Междуречье

Глава 12

На прилавке, рядом с весами для золота и серебра стояла простая глиняная чашка из гор Алашкурру, украшенная незамысловатым рисунком из змей. Как только Шарур проснулся, он тут же пошел вниз, проверить, на месте ли сокровище, не украл ли его Хаббазу или сами горные боги.

Нет, никто не потревожил этой ночью покой чашки. Теперь все они, и зуабиец, и Эрешгун, и Тупшарру стояли рядом, и в утреннем свете смотрели на чашку. Шарур перевел взгляд на весы. Чашка была дороже всего, что он, его отец или брат ставили на чаши весов, только ценность ее нельзя было измерить кусками металла.

— Утро. Надо решать, — проговорил Эрешгун хриплым еще сонным голосом.

— Боязно. Мне не стыдно признаться, что я боюсь, — сказал Хаббазу. Стоявший рядом с ним Тупшарру отхлебнул из кружки пива и кивнул.

— И я боюсь, — сказал Шарур. — Но я уже устал бояться. — Он имел в виду богов, но предпочел не говорить об этом вслух. Его и так поймут, в этом он не сомневался. И потому продолжал: — Я хотел бы освободить людей. Кому еще и когда предоставлялся такой шанс?

— Странно думать, — произнес Эрешгун, — что мы говорим об освобождении людей где-то там, далеко от Гибила, далеко от Междуречья…

— Да, странно, — согласился Шарур. В голове крутилась какая-то неотвязная мысль… Что-то такое сказал ночью во сне Тарсий, что не давало покоя сыну торговца… А-а, вот! Он говорил, что у Энгибила тоже есть нечто, в чем хранится его сила. Это что же, у всех богов должны быть такие талисманы? Как у горных богов, хранивших силу в этой чашке? Например, Энимхурсаг… он тоже зависит от некоей вещи, припрятанной где-то в его городе?

— Итак, мы действительно готовы это сделать? — снова спросил Эрешгун.

Хаббазу промолчал. Тупшарру промолчал. Только Шарур ответил отцу.

— Думаю, да, отец. О каких бы людях не шла речь, как бы далеко они не жили, мы поможем всем людям. Они станут свободными. — Хаббазу не возразил. Тупшарру не стал противоречить старшему брату. И даже Эрешгун признал за Шаруром право решать.

— Кто это сделает? — спросил Хаббазу удивительно тихим голосом. И голос этот слегка дрожал. Кажется, мастер-вор вышел из-под тени своего бога куда дальше, чем любой его соотечественник. Возможно, даже дальше, чем многие гибильцы, но все-таки не так далеко, как Шарур, Эрешгун и Тупшарру.

— Я, — решился Шарур. Он тоже говорил тихо, его голос тоже подрагивал. — Большинство наших проблем началось после моего последнего путешествия. Я надеюсь, что как только мы сделаем дело, кончатся и наши проблемы.

— Мы — люди, — пожал плечами Эрешгун. — Проблемы у нас будут всегда.

Некоторое время потребовалось всем, чтобы осознать его слова. Наконец, Хаббазу кивнул. Шарур и Тупшарру повторили его жест. Эрешгун продолжал: — Так что будем надеяться, что нашим поступком мы покончим хотя бы с некоторыми.

— Да, — сказал Шарур. — Будем надеяться.

Он огляделся. Взгляд его упал на бронзовую вазу, украшенную барельефами львов и крокодилов и с гордой надписью по краю: «Сделал мастер Димгалабзу». Горные жители, конечно, не могли бы прочитать эту надпись, но и так не пожалели бы за нее немалую сумму, если бы только их боги позволили им торговать с Гибилом. А теперь они будут ценить эту вазу по другой причине, о которой даже не догадаются никогда. Шарур взял вазу за горлышко и подержал в руках. Хороший размер. И вес хороший.

— Она из бронзы, — сказал Тупшарру. — Это правильно.

— Она из бронзы, — повторил Эрешгун, — и на ней вырезаны слова. Это очень правильно.

— Вот и я так подумал, — Шарур покачал вазу на руке. — Металл и письменность: в этом сила людей. Они пришли к нам не от богов. Мы научились сами.

Все еще держа вазу за горлышко, он подошел к прилавку и встал перед чашей, в которую великие боги Алашкурри упрятали спрятали столько своей силы… Крик! Или ему послышалось? Шарур потер левое ухо и понял, что крик прозвучал не в ушах.

Похоже, не только он услышал этот отчаянный вопль.

— Они знают, что ты собираешься сделать, — прошептал Хаббазу. — Даже так далеко они знают!

— Знают, — согласился Эрешгун. — Знают и боятся.

Шарур собрался с духом и с размаху ударил вазой по хрупкому глиняному изделию. Чашка распалась на сотни глиняных осколков с острыми краями. Они разлетелись по всей комнате, и один из них полоснул Шарура по руке, словно великие боги Алашкурри пытались хоть так отомстить сыну торговца.

Маленькая месть, совсем маленькая. В тот момент, когда ваза соприкоснулась с чашкой, Шаруру послышался еще один крик, быстро перешедший в тихий жалобный вой, погасший в воздухе, как гаснет догоревший дотла факел.

— Надо же! — воскликнул призрак деда Шарура, — вой и зубовный скрежет! Я едва не оглох! А будь у меня уши, точно оглох бы.

— Ты слышал этот крик в своем царстве, призрак моего отца? — спросил Эрешгун.

— Слышал? — усмехнулся призрак. — Да он до сих пор мечется здесь эхом! Я весь дрожу. Как ты только осмелился? Как у тебя духу хватило? Это же безумие какое-то!

Теперь Шарур и сам не мог понять, как у него рука поднялась. Он нервно спросил:

— А другие в вашем царстве узнают, кто это сделал? А боги? Они знают?

— Я видел, как ты это сделал, — ответил призрак его дедушки. — И я слышал, как боги Алашкуррута закричали, когда ты это делал. Так что в моем царстве все, от гор Алашкурру до болот Лараванглала, слышали их крик. Это был великий вопль. Но вряд ли те, кто не видел, поймут, что его вызвало.

— Благодарю тебя за эту весть, призрак моего деда, — искренне сказал Шарур.

— А тебе, внук, спасибо за твою благодарность. Только ты ведь не думал, как это отзовется за пределами мира живых? — Призрак сам же и ответил на свой вопрос, не дожидаясь ответа Шарура. — Конечно, не думал! — Спорить с ним никто не стал.

— Интересно, что сейчас делается в горах Алашкурру? — задумчиво проговорил Шарур. — Допустим, Тарсий вещал в своем храме. Так он что, онемел? А если Фасильяр помогала роженице, так у нее что, руки опустились? Женщине теперь одной рожать?

— Хорошие вопросы ты задаешь, — одобрил Эрешгун. — Мне тоже интересно, что теперь станет с горцами, после того как их великие боги утратили свою силу. Представляешь, что было бы, если бы Энимхурсаг вдруг перестал распоряжаться жизнями своих людей?

— Ну, кто-то, наверное, сам с собой управится, — Шарур потер лоб. — Думаю, большой беды не будет. Например, ванак Хуззияс очень похож на Хаббазу, то есть на человека, далеко вышедшего из-под тени богов. Он бы еще дальше ушел, кабы у него шанс был. Вот, теперь такой шанс у него есть. На некоторое время в землях Алашкурру воцарится хаос, но горцы не похожи на имхурсагов.

— А мне вот интересно, что Энимхурсаг думает о людях после того, как ты его обманул? И что говорят его люди? — проговорил Тупшарру. — Теперь-то он уж точно не будет доверять никому за пределами своего города. Да и своим-то людям доверять не станет.

