осторожно подталкивая перед собой коляску с завернутым в кружева спящим чудом. На лицах их светилась едва скрываемая радость.

«Им ведь и правда есть чем гордиться, — думал Махмуд, — то, что сумели сотворить они, действительно самое большое и самое волшебное из всех чудес, на которое способен человек».

На скамейках неподалеку от Махмуда сидели мрачно сосредоточенные старички-шахматисты. Они долго думали, а сделав, наконец, свой ход, настороженно и остро поглядывали на соперника — каково впечатление? Ход казался им замечательным и неотразимым, однако тот, что сидел напротив, мог одним движением стереть торжество с лица своего противника и партнера.

О шахматы, удивительная игра!

Сам Махмуд в шахматы почти не играл, хотя знал все ходы и правила. Уметь правильно передвигать фигуры — недостаточно. Надо иметь особенный, изощренный ум и душу игрока, только тогда правила будут полезны и начнут работать.

Махмуд сидел, разглядывая летние деревья, такие зеленые, яркие, такие молодые. Даже не верилось, что еще недавно эти клены и липы стучали на ледяном мартовском ветру черными, безжизненными ветками.

Он даже поежился, вспомнив зимние вьюги, несущие, почему-то всегда прямо в лицо, колючие облака снега.

Хорошо жить летом…

Этим летом в Москве пройдет фестиваль, VI Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Уже сейчас весь город цветет яркими фестивальными ромашками. На этот фестиваль Махмуд очень рассчитывал, но оказалось, что международный праздник не для него. Как-то очень неожиданно выяснилось, что фестиваль предназначен только для молодежи. Кто-то «наверху» решил, что люди считаются молодыми лишь до двадцати четырех лет.

В художественной программе фестиваля значились представительные международные конкурсы по народному танцу и классическому балету. Понятно, что для лауреатов этих конкурсов открывались замечательные перспективы на будущее.

— Выступает лауреат Международного конкурса балета VI фестиваля молодежи и студентов в Москве! — это звучит.

Ну а если получить главную награду, золотую медаль, то о будущем вовсе можно больше не беспокоиться, золотого лауреата фестиваля всегда и везде примут с распростертыми объятиями.

Махмуду было что показать. Он прекрасно выступил на Всероссийском и Всесоюзном конкурсах, проводившихся как отборочные к VI Всемирному фестивалю. Стал победителем на обоих. Ему было твердо обещано, что его танец будет представлен на фестивале.

И вот вдруг, как бы совершенно неожиданно, выяснилось, что за несколько дней до начала фестиваля Махмуду Эсамбаеву исполнится 33 года.

Ну да, исполнится. Что из этого? Разве он выглядит дряхлым стариком? Он будет плохо смотреться на фоне юных соперников? Но пусть хоть один из них попробует повторить восход солнца в танце «Золотой бог», когда нужно незаметно вставать из глубокого плие в течение двух минут. Да ни один, самый подготовленный выпускник школы Вагановой не сможет сделать такого!

И тем не менее они, выпускники балетных школ и академий, будут выступать. Махмуд же может быть только зрителем…

Что делать, он не знал.

И вот, посидев и подумав хорошенько на лавочке в сквере, Махмуд решил, что надо пойти к Грикуровой. Он и раньше, когда не знал, что делать, шел к Элеоноре Николаевне. Если уж она научила его танцевать «Золотого бога», то какие вообще для нее могут быть трудности!

Грикурова была членом жюри конкурса народного танца, и встретиться с ней удалось только накануне утверждения заявок. Она была искренне возмущена тем, что узнала от Махмуда.

— Почему это они только сейчас вспомнили, что тебе 33 года?! — сердито спросила она Махмуда, как будто он сам себе эту неприятность подстроил.

Он только плечами пожал в ответ.

— Ты победил на Всероссийском и Всесоюзном конкурсах и честно добился права участвовать в художественной программе фестиваля! Разве не так?!

Махмуд кивнул согласно.

— Сегодня же пойду к Игорю Александровичу и всё ему расскажу.

— Но ведь Моисеев председатель жюри, — заметил Махмуд с сомнением. — Ему будет неудобно поддерживать кого-то из участников.

— Почему это неудобно? И вовсе не надо ему кого-то поддерживать, он должен просто восстановить справедливость. Игорь Александрович был председателем жюри на отборочных конкурсах к фестивалю, он не допустит, чтобы результаты пересматривались. Ведь именно ты победил?

Махмуд кивнул.

— Почему тогда раньше никто не заглядывал тебе в паспорт и не спрашивал, сколько тебе лет?! Я уверена, что Игорь Александрович так этого не оставит. Он обязательно поговорит с людьми из оргкомитета фестиваля. Если Моисеев заявит протест, его обязательно услышат, можешь не сомневаться. Игорь Александрович — человек авторитетный.

Больше Махмуд ни с кем не встречался и никуда не ходил. Какой смысл? В высокие инстанции — оргкомитет фестиваля, ЦК ВЛКСМ и ЦК КПСС — он не вхож, да и с кем ему там разговаривать?

Оставалось ждать и надеяться на то, что Грикурова действительно встретится с Моисеевым, а тот переговорит с большими людьми в оргкомитете фестиваля и справедливость будет восстановлена… Без особой надежды Махмуд пришел в последний день и, привычно заглянув в самый конец списка, разглядел-таки свою фамилию в конкурсе народного танца.

Да, нечасто получал он такие подарки! А ведь, признаться, он уже не верил в то, что ему дадут выступить, и ждать перестал.

Словно только что родившийся человек, Махмуд увидел вдруг все в совершенно ином свете. Теперь он верил в красоту людей, в то, что добро всегда побеждает зло, каким бы хитрым и сильным это зло ни было.

Он шагал по Москве, совершенно позабыв обо всем и даже порой вслух разговаривая с самим собой. Прохожие удивленно оглядывались на высокого, удивительно тонкого и стройного кавказца, который как-то очень красиво и грациозно взмахивал руками и делал порой неожиданные танцевальные движения. Да, Махмуд уже танцевал. Он танцевал свой только недавно подготовленный таджикский танец с ножами.

Это был танец-сражение. Несмотря на то что противник был невидим, напряжение боя каждый зритель ощущал буквально физически. Махмуду, таджикскому воину с двумя сверкающими ножами в руках, приходилось демонстрировать все свое незаурядное мастерство. Он стремительно нападал, ловко защищался и уворачивался от яростных атак. Но вот враги окружили его со всех сторон, и только его удивительное мастерство помогает отражать удары, летящие со всех сторон. Становится понятно, что вырваться из плотного круга врагов не удастся. Бесстрашный воин обречен. Вот он схватился за плечо. Ранен! Из руки падает нож… но остается еще один, и он продолжает биться, он не сломлен… вот еще удар и еще. Он падает, но находит силы подняться. Даже стоя на коленях, он продолжает отбивать и наносить удары. Бесстрашный и гордый боец не сдается.

Собрав последние силы, он снова встает во весь рост. Он умрет стоя, как настоящий воин…

Прохожие качали головами, глядя на этого удивительного, танцующего на ходу, человека. Они шли дальше, непроизвольно и незаметно для себя улыбаясь.

Махмуд очнулся только на широченной лестнице Концертного зала имени П. И. Чайковского.

Это место памятное для него.

Здесь он впервые показывал своего «Золотого бога».

Тут впервые медленно-медленно взошло над спящей землей и спящим морем золотое солнце Шивы…

Нет, видно, не зря ноги принесли его сюда.

На середине лестнице Махмуд увидел…

Навстречу ему, откуда-то, похоже, прямо с небес, спускались две ослепительно прекрасные женщины…

Махмуд, конечно, сразу узнал Галину Уланову. Рядом с ней шла ее ассистентка Элла Викторовна Бочарникова — ее тоже все знали.

Они спускались просто и величественно, как ангелы нисходят с облаков на грешную землю. Махмуд замер, наблюдая это чудесное явление…

Ангелы поравнялись с замершим на ступенях Махмудом и вдруг остановились.

— Здравствуйте, Эсамбаев! — сказала Уланова.

— Здравствуйте, Галина Сергеевна! — отозвался Махмуд каким-то чужим от волнения голосом. Когда-то давно, во Фрунзе, Уланова видела его выступление в «Лебедином озере» и высоко оценила его искусство. С тех пор они не виделись. И Уланова, оказывается, помнит его!

— Здравствуйте, Галина Сергеевна, — повторил Махмуд и посторонился, стараясь не мешать проходу этих неземных женщин.

Однако великая балерина не спешила уходить.

— А ведь я о вас думала, Махмуд. Как хорошо, что мы встретились. Все хотела узнать, почему вы не танцуете в нашем классическом конкурсе.

— Я уже заявлен в конкурсе народного танца… если бы знал…

— Ну, хорошо, танцуйте на конкурсе народного танца, но что вам мешает выступить у нас в классике с характерным танцем? Вы, может быть, не хотите? Но почему?

— Хочу, конечно, хочу!

— Тогда несите документы. И как можно скорее. Я еще успею вас включить.

— Галина Сергеевна, вы, наверное, не знаете, что мне уже… больше тридцати.

— Вот беда так беда! А мне, между прочим… даже не буду говорить, сколько мне… Ну что, договорились? Приносите документы! И, пожалуйста, быстрее. Конкурс-то уже начинается. И ни о чем не думайте. Я включу вас от своего имени, у меня есть такое право.

— Конечно! Благодарю вас. Я прямо сейчас!

— Несите. Я буду ждать. Учтите, у нас будет жарко. Очень хороший состав… настраивайтесь на серьезную борьбу. Да, кстати, что будете танцевать?

— У меня подготовлен новый вариант «Испанского танца с кастаньетами». Мы с Грязновой недавно обновили его. Сама Марита Альберинго помогала нам. И главное, она показала много нового в работе с кастаньетами, теперь это уже совсем испанская версия…

— Отлично! Но нужен еще один номер.

— «Танец в ресторане» из балета «Красный мак».

— Очень хорошо! Это совершенно другая тематика. Значит, быстро домой и сразу же возвращайтесь с документами. Мы с Эллой Викторовной ждем вас.

Вот такой случай, такая встреча. Ну разве это не чудо? Конечно же чудо и такое необходимое ему именно сейчас!

Мимолетная встреча на лестнице — и сразу изменилась вся жизнь!

С этого момента удача не оставляла Махмуда.

Накануне открытия фестиваля в Москву приехали жена Нина и дочка Стелла. Приехали, чтобы поддержать, но Нине сразу пришлось заняться своей прямой профессией. За сутки до начала конкурса Махмуд подхватил грипп. Температура поднялась до тридцати девяти градусов.

Тут Нина сразу взяла ситуацию в свои опытные руки, устроила мужу ингаляцию и через каждые три часа колола пенициллин.

Утром Махмуд был так слаб, что едва поднялся с кровати. Но отступать было нельзя. И они втроем (жена и дочка поддерживали Махмуда с обеих сторон) отправились на конкурс.

Войдя в холл, где гудела толпа, говорящая едва не на всех языках мира, Махмуд, как старый боевой конь, вдруг встряхнулся, выпрямился и превратился в того удивительного танцора, которого Нина всегда видела на сцене.

Махмуд выступил. Он танцевал не просто хорошо — он был прекрасен и неподражаем. И тут не только судьям, специалистам и всезнающим музыкальным критикам стало понятно, кто победил: каждый зритель из тех, кто сидел в тот день в огромной чаше концертного зала, мог безошибочно назвать имя победителя.

Но у Махмуда не было времени даже на то, чтобы выслушать комплименты. Не успев толком разобраться, как у него получилось, он помчался на конкурс классики. Он и тут не опоздал. По его собственной оценке, выступил хорошо. Особенно получился «Испанский танец с кастаньетами». Сама Марита Альберинго обняла его и заплакала от переполнявших ее чувств.

«Танец в ресторане», кажется, тоже получился, — думал Махмуд, сидя в своем закутке перед зеркалом и потихоньку остывая.

Но отдышаться не дали. Его за руку вытащили из гримерной:

— Вас зрители вызывают!

— Но ведь это конкурс, здесь нельзя!

— Они всё равно не уймутся. Слышите, как аплодируют. Выйдите, поклонитесь.

Махмуд вышел. Аплодисменты не утихали. Выходить пришлось несколько раз. Такого, кажется, еще ни на одном конкурсе не бывало.

У выхода Махмуда ждала толпа. Все тянули ему записные книжки, билеты, программки и на всех языках мира просили автограф. Он подписывал, сколько мог. Было чувство, что он едва стоит на ногах. «Не может быть, чтобы я так устал! — думал Махмуд. — Почему раньше такого не было?»

До дома он едва доплелся. И то благодаря тому, что его опять с двух сторон поддерживали жена и дочка…

Температура опять перевалила за 39. Нина вызвала врача.

Доктор был настоящий Айболит — добрый, всезнающий старичок. Никуда не спеша, расспросил обо всем, поздравил с успешным выступлением. Улыбнулся:

— Это все нервы, батенька. Переволновались. Ничего страшного. — И, повернувшись к Нине, добавил:

— И вы не переживайте, милочка, от радости не умирают. Завтра будете здоровы и счастливы.

И правда, на следующее утро Махмуд ожил и вполне уверенно дошел до Зала имени П. И. Чайковского.

Началось подведение итогов. Услышав свое имя, он поднялся на сцену.

Боже, в какой компании оказался Махмуд! Рядом стояли французский танцовщик Мишель Рено, японская балерина Сюики Кайван. Среди победителей конкурса были Нина Тимофеева, Марис Лиепа, Николай Фадеечев. Тут же рядом великие певцы и певицы: Белла Руденко, Тамара Милашкина, Евгения Мирошниченко, Зураб Анджапаридзе, Ермек Серкебаев. Лауреатские дипломы вручили молодым композиторам Родиону Щедрину и Андрею Эшпаю. В этом зале впервые прозвучали бесподобные «Подмосковные вечера» Василия Павловича Соловьева-Седого. Эту чудную песню теперь можно было услышать везде. Даже прохожие на улицах, сами того не замечая, напевали ее на ходу…

Медаль за победу в конкурсе классического танца Махмуду вручала сама Уланова. Шепнула: «Видите, как хорошо, что я увидела вас в последний момент на лестнице. У меня легкая рука!»

Чуть позже уже Игорь Моисеев, проводивший конкурс народного танца, объявил победителем Махмуда и вручил ему вторую медаль.

Две большие золотые медали VI Всемирного фестиваля молодежи и студентов! Об этом можно было только мечтать!

Вот вам и старик! Вот вам 33 года!

Счастливый сон, да и только!

Да, 1957 год преподнес Махмуду поистине царский подарок.

Глава третья СТАРАЯ УЧИТЕЛЬНИЦА

Махмуд — солист Московской филармонии.

С первым своим сольным концертом он отправился на Кавказ, в родную Чечено-Ингушетию, совсем недавно восстановленную после возвращения вайнахов из ссылки. Приехал с большой бригадой артистов. Он пока еще не сформировал собственной программы, которую бы сам считал законченной.

Это не страшно. Танцы есть, и программа появится. Надо работать. Всё придет в свое время.

Наконец-то он вернулся домой!

На вокзале в Грозном стояла толпа.

