Мифы преступного мира

Личность преступного типа

Ученые разных исторических эпох, разных мировоззрений, представляющие разные общественно-экономические формации, в течение последних 200 лет пытаются найти ответ на вопрос: почему одни люди совершают преступления, а другие — нет?

Много разных споров было по этому поводу, и кажется, что ответ где-то рядом, что вот-вот кто-то, наконец, сорвет пелену с наших глаз и скажет: я знаю!

Но нет. Самым невероятным образом тихий, незаметный Андрей Чикатило, семьянин и на вид тщедушный стареющий мужичок, оказывается жестоким серийным убийцей-изувером. Витебский убийца Михасевич мечтал, что о нем снимут фильм и он, словно Герострат, войдет в историю с черного хода. Солоник бредил идеей, что его образ романтического злодея когда-нибудь будет играть сам Н.С. Михалков. Несформировавшийся подросток со смешной фамилией Пичужкин сделал убийства смыслом своей никчемной жизни, заявив, что первое убийство, как и первая любовь, не забывается.

Корыстные преступники, с которыми сталкивался я, мнят из себя авантюристов-романтиков, не к месту употребляя замечательные слова Леонида Дербенева, написанные им к известной песне из кинофильма «Земля Санникова»: «Призрачно все в этом мире бушующем, Есть только миг, за него и держись». В их устах эти слова приобретают совершенно иной смысл: наплевать на все, после нас хоть потоп. Они как будто приходят в эту жизнь, чтобы своим примером показать бессмысленность самого существования человека.

И все эти люди живут по соседству с обычными добропорядочными гражданами и посмеиваются над ними, говоря, что такая жизнь скучна. Сами добропорядочные граждане предстают, с их слов, людьми серыми, невидимыми, которые рождаются не для того, чтобы прожить яркую интересную жизнь, а для того, чтобы прозябать и умереть в безвестности.

При этом почти все преступники, я бы сказал, маниакально сентиментальны, но их сентиментальность сродни сентиментальности Гитлера, который души не чаял в своей собаке и отправлял миллионы людей, в том числе и немцев, на верную и ужасную смерть. Гитлер со своими бредовыми идеями возомнил себя богом (скорее дьяволом) на земле и спрашивал у Гудериана: разве Фридрих Великий не посылал тысячи солдат в бой на верную смерть? А почему же его, Гитлера, упрекают в том же самом? Обладая ярко выраженными некрофильными чертами, Гитлер в то же время был вегетарианцем, не ел мясного, вполне возможно, из-за запаха свежего мяса и крови, который пугал его со времен Первой мировой войны. Он стремился к смерти и одновременно боялся ее, имел очевидные психологические проблемы, связанные с интимной жизнью, и при этом рисовал пейзажи, умел наслаждаться музыкой и рядом со своими друзьями (были ли у него настоящие друзья?) был чуток и заботлив. Но если бы у сентиментального Гитлера была атомная бомба, он неминуемо ее применил бы. В своем стремлении достичь своих античеловеческих целей он вполне логично был готов уничтожить все человечество.

Впрочем, если Гитлер не применил атомную бомбу, то ее применили руководители страны, которая считается образцом демократии и культивирования общечеловеческих ценностей. Не правда ли, парадокс? Нацист и злодей, олицетворение самого ужасного, что случилось с человечеством в XX веке, Гитлер не применил атомную бомбу, а Трумэн, руководитель оплота демократии и надежды человечества в том же самом XX веке, применил ее дважды, причем оба раза не против боевых частей, а против самого что ни на есть мирного населения. Подчеркну и напомню, что атомная бомба именно потому была сброшена на японские города, чтобы среди мирного населения было как можно больше жертв. Если бы атомная бомба применялась на фронте, то ее поражающий эффект был бы не так очевиден.

Многие из преступников добры, но их доброта выборочна и не мешает им отнимать последнее у простых граждан, нападать на пожилых людей сзади и бить их по голове молотком, красть детей и требовать за них выкуп, а в случае его неполучения спокойно убивать их.

Так кто же они? Люди или не люди? Это особая категория перерожденцев или это затаившиеся среди нас звери, или, страшно об этом даже подумать, звери, которые сидят в каждом из нас и до поры до времени ждут своего часа, чтобы вырваться на свободу, как только мы дадим им для этого повод?

В свое время, как известно, Чезаре Ломброзо дал, как он утверждал, окончательный ответ на этот вопрос: «Мы различаем именно атавистические преступления, грубейшими примерами которых являются убийство, воровство и изнасилование, и эволюционные, отличающиеся от предыдущих более тонкими приемами, основанными не на силе, а на хитрости. Преступлениям первого вида подвержено небольшое число лиц, роковым образом предрасположенных к ним, а преступления второго типа мы наблюдаем у всех тех, кто не обладает достаточно уравновешенным характером, чтобы противостоять окружающим вредным влияниям»[19].

Другими словами, Ломброзо делил преступников на прирожденных, которые обязательно совершат преступление и воспитательные и социальные превентивные меры к которым неприменимы. При этом эти преступники рождены для совершения самых страшных и тяжких преступлений. И на преступников, которые могут никогда не совершить преступления, а если их совершают, то либо под влиянием внешних случайных факторов, либо из-за плохого воспитания. Разумеется, я упрощаю взгляды Ломброзо, но главным здесь является то, что есть прирожденные преступники, т. е. это не люди в привычном для обывателя понимании, или скорее не те люди, которые могут жить в человеческом обществе.

О Ломброзо так много и так по-разному говорили и продолжают говорить, что нельзя не остановиться на основных этапах его жизни. Впрочем, его биографы достаточно скупы, а его биография — это биография ученого, который трудился на отведенном ему поприще не покладая рук, поэтому те, кто ожидает каких-либо экзотических откровений и интригующих подробностей его жизни, будут, безусловно, разочарованы.

Чезаре Ломброзо родился в Вероне 6 ноября 1835 года. При рождении ему дали имя Езикия Марко. Скорее всего, выбор имени связан с библейскими мотивами, ведь семья Ломброзо была достаточно набожна, а если говорить более конкретно, это была семья ортодоксальных иудеев. (Кстати, в ортодоксальности иудеев нет ничего необычного, ведь, например, православие — тоже ортодоксальная религия.) Нелишним будет напомнить, что Верона, как и вся Италия, в то время входила в состав Австрийской империи. Его отец, Аарон Ломброзо, был состоятельным торговцем, так что маленький Ломброзо был выходцем из достаточно богатой семьи. Более того, род Ломброзо принадлежал к древнему еврейскому роду, представители которого считались выдающимися талмудистами и раввинами. Отец Ломброзо занимался торговлей более чем успешно. Его предприятие процветало. Он помнил времена Наполеона, хотя в большей степени симпатизировал не ему, а Великой Французской революции, провозгласившей идеалы добра и социальной справедливости. Мать Ломброзо, Зефира Леви, была дочерью богатых промышленников. Аарон посватался к ней в 1830 году. Говорят, что, давая согласие выйти замуж за Аарона, Зефира потребовала, чтобы жених поклялся, что даст будущим детям самое лучшее образование.