— Это ты в точку попал! — кивнул Шарур. — А вот что он будет думать о тех, кого мы в плен взяли? Решит, что, живя среди нас, они окончательно испортились? И как тогда с выкупом? Он позволит их родне заплатить нам?

— Если не позволит, тогда Ушурикти продаст их в рабство, и у нас появятся новые руки для всякой работы, — улыбнулся Тупшарру. — Мы всяко окажемся в прибыли.

— Ну что за народ! — расхохотался Хаббазу. — Освободили от власти богов Алашкуррут, и тут же прикидываете, удастся ли получить прибыль от распродажи имхурсагов.

— Зато они больше не рабы богов, — сказал Шарур. — А так… Все люди кому-нибудь подчиняются. В Гибиле правит лугал, человек, а не бог или даже энси.

— Не знаю, хорошо ли это, — Хаббазу поскреб в затылке, — зато точно знаю, что любой человек, проданный в рабство, будет уверен в том, что его положение ухудшилось.

— А если он голодал до этого, а хозяин взял и накормил его, тогда как? — сварливо заметил Шарур. — А если он ребенок, которого родители сами продали хозяину, потому что у них не было возможности прокормить его? Полагаю, он будет доволен.

Хаббазу хмыкнул.

— Да уж, не стоит затевать споры с гибильцем. Толку не будет. Уж кто, кто, а эти рассуждать умеют.

— Ну так и что? Вот ты зуабиец, и хорошо владеешь своим ремеслом. Что в этом плохого? А я гибилец. Мы просто разные. — Хаббазу рассмеялся и Шарур поддержал его. — Есть еще имхурсаг Дуабзу, которому тоже повезло попасть в рабство. Он хотел меня убить, но в итоге и меня не убил, и сам жив остался. А мог бы сейчас ворон кормить.

— Ладно, ладно, — замахал руками Хаббазу, — Возможно, ты прав. Я говорил, не подумавши.

Ушурикти встретил Шарура низким поклоном на пороге своего заведения. Выпрямляясь, он покряхтел. Тучен был торговец рабами Ушурикти. Впрочем, почему бы и нет? Как и Димгалабзу, работорговец был достаточно богат, чтобы нагулять обширное тело. Одна из опор городской знати.

— Чем могу служить, сын Эрешгуна? — спросил он. — Выпьешь со мной пива? Разделишь со мной хлеб и лук?

— С удовольствием, — кивнул Шарур. — И пива с тобой выпью, и хлеба с луком поем.

Ушурикти хлопнул в ладоши. Один из его домашних рабов принес еду и питье. После кружки пива Шарур осведомился, может ли он увидеть Насибугаши и Дуабзу.

Лоснящееся лицо работорговца омрачилось.

— Поистине сердце мое скорбит, мой господин, но сейчас это невозможно. Я одолжил их могучему лугалу Кимашу, и теперь они усердно чистят каналы, которые начали зарастать. Они едят хлеб лугала. Они пьют пиво лугала. Так что я не стану добавлять их содержание в эти дни к их выкупу.

— Ты — честный человек, — сказал Шарур, и Ушурикти снова поклонился. — Однако ты сам упомянул о выкупе. Мне интересно, позволит ли Энимхурсаг родичам и друзьям выкупить их?

— Очень верный вопрос, — Ушурикти опять поклонился. — Впрочем, от такого умного человека я ничего другого и не ждал. — Он улыбнулся заискивающей улыбкой. Ушурикти тоже был торговцем и знал цену лести.

Некоторое время они поулыбались друг другу. Шарур видел, что его же собственные методы теперь использует другой. Однако, лесть лестью, но работорговец не ответил на его вопрос. Он спросил снова: — Так что Энимхурсаг говорит о выкупе пленных? Разрешает или нет?

— Я пока ничего не могу сказать на этот счет, — уныло вздохнул Ушурикти. — Бог Имхурсага либо даст свое позволение, либо не даст.

— Что-то я тебя не пойму, — сказал Шарур. — Ты сумел сбить меня с толку.

— Да я и сам в недоумении, — признался Ушурикти. — По обычаю Гибила и Имхурсага я написал родственникам пленных и попросил выкуп за них. По обычаю Гибила и Имхурсага я также написал в храм Энимхурсага с просьбой разрешить заплатить выкуп за пленных. Это простая формальность, но так всегда делали. Обычно соглашение дается немедленно, иначе я бы подождал писать родственникам пленников.

— А в этот раз? — спросил Шарур.

— А в этот раз все пошло не так, — ответил работорговец.

— Но ведь Энимхурсаг не отказал родственникам в праве выкупа? — настаивал Шарур. — Иначе ты бы так прямо и сказал мне.

— Энимхурсаг не отказал, но он и согласия не давал, — развел руками Ушурикти. — Бог вообще ничего не ответил. Обычно наш посыльный ждет в храме бога, и бог отвечает, иногда через случайного человека, причем может ответить даже раньше, чем посыльный доберется до храма. В этот раз посыльный доставил обычное письмо, а бог заявил, что ответит в свое время. Видно, это время пока не пришло.

— Довольно странно, — покачал головой Шарур, и работорговец решительно кивнул. — Интересно, почему так?

— Мне тоже интересно, — ответил Ушурикти. — Загадка. Из всех известных мне богов Энимхурсаг меньше всех склонен нарушать обычаи. Он всегда предпочитал делать все, как оно всегда делалось.

— Видимо, у него есть причина на этот раз поступить вопреки обычаю, — задумался Шарур. — Неужто он так ненавидит Гибил? — Он поскреб в затылке. — Может, он боится, как бы пленные, вернувшись, не стали рассказывать, что у нас тут живут лучше, чем у них? Я бывал в Имхурсаге, могу сравнивать. Мы и правда живем лучше, чем имхурсаги. Любой из тех, кто бывал там, подтвердит мои слова.

— Ты имеешь в виду свободных людей?

— Конечно, не рабов.

Ушурикти подергал себя за бороду, изображая напряженно размышляющего человека. После некоторой паузы он сказал:

— Может, ты и прав, господин купеческий сын. Правда, твое предположение — так себе. Я бы мог и сам такое выдумать. Я, правда, в Имхурсаге не бывал, но я веду с ними дела, я веду дела с Энимхурсагом, и мне этого хватает, чтобы точно знать: я никогда не захочу жить в городе с этими людьми и под управлением этого бога.

— Я тоже, — сказал Шарур.

— Но я тебе еще кое-что скажу. Даже здесь, в Гибиле, жить не всегда так легко, как хотелось бы. Почему это, вскоре после того, как ты и тот наемник из Зуаба привели ко мне этого парня, Дуабзу, жрецы Энгибила налетели как саранча. Все искали что-то такое, что, по их словам, украли из храма бога. А я думаю, они тут что-то высматривали и вынюхивали. Как будто я, уважаемый торговец, мог спрятать украденное где-то в своем доме!

— Я слыхал, что жрецы Энгибила и слуги Кимаша, могучего лугала, рыщут по городу в поисках невесть чего, — сказал Шарур. — Я мало что знаю, ведь мне пришлось вернуться в лагерь на севере, война-то к тому времени еще не кончилась.

Работорговец понимающе покивал.

— Жрецы расспрашивали об этом зуабийце. Они там, у Энзуаба, все воры, вот и хотели свалить на твоего наемника. Так им проще и возиться не надо.

— Вполне может быть, — согласился Шарур. Ушурикти действительно занимал в городе далеко не последнее место. Если какие-то действия жрецов Энгибила ему не нравились, вскоре об этом начинали говорить, и со временем влияние бога и его жрецов становилось немножко меньше.

