Мир закрытых дверей

Глава 15. Белые стены

Долгий, тягучий и напрочь лишенный сновидений дурман отпустил, наконец, Ивана из своих объятий. Но слипшиеся глаза никак не хотели открываться, да и голова была так тяжела, что зарылась в неудобную подушку, а в отдавленном ухе без умолку шуршали отголоски вчерашних событий.

И когда Ивану удалось-таки отворить веки, узкая полоса света забелела перед ним, постепенно ширясь и обрастая подробностями. Первое, на что сфокусировался взгляд, – был край постели. Грубая белая ткань, созданная регулярным переплетением нитей, виделась необычайно четко, словно под увеличительным стеклом. Между тем фокус медленно смещался вдаль, пока, наконец, не начали проступать подробности и там. Сначала это была мерцающая игра света и тени, пытавшаяся показать детский мультфильм, затем стали появляться пятна и осколки какого-то пейзажа – но, к огорчению наблюдателя, из всего множества возможных картин впереди явилась обычная белая стена. Иван теперь с необычайной ясностью видел все ее трещинки, родинки и даже зарубцевавшиеся мазки краски, оставленные неаккуратным маляром.

Правое ухо зудело и шипело, левое – обращенное к верху – слушало воздух, и в этом воздухе разносились какие-то мерные звуки и шептали чьи-то басистые голоса – но все это было где-то далеко и как будто в другом сне.

Иван попытался приподнять голову. Ровно с тем же изматывающим усилием, как в нелюбимом упражнении с шестнадцатипудовой гирей, удалось оторвать придавленное ухо от промятой подушки. И вот перед глазами развернулся мир и сложился в маленькую прямоугольную комнатку с белыми стенами, белым потолком и печальной дверью, покрытой коричневым дерматином. Ни ручки, ни замочной скважины на дерматине не было. Закончилось же кругосветное путешествие разглядыванием щербатого паркета, набранного из желтоватых досок.

Иван теперь сидел на кровати. Под тонким матрасом ощущались пружины металлической сетки, но ничего не скрипело. Выступающих по бокам спинок не было – эдакая кровать-тахта стояла у стены, рядом росла деревянная тумбочка – больше ничего из мебели куцая комнатка вместить бы все равно не смогла.

"Что же со мной случилось?" – спросил себя парень. Он лишь единожды в жизни испытал немилостивое похмельное утро – когда проснулся после школьного выпускного. И теперешнее его состояние чем-то напоминало то далекое просыпание – вот только в голове нынче была полнейшая пустота. Голова хотела спать и потому все время склонялась вниз, как будто бы кивая. Но Иван всеми силами сопротивлялся. И постепенно начали всплывать воспоминания – кусочек за кусочком, картинка за картинкой выстраивались в ряд отдельные кадры позабытого фильма.

Парень вспомнил, что какие-то крепкие люди в темных одеждах привели его в странное помещение. Там были высокие потолки, украшенные лепниной, сверху свисала красивая люстра со множеством желтых лампочек, вдоль стен стояли толстые колонны. И еще там была диковинная винтовая лестница, которая вела на внутренний балкон второго этажа. Иван увидел, как по этой лестнице спустился человек в белом халате и белой шапочке. Внезапно в воспоминаниях появились и другие люди в точно таких же белых одеждах – они материализовались словно из табачного дыма. И их стало много. Они стояли со всех сторон и смотрели на Ивана. Особенно пристально смотрел на Ивана тот человек, что спустился сверху. На нагрудном кармане его халата проступил черными нитями какой-то иероглиф. Нет, это был не иероглиф, а просто двухэтажная надпись. Иван сощурился – и таки разглядел: "Главврач" – четыре буквы в верхней строчке и четыре – в нижней. Главврач представился. Иван не видел его лица – между белой шапочкой и воротником пульсировало просто розоватое пятно; зато Иван вспомнил, что фамилия этого человека начиналась на "ш" и звучала необычно и смешно: то ли Швондер, то ли Шредер, то ли Шендер.

"Господи, это психиатрическая больница!" – проговорил теперешний Иван и печально посмотрел на того себя из воспоминаний, который стоял неподвижно в окружении двух десятков призрачных людей. И вдруг картинка потускнела и поплыла. И, моргнув глазами, Иван оказался в следующем кадре своей ретроспективы. Здесь не было ни безлицего главврача, ни двух десятков иных человек, ни большого зала с декоративными колоннами и винтовыми лестницами – в скромном приемном кабинете за столом сидел доктор и что-то писал на линованном листе бумаги.