В 1835 году Верона, которая устала от затянувшегося владычества Австрии, была похожа на постоянно кипящий котел, готовый вот-вот взорваться очередными социальными потрясениями. Аарон Ломброзо не скрывал своих симпатий к свободолюбивым итальянцам и с детства внушил сыну ненависть к тирании, а в более глубоком смысле — нетерпимость к нечестности и несправедливому социальному устройству общества. Он был далек от глобальных обобщений, и несправедливость у него имела вполне конкретный адрес — Австрийская империя. Более того, несмотря на приверженность иудаизму, Аарон Ломброзо считал себя итальянцем.

Неудивительно, что с раннего детства юный Езикия мечтал об объединении родной страны. Он часами слушал рассказы о борцах за независимость Италии и в этот момент ощущал себя более итальянцем, чем сами итальянцы. Впрочем, преувеличивать его помыслы о революционной борьбе и об освобождении Италии не стоит. Не надо забывать, что он воспитывался прежде всего в еврейской семье, которая считалась одной из самых ортодоксальных в округе.

Юный Ломброзо быстро изучил несколько языков, включая иврит, а также арабский, арамейский и даже китайский. Вообще учеба ему давалась чрезвычайно легко. Вскоре он захотел знать больше, чем давалось в рамках строгой программы обучения в гимназии, которая жестко регламентировалась орденом иезуитов. Австрийский император Франц Иосиф I (нем. Franz Joseph I., венгр. I. Ferenc Jozsef, чешек. Frantisek Josef I.) говорил no этому поводу: «Мне нужны не образованные, а послушные подданные». (Не напоминают ли эти слова высказывания некоторых политиков современной России? Люди, которым дорога собственная власть, а не страна, во все времена боялись и боятся образованного народа.)

На глаза юноши попались книги Чарльза Дарвина о теории эволюции, и, разумеется, одна из главных среди них — «Происхождение видов путем естественного отбора, или Сохранение благоприятных рас в борьбе за жизнь» (англ. «On the Origin of Species by Means of Natural Selection, or the Preservation of Favoured Races in the Struggle for Life»)[20]. Книги Дарвина полностью перевернули мировоззрение Ломброзо. Особенно его впечатлила их логическая завершенность, основанная на обширном эмпирическом материале, который Дарвин добыл лично во время своих натуралистических экспедиций. Наверное, тогда Ломброзо решил, что будет ученым. Он начал штудировать многочисленные философские работы и уже в возрасте 16 лет опубликовал в веронском журнале свою первую научную работу — это была рецензия на книгу врача Марцоло. Тогда же молодой Ломброзо прочитал труд ученого из Российской империи (Прибалтики) Карла Бурдаха «Учебник физиологии». Ломброзо теперь знал, какой именно наукой он будет заниматься. Перед собой он поставил ни много ни мало задачу разгадать тайну человека и ответить на вопрос, почему при однотипном физиологическом строении всех людей независимо от принадлежности к той или иной расе каждый человек тем не менее уникален. Таким образом, Ломброзо решил посвятить себя модному тогда направлению в науке — медицинской антропологии.

Ломброзо без труда поступил в университет города Павии. Он пошел на лекционные курсы Бартоломео Панницы, который преподавал студентам структуру и строение нервной системы человека как основы поведения личности человека. Панница, тоже, кстати, еврей, увидел искреннюю заинтересованность Ломброзо в изучаемом предмете и начал заниматься с ним индивидуально. Он посоветовал Ломброзо прочитать труды современных психиатров, тем более что психиатрия как самостоятельная учебная дисциплина в университете не преподавалась.

Кроме того, Ломброзо самостоятельно изучил этнолингвистику и социальную гигиену. В свои неполные 20 лет он оказался одним из пионеров нового научного течения — антропологии. Перед ним был открыт огромный простор для научных изысканий. Считается, что решающую роль в интеллектуальном формировании молодого Ломброзо сыграла философия позитивизма, представители которой, в частности, отдавали предпочтение результатам научного познания, полученного экспериментальным путем. Впрочем, философия позитивизма сыграла главную роль в становлении в целом учения о преступности как общественном феномене и в появлении науки криминологии.

Между тем молодой Ломброзо был человеком своего окружения. Как и все, он страстно желал свободы родной Италии и ухода ненавистных оккупационных австрийских войск. Свои мысли по этому поводу он не особенно скрывал. Неудивительно, что вскоре он был обвинен в заговоре против австрийских властей и арестован. Удивительно другое, что с течением времени Ломброзо в своих работах фактически приравнивал всех революционеров к лицам с преступными наклонностями.

Как бы то ни было, арест Ломброзо не сломил, но заставил переосмыслить поставленные перед собой методы и способы решения научных задач. Кроме того, находясь в тюрьме, он, наверное, был поражен теми типажами людей, с которыми вынужден был вместе находиться. Видимо, тогда он впервые заинтересовался криминалистикой, наукой в то время достаточно широко понимаемой, изучавшей как суть преступлений, так и способы их раскрытия, и судебной медициной.

Достоверно неизвестно, как и почему был освобожден Ломброзо, но, судя по всему, это было связано с определенным покаянием, поскольку он не только, несмотря на арест, не был исключен из университета, но вскоре его вполне успешно закончил. Ему был 21 год. Но чтобы начать врачебную практику, Ломброзо должен был сдавать экзамен на звание врача в столице империи Вене. Ломброзо избрал темой диссертации, которую он по правилам должен был защитить, кретинизм (от франц, cretin, идиот — эндокринное заболевание, вызываемое недостатком гормонов щитовидной железы, при этой болезни у больного наблюдается задержка роста и умственная отсталость, доходящая иногда до идиотии; больные кретинизмом имеют карликовый рост и крайне непропорциональное строение тела: короткие конечности, большую голову, маленькие косые глаза, вдавленную переносицу, толстую и грубую кожу). При этом произошло еще одно знаменательное событие: из Павии выехал Езикия Марко Ломброзо, а в Вену приехал Чезаре Ломброзо. Он изменил имя, поскольку в Вене царили антисемиты, а он, наученный горьким опытом, не хотел лишний раз провоцировать австрийских чиновников. В результате Ломброзо с блеском защитил диссертацию и получил диплом на имя Чезаре (Цезаря) Ломброзо.

