Мифы и предания папуасов маринд-аним

РАССКАЗЫ ИЗ ПОВСЕДНЕВНОЙ ЖИЗНИ

Помимо преданий о демонах и историй об охоте за головами маринд-аним и их соседи рассказывают о случаях из своей повседневной жизни. Подобные рассказы также дают нам известное представление о характерных особенностях этих людей.

Так, история одного больного старика из племени йе-нан, которую поведал мне юный Йон, сын прославленного охотника за головами Банги из йенанской деревни Комадеау, свидетельствует об их способности к глубоким душевным переживаниям.

В Комадеау жил один старик1, страдавший тяжелой кожной болезнью. Это была не какая-нибудь чесотка и не кольчатый червь², которыми болеют многие люди, а скорее что-то вроде язвы, какие иногда приносят на ногах из лесу3, только у него она покрывала все тело. Вскоре вся кожа старика превратилась в сплошную гниющую рану, и от него воняло, как от разлагающегося трупа. Никто не хотел общаться со стариком, и, когда он с большим трудом приближался к кому-нибудь из людей, они тут же убегали от него, хотя он был хорошим человеком и в глубине души все очень его жалели. Мы думали, он скоро умрет.

Но как-то раз мимо нашей деревни проходил учитель-миссионер. Он сказал, что старика надо отвезти в Алматью⁴, в больницу: может быть, там найдется какое-нибудь средство от его болезни. Наши же колдуны, которые выгоняют болезнь растираниями, не решались прикасаться к старику, а других способов лечения они не знали.

Тут нам троим — Дембитьо, Куибу из Явара и мне — пришлось уложить старика в лодку и поплыть с ним далеко вниз по реке до Алматью. Это было как раз в то время, когда я достал бритвенный нож для моего отца⁵.

В пути никто из нас не хотел грести или стрелять рыбу с кормы лодки, так как там воняло особенно сильно. И по приезде в Алматью мы с радостью сожгли бы нашу лодку, но только как бы нам удалось вернуться домой?

Мы, конечно, думали, что в больнице старик умрет, раз даже наши колдуны не смогли помочь ему. Мы слышали еще, что там у некоторых людей отрезают больные части тела, но ведь у старика все сплошь было больным! И, наконец, люди в больнице вообще не могли так хорошо лечить, как говорил учитель и как это умеют делать наши колдуны. Недаром чужеземцы должны все снова и снова давать больным свои лекарства. Это, наверно, потому, что они намного слабее, чем хорошие колдовские средства.

Так мы думали. Но однажды мимо Комадеау проехали двое мужчин из Бупула — Тьятлить⁶ и Белам. Они сказали, что туан доктол⁷ оказался очень умелым лекарем и почти совсем вылечил нашего старика и что он велел передать нам, чтобы, когда исчезнет месяц, мы приехали за ним.

Тогда мы с Дембитьо и Куибом снова поплыли в Алматью, но на этот раз с нами поехал еще мой отец. В Алматью мы сразу же направились в больницу и там во дворе среди других больных увидели нашего старика, веселого и довольного. Сначала мы его даже не узнали, потому что кожа у него была здоровая и от него уже не воняло.

Тут к нему подошел туан доктол и сказал:

— Приехали твои друзья из Комадеау. И если хочешь, можешь с ними вернуться домой.

Старик недоверчиво поглядел на туана доктола и проговорил:

— А я думал, мне придется остаться здесь навсегда.

Туан доктол рассмеялся и сказал:

— Это вам наболтали глупые люди. И если ты только хочешь, то в самом деле можешь отправляться в Комадеау.

Старик все еще не верил этому, но, когда мы подняли его узелок и понесли к лодке, он все же пошел с нами.

На берегу мы присели, чтобы пожевать бетель и все обдумать, как это мы всегда делаем перед началом поездки. Мы никогда не поступаем поспешно, как чужеземцы, которые вечно кричат: «Скорее! Скорее!»

Старик тоже получил от моего отца орех бетеля и сидел тихий и задумчивый. Вдруг он спросил:

— Куда это мы едем?

— В Комадеау, — отвечал мой отец.

Но старик переспросил его:

— Правда, что в Комадеау?

— Да, — подтвердил отец, — я же тебе сказал. Мы ведь йе-нан, а не чужеземцы, которые лгут⁸. Мы едем домой, в Комадеау.

Больше старик ничего не спрашивал. Он сидел совсем тихо, и лицо его сияло от счастья. Он долго сидел так, пока мы жевали наш бетель.

Наконец мы поднялись, и только старик продолжал сидеть. Мой отец сказал:

— Вставай, мы поедем в Комадеау!

Но старик не встал. Он был мертв. От великой радости, что может вернуться домой.

Мне известен еще один случай странной смерти новогвинейца, на сей раз дигульца, обстоятельства которой так и остались непонятными для жизнелюбивых маринд-аним и других их соседей. И хотя я не располагаю рассказом какого-либо папуаса об этом случае, мне все же хочется познакомить с ним читателей, тем более что смерть дигульца также была вызвана сильным душевным волнением. Правда, я могу изложить суть дела, основываясь только на своих личных наблюдениях и наблюдениях правительственного врача доктора Харахана⁹.

В начале 1934 г. мы вместе с доктором, Хараханом проезжали на парусной лодке мимо плантации Колам-колам ¹⁰, принадлежащей одной католической миссии. По просьбе управляющего плантацией мы взяли с собой одного тяжело больного воспалением легких мужчину с верховьев реки Дигул, по имени Тэноб, чтобы поместить его в больницу в Мерауке. Здесь с большим трудом доктору Харахану удалось полностью излечить болезнь. Он предложил Тэнобу, которому среди остальных пациентов (маринд-аним, канум и ей-нан) было не по себе, на выбор: вернуться в Колам-колам, остаться при миссии в Кампонг-бару¹¹, близ Мерауке, или же с помощью странствующих учителей-миссионеров и полицейских патрулей постепенно пробраться к себе на родину. Хотя Тэнобу очень хотелось попасть домой, он был уверен, что даже с помощью чужеземцев никогда не сможет добраться туда через область враждебных ему маринд-аним, которых как охотников за головами дигульцы боялись больше всего. Доктор Харахап еще раз основательно исследовал Тэноба и объявил, что он вполне здоров и может отправляться в путь. В конце концов Тэиоб взял свой узелок и в угнетенном состоянии, даже не простившись, покинул больницу.

Шесть часов спустя из маленького селения Мопы, находящегося в получасе ходьбы от Мерауке, явился один яванский колонист и сообщил полиции, что неподалеку от его дома под деревом сидит какой-то мертвый «оранг кайя-кайя» ¹².

Тотчас же доктор Харахап и я вместе с полицейским вахмистром последовали за ним. То был Тэноб. Он, видимо, умер давно, так как его труп уже начал разлагаться. При вскрытии доктор Харахап не обнаружил никаких признаков болезни и, к своему большому облегчению, установил, что легкие Тэноба полностью излечены.

Больничные служители-индонезийцы рассказали нам, что утром Тэноб заявил, будто ему все равно ни за что не дойти до дому и потому он больше не хочет жить. Им приходилось наблюдать подобные случаи и раньше, при предшественнике доктора Харахана ¹³, и всякий раз уговоры оказывались напрасными. Любопытно, что такое всегда случалось только с дигульцами и ни разу с людьми из других племен, которые никогда так легко не теряли интереса к жизни.

Какой-либо убедительной медицинской причины смерти Тэноба мы не нашли. Самоубийства, как и болезни, здесь явно не было ¹⁴. По всей вероятности, он просто отчаялся в своем будущем, и потому жизнь его угасла, как пламя сгоревшей до основания свечи.

