Марксизм в эпоху II Интернационала. Выпуск второй

Аграрный вопрос предстает в марксизме отчасти как анализ отношений собственности и производственных отношений, сложившихся в рамках определенного способа сельскохозяйственного производства и более или менее отличающихся от отношений в сфере промышленности. Этот анализ основывается на предпосылке, что сельское хозяйство, как и все общество, развивается под воздействием определенных законов, которые имеют силу законов природы и подлежат выявлению наукой. Однако нередко аграрный вопрос изображается в качестве крестьянского вопроса, дополнительного аспекта исследования всей социальной структуры общества. При таком подходе крестьянство интерпретируется как своего рода переходный класс: с одной стороны, в историческом смысле переходности, то есть когда крестьянство рассматривается как социально-экономическое образование, уже исчезнувшее на Западе как основополагающий компонент феодализма, но продолжающее существовать и при капитализме; с другой стороны, в структурном смысле переходности, то есть когда крестьянство считается переходным классом между двумя основными классами при капитализме – классом рабочих и классом капиталистов. Кроме того, марксизм анализирует внутреннюю структуру крестьянства и на этой основе определяет отношение рабочего класса, иначе говоря, партии рабочего класса, к различным слоям класса крестьян, а также формулирует аграрные программы социалистических (или социал-демократических) рабочих партий.

Подобная двойственность в постановке проблемы, выражающаяся в проведении грани между аграрным вопросом в узком смысле и крестьянским вопросом, появляется в марксизме постепенно; как следствие многих противоречий и споров она в значительной мере способствовала тому, что внутри марксизма в течение относительно короткого промежутка времени сформировались открыто противостоящие друг другу политические теории и тенденции, которые отчасти явились результатом дискуссий по аграрному, или крестьянскому, вопросу, отчасти же сами способствовали поддержанию высокого накала дискуссии.

Таким образом, история постановки в марксизме аграрного, или крестьянского, вопроса неразрывно связана с историей тенденций, сформировавшихся в рамках социализма, и особенно в европейском марксизме. Я поставил перед собой задачу проследить – но не с точки зрения историка, а с позиций социолога и идеолога – развитие этого процесса шаг за шагом, вплоть до сформирования марксизма-ленинизма, лишь вкратце касаясь начального этапа раскола между большевиками и меньшевиками.

1. Маркс об аграрном и крестьянском вопросе

Маркс столкнулся с крестьянским вопросом, а также с аграрной проблемой в более узком смысле в начальный период своей деятельности, когда он в качестве редактора «Рейнской газеты» занялся изучением положения мозельских виноградарей, оказавшихся в нищете, и решил написать на основе обширного материала по этой проблеме цикл из пяти статей. Из задуманного цикла свет увидели только две статьи; выходу третьей помешала цензура, и работу над следующими статьями Марксу пришлось прекратить. В двух увидевших свет статьях Маркс заявляет о себе как о решительном защитнике мелких производителей, оказавшихся в нищете из-за падения цен на рынке, и как о суровом критике чрезвычайных мероприятий правительства[826].

Однако это первое знакомство с крестьянским вопросом было плодотворным с точки зрения разработки теории бюрократии, потому что Марксу самому пришлось познакомиться с реальностью партикуляризма бюрократии, что и побудило его подвергнуть ее серьезному анализу в теоретическом плане в своей работе «К критике гегелевской философии права» (1844). В его тогдашнем понимании государственной бюрократии еще противостоят, с одной стороны, «реальная жизнь», реальные процессы производства материальных ценностей, а с другой – аморфный народ, являющийся объектом действий бюрократии, инертным материалом, в отношении которого бюрократия чинит произвол и позволяет себе всевозможные злоупотребления; при этом произвол и партикуляризм бюрократии он считал преодолимыми только с помощью свободной печати, а следовательно, интеллигентов.

Несколько лет спустя, в 1848 году, крестьянский вопрос снова привлек к себе внимание Маркса, но теперь характер его интереса был уже совершенно иным: на сей раз внимание к данному вопросу было продиктовано не потребностями развития определенной теории, а насущной необходимостью изучить его в контексте реальных историко-политических событий, связанных с революциями в Германии и Франции. К этому времени за плечами у Маркса уже было два особо важных с точки зрения нашей статьи дела: написание – совместно с Энгельсом – «Манифеста Коммунистической партии» и продиктованное неизменными чувствами особой симпатии по отношению к крестьянам отстаивание своих концепций в ходе яростной дискуссии с Прудоном.

Под воздействием бурного развития событий Маркс совместно с Энгельсом опубликовал «Требования Коммунистической партии в Германии», к которым в соответствии с их замыслом присоединился также только что учрежденный Центральный Комитет Союза коммунистов. Это была программа, полностью соответствовавшая буржуазно-демократическим требованиям; в ней также было изложено отношение к крестьянскому вопросу. Требования, наиболее важные с этой точки зрения, были сформулированы следующим образом:

В свете последующего это очень важная программа, ибо некоторые ее пункты (например, требования передачи крупных сельскохозяйственных владений в государственную собственность, осуществление рационального управления экономикой в крупном масштабе, отказ от раздела земли) войдут почти без изменений в официальные аграрные программы партий I Интернационала, рабочих социалистических и социал-демократических партий. Эта концепция содержит в себе некоторую двусмысленность, которую тем не менее можно считать в определенной мере естественной: программа отчасти имеет решительно прокрестьянский характер, но в то же время, будучи программой требований коммунистической партии, она, естественно, не могла содержать в себе идею создания «класса свободных земельных собственников»; впрочем, это не помешало Марксу и Энгельсу несколько позже упрекнуть немецкую буржуазию в том, что она в 1848 году предала (в отличие от французской буржуазии в 1789 году) своих самых естественных союзников – крестьян, без поддержки которых она оказалась бессильной перед лицом дворянства.