В это время в европейской психиатрии развернулась настоящая интеллектуальная борьба между теми, кто считал, что психические болезни происходят из-за того, что это болезни человеческой души, а потому они неизлечимы (представителей этого научного направления называли «психами»), и теми, кто полагал, что психические заболевания коренятся в человеческом мозгу, а потому они вполне поддаются лечению (их называли «соматиками»). Второе направление только начинало развиваться, оно требовало серьезного научного погружения и не могло быть напрямую связано с практикой. А практика — это деньги. Несмотря на это, Ломброзо достаточно смело отказался от выгод практикующего врача и решил полностью посвятить себя науке.

Уже в 1859 году он опубликовал результат нескольких лет упорной работы по изучению больных кретинизмом — статью «Исследования по кретинизму в Ломбардии». Ломброзо пытался доказать наличие закономерностей в антропологических особенностях строения тела психически ненормальных больных. Многие психически больные люди находились в тюрьмах, и вполне естественно, Ломброзо начал более внимательно изучать особенности их анатомии. При этом исследования головного мозга заключенных привели Ломброзо вместо ответа к новым вопросам — всегда ли человек, совершивший преступление, ненормален и насколько преступнику выгодно представлять себя психически больным человеком?[21]

В том же 1859 году Ломброзо был мобилизован в армию для борьбы с бандитизмом в южных областях Италии. Он служил в должности военного хирурга. Находясь на переднем крае боевых действий, Ломброзо решил не терять времени даром и, пользуясь предоставившейся ему возможностью, начал собирать первый эмпирический материал. Он изучал черепа убитых солдат и сравнивал их с черепами убитых бандитов. Собранные данные он в дальнейшем положил в основу предложений по развитию социальной гигиены, а чуть позже — в создание криминальной антропологии.

В результате обобщения полученных эмпирических данных Ломброзо сделал вывод, что отсталые социально-экономические условия жизни в Южной Италии обусловили воспроизводство там анатомически и психически аномального типа людей, склонных к совершению преступлений.

После окончания военных действий Ломброзо несколько лет не мог найти себе постоянной должности. Фактически он занимался собственными исследованиями на собственные деньги, добываемые, скорее всего, частной врачебной практикой. При этом он продолжал писать научные статьи, которые регулярно выходили в не очень популярных журналах, не имея, впрочем, особенного успеха.

В 1862 году Ломброзо, наконец, получил приглашение стать лектором университета Павии (так называемый приглашенный лектор). Это был несомненный успех. Его научные изыскания и потерянное время не прошли даром. Ему было только 28 лет, а перед ним были открыты двери ведущих университетов Европы. Ломброзо не преминул этим воспользоваться и последовательно прошел научные стажировки в Вене, Турине и Париже.

Ломброзо продолжал писать, и о нем уже говорили как о признанном специалисте. В 1871 году он получил должность директора клиники душевных заболеваний в небольшом городке Пезаро. Здесь, за толстыми стенами клиники, Ломброзо получил возможность полностью погрузиться в написание научных трудов. Денежные вопросы, вопросы пропитания и проживания его уже не волновали. Первым монументальным произведением, вышедшим из-под его пера, была известная книга «Гений и помешательство». Читатели быстро оценили мастерство автора рассказывать интересно о самых необычных вещах. Кроме того, Ломброзо явно стремился удивить и ученый мир, и общество. Он безапелляционно утверждал, что нет гениев без психических отклонений. Разумеется, это был определенный вызов обществу, и Ломброзо вполне осознанно на него шел.

Надо сказать, что научный мир был действительно удивлен и озадачен. Ломброзо поражал настойчивостью, уверенностью и совершенной безапелляционностью суждений, подкрепленных огромным эмпирическим материалом, который он неустанно собирал лично. В 1879 году Ломброзо становится профессором судебной медицины и общественной гигиены в Туринском университете. Этот год вообще был для него судьбоносным, ведь в этом же году он написал свою наиболее важную работу «L’Uomo delinquente» («Преступный человек»), выдержавшую пять изданий на итальянском языке, переведенную на большинство европейских языков и изданную во многих странах мира. При этом работа первоначально выходила в виде серии очерков в научном журнале. Ломброзо как бы проверял реакцию научной общественности на свои идеи. Помимо прочего в работе Ломброзо привел огромный массив эмпирического материала, включая статистику и собственные данные об изучении лиц с психическими отклонениями. Эти данные обозначались тысячами различных цифр. Ломброзо все это привязывал к климату, колебаниям цен на урожай и т. п.

Его вывод о наличии преступного человека взбудоражил всю общественность, научную в том числе. Вызванное им и его учениками, в особенности Р. Гарофало и Э. Ферри, движение научной мысли привело к осознанию необходимости пересмотра оснований науки уголовного права, а также устоявшихся и принятых в качестве аксиомы правил отправления правосудия. (Кстати, с тех пор, несмотря на выводы и Ломброзо, и других ученых, как его последователей, так и его противников, о том, что приговор суда не может определяться только судьей, который на разных людей надевает одинаковые формальные одежды юридической нормы, ничего в этом вопросе не изменилось. Мнение представителей медицины для суда является определяющим только в случае установления невменяемости подсудимого, да и то, как говорится, в этом вопросе тоже могут быть нюансы.)

О том, насколько Ломброзо поразил ученый мир, можно судить хотя бы по тому, что криминальная антропология, создание которой он провозгласил, сделалась предметом дискуссии на трех международных конгрессах криминалистов, собиравшихся в Риме (1885), Париже (1889) и Брюсселе (1892). Четвертый конгресс предполагалось собрать в Женеве, в 1896 году. На нем антропология не была доминирующей дисциплиной, поскольку обсуждалась большая литература по разным отраслям знания.

Но тем не менее вопросы криминальной антропологии обсуждались, хотя сам Ломброзо, в том числе под влиянием многочисленной критики, существенно пересмотрел свои взгляды, признавая большое значение влияния социальных факторов на становление личности преступного типа.

В 1897 году Ломброзо приехал в Россию в качестве специального гостя на XII Международный съезд русских врачей, который проходил в Большом театре под председательством Н.В. Склифосовского. Ломброзо был оказан восторженный прием. Ломброзо выступил с докладом, в котором назвал Л.Н. Толстого, одним из писателей, в сочинениях которого «первый раз эстетика заключает тесный союз с учеными». Тонкость такого пассажа объясняется тем, что в работе «Гениальность и помешательство» в числе прочих гениев был упомянут и Толстой.