– Ну что, больной? – спросил доктор.

– Я не больной! – ответил Иван.

– Однако медицина на этот счет имеет совсем другое мнение, – сказал доктор и снова погрузился в свое писание. Иван слышал, как неприятно скрежетал стержень шариковой ручки, выводя на линованном листе синие каракули, понятные лишь тому, кто их рисовал.

– Ну что, больной? – вновь спросил доктор.

"Кажется, я это уже слышал", – проговорил про себя Иван и попытался перемотать воспоминание вперед, но оно, как на заевшей пластинке, попадало в одно и то же место.

– Ну что, больной? – повторил доктор.

И Иван все также отвечал:

– Я не больной!

Но доктор снова и снова повторял свой вопрос. И в какой-то миг Иван вскочил и начал что-то говорить резко и громко. А доктор между тем сидел и улыбался. И чем громче и яростнее выкрикивал Иван, тем шире улыбался доктор.

А затем сзади два дюжих санитара схватили Ивана и повалили на пол. Круги казенного линолеума смеялись и подмигивали.

– Осторожнее! – проговорил доктор.

Иван почувствовал, как ему в бок всадили иглу и целый флакон непонятной, ледяной жидкости влили в его молодую, горячую кровь, дабы остудить ее.

"О, нет", – проговорил Иван, досматривая последние фрагменты этого воспоминания.

Между тем по ту сторону дерматиновой двери послышались шорохи, звякнули, должно быть, друг о друга ключи, и раздался характерный щелчок. В комнату вошел невысокий, несколько толстоватый человек в ожидаемо белом халате. Его круглую голову, похожую на куриное яйцо, венчала широкая лысина, но волосы, которых оставалось еще достаточно много, были темно-серого цвета и вовсе не седые. Три хорошо прочерченные горизонтальные морщины украшали покатый лоб. Человек был явно не главврач, но и не тот вредный доктор, что писал скрипящей ручкой и задавал одни и те же вопросы.

– Итак, мой юный пациент, как вы себя чувствуете? – приятным голосом спросил врач.

– Ну, более-менее, – ответил Иван, рассматривая пришедшего. В карманах халата у того лежали какие-то бумажки и торчал синий колпачок шариковой ручки.

– Так самочувствие у вас более хорошо и менее плохо? Или наоборот? – спросил врач.

– Улучшается, – лаконично ответил Иван.

– Приятно слышать. Но, как я понимаю, вы себя не чувствуете так, чтобы однозначно сказать хорошо?

Иван промолчал, лишь качнул головой.

– Кстати, меня зовут доктор Брюсер. И я буду вашим лечащим врачом. Вы меня слышите?

– Слышу, – пробормотал Иван.

– Да, вы еще не пришли в норму, – сказал доктор. – Поднимите, пожалуйста, голову и смотрите прямо, стараясь не мигать глазами.

Иван с любопытством уставился на доктора. Тот откуда-то достал маленький фонарик и посвятил Ивану прямо в зрачки. Парень зажмурился от яркого света.

– Реакция нормальная, но имеет место быть сонность и склонность к апатии, – пробубнил доктор Брюсер.

И вдруг Иван встрепенулся и спросил, быстро выговаривая слова:

– Скажите, что со мной случилось? Почему я здесь оказался? Ведь это психиатрическая больница?

Доктор Брюсер, ничуть не удивленный заданными вопросами, сказал:

– Вы находитесь в специализированном центре нейропсихиатрии на основании распоряжения из городской прокуратуры. Больше я вам ничего сказать не могу.

– Что еще за распоряжение из прокуратуры?

– Успокойтесь, пожалуйста. Подобные распоряжения прокуратура выдает на граждан, которые могут представлять угрозу для общества по причине их психической невменяемости.

– И что это значит?

– Это значит, что какое-то время вы вынуждены будете провести у нас. Однако ваш случай далеко не такой страшный, как у некоторых – и потому у вас есть шансы вылечиться и покинуть наши стены. И если вы будете вести себя хорошо и спокойно, то вас переведут из карцера в обычную палату.

– А разве я себя веду плохо и неспокойно? – спросил Иван.

Доктор Брюсер взял в руки небольшую тетрадку, сразу напомнившую Ивану карточку из городской поликлиники, только очень тоненькую, и, кое-что вычитав из нее, сказал:

– Так, так, так. Разве вы не помните, что с вами случилось во время психологической экспертизы в первой городской больнице?

– Нет, не помню, – ответил Иван. – Что за экспертиза?