Поражение европейской революции 1848 года ввело новый элемент в представления Маркса о крестьянском вопросе. В этот период Маркс становится совершенно другим человеком в своей реакции на исторические события, непохожим на журналиста-философа, возмущавшегося некогда голодом на Рейне и упорно выступавшего с антибюрократических позиций. Он превращается в знаменосца революционной идеологии – коммунизма, ратует за «подлинные интересы» рабочего класса, только что продемонстрировавшего свои революционные возможности на парижских улицах, и обрушивается с критикой на крестьян, не пришедших в движение во Франции в 1848 году. Под воздействием всего происшедшего он приходит к выводу, что на Западе класс крестьян не может более играть роль самостоятельной революционной силы, но что рабочий класс нуждается в поддержке крестьянства и в принятии его крестьянством в качестве своего естественного союзника и руководителя[828]. Он считает, что это особенно важно для Германии, и в одном из писем к Энгельсу утверждает: «Все дело в Германии будет зависеть от возможности поддержать пролетарскую революцию каким-либо вторым изданием Крестьянской войны. Тогда дела пойдут превосходно»[829].

В 50-е годы, интенсивно работая над созданием экономической теории, Маркс все больше сосредоточивается не столько на крестьянском вопросе, требовавшем немедленных политических выводов, сколько на аграрной проблеме в более узком смысле, на выявлении законов функционирования и развития сельского хозяйства. По мере дальнейшего развития им своей теории мы обнаруживаем у него две, в определенной мере независимые одна от другой, концепции, особенно важные для нашей темы. Это теория земельной ренты и формулировка закона концентрации капитала, который считается действительным также и для сельского хозяйства. Первая концепция, теория земельной ренты, – это не что иное, как включение аграрного вопроса в Марксову политическую экономию, что – особенно благодаря положению об абсолютной земельной ренте – подводит солидную теоретическую базу под одно из фундаментальных требований социалистических аграрных программ – требование национализации земельной собственности. Тем не менее эта теория не произвела никакого революционного эффекта – в отличие от теории стоимости, или, точнее, прибавочной стоимости, – в части, касающейся эксплуатации рабочих.

Кроме того, Маркс рассматривает большинство видов земельной дифференциальной ренты в качестве феномена, существование и сохранение которого является одной из главных гарантий динамизма развития сельскохозяйственного производства. Тем не менее теория земельной ренты – одна из наименее развитых частей «классического» марксизма хотя бы уже потому, что эта теория исходит из гипотезы, будто в сельскохозяйственном производстве господствуют рыночные отношения. Во времена Маркса и Энгельса это было уже более или менее верно применительно к странам Западной Европы, однако Восточная Европа была от такого положения дел еще бесконечно далека. Именно признание подобной ситуации вынудило Маркса во второй половине его деятельности, когда он уже разработал свою теорию земельной ренты, посвящать значительную часть своего времени анализу условий, существовавших в России. Наиболее полно теорию земельной ренты Маркс изложил в незаконченных рукописях третьего тома «Капитала», однако в этих рукописях нет и намека на его изучение положения сельского хозяйства в России. В предисловии к указанному тому Энгельс объясняет это так:

Чрезвычайно важный компонент Марксовой теории общества – выявление процесса концентрации капитала и включение этого процесса в рамки теории его развития, поскольку данная теория способствовала закладыванию основ веры в реальность картины предлагаемого социализмом будущего. Процесс концентрации капитала является, по сути, элементом, ведущим к крайнему обострению противоречия между капиталом и трудом, концентрации рабочего класса в крупных производственных единицах и к возможности высокого уровня организации, так что, с одной стороны, будущие рабочие крупной промышленности (которые в процентном исчислении будут становиться все более многочисленными) послужат надежной и постоянно расширяющейся базой революции, а с другой – наличие крупных производственных единиц сделает возможным ликвидацию частной собственности капитала и рациональное, унитарное управление всей экономикой, в рамках которой откроется простор для деятельности «свободных ассоциаций производителей».

Уверенность в превосходстве крупного производства и в необходимости его дальнейшего развития – это один из краеугольных камней политэкономической теории Маркса. Тем не менее проблематично, была ли подобная тенденция (вне всякого сомнения, наличествовавшая в промышленности уже в XIX веке) закономерна и для сельского хозяйства. Во времена Маркса европейское сельское хозяйство (не говоря уж о сельском хозяйстве Северной Америки) являло собой чрезвычайно пеструю картину. Наиболее глубоко капиталистические отношения проникли в английское сельское хозяйство, и именно в Англии крупное капиталистическое производство – не в последнюю очередь благодаря системе аренды, которой Маркс так усердно занимался, – стало преобладающим. Во Франции доминировала парцеллизация собственности. Что касается Германии, то здесь в промышленных районах превалировали крестьянские усадьбы, владельцы которых все больше превращались в производителей, работающих на рынок, тогда как Пруссия характеризовалась наличием юнкерства, собственников среднего масштаба. На обширных пространствах обрабатываемой земли в Испании и в Австро-Венгерской монархии царили полуфеодальные латифундии. Подобная ситуация была также в России, где, однако, еще сохраняли свою жизнеспособность «мир» и община. При этом следует помнить, что во времена Маркса сельскохозяйственная статистика находилась еще в плачевном состоянии, и работа ученого, пытавшегося в такой обстановке выявить ту или иную универсальную тенденцию, была крайне затруднена. Тем не менее Маркс (по крайней мере в отношении Западной Европы) не сомневался, что в сельском хозяйстве должны возобладать не только капиталистические отношения, но и концентрация капитала. А такая уверенность порождала у него надежду, что при этом и аграрный вопрос будет решаться в ходе социалистической революции более легко, аналогично решению проблемы промышленности.