Сам Ломброзо был высокого мнения об успехах русских ученых как в области психиатрии, так и в области криминалистики (в широком смысле слова), хотя его идеи о прирожденном преступнике в России не прижились. В то же время Ломброзо после возвращения домой жестко раскритиковал общественное устройство в царской России. Он осудил полицейский произвол, который доминировал, по его мнению, в повседневной жизни, а также регулярные еврейские погромы. Самодержавие он характеризовал как авторитарную и бесперспективную форму управления страной.

Что касается еврейских погромов, то Ломброзо постоянно интересовался этой проблемой и всячески поддерживал сионистское движение. В частности, он одобрял участие в нем своего ученика Макса Нордау, который, в свою очередь, в работе «Антисемитизм и современная наука» утверждал, что в людях, проповедующих антисемитизм, проявляются черты атавизма и психопатологии[22].

Находясь в России, Ломброзо осуществил свою давнюю мечту о встрече с Л.Н. Толстым. Он чрезвычайно высоко ценил его гуманистические идеи и хотел привлечь его на свою сторону в оценке прирожденного преступника. При этом он знал, что его теорию «личности преступного типа» Толстой считал ложной. Встреча состоялась в Ясной Поляне 11 августа 1897 года. Сохранились воспоминания Ломброзо об этой встрече: «В самый день моего приезда он в продолжение двух часов играл со своею дочерью в лаун-теннис, после чего, сев на им же самим взнузданную и оседланную лошадь, пригласил меня ехать вместе с ним купаться. Ему доставило особенное удовольствие видеть, что я через четверть часа не мог уже плыть за ним, и, когда я выразил удивление его силе и выносливости, жалуясь на свою немощность, он протянул руку и приподнял меня довольно высоко от земли, легко, как маленькую собачку. Конечно, только благодаря этой телесной силе и своему вышеописанному образу жизни, он был в состоянии преодолеть тяжкую болезнь, которою страдал в последнее время. Затем я последовал за ним в его рабочий кабинет, где меня ожидал совершенный сюрприз… Его рабочий кабинет оказался бедной сводчатой кельей, настоящей норой без малейших украшений, кроме небольшого числа самых необходимых книг, помещавшихся в стенных нишах этого убежища… Я видел совершенную невозможность говорить с ним, не раздражая его, о некоторых предметах и особенно о том, что у меня больше всего лежало на сердце, — убеждать его, например, в справедливости теории “прирожденных преступников”, которую он упрямо отрицал, хотя он, как и я, лично видел такие типы и описывал их. Но тут между нами возвышалась духовная стена, которая мешала нам понимать друг друга. Стена эта заключалась в его изумительном утверждении, что ни моя, ни прочие теории уголовного права не объяснили еще, на чем человеческие общества основывают свое право наказывать преступника… Он оставался глухим ко всем доводам, насупливал свои страшные брови, метал на меня грозные молнии из своих глубоко сидящих глаз и, наконец, произнес: “Все это бред! Всякое наказание преступно!” Несколько месяцев после этого я, читая его “Воскресение”, находил там фактические доказательства тому, что я напрасно надрывал свои легкие».

А вот как об этой встрече рассказывали «Русские ведомости» от 18 августа 1897 года № 227: «Профессор Ломброзо — один из самых ревностных почитателей графа Л.Н. Толстого. Он знаком со всеми его произведениями, которые почти все переведены на итальянский язык (в том числе и такие, которые не изданы в России). Почитание великого русского писателя не ослабляется тем, что граф Толстой не разделяет многих воззрений Ломброзо и относится к ним даже враждебно, а равно и тем, что Ломброзо видит в Льве Николаевиче гениального, но несколько парадоксального мыслителя, как он это и высказал в своей книге о гениальных людях, хотя в то же время и решительно протестует против характеристики Толстого, сделанной его приятелем Максом Нордау[23]. Поездка в Ясную Поляну к графу Л. Н. Толстому оказалась для Ломброзо не вполне удачной в том отношении, что он застал в доме тиф, поразивший одну из дочерей графа. Это обстоятельство, конечно, не могло не отразиться на отношении к гостю, который провел, впрочем, сутки в Ясной Поляне и мог видеться и говорить с графом. Впечатление, которое Лев Николаевич произвел на Ломброзо, было самое благоприятное; итальянский психиатр нашел его бодрым, здоровым, крепким и, шутя, заметил ему, что граф мог бы быть его сыном, хотя Ломброзо всего 61 год, а графу за 70. Вынужденный отказаться в последние годы от работ в поле, колки дров и других более тяжелых занятий, граф посвящает все-таки ежедневно 3–4 часа на писание, следит за литературой, а в свободное время упражняется в лаун-теннис, ездит верхом или на велосипеде и купается. “Он свободно плавает полчаса, тогда как я не выдержу более 10 минут”, — заметил Ломброзо. Граф занят теперь большим трудом об искусстве, его значении и задачах. Вообще же Лев Николаевич, по выражению Ломброзо, облекся в броню недоступности перед интервьюировавшим его психиатром и только отчасти мог удовлетворить любопытство последнего. Ломброзо, впрочем, был уже доволен тем, что ему удалось видеть знаменитого русского писателя в его сельской обстановке и хотя немного побеседовать с ним о некоторых вопросах искусства и жизни».

В своем дневнике от 15 августа 1897 года Толстой отметил: «Был Ломброзо, ограниченный, наивный старичок». В письме к А. К. Чертковой он тогда же дал ему такую практически аналогичную характеристику: «Малоинтересный человек, не полный человек».

В 1906 году Ломброзо стал профессором уголовной антропологии Туринского университета. Это назначение было как бы внешней оценкой заслуг Ломброзо перед обществом, которое он одновременно идеализировал, но в позитивные возможности которого не верил.

Умер Чезаре Ломброзо в Турине 19 октября 1909 года в возрасте 74 лет. Похоронен на местном муниципальном кладбище. На его могиле находится мемориальная доска.

Итак, Ломброзо настаивал, что есть прирожденные преступники. Но возникает вопрос, приближает ли нас эта теория хотя бы на шаг к разгадке главного вопроса криминологии и существования человеческой цивилизации — почему одни люди совершают преступления, а другие все-таки нет? Рискну предположить, что даже среди тех лиц, которые как бы маниакально предрасположены к совершению тяжких преступлений, найдется немало людей, которые никогда в силу разных причин не совершат насилия над другими людьми. Почему они этого не сделают — не менее сложный вопрос, чем тот, который стоит вначале. Наверное, играют роль сдерживающие социальные факторы, в том числе страх перед уголовным наказанием и общественным осуждением. Но только ли это?

