Месяц туманов (антология современной китайской прозы)

Сегодня, в этот июньский день 1992 года, я нахожусь как раз в том самом месте, где всё это происходило, — в зале для посетителей буддийского монастыря. Вокруг царит невозмутимая тишина. А если поднять глаза, то на коньке крыши главного храма можно увидеть бессменных косуль,[36] охраняющих Колесо превращений.[37] Между мной и этими бесподобными сияющими созданиями — луг, усеянный маленькими жёлтыми цветами. Неподалёку течёт Янцзы, поэтому в свежем воздухе чувствуется привкус речной воды. Я невольно улыбаюсь и записываю следующие слова: «Пчёлы кружатся и танцуют». И тут же обращаю внимание на танцующие лучи, и до меня откуда-то доносится удивительная музыка.

Потом я пишу: «Радужное сияние, или свет Будды».[38]

Поселился я в комнате, где когда-то жил Самгтан. После того как Самгтан уехал в Америку, главный управляющий монастыря и Живой Будда[39] решили предоставлять эту комнату приезжим учёным.

С детства о Самгтане ходили слухи, что он человек необыкновенный.

Моя история начинается с того, как однажды летом компания одноклассников выбралась отдохнуть на природу. Самгтан тогда увлекался математикой. Он пытался сравнивать огромность луга и краткость лета, заключив: «Невероятно, а ведь и в самом деле соотношение неравное!» Совершенно случайно он отправился на природу именно в этот день. Тогда же, согласно предсказанию, должно было случиться перевоплощение семнадцатого по счёту достигшего просветления Живого Будды. Неподалёку над водой кружили белоснежные чайки, а вдали к голубому небу стройным столбом тянулась зеленоватая дымка. Всё это, конечно, выглядело счастливым предзнаменованием! На лугу, где отдыхали школьники, пасся табун лошадей. Двое шестнадцатилетних парней поймали двух белых коней и под восхищёнными взглядами соучеников унеслись к горизонту. Один из них как раз и был тем, кого на берегу Священного озера признали новым перевоплощением Будды.

Возвратилась только лошадь с Самгтаном, и с горестным выражением лица он сказал, что выбрали его лучшего друга, а не его. И обратившись к конюху, пояснил, что на его белой лошади умчался новый Живой Будда. Пастух с опаской прикрыл Самгтану рот, а затем этот бравый парень пал ниц и стал отбивать земные поклоны, обратившись в сторону озера. Самгтан же, не став Живым Буддой, как и прежде, продолжал оставаться беззаботным, весёлым молодым человеком.

Окончив университет, Самгтан стал учителем математики в какой-то средней школе. Он отпустил надменные усики, которые далеко не всем нравились. Но несмотря на его несколько отрешённый вид, работа его получала всеобщее одобрение.

В конце концов Самгтан объявил директору школы:

— Я хочу уволиться.

И ещё раз подтвердил и обосновал своё намерение директору, посчитавшему, что его разыгрывают:

— Я не собираюсь уходить в предприниматели, я просто хочу получше познакомиться с буддийским Каноном.

Потом он оказался там, где сейчас пребываю и я. Те книги, которые сейчас стоят на этих книжных полках, выбрал он. Он склонялся над тем же столом, над которым теперь склоняюсь я. Живой Будда был его товарищем по учёбе и лучшим приятелем. И чтобы склонить Самгтана принять постриг, Живой Будда пускался на всевозможные уловки. Самгтан самым искренним и растроганным голосом, обращаясь к своему тогдашнему другу по имени, говорил:

— Я в самом деле от всей души тебе благодарен.

Живой Будда как-то сказал мне:

— Не понимаю, чем я мог вызвать его недовольство.

На что я ему заметил:

— На самом деле тебе это точно известно.

— Я сказал, чтобы Самгтан не называл меня прямо по имени. И ещё я заставил его сбрить эти надменные усики.