Махмуд долго не мог понять, кого встречают.

Выяснилось, что встречают его!

Слава, оказывается, поспела на родину раньше самого Махмуда.

Неожиданно возникла проблема. Билеты на первый концерт с его участием были распроданы, оказывается, уже давно, а Махмуд хотел, чтобы на его концерте присутствовали все родные, друзья, соседи и школьные учителя. Администрация утверждала, что ничего уже сделать нельзя, билеты проданы. Однако Махмуд твердо стоял на своем.

Выход всё же нашелся. Договорились, что для всех его гостей принесут и установят в партере стулья.

Главные гости — учителя. Они должны увидеть, что он все-таки сумел кое-чему научиться, во что они категорически не желали верить 20 лет назад.

Учителей Махмуд приглашал сам. На лучшем месте должна сидеть бывшая классная руководительница, преподаватель математики Дора Васильевна…

Она была уже совсем старенькая. Когда Махмуд пришел к ней домой и остановился в дверях, она даже очки надела, но всё не могла понять, кто же это к ней пожаловал.

— Да это же я, Дора Васильевна, тот… ну, Махмуд Эсамбаев — самый плохой ваш ученик!

И вдруг заговорил совершенно ее же расстроенным (но молодым, каким он был 20 лет назад) голосом:

— Ну вот, совсем тебя, Мишенька, лень одолела. Самую простую задачку не можешь решить… — И тут же ответил ломающимся подростковым дискантом: — Не сердитесь, Дора Васильевна, только мне вся эта арифметика никогда в жизни не понадобится. Я буду артистом. Вот увидите! Еще вас в театр на свое выступление приглашу. Будете сидеть в самом первом ряду, а я буду для вас танцевать… — Ну, что, Дора Васильевна, вспомнили теперь?!

— Господи, да неужто это ты, Махмудик?! Как же тебя ребята называли… забавно так…

— Балерина.

— Точно, балерина! Так это ты, Махмудик мой… Эсамбаев, деточка! Вот уж не чаяла!

Дора Васильевна достала старенький альбом далеких, еще довоенных лет, и они окунулись туда, совершенно потеряв всякое представление о реальности.

До позднего вечера они листали альбом со школьными фотографиями, смеялись, печалились и, не скрываясь, вытирали слезы… прошлое вернулось… словно бы всё снова, всё вживую…

— А ты, Махмудик… ты тогда… настоящий гадкий утенок был. Тощий, длинный, нескладный… правда, такой удивительно гибкий, способен был, кажется, в узел завязаться… зато теперь… теперь ты, как в сказке, превратился в прекрасного белого лебедя! Боже мой, передать не могу, как я рада тебя видеть! Как я рада, что ты стал таким красивым и знаменитым!

Они пили чай с чудесным вареньем из маленьких янтарных яблочек-ранеток. Махмуд так увлекся воспоминаниями, что чуть не забыл про завтрашний концерт и о том, что пришел к учительнице, чтобы вручить ей персональный билет… правда, на приставной стул, зато не где-нибудь, а в первом ряду партера, возле оркестровой ямы, впереди даже самого важного городского начальства…

— Дора Васильевна, вы меня всегда ругали, называли лентяем и бездельником, а вот смотрите, на фотографиях я везде рядом с вами! Это как же так получается?!

— Да очень просто, — отмахивалась, улыбаясь, старая учительница. — Ругала-то я тебя за двойки и за то, что учиться ты не хотел. Как я ни старалась, а ничего с тобой поделать не могла. Но вообще-то ты, Махмудик, был моим любимчиком. Ты был такой добрый, такой ласковый мальчик…

В эту ночь впервые за много лет Махмуд спал дома. Не просто в родительском доме, а в доме на той земле, где он родился, где жили и умирали его деды, прадеды и совсем уж неведомые пращуры, составлявшие ствол и ветви древнего родового дерева Эсамбаевых, которое глубоко сидело корнями в каменистой кавказской земле. Оно не раз повреждалось страшными бедами и бурями, но не сломалось, выжило и вдруг породило на самой тонкой верхней ветке удивительный цветок, какого не было доселе на всей огромной и такой разнообразной земле…

Вот так, представляя себе огромное дерево его общей с неведомыми предками жизни, Махмуд уснул…

А на другой день, 22 августа 1957 года, в Чечено-Ингушском государственном театре имени Героя Советского Союза X. Нурадилова состоялся концерт артистов, в котором выступал солист Московской филармонии Махмуд Эсамбаев. Это было первое официальное выступление Махмуда на родине.

И никто не догадывался, Мто он танцевал сегодня для одного человека, для одной старой женщины, своей учительницы, которая сидела на приставном стуле прямо перед сценой и любовалась своим чудесным Махмудиком, не скрывая слез.

Да ведь она всегда верила в него. Это был такой добрый, такой талантливый мальчик!

Вспоминает Асламбек Аслаханов, доктор юридических наук, профессор, член Совета Федерации: «Познакомился я с Махмудом Алисултановичем Эсамбаевым сначала заочно. Я был тогда совсем мальчишкой, и мы жили в ссылке в Киргизии. Мне два года было, когда нашу семью выслали туда из Чечни. Мы жили в обычном ауле, который тогда назывался село Сталинское Сталинского района. После смерти вождя и памятного выступления Н. С. Хрущева на съезде партии район был переименован в Первомайский, а село стало называться Беловодское.

Первые известия о Махмуде поступили по «сарафанному радио». Мама разговаривала с другими женщинами, они обменивались новостями, как это у женщин водится, и тогда я впервые услышал фамилию Эсамбаев. Одна женщина назвала фамилию, другая спросила, что, мол, это тот, кто танцует в балете? Оказалось, что тот. И тогда все женщины быстро пришли к общему мнению, что это нехорошо, а балет — это не мужская работа.

Мама моя была неграмотная, но женщина умная и опытная. Пользовалась она большим авторитетом еще и потому, что муж ее, мой отец, был заслуженным человеком. Он воевал поч — ти всю войну, был четыре раза ранен. Как говорится, вся грудь в орденах. Последнее ранение было тяжелым. Только он успел встать на ноги, как его, не глядя на все ранения и ордена, загнали в телячьи вагоны и отправили со всей семьей сначала в Казахстан, а потом в Киргизию.

Помню, что в доме у нас всегда было много гостей. Думаю, что маме приходилось нелегко, так как всех нужно было накормить, а если нужно, устроить на ночлег. Все эти люди приезжали в основном к отцу, это были наши родственники и земляки. Чеченцы и в изгнании продолжали придерживаться родства и поддерживать друг друга.

Таким образом, моя мама была, как сейчас говорят, женщиной более продвинутой, информированной, и тогда в разговоре со своими соседками о Махмуде она одна пошла против общего мнения и сказала, что таких людей, как Махмуд, не надо осуждать, наоборот, нужно гордиться, что нашелся человек, который прославляет наш народ своим талантом. Недаром говорят, что он единственный в мире чеченец, который так прекрасно танцует.

Слова матери очень запомнились, и я спросил у матери, как он, этот Махмуд Эсамбаев, танцует лезгинку. Она ответила, что лезгинку он, конечно, танцует лучше всех на свете, но как артист балета может танцевать и гораздо более сложные танцы.

Мне, конечно, было тогда трудно представить более сложный танец, и, конечно, захотелось увидеть, как танцует лезгинку Махмуд Эсамбаев. Именно тогда я запомнил фамилию на всю жизнь и начал мечтать когда-нибудь с этим человеком встретиться.

Потом, когда вернулся домой, стал расспрашивать отца (отец, понятно, главный авторитет), рассказал ему то, что услышал от женщин. Что этот Эсамбаев уже известный мастер балета, в Государственном театре танцует лучше всех, а по национальности он будто бы чеченец. Хотя было тут у меня сомнение. Фамилия Эсамбаев более характерна для казахов и киргизов, как мне казалось… Отец ответил, что фамилия как раз коренная чеченская, что Эсамбаевы из большого рода Ишхоевых и потому они наши родственники, только жили они всегда на другой стороне реки, напротив нас, в Старых Атагах. Река Аргун разделяет нас.

— Значит, ты можешь пригласить его в гости? — спросил я с надеждой.

— Он еще молод, чтобы старый человек его в гости приглашал. Сам придет, будем рады, — ответил отец с важностью.

Настоящая чеченская традиция, сейчас ее уже нет, твердо устанавливает, что старый человек, будь он хоть самый последний бедняк, пользуется в обществе почетом и непререкаемым авторитетом, а молодые должны знать свое место, вести себя скромно и считать за честь хоть чем-то быть полезными старшим.

Вот умер, к примеру, человек, идут похороны, во главе всегда старики. Ни какие-то большие начальники, ни министры даже, а простые местные старики. В чеченской традиции — исключительное уважение к старшим. Такой порядок. Только совсем уж большого, знаменитого человека, да еще такого, который сделал много хорошего для людей, какой-нибудь старик может пригласить, чтобы он сел рядом с ним. А так, какой ты ни великий чин, твое место позади стариков.

В Киргизии мне с Эсамбаевым так и не пришлось встретиться. Только в 1959 году я впервые увидел Махмуда. Увидел не на сцене, а прямо на улице. Он шел… нет, он не шел, он вообще не умел просто так ходить. Он как бы плыл над землей своей удивительной, невесомой балетной походкой.

Я остолбенел. До сих пор я даже фотографий его не видел, но сразу, без малейших сомнений, понял, что это он. Эта знаменитая уже папаха, эта тонкая талия, эта походка, сама по себе прекрасная, как танец. Конечно же это тот самый Махмуд Эсамбаев, которого я любил и обожал заочно, как старшего брата уже несколько лет. И вот я вижу этого человека прямо пред собой!

Неведомая непреодолимая сила бросила меня к нему. Я подбежал и с несвойственным для меня волнением прошептал: «Махмуд!» — у нас по традиции даже стариков называют только по имени.

Столько, видимо, мальчишеского восторга и обожания было во мне, что он остановился и улыбнулся.

— Да, Махмуд… — сказал он.

— Я Аслаханов Асламбек… — Ну что я еще мог сказать?

— Аслаханов… Асламбек… Аслахановы это же… слушай, так, получается, что ты мой брат! — сказал он и обнял меня за плечи.

Дальше мы шли вместе. Он что-то говорил, я отвечал, но, сказать по правде, мало что понимал. Меня переполняло чувство гордости, что вот я иду с самим Махмудом Эсамбаевым, и он говорит со мной, как с добрым товарищем, как с младшим братом. О таком можно только мечтать!

Он был уже тогда известным, прославленным человеком. На VI фестивале молодежи и студентов в Москве он завоевал главные награды в классическом и народном танцах. Тогда он сразу стал известен всему миру.

В то время узнать толком о великих артистах можно было только из кино. Но фильмы о танцорах появлялись редко. Телевидение было еще очень слабое, а телевизионные приемники имелись у редких людей. Но всё равно информация о великих людях по народному радио распространялась быстро. Об успехах Махмуда в Чечне все знали хорошо.

Махмуд пригласил меня домой. Я с детства как-то избегал заходить в чужие дома. К себе всех готов пригласить и гостям рад, но сам в гости ходить не люблю.

К Махмуду, однако, пошел с великим удовольствием. И потом, в течение многих десятков лет, в его дом приходил по первой просьбе и всегда с удовольствием.

В это лето я поехал с Махмудом на гастроли по Северному Кавказу. Первый раз это была поездка в Орджоникидзе, вторая — в Кабардино-Балкарию. Тут я увидел своими глазами, причем с близкого расстояния, из-за кулис, всю немыслимую красоту его танца и столь же немыслимую тяжелую работу, которую ему приходилось вести изо дня в день и которую он очень любил.

В 1962 году меня призвали в армию. Служил я в Харькове в спортивной роте. Но дружба наша с Махмудом продолжалась даже на расстоянии.

И вот узнаю, что Эсамбаев приезжает на гастроли в Харьков. Он сам мне об этом написал. Я, совершенно обалдевший от радости, помчался по городу, где у меня, довольно известного и успешного к тому времени боксера, появилось немало друзей и знакомых, и всем радостно сообщал, что скоро приедет Махмуд Эсамбаев — великий мастер танца, к тому же мой друг и родственник. И всем (разве можно было отказать) обещал попадание на его концерт. От счастья я определенно потерял ощущение реальности и наприглашал массу народа.

Наприглашал, наобещал, а как провести? Билеты из касс улетели в одно мгновение. Полный аншлаг!

И как мне выполнить свои обещания? Оказаться хвастуном, не держащим слова — большего позора для молодого человека-чеченца и придумать, нельзя!

Узнал я, в какой гостинице Махмуд остановился. Это была самая шикарная гостиница в Харькове, и помчался к нему. Куда там — швейцар в ливрее с генеральскими лампасами со мной, простым солдатом, даже разговаривать не пожелал. Но я раздобыл телефон и все-таки связался с Махмудом. Он тут же выбежал на улицу, обнял меня: «О, солдат мой, брат мой, здравствуй!» и так, обнявши, провел меня мимо неприступного швейцара, который теперь стоял, вытянувшись в струнку.

Привел меня в свой большой номер и сразу усадил за стол.

Мне стало неудобно, и я сказал, что совсем недавно пообедал в части.

Он и слушать не желал:

— Солдат не может быть не голодным! Пока вот это и это не съешь, ни о чем разговаривать не будем.

Пришлось отведать и это, и то. Тут открылась правота Махмуда. Я, конечно, как и все солдаты, готов был есть, что угодно и сколько угодно, а тут еще всё оказалось таким вкусным!

Махмуд смотрел на меня и улыбался.

— Ты, — говорит, — так вкусно ешь, что и мне захотелось.

— А ты почему же не ешь? — спросил я его.

— Чтобы иметь такую талию, — сказал он и обхватил себя пальцами рук, — нужно держать желудок в ежовых рукавицах.

После того как я хорошенько расчистил стол, мы начали разговаривать. Но я никак не мог решиться и рассказать, в какую жуткую западню я попал с этими своими безответственными приглашениями.

Однако Махмуд был чутким человеком и уже через некоторое время внимательно посмотрел на меня и сказал: «А ну выкладывай, что у тебя там за душой. Я ведь вижу, что-то тебя гнетет».

Тогда я и рассказал о своей беде. О том, что нерасчетливо пригласил массу народа на его концерт, а билетов в кассах нет, аншлаг. Я это рассказал, но при этом прекрасно понимал, что спасти меня невозможно, зал ведь не резиновый. Тут даже всемогущий Махмуд не сможет помочь.

Махмуд похлопал меня по плечу и сказал:

— Не горюй, брат! Сегодня же договорюсь с администрацией, чтобы всех людей, которые придут с тобой, пропустили в зал.

Ах, как же я надеялся, что из тех людей, которых я пригласил, придут не все! Но когда я подошел к Дворцу культуры, где должен был состояться концерт, то увидел, что пришли не только все, кого я пригласил, но привели с собой родных и друзей.

Я пришел в ужас! Больше всего мне хотелось убежать куда-нибудь и хорошенько спрятаться.

Тут из дверей вышел Махмуд и помахал мне рукой и, когда я со своей толпой подошел, он сказал билетерам на входе:

— Этих всех пропустите, они со мной!