Может быть, мы приблизимся к ответу на поставленные вопросы, если обратимся к психологам. Так, В.Н. Курташев не видит принципиальной разницы в механизме поведения человека, будь он преступником или законопослушным гражданином. Во-первых, психический (социальнопсихологический) механизм с формальной точки зрения является одинаковым как для правомерной, так и для правонарушительной деятельности. Разными могут быть их содержательные свойства и элементы, структуры форм выражения и функционирования. Во-вторых, психический механизм юридической деятельности (поведения) людей в правовой системе общества включает следующие блоки: а) сбор и обработку фактической и правовой информации; б) мотивационный; в) программно-целевой (включая прогнозы); г) энергетический (внимание, воля); д) личный опыт (способности и мастерство); е) оценочный; ж) блок принятия рационального решения и его реализации. В-третьих, изучение указанных блоков позволяет выявить соответствующие дефекты и погрешности в механизме поведения и может быть положено в основу целенаправленного воздействия на отдельные стороны и параметры правового поведения путем соответствующей организации осознанного и подсознательного регулирования деятельности людей, их коллективов и организаций[24].

Таким образом, выходит, что личности криминального типа не существует. Все дело в социальной организации общественного бытия. Чем оно выше, тем ниже уровень преступности. Но тут же возникает другой вопрос — почему же даже при самом высоком уровне организации человеческого сообщества преступления все-таки совершаются? И наступит ли когда-нибудь такая организация общества, при которой преступления сведутся к эксцессам, как об этом говорил В.И. Ленин и другие марксисты?[25] Помню, как на экзамене в конце 1980-х годов строгий профессор спросил меня, что нужно сделать, чтобы люди перестали воровать. Я пустился в долгие размышления, пытаясь объяснить сложную структуру формирования преступного поведения, но был остановлен заявлением экзаменатора, что я слишком все усложняю. В обществе, в котором будет изобилие товаров, не будет необходимости в воровстве. Разумеется, с экзаменаторами спорить не принято, но даже при выходе из аудитории я не смог ответить себе на незаданный встречный вопросу профессору: почему же в таком случае США, которые давно провозгласили себя обществом потребителей, где потребитель — царь и бог, не могут справиться с потоком преступности? Нет, был уверен я тогда и так же уверен сейчас, — не все так просто.

В.Н. Кудрявцев говорил: «Общественные противоречия неизбежно сказываются на личности, формируют антиобщественный образ жизни, различные взгляды и мотивы поведения»[26]. Особенно печально, что под давлением внешних обстоятельств человека заставляют многократно менять свои взгляды и убеждения, что приводит к низкому некритическому восприятию самого себя. Уже не человек властвует над ситуацией, а ситуация властвует над ним. Произошедшие в 1990-х годах перемены помимо их революционной губительной сущности, включая варварский криминальный передел собственности, стыдливо прикрываемый пустым словом «приватизация», страшны тем, что в памяти целого поколения осталось то, как люди вынуждены были в целях выживания отказываться от тех идей, которые они проповедовали, от тех идеалов, которым они служили, от тех основополагающих принципов справедливости, добра и зла, которые им внушали с детства. При этом одновременно с развенчанием прежних идеалов взамен предлагался идеал мифической рыночной экономики как некоего экономического фетиша и идеал обогащения любой ценой. Этот процесс протекал тяжело для всех слоев общества, но особенно тяжело для людей, по закону стоящих на страже Родины, которых унизили и морально, и материально, а многих просто выбросили на улицу. Не случайно так много самоубийств было среди военнослужащих. До сих пор стыдливо замалчиваются случаи, когда офицеры, не в силах понять и принять происходящие изменения, расстреливали из табельного пистолета уставы и законы, которым присягали, а последнюю пулу пускали себе в голову. Все это процессы носят характер социально-общественный, и они напрямую влияли и, я убежден, еще долго будут влиять на рост преступности в стране. Никакие разговоры о том, что несправедливую приватизацию нельзя пересматривать, не изменят того простого факта, что большинство нынешних российских миллионеров получили собственность не только несправедливо (потому что не приложили к этому никакого труда), но и незаконно. Соответственно как можно признать их все последующие действия законными?

Я убежден, что та криминальная приватизация должна быть пересмотрена. Обществу должен быть подан очевидный сигнал — несправедливость не имеет сроков давности, незаконные действия должны быть так или иначе наказаны, а их последствия исправлены. Это не означает, что надо всех осудить, но мне представляется правильным, что люди, незаконно получившие в собственность предприятия, должны возместить обществу понесенные убытки. Институт реституции (от лат. restitutio — восстановление) известен со времен римского права и служит инструментом исправления неправильных и незаконно принятых решений. И потом пересмотр приватизации — это пересмотр ее итогов в отношении всего сотни далеко не самых обездоленных людей, которые, строго говоря, и до ее начала не бедствовали.

Казалось бы, в очередной раз мы убеждаемся в главенствующей роли социальных факторов при превращении человека в преступника. Но почему же в таком случае человек не может подняться над ситуацией? Ведь он осознает свое место в этом мире. Тем более получается нелогично. Человек понимает, что совершает неблаговидный поступок, совершает преступление, обусловленное социальными факторами, которые он тоже осознает, но не может остановиться. Что-то тут все равно не складывается. Может быть, биологические факторы мы рано сбросили со счетов и идея Ломброзо об атавизме преступников, которые как бы отстали в своем эволюционном развитии от всего человечества, следует трансформировать применительно к современным условиям и взять на вооружение?

В.Н. Кудрявцев полагал возможным отнести к биологическим факторам, влияющим на формирование личности, в том числе противоправной личности, следующие: а) черты характера; б) тип нервной системы; в) силу процессов возбуждения и торможения; г) склонность к эмоциональным состояниям (гнев, страх, обида и т. п.). С его точки зрения в группу риска должны входить люди, которые находятся в критическом состоянии и могут при определенных условиях совершить преступление. Среди факторов такого риска он в первую очередь называл пьянство, наркоманию, игроманию, склонность к конфликтам, отсутствие семьи, сомнительные знакомства, склонность к физическому насилию и т. д. Исходя из этого он полагал, что на индивидуальном психологическом уровне основная причина преступления — это неблагоприятное или отрицательное взаимодействие несоциализированной личности и криминальной ситуации, криминальной среды[27].

Но почему же все-таки не все люди, попадающие в аналогичные кризисные ситуации, совершают преступления и почему есть люди, которые сознательно создают ситуации, которые облегчают им совершение преступления? Я не говорю о патологических явлениях, к которым можно отнести клептоманию, и даже не о серийных убийцах, многие из которых (для меня это очевидно) психически нездоровы. Речь идет о преступниках обычных.