После того как усы исчезли, выражение лица Самгтана приобрело живость и искренность. Тогда Живой Будда с некоторой грустью в голосе сказал своему школьному другу:

— Вот теперь и ты тоже должен получить буддийское имя.

— Мне не надо никакого буддийского имени, я не собираюсь следовать по этой стезе. Я лишь приехал приобрести кое-какие знания о Каноне.

Эти смелые слова заинтересовали образованного рабжамбу-геше.[40] Геше был наставником Живого Будды в области Канона больше десяти лет, но со временем разочаровался в просветлённости и природных способностях подопечного. Геше обратился к Самгтану со словами:

— Я могу тебя просвещать в самой главной буддийской науке — науке о внутреннем.[41] Лишь в ней можно найти неисчерпаемую глубину, лишь её можно назвать неиссякаемым источником сокровенного знания и смысла.

В тот день геше растолковывал Канон Нагараджуны[42] «Мадхьямика-шастра»,[43] поясняя, что все вещи и явления в мире пустотны, но эта пустотность не означает их абсолютного отсутствия. Живой Будда не проявил должного разумения. Самгтан сказал:

— Да, это посложнее математики! — и обратился к Живому Будде: — В школе тебе и математика не давалась, так что нет причин для беспокойства.

После этого заявления Живой Будда перестал заниматься вместе с Самгтаном.

А Самгтан часто сидел на том самом месте, где сейчас сижу я. Он продолжал ревностно изучать Канон. Солнечный свет проникал через окно, оставляя сияющие лучистые пятна на страницах. Самгтан, улыбнувшись, надел солнечные очки, и лучи в тот же миг исчезли, а на страницах осталась лишь мудрость в чистом виде. Он с прискорбием отметил:

— В этом мире никому не дано перечитать всех книг, содержащих мудрость и понапрасну её источающих.

Рабжамбу-геше тогда очень беспокоило, что Живой Будда оставил свои занятия философией и его интересы перешли в область медицины. В комнате для медитаций на стенах появились схема точек диагностики по пульсу и карта жизненных каналов человека.

И как раз в тот день, когда Самгтан размышлял над тем, что ни одному человеку не удастся постичь все тонкости Канона, вошёл геше. Геше со вздохом проговорил:

— Ваша одарённость свидетельствует, что в тот раз ошиблись в выборе Живого Будды.

— Я даже не смею помыслить, что мог бы оказаться Живым Буддой.

— Но это так. Тогда вас не признали.

В тот раз монахи, отвечавшие за пророчество, долго не могли выбрать из двух изящных юношей, оседлавших белых скакунов на берегу Священного озера.

Самгтан завернул свитки с Каноном в жёлтый шёлк и убрал обратно на полку со словами:

— Вот увидите, я уйду.

Выходя, он захватил сумку, с которой сюда пришёл, закрыл за собой дверь и застегнул на руке золотые часы, с которыми приехал сюда; стрелки на них замерли ещё два года назад. Геше просил его объяснить, что всё это значит?

Самгтан ничего не ответил, направляясь к большим воротам. Геше просил его остановиться, но он молчал. Тогда геше решил, что раз в монастыре останется только один превознесённый Живой Будда, то нет иного выхода, кроме как взращивать и поддерживать его величие. К тому же надо было опередить Самгтана и заранее оповестить всех. Но Самгтан, вопреки ожиданиям, сразу направился к воротам монастыря.

Геше остановился у ворот главного храма и наблюдал, как лучи солнца играют среди цветов и дикие пчёлы необычайной красоты кружатся и жужжат над бутонами. Как раз тогда Самгтан и Живой Будда почти одновременно вышли из пустынного храма. И геше услышал, как Живой Будда, провожая приятеля, попросил того привезти сюда радио. И кроме того ещё пошутил:

— Твоим часам, Самгтан, неизвестно точное мирское пекинское время.