Билетеры вытаращили глаза, но возразить не решились.

В зале свободных мест, конечно, не было, но Махмуд распорядился, чтобы принесли дополнительные стулья и расставили их перед оркестром и во всех проходах.

Понятно, что делать этого было нельзя, хотя бы по соображениям пожарной безопасности. Но Махмуд настоял на своем. Из-за этого начало концерта затянулось чуть ли не на полчаса.

Махмуд не ушел в гримерную до тех пор, пока не убедился, что все гости заняли свои места.

Так честь моя была спасена!

В будущем я стал умнее и больше таких задач перед Махмудом не ставил.

Вот такой это был человек!

Он был готов всегда и всем помогать. Я прекрасно знаю, что он и потом, где бы ни выступал, перед началом концерта выходил к парадному подъезду и если видел кого-то из земляков, пытающихся пробиться в зал, просто брал их за руку и проводил мимо контролеров как своих гостей.

Кстати, другой наш знаменитый земляк, Муслим Магомаев, с которым у Махмуда были в разные времена самые разные отношения, от пылкой дружбы до тяжелой ссоры, тоже брал пример с Махмуда и помогал землякам-чеченцам попадать на свои концерты.

Муслим Магомаев стал знаменит уже в 19 лет после выступления на молодежном фестивале в Хельсинки. С тех пор слава его только росла, и в 31 год он удостоился самой высокой награды — звания народного артиста СССР.

С Муслимом мы познакомились в Грозном. Я тогда вернулся из армии, поступил в Краснодаре в институт и стал чемпионом края по боксу. Домой, в Грозный, я вернулся на каникулы. В это время началось первенство республики. Проходило оно в Грозненской филармонии. Днем бой боксеров, вечером поет Магомаев. Там мы с Муслимом познакомились и со временем стали дружить.

С ним тоже трудно было ходить по улицам. Девушки почти поголовно были в него влюблены и умудрялись выбирать такие маршруты, чтобы несколько раз пройти мимо и поздороваться.

Кстати, начинал Муслим свою карьеру певца и тяжело, и трудно. В Москве квартиры долго не давали, и ему приходилось несколько лет ютиться по углам. Хорошо, что тут, в Грозном, в Горячем Ключе, ему дали квартиру. Я там частенько бывал у него в гостях.

Особенно он стал популярен после концерта в Киеве. Там он показал себя как замечательный оперный певец, исполнил несколько классических арий. Это у него получилось замечательно.

Я на этот концерт попасть не сумел, билеты купить было невозможно, аншлаг, в гостиницу к Муслиму меня не пропустили.

Когда я встретился с Махмудом, то пожаловался ему, что не смог попасть на концерт в Киеве и не смог встретиться с Магомаевым.

Махмуд сказал: «Это его окружение виновато. Там есть люди, которые определяют, с кем Муслиму встречаться, а с кем нет. Напрасно он им так доверился. Но это, думаю, у него пройдет. Как бы популярен ни был человек, если он умный, то должен знать, что никакое, самое преданное окружение не стоит потери друзей. Старый друг всегда самый лучший».

Махмуд был прав. Вскоре я встретился с Муслимом, он был искренне огорчен тем, что случилось в Киеве. Встреча наша получилась искренней и доброй.

Он тогда, как бы извиняясь за то, что случилось в Киеве, устроил концерт прямо в нашем педагогическом институте.

Перед концертом я пригласил Муслима прогуляться по институту. Прогулка наша едва не закончилась большим скандалом.

Надо сказать, что ребята в нашем пединституте были разные, встречались и не слишком развитые. В основном это были сельские парни, попавшие на студенческую скамью сразу после армии.

Увидев Муслима в концертном костюме с бабочкой, они, указывая на него пальцем, говорили со смехом: «Смотрите-ка, настоящий пингвин идет!» Один, не просто малограмотный, но еще и агрессивный, подошел к Муслиму, потянул за бабочку и отпустил. Замечательная шутка!

Муслим остановился.

— Ну и что дальше? — спросил он шутника.

— Чего тебе нужно здесь, пингвин? — ухмыляясь, спросил этот шутник.

Я взял хулигана за руку и отодвинул в сторону.

— Ты хоть знаешь, с кем разговариваешь? — спросил я его. — Это — Муслим Магомаев!

— Ну и что такого? Он Муслим Магомаев, а я — Лаха Исраилов.

— То, что ты Лаха Исраилов, знают только твои приятели. Муслим Магомаев — великий артист, наш земляк, чеченец, его любит вся страна. Предупреждаю, что если кто-нибудь еще раз тронет его хотя бы пальцем, будет иметь дело со мной.

Этот Лаха надулся и уже собирался как-то обидно мне ответить, но тут подошли девушки и стали спрашивать, правда ли, что сам Муслим Магомаев пришел к нам в институт. Они глазам своим не верили. Обступили со всех сторон, стали задавать вопросы. Муслим со всеми хорошо, по-доброму разговаривал и никому не отказывал в автографах. Он, надо сказать, всегда достойно и просто вел себя с людьми.

Потом был концерт. Успех превзошел ожидания. Настоящий фурор! Муслима больше часа не отпускали, а потом весь институт провожал его до самой гостиницы.

Как я уже сказал, в отношениях Муслима и Махмуда были разные периоды. Теплые и холодные, белые и черные. И все-таки оба относились друг к другу с большим уважением и симпатией. Махмуд говорил мне, что гордится Муслимом, и утверждал, что если бы он выбрал карьеру оперного певца, то поднялся бы на уровень лучших итальянских мастеров.

Они искренне тянулись друг к другу, но вот это самое окружение… эти люди, которые прижились вокруг них, сделали много, чтобы их рассорить. Нашептывали им друг про друга разные гадости. Артисты, они, как там ни крути, люди очень эмоциональные, ранимые и всё принимают близко к сердцу. Вот и получилось, что два великих чеченских артиста так и не подружились по-настоящему, о чем сами сильно жалели, я это знаю.

Обидно, что артисты не умеют делать, как делаем мы на своей работе в органах внутренних дел. Получая информацию, мы никогда не доверяемся ей сразу и полностью, а стараемся проверить через разные источники, правда это или сплетня, наговор, и если получаем подтверждение, только после этого принимаем в разработку.

Махмуд всем доверял. Это было его изначальное отношение к людям. И в то же время он был очень обидчив и тяжело переживал, если о нем говорили что-то плохое, несправедливое. Нет, не простые люди, на это он не обращал внимания. Они ведь говорят с чужих слов и по-настоящему его не знают. Но если что-то плохое разносили известные люди, хорошо знавшие его, это он переживал очень остро и болезненно…

Но всё это в конечном счете понятные человеческие слабости, и не они остались в памяти. Когда я думаю о Махмуде, я вспоминаю сначала его гениальные танцы, а потом его исключительное стремление помогать людям.

С 1958 года и до самой смерти он был депутатом Верховного Совета. Он был народным депутатом даже не по должности, а именно по душе. Недаром в своих избирательных кампаниях, встречаясь с людьми, он говорил просто — вы можете выбрать меня или кого-то другого, я не обижусь. Можете не сомневаться, я всё равно буду заниматься теми делами, которые волнуют вас, я всё равно буду в меру сил своих людям помогать. Это была чистая правда.

Мама родная, скольким же он помог!

Помните, раньше часто (пока она была жива) показывали по телевизору мать Терезу — замечательную женщину, которая всю жизнь свою положила на то, чтобы помогать людям?

Вот и Махмуда можно было назвать — «отец Махмуд». Не было и не могло быть такого, чтобы он отказал в помощи обратившемуся к нему человеку, чтобы не употребил все свои силы и влияние, чтобы помочь».

Глава четвертая ЗАРУБЕЖНЫЕ ГАСТРОЛИ

Махмуд становился по-настоящему известным. У него появились верные поклонники, готовые часами ждать его у выхода после концерта, всего лишь для того, чтобы взять автограф или лично вручить букет цветов. О нем говорили по радио, писали в газетах. Даже в солидных журналах, которые редко уделяли внимание эстраде, появлялись восхищенные отзывы. Вот что писал в марте 1960 года журнал «Театр»: «В танцах он — нервный, изменчивый, отрешенный, точный и расчетливый, импульсивный и бесхитростный. И всё это — сразу, одновременно. Махмуд Эсамбаев исполняет не только танец, но и танцора, он перевоплощается в человека, танцующего данный танец. Вот в чем состоит его победа. Танцы Эсамбаева — это театр переживания, а не представления. На афише пишут «Танцы народов мира», а надо бы «Народы мира в танце». Непременно посмотрите Эсамбаева как можно скорее. Торопитесь, потому что этот артист, при всем своем зрелом мастерстве, найдет еще так много нового, что через несколько лет это, может быть, будет нечто совсем иное».

Наступили времена благополучия… Можно и так сказать. За два года после фестиваля, где он стал двойным лауреатом, Махмуд успел побывать в самых разных краях страны.

Настало время показать советское танцевальное чудо за рубежом.

Выезд за границы СССР в те времена был труден для любого, самого знаменитого и талантливого человека. Нельзя было исключить того, что на неизбежной официальной комиссии старых большевиков в райкоме партии какой-нибудь въедливый старичок не спросит, какой по счету съезд коммунистической партии должен пройти в… «этой самой Мексике, куда вы, как талантливый представитель нашей великой страны, едете выступать с концертами». Мог, конечно, и так бывало нередко. Не раз случалось, что человек, не сумевший вспомнить фамилию генерального секретаря компартии Турции, не был выпущен за границу: «А как же! Там, в мире желтого дьявола, вокруг него будут хороводом кружиться коварные ревизионисты, идейные враги и прочие империалистические шпионы. В такой обстановке советский человек должен твердо знать, кому можно доверять и на кого следует опереться…»

Для Махмуда бесчисленные комиссии, лекции и семинары, предварявшие зарубежную поездку, были тяжелым испытанием. В общем-то ему нужно было только присутствовать. Присутствовать и молчать. Это было единственное послабление для «горца». Все-таки даже бескомпромиссные наши идеологические органы понимали, что этого человека не следует ломать через колено. Что, при всей своей феноменальной природной гибкости и пластичности, он неподатлив для лобовой пропаганды.

К тому же человек этот едет зарабатывать такую нужную для страны валюту и может заработать много, очень много! С этим приходилось считаться и вовсе не в последнюю очередь.

Провожая артистов за рубеж, большие партийные начальники произносили напутственные речи:

— Вы едете в далекие страны, где очень редко видели советских людей. Для них вы станете первыми представителями далекой страны, где все люди свободны и счастливы. Будьте же достойны этой высокой миссии!

И они уезжали в большой неведомый мир, запасшись индийским чаем со слоном, кипятильниками, хлебом и твердыми черными палками добытой по большому блату сырокопченой колбасы. У счастливых людей свободной страны если и была малая сумма иностранных денег, то вовсе не для того, чтобы покупать еду и развлекаться. Они заранее думали о том, как бы отовариться бытовой электроникой и джинсами для себя и своих знакомых.

В первый раз Махмуд Эсамбаев выехал за рубеж солнечным майским утром 1959 года.

И сразу Париж!

Тогда он впервые вживую услышал Ива Монтана, Шарля Азнавура, волшебницу Эдит Пиаф. Тогда же в Гранд-опера выступала 53-летняя Жозефина Бейкер, которая понравилась Махмуду больше всех. Эта «старушка» обладала не только поразительным глубоким и неповторимым негритянским голосом, но изумительной юной фигурой, ярким танцевальным даром и незаурядным драматическим талантом.

К большой радости Махмуда, гид, водивший группу советских артистов по Парижу, оказался поклонником Жозефины Бейкер. От него Махмуд узнал, что эта очаровательная даже в своей артистической «старости» темнокожая красавица уже много лет назад была признанной звездой американской сцены. Она родилась в Сент-Луисе, столице негритянского джаза, где прославилась как танцовщица и исполнительница виртуозных джазовых композиций. Потом прогремела в Париже, покоряя сердца и шокируя публику исполнением «диких танцев» в одной лишь юбочке из банановых листьев. Во время Второй мировой войны «черная пантера» вновь оказалась во Франции, стала активным участником движения Сопротивления и, несмотря на множество опасных испытаний, сумела выжить и встретить победу.

Заслуги ее в борьбе с фашизмом были оценены высоко. Жозефина Бейкер была названа героем Франции, орден Сопротивления и крест Почетного легиона она получила из рук самого генерала де Голля. Еще большую известность Жозефина заслужила за свой удивительный материнский подвиг. Сразу после войны, когда Франция была переполнена детьми, оставшимися без родителей, она взяла на воспитание 12 сирот разных национальностей и цвета кожи. Прекратила свою артистическую деятельность и полностью посвятила себя их воспитанию.

Только вот беда! Для любого, даже самого доброго и человечного дела необходимы деньги. Довольно скоро у Жозефины возникли финансовые затруднения, и тогда, чтобы продолжить свое человеколюбивое дело, она вернулась на сцену. В артистическом деле вернуться бывает очень непросто, а вернуться без потерь не удавалось почти никому. Справедливо сказано, что в одну реку нельзя войти дважды. Но Жозефина и не собиралась быть той, которую знали раньше. После долгого перерыва на сцене появился другой человек. Ее репертуар обогатился своеобразной яркой хореографией и настоящей высокой драматургией. Этот новый образ сделал «пожилую» Жозефину Бейкер еще более яркой и привлекательной. Щедрая и разносторонняя одаренность позволяла ей превращать свои выступления в полноценные хореографические и драматические спектакли.

Заканчивала Жозефина Бейкер свой концерт песенно-хореографической композицией «Голливуд».

Ситуация вполне привычная: режиссер новой картины подбирает актрису. Фильм музыкальный, и потому актриса должна прекрасно петь и танцевать. Бедняга перебрал уже несколько десятков девушек, блондинок и брюнеток, худышек, толстушек, красивых и просто миленьких, ни одна даже близко не подходит на роль главной героини.

Режиссер устал и озверел.

— Всё, больше никого не пускать! — объявляет он.

Тут заходит еще одна. И если все другие были хотя бы смазливы и хоть немного умели держаться, то эта выглядит как настоящее чучело. Старое платье — добыча старьевщика — висит на ней, как на вешалке, а туфли на таком высоком каблуке, что ноги подкашиваются. Волосы на голове торчат петушиным гребнем. Появление этой претендентки настолько нелепо и дико, что у режиссера отвисает челюсть, и он на минуту теряет дар речи. Девушка встает перед режиссером и, манерно уперши руку в бок и подняв вверх другую, принимает шикарную позу испанской танцовщицы.

— Прочь, прочь! Пошла вон отсюда! — обретая голос, вопит режиссер.

Однако девчонка не из трусливых — она одним махом срывает скатерть. Во все стороны летят записи режиссера, листки сценария. Вскакивает на стол, сбрасывает неуклюжие туфли и начинает выдавать такое, что у много чего повидавшего мастера во второй раз отпадает челюсть…

Придя в себя, он начинает бурно аплодировать.

— Великолепно! Неподражаемо! Беру, беру! — кричит он.

Ползает по полу, находит бланк контракта и сует его девушке.

— Подписывай! Вот здесь! Немедленно!!!