— Вот и я говорю: вполне может быть. — Видно было, что Ушурикти раздражен. — А помнишь, на том представлении, которое ты устроил на храмовой площади, кстати, многие тебя за это благодарят, так вот помнишь, как тот дурак жрец с белой бородой вкручивал всем, как жить надо? Да если так жить, на кой она нужна такая жизнь?

— Конечно, ты прав, — сказал Шарур. — Старый Илакаб кислее маринованного лука. И все же этот жрец кое в чем прав. Однако правота не принесла ему пользы. Все-таки Буршагга — человек из нашего времени, а время старого жреца прошло.

— Хорошо сказано, сын главного купца. Давай договоримся так. Как только лугал вернет мне твоих пленников, я тут же пошлю гонца к вам в дом. А если получу ответ от Энимхурсага насчет выкупа, тоже постараюсь сообщить немедля.

— Весьма любезно с твоей стороны, — Шарур поклонился. — Я всецело на тебя полагаюсь, ибо давно знаю твою честность и обязательность.

Ушурикти просиял.

— Похвала от человека, достойного похвалы, — это воистину похвала. Я сделаю все, что от меня зависит.

— Я у тебя в долгу. — Шарур с работорговцем обменялись обычными формулами вежливости, и Шарур отправился дальше. Вроде бы он не узнал того, за чем пришел, зато понял кое-что, а значит, сходил не зря. Придя домой, он застал там аптекаря. Тот интересовался у Эрешгуна, нет ли у торговца порошка из черного горного минерала.

— Ты знаешь, что я имею в виду. Я его смешиваю с ароматным бараньим салом и продаю бабам. Они им брови и ресницы красят, или родинки на щеках рисуют.

— Где-то у меня оставалось немного. Но такого давно никто не спрашивал, так что придется поискать. — Отец кивнул Шаруру, и сын занялся поисками. Ему все же удалось найти горшочек с изображением женщины с томным взглядом.

— Вот, — сказал он аптекарю. — Первый сорт, мелкий помол. Сколько тебе нужно?

Прежде чем ответить, аптекарь взял маленькую щепотку порошка, внимательно рассмотрел его и растер его между указательным и большим пальцами, чтобы понять, насколько хорошо он измельчен. Подумал. Кивнул нехотя.

— Да, все так и есть. Хороший товар. Взвесь мне четыре кешлута.

— Как скажешь. — Шарур отсыпал порошок на одну чашу весов, а на другую положил четыре бронзовых гирьки. — Обойдется в две трети гири серебром.

Аптекарь принялся орать. Шарур с удовольствием включился в торговлю. Они сошлись на цене в половину веса порошка. Шарур готов был даже еще немного уступить, но аптекарю об этом не сказал. Мужчина начал доставать из мешочка на поясе кусочки серебра и складывать их на весы. Набралось два кешлута.

— Вот и хорошо, — удовлетворенно вздохнул аптекарь. — А то тетки всю неделю спрашивают у меня это снадобье, а у меня все покончалось. — Довольный, он пересыпал порошок в особую баночку и направился к выходу. В дверях ему пришлось пропустить рослого мужика, на вид ровесника Эрешгуна. Шарур узнал его только после того, как посетитель снял соломенную шляпу и начал ей обмахиваться.

— А-а, — сказал Шарур с поклоном, — давненько ты не заходил, почтенный Измаил.

— Помнишь, значит, как я назвался в прошлый раз. Так и надо. Ты же сын крупного купца, и, без сомнения, скоро сам станешь купцом. — Кимаш-лугал, когда ему случалось выходить в город инкогнито, назывался этим именем. Но даже без охраны и носилок выглядел лугал довольно внушительно.

— Чем могу служить, уважаемый покупатель? Вот перед тобой аптекарь заходил, порошок купил. Тебе не надо?

— Нет, я за другим. — Голос Кимаша звучал довольно сухо, и Шарур насторожился.

— Рад служить тебе, за чем бы ты не пришел. Продать, купить — это все у нас.

— Нет, ни продавать, ни покупать я не собираюсь, — сказал Кимаш. — Пока там вместо меня сидит некто, я зашел просто поболтать.

— Тогда не велишь ли подать пива, Измаил? — спросил Шарур. — И соленую рыбку? Ну и луку, конечно. Хорошо идет за разговором.

— Буду признателен, — вежливо ответил Кимаш, хотя во дворце он наверняка привык к более изысканным яствам, а теперь ими наслаждается человек, занявший его место на троне. Шарур сам принес пиво и еду, он не хотел звать раба, тот мог бы узнать лугала, пойдут сплетни, того и гляди, дойдет до ушей Энгибила.

Кимаш, совершенно не выказывая неудовольствия, пил пиво, ел соленую рыбку с луком так, как любой лавочник, ремесленник или крестьянином, а не самый могущественный человек в Междуречье. Шарур ел и пил наравне с лугалом, и только когда пиво в его кружке кончилось, завел беседу с Измаилом, как с обычным ремесленником или крестьянином, зашедшим по делам к Эрешгуну.

— Ты хотел что-то выяснить?

Кимаш улыбнулся. Съел еще одну маленькую луковицу и дохнул на Шарура густым запахом.

— Пожалуй, хотел. Слыхал я, что была на свете некая вещь, а теперь ее нет. Вот я и зашел узнать, так ли это?

— А-а, — протянул Шарур и, выдержав приличную паузу, осторожно поинтересовался: — А где же ты такое слышал?

— Мне рассказал человек, служащий в том доме, из которого эта вещь исчезла, — уклончиво ответил Кимаш. «Ага, — подумал Шарур, — не иначе как Буршагга ему рассказал, а сам узнал от бога, или какой другой жрец. Если то, как он поступил с чашкой Алашкурри, встревожило призрак деда Шарура, то как же должен был встревожиться Энгибил? И что стало с богами по всей земле Кудурру? Призрак сказал, что ни одна иертвая душа не могла бы сказать, почему кричали боги Алашкурри, ну так оно и к лучшему». Мысли эти стрелой пролетели у него в сознании, и Шарур решился: — Тот человек сказал тебе правду. — Интересно, какова будет реакция Кимаша? Лугал искал Хаббазу, Энгибил искал Хаббазу, все искали вора, как будто он был главным в этой истории.

Но Кимаш только медленно похлопал в ладоши три раза.

— Это хорошо, — сказал он. — Очень хорошо. Наверное, от этого пострадали боги, но это не наши боги. Боги, которых это коснулось, живут далеко. А вот людям стало легче дышать. Мой прадед был энси, через него говорил Энгибил. Прадед мой был жрецом. Энгибил отдавал ему приказы точно так же, как сегодня Энимхурсаг отдает приказы своим людям.

Лугал избегал говорить о себе. Шарур тоже с осторожностью произнес:

— Сегодня лугал говорит от себя, но он должен быть осторожен, чтобы бог не захотел вернуть ту силу, которую он сам выпустил из рук. Но что будет во времена правнуков лугала?

— Я тоже об этом думал, — мягко сказал Кимаш. Его глаза светились. — Кто тогда будет остерегаться, и кого?

— Интересный вопрос, — протянул Шарур. Он представил себе, что Энгибил умалился настолько, что стал напоминать демона пустыни или и вовсе какого-нибудь мелкого бога, вроде Кессис или Митас, способного повлиять на судьбу человека к добру или к худу, но уж точно не способного претендовать на власть в городе. А еще он представил себе лугалов, управляющих другими городами Междуречья. Он надеялся, что даже упрямые боги почувствуют людей из своих городов, если те начнут бить их по пяткам, как Шарур рубил сухожилия Энимхурсага во время последней битвы.

