Мне как молитва эти имена. От Баха до Рихтера

О Музыка,

Лишь ты меня и возрождаешь к жизни!

Как? Почему?

Что за неведомая сила убежденья

Заключена в умом не постижимых звуках!?

Если б я мог писать стихи без слов!

Не раз, как путник на огонь в ночи идущий,

Казалось был уже я близок к цели

С тобой сравняться.

Но равных не терпишь ты.

Легко взмахнув волшебными крылами,

Ты уносилась в поднебесье, точно ангел!

А я, побитая дворняга, чихая и отряхивая прах,

Надолго исцелялся от гордыни.

Надолго — но не навсегда!

О Музыка!

За кем же следовать мне, как не за тобою,

Когда лишь ты меня хоть как-то примиряешь с жизнью —

И со смертью.

Если б я мог писать стихи без слов!..

Хрипло звучит симфония Брамса,

Выбираясь из недр динамика.

Время замерло. Сжалось пространство.

Только звуки — над нами.

Бред души незнакомого гения...

Но нам-то, нам что за дело?

О, какое томление

Сердцем вдруг завладело!

Ах, что нам и вправду до этих терзаний!

Но вся эта боль и смятение

Какое-то новое дарят познание —

Словно... солнце осеннее.

Хрипло молчит репродуктор убогий.

Ну да очнись же, друг, полноте.

Щемящие звуки странных мелодий

Все еще бродят по комнате.

Поэт несчастный, вечно ты в погоне

За ускользающим потоком дряхлых слов.

Скрежещет ледоход, в холодной пене пони —

И вот рожден мотив, —

Увы, опять не нов.

Слова, слова, страшнее нет оков!

Вложи всю душу в них, но с музыкою вровень

Не стать тебе вовек.

О Шуберт! О Шопен!

О Людвиг ван Бетховен,

Солнце Вселенское!

А я — весенний снег.

Столетие — дредноут одряхлевший

Завершает тяжко свой путь.

Чего только нет на борту —

Каких чудес, каких сокровищ!

Но лучше не заглядывайте в трюмы:

В них кровь и следы преступлений —

Дредноут на костях и на крови.

Последние метры.

На причале миллионные толпы,

Салютуют, палят из пушек —

Грохот, хохот, пляс.

И вдруг!

Невидимый в толпе, запел негромко кто-то —

Бах. Ария.

Волшебный женский голос.

И все умолкли.

Разок-другой еще стрельнула пушка —

И тоже замолчала виновато.

И все вертели головы, ища певицу

А голос птицей летел над толпой, над причалом —

К небу к небу к недремлющим звездам!

Или, может быть... с неба?

Я проснулся...

О чем знают губы и руки,

И бедра, и плечи,

И каждая, каждая! клеточка тела?

О песне души, о песне,

Для которой тело — оркестр

— О, какой многострунный оркестр! —

И которую не высказать словами.

Тем прекрасней она — бессловесна,

Тем она волшебней — бессловесна;

Шуман, Мендельсон, Шопен —

Все, все мы сами!

О как жаль мне тех, кому судьбою

Эту песню не дано хоть раз услышать.

А тебе, шепни, со мною?..

Еще тише.

Не знаю, как я встречу зиму,

Но осень — на капитанском мостике.

Не много старых нас морских волков осталось:

Одних подстерегли утесы, скалы, рифы,

Другие сбились с курса

И плавают теперь Бог весть в каких болотах.

Мы не собьемся! Бетховен нам расставил маяки,

А Бах нам путеводная звезда!

Туда, туда — ветрам, штормам навстречу!

Еще не вечер.

Еще далече.

Год на исходе, отдохни,

Короче ночи дни.

В дали какие-то огни

Маячат в темноте.

Но их в упор не видят те,

Кто пребывает в пустоте

Духовной западни.

Друзей все меньше, и они

На той же, что и мы,

Барже, которая давно

Вросла в болотистое дно

От носа до кормы.

Бах Себастьян и Людвиг ван

Бетховен, где же вы?!

Слепцы! Мы с вами, только вам —

Что Божество, что трын-трава,

Мы не нужны, увы.

Короче ночи стали дни,

Век на исходе — отдохни.

