Междуречье

Глава 11

Странные сны снились Шаруру в эту ночь. Такого с ним еще не случалось после того, как демон лихорадки дохнул на него. Шарур даже подумал: не бред ли это снова? Однако он не был так уж сильно пьян, когда поднимался на крышу и ложился на свою циновку.

Откуда-то издалека его звали невнятные голоса, то мужские, то женские, разобрать было трудно. Это не был язык Кудурру, но Шарур как-то понимал его. Впрочем, во сне так бывает...

Через некоторое время он сообразил, что к нему обращаются на языке Алашкурру. С этого момента он стал отчетливее разбирать слова, будто мужчины и женщины, говорившие с ним, подошли поближе.

Нет, это был один мужчина и одна женщина. Пока Шарур не понял, на каком языке с ним говорят, он различал вокруг лишь неопределенные мазки цветов, словно отдаленный пейзаж, озаренный молниями.

Но теперь окружающее прояснилось. Казалось, он смотрит со дна огромной чаши на какие-то огромные фигуры, глядящие на него сверху.

— Он знает нас, — произнесла женщина… нет, скорее, богиня. Пока она говорила, ее фигура вырисовывалась все отчетливее. Женщина стояла обнаженной. Шарура поразила ее огромная грудь и не менее выдающийся живот. Тогда это должна быть богиня Фасильяр, правившая в городе Залпувас в Алашкурри. Она продолжила: — Он знает, кто мы.

— Вы — боги и богини Алашкурри, — проговорил Шарур с трудом, как это бывает во сне.

— Верно. Мы боги и богини Алашкурри, — подтвердил очень низкий мужской голос. Шарур перевел взгляд. Теперь он видел и мужчину в медных доспехах с бронзовым мечом. Без сомнения, это Тарсий, бог войны. Шарур имел с ним дело в городе Туванас. Мужчина повторил с гордостью: — Мы — великие боги и богини Алашкурри.

Шарур низко поклонился ему, Фасильяр и другим божествам, стоявшим за ними. Их он разглядеть не мог.

— Приветствую вас, великие боги и богини Алашкурри, — сказал он; даже во сне он предпочитал говорить с богами вежливо. — Чего вы хотите от меня? — Он же спит, ему не обязательно сразу догадываться о желаниях богов.

— У тебя есть кое-что из того, что принадлежит нам, — сказала Фасильяр.

— У тебя есть кое-что наше, — подтвердил Тарсий. — Ты спрятал нашу вещь в ужасном месте.

— В ужасном месте спрятал, — вторила ему Фасильяр. — Мы не могли раньше добраться до тебя во сне. Слишком далеко. Даже теперь, когда мы ближе, нам с трудом удается держать связь с тобой.

Тарсий свирепо затряс головой.

— Ты встречался с нами лицом к лицу. Только это и помогло нам наслать на тебя вещий сон. Мы взывали к Энгибилу, но Энгибил нас не слышит. Он бог. Он никогда не спит. И сны ему не снятся. А как иначе ему нас услышать?

— Он же не видел нас лицом к лицу, как ты, — сказала Фасильяр. — Вот потому он нас и не слышит.

Оказывается, Шаруру пришла в голову прекрасная идея — спрятать чашку Алашкурри в доме Димгалабзу. Сила богов едва достигала Кузнечной улицы, а уж в кузницах и вовсе сходила на нет. Хотя он видел сон, все же Шарур удержался от понимающей улыбки. Вместо этого он повторил:

— Чего вы хотите от меня, великие боги и богини Алашкурри?

— Отдай нашу вещь, — Фасильяр и Тарсий заговорили хором, и другие боги и богини Алашкурри одобрительно загудели.

— Отдай нашу вещь и получишь награду, — сказала Фасильяр.

— А если не вернешь нашу вещь, мы тебя накажем, — добавил Тарсий и помрачнел еще больше.

— И как же вы собираетесь наградить или наказать меня? — спросил Шарур. — Я — в Гибиле, а вы —в горах Алашкурру.

— Однажды тебе снова предстоит посетить наши горы, — ответила Фасильяр. — Вот тогда и придет время для награды или наказания. Так что ты выберешь?

— Я бы скорее выбрал награду, великая богиня, — ответил Шарур. — Зачем мне ваше наказание, могучая богиня?

— Вот видишь? — пророкотал Тарсий. — Я же говорил, мы имеем дело с мудрым смертным. Он способен отличить хлеб и мясо от крошек и костей.

Помнится, когда Шарур в последний раз видел Тарсия и говорил с ним, бог войны как-то не спешил хвалить его. Наоборот, Тарсий поносил его за то, что он пытался совратить ванака Хуззияса с пути повиновения богам. Впрочем, Тарсий всегда славился вздорным характером. Он не искал примирения. Теперь в голове Шарура мелькнула картинка: мирный Тарсий в образе льва садится за стол, уставленный хлебом, салатами и финиками.

Шарур удивился — настолько четким увиделся ему этот образ. Однако раньше ему не случалось говорить во сне с великими богами Алашкурри.

— Отдайте нашу вещь, — повторила Фасильяр. — Хочешь, все женщины, с которыми ты будешь спать, нарожают тебе множество сыновей и не испытают родовых мук?

— Верни нашу вещь, — невнятно загомонили остальные боги Алашкурри. — Верни, и мы… — дальнейшее потонуло в хоре голосов, поскольку каждый бог или богиня давали разные обещания из подвластных им областей.

— Это же лишь обещания, — серьезно ответил Шарур. — Вы — великие боги. Вы — могучие боги. Но вы же боги Алашкурри. Вы боги гор. Люди в Междуречье вас не знают. Вы не боги Кудурру. Ваша сила осталась в горах. А здесь у вас нет силы.

Тарсий грозно посмотрел на него. Теперь бог войны снова принял привычный свирепый облик.

— А ты —смертный. Всего лишь смертный. Скоро тебе предстоит стать призраком. Скоро ты уйдешь из этого мира, исчезнешь из памяти в людей в этом мире. Что ты можешь знать о власти? Вот и молчи о том, в чем не разбираешься!

— Истину ты говоришь, великий бог, — вежливо ответил Шарур. — Ты предлагаешь мне путь мира. — Любой человек, открыто выступивший против бога, мог потерпеть неудачу. Но, хотя Шарур был всего лишь смертным, он владел тем, чего хотели великие боги Алашкурри. Да, они — боги, но в своей земле. Так что им придется предложить ему что-то по-настоящему ценное, прежде чем он решит выполнить их желание.

Наверное, Фасильяр поняла это, потому что участливо спросила:

— А чего бы ты сам хотел, человек из Кудурру? Какие блага кажутся тебе привлекательными, человек из Гибила?

Попроси Шарур снять запрет на торговлю с другими городами, боги точно пообещали бы это сделать. Однако он пока размышлял, нет ли другого пути обойти этот запрет. Поэтому он воспользовался обычной хитростью торговца и задумчиво протянул:

— Ну, я не знаю…

— Верни нам нашу вещь, отправь ее в наши горы, и мы одарим тебя всем, что в нашей власти, — пообещала Фасильяр. — Будешь богат, любим, здоров, а твои дни в этом мире будут долгими.

— Откажешься, не отправишь эту вещь в горы Алашкурру, — мрачно пообещал Тарсий, — и на твою голову обрушатся все несчастья, какие мы сможем измыслить. — Будешь бедным, всеми презираемым, больным и несчастным, а дни твои в этом мире будут наполнены муками и скоро кончатся.

Ох, не стоило Тарсию запугивать Шарура, хотя бы и во сне. Торговец разозлился ничуть не меньше, чем если бы не спал. Он сказал:

— Великие боги Алашкурри, давайте предположим, что я не стану отправлять вашу вещь в горы. Предположим, только предположим, могучие боги Алашкурри, что я и у себя ее не оставлю. Допустим, я ее просто сломаю. Что тогда?