— Дорога будет нелегкой, — сказал Кимаш. — И не прямой. Боги скоро сообразят, в какую сторону она ведет, эта дорога. И конечно попытаются сбить нас с пути. Они сильны. Они опасны. И они еще могут победить. Если Энгибил разгневается прямо сейчас, кто знает, смогут ли гибильцы противостоять его гневу и его силе?

— В начале года лугал опасался того же, — напомнил Шарур так, словно лугал не сидел перед ним, а был у себя во дворце. — Но что-то я не заметил, чтобы бог так уж хотел восстать в гневе, а ведь сила у него была.

— Это все об одном и том же, — заметил лугал. — Думаешь, в чем главная задача лугала? Отвлечь бога. Развлечь бога. Но я очень надеюсь, что так будет не всегда. Ведь у лугала найдутся и другие дела…

— Знаешь, уважаемый Измаил, я думаю, что такой момент можно и приблизить. —Шарур подумал и рассказал, как Тарсий, увлекшись, выдал главную тайну богов. Это ведь и к Энгибилу относилось. И он в чем-то таил часть своей силы.

— Вот как, — задумчиво произнес Кимаш. — Надо же, как интересно! — Шарур чуть не обиделся на него, ведь он рассказал Кимашу очень важную вещь, а тот, похоже, не понял. Но в это время Кимаш наклонился к нему и спросил: — И как ты думаешь, что это может быть за штука? И где ее искать?

— Понятия не имею, — ответил Шарур. — Главное, я узнал, что такие вещи существуют. Бог Алашкурри случайно проговорился. Он был в гневе. Спорил с богиней. К тому же это было во сне. Но я услышал и запомнил.

— Вот как, — опять произнес лугал. — Это очень важное знание, и очень важный вопрос, который мне теперь предстоит решать. Я же обычный человек, но у меня есть одно преимущество перед богом: мне не надо заботиться каждую секунду о других обычных людях. — По его улыбке можно было догадаться, как далеко расходятся слова, произносимые им, и мысли, бьющиеся у него в голове.

Шарур тоже думал. Один вопрос занимал его больше прочих.

— Интересно, как человек, ну, не совсем обычный, допустим, правитель города, может отыскать такую вещь, чем бы она не являлась? Если она вообще существует, конечно?

— Пока даже предположить не могу, — Кимаш пребывал в глубокой задумчивости. — Но такой человек, несомненно, займется поисками такой вещи, и чем быстрее, тем лучше.

— Да, мечтательно произнес Шарур. — Обладание такой вещью могло бы помочь заключить с богом куда более выгодную сделку, чем без нее.

— Воистину, ты сын крупного купца, — сказал Кимаш. — Я верю, скоро и ты сам станешь крупным торговцем.

— Благодарю за великодушие, Измаил, — Шарур поклонился. Кимаш, услышав, что к нему обращаются правильным образом, благосклонно покивал.

Шарур хотел было сказать что-то еще, но передумал. Кимаш это заметил, но истолковал неправильно. Насторожился и спросил то, что сейчас ему представлялось важнее всего: — Не завладел ли бог твоим разумом, сын Эрешгуна? Мне важно это знать.

— Нет, — решительно потряс головой Шарур. — Ты напрасно беспокоишься. Просто я подумал… Есть у меня одна мысль, которую ты, возможно, сочтешь заслуживающей внимания.

— Слушаю. — Кимаш подался вперед.

— Тогда послушай меня, — сказал Шарур так, как если бы он обращался к Измаилу, человеку не особо важному, а вовсе не к Кимашу, лугалу Гибила. — Великие боги Алашкурри вложили большую часть своей силы в самую неприметную вещь. Великие боги Алашкурри сказали, что у Энгибила тоже есть некая вещь, в которой заключена большая часть его силы. Так не разумно ли предположить, что подобные вещи есть у всех богов?

Кимаш некоторое время сидел неподвижно. Затем он встал, шагнул вперед и поцеловал Шарура в обе щеки.

— Возможно. Твоя догадка может быть правильной. — Он опять улыбнулся, но на этот раз это была улыбка льва, следящего за толстой газелью, которая, в свою очередь, его не замечала. — Было бы любопытно узнать, есть ли такая вещь у Энимхурсага?

Зеркальное отображение такой же улыбки мелькнуло на лице Шарура.

— Если у Энимхурсага тоже есть такая штука, интересно, кто хотел бы найти ее больше: мы или имхурсаги, которые так долго живут под властью своего бога?

— Если бы они больше походили на нас, я бы поставил на них, — заявил, развеселившись, Кимаш — Но мы не знаем, как сейчас обстоят у них дела… — Он пожал плечами. — Возможно, им не помешали бы подсказки.

— Подсказки хороши для того, кто хочет их услышать, — покачал головой Шарур. — Без толку учить кого бы то ни было, если он тебя не слушает. Так что у меня сомнения на их счет…

— Давай подумаем, — предложил Кимаш. — В своей закоренелой глупости имхурсаги напоминают своего бога так же, как зуабийцы своим закоренелым воровством напоминают Энзуаба. — Он помолчал, глубоко задумавшись. — Так почему же мы, гибильцы, не похожи на Энгибила? Ведь наш бог ленив и апатичен настолько же, насколько Энзуаб вороват, а Энимхурсаг глуп и упрям.

— Ты сам ответил. Люди, чей бог ленив и апатичен, вынуждены делать для себя то, чего не сделает для них бог, — промолвил Шарур. — Мы такие, какие мы есть, потому что Энгибил у нас такой, какой он есть. А поскольку Энгибил у нас такой, мы уже недалеки от того момента, когда прекрасно сможем обходиться и без него. — На последней фразе он понизил голос до шепота. — Только «недалеки» не означает «уже там».

— Правнуки… — пробормотал Кимаш. Он поднял бровь, испытующе глядя на Шарура. — Помни, сын Эрешгуна, мой правнук может быть твоим внуком.

— Да, может, но если он займет твое место… — Шарур не стал продолжать, потому что подумал о том, что если так пойдет дальше, линия наследования Кимаша может ведь когда-нибудь и прерваться, — впрочем, я молюсь, что к тому времени я буду женатым человеком, ведь Энгибил согласился на брак, и наши семьи уже все обговорили к вящему моему удовольствию.

— Да, я понял, что твой брак заключается по любви. Теперь и я вижу, что так и должно быть, — сказал Кимаш. — Только брак по любви может заставить человека отказаться от власти, особенно когда власть ему предлагают, как горшок на рынке. — Но тут лугал вспомнил о своей роли. — К счастью, мне, Измаилу, человеку простому, нет нужды задаваться такими вещами. — Он поклонился и ушел.

Шарур задумчиво смотрел ему вслед. Он-то ждал, что лугала разозлит уничтожение чашки Алашкурри, но Кимаш одобрил случившееся. И, что еще более удивительно, куда спокойнее принял отказ Шарура взять в жены одну из его дочерей.

Видимо, мысль о том, чтобы раз и навсегда освободиться от власти Энгибила полностью захватила его, и прочее отошло на второй план. Если бы сам Шарур жил во дворце, а не в доме Эрешгуна, ему бы тоже понравилась бы такая мысль. Впрочем, она ему и так нравилась, хотя он и жил всего лишь в доме отца. Да и кому не понравится перспектива свободы от божественной воли? А еще он подумал, что, наверное, стоило бы раз и навсегда покорить Энимхурсаг.

— Ты уверен, что хочешь этого, сын главного торговца? — Ушурикти нахмурился. — Ты же сам отдал мне этих рабов на продажу. А теперь мне придется получить с дома Эрешгуна не только плату за их содержание, но и часть цены, которую я мог бы выручить от их продажи.

— Ну, если это не очень много, я не возражаю, — ответил Шарур. — Ты же не вымогатель? Мне же не придется на тебя жаловаться.