Поскольку по первой теоретической проблеме – теории земельной ренты – в период I и II Интернационалов и вплоть до появления ленинизма сколько-нибудь существенных споров в марксизме не возникало, именно дискуссия по вопросу о концентрации капитала, происходившей в сельском хозяйстве, сыграла роль водораздела между различными течениями внутри марксизма.

2. Аграрная программа социализма и I Интернационал

Когда социалистические рабочие движения организовались в партии, даже когда возник I Интернационал, крестьянский и аграрный вопросы вышли за теоретические рамки и снова стали основополагающими элементами социалистических программ. Поначалу пытались дать ответ прежде всего на следующие два вопроса:

1. Что будет с земельной собственностью после социалистического преобразования общества, если принять во внимание ту доминирующую или по крайней мере весьма важную роль, которую крестьянская собственность играет в большинстве стран?

2. Каким образом в сельском хозяйстве будет осуществляться организация производства, если учесть, что в большинстве стран крупные хозяйства еще не преобладают?

Полемика по аграрной программе развернулась в связи с Лондонской конференцией I Интернационала, за которой последовал I Конгресс Интернационала (Женева, 1866), а затем и II Конгресс (Лозанна, 1867). Эти международные консультативные встречи можно считать благотворной почвой, на которой произошли сопоставление и кристаллизация марксистской и прудонистской точек зрения.

Поборники марксистской точки зрения (основные из них – Эккариус, Лесснер и Штумпф), исходя из традиционного Марксова подхода, иными словами – из необходимости и эффективности концентрации сельскохозяйственного капитала, выдвигали требование национализации земли и создания крупных производственных единиц. Английская, немецкая и бельгийская делегации поддержали такое требование. Им противостояли сторонники Прудона, придерживавшиеся относительно единой точки зрения (среди них были Лонге и Толен), которые защищали частную собственность крестьянских усадеб, усматривая в ней гарантию личных свобод. Эта платформа пользовалась поддержкой не только французских делегатов, но и итальянских.

В ходе полемики дискутировалась не одна лишь проблема экономической рациональности – были подняты также вопросы о гуманитарных и социальных ценностях в самом широком смысле. Приверженцы Маркса подвергли нападкам крестьянский способ производства как из-за его недостаточной эффективности, так и потому, что сомневались в этических и духовных результатах функционирования этого способа. Не следует забывать, что в ту эпоху перед лицом явлений становившегося все более выраженным и характерным для капиталистического развития нравственного кризиса многие мыслители – и среди прудонистов и вообще среди последователей различных антикапиталистических тенденций – считали идеальной формой жизни жизнь крестьянина. В их глазах тот факт, что крестьянин, производя зерно, вкладывает больше труда, чем наемный рабочий на крупном предприятии, не имел значения в сравнении с высокими моральными ценностями крестьянской формы жизни. Маркс и составители программ, вдохновлявшиеся его идеями, с самого начала враждебно относились к такого рода оценкам и ценностям. Они усматривали в них мелкобуржуазный образ мышления, связанный с романтическим и обскурантистским антикапитализмом. Их требование национализации земли было порождено среди прочего и той этической предпосылкой, что обрабатываемая земля – достояние всего человечества, всего общества и, следовательно, абсолютная земельная рента совершенно аморальна. После того как стало ясно, что достичь компромисса невозможно, на Брюссельском конгрессе 1868 года дискуссия завершилась победой сторонников Маркса, и на этой основе Базельский конгресс смог принять детальную аграрную программу.

Наиболее четким образом марксистская точка зрения в этот период была изложена в так называемом «Женевском воззвании»[831], в заключительной части которого утверждается, что власть капитала, влияние науки, ход событий и интересы общества в целом неумолимо и безапелляционно осудили мелкокрестьянский способ хозяйствования. Из воззвания явствует, что решение проблемы заключается в спонтанном формировании сельскохозяйственных производственных кооперативов, а там, где мелкие собственники не изъявят желания создавать кооперативы, их должны создавать батраки, требуя землю от коммун, государства и церкви. Батраки крупных латифундий, ликвидировав господство земельных собственников, основанное на авторитарном принципе, будут управлять экономикой при помощи демократических организаций[832].

Стоит процитировать два очень важных, с нашей точки зрения, пункта резолюции Брюссельского конгресса, который положил конец полемике между сторонниками Маркса и Прудона:

Результат голосования по этим двум пунктам показателен для тогдашнего соотношения сил, то есть прочности марксистской позиции. По первому пункту было подано 54 полоса «за» и 4 «против» при 13 воздержавшихся, по второму – 53 «за» и 8 «против» при 13 воздержавшихся (голосовали против или воздержались от голосования главным образом французы). Брюссельский конгресс принял Марксову точку зрения не только на частную собственность на землю, но, по существу, и на социалистический способ производства, однако в последнем вопросе конгресс занял гораздо более терпимую позицию и ясно не определил, что же произойдет с землей, переданной в общественную собственность. В то же время конгресс решительно высказался в пользу крупномасштабного хозяйствования, как того требуют «законы сельского хозяйства». Что касается форм, в которые должны были бы вылиться крупные хозяйства (хотя конгресс, по существу, высказался в пользу кооперативов, занятых на государственных предприятиях и в сельском производстве), то не исключалась возможность обработки земли общинами и, как временная мера, предусматривалась в качестве допустимого варианта сдача земли в частную аренду.