– Странно, что вы не помните…

– Это, случайно, не там, где был большой зал с голубыми стенами и белыми колоннами?

– Вот! – сказал доктор. – Там вас принимал мой коллега, между прочим, очень известный и авторитетный в нашем кругу специалист, а вы ему не отвечали на вопросы, говорили всякую ерунду, ругательства и бог знает что еще. Ну, как это называется?

– Наверное, меня довели до такого состояния. А то это все и вовсе было подстроено. Ведь так же может быть?

Доктор Брюсер покачал головой.

– Полагаю, – сказал он, – что к вечеру вы придете в норму. Вот тогда я вас еще раз осмотрю и, надеюсь, что будут все основания перевести вас в обычную палату. А пока полежите здесь, отдохните. У вас был приступ, но он прошел – и знайте, что все будет хорошо.

И врач улыбнулся. И в этой кроткой, простой улыбке Иван увидел необычайной широты радушие и понял, что доктор был вовсе не таким плохим, каким показался на первый взгляд.

– Все будет хорошо, – повторил доктор и тихо вышел из карцера. За ним почти так же бесшумно закрылась обитая мягким дерматином дверь, щелкнул замок. И стало тихо, пусто и одиноко.

Иван вздрогнул. Весь его привычный мир исчез, остались лишь воспоминания и четыре стены, ограждавшие тесное пространство. И воспоминания чувствовали себя в этих четырех стенах вовсе не так дурно, как Иван. И потому парень услышал на периферии своего слуха бравурные, разноголосые звуки – и тут же опознал в них ярмарочные аккорды. "Что же тогда случилось?" – спросил себя Иван и принялся вспоминать тот день. Но сделать это было не просто – приходилось напрягаться, выискивая среди осколков, мелькавших перед глазами, именно те, что относились к тому дню, и выстраивать их в хоть какой-то порядок. Головоломка постепенно складывалась. Иван увидел Жанну, прошелся с ней по тихим кварталам типовых домов, посидел на скамейке перед прямоугольным прудом – вспомнил даже голубей, которых прогнал ребенок, прибежавший неизвестно откуда. Затем была дорога. И на ней появились люди в серых плащах.

"Люди-тени", – пробормотал Иван.

Эти самые люди-тени усадили его и Жанну в подъехавший сзади микроавтобус темно-синего, почти черного цвета. Но вот что было странно: в воспоминаниях ни хром автомобиля, ни гладь пруда, ни стекла в окнах не блестели и ничего не отражали – и оттого мир казался ненастоящим и искусственным. И как Иван ни силился, но картины прошлого так и не хотели оживать.

Микроавтобус заехал во двор серого здания. Здесь было темно, словно ночью, хотя из-под арки, выходившей на улицу, светил яркий день.

Следующим кусочком памяти стал сумрачный интерьер какого-то кабинета. Там были темно-красные стены и много коричневого дерева: столы, стулья, шкафы и полки. Здесь обитал тощий старик, на котором висел черный костюм весь в складках. Старик обладал громким голосом. Он говорил какие-то номера пунктов и параграфов из толстой книги законов, лежавшей перед ним на столе. И эти магические числа предсказали дальнейшую судьбу Ивана. Даже гадалка не смогла бы так точно предугадать будущее.

Испуганное лицо Жанны – последний кадр, застывший перед глазами парня. В следующей сцене ее уже не будет.

"На экспертизу в больницу номер один!" – все звучал и звучал напористый голос старика, хоть его самого уж давно не было видно.

Приемная первой городской больницы располагалась в старинном доме. Здесь был зал с голубыми стенами, белыми колоннами и винтовой лестницей, ведущей на балкон, откуда должен спуститься главврач, чье лицо так и не приобрело четкости – и было все тем же размытым пятном. И иероглиф на нагрудном кармане его халата не сказал ничего нового. Однако Иван теперь точно знал, кто были те люди в черном, что стояли сзади, и куда они затем делись, сменившись профессионалами из другого ведомства – не менее страшного и властного.

Иван опустил голову, прикрыл лицо руками и принялся соображать, что ему делать дальше. Его мыслительные процессы были каким-то непостижимым образом изменены так, что парень просто не мог сконцентрироваться на чем-то одном. "Что же все это значит для меня?" – спрашивал он себя, зная наперед, что найти ответ не сможет. "Уснуть и не проснуться!" – подумалось ему. И в ту же секунду он испугался этой мысли и отвернулся от нее. К счастью, она его преследовать не стала. А между тем хотелось спать: но это было не чувство усталости, когда глаза сами собою закрываются, а тело ноет, желая расслабиться в ночной тишине, – нет, его клонило в сон что-то другое: то, что не давало нормально думать, то, чем его укололи вчерашние санитары, то, что ассоциировалось у парня с ощущением колкого холода, разнесенного по всему телу. "Ты потерялся!" – проговорила еще одна мысль. Но Иван уже научился не обращать внимания на бессмысленные послания, рождавшиеся в его голове.