— А-а, договоримся! — отмахнулся работорговец. — Только объясни мне, с чего ты вдруг решил освободить этих двоих имхурсагов? За них же можно выручить кое-что, прибыль получить?

— Мне надо отправить в Имхурсаг сообщение, они очень для этого подходят.

— Конечно, тебе судить, — Ушурикти покрутил головой, — но ты же помнишь, они сейчас заняты на юге, выполняют задание могучего лугала.

— Помню, — кивнул Шарур, — но они работают на могущественного лугала потому, что они рабы или считаются рабами. Если ты пошлешь на юг гонца с известием, что они — свободные люди, гонец вернется обратно вместе с ними.

— Скорее всего, так и будет, сын главного торговца. — Ушурикти прищурился, что-то прикидывая. — Раз таково твое желание, то гонца мы пошлем за твой счет. Пусть он привезет их обратно в Гибил.

— Пусть будет так, как ты говоришь, — безропотно ответил Шарур. Ушурикти вызвал гонца, объяснил ему, где искать пленников-имхурсагов, а Шарур вручил ему глиняную табличку для предъявления бригадиру, управлявшему рабами от лица Кимаша. Это была вольная для них. Он перевязал табличку личной печатью, подтверждая свое право собственности на рабов. Гонец помчался на юг так, что за ним пыль встала столбом.

Вернулся он через три дня в сопровождении двоих имхурсагов. Ушурикти тут же сообщил Шаруру об их прибытии, и Шарур поспешил в дом работорговца. Там он нашел своих пленников, очень заинтересованных своей дальнейшей судьбой.

— Неужели это правда? — спросил Дуабзу. — Ты и впрямь собираешься освободить нас? — По нему было видно, что теперь, после того как он сполна вкусил жизни раба, он уже не хотел терпеть ее так, как тогда, когда Шарур пощадил его на поле боя.

— Значит, нас выкупили? — с надеждой спросил Насибугаши.

— Вы свободны, — буднично произнес Шарур, и оба имхурсага закричали. Шарур продолжал: — Вы свободны без всякого выкупа. Я даю вам свободу, не взяв за нее даже ячменного зерна. — Пленники хором вскрикнули от удивления, но Шарур жестом призвал их к молчанию. — Но у меня есть одно условие. От свободы вас отделяет теперь лишь ваше согласие. Вот мое условие: вы должны передать как можно большему количеству ваших соотечественников следующее сообщение.

Дуабзу пал на землю и коснулся лбом ноги Шарура.

— Великим, могучим и ужасным именем Энимхурсага я клянусь, что буду повиноваться тебе, как сын повинуется отцу. — Такую же клятву принес и Насибугаши, хотя и не выказал Шаруру такого же почтения, как Дуабзу.

— Вот и хорошо, — сказал Шарур. — А теперь слушайте сообщение: где-то в землях Имхурсага есть некая вещь, которая хранит большую часть силы Энимхурсага. Не знаю, на что она похожа. Не знаю, где она. Зато знаю, что если сломать ее, Энимхурсаг лишится большей части своей силы. Именно с этим я отпускаю вас, и напоминаю: вы дали клятву выполнить мой наказ. Я требую, чтобы как можно больше людей в Имхурсаге услышали это.

Дуабзу ошалело потряс головой.

— Но такое послание может оказаться опасным для великого бога. Оно может навредить ему. — В ответ Шарур лишь улыбнулся. Это еще больше испугало Дуабзу. Он же дал клятву, а теперь должен подвергнуть опасности бога, которого любил, бога, который правил им безраздельно.

Насибугаши сказал, насупившись:

— Теперь я еще лучше вижу то, что видел с тех пор, как меня обманом заставили отправиться в Гибил: в этом городе много умных людей, людей, готовых на все и обращающих в свою пользу все, что делают даже чужие боги. И я должен сказать: Имхурсаг стал бы лучше, если бы у нас было больше таких людей.

— Имхурсаг стал бы больше походить на Гибил, если бы у нас было больше таких людей, — произнес Дуабзу с дрожью в голосе.

Шарур повернулся к Насибугаши.

— Не знаю, понравится это тебе или нет, но ты похож на одного из нас, больше похож, чем многие имхурсаги, которых мне довелось встречать.

— Ты удивишься, но я тоже не знаю, хорошо это или плохо, — ответил Насибугаши.

— Что поделаешь? Пусть уж сам Энимхурсаг разбирается, повредит ли ему такое сообщение, или нет, — вздохнул Дуабзу, хотя по нему было видно, что сам-то он не сомневается: Энимхурсагу это не придется по вкусу.

Шарур считал так же. Если Энимхурсаг увидит, что именно несут в себе Дуабзу и Насибугаши, самым мудрым решением для него будет убить обоих, как только они пересекут границу.

Возможно, на какое-то время такая мера помогла бы, но неизбежно привела бы к тому, что Имхурсаг еще больше отстанет от Гибила не только в военном деле, но и во многом другом, зависящем от таких людей, как Насибугаши. А если Имхурсаг еще больше отстанет от Гибила, рано или поздно гибильцы найдут то, в чем Энимхурсаг хранит большую часть своей силы. И тогда... Шарур не хотел бы оказаться на месте бога Имхурсага. Однако, вспомнив о выборе, перед которым поставили его самого бог Имхурсага и другие боги, он не стал жалеть о том, что отплатил им тем же.

— Вы дали клятву. Я жду, что вы ее исполните, когда вернетесь домой, — сказал он Насибугаши и Дуабзу. — Возвращайтесь в землю имхурсагов. Я освобождаю вас. Никто не вправе предъявлять вам претензии. Никто не должен препятствовать вам. А теперь идите и возвращайтесь в Гибил только по торговым делам.

Имхурсаги покинули заведение работорговца. Насибугаши шел, высоко держа голову, Дуабзу шел за ним почти крадучись. Он боялся. Шарур его понимал, причины для страха у того имелись немалые.

Ушурикти глядел им вслед.

— Знаешь, сын главного торговца, вот теперь я понял, зачем ты это сделал. Ты отправил Энимхурсагу яд, спрятанный в финике, сваренном в меду; освободив этих двоих, ты, возможно, освободил от его власти весь город. Преклоняюсь перед твоим хитроумием. — Он помолчал, а потом нейтральным тоном добавил: — Это, конечно, не означает, что я отказываюсь от положенной мне части прибыли от продажи двух этих рабов.

— Ничего другого я и не ожидал, — ответил Шарур.

— Ничего другого ты и не мог ожидать, — Ушурикти приосанился. — Разве я не гибилец, как и ты? Разве я не такой же купец?

— Верно, ты — гибилец. И такой же торговец, как и я. — Шарур хлопнул работорговца по плечу. — И сегодня мы с тобой вместе нанесли приличный удар по всему Гибилу.

— Да будет так, — сказал Ушурикти, — и да будет так до тех пор, пока я получаю свою прибыль!

Суматоха возле дома Эрешгуна заставила Шарура оторваться от дощечки, на которой он записывал меры ячменя, полученные в обмен на олово, на то самое олово, на котором лежала до недавнего времени чашка Алашкурри.

— Давай, двигай! — прикрикнул на кого-то грубый мужской голос. — И даже не помышляй слинять! Будь мы прокляты, если тебя отпустим. Шагай, шагай, а то как бы хуже не вышло!

Через мгновение в дверях появился Мушезиб, начальник стражи, ходивший с Шаруром в Алашкурские горы. Следом шел погонщик ослов Хархару. А между ними, зажатый как соленая рыбка между двумя лепешками, плелся мастер-вор Хаббазу.

Мушезиб крепко держал его за правую руку, Хархару — за левую. Если вор попытается бежать, они разорвут его пополам, как человек на пиру разрывает жареную утку.