Может быть, тут играет роль то обстоятельство, что, согласно представлениям дигульцев, живым, как и недавно умершим, угрожают злые лесные духи которо ^1б. Они будто бы пытаются даже умертвить живущих или так искусать их, чтобы те потеряли рассудок¹⁶, а у мертвых, находящихся в пути в потусторонний мир, они стараются отобрать и сожрать душу. Но если умершему удастся достичь того света, он будет там наслаждаться миром у доброго старого духа Томаруба; и раз уж ои попал в деревню мертвых ¹⁷, с ним больше никогда не случится ничего плохого. Там не надо уже бояться охотников за головами и ни один злой колдун не сможет причинить никакого вреда. Там не знают ни голода, ни болезней, ни раздоров, и все духи в деревне Томаруба добрые. Поэтому, возможно, и Тэноб подумал, что ему было бы лучше сразу оказаться у Томаруба, чем брести по вражеской земле.

У дигульцев вообще все не так, как у маринд-аним и их друзей. Эти всегда склонны воспринимать жизнь со светлой стороны, и даже войны, смертоносное колдовство и жуткие культовые обряды почти ничего не меняют в их радостном мироощущении. Истинные маринд-аним мало печалятся о будущем. Опи не знают никаких денег, и потому их совершенно не волнуют заботы о платежах, а еды хватает на всех. У дигульцев же в жизни больше печалей, чем радостей. Опи пребывают в постоянном страхе перед нападением, и он настолько велик, что у них считается дозволенным и даже принятым стрелять из лука в каждого чужого человека, без предупреждения появившегося вблизи их деревни. Им приходится платить большой выкуп за невесту ¹⁸,и вести длительные переговоры с семьей будущей жены, а затем, когда они наконец благополучно женятся, им надо соблюдать строгие предписания относительно того, в каких случаях вообще можно разговаривать со своей собственной женой и дочерьми ¹⁹. Все это, не говоря уже о необходимости принимать меры против колдовства и болезней, для чего приходится поститься всем жителям деревни, а также об особом обхождении с покойниками²⁰, превращает существование дигульцев в непрерывную цепь забот. Правда, иногда у них тоже устраиваются большие праздники. Однако за угощение там приходится платить. К тому же женщины принимают в них участие лишь издали. И вообще, эти праздники полностью лишены того блеска, которым отличаются культовые торжества па юге.

Поэтому не удивительно, что дигульцы из-за своей исполненной забот и бедной радостями жизни, подобно жителям современных крупных городов, чрезмерно раздражительны и весьма болезненно реагируют на все необычное. Так, например, поводом к раздору между деревнями Дина и Дувал послужил инцидент, по правде говоря не заслуживающий особого внимания.

Мы, дувальцы, раньше жили в Аримобе, на реке Мику²¹. Но когда к нам пришли охотники за райскими птицами и затеяли войну с людьми ботем²², а потом еще явились сохуры на охоту за головами, мы покинули Аримоб и переселились в Дувал, на Биане. Тогда же сюда перебрались жители Биангкапы с реки Кау ²³ и основались в деревне Дина. В Дине, как и у нас в Дувале, люди говорят на языке вамбон, и долгое время жители обеих этих деревень были очень дружны между собой. Но потом случилась беда.

Во время охоты за райскими птицами, когда нам приходилось носить поклажу чужеземцев, мы всегда брали с собой наших женщин²⁴, чтобы они не оставались в деревнях одни, без защиты. Но тут некоторые приставали к женщинам и девушкам, и мы не раз были вынуждены убивать их, пока наконец они не оставили нас в покое.

В ту пору люди из Дины имели привычку посылать своих жен и дочерей из поселка на огороде в деревню, если им срочно понадобилось что-либо, например сетка²⁵ для клубней ямса, каменный топор или что-нибудь еще. Этого, собственно, им не следовало делать, хотя охотники за райскими птицами и были так напуганы, что больше не осмеливались совершать ничего дурного, а вскоре вообще перестали ходить в паши края.

Но тут дело в другом. По соседству с нами живут маринд-аним, и им очень нравятся наши женщины, потому что они такие прилежные и послушные. И оттого нам надо быть осмотрительными с женщинами и не оставлять их одних. Но люди из Дины не подумали об этом и послали одну свою девушку из огорода в деревню без провожатого.

К несчастью, в тот самый день один молодой человек из Дувала отправился на охоту за свиньями и, когда он проходил по лесу неподалеку от Дины, случайно повстречал эту девушку. То был весьма порядочный молодой человек, и, увидев девушку, он очень испугался, так как знал, что люди могут сказать о нем плохое, если он пойдет дальше. Поэтому он тут же повернул обратно и быстро побежал в Дувал, чтобы рассказать нам о своей неудаче и сообщить, что он не подошел близко к девушке. Мы сразу же приготовили наши луки и стрелы, надели на себя костяные кинжалы и стали ожидать мужчин из Дины.

Тем временем девушка прибежала в огород и стала плакать и кричать, что в лесу ей встретился молодой человек из Дувала, и она назвала его имя. Тогда мужчины из Дины хорошо вооружились и немедленно отправились к нам в деревню. Вскоре они уже подошли к нашим домам.

Мы сидели наверху, в помещении для мужчин, а они стояли внизу и угрожали нам. Потом они начали стрелять в нас, а мы — в них. Они требовали выдать им того молодого человека, а мы не соглашались и говорили, чтобы они лучше смотрели за своими дочерьми. Сперва они хотели убить молодого человека, но затем поразмыслили и потребовали от нас выкуп: или полную стоимость невесты, или большую свинью²⁶. Но мы не могли и не хотели давать им это. Тогда опи снова стали стрелять в нас, и тут появились раненые, и опять поднялся крик о том, кто и сколько должен им уплатить. Так продолжалось всю ночь и весь следующий день, пока мы не обещали послать к ним человека для переговоров. После этого они наконец ушли.

Два дня мы вели с ними переговоры и в конце концов согласились выплатить им столько собачьих зубов, сколько наберется их до правого плеча, и, кроме того, раковин каури — до левого уха ²⁷. Мы были рады, что дело обошлось без убитых, но, чтобы поправились наши раненые, нам всем пришлось ради них поститься ²⁸.

Теперь мы уже не враждуем с жителями Дины, но все же не очень любим встречаться с ними.

Жители Дины сами признавали, что весь «позор» состоял только в том, что юноша из Дувала случайно встретил девушку, и что ничего непристойного с ней не произошло. У племен, живущих к югу от Дигула, девушка в подобном случае скорее всего свернула бы в сторону, чтобы избежать неприятностей, а мужчина продолжал бы свой путь, словно он ничего не заметил, или оба воспользовались бы сложившимися обстоятельствами и промолчали об этом. Во всяком случае, приведенный рассказ дает ясное представление о повышенной щепетильности и раздражительности дигульцев.

Из-за постоянных разногласий с маринд-аним люди из Дины, Дувала, Нгатута, Мандума и других дигульских деревень на верхнем Биане в 1937 г. переселились на свою старую родину, к истокам Дигула, и стали опять соседями ботем, низкорослого племени в Звездных горах, с которым они живут в дружбе.

В противоположность маринд-аним дигульцы малы ростом ²⁹, но люди ботем еще меньше и в среднем не превышают 150 см (женщины —140–145 см), так что, по существу, это настоящие пигмеи. Но их культура очень близка к культуре дигульцев, и последние весьма охотно женятся на ботемских женщинах.