Если попытаться разобраться с психологической составляющей поведения человека и увязать ее с социальными факторами, то можно остановиться на следующих моментах. Во-первых, как известно, свойства личности определяются двумя главными подструктурами: а) психологической, в которой проявляется личная индивидуальность каждого человека, и б) социальной, в которой (или через которую) раскрываются ее узкосоциальные широкие общественные роли, включая опыт поведения в той или иной социальной среде.

Несомненно, особый интерес вызывает психологическая подструктура. В свою очередь, элементами психологической подструктуры личности являются ее психологические свойства и особенности, называемые чертами личности, или, как иногда более конкретно говорят, — черты характера.

Психологическая подструктура является определяющей при установлении уровня личности каждого человека. Таких уровней четыре. Первый можно назвать биологическим уровнем. Он складывается из природных свойств типов нервной системы, возраста человека, принадлежности к определенному полу, препатологических (предваряющих патологические состояния) и даже патологических свойств психики, а также темперамента.

Второй уровень условно назовем индивидуальным. Сюда включены особенности протекания процессов, связанных с индивидуальными свойствами человека, которые присущи только этому конкретному человеку: особенности памяти, проявления эмоций, ощущений, способы мышления, восприятия, чувства, волевые характеристики.

Третий уровень связан непосредственно с социальным опытом. Этот опыт приобретается с учетом двух предыдущих уровней и характеризуется особенностями получения личностью знаний, навыков, умений и привычек.

Четвертый уровень можно назвать индивидуальной позицией личности. Эта позиция оценивается путем социально-психологического анализа, когда оценивается направленность человека, учитываются его разнообразные влечения, желания, интересы, наклонности, сформированные идеалы, индивидуальное мировоззрение и понимание окружающего мира (ближнего окружения, окружения внешнего и социального окружения). В качестве высшей формы направленности оцениваются убеждения человека (дается не только их качественная оценка, но и степень уверенности в них, готовность их отстаивания, уверенность в собственных убеждениях).

Важно подчеркнуть, что личностная структура человека существует не наряду с другими ее компонентами и не в противопоставлении к ним (речь идет о потребностях, целях, интересах, ценностях), а рассмотренные выше ее элементы проникают во всю сложную систему сознания и самосознания человека. Именно потому и трудно дать ответ на, казалось бы, простой вопрос, что представляет собой человек и как и чем объяснить то или иное его поведение, что человек существует как сложная и внутренне, и внешне противоречивая самоорганизация. Вопреки устоявшемуся мнению, смею предположить, что нет никаких точных данных, чтобы ответить, чего же в этой самоорганизации больше — биологического или социального.

Карл Юнг говорил: «Мой тезис… таков: помимо нашего непосредственного сознания, которое имеет полностью личностную природу и которое, как нам кажется, является единственной эмпирически данной психикой (даже если мы присоединим в качестве приложения личностное бессознательное), существует вторая психическая система, имеющая коллективную, универсальную и безличную природу, идентичную у всех индивидов. Это коллективное бессознательное не развивается индивидуально, но наследуется. Оно состоит из предшествующих форм, архетипов, которые лишь вторичным образом становятся осознаваемыми и которые придают определенную форму содержания психики»[28].

Одними из причин, почему люди не совершают преступления, особенно самые тяжкие и ужасные, является то, что человек наделен способностью любить, состраданием и жалостью. Эти особенности человека, как считается, его душевные качества, удерживают его от жестокости и насилия по отношению к окружающим. Но мы неоднократно видели проявления тех же особенностей у животных, особенно у домашних. Значит жалость и сострадание — это не монополия человека.

С другой стороны, большая часть преступлений, возможно, не совершалась бы, если бы человек точно знал, что за их совершение он будет осужден и строго наказан. Человек прежде всего дорожит своей жизнью, это самое ценное, что у него есть, тем более что в отличие от тех же животных он понимает ее конечность и надеется на покой и душевное равновесие (если, конечно, он не страдает психическими расстройствами). Важно то, что человек боится потерять жизнь. Вот то главное, что отвращает его от совершения преступления. При этом под боязнью потери жизни я имею в виду не наказание в виде смертной казни, а любое наказание. С моей точки зрения любое наказание за каждое совершенное преступление — это потеря определенного жизненного отрезка у человека, отрезка невосполнимого. Опасность такой потери есть тот самый социальный тормоз, который сдерживает человека, задумавшего совершить преступление, от исполнения своего замысла. Понимаю, что сказанное банально, но тем не менее от этого оно не становится менее значимо — не суровость наказания имеет главное значение, а его неотвратимость. В этом смысле удивляет инертность и примитивность мышления при принятии решений о постоянном ужесточении наказаний за те или иные правонарушения: увеличить до невообразимых размеров штрафы, увеличить сроки лишения свободы и т. д. и т. п. Давно известно, что наибольшее количество краж на площади совершается в тот момент, когда на эшафоте палач отрубает вору руку и обыватели глазеют на это. Прежде чем что-либо ужесточать, надо добиться правильного и справедливого исполнения действующих законов.

Исходя из портрета обычного рядового человека можно достаточно точно описать портрет типичного преступника. Например, вот как должен выглядеть человек, склонный к совершению насильственных, возможно, серийных преступлений.

Это человек, испытавший сильное душевное расстройство. С точки зрения психиатрии он находится в пограничном состоянии, которое при длительном невмешательстве неминуемо переходит в состояние фрустрации (от лат. frustratio, тщетное ожидание, психическое состояние, возникающее в ситуации реальной или предполагаемой невозможности удовлетворения тех или иных личных потребностей). Его вялотекущая болезнь латентна. Он не имеет близкого человека, с которым мог бы поделиться своими переживаниями. У него нет нормального полового партнера. Он понимает свои проблемы, стыдится их и боится, что о них кто-нибудь узнает. Из-за этого он снова не может найти близкого человека. Он в замкнутом круге. Разочарован в жизни, потерял способность испытывать нормальные человеческие чувства по отношению к людям. Жизнь для него не имеет смысла и стала длящимся душевным страданием. При этом он несмел, боится боли, боится тех, кто заведомо сильнее его физически. Он замкнут, не имеет друзей даже по интересам. Может жить и не один, но редко выходит из дома. Социально пассивен, нечестолюбив. Либо перебивается случайными заработками, либо имеет постоянную, но не высокооплачиваемую работу, которую ненавидит (это очевидно для всех, потому что работает он плохо). Постоянно сидит за компьютером и просматривает социальные сети, хотя свой блог (англ. blog, слово, которое, в свою очередь, происходит от web log — интернет-дневник) не ведет. В то же время может писать дневник или какие-либо художественные произведения, но прячет эти записи от всех. При этом считает себя недооцененным и искренне не понимает, почему он должен себя сдерживать в исполнении любых своих желаний. Полагает устройство общества неправильным и несправедливым и не считает, что должен соблюдать принятые правила. К людям он либо относится безразлично, либо ненавидит. Он думает о том, как совершить свое первое преступление и не быть пойманным. Он лишен естественных социальных тормозов. Он, безусловно, социально опасен.