— Вот этот паршивый негодяй зуабиец, сын главного торговца, — торжествующе прогремел Мушезиб. — Мы с Хархару пили пиво, а он шел себе мимо, как ни в чем не бывало! Хархару его заметил, а я прозевал, так что уж ты будь добр, отметь его за это. Зато я его схватил, так что обещанную награду по чести надо пополам делить.

— Я уже чуть не забыл про него, сын главного торговца, — сказал Хархару, — а потом гляжу — а он вот он, прямо у меня перед носом! Я-то думал, он давно вернулся в Зуаб. Так что я рад, что могу передать его тебе, как обещал.

Хаббазу молчал и только с укоризной смотрел на Шарура. Шарур впервые в жизни с трудом находил слова. Это ведь он предложил награду за поимку Хаббазу. Сначала предложил, а потом забыл. Однако люди, с которыми он разговаривал, помнили.

Он придумал только один способ развеять их подозрения — подыграть им.

— Отлично! — воскликнул он. — Вы — молодцы, и бдительность ваша выше всяких похвал. Я обещал наградить вас, и награжу. Я обещал золото. Я дам вам золото, и дам поровну.

Он нашел два тонких золотых кольца. Бросил их на весы и обнаружил, что одно тяжелее другого. Он взвесил более тяжелое, затем начал докладывать на другую чашу крошечные кусочки золота, пока чаши не уравновесились. Кольцо потяжелее досталось Хархару. Кольцо полегче вместе с кусочками золота он отдал Мушезибу.

— Ты великодушен, сын главного торговца, — сказал Хархару, кланяясь.

— Воистину, великодушен, — согласился Мушезиб. — Как думаешь, не опасно оставлять этого негодяя тут? Награду-то мы получили, но как бы он не сотворил чего-нибудь в лавке?

— Он же убедился, что от бдительности гибильцев ему не скрыться, — напыщенно произнес Шарур. — Можете оставить его здесь. Я позабочусь, чтобы он не безобразничал.

— Да уж! — поддакнул Мушезиб. — А то пожалеет, что на свет родился!

— Но сын главного торговца не объяснил, зачем ему этот вор, — неуверенно проговорил Хархару.

— А чего тут объяснять? Мне и так все ясно, — отмахнулся Мушезиб. Он презрительно взглянул на Хаббазу и вышел из дома Эрешгуна. Выходил он с таким видом, словно только что привел войско Гибила к победе над Имхурсагом, а не схватил одного-единственного вора.

Хархару много лет имел дело с ослами, и поэтому не надеялся сразу понять происходящее. Он перестал держать Хаббазу и сказал:

— Надеюсь, мы не очень долго ловили его?

— Но я же дал тебе золота? — Шарур резко повернулся к нему.

— Ну, я не так быстро соображаю, как Мушезиб. Впрочем, это уже не мое дело. Я буду молиться за то, чтобы твоя торговля процветала. — Он поклонился Шаруру и вышел вслед за Мушезибом на улицу.

Хаббазу взглянул на Шарура. Шарур кашлянул, отвернулся, побарабанил пальцами по бедру. В общем, сделал все, чтобы показать, как ему неловко.

— Приятно, когда тебя узнают на улице, — Хаббазу усмехнулся, — особенно если ты красивая женщина. Но вот так, подойти и начать хватать за руки… Эти громилы чуть мне суставы не вывернули.

— Видишь ли, я послал людей найти тебя задолго до того, как ты выкрал чашку, — Шарур по привычке начал выстраивать оправдательную цепочку объяснений. — Тебя не нашли, я подумал, что и не найдут, махнул рукой и не стал отменять свою просьбу. Напрасно, конечно. Теперь я это вижу и сожалею об этом.

— Не очень-то много извинений мне приходилось слышать за свою жизнь, — вздохнул Хаббазу, — а уж искренних извинений и подавно. Теперь я запишу на своей табличке памяти, что такие тоже бывают.

— Ты весьма любезен, мастер-вор и вдобавок великодушен, — Шарур поковырял ногтем стол. — Разумеется, теперь я отменю свою просьбу и на тебя больше не будут охотиться. Я скажу охранникам караванов и погонщикам ослов, чтобы тебя оставили в покое.

— Это давно надо было сделать, — сказал Хаббазу. — Но я же вижу, тебе неловко. Ладно. — Он помолчал. — Надеюсь, что говоря обо мне, мы не привлечем лишнее внимание лугала. А разговоры с охранниками и погонщиками не станут достоянием храмовых жрецов и самого бога.

— Лугала можно не бояться, — сообщил Шарур. — Он даже порадовался, что дело сделано. А вот что касается храма и бога… Я рассказал Кимашу, что Энгибил хранит большую часть своей силы так же, как боги Алашкурри.

— Что, в самом деле? — ошарашенно пробормотал Хаббазу. — Что-то я не помню такого. В моем сне боги об этом не говорили. Хотя выглядит логично. Если некоторые боги так поступают, может, и все остальные следуют их примеру?

— Вполне возможно, — кивнул Шарур. — Я, во всяком случае, верю, что это так, хотя доказательств представить не могу.

— Постой. Если так делают боги Алашкурри, если и Энгибил делает так же, может, и глуповатый Энимхурсаг поступает подобным образом? — Хаббазу напряженно размышлял. Шарур с хищной улыбкой наблюдал за ним. — Эй! А не значит ли это, что наш Энзуаб похож на них?

Шарур шагнул вперед и положил руку на плечо Хаббазу.

— Поздравляю, друг мой. Теперь ты уже совсем уподобился нам, и думаю, это надолго. Если ты отправишься в Зуаб с такими мыслями, и если Энзуаб поймет, что ты об этом думаешь, как полагаешь, что он с тобой сделает? — Когда он посылал Насибугаши и Дуабзу к Имхурсагу с этой мыслью в головах, он как-то не испытывал особых угрызений совести. Для него они были оружием против Энимхурсага, вроде меча в недавней битве. Но Хаббазу был не просто оружием. Хаббазу — союзник и, даже, пожалуй, друг.

— Что он со мной сделает? — повторил вор. — Все не так уж страшно, сын главного торговца. Ты же помнишь, бог Зуаба — бог воров. Уж как-нибудь он найдет способ защитить свое достояние от тех, кто на него позарится.

— Наверное, найдет, — признал Шарур. — А если их, тех, кто зарится на достояние бога, будет много? А если они проявят усердие? А если эта мысль будет жить в поколениях, и каждое поколение будет искать?

Брови Хаббазу взлетели вверх.

— Ну, не знаю. Настолько вперед я загадывать не привык. Интересно, что думает по этому поводу сам Энзуаб? Он ведь бог, он уверен, что сможет победить любого человека, между прочим, так оно и есть. Но вот сможет ли он победить всех людей, да еще если это будет продолжаться долгое время? Что он может думать по этому поводу? Не знаю.

— Все боги высокомерны, — сказал Шарур. — Когда у тебя так много власти, и ты долгое время располагал ей, как тут не подумать, что это будет длиться вечно? Однако некоторые события должны бы заставить их усомниться.

— Хм, — сказал Хаббазу. — Возможно, мне лучше все-таки остаться в Гибиле — при условии, конечно, что ты сможешь урезонить своих громил, чтобы не хватали меня на улице всякий раз, как я выхожу по делам, по вполне законным делам, заметь.

— Ты — мастер-вор! — воскликнул Шарур. — Какие такие законные дела у тебя могут быть?

Скажи он это другим тоном, слова прозвучали бы оскорбительно, однако их отношения давно стали другими. Мужчины лишь ухмыльнулись друг другу. Хаббазу сказал:

— Ну, разные есть обстоятельства… вот я и хочу воспользоваться некоторыми из них. Ты не против?