Девушка смотрит в контракт, находит там главную цифру и с презрением швыряет бумагу режиссеру:

— За такие деньги я и пальцем не пошевелю!

— Тебе мало?! — таращит глаза режиссер: — Да это ведь максимальная ставка, только для самых больших звезд!!!

Девушка находит свои туфли, влезает в них и, безобразно косолапя, направляется к дверям.

— Куда ты?! Постой! — отчаянно кричит режиссер. — Сколько ты хочешь?

— Миллион! И ни центом меньше… полмиллиона для меня и столько же за тех бедных девушек, которых вы обидели.

— Но это невозможно!

— Тогда до свидания.

— Нет, нет! Останься, я согласен!

Вот только одна из многочисленных маленьких пьес, которые бесподобная Жозефина разыгрывала на сцене.

Махмуд смотрел за всем этим с особенным вниманием. Такой подход казался ему чрезвычайно интересным и, главное, подходящим для него самого. Ведь и в его в концертной программе было уже нечто близкое. Например, танец-пьеса «Легенда», в которой рассказывалось о судьбе юноши, жизнь которого поломана древней традицией кровной мести. То, что он видел сейчас в блестящем исполнении Жозефины Бейкер, ясно говорило о том, что он на правильном пути.

Успех Эсамбаева в Париже был огромным. Сам великий Пикассо пришел за кулисы, чтобы собственными глазами увидеть это «советское чудо». Он пригласил Махмуда в удобное время заглянуть к нему в мастерскую, чтобы он, Пикассо, мог сделать с него наброски, а возможно, и картину.

Французский гид бросился неистово поздравлять Махмуда с великой удачей.

— А что здесь такого особенного? — осторожно спросил Махмуд.

Дело в том, что этот мешковатый, странно ведущий себя господин с грубым, точно топором вырубленным лицом и пронзительными, опасными какими-то, как показалось Махмуду, глазами не слишком ему понравился.

— Но ведь это Пикассо! Гений живописи!!! — захлебнулся гид. — Короли и миллиардеры мечтают быть приглашенными в его студию!

— Ну, раз гений… раз короли… тогда конечно…

На следующий день с разрешения руководителя делегации («Пикассо — наш человек, — уверенно сказал он, — член компартии») Махмуд отправился в гости к гению живописи.

Это было очень странное посещение.

Пикассо встретил их с гидом-переводчиком в огромной комнате, вдоль стен которой штабелями стояли натянутые на деревянные рамы холсты. Они были повернуты лицом к стене, и потому трудно было сказать, что на них нарисовано. Другие картины висели на стенах, и картины эти… они действительно поразили Махмуда.

Это были по большей части как бы портреты людей, именно как бы, потому что не только были построены из различных геометрических фигур — треугольников и квадратов, кругов и дуг, но и при этом как-то хитро вывернуты и перекошены. Один из портретов был сделан как бы в профиль, рот и оба глаза оказались на одной стороне лица, как у рыбы камбалы, много было также обнаженных женских фигур, изломанных, разделенных на части, изображенных, словно бы на спор, как можно безобразнее. Висели также картины, на которых изображались бутылки, бокалы, музыкальные инструменты (возможно), а также непонятные фрукты или овощи, состоящие, как и портреты, из угловатых геометрических фигур.

— О, как это прекрасно! — громко шептал французский гид. — Божественно и неповторимо!

Всё это выглядело настолько странно, что Махмуд исподтишка кидал быстрые взгляды на художника, стараясь высмотреть, не появится ли на его лице дьявольская усмешка. Но художник был серьезен и принимал все похвалы как должное.

Махмуд следом за хозяином и млеющим от восторга гидом два раза обошел мастерскую.

«Мальчик из знаменитой сказки Андерсена наверняка завопил бы сейчас, что король-то голый, а портной, то есть художник, просто издевается над нами», — думал Махмуд.

— Маэстро хочет сделать с вас наброски для будущей картины, — сообщил Махмуду гид-переводчик. — Он просит вас встать вон туда, на подиум, и принять позу, характерную для кавказского танца.

Махмуд встал на подиум и принял самую характерную позу лезгинки.

После этого он принимал множество других поз, совершал прыжки, развороты и вращения. Ему самому было интересно, как всё это будет выглядеть на тех бумажных листках, которые художник заполнял очень быстро один за другим.

Работа эта заняла больше часа, после чего художник улыбнулся. Улыбка у него оказалась на удивление приятной, располагающей и очень неожиданной на таком суровом и жестком лице.

— Маэстро благодарит вас за терпение и поражается безграничным возможностям вашего тела, — торжественно сообщил гид.

Пикассо взял несколько листков с набросками и протянул их Махмуду.

Махмуд стал разглядывать с интересом.

Наброски оказались совсем непохожими на картины, что украшали стены студии. По большей части они были сделаны одной быстрой бегущей линией и хотя и очень приблизительно, на взгляд Махмуда, но все же по-своему передавали изящные изгибы и динамику танцевального движения…

Встреча в мастерской Пикассо завершилась, и Махмуд со своим сопровождающим вышли на улицу. Тут Махмуд протянул гиду свернутые в трубку листки с набросками:

— Возьмите их себе, в благодарность за вашу помощь, — сказал он доброжелательно.

— Как?! — Гид остановился, нелепо растопырив руки.

У него был такой изумленный вид, что Махмуд невольно рассмеялся.

— Как это возьмите!!! — прошептал гид срывающимся голосом. — Да вы хоть представляете, что каждый набросок, сделанный рукой гения, стоит не одну тысячу долларов…

— Хорошо, — согласился Махмуд и добавил, улыбнувшись: — Раз это так ценно, я повешу рисунки Пикассо в своей квартире в городе Грозном, там у меня теперь будет музей имени Махмуда…

Он, по чести сказать, не очень поверил словам гида и с большим сомнением отнесся к тому, что такие довольно простенькие рисунки могут на самом деле очень дорого стоить.

К удивлению Махмуда, знающие люди в делегации подтвердили слова гида, а некоторые даже, оглянувшись по сторонам, шепнули, что продать рисунки можно прямо тут, в Париже, причем действительно за очень большие деньги.

— Ну и что я с этими деньгами буду делать? — спросил Махмуд.

— Да знаешь ты, чудак-человек, сколько на такие деньги шикарных джинсов можно купить?

— Ну ладно, куплю сто штук. И как я их домой привезу? — наивно поинтересовался Махмуд.

Доброхоты задумались. А ведь и правда, больше пары этих заграничных штанов через границу не пропустят, так ведь и в таможенной декларации записано…

Висели потом эти драгоценные картинки сначала в московской квартире Махмуда, потом в грозненской. Там они и пропали во время войны, когда квартира Эсамбаева сгорела в большом пожаре после бомбежки…

Случилась в Париже памятная встреча с чеченцами-эмигрантами. Они собрались после выступления Махмуда в холле гостиницы и требовали, чтобы Эсамбаев вышел к ним. Начальник группы долго советовался с «дядей Васей» — сопровождающим и приглядывающим, и они на свой страх и риск решили разрешить.

— Вы только того, этого… ни в коем случае не поддавайтесь на провокации.

— А какие могут быть… эти провокации? — спросил Махмуд невинно.

— Ну, не знаю… скажем, предложат остаться во Франции… или деньги большие будут совать… ничего не берите, ничему не верьте, ничего не обещайте…

Встречались прямо в холле гостиницы в присутствии «дяди Васи», конечно. Чеченцы-эмигранты говорили либо по-русски, либо по-французски, на родном уже не могли. Разучились за многие десятилетия, забыли. Один старичок только мог объясниться. Вот он и попросил у Махмуда горсть чеченской земли, «чтоб в могилу положили вместе со мной».

— Я землю с собой не брал, — расстроился Махмуд. — Зачем? Я же вернусь…

— А мы вот уже никогда…

— Я слышал, что скоро уже можно будет возвращаться… правда? — Махмуд вопросительно глянул на «дядю Васю», но тот и бровью не повел, будто не слышал. Вот такая встреча получилась, недолгая и грустная…

После Парижа — Ницца, Мадрид, Лиссабон…

Потом через Атлантику в Каракас — столицу Венесуэлы. Латинская Америка, другое полушарие, другие люди… Первый концерт группы «Звезды советского балета» в столице Венесуэлы Каракасе состоялся в знаменитом театре «Муниципал». Импресарио Омар Бускияссо на первой же встрече предупредил, что на концерт «Звезд» специально прилетели эксперты из США и многих стран Латинской Америки. Так что от того, как они сегодня покажут себя, зависит дальнейший маршрут группы. Если советские звезды не произведут впечатления, их гастроли могут не выйти за пределы Каракаса. Прямо сказать, не очень приятное заявление для первого знакомства.

«Концерт начался с адажио из балета П. И. Чайковского «Лебединое озеро» в исполнении Ирины Тихомировой и Адоля Хамзина, — пишет Руслан Нашхоев в повести о Махмуде. — Вторым на сцену вышел Эсамбаев со своим «Воинственным танцем с ножами». Танцевал он в полную силу, так, словно делал это в первый и последний раз.

Зал аплодировал. Постепенно разряжалась атмосфера предвзятости. Зрители становились ближе и ближе.

Первое отделение закончили Наталья Дудинская и Владилен Семенов. Они исполнили па-де-де из балета «Дон Кихот». Когда начались виртуозные вариации Натальи Дудинской, зал взорвался аплодисментами.

У артистов исчезли скованность и напряженность. Они почувствовали дружественную обстановку в зале. Второе отделение шло на подъеме. Концерт заканчивался танцем-новеллой «Золотой бог». Когда Эсамбаев дошел до места, где пластикой рук показывает волнение реки Ганг, загремели аплодисменты и уже не умолкали до конца. Лед растаял окончательно.

На другой день газеты под крупными заголовками писали: «Звезды не те, что горят в бескрайнем космосе, настоящие звезды находятся под небом Венесуэлы, Каракаса — это живые звезды советского балета. Они так хороши и изящны! Чтобы быть такими же яркими, как они, надо быть одетыми, как они. Хватайте у них моду!»

Это писали те же самые газеты, которые в день приезда заявляли, что советские артисты одеты безвкусно…

Махмуд, по обыкновению, захотел посмотреть национальные танцы. Лучшие мастера Венесуэлы продемонстрировали ему свое искусство. Очаровательная непринужденность, целомудренность и благородство чувств латиноамериканских танцев восхитили его.

Особенно хорош был парный танец «Хоропо». Вместе с Махмудом его выучили народная артистка Узбекской ССР Бернара Кариева, солистка Тбилисского театра оперы и балета имени Палиашвили Алла Двали и заслуженный артист Грузинской ССР Вахтанг Гунашвили.

Закончив очередной концерт, они двумя парами исполнили национальный танец венесуэльцев, но сначала спели на испанском языке приглашение к танцу: «Как волны ласкают берег, как солнце ласкает землю, так ласкаю я тебя взглядом — пойдем, потанцуем» — а потом покорили зрителей красотой их же танца.

Зрители стоя приветствовали советских артистов. У всех в руках появились белые платки. Ими в такт музыке размахивали то влево, то вправо, словно взлетали сотни белых голубей.

Все кричали:

— Друж-ба! Друж-ба! По-вто-рить!»

13 июня 1959 года венесуэльская газета «Трибуна популяр» писала: «Трудности ритма «Хоропо» были легко преодолены, и легкие ноги советских артистов потрясли зрителей в задорном национальном танце».

Днем позже газета «Насьональ» поместила интервью с Махмудом Эсамбаевым: «Когда я учился танцевать «Хоропо», у меня было радостно на сердце…»

В эти дни он вместе с другими советскими артистами репетировал наш танец под руководством лучших постановщиков ансамбля «Венесуэльские танцы»: «Нас охватывает высокое воодушевление, когда мы выступаем в этом танце. Мы чувствуем его. Ведь помимо того, что мы можем овладеть ритмом и движениями, что доступно профессионалам, нам удается уловить еще и удивительную грацию манер. Только так можно передать национальный характер народа и его танцев».

Это очень тонкое и точное наблюдение, ведь танец — древнейший единый язык человечества. Он понятен всем и не нуждается в переводе.

Венесуэльские обозреватели писали об исполнении танца «Хоропо» с изумлением и восторгом и добавляли с досадой: «Почему-то, приезжая к нам, американские звезды видят только деньги, а вот советские артисты увидели нашу душу. Они исполнили наш народный танец «Хоропо» так, как танцует наш народ, и даже красивей и задушевней».

«После сказочного Парижа начались наши гастроли по Америке, — писал Махмуд жене Нине в Москву. — Концерты проходят буквально с триумфом, и все газеты кричат: «Звезды советского балета!» Я счастлив тем, что вношу какую-то долю в успех концертов и в этих далеких странах произносят имя моего народа. Так пишут всегда в газетах: «Звезда фольклорных танцев чечено-ингуш Махмуд Алисултан Эсамбаев…»

Утром вылетаем в Колумбию, потом Куба, Ямайка, дальше Мексика… Думаю, числа 6 августа прилетим домой. Не проходит ни одного часа, чтобы я не вспомнил о доме. Я говорю нашему руководителю Петру Федоровичу Аболимову, что если он как-нибудь сократит поездку и мы уедем домой, то устроим для него пир, как говорится, на весь мир. Он смеется: «Приеду домой, всем расскажу, как ты хныкал и как пил мою валерьянку…»

«…Из Каракаса вчера прилетели в Боготу, столицу Колумбии, — продолжает Махмуд. — Сегодня прошел первый концерт. С триумфом, но это, видно, будет повсюду, где только появится советский балет. Хочу описать, да это нельзя описать никакими словами, что было на прощальном концерте в Каракасе.

Концерт состоялся в самом большом зале, где сцена 35 метров ширины! А зал примерно, как зал Чайковского, только раза в четыре больше. Притом во всех проходах стоят люди, попавшие в зал по входному билету. Концерт, как обычно, шел с бурным успехом. Каждому, кто приобретает билет, дается печатная программка. А на прощальном концерте, в конце, в программке были написаны, как очередной номер, только наши четыре фамилии и название «Сюрприз». Здесь принято давать вечер балета номер за номером, без объявлений. И вот мы выходим на сцену с первым аккордом большого оркестра в национальных венесуэльских костюмах и начинаем танцевать их любимый народный танец «Хоропо». В общем, с первых аккордов публика вся встала, и под громовые аплодисменты мы закончили танец. Весь зал кричал «браво», «бис», «спасибо, рус». Мы еще два раза повторили танец, после чего на сцену ринулась толпа в тысячу человек. Подняли нас и понесли в зал, и не было ни одной руки, которая бы не тянулась к нам. В зале стоял сплошной плач, и это передалось нам, и мы плакали. Живой человек не мог не заплакать от того, что творилось в зале. Мы думали, потолок от этого может обвалиться, но, как говорили венесуэльцы, здание, к счастью, оказалось прочным.

Короче говоря, концерт окончился в И часов вечера, а мы раздавали автографы до трех часов ночи. Потом вереницы машин проводили нас в отель. А наутро, на аэродроме провожали тысячи людей…

На аэродром приехали портные, сняли с нас мерки и костюмы к этому танцу пришлют в Рио-де-Жанейро…»

В Колумбии Махмуд в паре с Бернарой Кариевой разучил еще один народный танец — «Бамбуко». Вечерние газеты Боготы напечатали портреты советских артистов с подписью: «Они будут танцевать наш народный танец «Бамбуко». Запомните их лица, лица наших истинных друзей».