Тарсий аж задохнулся. Фасильяр ахнула. Все могучие боги Алашкурри ахнули.

И Шарур тоже ахнул… — и очнулся на крыше дома Эрешгуна, глядя на звезды. В отличие от прочих снов, увиденных даже и в лихорадке, этот сон он не забудет до самой смерти.

Наступило утро. Шарур хотел прямо с утра пораньше отправиться в дом Димгалабзу, чтобы забрать чашку, оставленную на хранение Нингаль. Однако не успел он доесть завтрак, состоявший из ячменной каши с соленой рыбой, как в дом вошел Инадапа, управляющий Кимаша-лугала.

— Привет тебе, слуга могучего Кимаша, — сказал Шарур, вставая и кланяясь Инадапе. — Не желаешь ли отведать вместе со мной каши с рыбкой? Может быть, кружечку пива? А тем временем спокойно расскажешь, что привело тебя в дом Эрешгуна спозаранок?

— Привет и тебе, Шарур, сын Эрешгуна, — важно проговорил Инадапа. — Спасибо. Я уже поел. Я завтракаю на заре, чтобы больше успеть в служении могучему Кимашу за целый день. Но от пива не откажусь, а заодно расскажу, что привело меня в дом Эрешгуна так рано, ибо дело это именно тебя касается.

Шарур сам налил кружку пива и подал Инадапе.

— Я весь внимание, — сказал он и положил себе еще каши.

Инадапа выпил и одобрительно крякнул.

— В доме Эрешгуна варят хорошее пиво. Я давно это знаю. Так вот, могучий лугал Кимаш приказал мне привести тебя к нему немедля.

— Я подчиняюсь лугалу. Я подчиняюсь управителю лугала. — Шарур положил в рот еще ложку каши, запил пивом и поднялся с лавки. — Я готов. Идем.

— Могучий лугал Кимаш будет рад твоему послушанию. — Инадапа торопливо допил пиво, облизнул губы и кивнул:

— Ага, идем.

Возле дворца лугала Шарур застал привычную картину: повсюду толпились рабочие, кто с кирпичами, кто с раствором, кто возводил леса, чтобы поддерживать уже уложенные кирпичи или поднимать стену выше.

— Могучий лугал Кимаш, я вижу, себя уже не сдерживает, — заметил Шарур. — Это хорошо. — Он имел в виду именно то, что сказал; когда Кимашу хорошо, это означало, что Энгибил занят своими делами, а значит, хорошо всем, кто не противится новому и процветает благодаря новым порядкам.

— Истинно так! — энергично кивнул Инадапа. — Могучий лугал щедр и радуется своей силе. — В переводе на обычный язык сказанное Инадапой означало, что Кимаш радуется слабости и озабоченности Энгибила, но его слуга был достаточно благоразумен, чтобы позволить себе сказать такое — возможно, слишком благоразумен, чтобы позволить себе даже думать подобным образом.

— Ты не знаешь, зачем лугал вызывает меня во дворец? — спросил Шарур, пока Инадапа вел его по лабиринту коридоров.

— Могущественный лугал не счел нужным донести до своего скромного слуги цель твоего вызова, — ответил Инадапа. — Скоро ты предстанешь перед ним и сам все узнаешь. Скоро ты услышишь все из его уст.

— Скоро я услышу все из его уст, — согласился Шарур. Возможно, Инадапа просто выполнял роль посланника и понятия не имел, зачем Шарур понадобился Кимашу. Но, возможно, Кимаш не хотел, чтобы Шарур знал заранее цель этого вызова, в надежде, что хитрый торговец не сможет заранее продумать правдоподобные ответы на вопросы, появившиеся у лугала.

В тронном зале Кимаш как обычно восседал на возвышении, покрытом сусальным золотом. Шарур упал ниц перед правителем города.

— Я явился по приказу могучего лугала, — сказал он, не поднимая головы.

— Встань, — распорядился Кимаш. — Я вижу твое послушание. Вот таким и должен быть всякий житель Гибила.

— Всегда рад подчиняться приказам могучего лугала, — сказал Шарур, вставая на ноги, а сам подумал: уж лучше я буду подчиняться твоим приказам, а не приказам бога. Впрочем, Шарур не обольщался. Кимаш, конечно, догадывался о ходе его мыслей.

Правитель хлопнул в ладоши. Инадапа тут же возник в дверях.

— Подай-ка нам пива и жареных кузнечиков, — приказал лугал. Инадапа поклонился и выскочил, вернувшись вскоре с едой и питьем. Кимаш зубами снял с вертела крупного кузнечика и прожевал.

— Ты видел Хаббазу, вора-зуабийца, или Буррапи, наемника-зуабийца, после возвращения в Гибил?

— Нет, могучий лугал, — честно ответил Шарур.

С задумчивым выражением лугал принялся за второй шампур. После паузы он значительно проговорил:

— Ты убедил Энгибила, что ничего не знаешь о краже из храма.

«Это, конечно, не вопрос, но отвечать придется», — подумал Шарур, а вслух сказал: — Бог велик и могуч, я должен был говорить правду.

— Правда разная бывает, — проворчал Кимаш почти так же, как отец Шарура. — А боги вечно полагаются на свою силу, забывая про здравый смысл. Люди этим пользуются. Правда, которой может удовлетвориться бог, не всегда оказывается правдой, если за дело берется человек.

— Но раз бог принял правду, значит, так оно и есть, — осторожно произнес Шарур.

— Может, так, а может, и нет. Да, Энгибил доволен, но мне все еще интересно, что связывает тебя и весь дом Эрешгуна с двумя зуабийцами, вором и наемником? — Кимаш уставился на Шарура со своего высокого сиденья.

Вот теперь Шарур ощутил себя мышью, на которую с неба упал взор ястреба. Но он бестрепетно выдержал взгляд лугала. Кимаш — всего лишь человек. До бога он не дотягивает. После того, как Шарур сумел обхитрить Энимхурсага, с Кимашем он как-нибудь справится.

— Вообще-то воры, насколько я знаю, никогда не связываются ни с кем. Они доверяют только себе, — сказал Шарур. — До тех пор, пока Энгибил занят поисками вора на границе, он ведь не станет утруждать себя правлением в городе, значит, могучий лугал и дальше будет править так, как считает нужным.

— Это так, — задумчиво согласился Кимаш.

— Конечно, так. — Шарур снял зубами крупную саранчу со своего шампура и принялся жевать. Пока он ест, по выражению лица трудно что-либо понять. Не стоило даже пытаться обмануть Кимаша, скармливая ему бесполезные истины, как удавалось с Энгибилом. Но отвлечь лугала, заставить его думать о других вещах, не самых опасных для дома Эрешгуна, можно попробовать. Прожевав еще одну саранчу и отхлебнув пива, Шарур похвалил: — Закуска у могучего лугала лучшая в городе.

— Для тех, кто мне по нраву, ничего не жалко, — с нажимом сказал Кимаш. — Тут есть одно дело… Ради него я тебя и позвал. Ты помнишь, я обещал тебе любую женщину в Гибиле, включая собственную дочь, в обмен на то, что ты откажешься от попыток завладеть чашкой Алашкурри из храма?

— Да, могучий лугал, помню, — с замиранием сердца сказал Шарур.

— Я рад, что ты это помнишь. Зуабский вор наделал переполоху в храме, но я не думаю, что это угрожает моему положению правителя. Так что я не напрасно напомнил тебе о моих словах. Предложение остается в силе.