— Да сколько угодно! Я постараюсь решить вопрос с Мушезибом и Хархару, но ты все-таки будь поосторожнее.

— Они застали меня врасплох, как и ты до этого. — Хаббазу поморщился. — Теперь я их знаю, даже голоса помню. Теперь даже в толпе они мне не страшны.

— Не сомневаюсь, ты лучше разбираешься в своих делах, — сказал Шарур.

Хаббазу кивнул, вышел за дверь и исчез. Действительно, исчез. Словно демон дал ему взаймы шапку-невидимку. Шарур подошел к двери, посмотрел вправо, посмотрел влево. Хаббазу нигде не было видно. Ну что же, если он не видит Хаббазу, то вряд ли Мушезиб и Хархару смогут его увидеть. Он вернулся в дом и продолжил выдавливать на глине стилом новые записи, вписывая вес золота, отданного охраннику каравана и погонщику ослов. Что бы ни случилось, счета должны быть в порядке.

— Счета должны быть в порядке, — значительно произнес кузнец Димгалабзу, стоя на пороге дома Эрешгуна. За ним стояла его жена в нарядной тунике из белого полотна, с золотым ожерельем на шее, золотыми серьгами в ушах, золотыми браслетами на запястьях и золотыми кольцами на пальцах. За их спинами стояла Нингаль, тоже одетая празднично, с фатой из тонкой ткани, накинутой на голову и закрепленной золотыми шпильками.

— Конечно, счета должны быть в порядке, — согласился Эрешгун. За спиной торговца стояла Бецилим, его жена, тоже приодетая, хотя и в другом стиле, а за ней теснились Тупшарру и Нанадират с возбужденными улыбками на лицах. Шарур стоял несколько наособицу и нервно улыбался. Вся эта суета затевалась только ради него.

— Ну что же, тогда подобьем счета, — прогремел Димгалабзу. — Дом Эрешгуна заплатил моему дому за невесту, именно столько, сколько договаривались. Обещания исполнены. Вот контракты, — кузнец протянул Эрешгуну пару глиняных табличек.

Эрешгун внимательно изучил обе таблички, убедился, что они в точности повторяют друг друга. Димгалабзу спокойно ждал. Он не сомневался, что Эрешгун доверяет ему, но в браке, как и в любом другом деле, доверие доверием, а внимание никто не отменял.

— Хорошо, — заявил Эрешгун, сличив обе таблички. По обычаю он левой рукой протянул одну табличку Димгалабзу. Тот взял ее правой рукой. Теперь каждый держал в правой руке по брачному контракту. Эрешгун поднял свой над головой. Димгалабзу повторил его жест. Отец Шарура торжественно произнес:

— Да будут предзнаменования благосклонны к нам!

— Да будет так, — сказал Димгалабзу.

— Да будет так, — повторили вслед за главой семейства жена и дочь.

— Да будет так, — проговорили жена Эрешгуна, сыновья и дочь.

После этого взял слово Шарур:

— Отец, я знаю, что я у тебя в долгу. Будь уверен, я верну этот долг как можно скорее. — Такие слова не были предусмотрены в брачном ритуале, но в данном случае они оказались вполне уместны. На этот раз наученный горьким опытом Шарур не стал клясться именем Энгибила, обещая вернуть долг в какой-то определенный срок и определенным образом. Вместо этого он добавил: — Надеюсь, следующим летом торговля в горах Алашкурру будет удачнее, чем этим.

— Да уж, куда хуже! — не удержался Тупшарру.

— Я тоже надеюсь на лучшее, — мягко сказал Эрешгун. — Полагаю, наши торговые отношения с Алашкуррут наладятся. Теперь у них для этого есть все возможности.

Конечно, он имел в виду, что теперь великие боги Алашкурри не будут мешать торговле. — Твои надежды как-то связаны с той чашкой, что некоторое время гостила у меня в доме? — поинтересовался Димгалабзу?

— О какой чашке ты говоришь? — По голосу Эрешгуна можно было понять, что он впервые слышит о том, что на свете вообще есть какие-то чашки.

— Это про какую чашку ты говоришь? — тут же встряла Гуляль. Шарур смекнул, что Нингаль ничего не сказала матери о чашке Алашкурри. Похоже, и Димгалабзу не посвятил жену в эти дела. Ну что же, после свадебного пира кузнецу придется объясняться с женой.

Но это будет после. Теперь Бецилим взяла на себя роль свадебного распорядителя.

— Начнем пир! — провозгласила она. — Будем веселиться. Надо же отпраздновать воссоединение наших домов. Мы долго этого ждали, и наконец момент настал.

Вид у Гуляль был не очень-то праздничный, так, пиво третьего сорта или финиковое вино, скисшее до уксуса. Но положение обязывало. Обе семьи смотрели на нее с надеждой, так что она не стала портить свадьбу собственной дочери. Для разборок еще придет время. Она подождет. Шарур не хотел бы оказаться на месте Димгалабзу, но тому некуда было деваться.

Бецилим хлопнула в ладоши. Рабы понесли из кухни угощения. На большом медном блюде в строгом порядке лежали жареная баранина, сердце, печень, сладкие лепешки, жареные мозги и языки. Димгалабзу с удовольствием поглядывал на блюдо. Оно родилось в его мастерской, и то, что именно ему отводилась на столе главная роль, следовало воспринимать как комплимент, сделанный домом торговца.

Следом вышла имхурсагская рабыня с лепешками на плетеном подносе. Но сегодня это были не обычные лепешки из ячменной муки, а мягкие и пышные, из дорогой пшеницы. Такой хлеб не посрамил бы и стола лугала.

— Отлично, отлично, — похвалил Димгалабзу, в предвкушении похлопывая себя по объемистому животу. — О, мед вижу, и кунжутное масло! Воистину, дом Эрешгун не упрекнешь в скупости.

Бецилим возмущенно фыркнула.

— Еще чего! Если бы дом Эрешгуна поскупился на свадьбу своего старшего ребенка, что бы сказали о нас соседи? Они бы сказали, что мы скряги. Что мы заботимся только о том, чтобы сохранить свое добро, хотя обычай говорит: придет время, и надо отдать то, что скопил своим трудом. Они бы еще и похлеще сказали, и были бы правы. Но мы не такие. Мы такого не хотим.

— Мой муж не хотел вас обидеть, — вступилась за кузнеца Гуляль, сердито глядя на мужа и заискивающе на Бецилим. — Наоборот, муж хотел похвалить ваше гостеприимство. — Она метнула на мужа еще один гневный взгляд. Шарур подумал, что ей просто нравится смотреть на Димгалабзу при каждом удобном случае. А еще он порадовался, что у его суженой нрав поспокойнее, чем у матери.

После завершения пира Димгалабзу не собирался забирать Нингаль домой. Ей надлежало остаться в доме Эрешгуна. Взгляды молодых встретились и оба смутились.

Бецилим, со своей стороны, превратилась в пушистое облако.

— Конечно, я поняла деда моего будущего внука, — сказала она, широко улыбаясь. — Уверяю вас, тут нет никакой обиды.

Шарур переглянулся с отцом. Оба прекрасно поняли, что слова Бецилим означали в переводе: «Да уж я как-нибудь не упущу случая поставить вас на место».

Гуляль это тоже поняла. Ее черные брови сошлись к переносице. Теща Шарура нахмурилась. Но Бецилим сохраняла такой приветливый вид, что затевать ссору не было никакой возможности. Пожалуй, этот раунд остался за матерью Шарура.