Заигравшись с мыслями, Иван не сразу заметил, что за стеной звякнули ключи. Дерматиновая дверь открылась и в проеме показалась фигура упитанного человека. Белый халат не мог скрыть сильное, натренированное тело, которое венчала круглая голова с черными лохматыми волосами. Почему-то Ивану лицо этого человека показалось неестественно красным, словно он был разгорячен ядреным алкоголем.

– Привет. Меня зовут Феликс, – сказал человек громким голосом. – Я принес тебе обед.

Иван все смотрел на вошедшего и не знал, что ответить. Между тем Феликс поставил на тумбочку пластмассовый поднос с тарелкой, ложкой и чашкой.

– И учти, – произнес Феликс, – выкидывать еду на пол и бросаться посудой категорически запрещено! Ты понял?

– Понял, – ответил Иван.

– Я зайду через десять минут и заберу посуду обратно, – сказал Феликс и исчез за дверью, звякнув с той стороны ключами, которых у него была, должно быть, целая связка.

Иван посмотрел на поднос: металлическая тарелка была наполнена сероватой кашей, довольно-таки жидкой, а в пластмассовой кружке покоилась прозрачная вода. И вдруг парень осознал, что был жутко голоден. И это ему показалось странным, потому что до сего момента ноющего желудка в нем попросту не существовало, как и слюней во рту.

И пусть каша выглядела невкусной и противной, но, отведав одну ложку, он зачерпнул вторую, затем третью – и вскоре каша была съедена. Иван даже удивился, что проскреб ложкой с тарелки остававшиеся там крохи.

Далее настал черед утолить жажду, но, приблизив к себе кружку, парень насторожился. Питье являло собой почти прозрачную жидкость со стойким лимонным запахом, но на самом дне покоились белые хлопья осадка. "Не пей – отравишься!" – сказала одна мысль, не очень убедительная. "Там растворено лекарство", – произнесла другая.

Иван попробовал напиток языком – на вкус он был, действительно, лимонный и вовсе не такой резкий и сочный, как его запах. Но пить хотелось, однако поглотил Иван лишь полкружки, не рискнув заглатывать хлопья подозрительного осадка.

Звон ключей известил о приходе Феликса.

– Хороший мальчик, – сказал санитар, бросив взгляд на пустую тарелку.

– Я уже давно не мальчик! – отозвался Иван.

– Хорошо. Не буду тебя раздражать, – сказал Феликс, поднимая с тумбочки поднос с посудой.

Иван решил, что санитар был в хорошем расположении духа, и потому спросил того:

– Так, значит, я в психушке?

Феликс кивнул.

– И меня положили сюда на обследование?

– Не совсем так, – ответил Феликс.

– А почему не совсем так?

– Потому что у тебя не обследование, а кое-что более длительное и серьезное.

– Длительное и серьезное?… – повторил Иван. – А что значит серьезное?

Феликс покачал головой.

– Значит, вы мне не скажете?

– Не положено, – сказал Феликс. – Об этом даже доктор Брюсер вряд ли расскажет. Ты же знаешь уже, кто такой доктор Брюсер?

– Знаю.

– А я – Феликс.

– Это я тоже уже знаю: вы мне говорили.

– Но повторить бывает не вредно. А то тут есть люди, которые и такой простой вещи запомнить не могут. Но ты к ним, похоже, не относишься.

Феликс уже повернулся и собрался уходить, когда Иван проговорил:

– Постойте!

– Ну что тебе еще? – развернулся Феликс.

– Сколько сейчас времени?

– Для пациентов, находящихся в карцере, ход времени не важен.

– Но доктор Брюсер обещал прийти вечером. А когда это будет?

– Вечером.

– Ну!… Доктор обещал меня перевести в общую палату. Что там будет?

– Боюсь, тебя там ничего хорошего не ждет, – сказал Феликс и вышел из помещения. Дверь закрылась, послышался лязг ключей – и все смолкло. И снова весь мир для Ивана ограничился тесным пространством в четырех стенах под потолком, на котором горела одинокая лампочка.