Как мне представляется, найти такого человека среди простых обывателей несложно. Просто правоохранительная система построена не для этого. Об этом подробнее чуть ниже.

Можно по аналогичной схеме дать портрет корыстного преступника, хулигана, человека, склонного к сексуальным преступлениям, и т. д. Типичный преступник, как и, строго говоря, типичный человек, предсказуем. Типология как форма обобщения накопленных знаний как раз и нужна, чтобы на ее основании можно было говорить о различных направлениях изучения личности преступника, причем применительно не только к общему типу, но и конкретным категориям лиц, учитывая при этом признаки частного порядка. В стрессовых ситуациях, к которым относится и момент совершения преступления, преступник действует определенным, часто типичным стандартным образом (как говорят, его поведение подчинено моторным инстинктам). Например, если человек поскользнулся, он инстинктивно пытается за что-нибудь ухватиться. Это не только дает возможность говорить о почерке преступника и его индивидуальной манере, но и указывает на тип личности преступника. Следовательно, следы преступления могут свидетельствовать о принадлежности преступника к тому или иному типу личности. Кстати, по этому основанию в свое время пытался типизировать преступников прокурор из г. Горького (теперь — Нижний Новгород) Л.Г. Видонов. Его большая (по значению) работа, основанная на большом массиве эмпирического материала, как мне представляется, сегодня незаслуженно забыта[29].

Криминология, как и прикладная, в данном случае, криминалистика, изучая личность преступника, исходит из признаков, которые имеют общий характер для всех однородных преступлений. Например, преступления объединяются в группы в зависимости от объема совершенных преступлений, массы преступников. Так, в самостоятельную группу объединяются все разбои, или, наоборот, в отдельную группу выводятся только разбойные нападения с применением огнестрельного оружия, или выводятся только разбои, совершаемые несовершеннолетними, и т. д. При этом криминалисты полагают, что общие для группы преступлений признаки, соответствующим образом систематизированные и типизированные, составляют криминалистическую характеристику данного рода, вида или даже подвида преступлений. Об этом же говорят и криминологи с той только разницей, что криминологи акцентируют внимание на личности преступника, точнее говоря, на типологии преступников. Криминалисты, как и криминологи, пишут в таком случае о типичном портрете преступления, опираясь на то общее, что объединяет множество конкретных преступлений.

Криминологи тоже говорят о типичном портрете, но не преступления, а преступника. Таким образом, в криминалистике разработана информационная модель типичного преступления конкретного вида или рода, в которой особое место занимает личность преступника. А в криминологии разработана типичная модель личности преступника, в которой особое значение имеют поведенческие аспекты личности, включая способ совершения преступления. Получилось так, что две смежные науки пришли к схожим результатам на основании типичного совершения преступления. Прежде всего это связано со способом совершения преступления. Просто в одном случае речь идет о преступлении, а в другом — о преступнике.

Между прочим, давно известен набор вопросов для типизации преступника, с которых начинается, как правило, первый допрос подозреваемого в совершении преступления. Впрочем, этот набор далеко не полон, что подтверждается следующим примером одного из вариантов опроса насильственного преступника.

Вопросы для составления криминологического портрета насильственного преступника:

а) пол;

б) возраст;

в) место проживания;

г) род деятельности;

д) внешность;

е) физическое здоровье;

ж) семейное положение;

з) окружение;

и) психологические особенности;

к) особенности психики;

л) мотив преступления;

м) длительность преступной деятельности;

н) соучастники;

о) тип преступной личности.

В конечном итоге разработка криминологического портрета преступника предназначена для того, чтобы на ранних этапах постараться предупредить совершение преступлений. Идея о прирожденном преступнике Ломброзо преследовала ту же цель, и вечный вопрос о том, почему одни люди совершают преступления, а другие — нет, ставится тоже для этого. Человеческое общество пытается обезопасить себя от проявлений агрессии и поведения, нарушающего существующие правила поведения, со стороны своих членов, чтобы уверенно смотреть в будущее. Но именно этого и не происходит. В чем же дело? В том, что все-таки прав Ломброзо, а мы до сих пор не в силах принять его пессимистические идеи о прирожденном преступнике, которого надо изолировать с момента его рождения?

Полагаю, что проблема в другом. Оставим на время личность преступного типа и посмотрим, как действует наша правоохранительная система. Даже приближенного взгляда на нее достаточно, для того чтобы понять — она построена не для профилактики правонарушений и преступлений, но даже не для локализации преступных проявлений. Обратим внимание, какие данные собираются на преступника и на его окружение, которые уже попали в сферу действия правоохранительной системы (т. е. в данном случае мы говорим, что на расследовании конкретного преступления уже надо начинать заниматься предупреждением следующего, еще не совершенного). Но данные собираются минимальные. Что происходит потом с этими данными? Ничего. Они даже не исследуются, не говоря уже о том, чтобы постараться использовать их для немедленного тиражирования для тех исполнителей, которые по закону должны стоять на переднем крае предупреждения преступлений (участковые инспектора, работники инспекций по делам несовершеннолетних и другие). Следовательно, правоохранительная система давно превратилась в исключительно карательную, которая борется не преступностью, а с преступлениями и, более того, заинтересована в наличии тех самых преступлений. Как всегда, ситуация парадоксальная, на грани абсурда — правоохранительная система не заинтересована в преступности в том смысле, что преступность — это социально-негативное явление, которое мешает нормальному функционированию общества, но не может существовать без преступлений. Чем больше преступлений, тем больше выделяется денег на их раскрытие, тем надежнее штаты, тем выше заработная плата. В утешение себе и всем могу сказать только, если это может нас хоть в какой-то степени успокоить, что точно такая ситуация: 1) произошла практически во всех странах мира; 2) все это — не случайно.

В известной работе с примечательным названием «Борьба с преступностью как индустрия» (Crime control as industry) Нильс Кристи писал: «Действия не являются, а становятся теми или иными. То же и с преступностью. Преступлений как таковых не существует. Некоторые действия становятся преступлениями в результате долгого процесса придания смысла этим действиям. Особенную роль играет при этом социальная дистанция. Эта дистанция усиливает стремление трактовать определенные действия как преступления, а людей, совершающих такие действия, упрощенно считать преступниками»[30]. А дальше он показывает, к каким результатам приводит работа карательной системы применительно к борьбе с наркотиками. По его утверждению, война с наркотиками вымостила дорогу войне с той частью населения, которая признана наименее полезной и потенциально наиболее опасной. Своим существованием эти люди демонстрируют, что не все организовано как надо в социальной структуре, и в то же время они являются потенциальными источниками беспорядков[31].