— А-а, да, — промычал Шарур, отчаянно ища возможность вывернуться из сложного положения, не нанося лугалу смертельного оскорбления. Через какое-то время он решил, что лучший способ — говорить правду. — А помнишь ли ты, о могучий лугал, как моя клятва, данная Энгибилу, помешала мне жениться на дочери кузнеца Димгалабзу?

— Помню, конечно, — кивнул Кимаш. — Именно поэтому я и сделал тебе предложение относительно любой женщины в Гибиле. Любой! Не исключая собственной дочери. Это оттого, что у меня вообще доброе сердце, — добавил он. — По выражению лица лугала Шарур понял, что правитель не прочь породниться с домом Эрешгуна.

— Могучий лугал добр. — Шарур поклонился. — Могучий лугал щедр. — Он опять поклонился. «Однако могучий лугал кое-что забыл», подумал он. Суть предложения Кимаша состояла в том, чтобы подкупить Шарура, не позволить ему действовать самостоятельно, а выполнять план Кимаша.

— Ну вот и пользуйся моей добротой, — настойчиво продолжал лугал. — Пользуйся моей щедростью.

Шарур вздохнул. Больше тянуть было нельзя. Он еще раз поклонился и сказал:

— Могучий лугал, если бы дело обстояло иначе, я с огромной радостью воспользовался бы твоим щедрым предложением и в точности исполнял бы твои распоряжения. Однако, здесь есть некоторая проблема…

— Подожди! — грозно оборвал его лугал. — Ты что же, хочешь сказать, что отказываешься от моего предложения?

— Могучий лугал, ничего подобного я не имел в виду, — ответил Шарур, хотя именно это он и имел в виду. — Я уже говорил тебе, что бог поначалу не разрешил мне жениться на дочери кузнеца Димгалабзу.

— Ну и что? — Кимаш нависал над Шаруром, как скала. — Допустим, это решение можно отменить. И что же мешает тебе принять мое предложение?

— Если бы это решение можно было бы отменить, я с радостью принял бы твое предложение, — ответил Шарур, чувствуя, как пот выступает на лбу. — Однако великий Энгибил по своей безмерной щедрости вернул мне мою клятву, а ты помнишь — я клялся его именем — и разрешил заплатить выкуп кузнецу Димгалабзу, взяв деньги из сокровищницы дома Эрешгуна, а не из прибыли, которую я, к сожалению, не смог получить во время моего последнего путешествия в горы Алашкурру.

Глаза Кимаша расширились.

— Что? — обескураженно переспросил он. — Бог… вернул тебе твою клятву, которую ты дал от его имени? — Лугал выглядел таким же удивленным, как Энимхурсаг до него, услышавший ту же историю. — В это невозможно поверить!

— Можешь верить или не верить, могучий лугал, как тебе больше нравится, — сказал Шарур. — Только правда от этого не изменится. Именно по этой причине я не могу воспользоваться твоей добротой и твоей щедростью.

— Энгибил вернул клятву... — Кимаш покачал головой. У него был вид человека, только что пережившего землетрясение. Видно было, что лугал потрясен, но изо всех сил старается сохранить равновесие. — Ты же понимаешь, что я могу узнать у самого бога, лжешь ты или говоришь правду?

— Конечно, могучий лугал, — сказал Шарур. — Спроси у бога. Великий Энгибил подтвердит тебе, что я не вру.

— Энгибил сам вернул тебе твою клятву? — Кимаш никак не мог поверить, что такое возможно. — Энгибил вернул клятву, которую хранил у себя на сердце? Но Энгибил никогда не возвращает клятвы. Бывает, сам дает, но возвращать — нет, никогда!

— И все-таки он вернул мою клятву. — Шарур знал, или думал, что знает, почему бог поступил именно так. Как и Кимаш, бог пытался отвлечь его от чашки Алашкурри в кладовой его храма. Бог считал, что Нингаль представлял для Шарура гораздо больший интерес, чем какая-то чашка, или даже лугал со своими предложениями. Шарур словно шел по тонкому льду. — Поскольку я давно хотел взять в жены Нингаль, дочь Димгалабзу, я так и сделаю. Теперь, когда великий бог, могучий бог, в своем великодушии позволил мне заплатить выкуп, мне ничто не мешает.

— Союз с домом Димгалабзу наверняка окажется выгодным для дома Эрешгуна, — задумчиво проговорил лугал. — Но неужели такой союз выгоднее, чем союз с домом Кимаша? Если ты возьмешь в жены дочь лугала, дом твоего отца небывало возвысится среди знати Гибила.

Шарур был твердо уверен, что не намерен отдавать свое сокровище ни лугалу, ни самому богу Гибила. Если ты вдруг возвысился, то так же вдруг можешь и упасть. Шарур хорошо это знал.

Он снова поклонился Кимашу, и осторожно подбирая слова произнес:

— Могучий лугал, я давно хотел взять в жены Нингаль, и уже получил одобрение отца, одобрение отца невесты и самого Энгибила. Я очень надеюсь, что у меня все получится.

— Ты упрямый человек. — Со вздохом сказал лугал. — Ладно. Надеюсь, твоей будущей жене не придется жаловаться на твое упрямство. Но, послушай, давай перед тем, как принять окончательное решение, ты все-таки посмотришь на моих дочерей?

Шарур снова поклонился, на этот раз очень низко. Кимаш предлагал нечто очень выгодное с его, Кимаша, точки зрения. Просто так такие предложения не делаются.

— Ты слишком добр ко мне, могучий лугал, — пробормотал он. — Но я должен сказать тебе, что Димгалабзу и мой отец обо всем сговорились, а Гуляль, мать моей невесты, и моя мать готовятся к свадьбе. Они уже назначили брачный пир, так что я не вижу смысла встречаться с вашими прекрасными дочерьми. Я думаю, прежде всего о том, что такая встреча не обрадует ни их, ни меня.

— Может, и так, — покряхтел Кимаш. — Я же знаю, что заставлять человека делать что-либо против его желания — вернейший способ нажить себе врага. Делай, что хочешь, лишь бы это пошло на пользу тебе, мне и Гибилу.

— Благодарю могучего лугала за терпение, — сказал Шарур. Только после того, как слова слетели с его губ, он понял, что Кимаш по-настоящему озабочен тем, как бы не нажить себе врага в лице Шарура. Это его удивило. Чем таким он мог быть опасен лугалу?

Лугал хлопнул в ладоши. Инадапа возник в тронном зале так, что ему мог бы позавидовать Хаббазу: только что его там не было, и вот он уже стоит и ждет распоряжений. Кимаш величественно произнес:

— Мы закончили разговор. Проводи Шарура обратно в дом Эрешгуна.

— Слушаю и повинуюсь, могучий лугал, — Инадапа поклонился и повернулся к Шаруру. — Идем. Я провожу тебя обратно.

— Благодарю слугу могучего лугала. — Шарур поклонился Инадапе, а затем снова Кимашу. — И еще раз благодарю могучего лугала.

Инадапа провел его по коридорам дворца и мимо стражи у входа, почтительно склонившей головы перед управляющим и Шаруром. На площади им пришлось пропустить длинную вереницу рабочих и ремесленников. Только когда они уже шли по улице Кузнецов к дому Эрешгуна, Инадапа спросил:

— Правильно ли я понял, что ты не собираешься заключать союз с домом Кимаша?

— Правильно, господин управляющий, — ответил Шарур. — Идут приготовления к моей свадьбе с дочерью кузнеца Димгалабзу, и я не мог не поведать об этом могучему лугалу. Я же не могу нарушить данные обещания. Но почему ты спрашиваешь?

— И могучий лугал принял это? — спросил Инадапа. Видимо, он подслушивал у дверей тронного зала, так что мог слышать весь разговор Шарура с лугалом. Слушал, но поверить не мог. И теперь желал убедиться, что правильно все услышал.