Подступает осень к горлу,

Будь начеку — не захлебнись.

Попробуем ей дать отпор.

Бетховен? Ну конечно!

Итак, внимание...

Ого какие плечи!

Какая высь!

Ну что же, человечек,

Сам виноват, теперь держись!

Все плачетесь?

Но пресны эти слезы —

Давно известно: нет на белом свете

Других таких страдальцев, как поэты!

Меж тем, для сердца гордого

Страданье — что огниво!

Так сыпьтесь искры, разрывая плоть,

Пусть грудь наполнится багровыми снопами,

И пусть испепелит живое пламя

Безволие души, как высушенный трут!

Быть может, кто-нибудь другой,

В тумане сбившийся с пути,

Заметит странные сполохи!

И вдруг почувствует, что он не одинок,

И духом вновь воспрянет!..

Товарищ незнакомый мой,

Когда идти по грязи,

по замшелости,

Где не цветут цветы, траве не вырасти,

Вглядись внимательно:

Среди бесплодной этой серости и сырости

Сквозь дымку, очень далеки,

Но светят, светят огоньки!

Великий Людвиг!

Он видел смерти тень,

Творя бессмертие...

Будь тверд и ты, поэт, сожми всю волю в сгусток!

Стучится в дверь судьба, и сердце в такт стучит? —

Но гордо мысль высокая кружит,

Сбирая разбежавшиеся чувства!

И верь: на алтаре Искусства

Твой не погаснет

Жертвенный Костер.

/.../ И вдруг — не почудилось ли мне? —

Совсем иные звуки,

Робкие, нежные, как жалоба цветов под дождем.

Звуки явственно сливались в мелодию,

И слышалось в ней:

Безграничное смиренье,

Самоотреченье,

Скорбь без сожаленья

И всепрощенье.

Убеленные печалью,

Звуки обещали

Умиротворенье

И с судьбою примиренье.

И замерло все вокруг,

И наполнились облака светлой скорбью.

А мелодия все струилась, кружилась,

Все более вовлекая душу в гибельно-сладкую глубину.

Но вот послышался властный зов —

И содрогнулась гора,

И посыпались сверху каменья!

Сквозь их грохот отчетливо прорывалась новая тема —

Она обрушилась с горы на дно воронки

И, отраженная, взметнулась в поднебесье,

Где зазвучала гордо и торжественно

Всепобеждающим призывом — к Радости!

Теперь я уже точно знал, что это за музыка,

Но здесь, в пустыне, — возможно ли!?

Внезапно музыка оборвалась,

И я услышал мощное движение вверху,

Поднял голову — и оцепенел:

Надо мной кружил некто МОГУЧИЙ,

С львиной гривой волос и сверкающими очами —

То ли Демон, то ли Архангел!

— Мой друг, помоги себе сам, а я помогу тебе, —

Произнес он с неожиданной мягкостью, —

Встань и лети за мной.

— Но у меня же нет крыльев...

— Повтори, что ты сказал, —

Уже суровее потребовал он.

— У меня нет крыльев! — с отчаяньем крикнул я.

— Нет, есть! — глаза его засверкали еще ярче, —

Мне лучше знать: мое царство — в воздухе!

— Мой ВОЖДЬ...

— Летим! — прервал он меня,

И, взмахнув невидимыми крылами, начал стремительно

удаляться.

Мне стало страшно.

Непроизвольно я рванулся за ним и —

полетел! /.../

Душа моя — скиталец вечный!

Изувеченная солнцем февральским и стужей,

Во всеоружии перед нашествием весны.

Сны не сбудутся;

В марте ждет ее испытание светом,

Ветренный апрель сменится засушливым маем.

Понимаю: нелегко ей с поэтом.

Зато летает!

Летает — все выше, увереннее,

По мере того, как в землю врастает тело.

Смело корчуй его —

Пока не стало травой или елью.

Ну а если...

Если заслышишь вдруг белый колокол,

Или осколочек неба, чиркнув по жести, в пыли исчезнет

бесследно,

Не медли более — улетай в поднебесье.

Здесь я останусь —

Тише травы, неприметнее мха на камне,

Там я стану вольной бабочкой света!