На другой день после концерта в номер Махмуда постучался пожилой человек и сказал, что когда-то был признанным исполнителем «Бамбуко». «Вы, дорогой маэстро, сохранили подлинную красоту этого танца!» — сказал он и надел на палец Махмуда золотое кольцо. Человек этот был известным ювелиром. Он сделал кольцо за прошедшую после концерта ночь.

Махмуд никогда не расставался с этим подарком колумбийского ювелира. Это было единственное украшение, которое он носил постоянно.

«На прощальном концерте будем танцевать местный танец, — писал он Нине. — Говорят, после исполнения этого танца публика будет хлопать до утра, пока не исполнят несколько раз. Так что изучаю каждый свободный час народные танцы. И, кажется, я их привезу много, если позволит мое здоровье. Тут сейчас считается зима, но от этой жары можно сойти с ума. На этом до свиданья. Об исполнении танца напишу после…»

«Колумбийский «Бамбуко» прелестная новелла, — пишет Махмуд в следующем письме. — Девушка с корзинкой отправляется на рынок и по дороге встречает юношу. Тот, словно завороженный, следит за ней с комическим робким обожанием…

И совсем другой сюжет и смысл у мексиканского танца «Хорабио тапатио». Это танец-соревнование, танец — дуэт равных, где, конечно, побеждает девушка. Они словно соревнуются в ловкости, грации, силе, ритмичности. Вот они встретились, вот взглянули в глаза друг другу — все общение состоит в обмене взглядами. Их руки не соприкасаются, но взгляды выразительней любых объятий и словесных объяснений.

Начиная знакомство с любым танцем, я всегда смотрю не на сложнейшую виртуозную работу ног, а на лица танцующих — здесь мне открывается душа танца, его накал, его смысл. Только проникнув в главное — в духовную суть танца, я могу овладеть его изощренной технологией.

Точно так же в «Хорабио тапатио». Решительно все его эпизоды — от первой встречи и сцены, изображающей приготовление водки из огромных листьев алоэ, до быстрой части веселого пляса чуть захмелевшей пары и финала, когда девушка победоносно надевает на своего избранника сброшенное в начале танца сомбреро, — напоминает маленький спектакль. Танец, рожденный в самой глубине жизни народной, поражает сценической эффектностью, театральностью замысла и виртуозностью исполнения.

И где бы мы ни побывали, мы считали своим приятным долгом разучить и станцевать хотя бы один танец гостеприимно принявшего нас народа. И где бы мы ни исполняли их танцы, повсюду это расценивалось как знак глубочайшего уважения к культуре народов Латинской Америки…»

«Советских артистов ждал Остров свободы — Куба, — пишет Руслан Нашхоев в повести о Махмуде. — В тропическую жару сотни гаванцев встречали их на аэродроме. Впервые кубинцы увидели советских артистов. Они бурно выражали свои чувства, благодарили советский народ за братскую поддержку и помощь в трудную пору. Восстановительный период после недавней революции был самым тяжелым в жизни молодой республики. Необычайно красивая Гавана выглядела праздничной, нарядной.

В первый день артистам показывали город. На первом концерте присутствовал Фидель Кастро со своими соратниками.

Прервав гастрольную поездку по Америке, чтобы встретиться с советскими коллегами, в Гавану прилетела выдающаяся кубинская балерина Алисия Алонсо, не раз посещавшая СССР.

Для желающих попасть на концерт не хватило бы и десяти таких залов, как большой зал гаванского театра. Вся площадь была заполнена народом. В этот вечер сцену усыпали цветами, кулисы тоже утопали в цветах. Назвать то, что произошло, просто концертом — значит, выразиться весьма приблизительно. В этот вечер состоялся грандиозный праздник искусства, праздник дружбы между советским и кубинским народами.

Фидель Кастро попросил другие концерты перенести на улицу: кубинский народ желал видеть посланцев Советского Союза…

Тысячи людей, собравшихся на площади, с балконов и крыш смотрели концерт звезд советского балета. Трудно описать, с каким восторгом, ликованием принимали кубинцы каждый номер. Наталья Дудинская исполняла танец «Умирающий лебедь». В тот момент, когда она изображала, как плывет лебедь по озерной глади, раздался залп — так экспансивно выразили зрители свой восторг. Балерина замерла на миг, а затем продолжила свой танец. Она три раза повторила этот номер.

Все танцы повторялись по два-три раза под стрельбу в воздух и крики:

— Салюдо, салюдо, в честь советских артистов! Да здравствуют русские братья!»

Фидель Махмуду понравился. Был он молодой, веселый и яркий. Просил Махмуда научить его танцевать лезгинку. Махмуд показал основную позу и главные движения. Фидель повторил. Получилось неплохо. Они обнялись, как братья. Махмуд эту встречу запомнил на всю жизнь.

Тогда, на Острове свободы, у него начал выстраиваться замечательный латиноамериканский танец «Карнавал на Кубе». Яркий танец солнечного народа.

Здесь же, на Кубе, Махмуд встретился с великим Эрнестом Хемингуэем. Дом писателя «Ла-Вихия» стоял прямо на берегу моря. В комнатах хозяйничали кошки. Их было не меньше двадцати. Ходили, где им хочется — по кроватям, подоконникам, по столам и рукописям. «Кошки — совершенство, до которого нам никогда не подняться», — уверял писатель. Они выходили в море на яхте. Жаль, поговорить толком не удалось — рыба клевала здорово, и притом такая крупная, что приходилось немало потрудиться, чтобы ее вытащить.

Через два года Хемингуэй застрелился. Махмуд, когда узнал об этом, очень расстроился. Вот она — слабость сильного человека! Скучно писателю стало жить. Жаль, что Бог не одарил Хемингуэя умением танцевать. Танец спасает человека от тоски и уныния…

После Кубы была такая же горячая и яркая Мексика, где Махмуд встретился со своими друзьями, известными танцовщиками Хосефиной Лавалье и Оскаром Пуэнтре.

На встречу с артистами приехал посол СССР в Мексике В. И. Базыкин.

Когда колонна машин с советскими артистами ехала по городу, на одной из площадей ее остановили сотни людей в широкополых сомбреро и красивых национальных костюмах, все они играли на гитарах.

— Разве у вас карнавал? — спросил Хосефину удивленный Махмуд.

— Нет, это марьячи — народные музыканты, которых приглашают на свадьбы и разные праздники, чтобы веселить гостей. Они сами пришли на площадь, чтобы встретить вас! — ответила Лавалье.

Музыканты между тем вышли на дорогу и остановили кортеж.

— Постойте только пару минут, — просили они, — мы споем вам нашу «Ла палому», «Голубку».

Удивительно нежно и страстно спели они эту песню любви. Махмуд сразу понял, что обязательно сделает танец на эту бесподобную мелодию.

«Сегодня, 28 июля, закончили концерты в столице Мексики, где был потрясающий успех, — писал он жене. — Из шести концертов, данных в Мехико, три последних мы с Виолеттой Бовт заканчивали народным мексиканским танцем «Хорабио тапатио», который шел с начала до конца под бурю аплодисментов, и нас буквально забрасывали цветами семь тысяч зрителей. Представь их — топающих и хлопающих. Народ Мексики очень похож на наш кавказский, очень добрые. И они любят советских людей…»

Благодарные мексиканские зрители со своей стороны тоже приготовили сюрприз. После того как «Хорабио тапатио» было повторено с начала до конца во второй раз, весь зал, поднявшись на ноги, хором запел популярную в Мексике советскую песню «Подмосковные вечера». Певцам в зале дружно аккомпанировали мексиканский государственный оркестр и сотни марьячи со своими гитарами. Это было потрясающее исполнение, навсегда оставшееся в памяти тех, кто это слышал.

После концерта Виолетте Бовт был подарен женский мексиканский национальный костюм, а Махмуду — серебряное сомбреро с надписью: «Лучшему танцовщику мексиканских танцев Махмуду Эсамбаеву».

«Вчера, 4 июля, закончили гастроли на Ямайке, — писал Махмуд, — 5-го вылетели в четыре часа дня на Рио-де-Жанейро. Прилетели мы в Рио на другой день усталые, как черти. Отдохнули часа два, побывали на знаменитом пляже. После этого еще успели поехать на один прием и принять корреспондентов. И прошел день и вечер, сейчас 3 часа ночи, окна и балкон моего номера выходят на океан. Город действительно красивый…»

Артистов предупредили, что сейчас в Бразилии самый разгар зимы (Южное полушарие, тут всё наоборот) и потому купаться нельзя. Это в июле-то, при температуре 28 градусов, а кругом цветы, зеленые деревья и пальмы. Что же тогда тут делается летом!

На следующий день в знаменитую гостиницу «Глория», где была размещена советская делегация, приехали бразильские артисты. Группу возглавляла знаменитая танцовщица, руководитель «Фольклорного балета Бразилии» Мерседес Баптиста. Ее-то Махмуд и попросил поставить ему какой-нибудь популярный бразильский народный танец. Мерседес с удовольствием согласилась.

В вечерних газетах появились фотографии Махмуда и Мерседес с крупными заголовками: «Знаменитый танцовщик Эсамбаев увезет наш танец и будет показывать его в Москве». Об этом сообщает в письме домой и сам Махмуд: «…Сегодня я уже приступил с лучшими исполнителями к изучению сольного бразильского танца. Думаю, мне удастся его выучить и станцевать здесь, а по приезде в Москву в зале Чайковского будет наш отчетный концерт, где я один и с партнершей исполню несколько танцев народов Латинской Америки. Я очень рад, что мне самому можно видеть много новых танцев и выбирать из них лучшие… Балетмейстеры и артисты с удовольствием работают с нами и передают в точности свои народные танцы. И когда я им говорю, что эти танцы буду исполнять на своей родине, они, чуть не плача, с радостью обнимают тебя, и ты чувствуешь, даже не зная языка, что думают эти люди…

Мечтаю приехать и отдохнуть хотя бы десять дней, выспаться. На Кубе почти не спали от кошмарной тропической жары. Представь себе, когда нечем дышать, приходится два раза танцевать такой танец, как индийский…»

Бразилия подарила Махмуду три великолепных танца — «Бамба» («Черт»), «Гандобле» («Просящий урожая») и поразительный ритуальный танец «Макумба» («Заклинание»).

«Махмуд Эсамбаев беседовал с репортером, не снимая своей знаменитой кавказской папахи, — сообщала популярная газета «Диарио да Нойта», — он держится очень любезно, отвечает на все вопросы, которые ему задают. Эсамбаев заявил, что в его стране нет ничего удивительного в том, что он, будучи на высоком общественном посту (он депутат парламента), занимается артистической деятельностью. Нет никакого противоречия между этими двумя вещами. Нужно только чувствовать гармонию музыки и биение пульса жизни».

Газета «Глобо» опубликовала статью «Русский танцор исполнит «Гандобле» в Москве»: «Танцор Эсамбаев и балерина Кариева провели целый час в танцевальном зале с Мерседес Баптистой, изучая «Гандобле». Эсамбаев заявил, что этот танец приведет в изумление московских зрителей».

На самом же деле в танцевальном зале Эсамбаев и Кариева проводили гораздо больше времени. Разучивая народные танцы с советскими артистами, самоотверженно (по шесть-семь часов подряд) работала знаменитая бразильская танцовщица Мерседес Баптиста. Понять же самую суть сложнейшего ритуального танца «Макумба» Махмуду помог его лучший исполнитель Жозе да Гомео. Он пригласил Махмуда и его друзей в уникальный храм, построенный им на свои средства специально для исполнения древних ритуальных танцев.

Ежегодный праздник жертвоприношения уже прошел, но Жозе да Гомео собрал всех участников и самого жреца и уговорил их повторить продолжительный и сложный ритуал специально для советских артистов.

И вот жрец торжественно занял место на своем троне, взял с подноса серебряный колокольчик и передал его Махмуду.

— Мерседес сказала мне, что лучше вас «Макумбу» никто не танцует. Значит, именно вы достойны этой великой чести — открыть праздник.

Махмуд позвонил в колокольчик, и ритуальное действо началось.

Всю ночь напролет, с вечера и до восхода солнца, в храме совершался красочный ритуал с песнями и танцами. И, несомненно, центром всего празднества был замечательный танец «Макумба».

На последнем концерте в Рио-де-Жанейро Эсамбаев, Кариева, Гунашвили и Двали исполнили танец «Гандобле». Неописуемый восторг охватил зрителей, бессчетное число раз поднимали, опускали и снова поднимали занавес.

После концерта произошел удивительный случай, о котором Махмуд потом много раз рассказывал и всякий раз сам от души смеялся.

Он сидел, отдыхая, в гримерке, когда дверь приоткрылась. Послышались смех и аплодисменты. Махмуд оглянулся и не поверил своим глазам. Из приоткрытой двери торчала большая, выразительная дуля.

Махмуд удивленно пожал плечами и отвернулся. Когда глянул в другой раз, то увидел не одну, а уже множество дуль.

Ничего не понимающий Махмуд тоже сложил хорошую дулю и направил ее в сторону дверей: «Раз вы так, то и получите обратно».

В ответ послышались аплодисменты.

Рассерженный Махмуд хотел уже уйти, когда через лес дуль к нему в комнату пробрался импресарио синьор Омар Бускияссо.

— Дайте им, пожалуйста, автографы, — попросил он, — видите, они специально для этого остались и ждут.

— Ничего себе ждут, — возмутился Махмуд. — Они мне дули показывают, а я им за это автографы?!

— Ой, да вы, оказывается, ничего не знаете! — заулыбался Бускияссо. — Когда бразильцам что-то нравится, они кричат «линда» или «густа» — «дивно» или «вкусно». Если очень нравится — «магнифика», то есть «великолепно». Если не в силах выразить восторг словами — берутся за мочку уха и, цокая языком, дергают ее. Ну а если даже это кажется недостаточным, показывают хорошо свернутую дулю. Выше этой похвалы ничего не бывает! Правда, это случается так редко, что многие артисты об этом даже не знают. Так что не сердитесь на них и дайте автографы, которых они так ждут…

Из Рио советские артисты перебрались во второй по величине город Бразилии Сан-Пауло. И здесь прием был замечательный.

«Русские артисты покорили город. Они принесли с собой много искусства и радости. Все зрители восхищены представлением, — сообщала газета «Ультима ора». — Исполнитель народных танцев Махмуд Эсамбаев, который является депутатом Верховного Совета, очень общителен… Для начала он заявил, что восхищен Бразилией, ее жителями, их обычаями, добрым юмором. «Нас приятно поразила красота города Сан-Пауло, гостеприимство его жителей, горячий прием, оказанный нам». Махмуд сказал затем, что он страстный любитель танца и не представляет своей жизни без него. Нет фольклорного танца в Советском Союзе, который бы не был ему известен. У Эсамбаева, по словам его коллег, поразительная способность запоминать и усваивать танцы. За два дня пребывания в Венесуэле он сумел освоить сложный «Хоропо», чем вызвал восторг венесуэльцев. То же самое произошло в Мексике. После нескольких часов наблюдения он мог исполнять народные танцы.