Сопровождавший их монашек, мелко засеменив, убежал. А Живой Будда, Самгтан и рабжамба-геше так и остались стоять под лучами высокого солнца, рассматривая облака диковинной формы. Маленький монашек вернулся к ним торопливыми мелкими шажками и заученным голосом радиодиктора чётко объявил:

— Согласно последним сообщениям точное пекинское время — шестнадцать часов ровно.

Этим он рассмешил всех троих.

Самгтан сверил часы, Живой Будда дружески прикоснулся к его плечу и, повернувшись, ушёл в сторону главного храма. Было слышно, как неподалёку в кипарисовой роще несколько монахов упражняются в декламации Канона. Только сейчас геше осознал, что Самгтану пора отправляться в путь. Это было понятно уже из того, что Самгтан, поправив на плече сумку, вздохнул:

— Какая же здесь всё-таки красота! — и обратился к геше: — Я бывал в твоих родных краях, там тоже очень красиво! И летом тоже повсюду гудят пчёлы.

За беседой они незаметно дошли до внешних ворот монастыря, где журчал кристальной прозрачности горный источник.

Самгтан с радостным возгласом вмиг разделся догола и ринулся к бегущему потоку. Этот человек глубоких познаний плескался теперь в мелких водах источника, пускал брызги и волны, фыркая, словно резвый скакун. Он нырнул, играя в воде, словно крупная рыбина. Наконец он стремительно встал на ноги, потряс как следует головой, так что капли серебристыми росинками разлетелись по сторонам. Несмотря на то что птицы по-прежнему продолжали петь, а лёгкий ветерок всё так же овевал берега, весь мир сейчас внезапно замер. Рабжамба-геше заметил, что дымка, появившаяся над водой и скрывшая Самгтана по самую макушку, в ослепительных лучах заходящего солнца чудесным образом превратилась в радужное сияние.

О, небо! Свет Будды!

Геше почувствовал слабость в ногах. И чуть было не распростёрся в земном поклоне перед тем, кто сейчас купался. В это мгновение радужное сияние пропало. Время снова потекло вперёд. Самгтан как ни в чём не бывало вышел на берег. И запрыгал по траве, чтобы скорее обсохнуть. С этого места было видно идущих по своим делам лам и монахов, у которых только что закончились занятия. Их солидные просторные пурпурные одеяния развевались на ветру, а над головами трепетали бесчисленные флаги.

Когда я дописал свой текст до этого места, какая-то тень заслонила яркую полосу света передо мной. Это был геше. Вместе мы подкрепились ячьим сыром и чаем. После чего я прочитал ему написанное. На что он сказал:

— Хорошо! Похоже, ты и вправду горазд описывать!

Не замеченные людьми, горный перевал перешли двое коней. На одном из них восседал человек, а второй, с блестящими гладкими атласными боками и спиной, шёл один. Никто даже и не видел, как они приблизились. Все следили, как Самгтан надевает модные одежды, принадлежащие другому миру, застёгивает часы, приспосабливает наушники, полностью преображаясь. А на противоположном берегу пара коней подошла уже совсем близко к узкому горному потоку.

Самгтан помахал рукой всаднику и сказал:

— Ты как раз вовремя!

Человек на лошади немного наклонился вперёд и проговорил:

— Прошу садиться, к десяти часам мы должны добраться туда, где вас ожидает машина.

— Ладно, нам надо будет при лунном свете перебраться через озеро на остров.

Самгтан вскочил на гнедого скакуна и, даже не обернувшись, ускакал.

Ветер раскрутил медные барабаны Канона, так что они, вращаясь, с ужасным шумом загремели. Отовсюду полился сверкающий свет. Рабжамба возвращался в монастырь прямо среди этого яркого сияния. Войдя в главный храм, он увидел на ступенях Живого Будду в ярко-жёлтом облачении, с нетерпением смотревшего на него. У геше вдруг родилась мысль, что данное Будде величие — уже в одном его имени, а не каких-то особых познаниях. Он протянул что-то Живому Будде со словами:

— Вот, это ряса и чётки, которые он вернул.