К этим низкорослым людям во времена охоты за райскими птицами явились однажды англичане Росс и Джексон с носильщиками-дигульцами и поваром-индонезийцем Али бин Халимом. Дигулец Кутим³⁰ из Мандума рассказал мне историю этого похода, подтвержденную также Али бин Халимом.

Когда ты пришел³¹ в Мондум, мы совсем не хотели пускать тебя в деревню, но тут мы увидели Али³² и сказали себе, что Али никогда не привел бы с собой плохого человека. Мы однажды вместе с ним участвовали в охоте за райскими птицами, и он всегда был добр к нам, не то что другие охотники; он никогда не бил нас и хорошо кормил. Но белые, которые были там, оказались очень плохими людьми. Это были двое англичан³³. Их звали Росс и Джоксен³⁴. И с ними был еще маленький брат Джоксена.

В те времена мы еще не перебрались в Мондум, а жили в деревне Вамбиран, между реками Кау и Муйю³⁵. Вдруг к нам в сопровождении людей из Оана³⁶ явились охотники за птицами. От нас они собирались пойти вверх по Кау. Но ночью оанцы сбежали от них, потому что охотники заставляли их носить слишком большие тяжести и к тому же очень их избивали. Тогда англичане взяли свои ружья и стали грозить нам, что перестреляют всех, если мы откажемся быть их носильщиками. Никакие просьбы не помогли, и нам пришлось пойти с ними. Диком³⁷ тоже был при этом.

Тут вмешался в рассказ Али бин Халим: «Незадолго до этого³⁸ я был с тремя англичанами у йе-нан в Квеле. Там было двадцать охотников за птицами, и большинство из них вели себя очень плохо. Мы охотились главным образом в лесу между Квелем и Бупулом. Но когда охота стала бесплодной, большая часть охотников снова вернулась в Мерауке. В конце концов на три наши моторные лодки осталось всего четыре ружья, и тут люди из Квеля осмелели. Они отправились в Бупул, чтобы напасть там на нас. Вместе с бупульцами их набралось, пожалуй, человек четыреста³⁹, и все они были вооружены. Но и тогда они все же испугались ружей и ничего нам не сделали. Так что нам удалось благополучно добраться до Мерауке. Затем мы поплыли вдоль побережья, потом по Мули и наконец вверх по Дигулу, пока не свернули в Кау. Оттуда мы пошли пешком и вскоре оказались в Оане и Вамбиране».

Но пусть продолжает свой рассказ Кутим.

Сначала мы переправились через Кау и пришли в Огеонкамбу. Там опять сбежало несколько носильщиков, и Росс решил силой набрать в деревне новых людей. Но мужчины из Огеонкамбы не захотели пойти с охотниками. Тогда Росс велел связать двух мужчин, потом канатом прикрепил их к своей моторной лодке и пустил ее во всю мочь. Когда он затем вернулся в деревню, оба мужчины были уже мертвые. А Росс сказал:

— Я поступлю так с каждым, кто не будет мне подчиняться Г

Мы все очень испугались англичан. И только один Али осмелился упрекнуть их, но они не стали его слушать.

Потом мы отправились дальше, до Марикамбы, а затем вверх по этой реке и наконец добрались до висячего ротанового моста⁴⁰. Дальше лодка идти не могла, потому что там было очень быстрое течение и слишком мелко. Тогда мы пошли пешком по очень трудной дороге через скалы в страну людей ботем. И после двух ночевок мы уже были там.

Люди ботем очень маленькие, но они опасны, так как лучше всех других стреляют из лука. Они целятся не прямо в своего врага, а высоко в воздух, так что стрела летит в него сверху, и всегда попадают⁴¹. Раньше их земли подходили еще ближе к нашим, и это они построили висячий мост. Таких хороших мостов мы делать не умеем.

Теперь мы шли по земле маленьких людей и встречали многих из них. Они были очень пугливы и недоверчивы, и их никак не удавалось заставить быть носильщиками. Они так хорошо знали местность и были настолько ловкими, что всегда скрывались от нас. Но однажды мы встретили сразу очень много людей ботем. Все они были вооружены и делали вид, будто собираются на нас напасть. Тогда Джоксен-старший велел нам стрелять в них. Мы с Дикомом тоже получили ружья, и я сам убил двадцать⁴² маленьких мужчин. С тех пор они нас ненавидят.

Люди ботем стали еще пугливее и не поставляли нам ни носильщиков, ни еды. Тогда англичане сказали, чтобы мы просто обирали их огороды и убивали их свиней, раз они ничего не хотят продавать нам. И мы грабили у них все, что можно было есть. Кокосовых орехов у ботем нет, но мы находили у них много корней таро, бананов и саговых пальм.

Вскоре нам вообще перестали встречаться люди ботем. Все их деревни — а они у них совсем маленькие — оказывались совершенно безлюдными. У нас зародилась тревога, но охота за райскими птицами приносила много чучел, и потому англичане не хотели еще уходить. А когда они замечали какого-нибудь нового человека, не из носильщиков, то тут же стреляли в него и большей частью попадали.

Так мы пришли в Янггам⁴³, маленькую ботемскую деревушку, и разместились в ней, потому что жители ее оставили.

Но ночью в деревню вдруг явились люди ботем. Они подкрались так тихо, что никто не слышал их, и неожиданно ворвались в дом, где мы спали. Они накинулись на нас с костяными кинжалами. Большинство носильщиков тут же были убиты. А Джоксена-старшего они просто разорвали на части. Потом люди ботем разломали все ружья.

Только Али, Дикому, мне и Россу удалось спастись. Что стало с младшим Джоксеном, я не знаю.

Теперь мы должны были идти по лесу без оружия и очень остерегаться, чтобы не встретить кого-нибудь из ботем. Чучела птиц и еду нам пришлось бросить. К счастью, люди ботем нас не преследовали. У них, вероятно, и без того хватало дел с поджариванием Джоксена-старшего и носильщиков. Нам же пришлось голодать, и когда мы наконец снова добрались до моторной лодки, которую нашли немного ниже висячего моста, то были еле живы.

Диком, я и Али все перенесли хорошо, но Росс сошел с ума. Это, конечно, сделали лесные духи страны ботем. И я думаю: жена Дикома помешалась⁴⁴ также в наказание за то, что мы убили много маленьких людей.

Али бин Халим добавил: «Да, Росс помешался. Мы потом приехали с ним в Мерауке, но он жил там недолго и отправился пешком вдоль побережья. Ему хотелось поскорее попасть в Ока-бу, где жила его хозяйка⁴⁵, и он не стал дожидаться прибытия парусной лодки⁴⁶. Но у устья Биана не было никого, кто мог бы перевезти его на другую сторону. Тогда Росс столкнул в воду однодеревку и попытался грести руками, так как не нашел весел. Лодка, конечно, перевернулась, и волна прилива понесла ее вверх по реке. С тех пор Росса больше уже ни видели. Вероятно, его сожрали крокодилы».

Следует воздать должное Али бин Халиму, потому что именно из-за его вмешательства власти не согласились на требование Росса послать карательную экспедицию против людей ботем, которые, «как кровожадные и коварные каннибалы», убили его «безобидных спутников». Однако для привлечения Росса к ответственности свидетельства Али оказалось недостаточно. Кутим же и Диком остались в Вамбиране и не могли подкрепить его показания. Так что Росс до своей внезапной смерти жил еще некоторое время па Маро. Правда, все порядочные люди избегали общения с ним.