— Могучий лугал принял это, — кивнул Шарур. — В своем несравненном терпении, в своем великодушии, в своей великой доброте он принял это.

— Да, я слышал, — досадливо отмахнулся управляющий, — только поверить не могу. Могущественный лугал изменил своим обычаям, а это такая же редкость, как и отказ бога держать твою клятву. Но раз ты так говоришь, наверное, так оно и есть. Воистину, сын Эрешгуна, твои дела в последнее время приводят меня в изумление.

— Твоя правда, господин управитель. Мне и самому чудно. — «Это он еще всего не знает», подумал Шарур.

— Ну, вот, мы пришли. — Инадапа поклонился Шаруру. — Пойду назад, снова служить Кимашу, могущественному лугалу, хотя вряд ли я ему понадоблюсь в ближайшее время. — Он сложил руки на объемистом животе, покачал головой и пошел обратно к дворцу.

Шарур вошел в дом. Его порадовало, что Инадапа не пошел с ним в комнаты, потому что там как раз шла оживленная беседа между отцом и Хаббазу.

— Привет тебе, сын главного торговца, — поклонился Хаббазу.

— Привет и тебе, мастер-вор. — Шарур вежливо поклонился в ответ.

— Твой отец сказал, что ты еще не вернул чашку из дома Димгалабзу, если только ты не зашел за ней по пути из дворца Кимаша, — сообщил Хаббазу.

— Мой отец, как всегда, сказал правду, — ответил Шарур. — Нет, я не заходил за чашкой по пути из дворца могучего лугала. — Он развел руками. — Я бы зашел, но меня сопровождал управляющий Кимаша, поэтому я решил не заходить к Димгалабзу.

— Само собой, — довольно сухо произнес Хаббазу. — При управляющем этого делать не стоило.

— Вот и я так решил. — Шарур и мастер-вор поулыбались друг другу.

— А я как раз спрашивал, удалось ли уважаемому Хаббазу добыть эту чашку, — отец коротко взглянул на сына.

— А я как раз ответил «нет», — добавил Хаббазу. — Я не думаю, что нашего краткого знакомства хватило, чтобы твоя невеста отдала ее мне. К тому же я не хотел объяснять свой визит Димгалабзу.

— К тому же, насколько я понял, ты представился наемником Буррапи, — подмигнул отец Шарура. — Ведь ты назвался этим именем, когда вы встретились?

— Так и есть, — хором ответили Шарур и Хаббазу. Эрешгун одобрительно кивнул.

— Ну, учитывая твое ремесло, мне почему-то кажется, что ты мог бы и не встретить в этом доме ни Димгалабзу, ни саму Нингаль, — Шарур смотрел в глаза мастера-вора.

— Я и в самом деле искусный вор. Тут ты прав. — Хаббазу поклонился Шаруру. — Обычно мне помогает Энзуаб, лучший из воров. Но мы не в Зуабе. Но будь мы даже там, я не решился бы воровать что-нибудь из дома кузнеца. А уж здесь-то, в Гибиле, и подавно. Видишь ли, некоторые приемы, которые я получил от нашего бога, в кузницах работают плоховато.

— Вот, вот, — кивнул Эрешгун. — Кузнецы работают с металлом, полагаясь на собственную силу. Возможно, со временем она приобретет божественный характер, а может, и нет. Именно потому, что сила богов слабеет в их присутствии, а также в присутствии писцов — ведь их власть над словами — тоже сила, хотя тоже пока не божественная, — Кимаш и выставил их в первых рядах против Энимхурсага. Впрочем, ты сам это видел.

— Да, видел, — кивнул Хаббазу. — Тогда ослабление силы богов пошло нам на пользу. Вот потому я и не пытался, э-э, проникнуть в дом Димгалабзу тайком.

«Один раз не пытался, но в другой раз может и попытаться, — подумал Шарур. — Ведь сделал же вор вторую попытку в храме Энгибила». Но Шарур поспешил перевести разговор на другую тему. — Скажи, а тебе не снились прошлой ночью какие-нибудь странные сны?

Мастер-вор застыл с открытым ртом и несколько мгновений выглядел довольно глупо. Затем, собравшись с мыслями, он ответил:

— Раз ты спрашиваешь, я отвечу правду, а правда в том, что да, мне снились странные сны прошлой ночью.

— Как и мне, — кивая сказал Шарур. — И что, там было много э-э посетителей?

— Пожалуй, многовато, — ответил Хаббазу. — Насколько я помню, мне в жизни не приходилось видеть таких многолюдных снов.

— И в этих снах тебя уговаривали вернуть то, что, по их словам, принадлежало им?

— Было такое, — сказал Хаббазу. — И довольно настойчиво уговаривали. Награды сулили… В общем, довольно странно… Во сне я разговаривал с целой толпой. Они мне даже угрожали. А потом… потом все разом кончилось. Они пропали. Такое впечатление, что испугались, хотя не возьму в толк, что их могло напугать. Но, знаешь, я тоже испугался, да так, что проснулся. Но когда открыл глаза, вокруг никого не было, а я лежал на своей циновке.

— Что-то мне подсказывает, что нам снились очень похожие сны и в одно и то же время. —Шарур усмехнулся.

— Ты так считаешь, купеческий сын? — спросил Хаббазу. — А в твоем сне они тоже чего-то испугались?

— Это я их напугал, — Шарур задумчиво посмотрел в окно. — Мы обсуждали с ними некую вещь, которую они считали своей. Думали, возвращать ее им или оставить у меня. Но тут я во сне спросил, что будет, если я просто сломаю то, о чем мы говорим? Вот тут они испугались. Я проснулся, открыл глаза, и, как и ты, оказался один на своей циновке.

— Ты предложил… сломать какую-то их вещь, — Хаббазу произносил слова медленно, как будто с трудом выговаривая их. На лице у него читалась смесь восхищения и страха. — Знаешь, сын Эрешгуна, вот что я тебе скажу, и это истинная правда: такое могло прийти в голову только гибильцу.

Молчавший до сих пор Эрешгун заговорил:

— Ты прав. Только гибильцы из поколения моего сына могли бы такое придумать. У меня чуть сердце не оборвалось, когда услышал.

— И как теперь твое сердце? — участливо спросил Хаббазу.

— Дрожит, — ответил Эрешгун, — но уже не спотыкается. Мы в Гибиле быстро привыкаем к новым понятиям.

— Это заметно. — Судя по тону Хаббазу, вор не собирался делать торговцу комплимент.

— А ведь и ты начинаешь привыкать к ним так же быстро, — старший торговец, прищурившись, разглядывал вора. — Не хуже коренного гибильца.

— Что, заметно? — Хаббазу задумался. — А хоть бы и так, что с того?

— Спрашиваешь, «что с того»? — Шарур с усмешкой посмотрел на Хаббазу. — Тогда позволь мне задать тебе пару вопросов. Предположим, после того как наше предприятие завершится, как бы оно не завершилось, ты вернешься в Зуаб. Ответь, будешь ли ты чувствовать себя легко, снова оказавшись под властью Энзуаба? Будет ли тебе удобно жить под сильной рукой вашего городского бога?

— Энзуаб — это же не Энимхурсаг, — сказал Хаббазу. — Он наш повелитель. Он правитель Зуаба. Но он правит не марионетками, заставляя их ходить туда-сюда по своей воле.

— А я так и не говорил, — Шарур серьезно смотрел на вора. — Я только спросил: будет ли тебе легко под властью Энзуаба, каким бы он не был? Когда он прикажет тебе в очередной раз ограбить караван, или оставить кого-нибудь в покое, подчинишься ли ты ему с такой же радостью, как раньше? Как всегда подчинялся?