«Что касается Бразилии, — с гордостью заявил Эсамбаев, — я уже выучил «Гандобле» и начинаю танцевать «Самбу». До отъезда обязательно выучу оба этих танца». Подтверждая свои слова, советский танцор слегка прошелся в «Гандобле» и сделал это просто блестяще».

Когда группа советских танцоров улетала из Бразилии, в чемодане у Махмуда лежали костюм жреца для исполнения «Ма-кумбы», сделанный из шкур леопардов, и музыкальные инструменты, подаренные в Сан-Пауло артистами национального театра Марии да Дакосты.

Чилийцы встречали советских артистов по-особенному. Дело в том, что здесь в то время проявляли большой интерес к изучению русского языка. Понятно, что попытки чилийцев разговаривать по-русски приводили к множеству забавных происшествий. Впрочем, всё это только добавляло огня к и без того восторженному приему. В Сантьяго и других чилийских городах залы были переполнены, а возле гостиниц стояли толпы горожан, жаждущих получить автографы.

«Каждый советский артист, — писал музыкальный критик Антонио Андраре, — обладает блестящей техникой, грацией и темпераментом». «Махмуд Алисултан Эсамбаев, — писал еженедельник «Вистасо» из города Винья, — депутат парламента и один из самых знаменитых танцоров СССР. С тюрбаном на голове, во время исполнения индийского танца он больше похож на факира. Он самый жизнерадостный и веселый из всей группы и выучил многие народные танцы пяти стран, где успел побывать. В Чили он собирается выучить «Куэку».

«…Можно сказать, без всякого сомнения, что самый большой успех выпал на долю экстраординарного танцора Махмуда Эсамбаева, — восхищается корреспондент газеты «Унион» Рафаэль Элисальде, — он исполнил с огромным успехом «Танец с кинжалами» в первом отделении, а во втором был награжден овацией за свой поразительный «Классический индийский танец». Исполнитель появляется на сцене в застывшей позе бога Шивы. На нем роскошный индийский наряд. Из глубокого плие он начинает подниматься поразительно медленно, незаметно, подобно восходящему солнцу, владея мускулами, как опытный йог. И вот начинают двигаться его руки, как две извивающиеся змеи, послушные факиру… Эсамбаев имел такой успех, что вынужден был под аплодисменты повторить свой удивительный танец на «бис». Пожалуй, мало какое зрелище подобного рода могло бы вызвать больший восторг в нашей стране».

На прощание Институт чилийско-советских отношений устроил прием. Из больших окон парадного зала были видны вершины гор, покрытых сияющими снегами. А долины уже заполнила розовая пена цветущих деревьев — в Чили пришла ранняя весна. Президент института обратился к артистам с такими словами; «Самые высокие горы не могут разделить народы, если сердца их согреты чувством дружбы. И сейчас я протягиваю вам руку — не для прощания, а как знак нашего единения».

Аргентина была последней страной, где выступили звезды советского балета. Газеты Буэнос-Айреса вышли с рецензиями: «Во множестве стран, где побывала балетная труппа, наибольшую сенсацию произвел Махмуд Алисултан Эсамбаев… «Классический индийский танец» позволил Махмуду Эсамбаеву продемонстрировать абсолютное владение телом и поразительную технику работы рук. Этот танец всегда повторялся на «бис» (газета «Критика»).

«Замечательное мастерство показал Махмуд Эсамбаев, артист, который обладает удивительным чувством пластики. Он сумел насытить «Классический индийский танец» той атмосферой высокой мистики, которая столь уместна в этом случае» (газета «Коррео де ля Тарде»).

Махмуд Эсамбаев стал очень популярной личностью в Аргентине. Он в любую жару не снимал своей высокой каракулевой папахи, по которой его узнавали издалека. Любящие сенсации аргентинцы уверяли друг друга, что удивительная эта шапка стоит многие тысячи долларов. Сын известного миллионера даже предложил Махмуду лучшую машину из семейного гаража в обмен на его замечательную шапку.

Кое-кто даже начал всерьез уговаривать Махмуда:

— Отдай папаху, и у тебя будет машина, какой ни у кого в Союзе нет.

— У нас, чеченцев, — заметил Махмуд, — папаху с головы никто никогда не продаст — это позор. Только подарить можно.

Папахе Махмуда все-таки не суждено было вернуться в Москву. На приеме в советском посольстве Махмуд сам подарил ее импресарио синьору Омару Бускияссо — замечательному человеку и великолепному профессионалу, который все эти месяцы ни на час не покидал делегацию и сумел без малейших происшествий организовать грандиозный тур по всей Латинской Америке.

Когда толпа провожающих собралась на аэродроме, синьор Бускияссо стоял рядом с советским послом, и на голове у него красовалась легендарная папаха Махмуда Эсамбаева.

К торжественным проводам балетной труппы по-своему присоединились аргентинские таможенники. В аэропорту Буэнос-Айреса они не стали проверять чемоданы советских артистов.

— У вас мы просим только автографы, — объявили они.

Пассажиры, летевшие тем же рейсом, встретили такое решение строгих таможенников дружными аплодисментами.

Когда самолет включил двигатели и двинулся к взлетной полосе, провожающие сняли шляпы и стали дружно махать ими. Рука синьора Бускияссо потянулась к папахе, но тут же отдернулась. Он вспомнил, что сказал ему, вручая редкостный подарок, Махмуд Эсамбаев: «Если папаха у вас на голове, то снимайте ее, только когда ложитесь спать. Во всех иных случаях папаху у нас в Чечне никто не снимает».

Поездка за рубеж подарила Махмуду множество запоминающихся встреч с великими зарубежными музыкантами, танцовщиками и балетмейстерами. Но главное, что привез Махмуд из зарубежных гастролей, были новые номера для программы «Танцы народов мира». Именно после этой поездки он счел, что программа готова, и начал выступать с ней.

В статье, написанной сразу по возвращении из Латинской Америки, Махмуд развивает мысли, не раз высказанные им в письмах домой. Он пишет о том, что главным итогом для него стал даже не ошеломляющий успех гастролей (что, безусловно, приятно), но тот замечательный багаж, который он сумел в полной сохранности провезти на родину через все пограничные кордоны и таможни.

«…Если любая поездка, помимо радости новых впечатлений, помимо знакомства с достопримечательностями новых стран, приносит прежде всего радость узнавания новых танцев, то турне по Латинской Америке, продолжавшееся около четырех месяцев, было особенно плодотворным в профессиональном смысле. Оттуда я привез целую программу…

Что пленяет в танцах Латинской Америки? Прежде всего их очаровательная непринужденность, их внутренний накал (а совсем не тот наигранный темперамент, который иные эстрадные исполнители пытаются выдать за истинный колорит южноамериканских танцев). Затем свойственная всем этим танцам красота чувств. Латиноамериканские танцы — это восхитительные поэмы о любви. Мне всегда хочется исполнять эти танцы без всякой стилизации — так, как они исполняются на их родине.

Повсюду в Латинской Америке все население с удивительным благоговением хранит народные танцевальные богатства. Вот почему здесь не привились ни конвульсии рок-н-ролла, ни эротические изломы калипсо. Верность фольклору предохраняет культуру нации от тлетворных влияний современного «джазового» танца.

Лирические народные танцы в каждой стране Латинской Америки имеют свои отчетливо выраженные национальные особенности. В чилийских дуэтах пронзителен звенящий ритм, который отбивают укрепленные на обуви мужчин тяжелые шпоры; их мелодичный перезвон сообщает танцу очень торжественный нарядный характер».

Венесуэла, Чили, Перу, Колумбия, Куба, Мексика, Бразилия, Аргентина… Весь удивительный неповторимый мир Южной и Центральной Америки — джунгли Амазонии, горы и степи, и пустыни, этот новый мир, открытый Колумбом, был прекрасен и бесконечно разнообразен.

Махмуд обнаружил здесь самое главное для себя богатство — бесконечное разнообразие народных танцев. После концертов к нему подходили разные люди. Были среди них крестьяне и пастухи, даже индейцы в своих просторных пончо и забавных косичках. Они охотно показывали затейливые па своих народных танцев. Махмуд готов был смотреть на это бесконечно и запоминал. Запоминал с первого показа и навсегда. Он словно бы фотографировал. Уникальная память на танцевальные движения жила в нем с детства и с возрастом не слабела, а только развивалась.

Ничего выше танца для Махмуда в этом мире не существовало. Ради знакомства с новым танцем готов был отправиться в самое дальнее путешествие и пуститься на любую авантюру. В бесконечной этой погоне случались, и не раз, забавные эпизоды…

Как-то во время пребывания в Канаде на знаменитой выставке «ЭКСПО» Махмуд попросил хозяев предоставить ему возможность посмотреть танцы американских индейцев — коренного населения Америки. Ему очень хотелось увидеть их вживую, в домашних, естественных условиях, а не на эстраде, где они выглядели причесанными и подлаженными под вкусы массового зрителя.

Махмуду пообещали устроить экскурсию на фольклорный праздник в индейскую резервацию, которая находилась неподалеку от Торонто.

Вот как, со слов Махмуда, описывает эту поездку Геннадий Пожидаев в книге «Повесть о танце»:

«Вооружившись кинокамерой с цветной пленкой, Махмуд отправился в резервацию, чтобы снять танцы индейцев. Это было необыкновенно красочное зрелище. И киноаппарат Эсамбаева стрекотал почти непрерывно. Он хотел взглянуть на вождя племени, которого не было на танцевальном празднике. Махмуду ответили, что вождь готовится его встретить.

Наконец появился вождь.

Навстречу Эсамбаеву торжественно шел высокий красавец мужчина с лицом бронзового цвета, в громадном головном уборе, украшенном перьями. Рядом с вождем семенила маленькая женщина в платье изумрудного цвета, извиваясь, словно ящерица. От этого удивительного зрелища у Махмуда захватило дух, и он забыл про свой киноаппарат.

Вождь с женой приблизились и замерли. Махмуд не знал, как с ними здороваться, и потому сказал по-русски:

— Здравствуйте!

Вождь спокойно и с достоинством ответил:

— Здравствуйте. — И по-простецки добавил: — Здоровеньки булы!

Такого Махмуд никак не ожидал.

— Как… Вы?.. Но какой же вы бронзовый, как и они!

Вождь, смущенно улыбаясь, но также неспешно ответил:

— Та печемся тут с утра до ночи!

И развел руками.

Махмуд был поражен. Украинец — вождь индейского племени!

А вождь уже приглашал его к себе в хижину.

На столе натуральная «горилка», и от чугунка, в котором варились украинские галушки, поднимался ароматный пар. Махмуд выпил с вождем рюмку и запел: «Распрягайте, хлопцы, коней, та лягайте почивать…» Вождь могучим басом подтянул: «А я выйду в сад зеленый, в сад крыныченьку копать…»

По лицу вождя текли слезы. И он поведал Эсамбаеву историю своей жизни. Его семья в поисках работы переехала в Канаду еще до революции. Он вырос здесь. Потом женился на дочери вождя индейского племени. А когда умер вождь, индейцы выбрали его своим главой и защитником. У него есть дети. Они сидят тут же рядом. Вылитые украинские хлопцы. Все в семье говорят по-украински, в том числе и жена…»

Вот так и собирались они по зернышку, в путешествиях, памятных знакомствах, в большой трудной, но благодарной работе. Настоящие живые национальные танцы со всех концов земли постепенно складывались в программу «Танцы народов мира».

Начало шестидесятых годов стало временем расцвета Махмуда Эсамбаева. Его поразительное искусство было отмечено и специалистами, и зрителями.

«Спорят о том, к какому виду и жанру отнести творчество Эсамбаева. Что это: искусство национального танца, народный танец, соединенный с классикой, или талантливый образец эстрадного танца? Как бы ни решать подобные вопросы, бесспорно одно — это настоящее искусство, самобытное и оригинальное», — писал в газете «Советская культура» знаток балета Николай Ильяш.

Выдающийся балетмейстер Леонид Якобсон, которому довелось немало поработать с Махмудом, отмечал: «С таким невероятно одаренным от природы танцором, как Махмуд Эсамбаев, мне хотелось бы в своих открытиях пойти еще дальше. Я мечтаю создать театр хореографических миниатюр. Там Эсамбаеву будет отведено такое же место, как Улановой в классическом балете. Это будет театр новой эстетики, и танцор такой феноменальной пластики, как Махмуд, обязан развивать новое искусство. Он обладает тем, чем не обладает никто».

Глава пятая «КОГДА ТЫ СПИШЬ, МАХМУД?»

«В Москве на Красной Пресне у Махмуда была скромная однокомнатная квартира, — вспоминает в своей книге «Маленькие тайны гордого Махмуда» друг и коллега Эсамбаева Владимир Загороднюк. — Теперь, приезжая в Москву, он мог останавливаться не в гостинице, а имел хоть маленький, но свой уголок.

Когда Махмуд появлялся в Москве, то двери квартиры уже не закрывались. Какие только знаменитости здесь не побывали — известные политики, военачальники, депутаты Верховного Совета, популярные артисты, друзья и земляки Махмуда. Для всех дом был открыт днем и ночью — в любое время суток.

Пока в комнате обсуждались какие-то проблемы, на кухне кормили приехавших аксакалов. Постепенно на их место перемещались гости из комнаты, а в квартиру уже заходили новые ходоки, с новыми проблемами. И Махмуд с великой радостью, без тени сомнения или усталости принимал этот нескончаемый поток гостей. Куда-то звонил, что-то объяснял, кого-то успокаивал, чиркал какие-то записки и, как добрый волшебник, успевал всех выслушать, накормить, напоить, дать нужный совет. Ему это всегда доставляло огромное удовольствие. И такая вот круговерть не прекращалась ни на минуту.

Для меня всегда было загадкой, когда он успевает отдохнуть — спал он очень мало.

С самого раннего утра в квартире начинал трезвонить телефон. Махмуд вскакивал, хватал папаху, впрыгивал в свои туфли на высоком каблуке и, на ходу надевая пальто, бежал к лифту, успевая при этом давать поручения своим гостям и постояльцам. А гости в это время с интересом разглядывали сувениры, подарки, фотографии, которыми была завалена квартира.

Махмуд и сам толком не знал, что у него есть и где что лежит. Многие подарки исчезали неизвестно куда, неизвестно когда и неизвестно с кем. Но Махмуд не очень-то расстраивался.

Я помню, к нему пришли журналисты с НТВ брать интервью. На кухне был накрыт стол, заговорили о наградах, медалях, званиях — а их у Махмуда великое множество.

Он стал вспоминать, где какую награду получил, какая для него самая дорогая и памятная, и вдруг неожиданно вскочил и, размахивая своим полосатым халатом, помчался в комнату. «Сейчас я вам покажу орден, которым меня наградили в Америке, их всего три в мире!» — крикнул он на ходу. И стал лазить по всем шкафам, стенкам, антресолям, разыскивая маленькую коробочку с орденом.