Этим примером я лишь хочу подчеркнуть, что сложная общность под названием человечество не может предложить хоть сколько-нибудь оптимальный вариант регулирования проблемы преступного поведения себе подобных. И проблема эта тем более кажется неразрешимой, что оценивать, что преступно, а что нет, какому наказанию следует подвергнуть виновного, а главное, судить человека будет точно такой же человек, возможно, с теми же самыми внутренними проблемами, которые привели преступника на скамью подсудимых. Человеческое общество своими противоречиями, порождая все новые и новые преступления, уходит от проблемы их разрешения, уповая только на репрессивные и запретительные меры. В этом смысле я говорю о не случайности исключительно карательной сущности правоохранительной системы. Тот же Ломброзо говорил: «Цивилизация чуть ли не ежедневно создает новые преступления, быть может, менее ужасные, чем прежние, но столь же, если не более, вредные»[32]. И что же изменилось с тех пор? Вместо того чтобы хоть как-то попытаться разрешать социальные противоречия, вместо того чтобы попытаться предупредить противоправное поведение конкретного человека, который еще не потерян для общества, общество всячески пытается отгородиться от преступного человека, при этом не знает, как это сделать. А поскольку оно не знает, как это сделать, и боится преступника, оно отгораживается от него многометровыми заборами и колючей проволокой.

Все это привело к тому, что, как справедливо полагает Ю.М. Антонян вслед за Карлом Ясперсом, в современной цивилизации вместе с феноменальными успехами рационализации и универсализации утвердилось сознание грозящего хаоса, вплоть до страха утратить все, ради чего стоит жить. Каждый человек, чтобы выстоять, должен напрячь свою рабочую силу до предела, работать все интенсивнее из-за боязни быть выкинутым за пределы круга своего социума[33].

При этом наблюдается извечная борьба, крайние формы обострения которой мы все наблюдаем воочию, между человеком и обществом, в котором он находится. «Человека можно обозначить как существо, находящееся в активном поиске оптимальных путей своего развития…»[34] При этом у человека есть две возможности: либо остановиться в своем развитии и превратиться в порочное существо, либо полностью развернуть свои способности и превратиться в творца[35].

Общество же не только не помогает развиваться человеку, но часто мешает ему, не видит его вместе с его мелкими, как представляется, проблемами. И поэтому человек, оставшись один на один с собой, замыкается в себе и начинает ненавидеть не общество в целом (поскольку он не понимает, что это такое), а отдельные институты этого общества и вполне конкретных представителей этого общества, которые в результате и становятся жертвами его преступлений.

Приведенные в книге биографии преступников полностью подтверждают этот тезис. Никто из них не был запрограммирован на то, чтобы стать преступником, но многие из них неизбежно становились преступниками, потому что в конкретный период их жизни само окружение, само существование общественных институтов даже не подталкивало, а направляло их на преступный образ жизни. Бессмысленно говорить, кем бы они могли стать, если бы не стали преступниками, но вполне вероятно, что Софья Блювштейн могла бы быть, например, знаменитой актрисой, Михаил Винницкий мог бы стать политическим деятелем или меценатом, Леонид Пантелеев — одним из первых представителей рабочей интеллигенции, Салман Радуев — комсомольским лидером (и не было бы большего защитника единого советского или российского государства). В этой цепочке не вижу, кем бы стал Александр Солоник, но в конце концов работа могильщика тоже нужна людям. Он мог бы им и остаться, и даже дорасти до директора кладбища.

Следовательно, я убежден, что предопределенности к совершению преступления у человека с момента рождения нет. Человек рождается свободным, не испытывающим запретов, не понимающим необходимости собственных ограничений в чем-либо. И с момента рождения эти ограничения искусственно начинают ему насаждаться. Все последующее воспитание человека сводится к сознательному насаждению таких запретов. И в этом мне видится корень проблемы становления личности преступного типа. Сколько надо запретов и каких — никто не знает. Общественные институты, а тем более государственные, часто вводят глупые и вредные запреты. Наивно при этом полагать, что все проблемы в семье. Не может здесь быть идеальной никакая семья. Я думаю, что в каждом обществе, в каждом конкретном времени запретов должно быть именно столько, сколько нужно. Понимаю, что легко сказать, но трудно предложить, особенно сделать. Но каждый лишний запрет — путь к совершению преступлений.

Тем не менее надо с чего-то начинать, и я не вижу ничего другого, кроме как начать с создания профилактической системы против преступных проявлений. Это дело настолько же долгое, насколько дорогостоящее и насколько неблагодарное (в том смысле, что за раскрытие преступления получишь повышение по службе или внеочередное звание, а за несовершение преступления — ничего не получишь). Но каждое совершенное преступление помимо того, что оно исключает из общества очередного его члена, — это преступление общества перед тем, кто преступил закон.

Таким образом, на вопрос о том, почему одни люди совершают преступления, а другие — нет, я предлагаю следующий вариант ответа. Потенциально каждый человек готов совершить преступление (как нарушение установленных запретов), и дело общества не дать ему этого совершить. Нет прирожденных преступников, есть рожденные люди, готовые совершить преступление.

При этом хотел бы подчеркнуть один важный момент. Я говорю об отсутствии предопределенности к совершению преступлений у человека, но это не означает, что я не разделяю позиции о природных, биологических особенностях человека, которые облегчают, склоняют его к совершению противоправных действий. В свое время только за то, что И. С. Ной заявил о необходимости изучения наследственной предрасположенности отдельных лиц к совершению преступлений, его подвергли остракизму[36]. Сейчас, как говорится, времена другие, но моя позиция заключается в том, что биологическая предрасположенность к совершению преступлений точно такая же, как и любая другая (социальная, психологическая), может привести человека на скамью подсудимых, а может не привести.

Существует много возможностей у человека не совершать преступления. Лица, склонные к корыстным преступлениям, могут начать заниматься коллекционированием, лица, склонные к бродяжничеству и связанными с этим преступлениями, могут начать путешествовать, лицам, склонным к насилию, можно порекомендовать занятия единоборствами с применением прямого физического контакта против соперника и т. д. На самом деле теория прирожденного преступника могла бы облегчить нам жизнь при одном условии, что мы как члены общества расписываемся в собственной бесполезности.