— Неужели Самгтан и правда ушёл?

Геше ничего не ответил. Он перевёл свой взгляд с макушки Живого Будды на сладкогласную небожительницу Янжиму,[44] музицирующую на пипе. В буддизме эта святая ведала гатхами[45] и другими гимнами. И пока геше пристально на неё смотрел, ему вспомнились слова гимна о радужном сиянии, или Свете Будды. И только он начал произносить их вслух, как раздались звуки, похожие на переборы струн. Это сладкогласная небожительница прикоснулась к пипе.[46] И осталась звучать лишь эта мелодия, такая изящная и гармоничная, лёгкая и протяжная, она словно приближала к просветлению и гармонии, словно слетала с крылышек пчёл, собирающих на лугах нектар.

Эти звуки ещё долго отзывались эхом внутри рабжамбы.

Пчёлы летают и кружатся

К осени Самгтан так и не вернулся, доходили вести, будто бы он получил докторскую степень.

Конечно же, эти сведения основывались на слухах, так что неизвестно, что там было на самом деле. Говорили ещё, что на защите своего диплома Самгтан не ответил ни на один вопрос учителей по философии. Самгтан выглядел тогда очень озадаченным. «Этот вопрос в одно и то же время и прост, и сложен. Если не верите, то позвольте мне, стоящему перед вами, задать несколько вопросов…»

Однако Самгтан написал работу с рассуждениями по религиозной философии, заполнив ещё одну лакуну, существовавшую в науке, и получил кандидатскую степень. Теперь ему предстоял сложный выбор: между монастырским институтом экзо- и эзотерических школ буддизма и мирским университетом, между степенью геше и доктора. Гэше подумал, что и у него самого была кандидатская степень, но получил он её только на склоне лет. И он радостно вздохнул:

— Да, он воистину одарён!

Живой Будда произнёс:

— Ташиванден.

Ташиванден — это может означать одновременно и имя человека, и название духа — покровителя и защитника. В некоторых книгах по тибетскому буддизму сказано: везде, где снежные горы преграждают путь, где есть ячмень и яки, обитает этот дух. По мере распространения буддизма на этих землях появлялось всё больше разных духов, множество разнообразной нечисти покорилось и перешло в разряд защитников учения. Ташиванден триста лет назад сам был геше, сам имел степень доктора. Но оттого что у него в избытке было и знаний, и сомнений, из-за того что он не всегда следовал праведному пути, после смерти Ташивандену так и не удалось перевоплотиться в Будду. Он стал злым духом. Тогда же могущественный Живой Будда той поры привлёк его обратно и сделал особым защитником Канона.

Живой Будда спросил:

— Что сказал Самгтан в тот день?

— В какой?

— В день своего ухода.

— Он спросил меня, правда ли в моих родных краях сейчас красивее, чем здесь.

— Ну а как по-твоему?

— Мне кажется, там цветы появляются раньше, да и пчёл больше.

— Хэ-хэ.

Когда семнадцатый за всё существование монастыря Живой Будда произносит «хэ-хэ», это означает некоторое недовольство. Геше решил ничего не рассказывать Живому Будде о радужном сиянии и Свете Будды. А теперь он окончательно убедился, что об этом следует вечно хранить тайну.

После этого жизнь потекла так же неспешно, как и прежде. Живой Будда тоже целиком обратился к учению, в отсутствие Самгтана он начал лучше понимать науки. И их общение с геше с каждым днём становилось более дружеским. Незаметно пролетела пора цветения, цветы стали опадать снежными хлопьями. Снег занёс эти золотистые поля — как тут могло возникнуть малейшее ощущение увядания!