Потом вся съемочная группа, побросав фотоаппараты и видеокамеры, подключилась к поискам. Постепенно и все гости Махмуда, наблюдавшие за этой невероятной суетой, тоже втянулись. Перевернули квартиру вверх дном, пылищу подняли невообразимую, искали коробочку часа полтора-два — все так хотели, наконец, увидеть этот орден.

Перетряхнули все баулы, перевернули все шкафы и даже диваны. Махмуду так хотелось найти эту старинную награду, но коробочки с орденом как не бывало. Ясно, что кто-то стянул эту коробочку, как уже не раз бывало, но реакция Махмуда убила меня окончательно.

Когда он понял, что орден уже никогда не найдется, то сразу успокоился, устало сел в облаке пыли и, дважды чихнув, философски изрек: «Ну и хрен с ним, с этим орденом, значит, кому-то он был очень нужен».

Самое удивительное, что никто и никогда от него не слышал сожаления по поводу пропажи. «Значит, кому-то он был очень нужен».

Что тут скажешь — в этом весь Махмуд».

Рассказывает Асламбек Аслаханов: «В 1976 году я был переведен на работу в управление МВД СССР на строительство Байкало-Амурской магистрали.

Приезжая в командировку в Москву или в отпуск в Грозный, если Махмуд не был на гастролях, я, по возможности, всегда навещал его, рассказывал о БАМе и настойчиво звал его на эту великую стройку. Говорил: «Там ты увидишь настоящих мужчин и женщин, которые в невероятно сложных условиях строят стратегически важную для страны магистраль, железнодорожные станции и населенные пункты».

«Даю слово», — пообещал Махмуд, а если он обещал, он всегда держал слово. Осенью 1977 года в дежурную часть управления МВД СССР в Тынде, столице БАМа, позвонили из Амурского обкома партии и сообщили, что М. Эсамбаев в Благовещенске, и меня просят прилететь в этот город.

Я работал тогда замначальника управления уголовного розыска МВД СССР на Бамстрое.

Пошел к начальнику главка — Ткачеву Георгию Петровичу. Это был замечательный человек, прошедший всю Великую Отечественную войну. Он разрешил мне поездку и попросил передать Эсамбаеву огромный привет. Генерал-майор милиции Ткачев до БАМа работал заместителем министра внутренних дел Узбекистана, Махмуд приезжал в Ташкент на гастроли, где и познакомились боевой генерал и великий танцовщик.

Вечером я прилетел в Благовещенск. Вид у меня тогда был весьма экзотический. На БАМе у меня стали почему-то страшно лезть волосы, и чтобы не облысеть совсем, я по чьему-то доброму совету несколько зимних месяцев брился наголо.

Условия в то время на БАМе были исключительно суровые. Жили в вагончиках, где восемь-девять месяцев приходилось круглые сутки топить печку. Если печь остывала, трубы лопались, и вагон выходил из строя. Меня в то время сильно мучили головные боли. Начинались они в три-четыре часа ночи, не давали спать до утра. Может, по этой причине волосы и вылезали… Тогда я и начал брить голову. Бриться приходилось старыми станками с отечественными лезвиями «Нева» и «Балтика», а потом смывать пену с головы и лица ледяной водой. Казалось, что голова вот-вот треснет от холода.

Постепенно я стал замечать, что периоды головной боли сокращаются… и через два месяца исчезли совсем и никогда больше не возобновлялись, между прочим. То есть лечение получилось по принципу — клин клином вышибают. Сначала застудил голову, а потом, с помощью ледяной воды, эту простуду выгнал.

Приезжаю к Махмуду в Благовещенск. Голова лысая, уши торчат, как два локатора. Вид не слишком интеллигентный — я больше смахивал не на борца с преступностью, а на представителя криминала. В то время, несмотря на постоянные разъезды и отсутствие на БАМе спортивных объектов, я по возможности продолжал заниматься боевыми единоборствами и имел приличный атлетический вид.

Когда я разделся у Махмуда, он поглядел на меня и произнес очень выразительно: «На кого ты похож — на мента или мафиози?»

В его огромном гостиничном номере находились десятки людей и все чувствовали себя комфортно.

Махмуд в те времена ездил на гастроли с персональным поваром, которая прекрасно готовила. Столпотворение было стихией Махмуда. Он не мог находиться в одиночестве, даже когда болел. Стол его никогда не пустел. Каждая встреча с ним для ее участников становилась исторической, незабываемой.

На другой день во время застолья, на котором собралась вся местная элита, Махмуд после концерта представил меня: «Это мой младший брат Асламбек. Он самый главный милиционер на БАМе».

Пришлось мне вступить в разговор и объяснять, что главный милиционер на БАМе — генерал-майор милиции Ткачев Георгий Петрович.

В это время в гости к Махмуду зашла Эдита Пьеха. Это была незапланированная встреча, просто во время гастролей по Сибири маршруты этих замечательных артистов совпали и пересеклись именно здесь, в Благовещенске.

Эдита Пьеха — замечательный человек. Настоящая леди! Она нисколько не заботилась о том, как выглядит. Просто она всегда именно такая! Молодая, красивая. Умная. Настоящая аристократка, не показная. Они с Махмудом по-особенному, очень тепло, даже с нежностью, друг к другу относились. Мало с кем из других артистов у Махмуда было такое взаимопонимание. Появление Пьехи было как драгоценный подарок. Все начальство при виде ее буквально растаяло…

К великому моему сожалению, Махмуд по полной программе выступить на БАМе не мог. В Тынду тогда летал самолет Як-40, а та аппаратура, которую Махмуд возил с собой, в двери самолета не проходила.

Но он не пожелал отказываться от своего обещания и поехал просто так, без аппаратуры. Вот это был поступок мужчины! Он знал, что его на БАМе очень ждут.

Интересные и необычные получились эти незапланированные концерты. Махмуд гораздо меньше танцевал, зато много интересно, ярко говорил, пел и смешил всех своими неиссякающими шутками. Бамовцы были совершенно покорены, очарованы и буквально ходили за ним по пятам.

Вот таким он был. Где бы Махмуд ни появлялся, он влюблял в себя людей и уезжал, оставив самую добрую память.

Да, вот еще о чем нужно сказать. Махмуд ничего не забывал. У него была феноменальная память на лица.

Встретившись с человеком, которого видел один раз двадцать-тридцать лет назад, причем человек этот не был каким-то известным деятелем или начальником, он, не задумываясь, обращался к нему: «Здравствуйте, Николай Васильевич! Как ваши дела?»

У Николая Васильевича буквально отваливалась челюсть:

— Ему бы в разведке работать…

В 1979 году меня откомандировали в Москву. Махмуд тоже жил здесь в любимой своей забегаловке (так он сам называл), квартирке на Пресненском валу. Эта однокомнатная кооперативная квартирка была куплена для дочери, когда она училась в хореографическом училище. Потом Стелла вышла замуж и стала жить в другом месте. А Махмуд поселился здесь. Уютную эту квартирку он очень любил.

В Питере Махмуд и Нина Аркадьевна всегда останавливались у Зины, моей сестры. На время пребывания Эсамбаевых квартирка Зины превращалась в замечательный караван-сарай.

— У Зины я отдыхаю душой, — признавался Махмуд.

Любила Зину и Нина Аркадьевна.

Это в Питере. Ну, а в Москве ни одного дня не было, чтобы в его крохотной квартирке не толкались толпы каких-то людей (некоторые даже ночевали у него, как в бесплатной гостинице). Среди них было много сомнительных, на мой взгляд, личностей.

— Махмуд, ты знаешь, что это за люди? — спрашивал я у него.

— Да какая разница, — отвечал он. — Эти люди пришли ко мне, значит, это мои гости. А раз гости, то я должен их накормить, напоить, если понадобится, и спать положить в своем доме.

— Но среди них могут быть жулики, которые обворуют твою квартиру!

Это, кстати, случалось уже три раза, однако ничего от этого не изменилось.

— Ну и что? — отвечал Махмуд. — Может быть, есть среди них какой-то жулик, главное не это, главное — он человек и у него всегда есть возможность исправиться.

— Ну а на этих посмотри! Это же известные московские халявщики. Они всегда там, где можно бесплатно пожрать и выпить.

— Пусть едят и пьют, им ведь тоже праздника хочется, а мне не жалко.

Переубедить его не было никакой возможности.

Конечно, в знаменитую «забегаловку» приходили не только халявщики, но и многие наши звезды: большие артисты, поэты, художники и писатели. Кобзон бывал едва не каждый день, они называли друг друга братьями. Кобзон был младший брат, Махмуд старший. Это была такая мужская трогательная дружба, на которую без восхищения нельзя было смотреть. Они очень близки по духу. Иосиф Кобзон — он тоже из таких людей, которые никогда не предавали друзей. Чтобы там ни говорили ему о его друзьях, он никогда от них не отворачивался, а при необходимости, ни о чем не спрашивая, шел и помогал.

И вот когда началась война, Кобзон первый приехал в Грозный и создал фонд детей-инвалидов Чеченской Республики. Именно этот фонд реально работал с людьми, обеспечивая лечение и всю иную необходимую помощь.

Махмуд и Кобзон — два больших человека, которые очень многим людям помогли. Я помню, когда отмечали шестидесятилетие Махмуда. Кобзон прочитал четверостишие, которое заканчивалось словами: «Когда ты спишь, Махмуд?»

Действительно, Махмуда просто невозможно было увидеть спящим. Он всегда был на ногах. Мне, например, кажется, что я никогда не видел его спящим. Он сам говорил, что для отдыха ему вполне хватает трех-четырех часов сна.

С утра пораньше Махмуд обязательно что-нибудь готовил. И, надо сказать, несмотря на то, что у него тогда уже был повар, сам Махмуд готовил такое, что умел только он один. И это, то, что он готовил, было совершенно неповторимо. Мне кажется, что ничего более вкусного я не ел никогда.

Я как-то даже спросил: «Махмуд, как это у тебя всегда получается так вкусно?»

— Секрет мой прост, — ответил он. — Масла сливочного не жалей, если хочешь, чтобы было вкусно.

Тут Махмуд правду говорил. Сливочное масло он действительно клал во все свои фирменные блюда без ограничений. Но это был только один из очень и очень многих его кулинарных секретов. И начинать надо с рынка, на который он любил ходить сам. Там он гулял, там он смотрел, там он щупал и нюхал. И никогда не торопился. Внимательно смотрел, долго выбирал, торговался и передавал купленное парочке крепких ребят, которые его сопровождали, несли за ним большие хозяйственные сумки.

На базаре Махмуда прекрасно знали. Ну, часто ли на рынок заходит хотя бы еще один такой высокий стройный красавец в шикарном костюме и потрясающей папахе? Конечно, другого такого нет и быть не может. По торговым рядам сразу проносился шепоток: «Махмуд! Гляди, сам Махмуд Эсамбаев!»

Он шел потрясающей своей плывущей походкой, останавливался, смотрел, спрашивал. Обойдя всё, что его интересовало, начинал прицениваться и торговаться.

Торговля у него получалась необычная. Дело в том, что среди продавцов равнодушных не было. Одни старались вручить ему свой товар бесплатно (самому великому Махмуду подарил, будет о чем дома рассказать), другие, зная, что он человек не бедный, втрое, а то и больше задирали цены.

— Ты, наверное, совсем бедный человек? — говорил Махмуд такому барышнику. — Трудно тебе, бедняге, живется? Что ж ты с меня пятнадцать рублей просишь, когда только что за пять продавал?! Ну ладно, на тебе пятнадцать!

Случалось так, что продавцу становилось стыдно, он бежал за Махмудом и пытался вернуть ему деньги.

Были такие, кто ни в какую не желал брать с него деньги.

— Нет, — возражал Махмуд. — Тогда я у вас покупать не буду. В эти продукты труд вложен. Почему же я должен бесплатно брать? Нет, труд человека не должен быть бесплатным.

И опять начиналась торговля, только в обратную сторону. Продавец старался отдать товар за бесценок, но Махмуд цену знал прекрасно и добивался того, чтобы она была достойной.

Случалось и такое, что какая-нибудь женщина бежала за ним и просто умоляла взять в подарок какой-то товар. Если уж деваться было просто некуда, Махмуд брал один гранат, персик или грушу и говорил: «Хорошо, как от сестры своей приму!»

Из всех этих самостоятельно купленных продуктов Махмуд изготавливал свои кулинарные чудеса. Но что меня больше всего возмущало, что первыми на эти уникальные произведения наваливались беспардонные халявщики, которые умудрялись первыми затесаться к нему в гости.

Честно скажу, я их иногда выгонял. Уж очень мне эта блатная братия не нравилась. Махмуд на меня за это здорово сердился.

Однажды мы с Махмудом серьезно поссорились. Это была самая крупная наша ссора за все время. После одного сольного концерта в ГКЗ «Россия» Махмуд и Нина Аркадьевна пригласили известных, уважаемых людей в «знаменитую забегаловку». В квартире было настоящее столпотворение. Нина Аркадьевна расстроилась таким количеством непрошеных гостей. Махмуд поприветствовал всех (по большей части непрошеных) гостей и занялся кухней. Воспользовавшись этим, я выгнал давно всем надоевших халявщиков. Прошло какое-то время. Махмуд свое чудесное блюдо приготовил. Выходит из кухни и видит, что в комнате стало вдвое меньше людей.

— Где все? — спрашивает он изумленно.

— Я выгнал, — отвечаю.

— Как выгнал? Ведь это же мои гости!

— Махмуд, — говорю я ему, — ты великий артист. Тебя все знают. Что бы ты ни сделал, тебе никто ничего не скажет. И ничего к тебе не прилипнет. Я полковник милиции (тогда я был полковником), а меня могут спросить, почему ты ужинаешь с какими-то проходимцами или еще хуже и у меня будут проблемы в МВД СССР, меня не похвалят за общение с такой компанией. Уверен, твои уважаемые гости, — я показал на поэта Андрея Дементьева, — не чувствуют себя комфортно с такими гостями.

— Мне не важно, что это за люди, — отвечает Махмуд очень сердито, — они пришли в мой дом, значит, это мои гости. У нас, у чеченцев, гостей выгонять — позор.

Так мы поссорились.

И не разговаривали мы долго, держали характер.

Месяца через три вечером звонит телефон, я еще был на работе, снимаю трубку и слышу:

— Нет в тебе элементарной культуры, слава богу, что не все такие беспардонные в милиции.

Взяв такси, я приехал мириться, молча выслушал все претензии к своей персоне, но упрямо повторил: «А халявщиков гнать все равно буду».

Позже он сказал, что я был прав — действительно, немало вокруг жуликов, и его в третий раз обокрали на днях… «Но не могу их прогнать, — развел он руками. — Это ведь гости…»

Да, Махмуд любил гостей. Любил готовить и угощать. Но еще больше он любил танцевать.

«Не есть, чтобы жить» — такова краткая формула жизни Махмуда.

Еду и танец он напрямую связывал между собой. Он говорил так:

— Я ем мало. Хотя мог бы съесть больше. Я ведь прекрасно знаю, что если я один, два, три раза нарушу этот свой закон, я уже не смогу подняться, не смогу полететь. Я перестану быть танцором, а без танца мне жизнь не мила, и поэтому я лучше откажу себе в еде. Не еда, а тренировка и постоянные ежедневные репетиции — вот в чем корень моей жизни. Я знаю, что танец — это не просто набор красивых движений. Танец — это душа, выраженная самим народом, суть красоты. Танец — это судьба и история народа, его мифы, сказки, предания. Его понимание красоты и благородства, и, наконец, танец — это еще и очень серьезное ответственное дело.