— Он мой бог, — резко сказал Хаббазу. — Конечно, я буду ему подчиняться. — Тут до него дошло, что Шарур спрашивает не об этом. — Ну да, я буду рад… — вор замолчал и неуверенно посмотрел на сына старшего торговца. Подумал. Скривился. Шарур как будто видел, как в его сознании колеблются чаши весов. Покачавшись, они достигли равновесия. Для самого Хаббазу это, похоже, стало неожиданностью. — Да, пожалуй, я слишком долго общался с гибильцами. То, как они думают, и меня сбило с толку.

Эрешгун и Шарур улыбнулись.

— Ты слишком долго общался со свободными людьми, — значительно произнес Эрешгун. — А до этого ты слишком мало знал о нравах свободных людей. И сам того не заметил, как стал свободным человеком.

— Пусть будет так, раз ты так говоришь, — сказал Хаббазу. — Я не стану спорить с хозяином.

— Ну, тогда, — сказал Шарур, — тебе уже проще принять мысль о том, чтобы сломать нечто, о чем в твоем сне говорили всякие важные существа, называя это своим?

— Ладно. Приму, — тут же ответил Хаббазу. — Не был бы ты сумасшедшим гибильцем, ты бы тоже не сразу принял такую мысль. Быть свободным или почти свободным от бога своего города — это одно. А нанести удар тем, из моего сна — Шарур отметил, что вор не назвал сущности из сна богами, — это совсем другое. Не удивительно, что меня смутил такой подход.

— Не удивительно, — согласился Эрешгун. — Тогда позволь еще один вопрос: как думаешь, нам пойти на сделку с теми, из ваших снов, или проще сломать эту штуку, которую они считают своей?

— Это совсем другой вопрос. — Хаббазу подергал себя за бороду и надолго задумался. Наконец он сказал: — Может, все и не так плохо, если быть уверенным, что мы избежим гнева наших богов.

— Нет, так не получится, — сказал Шарур. — Никакой уверенности у нас быть не может. Надеяться… да, надеяться мы можем. А еще можем действовать.

— Если мы решим сломать то, что гости из сна считают своим, я же никогда не смогу вернуться в Зуаб, — печально сказал Хаббазу. — Как я покажусь на глаза Энзуабу? Как я скажу ему, что ослушался? Как я объясню, что действовал по собственному усмотрению, а не по его воле?

— Но ты же сам говорил, что Энзуаб не Энимхурсаг, — ответил Шарур. — Я тебе поверил. Я признал, что ты правильно рассудил. Так что теперь, скажешь, что ошибался?

Хаббазу покачал головой.

— Энзуаб — точно не Энимхурсаг, он не станет управлять каждой мелочью в городе. Он вроде вашего Энгибила, ничего не станет делать без необходимости. Но когда он отдает приказ, надо его выполнять.

— Ну, с Энгибилом то же самое, — сказал Шарур. — Разница только в том, что Энгибил реже приказывает.

— Подожди-ка, — поднял руку Эрешгун, — разве ты не подчинился приказу твоего бога, мастер-вор? Ты пошел и украл из храма Энгибила некую вещь, которую эти, из снов, считают своей?

— Да, я украл эту вещь из храма Энгибила, — Хаббазу кивнул, — но я же не принес ее Энзуабу. Он вполне может обвинить меня в том, что я не выполнил большую часть его приказа, а за выполнение меньшей части не станет осыпать меня похвалами. Скорее всего, меня ждет изгнание. Буду доживать свои дни без города.

— Будешь доживать свои дни свободным человеком, во всяком случае свободным настолько, насколько возможно в этом мире, где боги всякий раз берут верх над человеком, если им приходит в голову такая блажь, — сказал Эрешгун.

— Другими словами, — вставил Шарур, — доживешь свои дни, как житель Гибила.

Глаза Хаббазу блеснули.

— Знаешь, сын главного торговца, сказанное твоим отцом мне как-то больше по сердцу.

— Давай, поиздевайся над этим городом после того, как сражался за него на войне, — со смехом сказал Шарур. Впрочем, он быстро стал серьезным. — Если мы сломаем вещь, которую некие сущности в нашем сне назвали своей, мы поможем стать свободными людям, живущим далеко от Междуречья.

— А что мне до них, если они живут где-то далеко? — спросил Хаббазу. — Я и о тебе-то не особо заботился, гибилец, пока Энзуаб не послал меня сюда храм ограбить.

— Хоть ты и не особо о нас заботился, — проговорил Эрешгун, — а все-таки стал похожим на нас. Разве это не научило тебя, что нельзя пренебрегать людьми только потому, что они живут далеко?

— В твоих словах кое-что есть, — признал Хаббазу. — Возможно, так и должно быть.

— Тогда идем? — спросил Шарур. — Надо же забрать из дома Димгалабзу ту штуку, которую твои ночные гости считают своей?

От такого приглашения Хаббазу не мог уклониться. Он вздохнул.

— Ладно. Идем. Надо и в самом деле вернуть эту вещь. — Он снова вздохнул. — И как только она окажется у нас, я, по вашим словам, начну становиться гибильцем. Ну, тут уж ничего не поделаешь.

Димгалабзу поклонился Эрешгуну. Он поклонился Шаруру. И с некоторым удивлением поклонился Хаббазу. После обмена вежливыми приветствиями, кузнец сказал:

— Не ожидал встретить тебя здесь, Буррапи.

— Если человек всегда оказывается там, где, как вы считаете, он должен оказаться, это скучный человек. — Хаббазу махнул рукой. — Вы согласны, мастер-кузнец?

Димгалабзу выглядел ошеломленным.

— Ну, я так не думал… Наверное, вы правы, хотя бы отчасти. Но я все-таки никак не ожидал увидеть вас здесь, и с такими сопровождающими... — Кузнец растерянно замолчал.

Шарур без труда закончил за него фразу. Димгалабзу — вежливый человек, он наверняка имел в виду, что не удивился бы, если бы вор явился под охраной людей Кимаша, а то и самого бога, ведь они его искали…

— Отец моей невесты, человек из Зуаба пришел с нами по уважительной причине, — произнес Шарур значительным тоном.

Димгалабзу скрестил мощные руки на широкой, блестящей от пота груди.

— И что же это за уважительная причина, хотел бы я знать, — нахмурившись, сказал он. Лицо кузнеца, почти сплошь скрытое густой бородой, ничего не выражало.

— Он сопровождал меня после нашей первой битвы с имхурсагами, помогал мне доставить к Ушурикти пленника, — начал рассказывать Шарур. — Мы побыли в городе, а потом оставили кое-что здесь, в твоем доме, на хранение. Теперь мы пришли забрать это.

Кустистые брови кузнеца задрались.

— Ты что-то у меня оставил? — пророкотал он. — А что оно такое? И почему ты решил оставить это в моем доме?

Шаруру не хотелось отвечать ни на один из этих вопросов, но он все же предпочел второй.

— Видишь ли, отец моей невесты, — помявшись, начал он, — твой дом подходил для этого лучше всего. Это дом кузнеца... — Он внимательно наблюдал, как Димгалабзу переваривает это сообщение, вдумываясь в его смысл. Богу затруднительно заглянуть в дом кузнеца, это общеизвестно. Так что Димгалабзу не понадобилось много времени, чтобы сообразить, почему Шарур и Хаббазу выбрали такой дом для какой-то вещи. Но тут глаза его округлились.

— Ты хочешь сказать, что оставил у меня в доме…

Эрешгун остановил соседа вполне понятным жестом, а Шарур пояснил:

— О некоторых вещах лучше не спрашивать, даже в доме кузнеца. Пусть остаются безымянными.