Между монастырём и тем городом, где жил Самгтан, не было почтового сообщения. Но оттуда всегда кто-то приносил вести. Так стало известно, что сейчас Самгтан работает над чудесным языком транскрипции всех существующих в мире письменных знаков. Ещё поговаривали, что сейчас он занят написанием собственной книги, посвящённой буддийской философии «внутреннего учения» и трудам лам. Это, конечно, противоречило воле геше. И эта рождающаяся книга занимала теперь все мысли геше. Он размышлял: мне бы и самому не мешало написать подобную работу. Но его окружали многочисленные ученики. Даже во взгляде Живого Будды появились проблески, возникло некоторое понимание. И геше ничего не оставалось, кроме как наставлять его и дальше в декламации сутр из Канона.

Вскоре после того как опали цветы, пошёл настоящий снег, но тончайший цветочный аромат всё ещё разливался в воздухе. Ученики нараспев читали сутры, и сквозь мерный гул их голосов можно было различить какое-то слабое жужжание в воздухе, причём иногда оно заглушало декламацию учеников.

Ученики стали поднимать головы, пытаясь уловить источник этих приятных звуков. Обводили взглядом фрески с изображениями сладкогласных небожительниц. И только один геше приметил пчелу, залетевшую под опущенный занавес. На самом деле всем прекрасно знаком этот звук. Но это была особенная пчела. Она выросла на лугах, жила в земляном улье среди ячменя. Нынче же она не успела до снега вернуться к себе в улей, вот и летала здесь, что-то напевая.

У геше нечаянно вырвался сладкий вздох:

— До чего хорошо!

Ученики за ним восхищённо повторили в один голос:

— До чего хорошо!

Сверху через окно проникли солнечные лучи, озарив все лица. В их сиянии было видно, как в воздухе летает снег. Геше сел на обитое жёлтым атласом место наставника, прикрыл глаза, и ему показалась, что нет ничего удивительного в радужном свечении над макушкой Живого Будды.

Внезапно что-то оглушительно прогремело, и перед ним открылось небо.

Геше показалось, что крепкая задняя стена главного храма вдруг исчезла, а одежды испарились с тела, словно вода. Он весь оказался среди летящего снега, ароматные снежинки окутали его, проникли внутрь. А пчёлы летали и кружились, и из этих звуков словно по волшебству возникал лотосовый трон, на который он легко взошёл.

Кошмар Самгтана

Целую зиму геше провёл в безмолвии и уединении. А весной, когда он вновь предстал перед всеми, это был уже совсем другой человек: лоб как будто стал выше и белее и в центре темени появилось некая выпуклость, похожая на рог, излучающая неземное сияние. Геше преобразился не только внешне, но и внутренне. Ему больше не хотелось давать всем назидания, как нужно философствовать о Каноне, более того, он стал мягче с учениками.

Живой Будда сказал:

— Прежде ваши речи, геше, были длинны и многословны.

На что геше проговорил:

— Мне явился Самгтан.

— Разве он хочет возвратиться?

Живой Будда заметил, что упоминание о Самгтане расстраивает его — то ли из-за того, что тот оставил монастырь, или то ли из-за его докторской степени. И перед его внутренним взором возникали картины из прошлого. Перед ним предстала компания одноклассников, выбравшихся отдохнуть на природе. Он подумал: вдруг эти белые лошади действительно спустились с небес? Такие белоснежные, лёгкие и изящные! Сразу ясно, что эти существа не принадлежат бренному миру. В ту пору они с товарищем ещё и помыслить ни о чём таком не могли, просто поддались своей юношеской удали и открытости сердца, вскочили на лошадей и унеслись в сторону синего, словно сапфир, озера. Водная гладь казалась тогда такой спокойной и умиротворённо голубой, будто в неё окунулось само небо. И двое юношей тогда возликовали.

Живой Будда обратился ко мне со словами:

— Я и сейчас слышу, как я тогда ликовал от радости, и Самгтан тоже.