Поскольку Маркс и Энгельс непосредственно не участвовали в разработке аграрных программ вышеназванных конференций и конгрессов, то применительно к концу 60-х годов и началу следующего десятилетия особого внимания заслуживает деятельность Иоганна Георга Эккариуса и Вильгельма Либкнехта.

Иоганн Георг Эккариус был портным немецкого происхождения, жил в Лондоне и дружил с Марксом. Свои взгляды по аграрному вопросу он изложил в брошюре, пользовавшейся в свое время большой популярностью[834]. От Эккариуса через Либкнехта и вплоть до «Аграрного вопроса» Каутского ведет своеобразная «жесткая линия», которую можно проследить шаг за шагом, – жесткое отношение к крестьянской экономике, которая «обречена на разорение» и которую, по выражению Маркса, можно поддерживать только ценой варварства, бесчеловечного добавочного труда, ценой сдерживания уровня потребления. Речь идет, таким образом, об «антикрестьянской» позиции, выработанной и отстаиваемой, однако, «в интересах» крестьян. B своей брошюре Эккариус высказывает, к примеру, такое итоговое суждение:

В процитированном пассаже, как можно заметить, отражена типичная точка зрения рабочего, по убеждению которого питание трудящихся, сосредоточенных в породах, зависит от крупных хозяйств, потому что мелкие хозяйства производят продовольствие только для удовлетворения потребностей крестьянской семьи[836]. Посвятив свою брошюру условиям жизни крестьян и полемизируя с Джоном Стюартом Миллем (который на ее страницах подвергался критике за то, что перед лицом городской нищеты и, естественно, «аморальности» он идеализирует крестьянскую жизнь и призывает рабочих, скопившихся в городах, вернуться назад в деревню и заняться сельским хозяйством), Эккариус подчеркивал, явно не без преувеличений, постоянную нищету, тяжелый, доводящий до полного одичания труд и бесчеловечно низкий уровень жизни крестьянина. Как на единственный выход он указывал на необходимость превращения крестьянина в промышленного рабочего. Основой подобного анализа был прежде всего личный опыт автора, который наверняка подтверждал эту его теорию.

Вскоре были предприняты попытки смягчить жесткость резолюций, принятых в Базеле. В этом смысле следует рассматривать, по крайней мере частично, опубликованную в Лейпциге в 1876 году книгу Вильгельма Либкнехта «К крестьянскому вопросу», – даже при всем том, что в конечном счете автор заявляет в ней о себе как о приверженце взглядов в крестьянском вопросе, названных нами «жесткой линией». Эта публикация были подготовлена на основе материалов конференции 1870 года, сыгравшей – особенно в Германии – большую роль в формировании аграрной политики социал-демократии. Главным стремлением Либкнехта было уравновесить негативное политическое влияние базельской резолюции на крестьянство. В то же время он разделял мнение Маркса о крестьянском способе хозяйствования, особенно о мелкой собственности. Что касается переустройства сельскохозяйственного производства, то на сей счет Либкнехт весьма четко сформулировал два принципа, которым впоследствии суждено было сыграть огромную роль при планировании социальных преобразований в странах Восточной Европы:

1) община, будучи естественной формой деревенской ассоциации, должна постепенно перевести индивидуальную крестьянскую собственность на рельсы организованного управления в крупном масштабе;

2) государственные латифундии должны быть организованы как образцовые хозяйства, в которых воплотятся аграрные отношения будущего.

В этой публикации, призванной успокоить крестьянство, содержалось также положение, предвещавшее будущие несчастья. Это положение гласило: если интересы общества не потребуют настоятельным образом применения насильственных мер в отношении крестьянства, то демократическое или социал-демократическое государство (правительство) не станет прибегать к использованию таких мер[837].

Либкнехт явно противопоставляет французское парцелльное сельское хозяйство английской системе крупной собственности. О французском сельском хозяйстве он писал, что оно «пускает по миру государство, пускает по миру страну, пускает по миру крестьянина и если не произойдет вмешательства разумной политики, стремящейся к народному благу, то приведет ко всеобщему банкротству»[838]. Ссылаясь на «Капитал» Маркса, Либкнехт критикует также английскую систему, поскольку она, хотя и может считаться более рациональной, чем французская, держит земельного собственника в нищете и безмерно его эксплуатирует. Германия представляется ему комбинацией этих двух основных систем, варьирующейся в зависимости от района страны.

Германская социал-демократия на съездах в Штутгарте (1870) и Готе (1875) почти без сопротивления взяла на вооружение «жесткую линию», только слегка подправленную В. Либкнехтом, и, таким образом, Марксова аграрная программа одержала победу в самой крупной и наиболее важной в международном масштабе рабочей партии.

Очень часто утверждается, особенно в буржуазном лагере, что марксизм в своем развитии пришел к решительно враждебной позиции по отношению к крестьянству[839]. На мой взгляд, это упрощенный и необъективный подход. Не следует забывать, что Маркс рассматривал проблемы крестьянства со стороны, на основе идеологии, которая во главу угла ставит интересы другого класса – промышленного пролетариата и вдохновляется человеческими и социалистическими ценностями, чуждыми господствовавшему среди крестьянства западных стран традиционализму. На той фазе своего развития марксизм считал крестьян отдельным миром (part-society) и определял его интересы, опираясь на собственные ценности, а потому марксисты не только не хотели быть враждебными к крестьянам, но и объявляли себя единственными защитниками их «подлинных интересов».