На первый взгляд, он не сказал ничего определенного, однако Димгалабзу без труда понял его. Кузнец довольно пожил на свете, но относился к людям новой формации. Он не стал бросаться на улицу и кричать о том, что вещь, украденная из храма Энгибила, спрятана в его доме. Вместо этого он тихо спросил:

— Интересно, и почему мне ничего не известно о том, что ты оставлял что-то в моем доме? Почему жена ничего мне сказала? Почему Нингаль не сказала мне? И даже рабы промолчали…

— Жена не могла сказать тебе, потому что и сама не знала, я так думаю, — объяснил Шарур. — Рабы промолчали, потому что тоже ничего не знали. А вот твоя дочь Нингаль не сказала тебе, потому что я просил ее никому не говорить.

Димгалабзу подергал себя за бороду.

— Значит, Нингаль, моя дочь, решила послушаться тебя, хотя обычно слушается меня. — Кузнец коротко рассмеялся. — Вроде бы она еще не стала твоей женой, но решила заранее привыкать тебя слушаться.

Эрешгун тоже усмехнулся. Даже Хаббазу незаметно улыбнулся. Шарур не обратил внимания на их усмешки, причем сделал это так демонстративно, что отец с вором теперь уже громко рассмеялись.

— Отец моей невесты, ты спрашиваешь, почему ты не знал об оставленном в твоем доме. Но я говорю тебе.

— Допустим, — сказал кузнец и опять подергал себя за бороду. Шарур ждал. Эрешгун и Хаббазу стояли молча, тоже ожидая. Димгалабзу наконец задал вопрос: — Допустим, ты заберешь свою вещь обратно. И что ты намерен с ней делать?

Вопрос заставил Эрешгуна слегка вздрогнуть, а Хаббазу отвести взгляд. Шарур ответил:

— Еще не знаю. Посмотрим, что покажется нам более выгодным.

Димгалабзу хмыкнул.

— Раз я не знаю даже, о чем идет речь, как я могу решить, насколько хорош твой ответ? — Он вздохнул. — Ладно, есть один способ… Нингаль — рявкнул кузнец, словно на поле боя.

— Что такое, отец? — Послышался голос Нингаль сверху. Мгновение спустя она сама скатилась с лестницы с веретеном в руках. Увидев Шарура, Эрешгуна и Хаббазу, она кивнула сама себе. Исподтишка улыбнувшись Шаруру, она сказала: — А-а, кажется, я догадываюсь, что такое у вас тут стряслось.

— Ты в самом деле догадываешься, дочь моя? — спросил Димгалабзу.

— Думаю, да, — весело сказала Нингаль, делая вид, что не замечает тона отца. Она повернулась к Шаруру и продолжила: — Слуги Кимаша заходили, пока ты сражался с имхурсагами. Я сказала, что ничего не знаю. Потом приходили жрецы из храма Энгибила, я ответила им так же.

— Вот и славно! — Шарур поклонился ей. — Я у тебя в долгу. — Хаббазу тоже поклонился Нингаль. — Мы все у тебя в долгу.

— Ну, я пока еще не уверен, что я кому-нибудь должен… — проворчал Димгалабзу. Он повернулся к Нингаль. — Дочь моя, почему ты согласилась спрятать эту вещь, чем бы она ни была, в нашем доме? И почему ты мне не рассказала?

— А как бы я тебе рассказала, если ты в это время воевал, отец? — Нингаль выглядела, как образец послушания и невинности, если не считать озорного блеска в глазах. — А потом не зря ведь говорят, что если женщина покидает дом своего отца, она обязана во всем повиноваться мужу. Шарур почти мой муж, вот я и послушалась его в твое отсутствие. Он же не просил у меня ничего такого!

— А мать? Почему у матери не спросила? — настаивал кузнец.

— Ну, отец, Шарур же просил меня никому не говорить. Как же я могла его ослушаться? — Нингаль говорила, как примерная невеста. — Если бы я его не послушалась, это же было бы против правил!

— Ладно, ладно, ты еще не жена ему, — недовольно остановил ее Димгалабзу. — Ты пока живешь в моем доме, вот когда перейдешь в дом Эрешгуна… — он пробормотал что-то неразборчивое. — Оставим это. Можно долго спорить, но толку не будет. И так уже вон что творится в моем собственном доме!

— Думаю, что как только мы поженимся, все опять придет в порядок, — решил успокоить будущего тестя Шарур. — Все станет мягким, как глина, гладким, как каменное масло.

Теперь уже расхохотались все. Только Шарур и Нингаль стояли с недоумевающим видом.

— Оставим это, — Димгалабзу все еще похрюкивал от смеха. Он повернулся к дочери. — Значит, ты послушалась этого парня? Не удивительно. Слова у него мягкие, как глина, и гладкие, как каменное масло.

— Не смейся над ним, отец! — робко попросила Нингаль.

— А зачем еще нужен молодой парень, если не для насмешек? — Прежде чем Нингаль успела ответить, он поднял руку предостерегающим жестом, останавливая ее. — Посмеялись и хватит. Значит, ты сделала, как он велел, и спрятала эту… вещь? Ну так пойди, найди ее и верни ему, чтобы он забрал ее отсюда, и мы все дружно забудем, что она когда-то была здесь.

— Конечно, отец. — Нингаль взяла скамью и отнесла его к стене, на которой висело несколько полок. До самой высокой не доставал никто в доме, так что приходилось пользоваться скамейкой. Вот на этой полке, в глубине, и стояла чашка Алашкурри. Нингаль достала ее, далеко вытянув руку, и принесла.

— Ну-ка, покажи, — прогудел кузнец. Нингаль взглядом спросила разрешения у Шарура, и после его кивка передала чашку отцу. Кузнец осмотрел ее и вернул дочери. — Я-то думал, на ней полно золота и серебра, и еще камешков драгоценных, а тут… Из-за чего столько суеты? Какая-то чашка из чужих земель из обычной глины… Дешевка!

— Я мог бы ответить, но лучше бы промолчать. — Шарур озабоченно смотрел на чашку. — Просто некоторые вещи лучше не обсуждать, чтобы не привлекать к ним лишнего внимания.

Димгалабзу хмыкнул. Вроде бы Шарур не ответил на его недоумение, и все-таки ответил. Кузнец немного подумал, прежде чем принять решение:

— Ну и ладно, потом как-нибудь расскажешь. Пока я ничего удивительного не вижу. Так, слышал кое-что там, на границе с Имхурсагом. Почем мне знать, что в этих слухах правда, а что нет.

— Благодарю тебя, отец моей невесты, — с поклоном сказал Шарур.

— Отец, а что ты слышал там, на границе? — заинтересованно спросила Нингаль. — Ты ничего такого не рассказывал.

— И не собираюсь. Потом как-нибудь, — ответил Димгалабзу. — Не сегодня. — Он повернулся к Шаруру. — Мудро ли было втягивать в это дело мою семью без моего разрешения, сын Эрешгуна? — суровым тоном спросил он. Видимо, кузнец сделал для себя какие-то выводы, и они вполне могли оказаться верными.

Шарур снова поклонился, извиняясь.

— Возможно, это был неразумный поступок, но я не мог спросить твоего разрешения, поскольку ты был в это время на поле боя, на границе с Имхурсагом. Пока особого вреда это не принесло, чему я весьма рад. — Теперь он говорил правду.

Димгалабзу покачал головой. Не то, чтобы он принял извинения Шарура, но, по крайней мере, не обиделся

— Проехали, — сказал он. — А теперь забирай отсюда эту чашку, и будем считать, что ее никогда здесь и не было.

— Я так и сделаю, — кивнул Шарур.

— Да будет так, — повторил Эрешгун.

— Да будет так, — сказал и Хаббазу, добавив: — Пусть бог Гибила считает, что этой чашки никогда здесь и не было. Пусть бог Гибила никогда не ведает, где побывала эта чашка. — На эти слова все, находившиеся в комнате, хором ответили: «Да будет так!»