«Если ты нажрался, — говорил он, — то жизнь твоя ужимается до размеров дивана, а нужен ты и дорог только своей утробе».

Вкусно поесть он любил. Вкусно, но не много. И больше всего любил потчевать других (словно бы так вот хитро мстил за себя). Нет, конечно, не мстил. Он просто очень любил, когда все вокруг него едят с удовольствием.

Любимое блюдо — хингалш, пирожки в форме махоньких чебуреков с начинкой из тыквы. Особенно, однако, любил и, главное, умел сам готовить старинное и очень сложное вайнахское блюдо — начиненную фаршем баранью требуху — б!араш. В очищенную и специально обработанную баранью требуху набивают мелко-мелко нарезанные кусочки сердца, почек, легких, внутренний жир барашка, репчатый лук, рис и бесчисленные, только кулинару известные специи. Зашитая в мешочек приправа варится и подается с кукурузными галушками и чесночным соусом. Над этим сложнейшим блюдом Махмуду приходилось колдовать по много часов, и не для себя, конечно, сам съедал несколько граммов, а для дорогих гостей. Великой радостью было, если его фирменное угощение ели много, неторопливо и достойно при этом восхваляя мастерство кулинара.

Дакъийна жижиг галнаш — тоже исконно чеченское и любимое эсамбаевское блюдо. Это по-особому вяленое мясо, которое можно жевать долго, с расстановкой, получая при этом несравненное удовольствие. Тут особенно важно, что много не съешь. Еще он с детства любил молодую крапиву и черемшу.

— Нет, — ворчал Махмуд, — после наны Бикату уже никто на свете не сумеет приготовить таких вкусных пирожков с крапивой и черемшой.

Тут же следует назвать еще и пироги с творогом — чепал-гаш и… многое, многое другое. И если в ресторанах разных стран он всегда был готов пробовать разные кулинарные чудеса, в том числе и самые экзотические, то сам готовил в основном вайнахские блюда. Недаром в свои бесчисленные заграничные гастроли он возил с собой повариху, редкостную, надо признать, мастерицу. Не для себя, для друзей. Так и говорил, что делает это только потому, что сам не всегда имеет время, чтобы по-настоящему угостить гостей. Угостить по-настоящему, в его понимании, значило, что тут должны быть в лучшем виде представлены самые популярные блюда вайнахской кухни.

И вот еще что — есть один не любил. Одинокую еду считал исключительно вредной для своего здоровья. Любой гость, пусть даже случайно зашедший человек, приглашался к столу. И незваный гость после этого на всю жизнь запоминал, как замечательно накормили его за столом, во главе которого сидел прекрасный, как арабский принц, и в то же время поразительно гостеприимный стройный мужчина в кавказской черкеске и папахе из невиданного золотистого каракуля.

Асламбек Аслаханов продолжает свой рассказ: «Ничего, конечно, не изменилось. По-прежнему по дому Махмуда сновала масса неведомых, непонятно откуда взявшихся людей. Все они дневали, ночевали и кормились тут. Только я уже больше не устраивал чисток. Потому что бесполезно бороться с тем, что является коренной сутью человека. А главной чертой характера Махмуда Эсамбаева была любовь к людям и постоянная необходимость опекать, поддерживать, помогать. Без этого он просто не мог жить…

Как-то заметив, что я опять начал коситься на его непрошеных гостей, Махмуд отвел меня на кухню, посадил напротив и сказал:

«Позволь поведать тебе одну историю, которую еще в детстве рассказал мне дедушка Михо. Помнишь, я рассказывал тебе, что был у нас в Атагах такой старый пастух? Очень мудрый человек, а история такая.

Некие братья пленили своего самого большого врага. Он жестоко покончил с их отцом. Им он тоже причинил много вреда, и потому братья решили убить его. Крепко перевязали веревками и заперли в доме. Они должны были по срочному делу отлучиться и потому наказали матери:

— Мы уедем на три дня и три ночи. Вернувшись, мы воздадим должное нашему врагу. В наше отсутствие не давай ему ни пить, ни есть. Ничего не давай, как бы он ни просил.

Братья уехали. Прошел день, за ним второй. На третий день пленник попросил у старухи:

— Принеси мне хоть немного еды и питья, не дай умереть в мучениях.

— Наши наказывали ничего тебе не давать, — ответила старуха сурово.

— Да отлучит тебя твой бог от себя, если ты будешь столь жестока! Завтра убьете меня, я готов к смерти, но сегодня дай мне глоток водицы и немного еды, — попросил пленник.

Пожалела его старуха и дала ему питья и еды.

Приехали братья домой и, как только увидели пленника, спросили у матери:

— Дала ли ты ему воды и еды?

— Да, — призналась мать.

— Что же ты наделала? Как же мы теперь убьем человека, вкусившего наш хлеб? Придется отпустить его с миром.

Если человек отведал пищу, он уже не пленник, а гость…

Ну а гость, учти, — святой человек в чеченском доме!»

Вот такую историю рассказал мне когда-то старый Михо, — сказал Махмуд. — Все эти люди ели и пили в моем доме. Думаю, ничего объяснять не надо…

Я всё понял. Больше мы никогда не ссорились».

В душе Махмуд был не только танцором, но и врачом. Причем, скорее всего, психотерапевтом. У него была врожденная способность утешать и снимать боль. Многие из его друзей и знакомых рассказывают об этом его замечательном даре.

Вспоминает Владимир Загороднюк: «Известный космонавт Игорь Волк, Герой Советского Союза, один из самых мужественных летчиков-испытателей, которым было доверено научить летать космический корабль «Буран», попал в автокатастрофу. На Кольцевой дороге его служебную «Волгу» подрезала впереди идущая машина, водитель не справился с управлением и…

Короче говоря, Игорь лежит в реанимации в Сокольниках в Военно-авиационном госпитале. Весть эта тут же разнеслась по Москве. И уже на следующий день мне позвонил Махмуд: «Володя, ты слышал, Рыжий в больнице? — Махмуд так звал Игоря Волка. — Нам срочно надо к нему ехать».

С Игорем Петровичем Волком Махмуд дружил давно. Познакомились они в 1972 году в городе Сочи, в санатории «Россия» на пляже. Игорь был очень спортивен, и его фигура вызывала восторг отдыхающих. Махмуд конечно же не мог не обратить на него внимания. У Игоря была копна ярко-рыжих волос, и с момента знакомства Махмуд называл его не иначе как Рыжий. В день знакомства Махмуд пригласил Волка к себе в огромный номер, в котором всегда было много гостей. Сидели до утра, с шутками, розыгрышами, воспоминаниями. По рассказам самого Игоря Петровича, когда выпито было всё, что можно, Махмуд пошел по этажам санатория. В то время холодильники стояли не в номерах, а в коридорах. Так вот, Махмуд из всех холодильников на всех этажах собрал всё, что можно было выпить. Закуски, сами понимаете, было достаточно и со словами: «В санаторий приезжают отдыхать и лечиться, а не пить» — дружная компания к утру всё осушила. Махмуд всегда был заводной, и все следовали его примеру, Игорь не был исключением.

И вот мы едем к Волку в госпиталь. Проезжаем мимо магазина, Махмуд говорит:

— Останови машину. Надо взять бутылку хорошего коньяка.

— Какой коньяк, Махмуд? Человек умирает, голову не может оторвать от подушки, а ты — коньяк. Ему хорошие лекарства нужны, а не хороший коньяк.

— Делай, как говорю, — повторил Махмуд, — я знаю Игоря лучше.

Взяли коньяк. Приехали в госпиталь. Игорь лежит пластом — ни жив ни мертв. Махмуд достает бутылку:

— Рыжий, это я. Кончай болеть. Ты чего разлегся? Мы сейчас выпьем по глоточку, и всё будет о’кей!

Игорь, еле приподняв голову, с трудом сделал глоток, потом еще, потом еще, потом еще чуть-чуть. Незаметно они вдвоем приговорили эту бутылочку. И тут Махмуд говорит мне:

— Чего сидишь? Беги задругой. Ты что, не видишь, человек выздоравливает?

Но Игорь меня вовремя остановил:

— Володя, ради бога, не надо никуда бежать. Сиди здесь. У меня под подушкой есть бутылка, вытащи ее оттуда, а то мне тяжело.

Вот это поворот! Такого я не ожидал! Когда была выпита вторая бутылка, в палату к Игорю ввалилась компания космонавтов. Как сказал бы Жванецкий, «у них с собой было…». Уезжая домой, я спросил у Махмуда:

— Сколько он выпил? С ума можно сойти. Это же невероятно. Кому расскажешь — не поверят.

А Махмуд отвечает:

— Володя, о чем ты говоришь? Просто так космонавтами не становятся и звезды Героев Советского Союза не получают. И запомни, дорогой, коньяк в малых дозах полезен в любых количествах…»

В результате поездки в Бразилию появился второй по силе после «Золотого бога» танец «Макумба». Этот танец впервые связал Махмуда с настоящим кино.

После большой зарубежной поездки Махмуд отправился обкатывать новую программу по Союзу. Добрался до самого Сахалина и, пожалуй, только теперь начал в реальности ощущать, как же велика и поистине безгранична его родная страна.

От этого замечательного и увлекательного дела его оторвало кино.

Популярность Махмуда стала уже так велика, что его достижения было решено запечатлеть на века. О нем планировалось снять сразу два фильма: широкоформатный для всемирного проката и телевизионный для народных масс.

Ставил фильмы большой профессионал Роман Тихомиров, автор популярных музыкальных картин «Евгений Онегин», «Пиковая дама» и многих других. Для работы были предоставлены все мыслимые возможности, а «Мосфильм» выделил для съемок самый большой свой павильон.

Сценарий писал замечательный поэт Павел Антокольский. Сюжетный ход был необычен: космонавт номер один Юрий Гагарин, пролетая в космическом пространстве над планетой Земля, видит бесконечно разнообразный мир людей. Перед ним проходят танцы всех народов земли. В итоге они сливаются в некий всемирный танец дружбы народов. Это, конечно, в пику агрессивному Западу, который, наоборот, стремится разобщить и разделить народы земли.

Кроме этого, в фильме непременно должен был появиться «наш дорогой Никита Сергеевич» с неизменными темами про кукурузу, химию, кузькину мать, близкую победу коммунизма в СССР, а вскоре и во всемирном масштабе.

В кино для Махмуда уже после того, давнего первого фильма проявилась принципиальная трудность. Он видел и чувствовал танец прежде всего в целом, как сложный и многозначный образ. Для кино же главным был не законченный цельный образ, а эпизод, и уже из этих кусочков на монтажном столе режиссер склеивал и выстраивал то, что было ему нужно.

Очень трудно создавался этот фильм. С тоски или от безысходности Махмуд даже заболел. Но прерывать съемки было нельзя, и потому большую часть времени он находился в съемочном павильоне под непосредственным присмотром врача.

Тем временем Минкульт потребовал отразить в фильме вечную тему бесправия американских негров. Махмуд до того расстроился, что решил уже заболеть по-настоящему. Но тут вдруг на память ему пришла стареющая эстрадная звезда Жозефина Бейкер, выступление которой он с таким удовольствием посетил во время первых своих гастролей в Париже. Тут еще на портрет примадонны наложились подходящие эпизоды из «Хижины дяди Тома» и кое-какие стихи, написанные съездившим в Америку Маяковским. И как-то сразу очень убедительно появился в его воображении крепкий белозубый танцующий негр с совершенно новой позицией — когда он показывает кулак своему надсмотрщику: «Вот только попробуй! Только ударь меня!»

И ведь получилось. Получилось так сильно и трогательно, что статисты в павильоне плакали навзрыд над трагической судьбой взбунтовавшегося негра.

Надо сказать, что Махмуда и правда больше всего любили и опекали в работе и в жизни самые простые люди. Рабочие сцены, пожарные, администраторы, дежурные и горничные гостиниц, ну и прежде всего, конечно, свой брат рядовой артист, лучше всех понимающий, какое неслыханное чудо высочайшего искусства они видят перед собой.

Фильм был хорошо принят начальством, правда, название почему-то поменяли. Теперь он назывался «В мире танца». А на первых просмотрах люди аплодировали, как если бы видели всё вживую.

Вскоре появилось новое предложение — сниматься в картине, которая называлась «Труд и розы». Это была значительно более сложная задача. Тут Махмуду предстояло не только танцевать, против чего он никогда не возражал, но еще и играть самого себя — играть, как драматическому актеру. Этим он заниматься не хотел. И очень долго сопротивлялся. Всё же, хотя на это ушло немало времени, режиссер Тофик Таги-заде сумел убедить его, что если будет танцевать он, а остальное делать какой-то другой человек, то в конечном счете получится плохо, это будут два разных человека.

Хорошо, конечно, что съемки проходили на Кавказе. В Азербайджане и в Чечне, в горном селении Харачой Веденского района. Родная земля. Чудесные горы, леса, альпийские пастбища. Невеста Дагмара — необыкновенно хороша (по сценарию и не только), согласна выйти замуж за горца. Замечательно пляшут джигиты (артисты грузинского и чечено-ингушского ансамблей), творит чудеса на своей волшебной гармошке народный артист Умар Димаев.

Все бы хорошо, но пришла зима. Летнюю красоту пришлось доснимать в зимнем Баку. В частности, индийский танец «Легенда о любви» снимали в парке имени поэта Низами при совершенно несусветном для Азербайджана морозе. А танцевать-то этот танец положено босиком. И Махмуд именно так его танцевал.

Не легче дался ему знаменитый «Танец огня», только этот снимали уже летом, когда на улице была жара за сорок, а тут еще пылающие софиты и прожекторы. Впечатление такое, что с живого снимают кожу.

Фильм этот после просмотра был одобрен всеми инстанциями и стал называться «Я буду танцевать». Он широко прошел по всей стране, был закуплен за рубежом и стал активно работать на мировую славу Махмуда Эсамбаева.

На просмотр пришел однажды Андрей Тарковский. Еще никто не говорил, что это гений. Однако Махмуд почувствовал, что этот человек умеет завораживать… Маленький, щуплый, ничем вроде не примечательный, но как говорит! И ведь едва не уломал Махмуда сняться в своем новом фильме.

Махмуд все-таки нашел силы отказаться. Он объяснил, что у него просто нет на это времени. Кроме того, он не хочет заниматься непонятным для него и к тому же очень непростым делом. Он танцовщик. Всё, что с этим связано, ему интересно, а что не связано… тем пусть занимаются другие. К тому же все это они умеют делать гораздо лучше.

Тарковский не стал спорить. Он согласился, а на прощание сказал: «Как хорошо, что сейчас уже есть достаточно развитая кинематография и ваши неповторимые танцы постоянно снимают на пленку. Вы останетесь в вечности».

Теперь то же самое говорят о самом Тарковском. Он со своими гениальными фильмами остался в вечности.

Неужели для того, чтобы быть понятым, обязательно нужно умереть?!