Позднее на Новой Гвинее появились и другие чужеземцы, внесшие беспокойство в жизнь ее обитателей. Так, на земле канум-иребе в Томере поселились выходцы из Тимора, один из которых женился на дочери старика Дане. Когда у него тяжело заболела жена, он решил, что ее околдовал Дане. Старик с чистой совестью отрицал это. Тем не менее тиморец вместе с тремя своими земляками избил его до смерти. Жители Томера были так напуганы случившимся, что не скоро отважились окольными путями добраться до Мерауке и подать там жалобу.

Много зла островитянам причинил также китаец Тан Ахни, который, пользуясь своим ружьем, стал подлинным тираном острова Комолом. Он даже построил там тюрьму для людей, приносивших ему мало копры — разумеется, без всякого вознаграждения, — и заставлял их чистить руками его козий хлев. Если женщины не хотели покориться его желанию, он срывал с них передник — величайший позор, которому их можно подвергнуть — и гнал их через деревню Момбум. В конце концов одни учитель-миссионер заявил об этом в полицию в Окабе, и вскоре Тан Ахпи попал в свою собственную тюрьму, а затем в большую «Буи» в Мерауке.

В результате подобных явлений ненависть к чужеземцам постоянно усиливается.

Именно поэтому не захотели видеть у себя чужестранцев и жители карерамских деревень. Они не пустили к себе даже Тан Кен-лиона, пытавшегося в 1927 г. проникнуть в их область на парусном боте «Азия», а также и меня. Правда, сделано это было весьма тактично. В начале 1934 г. я встретил в Торе их посланца, молодого жителя Ветау по имени Вата, который обратился ко мне с такой речью.

Однажды Баба Ван сказал людям из Тора, что ему хочется побывать в деревнях на Квангтуве и Карерамо. Мы узнали об этом, потому что как раз тогда в Торе находился Кумуйя из Ветау. Он-то и принес нам эту весть. Мы знали, что Баба Ван — хороший человек, но думали, может быть, его спутники не такие хорошие. Ведь те, что приезжали в Кандинам раньше, на другой лодке, напали на Тор. Поэтому мы были осторожны и залегли с оружием у устья Квангтувы, прежде всего жители Ветау, Пембера и Бовета. Мы не собирались делать ничего плохого Бабе Вану, но и пускать его в страну тоже не хотели.

Когда лодка Бабы Вана вошла в устье, там стоял только один мужчина. Это был Кумуйя, который его уже знал. Кумуйя держал в руках лук и стрелы, правда, тетива не была натянута. Он махнул Бабе Вану, чтобы тот остановился, и лодка медленно направилась к нему. Тогда Кумуйя прокричал:

— Баба Ван, мы не хотим никаких чужеземцев! Я стою, чтобы предупредить тебя. Я не стреляю, но там дальше, где кончается мангровник, собралось много мужчин, и они держат луки наготове. И если ты поедешь дальше, они будут стрелять.

Баба Ван посмотрел туда, где стояли мужчины из Ветау, Пембера, Бовета, а также из Каве и Тьибендара — из Мурбы не было никого, — и увидел, что их очень-очень много⁴⁷. Потом он долго о чем-то говорил со своими спутниками, чего Кумуйя не понял, и наконец сказал ему:

— Хорошо, мы вернемся обратно, потому что я не хочу с вами воевать. Но если вы хотите менять свои вещи, приходите в Тор.

Чужеземцы повернули свою лодку, и она вышла из устья Квангтувы в море. Баба Ван приветливо помахал Кумуйе рукой, а мужчины, стоявшие на берегу выше по течению, очень хвалили Кумуйю и радовались, что Баба Ван оказался таким умным и миролюбивым.

И вот теперь мы услышали, что ты собираешься идти к нам. Это нам передали люди из деревни Вонер⁴⁸. Ты тоже миролюбивый мужчина, как и Баба Ван, но мы вообще не хотим видеть у себя чужеземцев. Мы посоветовались, и так как слышали, что тебе хочется знать, какие у нас языки и что делается в деревнях, то жители Ветау послали меня к тебе в Тор. Вот и спрашивай меня. Я расскажу тебе обо всем, что ты хочешь узнать, и тебе не понадобится идти в наши деревни.

Вата сообщил мне кое-какие сведения, касающиеся языков, краеведения и этнографии области Карерамо, — к сожалению, очень кратко — и поспешил домой с радостной вестью: «Чужеземец не придет!»

Помимо дипломатического такта, проявленного в данном случае, заслуживает внимания также уважение карерамцев к любознательности других людей. Надо сказать, что эта черта свойственна и им самим.

Впрочем, любознательные есть во всех племенах, и, если это только возможно, они всегда расспрашивают чужеземца о его «деревне», имеет ли он семью и как делаются те вещи, которые чужеземцы привозят в их страну. Отвечая, приходится, конечно, учитывать, что многое, представляющееся нам обычным, жителю Новой Гвинеи должно остаться непонятным, ну хотя бы описания современных средств передвижения или многоэтажных домов⁴⁹. Если, например, кто-нибудь скажет, что у нас дома строят из камня, его непременно сочтут лжецом, так как они знают, что камни стоят очень дорого и должны специально привозиться из дигульской области и что никто не может быть настолько богат, чтобы построить из них дом⁵⁰.

Многие вопросы, которые кажутся нам глупыми или странными, на самом деле вполне закономерны. Так, они спрашивают, из скорлупы какого плода делают стаканы и чашки, на каком дереве растут стеклянные бусы или почему у коров (о которых знают кое-что лишь в окрестностях Мерауке.) па голове торчат два кабаньих клыка. Дело в том, что в своих рассуждениях они исходят из привычных представлений, почерпнутых из окружающего их мира.

Но им очень хочется чему-нибудь научиться. И потому, когда белый рассказывает, что в его стране железо выкапывают из земли, а потом раскаляют в огне и долго бьют, пока из него не получится пож, или что на его родине не растут кокосовые орехи, ио зато имеются хорошие земляные плоды с множеством клубней, правда более мелких, чем клубни ямса, или что там разводят больше свиней, чем на Новой Гвинее, — тогда они радуются, что узнали что-то новое. Конечно, многие вещи, далекие от них, новогвинейцы понимают по-своему. Так, подводную лодку они сравнивают с кожей Угу⁵¹, а самолет считают волшебной птицей. Во всяком случае, он не производит на них особо сильного впечатления, и старик Эле из капумской деревни Онгайе говорил о нем не очень почтительно.

На так давно в Онгайе мы вдруг услышали какое-то могучее урчание. Оно шло с той стороны, где расположена деревня Конобекатеро⁵², и мы сразу же схватили наше оружие и выбежали из домов, чтобы узнать, что нас ожидает. Некоторые говорили, это гудит дема, но я знаю, что у демы более тонкий голос и он звучит так: «Рь-рь-рь-рь-рь».

Но вот показалось существо, что так сильно гудело. Это была очень большая птица, какой мы еще никогда не видели, и она летела так быстро, как не может лететь никакая другая. Все маленькие птицы сразу же разлетелись и скрылись, как при появлении морского орла. Тогда люди сказали, что это, вероятно, орел-дема. Но с морским орлом большая птица все же имела мало сходства.

Потом она повернулась так, чтобы не лететь через море, — это тоже было не похоже на морского орла-дему — и направилась в сторону Мелиу⁵³. Больше мы ее уже не видели.

Тогда мы пошли искать Гуру⁵⁴ и нашли его за его домом, у маленького пруда, откуда он также наблюдал за птицей. Гуру сказал, это была «масин-тербанг» ⁵⁵, по мы не знали, что это такое. Потом он сказал, что птицу сделали инггерис-аним или бланда-аним⁵⁶ — точно этого нельзя было разглядеть — и одного из них она несла на своей спине. Гуру сказал также, что мужчина, который сидит на ней, может направлять ее, куда захочет: к морю или в лес, вперед или назад⁵⁷, вверх или вниз.