Шарур, Эрешгун и Хаббазу перед тем как выйти из дома, поклонились сначала Димгалабзу, а затем Нингаль. Шарур порывался бежать домой, чтобы прошло как можно меньше времени с момента его отсутствия. Но бегущий человек неизбежно привлек бы внимание прохожих, а следовательно, и Энгибила. Так что Шарур пошел намеренно медленно, степенно раскланиваясь со встречными.

Добравшись до дома, он с облегчением вздохнул. Такой же вздох вырвался у его спутников. Эрешгун спросил:

— Куда ты теперь намерен ее запрятать, сын? Найдется ли у нас такое же укромное место, как в доме у кузнеца?

— У нас еще остался горшок с оловом от Лараванглали? — для порядка спросил Шарур. Он и без того знал, где хранится металл. Отнес чашку к одному из больших глиняных горшков, сунул чашку внутрь на темно-серые куски олова и накрыл крышкой.

— Хорошо, — одобрил Эрешгун. — Рядом с металлом бог станет таким же близоруким, как смертный. У олова есть своя сила, способная превращать медь в твердую бронзу, хотя само оно прочностью не отличается.

Хаббазу тоже одобрительно кивнул.

— Верно, — кивнул он. — Может так удастся спрятать эту вещь от вашего бога. Но все-таки надо бы решить, что мы будет делать дальше с этой посудиной.

Однако Шарура сейчас больше занимал другой вопрос: как бы сделать так, чтобы вор не добрался до чашки, когда останется в одиночестве. С мастера-вора станется еще раз украсть проклятую чашку и отнести своему богу, чтобы заслужить расположение Энзуаба. Особенно если учесть, что Энгибил по-прежнему несет дозор на границе вместо того, чтобы развлекаться у себя во дворце с куртизанками.

— Если разбить чашку, обратно не склеишь, — сказал Эрешгун. — Надо хорошенько подумать, прежде чем решаться на такой шаг.

— Обязательно! — поддержал его Хаббазу. — У меня от одной мысли, что придется разбить проклятую посудину, все внутри переворачивается. Это же означает пойти против воли богов.

— Ты и в самом деле хочешь сломать то, что принадлежит богам? — голос призрака деда Шарура одновременно услышали отец и сын. — Вы что, с ума посходили? А ну как боги узнают, что ты натворил?

— Чужие боги, призрак моего дедушки, — тихо пробормотал Шарур. С призраками все почему-то разговаривали тихо. Впрочем, так окружающие меньше слышали. — Если мы ее разобьем, чужие боги вряд ли смогут нас наказать.

— Чужие боги! — призрак деда Шарура пренебрежительно фыркнул. — Мой тебе совет: никогда не имей дела с чужими богами. Оставь их в покое и молись, чтобы они оставили в покое тебя. Больше мне сказать нечего.

Эрешгун вздохнул.

— Призрак моего отца, — так же тихо пробормотал он, — когда ты жил среди людей, ты ведь ходил в горы Алашкурру. То есть имел дело с тамошними богами. Мы просто следуем по твоим стопам.

Хаббазу мог слышать только часть беседы, но, видимо, без труда понимал и остальное. Призрак деда Шарура сказал:

— Да, я ходил в горы Алашкурру. Да, я имел дело с ихними богами. Я эти горы терпеть не мог! Они слишком высокие, слишком крепкие. И народ тамошний мне не по нраву. Они чужие, и слишком надменные. Я ненавидел богов Алашкурру. Они хуже наших. И я бы ни за что не стал иметь с ними дела.

Шарур с трудом сохранял спокойное выражение на лице. Ну не смеяться же над призраком, которому, оказывается, не нравились боги Алашкурру! Но Шарур помнил, сколько раз его дед еще при жизни рассказывал ему истории об Алашкурру, и никакой ненависти в этих историях и в помине не было. Но сейчас напоминать об этом призраку не стоило.

— Мы пока ничего еще не решили, призрак моего отца, — сказал Эрешгун. — И сегодня, наверное, уже не решим. Нужно время, чтобы подумать. Как надумаем, так и поступим.

— Это зуабиец втянул тебя, — призрак кричал, но никто кроме Шарура и его отца ничего не слышал. — Этот вор прокрался в храм Энгибила. Он украл там какую-то вещь, а теперь вы хотите ее сломать! Он же чужак! Ему нечего делать в Гибиле! — Случись призраку заговорить вслух, он брызгал бы слюной, однако если он хотел произвести впечатление на Хуббазу, то не преуспел. Хаббазу его не слышал и, переминаясь с ноги на ногу, стоял на месте.

— Все будет хорошо, призрак моего дедушки, — попытался успокоить возбужденное привидение Шарур.

Хаббазу беспокоился не меньше призрака.

— Сейчас все наши варианты мне не нравятся, — сказал он. — Можно отнести чашку в горы, можно разбить, но все это не то. Даже мысль о том, чтобы доставить нашу находку моему Энзуабу, как-то не греет. Неправильно все это.

— Либо мы действуем в своих интересах, либо остаемся подручными богов, — сказал Шарур. — Ты видишь какой-то третий вариант, мастер-вор?

— Если выбирать только из этих двух вариантов, то мне не нравятся оба, — ответил Хаббазу. — А ты не считаешь, что боги лучше нас знают, как поступить с этой вещью? Может, и для нас это будет наилучшим решением.

— Хороший вопрос, — сказал Эрешгун.

— Вот и я так считаю, — неожиданно согласился призрак деда Шарура, да так громко, что Шарур удивился: как Хаббазу может его не слышать? — Возможно, я был неправ. Не все зуабийцы дураки и мошенники.

Видимо, призрак уцепился за сказанное вором потому, что и сам считал так же. Но спорить с ним Шарур не стал. Какой смысл переубеждать призрака? Он и в спорах с живыми не привык уступать.

Немного подумав, Шарур обратился к Хаббазу:

— Может оказаться, что ты прав, мастер-вор. Для нас же лучше будет поступить так, как хотят боги. Но вот что скажут на это наши сыновья и внуки?

— Понятия не имею, — признался Хаббазу. — Откуда мне знать? Да и ты не знаешь. Но я уважаю твое желание заглянуть в будущее. Хорошо. Давайте отложим решение до завтра. Если не найдется других вариантов, так и быть, разобьем чашку.

— А ты что думаешь, отец? — спросил Шарур.

Эрешгун вздохнул.

— Хаббазу хорошо сказал. Подумаем до утра, а потом... — он не стал повторять слов вора, а просто кивнул, искоса взглянув на кувшин с кусками олова. Хаббазу и Шарур тоже посмотрели туда, где лежала сейчас пресловутая чашка.

Одной частью сознания Шарур понимал, что спит сейчас на крыше дома Эрешгуна. Только в этом сне его там не было. Вокруг столпилась компания горных богов Алашкурру. Шарур их не боялся. Во-первых, он ожидал, что боги обязательно заглянут в его сон, а во-вторых, он же спал. А что по-настоящему плохого может случиться с ним во сне?

— Почему ты так нас ненавидишь? — спросила Фасильяр. Она скрестила руки на выпирающем животе, словно говоря без слов: «Как можно ненавидеть того, кто несет в мир новую жизнь?»

У Шарура было много ответов на этот вопрос. Но ведь это сон. У богов Алашкурри в его сне не может быть никакой силы. Но ведь это боги. А у богов есть сила. Так что он постарался выбрать самый мягкий ответ.

— Я не испытываю к вам ненависти, боги Алашкурри, — сказал он.

— Тогда зачем ты вмешиваешься в те события, которые тебя не касаются? — пророкотал Тарсий, сияя медными доспехами.