Всякий день Живой Будда приходил меня проведывать, заботливо приносил мне жбан молока. Живой Будда протягивал мне его и смотрел, как я большими глотками осушаю молоко. Допив, я делал выдох прямо в отверстие сосуда, и оттуда доносилось эхо, словно из тысячи вселенных. После чего Живой Будда вопрошал:

— На чём я остановился?

— Вы поразились красоте вокруг себя.

— Мы, я и Самгтан, ликовали, и тогда появились ламы.

Ламы тогда вышли из-за кустов мелколистных азалий, совсем как солдаты из засады. Быть может, оттого, что цветы источали такое благоухание, монахи покачивались, словно в опьянении. Позже они объяснили, что опьянели от безмерного счастья обретения своего наставника. Ламам явилось предзнаменование: семнадцатое явление Живого Будды будет в облике изящного юноши на белом коне в начале лета у озера. Они подбежали к лошади и поклонились новому воплощению до самой земли. А когда они подняли головы, то так и остолбенели — перед ними оказалось двое юношей на белых скакунах! Всё как в предсказании: цветы печально источают благоухание, чайки слетаются на озере. Но, по всей видимости, им предстоит отдать предпочтение лишь одному! Рабжамба-геше протянул руки к тому, который показался более складным и смышлёным. Но Самгтан натянул удила, произнёс «нет» и умчался в сторону озера. Тогда огромный жёлтый зонт распахнулся над головой нового Живого Будды, и под спасительной прохладной сенью юноша встретил свой величественный земной удел и вошёл в высшее буддийское духовенство.

Живой Будда часто пересказывал мне эти события, однако постоянно при этом избегал кое-каких моментов. И всегда тоном буддийского наставника заключал:

— Самгтан стал доктором наук, меня это утешает. Я должен ещё больше молиться за него.

Я не выражал ни одобрения, ни несогласия, лишь неопределённо улыбался. И он добавлял:

— И всё-таки я продолжаю по нему скучать.

Геше он говорил то же самое. Геше утешал его:

— Обожди, он вернётся в течение ближайших двенадцати дней.

Самгтан возвратился на утро тринадцатого. На сей раз он привёз с собой палатку, спальный мешок, фотоаппарат и консервы. Он уже не претендовал на ту комнату, в которой ныне расположился я, а разбил палатку на поляне за стенами монастыря, где росли грибы. В Самгтане тоже произошли некоторые перемены, его взгляд утратил прежнюю глубокую отрешённость. Скорее всего, потому, что он стал мирским человеком, доктором наук. Он у себя в палатке потчевал геше и Живого Будду консервированными фруктами: грушами, личжи, ананасами, сливой.

Нацепив кепку с длинным козырьком, вооружившись фотоаппаратом, он снимал всё подряд: статуи, фрески, принадлежности для исполнения ритуала, предметы повседневного быта. В остальное время он, разложив бумаги на ящике с консервами, продолжал писать свою книгу. Однажды, когда Самгтан отлучился, Живой Будда подглядел название труда: «Между бренным миром и раем — непродолжительный опыт жизни в качестве ламы». Да, его друг навсегда вернулся в бренный мир, сделал несколько шагов в направлении рая и вернулся. Сердце Живого Будды сжалось от нежности. Вечером он вновь пришёл проведать Самгтана. Давний друг уже спал. Палатку наполняли сладковатые ароматы фруктов, это, должно быть, консервы Самгтана. Луна освещала лицо спящего. Но сон этого жизнерадостного человека не казался таким уж безмятежным, судя по выражению лица; Живой Будда вознёс молитву о нём. Самгтан облегчённо вздохнул, и его нахмуренный лоб расслабился.

Когда Живой Будда шёл обратно к себе, роса увлажнила его ноги.