Мальчики и юноши очень удивлялись, и даже Сале из Мелиу, который как раз находился у нас и вообще-то был неглупым человеком, восхищался чужеземцами и говорил, как хорошо они умеют колдовать, если могли сделать такую птицу.

Но Калбон, Нгаронге и Раму стали над ним смеяться, потому что он рассуждал совсем как мальчик или как Гуру. А Валол сказал:

— Конечно, такую птицу надо уметь сделать. Но у нас колдуны лучше, чем у по-аним. Наши колдуны, если захотят, могут летать по воздуху без всякой птицы. А это куда труднее!

И я тоже так думаю.

Для стариков характерно, что они почти всегда упорно отвергают новое. Они никогда не обучались ни письму, ни счету и тем не менее хорошо прожили жизнь, состарились и приобрели уважение окружающих. Для чего же тогда молодые должны учиться столь бесполезному делу5⁸?

Тем сильнее был я поражен, когда один старик попросил миссионера, чтобы тот позаботился об организации в его деревне школы. В ответ на возражение: «Но вы, старики, обычно против этого» — он сказал рассудительно:

— Да, но я видел, как учитель в Талоле сделал недавно какие-то узоры на куске бумаги⁵⁹, потом послал это в Окабу⁶⁰ и через некоторое время к нам прибыли оттуда разные хорошие вещи: ножи, одежда, рис, табак, железная миска и многие другие. Тогда стоит, чтобы наши дети тоже научились так колдовать и тоже могли получать хорошие вещи.

В основном же старикам нравятся у чужеземцев только две вещи, а именно напитки и табак. Но если пиво⁶¹ и шнапс они с успехом могут заменять своим вати, то табак чужеземцев пользуется у них очень большим спросом, так как он гораздо лучше местного. Маринд-аним, маклеуга, ябга и йе-нан только жуют табак, в то время как другим племенам — канум-иребе, нгову-гар, сохурам, жителям острова Фредерика-Хендрика и ди-гульцам — известны бамбуковые трубки. Но в наше время и старые и молодые жеватели табака очень быстро привыкают к курению.

И однажды старый Казима из Пуэпэ⁶² посмотрел жадными глазами, как я курю трубку, и сказал:

— Мне тоже хотелось бы иметь такую.

У меня в вещах имелась еще одна трубка, что было ему неизвестно, и я предложил:

— Ты можешь получить ее. Только за нее ты должен будешь дать мне тоже что-нибудь особенно хорошее.

Я имел в виду головной убор демы, произведение пластического искусства или что-нибудь в этом роде.

Казима задумался. Затем он подозвал какую-то старушку и сказал великодушно:

— Это моя самая старшая жена. Ты можешь получить ее за свою трубку.

Так как Казима был известен как неисправимый шутник, я усомнился в серьезности его предложения. Но он настаивал:

— Ты можешь получить ее.

Я сказал:

— Но она же очень стара.

— А твоя трубка разве не старая? — ответил Казима.

— Да, но для курения она еще очень хороша.

На это Казима возразил:

— И моя старушка тоже еще отлично готовит.

Обмен, конечно, не состоялся, но, как видно, старик предлагал его вполне серьезно, и старая женщина, конечно, пошла бы со мной без единого слова возражения.

Из этого, однако, не следует заключать, что на юге Новой Гвинеи не существует никакой любви между супругами или молодыми людьми. По крайней мере старой женщине было бы очень тяжело расстаться с Казимой, да и он позднее тоже наверняка пожалел бы о состоявшемся обмене; просто там люди слишком зависят от того, что подсказывает им мгновение.

А бывают даже такие случаи, когда молодые люди не довольствуются, как обычно, любой подходящей женой, от которой там требуется лишь трудолюбие, но с настойчивостью добиваются брака с избранной ими девушкой.

Примером этому служит история Умбери, молодого каиум-иребе из деревни Янгапдур. Он посетил меня в Мерауке вместе с другими людьми канум, в том числе со стариком Эле, сравнительно молодым Мако и его невестой Тьюл. И после того как остальные отправились домой, он оставался у меня еще несколько дней. Умбери что-то удручало. Наконец он рассказал мне, что его родители умерли (очевидно, это случилось давно, так как он уже не носил траурной одежды), и попросил меня стать его приемным отцом. Я согласился и потом должен был обещать по возможности скорее приехать в Онгайю на праздник. Вообще же на первых порах не произошло ничего особенного, за исключением того, что Умбери в качестве моего сына тут же предъявил свои права на мои запасы табака.

В Онгайе я должен был приветствовать и обнять⁶³ всех тех, кто, как и Умбери, принадлежал к тотемной группе гемар⁶⁴, Даже женщин, а затем Эле как старший среди мужчин данного тотема обратился ко мне с речью, которая показала мне, почему он расположен ко мне и каковы были истинные мотивы поступка Умбери,

Привет тебе, ровесник6⁵! Ты — отец Умбери и принадлежишь к нашему роду гемар. Поэтому я могу сказать тебе здесь, где нас не слышит ни одна женщина и собрались только мужчины из союза Сосома ⁶⁶, почему ты вправе быть нашим товарищем по возрасту и отцом Умбери.

Когда Дэрау, Маку, Нгаронге, Калбон, Самай и я, а также два молодых человека, Умбери и Мако, и обе его женщины, Кадьин и Тьюл, посетили тебя в Эрмасуке, ты дал нам всем саговую муку и табак и мы ночевали в твоем дворе ⁶⁷. Это было хорошо с твоей стороны, и мы остались довольны ⁶⁸.

Потом ты показал нам дом, где хранились вещи маринд-аним и йе-нан⁶⁹. Все это прекрасные вещи, но лучше их всех были черепа, что висели там на стене. Ты сказал, будто это мариндские головы, отрезанные сохурами⁷⁰. Но можешь не бояться полиси-аним. Мы тебя не выдадим, потому что ты — наш товарищ по тотему. Мы знаем, ты большой охотник за головами, и тебе можно иметь много детей⁷¹.

Но ты сделал еще одно очень хорошее дело. Когда мы зашли в твой вещевой дом⁷², я заметил на земле две деревяшки Сосома⁷³, которые нельзя видеть женщинам. Ты ногами быстро надвинул на них циновку, чтобы Кадьин и Тьюл не могли их увидеть. И это было очень хорошо с твоей стороны. Теперь мы знаем, что ты тоже человек Сосома. Ты наш сверстник, ты могучий мужчина ⁷⁴, ты большой охотник за головами, ты наш брат по Сосому, айюваа!

Потому мы и стали твоими ровесниками и твоими братьями по роду гемар, к которому принадлежит уже твой сын Умбери⁷⁵ и все мы. И если теперь, глядя на месяц, ты увидишь сидящего на нем Геба⁷⁶, то должен всегда кричать: «Геб, ахэ!», и твои дети тоже должны так делать, потому что они также будут принадлежать к роду гемар. Не забывай этого, когда будешь в своей деревне.

А теперь я хочу говорить о твоем сыне Умбери. После смерти своих родителей он пришел однажды в Семандир ⁷⁷ и увидел живущую там Тыол. Она была в возрасте иваге⁷⁸, и Умбери хотел попросить ее отца

Дэрау ⁷⁹ отдать ему девушку в жены. Но тогда еще не кончился срок траура, и он не мог этого сделать. И все же — правда, мне неловко говорить об этом — оба они обменялись своими серьгами⁸⁰. Умбери очень хотелось, чтобы Тьюл стала его женой.