— Почему не хочешь вернуть то, чем владеешь, тому, кому оно принадлежит по праву? — добавила Фасильяр.

— А почему вы, боги, вмешиваетесь в дела Гибила у себя в горах? — Шарур во сне повернулся на другой бок. — Почему все боги ополчились на гибильцев за пределами нашего города?

— Потому что ты взял чужое, — сердито проговорил Тарсий. — Потому что какой-то идиот смертный дал тебе то, что не имел права давать! Потому что… — Он хотел сказать что-то еще, но сдержался.

Впрочем, Фасильяр продолжили за своего соплеменника:

— Потому что, завладев не принадлежащим тебе достоянием, ты навел страх на нас, великих богов Алашкурри. Смертные не должны пугать великих богов.

— Неправильно! — Тарсий потряс мощным кулаком перед Шаруром. — Это великие боги должны внушать смертным страх. Таков естественный порядок вещей. Так должно быть. — Он снова потряс кулаком.

Если он надеялся, что свирепым видом напугает Шарура, он ошибался. Если он рассчитывал бахвальством и напыщенностью склонить Шарура к тому, чтобы отправить чашку обратно в горы Алашкурри, его расчет не удался.

Фасильяр, должно быть, сразу поняла это и изобразила на лице такую мольбу, такое жалобное выражение, что даже Шарур едва удержался от того, чтобы не пожалеть богиню.

— Разве ты не хочешь поступить так, как следует? — проговорила она, едва сдерживая рыдания. — Разве ты не отнесешься со вниманием в нашей просьбе? Неужели ты хочешь лишить Алашкурри их повелителей? Ты ведь лишаешь их богов, которым они молятся?

Шарур вспомнил ванака Хуззияса. Он так хотел торговать с Гибилом, что готов был пойти на любые уловки. Но Тарсий прямо запретил ему торговать с гибильцами, и ванак убоялся. Неужто ему нужны такие повелители? Он дорожил ими? Шарур сомневался.

— Думаешь, мы не сможем отомстить? — в голосе Тарсия прорвалось плохо сдерживаемое нетерпение. — Думаешь, нам не хватит сил, чтобы наказать любого, кто попытается встать нам поперек дороги?

Именно так и думал Шарур. Именно это и сказали ему Кессис и Митас, мелкие боги Алашкурри. Но даже если бы они так не сказали, он бы и сам так подумал. Поведение великих богов Алашкурри, яснее любых слов говорило о том, как сильно они опасаются любого вреда их ненаглядной чашке.

— Хватит угрожать мне, — сказал Шарур, — лучше отвечайте на мой вопрос.

— Ты вправе спросить об этом, — Фасильяр вернула на лицо обычное выражение. — Но прежде чем отвечать, мы должны убедиться, что ты понимаешь, о чем идет речь.

— Разумеется, понимаю, — с точки зрения Шарура это был первый вразумительный ответ со стороны богов Алашкуррута. — А вот чего я не понимаю, так это того, с какой стати вы вложили так много силы в простую чашку?

— Мы не хотели привлекать к ней ничье внимание, — тут же ответила Фасильяр. — Мы полагали, что так будет безопаснее. Мы хотели, чтобы ни бог, ни человек не догадались о ее истинном содержимом. — Рот богини скривился. — Похоже, мы ошиблись.

— Мы не хотели, чтобы какой-нибудь трусливый негодяй позарился на нее, — добавил Тарсий вполне обычным тоном. — Не сработало…

— Из всего, что я узнал, следует, что чашку никто не крал, — твердо произнес Шарур. — Ее честно обменяли во время обычной торговой сделки, так она и попала в Гибил.

— Эту чашку заполучил идиот, — прорычал Тарсий. — Ее дали дураку, чья мать была свиньей, а отец — просто кусок навоза. Даже не напоминай мне о человеке, в руки которого попала эта чашка! — Лицо бога цветом напоминало его доспехи. Шарур даже подумал: а может ли бога хватить апоплексический удар. Будь Тарсий обычным смертным, такая угроза была бы для него вполне реальной.

— Смертный, ты не можешь отрицать, что эту чашку выкрали из храма, где она лежала себе спокойно. А потом ее украли второй раз и унесли подальше от дома бога. Это неправильно. Чашка должна быть возвращена нам, ее законным владельцам.

Даже во сне Шарур не забыл о вежливости и поклонился.

— Великая богиня, но ведь ты не можешь отрицать, что мы, гибильцы, и весь город Гибил пострадали из-за того, что кто-то поступил неправильно. Глупый это был поступок, намеренный или случайный, но теперь мы имеем право на возмещение убытков, или… на месть. Когда лекарь оперирует человеку глаз и в результате ошибки человек этот глаз теряет, лекарь возмещает ущерб. То же самое случается, когда в результате ошибки врача человек теряет руку или ногу. Потерпевший и его семья выбирают наказание. Не так ли?

— Мы же предложили тебе возмещение, — сказала Фасильяр. — Можем предложить больше. Приезжай в горы Алашкурру, и мы набьем твои тюки медной рудой. Мы набьем их медью. Или серебром. Или даже золотом. Наши горы богаты самыми разными металлами. Мы с радостью поделимся с жителями Гибила.

Тарсий сердито повернулся к Фасильяр.

— Нет! — крикнул бог войны богине рождения. — Нет! Все гибильцы — лжецы, все гибильцы — воры. Если они повадятся к нам в горы, они сделают наших людей похожими на них самих. Какая польза нам от того, что мы вернем чашку, а через два-три поколения наш собственный народ уподобится гибильцам? Они научат наших людей не обращать на нас внимания!

— А если мы не вернем чашку, если ее разобьют, на нас перестанут обращать внимание меньше, чем через два поколения, — горько ответила Фасильяр. — Мы ничего не можем сделать, если не будем вести дела с этим гибильцем. Есть ли у нас выбор?

— Нет, мы не будем иметь дело с Гибилом! — взвыл Тарсий.

— Конечно, не будем, если ты и дальше будешь пытаться запугать его. — Фасильяр с упреком посмотрела на бога войны.

— Это здесь ни причем, — упрямо произнес Тарсий, и в значительной степени это было правдой. — Жители Гибила слишком легкомысленно относятся к богам. Они уже считают себя равными нам. А иногда они считают себя выше богов. Но хуже всего то, что, по их мнению, им и незачем замечать богов. Они даже не пытались понять, в чем сила Энгибила и где он хранит свои запасы этой силы! Даже не подумали об этом! Они…

— Замолчи! — яростно прикрикнула на него Фасильяр. — Приди в себя, или скоро в горах останутся одни женщины. Кто тогда будет участвовать в твоих драгоценных войнах? Ведь у женщин, по-твоему, для этого ума не хватает!

Тарсий заткнулся. Шарур даже не подозревал, что Фасильяр способна на такое. И он понятия не имел, в чем заключалась угроза Фасильяр. Однако бог войны что-то знал и не захотел рисковать, продолжая спор с богиней. В общем-то, благоразумно с его стороны.

Фасильяр снова обернулась к Шаруру.

— Ну и что решишь, человек Гибила? — спросила она ровным тоном. — Что ты выберешь? Богатство, славу и жизнь в довольстве или хаос, безумие и риск?

Тарсий тоже хотел что-то сказать, но Фасильяр так взглянула на него, что бог промолчал. На месте Тарсия Шарур тоже поостерегся бы говорить. Фасильяр ждала ответа.

Шарур не хотел бросать вызов богам. Он и сам еще не решил, стоит ли ему бросать такой вызов.

— Я поступлю так, как мне выгоднее, — медленно сказал он.

И в тот же миг проснулся на крыше под звездами. Шарур так и не понял, поверили ему боги Алашкурри или махнули на него рукой. И в том, и в другом случае неизвестно, как поступят они.