В Лету канет поэт —

В лесу вырастет ель;

Спилят ель на дрова —

Но останется пень,

На опушке трава,

В небе ночью какой-то мерцающий свет.

Свет — и тьма,

Свет — и тьма,

Жизнь загадками полна!

Ослепительно сияет в небе полная луна —

Свет — и тьма,

Свет и...

Ручеек бежит по полю,

Наслаждаясь солнцем вволю;

Между струй форель резвится,

В поднебесье вьются птицы,

На оранжевый цветок

Опустился мотылек.

Вдруг!..

Грозовая в небе тень,

Неужели это день!?

Свет — и тьма,

Свет — и тьма,

Ночь предчувствия полна!

И страшна и одинока в небе яркая луна —

Как таинственное око.

Свет — и тьма!

Свет и...

Ждешь ли ты меня там, куда я еду?

Что молчишь? — ответь.

Здесь в твоих глазах радуется лето —

Там холодный май разучился петь.

Там, в саду, сейчас жалобы и стоны:

В детских кулачках жар души храня,

На смерть за тебя там стоят бутоны!

Ждешь ли ты меня?

Ручеек бежит по полю,

Солнца вволю, всем раздолье!

В брызгах струй форель резвится,

В синеве ликуют птицы;

Точно неба лоскуток,

То кружится, то взметнется

Над цветами мотылек.

Вдруг!..

Заслонила небо тень —

Ночь не ночь и день не день.

Свет — и тьма,

Свет — и тьма!

Не сойти бы нам с ума!

Лик луны и дик и страшен,

Хной и серою окрашен,

А вокруг такая тьма...

И чего только ради

В нежилой этот дом

Ты спешишь, на ночь глядя, —

Дождь и темень кругом.

Так признайся же честно:

Мир ли так оскудел,

Что нет более места

Тебе средь людей?

Или сердце так сжалось,

Защищаясь от зла,

Что в нем места не стало

Для любви и тепла?

Утомившийся за день

Ветер просится в дом.

Тень скользнула по саду! —

Там живут... вечным сном.

Свет — и тьма,

Свет — и тьма,

Ни покоя мне, ни сна.

Лик луны и дик и страшен

Среди туч — как грозных башен.

Света нет — одна лишь тьма...

Зовет, зовет меня ненастье,

Простудный дом, безлюдный сад.

Лишь опьянен тоской, я счастлив,

Лишь одиночеству я рад.

Любовь моя в пустыне рыщет,

Но разве ж сыщешь там родник!

Судьба, ты скряга или нищенка? —

Я не старик еще, ты слышишь:

Не старик!

Свет — и тьма,

Свет и...

Ручеек струится в поле,

Птицам, бабочкам приволье,

В токах струй форель резвится,

Веет легкий ветерок;

У цветов сияют лица,

То взлетает, то садится

Им на ушки мотылек.

Вдруг!..

Грозовая в небе тень —

Ночь не ночь и день не день.

Тоска — бесплодная пустыня,

Грусть — животворная река.

Но лето кончилось; отныне,

Куда ни глянь, — одна тоска.

Одна тоска... В ее тисках — погибель!

Хоть, возможно, ты не

Так уж далек от той святыни,

Которую давно искал.

Давно искал — как с неба манну —

Вдали от мест обетованных,

И грустью вскармливал свой дух.

Так что же: так он и потух,

Тоске поддавшись окаянной?

Да или нет — одно из двух.

Свет — и тьма!

Свет и...

Да или нет — одно из двух:

Взойдет ли, как луна над миром,

Или умрет в пустыне сирым,

Поэт отверженный, твой дух.

А что же мир? — Заплывший жиром,

Притом кичливый, как петух,

К творцам извечно слеп и глух,

Предпочитая им кумиров

От силы, может быть, на час.

И если кто-то невзначай,

К небесным тайнам сопричастный,

Опасно снизится, — несчастный! —

Ему — или дадут на чай,

Иль отвернутся безучастно.

Свет — и тьма,

Свет — и тьма,

Жизнь загадками полна.

Ослепительно сияет в небе полная луна,

А вокруг такая тьма!

Свет — и тьма.

Свет — и тьма.