3. Попытки ревизии аграрной программы

Размышления о первоначальной аграрной концепции марксизма, или, иными словами, ее ревизия, были вызваны – можно даже сказать, навязаны – специфическими партийными интересами, возникшими одновременно с тем фактом, что социалистические партии Западной Европы смогли добиться избрания своих представителей в парламент. В связи с этой заинтересованностью крестьян перестали замыкать рамками part-society, и в новых аграрных программах их все больше стали считать гражданами, имеющими право голоса и действующими исходя из собственных интересов. Это привело к необходимости пересмотра «жесткой линии». Он начался в 90-е годы главным образом внутри германской социал-демократии, общее влияние которой на марксизм было огромным (как-никак, эта партия на выборах 1893 года оказалась на первом месте, получив почти два миллиона голосов).

Эрфуртская программа 1891 года, по сути дела, была еще триумфом ортодоксальных тезисов о крестьянском вопросе. В ней подчеркивалось, что развитие буржуазного общества неизбежно ведет к разорению мелких хозяйств. Каутский, сыгравший ведущую роль в разработке Эрфуртской программы, пошел даже дальше в более существенном вопросе: он не только сформулировал концепцию, которой было суждено оказать значительное влияние на последующую политику социал-демократии, согласно которой в программе партии нельзя брать на себя защиту крестьянства, но и заявил, что крестьяне-собственники, не ощущающие себя пролетариями, не могут послужить делу пролетариата, что они принадлежат к числу его наиболее опасных антагонистов[840]. Каутский не разделял точку зрения, развитую Марксом после 1848 года; он делал это не только потому, что он не допускал возможности, чтобы крестьяне как таковые могли считать рабочий класс своим естественным союзником и вождем, но и потому, что он ставил под сомнение даже правомерность модного в 70-е годы лозунга о нейтралитете крестьянства. В тоже время точка зрения Каутского на жесткое отмежевание от мелких крестьянских собственников не могла не показаться бесплодной в связи с новыми политическими целями, выдвигавшимися партией. В итоге уже на съезде во Франкфурте в 1894 году аграрный вопрос рассматривался как отдельный пункт повестки дня, и были высказаны глубокие сомнения относительно точности тезисов, выдвинутых по этому вопросу Эккариусом, Либкнехтом и Каутским.

В целом на съезде был повторен тезис о «неизбежной пролетаризации крестьянина», но в то же время партия взяли на себя задачу защиты крестьян как налогоплательщиков. Один из докладчиков по этому пункту, Георг Генрих Фольмар, подчеркнул тот факт, что у прусских крупных земельных собственников задолженность выше, чем у владеющих землей крестьян. Новым элементом в его докладе было также признание того, что мелкие крестьянские хозяйства в некоторых отраслях производства (например, в виноградарстве, садоводстве и овощеводстве) оказываются более эффективными, чем крупные[841].

Более гибкую позицию занял Франкфуртский съезд социал-демократов также по отношению к крупным хозяйствам: он признал противоречие между крупным хозяйством и земельными владениями юнкеров и предрек победу первых. В то же время съезд оказался не в состоянии отметить, что и внутри крестьянской собственности уже наметилась аналогичная дифференциация, что – особенно в промышленно развитых районах Германии – наряду с традиционными хозяйствами старого типа все более определенную форму принимало мелкое хозяйство и, следовательно, этим путем шли не только арендаторы, но и известная часть носителей патриархальной крестьянской собственности.

После Франкфуртского съезда была учреждена так называемая аграрная комиссия, дискуссии в которой привели к появлению идеи раздела земли. Идея эта приняла форму конкретного требования – выделить малоземельным крестьянам – за счет государственной собственности – достаточные для обеспечения семьи участки. Однако тогда этот проект не был принят комиссией, хотя в ней и господствовал реформистский дух, и позднее она была обвинена в ревизионизме. Съезд социал-демократов в Бреславле отверг даже уже ратифицированную аграрной комиссией аграрную программу в результате сыгравшего очень большую роль контрнаступления ортодоксальных сил. Резолюция, подготовленная Каутским, заклеймила позором программу аграрной комиссии за то, что в ней предусматривались улучшение условий жизни крестьян и укрепление частной собственности. Тем самым в Бреславле – по крайней мере временно – была официально пресечена инициатива, проявленная на Франкфуртском съезде.

Сходные с немецкими перипетии наблюдались в начале 90-х годов и в социалистических рабочих партиях других стран Западной Европы. И здесь особого внимания заслуживает новая французская аграрная программа, в разработке которой участвовали такие марксисты, как Поль Лафарг и Жюль Гед. Программа эта была обсуждена и принята на съездах в Марселе (1892) и в Нантере (1894)[842].

Столь бурные изменения в аграрном и крестьянском вопросе, происшедшие на протяжении всего нескольких лет, вызвали серьезную озабоченность среди защитников ортодоксальной марксистской точки зрения. Контрнаступление началось очерком Энгельса «Крестьянский вопрос во Франции и Германии», опубликованным в 1894 году в десятом номере «Нойе цайт».

Зерном проблемы Энгельс считал установление – на основе строгой принципиальной позиции – связи между социалистическими партиями и мелкими крестьянами (которые сами обрабатывают собственную землю, не применяют наемного труда и не нанимаются на работу). Кроме того, Энгельс подчеркивал, что этот центральный статус крестьянского сословия является «остатком такого способа производства, который принадлежит уже прошлому», и что мелкий крестьянин – это «будущий пролетарий»[843]. Исходя из этого, он критиковал аграрную программу французской социалистической партии, одобренную в 1892 году на съезде в Марселе, и утверждал, что задача социализма заключается в передаче средств производства в общественную собственность и в руки производителей, ибо в сельском хозяйстве иначе быть не может. Между тем программа французской партии, как он считал, не дает ответа на вопрос, существует ли намерение сохранить парцелльную собственность мелкого крестьянства, которая, как об этом недвусмысленно заявила партия, неотвратимо приговорена к разорению.