Но прежде чем окончился траур Умбери, к Дзрау пришел Мако и спросил, не может ли он отдать Тьюл ему, и Дэрау сказал, что он не против. Мако уже имел одну жену — Кадьин, и, так как она была еще молода, Дэрау думал, Тьюл не будет у Мако тяжело, потому что ей придется делать только половину работы.

Но тут умерла мать Тыол, и Тьюл не смогла выйти за Мако⁸¹. Она надела траурный наряд⁸², который сможет сбросить, когда Геб снова появится на месяце⁸³. А до тех пор ей нельзя выходить замуж, хотя Дэрау и отдал ее Мако.

Теперь ты знаешь все, но я хочу сказать тебе еще кое-что. Умбери хочет жениться на Тьюл. Он уже имеет право жениться» потому что время его траура прошло. Но Тьюл не может стать его женой, потому что Дерау обещал ее Мако и потому что ее траур еще не кончился. А когда он кончится, Мако потребует девушку себе.

Но Умбери — твой сын. Мы говорили ему, что есть много других невест: и Буза, и Серо, и Сумал, и Комбик, и еще многие. Они тоже послушные и работящие. Но Умбери сказал, что хочет только Тьюл и никого больше; лучше он совсем останется без жены. Ты же знаешь, над холостыми все смеются. И кто же будет ему тогда готовить? Уж не старая ли Якар, вдова Тамоса? Но Умбери настаивает на Тьюл, и он в самом деле готов стать таким дурнем⁸⁴, если не получит ее.

Мако еще не стар и вполне обойдется одной женой⁸⁵. Тьюл ему еще не нужна. Но он не отступится от девушки, потому что Дэрау уже обещал ему ее.

Я старый человек и много думал об этом. Когда я был молодым, мужчины радовались, если вообще получали хоть одну жену. (Реплика старого Калбона: «И ты тоже?») Да, и я тоже, потому что она была хорошая. И теперь я считаю, что Мако хватит одной Кадьин. И хотя он имеет преимущество, но должен уступить Тьюл Умбери, раз тот хочет жениться только на ней.

А за то, что Мако откажется от своих прав на девушку, ему надо что-нибудь дать, и тогда он не будет сердиться на Умбери, на Тьюл и на Дэрау.

У тебя же есть столько прекрасных вещей — табак, стеклянные бусы, орехи бетеля, ножи и, может быть, даже топор, и ты отец Умбери. Так неужели ты не согласишься что-нибудь дать Мако, чтобы Умбери мог жениться на Тьюл?

Дэрау и Тьюл принадлежат к роду каламбу ⁸⁶. Так что с этой стороны нет никаких препятствий. Ты можешь, собственно, что-нибудь дать и Дэрау, и тогда он тоже не станет возражать. Что же касается меня, то я человек старый и от такой длинной речи у меня совсем пересохло во рту. Несколько орехов бетеля для жевания были бы мне очень кстати.

Речь Эле имела успех. Мако заявил, что согласен на компенсацию. Дэрау тоже не возражал, Умбери и Тьюл⁸⁷ были счастливы, сам Эле очень радовался своему успеху. Приемный отец Умбери безропотно нес все расходы. И только жена Мако Кадьин осталась недовольна, так как не получила ожидаемой помощницы для работы по хозяйству. Что касается ревности, то Кадьин вряд ли страдала от нее, ибо на Новой Гвинее женщинам ревновать не положено. Наоборот, старые женщины требуют от своего мужа, чтобы он для их разгрузки взял вторую жену, а вторая жена вскоре начинает настаивать па третьей, третья — на четвертой. А если такую разгрузку удается получить более молодой женщине, то она рада этому еще больше. И только молодым людям не нравится многоженство стариков, так как оно значительно суживает их возможности вступить в брак. И если молодая женщина, которой приходится обслуживать старика и трех или четырех его старых жен, вдруг поймет, что у более молодого мужа ей жилось бы лучше, она большей частью пытается как-то исправить положение; и тогда начинается цепь насилий, смертоносного колдовства и ответного колдовства, которая редко приводит к хорошему концу.

Весьма существенным в речи Эле было замечание о том, что жених и невеста принадлежат к разным тотемным группам, так как в противном случае брак оказался бы невозможным. Бракосочетание в пределах собственного тотема⁸⁸ рассматривается как кровосмешение, если даже оба его участника, по нашим понятиям, вообще не состоят в родстве, а порой принадлежат и к различным племенам. Неясным остается лишь один вопрос, а именно: могут ли вступать в брак люди, принадлежащие к тотему воды и к тотему саговой пальмы⁸⁹, так как одни считают, что тотем воды является подразделением тотема саговой пальмы, а другие признают их самостоятельными.

Нормальная семья у маринд-аним и их соседей строится⁹⁰ по такой схеме:

Таким образом, дети всегда принадлежат к тотемной группе отца.

Казалось бы, все это очень просто. Но там существует обычай, согласно которому родители, примерно в одно и то же время обзаведшиеся детьми, обмениваются ими, чтобы тем самым стать ближе друг к другу. Об обмене никому не рассказывают и скрывают это также от детей, чтобы избавить их от ненужных душевных переживаний.

По возможности обмениваются детьми родители, относящиеся к одной и той же тотемной группе (конечно, при этом учитываются лишь группы отцов), но в тех случаях, когда это невозможно, обмен происходит также между семьями, принадлежащими к различным тотемным группам. И так как дети думают, что принадлежат к тотему приемных родителей, тогда как на самом деле являются членами тотемной группы своих настоящих родителей, которых они считают просто добрыми друзьями семьи, то впоследствии возникают большие затруднения; и те и другие родители пытаются затем совместно разрешить их в порядке конфиденциальной беседы. Если же этого не произойдет, дело может окончиться весьма трагически.

Чтобы добраться из Окабы до деревень, расположенных в верховьях Булаки или на Мавекле, направляются не к устью Булаки, так как она делает большой крюк, а идут прямо по суше и уже на второй день достигают деревни Йомоб, лежащей в верхнем течении реки. Для одного такого похода я взял носильщиков маринд-аним из Иволье и Макалина⁹¹. Когда мы устроили привал у речки Анау, все были весело настроены. Некоторым из носильщиков удалось убить кенгуру⁹², другим поймать уток, и потому у нас получился славный пир, и хорошее настроение моих спутников проявилось в пении и плясках. Только один мужчина, с которым весь день никто не разговаривал, тихо сидел в стороне; остальные явно избегали его и не желали, чтобы он принимал участие в общем веселье. Так как это был дружелюбный и скромный человек, производивший на меня весьма хорошее впечатление, я спросил своих спутников маринд-аним, почему они избегают его, И тогда я узнал следующую историю»

В деревне Иволье жил раньше один мужчина из тотема гебхе. У него был сын, для которого охотники за головами раздобыли имя Кунга. Отец не отдал сына другим людям, а оставил его у себя, пока тому не пришло время идти в мужской дом и он постепенно не достиг зрелого возраста. Потом Кунга отправился искать себе невесту, как это делают все молодые люди.

Сначала он пошел в Вамби, а оттуда через Докиб в Вамал, но там он не встретил ни одной подходящей девушки и ни с чем вернулся обратно. Затем он снова отправился на поиски невесты, на этот раз в Сангасе. Но в Сангасе ему не понравилось, потому что люди там говорили на чужом языке ⁹³. Поэтому он пошел дальше, в Домандэ, Онгари, Кайбузе, а потом еще дальше, к Кумбе. Но нигде не мог найти свободных девушек на выданье. Он побывал также в Анаси, но, конечно, и там не подобрал себе невесты, потому что анасайцы известны своей глупостью ⁹⁴. Наконец, он через Венду и Ба-хор дошел до Нотива, где живут сони ⁹⁵, и до Урумба. Но ему упорно не везло. Тогда он повернул обратно и решил остановиться у своих родных в Венду.