На другой день он снова зашёл в палатку. Самгтана там не оказалось. Живой Будда вспомнил один их прежний дружеский розыгрыш. Он нашёл несколько камней размером с кулак и подложил их под одеяло Самгтану. Геше заметил это и за совместной трапезой сказал, что нынешнее состояние Живого Будды совсем приблизилось к истинному. В этот момент как раз вошёл Самгтан, сказав, что вчера ему приснился кошмар, будто Живой Будда бил его кулаками.

Геше рассмеялся.

Живой Будда, толкнув Самгтана, полюбопытствовал:

— Так, что ли?

— Так или не так, но ты и в самом деле меня лупил.

Геше вдруг промолвил:

— Кажется, ты опять собираешься нас покинуть?

— Да, — Самгтан, потупив взгляд, добавил: — Мне надо ехать.

Помолчав секунду, Живой Будда сказал:

— Когда-то я тоже видел такой сон.

В былые времена Самгтан частенько что-нибудь подбрасывал друзьям под одеяло. А когда во сне натыкаешься на всякий предмет, то возникает ощущение, что тебя и вправду кто-то бьёт. И только Живой Будда вспомнил о своём случае, как Самгтан тут же обо всём догадался. Лицо его вмиг залилось краской.

Живой Будда проговорил:

— Я позволю тебе сфотографировать то, что ты никогда не снимал. Известно ли тебе, что мы никому не показываем духов-защитников?

Живой Будда открыл створку кухонного шкафа, на которой висела какая-то вышивка. Внутри помещались четыре маски, залитые сиянием. Эти маски изображали одного и того же человека — Ташивандена, который много лет назад так и не смог перевоплотиться в Будду из-за своих вопросов и сомнений. Три маски устрашающего и свирепого вида представляли его земные воплощения в облике духа-защитника, четвёртая же отражала его истинное лицо, подлинную суть. Самгтан не думал, что Живой Будда сравнивает его с Ташиванденом, но прекрасно знал историю духа-защитника. Он начал вынимать из футляра фотокамеру. Непокорный, упрямый взгляд этого персонажа нашёл отклик у него в душе.

Самгтан собирался уезжать далеко за границу преподавать буддийскую философию. Однако внутри него всё-таки что-то противилось.

При расставании Живой Будда вызвался его проводить.

С видом ещё более загадочным, чем прежде, геше сидел, выпрямив спину, и молча улыбался. В лучах льющегося света он точно весь обратился в каменную статую. Самгтан опустился на колени перед Почтенным Учителем и отбил земной поклон, ощущая ароматную и мягкую траву под собой.

В палатке Живой Будда вынул из-под одеяла булыжники и обратился к Самгтану со словами:

— Я больше не собираюсь тебя бить.

И двое старинных приятелей захохотали.

Наступила ночь, а Самгтану никак не удавалось заснуть, он ворочался в полудрёме. Вскоре весь в поту он открыл глаза, разбуженный яркой луной. Уснув во второй раз, Самгтан вновь увидел кошмар. Ему чудилось, что диск луны, круглый как жёрнов, опускается сверху и давит на него, потом, засверкав, превращается в Ташивандена в образе духа-защитника. И тот, кто предал триста лет назад, шепнул тому, кто предавал триста лет спустя:

— Бить!

Множество ударов в тот же миг обрушились на него сзади. Один за другим, потом ещё и ещё… Во сне он пытался выбраться из тесного спального мешка, но с каждым ударом, наоборот, запутывался в нём всё сильнее. Самгтан, обычно такой весёлый и самонадеянный, во сне стонал и просил о помощи.

Из лунного света вышел Живой Будда и вырвал своего давнего друга из кошмарного сновидения. Он рассказал, что на этой поляне растут грибы. Нынче ночью роса особенно обильна, вот грибы и проросли во множестве. И одна кучка грибов пробилась как раз под спальным мешком Самгтана, они-то и вызвали кошмар.

Самгтан и Живой Будда присели на траву в надежде немного прийти в себя и перевести дух. И вскоре в тихом сиянии луны стал разливаться запах грибов, жаренных в молоке.

Перевод М.В. Черевко