Энгельс считал правильным придерживаться следующих принципов:

• не следует ускорять разорение мелкой крестьянской собственности;

• в отличие от крупной собственности она не должна экспроприироваться силой;

• необходимо помочь ей примером и социальными субсидиями встать на путь кооперации.

Партия, считал Энгельс, не может оказать и самой себе, и мелким крестьянам худшей услуги, если станет обещать или делать вид, что в ее намерения входит постоянное сохранение парцелльной крестьянской собственности; единственное, что партия могла бы, по его словам, обещать мелким крестьянам, так это только то, что она не будет вмешиваться силой в их имущественные отношения.

В своей работе Энгельс проводил четкое различие между мелким, средним и крупным крестьянином и заявлял, что считал бы чуть ли не предательством, если бы двум последним категориям крестьянства партия обещала постоянное сохранение экономической независимости; ведь и эти категории крестьянства должны «неминуемо погибнуть от конкуренции капиталистического хозяйства и дешевого заокеанского зерна», а потому и для них существует единственная возможность – кооперирование. Вот почему партия, как считал Энгельс, должна полагаться не на эти социальные слои, а на наемных рабочих. Основное требование вкратце очерченной в этой работе Энгельса аграрной программы – экспроприация крупных хозяйств и передача их кооперативам, находящимся под контролем общества. Ясно, что в подобную концепцию не вписывается идея раздела земли, которая совершенно не сочетается с теорией, образующей завершенное целое.

Немалую роль в формировании марксистской точки зрения по аграрному вопросу сыграл состоявшийся в 1896 году конгресс II Интернационала, который вошел в историю как конгресс полного разрыва с анархизмом. Дискуссия, развернувшаяся на конгрессе, была подготовлена длительным анализом и полемикой, прокатившейся по ряду стран, когда впервые дали о себе знать – соответственно их значению – особенности аграрного вопроса в Восточной Европе, отличавшие этот регион от западноевропейского. Комиссия по подготовке конгресса признала также существующие между отдельными странами различия и в своем документе предложила, чтобы конгресс предоставил отдельным странам право решать, при помощи каких требований привлекать на свою сторону сельское население. Однако в качестве общего принципа был оставлен принцип социализации всей обрабатываемой земли[844].

4. Полемика вокруг тезиса о «невозможности выживания» мелкой и средней крестьянской собственности

Энгельс не смог довести до конца полемику по вопросу о невозможности выживания крестьянской собственности – можно сказать, что полемика эта тогда только разгоралась, ибо в конце 90-х годов она вспыхнула с новой силой в связи с политическими интересами партии (борьба за крестьянские голоса), усилением процесса внутренней поляризации в социал-демократии, а также в связи с ростом числа серьезных статистических публикаций по аграрному вопросу. Как раз последний факт и вызывал немало сомнений в правомерности законов, провозглашенных одним из корифеев ортодоксальной аграрной теории, в частности закона о пауперизации мелкой и средней крестьянской собственности. Ортодоксы придерживались главным образом этого тезиса, считавшегося объективным законом, и, как мы уже видели, даже реформаторы крестьянской политики в начале 90-х годов не осмеливались подвергать его критике, впав тем самым в отмеченное Энгельсом противоречие: руководствуясь политическими интересами партии и соображениями гуманности, они оказывали поддержку той крестьянской собственности, которая с теоретической точки зрения считалась неспособной сохранить свои позиции. Все более неизбежным становилось то, что до сих пор считалось первородным грехом: ревизия неоднократно повторенного тезиса о невозможности выживания крестьянской собственности.

На основе новых аграрных статистических данных ортодоксия была вынуждена внести ряд корректив. Это заметно по книге Каутского «Аграрный вопрос», которая, появившись в своем первом издании в 1899 году, сразу же вызвала широчайшую полемику. Из новых данных автор сделал вывод, что в сельском хозяйстве наблюдается не только концентрация, но и парцелляция земли:

Такова была важнейшая корректировка прежней точки зрения, преувеличивавшей процесс интеграции крестьянской собственности. Но даже и теперь парцелляция все еще рассматривалась как дополнительный по отношению к концентрации процесс, случайным образом действующий вместо него и отнюдь не опровергающий, а, наоборот, в известном смысле подкрепляющий тезис о неспособности выживания мелкой крестьянской собственности. Каутский отмечал:

Итак, убеждение в том, что мелкая и средняя крестьянская собственность не в состоянии выжить, было не только не поколеблено новыми статистическими данными, но, наоборот, даже подкреплено. Каутский исходил из того, что сельскохозяйственное производство при данной структуре может развиваться лишь крайне медленно (что для того времени было в известной мере верно); однако он полагал, что такое положение – по крайней мере в рамках капиталистической структуры – закономерно вообще, и потому считал абсолютно невероятным или нежелательным такой ход развития капитализма, при котором наблюдались бы ускоренное развитие сельского хозяйства и вытекающее отсюда ускорение роста производства. Каутский активно протестовал против того, чтобы социал-демократия – при тогдашней своей структуре – выступала в поддержку мер, способствующих развитию сельскохозяйственного производства[847].