В той деревне жила одна девушка, по имени Арос, которая ему очень понравилась. Ее родители умерли, и она жила у приемных. Кунга обменялся с девушкой серьгами, и жители Венду радовались, что он хочет на ней жениться. Теперь они были за нее совершенно спокойны. Кунга спросил Арос, из какого она тотема, и та сказала, что из тотема кабана.

Так что все было в порядке, и люди из тотемов гебхе и кабана принесли Кунге и Арос свадебные подарки. Но дома для Кунги они строить не стали ⁹⁶, потому что Кунга решил поселиться с женой в своей родной деревне.

Он очень гордился своей женой и не торопясь пошел с ней в Иволье через все прибрежные деревни. И в каждой из них они останавливались на некоторое время. Так прошел не один месяц⁹⁷. Но под конец они стали торопиться, потому что Кунга хотел, чтобы Арос рожала не в чужой деревне, а в Иволье, в доме для рожениц ⁹⁸.

В Иволье Арос сразу же пошла в дом для рожениц и родила там девочку. Тут люди спросили Кунгу, кто ее муж. Кунга сказал:

— Я.

Тогда они собрались убить его, и ему пришлось бежать в Макалин.

Жители Иволье рассердились так потому, что Арос, оказывается, была родной сестрой Кунги. Родители младенцем отдали ее в Венду своим друзьям из тотема кабана, у которых она и выросла. Потом приемные родители Арос умерли, и никто в Венду не знал, что на самом-то деле она родом из гебхе. Не подозревали этого и родственники Кунги, потому что не знали, что Арос откуда-то принесена. Все люди в Венду думали, что Арос принадлежит к тотему кабана, и потому согласились на ее свадьбу с Кунгой. Кунга, конечно, тоже не знал, что Арос его сестра. И все-таки жители Иволье не могли простить ему такого ужасного преступления. *

Они немедленно убили ребенка Арос, а саму ее отправили обратно в Венду. Позднее она вышла там замуж за другого человека, уже не из тотема гебхе.

Кунга остался жить в Макалине. Но и там люди избегали его. Со временем он достал себе другую жену, из тотема казуара. Он привел ее из Тагепе, от лесных людей99, которые говорят по-своему ¹⁰⁰. Они не догадывались, что натворил Кунга, и потому дали ему девушку.

Потом у них родился сын. Но так как никто не хотел пойти для Кунги на охоту за головами и никто не соглашался брать его с собой, то мальчик не получил черепного имени. Тогда Кунга переделал свое имя и назвал сына Кангу.

Кангу — это тот самый мужчина, что пришел с нами к Анау. Конечно, он неплохой парень, но кто же станет дружить с человеком, чей отец совершил такое страшное преступление?

Я тщетно пытался уговорить моих носильщиков изменить свое отношение к пи в чем не повинному Кангу. Он был доволен, что по крайней мере бывшие с нами индонезийцы и я старались немного его развеселить. Но маринд-аним упорно отказывались принять его в свою компанию.

В приведенном выше рассказе не упоминается об одном обстоятельстве, которое стало известно миссионеру П. Гейртьепсу¹⁰¹, а именно, что жители Иволье из-за близости правительственного поста в Окабе вовсе не собирались сами убивать Кунгу, а заявили о его преступном браке помощнику администратора. Чиновник-индонезиец тотчас же объявил брак недействительным, но вопреки их ожиданию не привлек Кунгу к ответственности и лишь посоветовал ему быть осторожным при новом бракосочетании. Кунга обещал ему это и впоследствии свое обещание сдержал. В отношении же убийства ребенка никаких мер принято не было. Видимо, индонезиец не захотел лишний раз обострять отношений местного населения с чужеземцами и промолчал об этом.

Однако из Окабы исходили не только попытки сделать жителей Новой Гвинеи верными подданными правительства или, как говорят индонезийцы, Компании¹⁰², но оттуда же проникали к маринд-аним и тё суеверия, которые индонезийцы — чиновники, полицейские и даже учителя-миссионеры — принесли со своей родины.

Для подобных представлений, исходивших от «по-аним», весьма характерна рассказанная мне в 1933 г. история о появлении так называемой пунтианак — духа женщины, умершей во время родов. Правда, пунтйанак является образом индонезийской фантазии, но «по-аним» из Мерауке так настойчиво твердили о ней, что она не могла не оказать влияние на легковозбудимое воображение маринд-аним, и потому я решил эту историю привести здесь. Она составлена из рассказов амбонцев, живущих в Окабе, и маринд-аним из Явиму.

Рассказ амбонца Манупутти, помощника администратора из Окабы

Пунтианак — это дух женщины, умершей во время родов или сразу же после них. Мы, амбонцы, считаем, что она завидует людям, оставшимся в живых, и потому старается навредить им. Но особенно упорно преследует пунтианак своего мужа, так как он повинен в ее смерти: ведь она умерла, рожая его ребенка.

Пунтианак является к мужу или к другим людям ночью с ребенком на руках, и узнают ее по тупому, безжизненному взгляду и по длинным когтям на пальцах. На спине у пунтианак зияет большая вонючая дыра, в которой копошатся черви ¹⁰³, и она все время старается повернуться спиной к стене, чтобы люди не заметили этого. А вокруг нее разносится запах тления.

Нападая на людей, пунтианак пытается исцарапать их своими когтями. Но едва начинает светать, она тут же исчезает, потому что она — ночной призрак и совсем не выносит дневного света. Если же рассвет застает ее врасплох, она тут же превращается в слизь, и тот, на кого она напала, спасен.

Но и ночью от пунтианак можно защититься, если остаться дома ¹⁰⁴. Там, где падает тень от крыши, она бессильна против людей. И если смело броситься на нее, она тоже расплывется слизью или совсем исчезнет.

Вот такой случай произошел несколько лет назад в Пассо ¹⁰⁵. Часов в пять пополудни один мужчина пошел на рыбалку, чтобы наловить немного рыбы для — своей беременной жены. Когда часов в девять вечера, уже затемно, он вернулся домой, навстречу ему вышла его жена с младенцем на руках. Сначала он очень удивился столь преждевременным родам и тому, что жена его так быстро встала. Но когда захотел обнять ребенка, то заметил, что у жены выросли длинные ногти и она пристально на него смотрит. Тогда он догадался, что жена умерла от преждевременных родов и превратилась в пунтианак. Он быстро убежал от нее и спрятался под опрокинутой лодкой. Пунтианак отыскала лодку и начала подкапываться под нее. Часам к четырем утра она прорыла уже такую большую дыру, что почти могла в нее пролезть. Но тут стало светать. Сгоряча пунтианак не обратила на это внимания и вскоре превратилась в слизь.

В городе Амбоне один рыбак как-то вечером встретил чужую пунтианак, которая угрожала ему. Но он не растерялся и смело набросил на нее сеть. Пунтианак тут же исчезла.

Обычно пунтианак появляется только через четыре дня после смерти. Но иногда бывает и по-другому* как это случилось в Пассо или в Окабе.

Мы не любим рассказывать про пунтианак, потому что европейцы смеются над нами. А ведь мы тоже хорошие христиане¹⁰⁶ и не хотим, чтобы из-за нашей веры в пунтианак нас считали язычниками. Но пунтианак действительно существует, и голландский гезаггебер ¹⁰⁷ в Амахеи ¹⁰⁸ мог однажды сам убедиться в этом.