Рабы продолжали таскать еду: жареную саранчу и уток, вареные утиные яйца, тушеные бобы, горох, чечевицу и огурцы, свежий чеснок, лук и множество салатов. Принесли кувшины с отличным пивом, и кувшины с финиковым вином. За столом с удовольствием ели и пили.

Димгалабзу опять похлопал себя по животу и лукаво посмотрел на невесту с женихом.

— Столько еды, — пробасил он, — сможешь ли ты после такого угощения отдать должное своей невесте в первую ночь?

Тупшарру рассмеялся и ткнул Шарура локтем под ребра. Шарур степенно сказал:

— Ты можешь на меня положиться, отец моей суженой, — а сам при этом подумал, что Димгалабзу уже далеко не молод, и вот у него-то как раз после такого обеда могут возникнуть проблемы с женой. Ну что же, Шарур мог его только пожалеть. В своих способностях он не сомневался, а шанс проверить это скоро представится.

Нингаль ничего не сказала, скромно глядя в пол. Шарур знал ее с детства и был уверен, что у нее на все случаи жизни есть собственное мнение, и она никогда не стеснялась его высказывать. Но сейчас явно был не тот случай. Сам Шарур не чувствовал ни малейшего смущения.

Димгалабзу налегал на пиво, но и вино не обходил вниманием. Улыбаясь, он сказал Шаруру:

— Наверное, утром голова будет отваливаться. Но то утром, а сейчас не могу отказать себе в удовольствии.

Судя по всему, он и впрямь пока чувствовал себя весьма прилично. Во всяком случае, так можно было заключить по его взгляду, которым он проводил рабыню, отправившуюся на кухню за новой порцией хлеба. И Гуляль, конечно, заметила этот взгляд. О чем и сообщила мужу шепотом, но довольно раздраженно. Кузнец отмахнулся, но за рабыней наблюдать не перестал. Через некоторое время Тупшарру подошел к нему и что-то сказал на ухо.

— Ах, даже так? — сказал Димгалабзу с таким видом, будто надкусил гнилую сливу. — Жаль, жаль…

Нанадират тут же потянула Шарура за рукав.

— Что сказал ему Тупшарру? Почему наш гость выглядит таким разочарованным?

Шарур посмотрел на младшую сестру и только сейчас обратил внимание на то, что сестренка-то выросла. Скоро чей-то отец будет торговаться с Эрешгуном насчет выкупа за невесту. Шарур сам удивился. Он-то считал Нанадират мелкой надоедливой девчонкой, и новый взгляд на вещи слегка обескуражил его. Так что ответил он без тени шутки:

— А ты не знаешь, чем занимаются мужчины и женщины, когда остаются вдвоем?

— Еще как знаю! — Нанадират задрала нос. — Не было бы у нас никакого свадебного пира, если бы мужчины и женщины не занимались наедине своими делами.

— Правильно, не было бы, — согласился Шарур. — Вот Тупшарру и сказал Димгалабзу, что толку от рабыни из Имхурсага никакого, так что зря он рассчитывает получить удовольствие.

— Да ну тебя! — махнула на брата рукой Нанадират. Шарур ждал, что она спросит, откуда Тупшарру знает то, что сказал кузнецу, но сестра только отвернулась. «Ага, — сообразил Шарур, — сестра-то она сестра, но ведь тоже женщина, так что прекрасно знает все, что положено знать женщине».

Замечательный пшеничный хлеб исчезал быстро, и рабыня снова отправилась на кухню. Однако на этот раз она вернулась с миской, наполненной дольками засахаренных яблок, сваренных в меду. Бецилим церемонно оделила всех присутствующих со словами:

— Пусть союз между нашими домами окажется таким же сладким, как эти яблоки.

— Да будет так, — повторили все, а Гуляль добавила: — Пусть Энгибил благословит этот союз. Дай бог, чтобы так оно и было.

Никто ее не поправил. И никто не возразил. Ей вообще редко возражали. Шарур тоже надеялся, что боги благословят его женитьбу. Однако, если боги промолчат, он тоже расстраиваться не будет. Как-нибудь и без их благословения проживет.

Все начали оглядываться, словно искали, что бы еще такое сказать молодым до того, как завершится церемония бракосочетания. Однако никто так ничего и не сказал. Шарур предположил, что это хороший повод закончить пир. Эрешгун взглянул на него и слегка кивнул.

Шарур встал. Нингаль тоже встала. Они стояли бок о бок перед своими семьями. Шаруру стоило немалых трудов говорить ровным и твердым голосом, как будто он расписывал достоинства бронзового топора перед алашкуррским ванаком. И все-таки первые слова прозвучали слишком тихо и тоном выше, чем он хотел:

— Я, Шарур, сын Эрешгуна, стою здесь с Нингаль, дочерью Димгалабзу, в присутствии свидетелей, которые увидят и запомнят, что мы тут стояли.

— Теперь это ваше дело. Теперь вы вместе. — Все гости и хозяева хором произносили ритуальные слова.

Шарур взялся за свисающие концы фаты и соединил их перед лицом Нингаль.

— Она моя жена, — сказал он, а затем заставил себя повторить это снова, потому что никто, включая Нингаль, возможно, не услышал его с первого раза, настолько голос не повиновался ему.

— Она твоя жена, — согласились члены обеих семей так же официально, как и прежде.

— Он мой муж, — промолвила Нингаль. А вот это уже не входило в обычный ритуал, и Нингаль никто не поддержал. Но Шарура ее слова обрадовали.

Из-за стола встал Эрешгун и произнес с улыбкой:

— А теперь, мой сын, и моя невестка, идите за мной, чтобы достойно завершить свадьбу, которую праздновали. Однако кроме Шарура с Нингаль за ним потянулись все собравшиеся и даже рабы дома Эрешгуна, и все наперебой давали такие скабрезные советы, что у Шарура уши горели.

Из комнаты, обычно служившей кладовой, убрали кувшины, горшки и корзины, все то, что здесь обычно хранилось. Во углах комнаты поставили скамеечки, и на каждой горела лампа. В центре на полу лежал широкий спальный коврик. На циновке лежал большой лоскут тонкого льна. Ему предстояло служить доказательством девственности Нингаль. Все показывали пальцами на лоскут и выкрикивали непристойные советы.

Шарур закрыл дверь. Но крики снаружи стали лишь громче. Он поискал глазами и заметил тяжелую перекладину и скобы для нее. Не обращая внимания на шум в коридоре, он закрыл дверь на этот импровизированный засов. Нингаль ждала, прикрывшись фатой.

Он повернулся к ней и откинул вуаль с лица девушки.

— Ты моя жена, — сказал он. — Ты моя женщина.

Ее ответная улыбка была нервной и нетерпеливой одновременно.

— Еще нет. Надо кое-что сделать, чтобы твои слова стали истиной, — пробормотала она.

— Ну и не будем откладывать, — согласился Шарур. Он осторожно отколол фату с головы Нингаль и позволил ей упасть на землю. Взялся за тунику и потянул ее верх, снимая через голову. Лампы давали достаточно света, чтобы Шарур вдоволь налюбовался фигурой невесты, прежде чем взяться за свою тунику.

Он шагнул вперед и поднял ее на руки. Она удобно повернулась и ее губы оказались прямо перед ним. Правая рука Шарура охватила ее левую грудь, а левая рука сжала правую ягодицу. Они поцеловались. Поцелуй длился долго. Нингаль глубоко вздохнула.

Тут некстати возник призрак деда Шарура и заорал ему прямо в ухо: «О боги, парень, и это ты называешь поцелуем? И нечего ее наглаживать! Возьмись за нее как следует. Можно подумать, это ты девственник. Слушай меня…»

К сожалению, не было способа выгнать назойливый призрак за дверь. Надо просто не обращать на него внимания. Шарур так и сделал.