После этой прелюдии на авансцену вышли Эдуард Бернштейн и Эдуард Давид[848]. Они отстаивали тезис – также подтвержденный данными статистики, – согласно которому крестьянская собственность в странах Западной Европы в последние десятилетия XIX века доказала свою способность к выживанию.

Для нашей темы особенно важной представляется работа Э. Давида, который, отталкиваясь в своем изложении от политических задач социал-демократии, обвинял ортодоксальную аграрную политику в том, что из-за нее крестьяне в Германии вопреки своим демократическим традициям выступают против рабочего класса. Книга Давида была написана под воздействием полемики, которая разгорелась вокруг «Аграрного вопроса» Каутского и в которой Давид принял активное участие. Критикуя на страницах «Нойе цайт» работу Каутского, Давид в подтверждение своей точки зрения приводил немецкие статистические данные, согласно которым, во-первых, с 1882 по 1895 год обрабатываемая площадь хозяйств размером 2 – 5 га и 5 – 20 га увеличилась и, во-вторых, помимо этой труппы хозяйств увеличение обрабатываемой площади обнаруживали только владения, превышающие 1000 га, однако совокупная площадь крупных хозяйств не достигала и 5% площади хозяйств первой и второй групп[849]. В другом номере «Нойе цайт»[850] за тот же год была опубликована подборка французских статистических данных, которые аналогично немецким также порождали сомнения в ортодоксальном тезисе. Французские данные показывали, что в 1882 – 1892 годах не наблюдалось никаких существенных изменений в структуре распределения земельной собственности между различными типами хозяйств; были отмечены лишь незначительная парцелляция и некоторое увеличение площади, принадлежащей хозяйствам размером менее гектара (с 2,19 до 2,68%).

Каутский незамедлительно ответил[851] на критику, высказанную Давидом, но переместил центр полемики на идеологический уровень, обвинив своего оппонента в том, что он занимается не чем иным, как модернизацией прудонизма, заимствуя свои взгляды из мелкобуржуазных и анархо-социал-либеральных концепций.

В следующей работе, написанной уже в ходе полемики и увидевшей свет в 1893 поду, Давид атаковал ортодоксию, отталкиваясь в первую очередь от анализа, проведенного на основе аграрных статистических данных. И он пришел к следующим выводам:

• нельзя распространять на развитие сельского хозяйства законы и особенности процесса промышленного производства (при этом Давид сводил сельскохозяйственное производство к органическим процессам);

• по сравнению с условиями, существующими при простой кооперации, крупное хозяйство имеет в своем распоряжении труд более низкого качества, который оно к тому же оплачивает по более дорогой, чем мелкий собственник, цене; кроме того, оно должно контролировать своих рабочих, имея на содержании непроизводительный аппарат надсмотрщиков, что приводит к удорожанию продукции;

• мелкому крестьянскому хозяйству легче переносить сезонность сельскохозяйственного производства; кроме того, для него характерны менее высокие инвестиции и расходы по содержанию;

• паровая машина не может оказать на сельское хозяйство такого же революционизирующего воздействия, как это имело место в промышленности; очевидно, нечто подобное можно ожидать от электрической энергии, но – как считал Давид – даже электричество не будет в состоянии занять место живой силы, разве что помогать ей;

• факт роста интенсивности производства, указывая на увеличение потребности в рабочей силе в сельском хозяйстве, позволяет сделать вывод о том, что общая тенденция в этой отрасли заключается не в недостатке труда, а в недостатке рабочей силы.

Предвидение Давида, как мы знаем, не осуществилось в том, что касается последних двух пунктов. Но в равной мере не сбылся и считавшийся не подлежащим дискуссии тезис ортодоксов относительно неизбежности разорения крестьянской собственности. «Аграрный вопрос» Каутского и «Социализм и сельское хозяйство» Давида при всей их четкой противопоставленности явились выражением дихотомии социалистического подхода к аграрному и крестьянскому вопросу, даже если этот контраст был тогда, несомненно, связан в известной мере с местом действия – странами Западной Европы, и прежде всего Германией[852].

5. Марксизм и аграрный вопрос в Восточной Европе

Постепенно центр тяжести аграрной программы марксизма начал перемещаться в Восточную Европу, где аграрные отношения второй половины XIX века по многим аспектам отличались от западноевропейских, причем не только из-за отсталости по времени, но и в связи с фундаментальным различием в области институциональных форм: ведь, говоря конкретнее, община в деревне была еще и во второй половине XIX века живой реальностью. На почве этой институциональной системы оформились влиятельные идеология и политическое движение народничества. Идеализируя сельскую общину, народники считали ее позитивным элементом русского исторического развития, который надлежало спасти в интересах будущего развития общества.

Сходную позицию занимало также панславистское движение. Какой-то период в России не было четкого размежевания между народнической и марксистской концепциями. Иначе говоря, марксизм, как и в других странах Восточной Европы, не только проложил себе путь благодаря рабочим организациям, но и нашел для себя место также внутри либеральной и народнической тенденций. Этому способствовала еще одна особенность капиталистического развития в России: индустриализация здесь поглотила прежде всего избыток населения, весьма внушительный по сравнению с Западной Европой. Решительные поборники общины часто ссылались именно на этот факт в своей борьбе против частной собственности на землю. Крестьянские массы в том, что касалось их численности, выглядели предельно стабильным фактором и в плане социальных движений представлялись единственной решающей силой. Народники в своих программах частично выдвигали требования в защиту крестьян, носившие чисто экономический характер (к примеру, требование об уменьшении налогов), частично же настаивали на увеличении самостоятельности местных общин и на сохранении их в качестве народнохозяйственных ячеек.