Раньше он тоже не верил в пунтианак и говорил, что хочет сначала увидеть ее своими глазами. Тогда люди отвели его в такое место, где иногда по ночам бродила пунтианак, а сами стали издали наблюдать за ним. Через некоторое время там действительно появилась пунтианак. Гезаггебер был сильным и храбрым мужчиной и, не долго думая, бросился на нее. Но она тоже не испугалась и, в свою очередь, накинулась на него. Опа рвала на нем одежду и царапала его. В пылу драки пунтианак не заметила, как подошло утро, и пропала, Гезаггебер был совершенно обессилен и истекал кровью. Но потом он снова поправился и больше уже не сомневался в существовании пунтианак.

Рассказ амбонки, жены полицейского коменданта¹⁰⁹ из Окабы

Моя старшая сестра была замужем за учителем-миссионером из Явиму, на Булаке. Она ожидала ребенка, и поэтому мой зять привез ее в Окабу. Он поместил ее в больницу, а сам остался у нас дожидаться, пока она родит. Но бог не желал этого. Восьмого августа во время родов моя сестра умерла. И ребенок тоже оказался мертвым.

На следующую ночь сестра явилась ко мне. Выглядела она совсем как живая, а не как пунтианак и сказала мне тихо: «Сестрица!» ¹¹⁰. Тогда я попросила ее, чтобы она не позорила нашей семьи и не становилась пунтианак. Она ничего не ответила и исчезла. Но нам все же не удалось избежать позора. Двенадцатого августа люди из Явиму видели ее в образе пунтианак.

Рассказ маринд-аним из Явиму, Которые пришли в Окабу за учителем-миссионером

Мы очень удивлялись, что учитель так долго не возвращается. Вот уже два воскресенья он не читал нам проповеди. И в то же время его жена с ребенком уже вернулась в Явиму. Никто не видел, как она пришла, и никто не ходил за ней в Окабу, но она оказалась дома. Первыми увидели ее маленькие мальчики Вайдам, Комнай и Доком. Они сказали об этом канале и мандуру ¹¹¹, и те отправились в дом учителя.

Там они застали его жену с ребенком на руках, но самого учителя дома не было. Она сказала, чтобы принесли дров и овощей. Мужчины удивились, что жена учителя вернулась домой одна, но ничего не спросили и велели Ауай¹¹² позаботиться о дровах и овощах. Потом вместе с Ауай они снова зашли в дом учителя, но там уже никого не было, сколько они ни искали.

Показания двух полицейских из Окабы, а м б о н ц е в

Девятнадцатого августа я стоял на посту у полицейского барака. Было около десяти часов ночи, и вокруг было темно и тихо. Только у миссионера еще горел свет. Вдруг ко мне беззвучно приблизилась какая-то белая фигура. Она выглядела как женщина, только очертания ее были расплывчатые, точно у привидений. Тут я догадался, что это пунтианак жены учителя. Я выхватил свою саблю и бросился на призрак. Но как только я ударил по нему саблей, существо исчезло, а вокруг было по-прежнему тихо и темно.

Я стоял на часах двадцать первого августа. И так как третьего дня мой товарищ видел пунтианак, я был осторожен и зарядил свое ружье патроном с солью, которую заговорил Капала Араб ¹¹³ в Мерауке. (Я ведь мусульманин.) Для подобных случаев такие патроны очень хороши.

Сначала все было совершенно спокойно. Лишь время от времени слышался лай собаки, но это бывает почти каждую ночь. Примерно в час утра ко мне бесшумно подошла какая-то огромная белая собака. Она совсем не походила на призрак, а выглядела как живая. Собака приблизилась так быстро, что я едва успел вскинуть ружье и выстрелить.

Сразу же после выстрела собака исчезла. Как видно, патрон оказал свое действие. Конечно же, это была пунтианак, потому что в Окабе и в соседних деревнях нет ни одной такой большой белой собаки.

Теперь можно ожидать, что пунтианак явится в своем третьем образе — в виде огромного гуся. Но если мы и тогда прогоним ее, она уже больше никогда не придет к нам.

К этим рассказам, приведенным здесь без какой-либо критики, следует все же кое-что добавить.

Сновидение сестры умершей, а также ночные видения постовых полицейских были, конечно, вызваны тем большим волнением, которое возникло среди «по-аним» вследствие неожиданной смерти жены учителя. Сам учитель еще три недели не решался возвращаться в Явиму и оставался в Окабе, где, как ему казалось, он подвергался меньшей опасности. Он почти обезумел от страха и за три дня до 18 сентября, когда я впервые попал в Явиму, снова куда-то исчез. Лишь 27 сентября мне удалось встретиться с ним в этой деревне, но он все еще был очень растерян и просил своего коллегу из Талола побыть с ним некоторое время. Капала Явиму, который вместе с манду-ром якобы видел пунтианак, был старым, выжившим из ума человеком, к тому же постоянно пьяным от вати, так что все его обязанности приходилось выполнять мандуру, бывшему, кстати сказать, весьма толковым и дельным мужчиной. Однако и этот мандур, а также и дети уверяли, будто видели пунтианак, правда не в образе страшного существа, а в облике приветливой и немного робкой женщины, какой она была и при жизни.

Любопытно отметить, что на маринд-аним, проживавших в соседних с Окабой деревнях Меви, Алаку, Сангасе и Иволье, волнение «по-аним» не произвело ни малейшего впечатления. Вера в пунтианак была им чужда, как, впрочем, и сама покойница. К тому же католический миссионер из Окабы, по-видимому, сказал им, что разговоры местных «по-аним» о пунтианак — вздор. В Явиму же, напротив, люди дружили с умершей, вероятно, справлялись о ней у «по-аним» из Окабы и услышали от них о ее возможном появлении в виде призрака с ребенком на руках¹¹⁴. Остальное довершила пылкая фантазия маринд-аним.

Вполне вероятно, что духовное влияние чужеземцев может сказаться и более сильно, и это, конечно, происходит при активном содействии христианских миссий. Однако на такой чужеродной основе вряд ли вырастет что-либо новое.

Старая же смелая фантазия, которая в образе Йолумы воплощала силу и великолепие морской стихии, которая видела дему в каждой кокосовой пальме и даже маяк на острове Дару пыталась включить в созданную ею картину мира, — эта фантазия уже умирает. Какую-то ее долю сохранили еще племена, наиболее удаленные от Мерауке, люди габгаб, обитатели западной и северной окраин острова Фредерика-Хендрика и сохуры, но самим маринд-аним и их друзьям угрожает сейчас мировая цивилизация, которая вряд ли сделает их счастливыми.

Никто не станет спорить, что следовало принять меры против охоты за человеческими головами, против убийств и людоедства в культовых союзах, против унижения женщин и других грехов прошлого. Однако именно эти дела, как они ни ужасны, и придавали маринд-аним их жизнерадостность, укрепляли их чувство собственного достоинства и возбуждали фантазию.

Разумеется, ни один человек не может и не вправе желать, чтобы вернулось оплакиваемое стариками «доброе старое время» со всеми его ужасами. Но что же теперь делать?

Ныне настало время спасти то хорошее, что имеется у маринд-аним. Конец охоты за головами, который у сохуров и их северных соседей все еще не наступил, поможет молодым людям осуществить свое стремление к путешествиям и приобретению знаний. Они не хотят заниматься футболом, а ищут приключений и желают учиться. Эта возможность должна быть им предоставлена. И сейчас пора подумать, каким образом можно поднять над узкими интересами племенной общины оба их основных идеала: оставаться человеком, сохранившим способность стыдиться, и, главное, научиться быть действительным аним-анем, т. е. человечным человеком.