Если применительно к аграрному вопросу в Западной Европе Маркс и Энгельс демонстрировали свою непреклонность в отстаивании принципиальной перспективы, то в связи с проблемой общины они какое-то время были склонны согласиться с возможностью такого пути развития, который бы отличался от западноевропейского и суть которого заключалась бы в избежании капиталистической фазы. Углубленно заняться этой проблемой Марксу пришлось в связи с полученным из Женевы от Веры Засулич и ее товарищей письмом, в котором со ссылкой на популярность «Капитала» в России был поставлен вопрос о том, имеет ли в этой стране община какое-либо будущее, то есть не повторится ли и в России то, что уже произошло во всей Западной Европе, а именно распад общинной собственности архаичного типа. Судя по всему, Маркс долго обдумывал ответ. Он написал три черновика, четвертый же практически был уже готовым ответом (эти черновики и ответ были изданы в Москве только в 1925 году в первом томе «Архива Маркса и Энгельса»). На главный вопрос, почему в России не может повториться путь развития Западной Европы, Маркс ответил осторожно, но решительно:

«Следовательно, „историческая неизбежность“ этого процесса точно ограничена странами Западной Европы… Анализ, представленный в „Капитале“, не дает, следовательно, доводов ни за, ни против жизнеспособности русской общины. Но специальные изыскания, которые я произвел на основании материалов, почерпнутых мной из первоисточников, убедили меня, что эта община является точкой опоры социального возрождения России, однако для того, чтобы она могла функционировать как таковая, нужно было бы прежде всего устранить тлетворные влияния, которым она подвергается со всех сторон, а затем обеспечить ей нормальные условия свободного развития»[853].

Через несколько лет эта концепция снова излагается в написанном Марксом совместно с Энгельсом предисловии ко второму русскому изданию «Манифеста Коммунистической партии», где возможность избежать пути капиталистического развития ставится в зависимость от еще одного условия:

Письмо, которое Энгельс 17 октября 1893 года направил из Лондона Н.Ф. Даниельсону, содержит гораздо более негативные суждения насчет возможностей русской общинной собственности. Обсуждая мрачные предвидения Даниельсона в связи с экономическим развитием России, Энгельс отметил:

Однако именно по этой причине он не считал более возможным сохранение общинной собственности:

На Лондонской конференции 1896 года русские социал-демократы действовали именно в этом русле. Сознавая особенности русского вопроса, они приняли отдельную резолюцию. Однако в ней сказались опасения, как бы не переоценить возможности общины, и были высказывания в пользу неизбежного укрепления капиталистических тенденций[856].

Ленин, роль которого в русской социал-демократии постоянно возрастала, на первых порах полностью идентифицировал свои взгляды по аграрному вопросу с концепциями Каутского. Так, в предисловии к своей работе «Развитие капитализма в России» он выразил сожаление в связи с тем, что получил «Аграрный вопрос» Каутского тогда, когда бóльшая часть его сочинения была уже набрана[857]. «Аграрный вопрос» Ленин оценил как самую замечательную работу в социалистической литературе после III тома «Капитала». Поставив целью доказать, что в России развитие экономических отношений в деревне идет капиталистическим путем на уровне и помещичьих латифундий, и крестьянских хозяйств, и сельской общины, Ленин в своей работе сделал вывод о том, что иной, отличающийся от капиталистического, путь развития невозможен, как невозможна никакая иная классовая структура, кроме порожденной капиталистической социально-экономической формацией.

Главной мишенью полемической работы Ленина были идеология и движение народников. Вот почему в России дискуссия по аграрному вопросу в противоположность происходившей в Западной Европе вышла за рамки социал-демократии. Этим в основном объясняется тот факт, что указанная ленинская работа не сыграла в расколе русской социал-демократии столь значительной роли, какую сыграли работы по аграрному вопросу в Германии. Этому способствовало и другое не менее важное обстоятельство: ортодоксальная аграрная теория левой социал-демократии не подкреплялась такой же ортодоксальной политической практикой. В России на основе ортодоксальных тезисов отнюдь не меньшевики, а как раз большевики довели до конца ревизию жесткой практики, применявшейся в отношении крестьян. Так, уже в письме, датированном 1909 годом[858], Ленин упрекал меньшевиков в том, что они, ведя борьбу против народников «с доктринерским упрощением», изображают движение крестьян реакционным. По мнению Ленина, меньшевики «просмотрели» в народническом движении реальное прогрессивное содержание, сердцевину которого составляла теория массовой борьбы против развития деревни по «прусскому» пути. Выступление типа ленинского не было единичным фактом, да и не могло им быть, особенно после русской революции 1905 года. Каутский, который, как мы уже видели, являлся ортодоксом в крестьянском вопросе на Западе, признал, что в связи с аграрным вопросом необходимо проводить четкое различие между Западной и Восточной Европой. Особенно ясно это видно в его письме, направленном в официальный орган венгерской социал-демократии «Социализмус». В письме этом он писал:

Однако в политической практике, касающейся аграрного вопроса, венгерская социал-демократия твердолобо и некритично копировала немецкий образец, и пагубные последствия такой политики драматическим образом проявились особенно в ходе венгерской революции 1919 года. Напротив, аграрная политика большевиков, строившаяся на основе признания важности крестьянства и различий между Востоком и Западом[860], была ориентирована на идею раздела земли, которая, согласно ортодоксии, является первородным грехом всякой аграрной программы, а позднее осуществила эту идею на практике. Именно здесь в основном следует искать объяснение успехов, достигнутых в ходе Октябрьской революции и в еще большей степени во время гражданской войны.