Молчание желтого песка. Смерть толкача

— Да. Однако он не станет сжигать мосты. Во всяком случае не до конца. Конечно, Гарри нужно убить — ведь он последний оставшийся в живых серьезный свидетель. Потом Пол возьмет срочный отпуск без сохранения содержания и ляжет на дно. Будет сидеть тихо и ждать. Если письма не существует и ты блефовал, он вернется и снова начнет работать над проектом.

Я поднял свой стакан:

— За тебя, Мейер. Если Диссат уже скрылся, то я заберу письмо у Сибелиуса, и будем ждать, пока он не объявится снова. Если же он всё ещё здесь и дожидается десятого мая и если он ещё не успел добраться до Гарри, то постараемся спрятать Гарри где-нибудь в надежном месте и как следует поговорим с ним о Мэри и Лизе.

— Если Диссат уже исчез или только готовится к этому и хочет оставить себе возможность вернуться, то он должен был придумать какую-нибудь историю для Уотербери.

— Мы можем попытаться организовать тайную встречу с Уотербери?

— Трэвис!

— Почему ты на меня так смотришь?

— Если мы не сумеем найти Гарри Бролла и если Пол Диссат всё ещё здесь, а Гарри так и не выкупил акции «Морских ворот», то даже если нам удастся отыскать и идентифицировать тело Мэри, у нас нет никакой возможности привлечь Пола к суду. Ты даже не сможешь добиться, чтобы его уволили.

— Видишь ли, он весьма осторожный человек. Он знает что, если мне удалось выплыть, я обязательно сюда вернусь. Вот почему я просил тебя вести себя осторожно, когда ты окажешься рядом с «Флешью». У меня неадекватная реакция?

— Почему? У тебя совершенно нормальная реакция.

— Постарайся не подпускать его к себе близко, Мейер, когда он начнет искать письмо.

— Я никогда не видел тебя в таком состоянии.

— Он крепко треснул меня по мозгам. Нам следовало бы уехать. Мы могли бы отправиться в круиз.

— В круиз!

— Это немного не то, что ты думаешь. Я тебе потом об этом расскажу.

— Хорошо. До сих пор в газетах не было сообщения о гибели Мэри Бролл на Гренаде. Видимо, должно пройти ещё некоторой время.

— Учитывая, что тело найдут нескоро, они вполне могут посчитать, что она на недельку отправилась к друзьям, на какую-нибудь яхту. На острове это в порядке вещей.

— Я звонил мистеру Уиллоу в прошлую среду. В понедельник он получил телеграмму от миссис Бролл и в тот же день разговаривал с Гарри Броллом. Во вторник должен был перевести деньги на счет Бролла. Я думал, тебе будет интересно узнать об этом. Именно тогда я начал тебе звонить. Среда четверг, пятница, суббота. Мне было приятно услышать твой голос.

— Пол послал телеграмму от её имени. Тут у должно было возникнуть никаких проблем. Я мог бы и сам догадаться об этом. — Я посмотрел на часы Майера после того, как в тысячный раз бессмысленно взглянул на свое пустое запястье. — Пять часов вечера, воскресенье.

Единственное, что мы можем сейчас сделать — попытаться разыскать Гарри.

— Как?

— Одно имя болтается где-то в моем несчастном черепе. Все карточки в моей картотеке разбросаны в полном беспорядке. Мне нужно в них разобраться.

Я вспомнил темно-рыжие волосы, зеленые глаза, живое выразительное лицо, стройное быстрое тело. Я позволил ей походить вокруг меня с улыбкой на лице, а потом узнал её.

— Джинни Долан.

Я позвонил в справочное и узнал её номер.

— Кто? — сонным голосом спросила она.

— Макги, тот парень, у которого голубой пикап «роллс-ройс».

— А я уже решила, что не произвела на тебя впечатления. Ты где? Пригласи меня куда-нибудь, а потом потерпи три минуты, пока я буду изображать неприступность, и получишь меня со всеми потрохами. Идет?

— Обязательно, только немножко позже, я сейчас нетранспортабелен.

— Ты что, заболел?

— Я пытаюсь делать вид, что меня нет в городе. У меня есть на это серьезные причины. Я бы хотел знать, как развиваются любовно-романтические отношения Бэтси и Гарри.

— За написанный на таком материале сценарий Оскара не получишь. Знаешь, Бэтси в ужасном состоянии. Он был страшно раздражительный и мерзкий всю прошлую неделю, а рано утром в среду, часов в пять, ему кто-то позвонил.

Звонок разбудил Бэтси, но она сразу заснула снова, а потом проснулась от того, что Гарри, как безумный, тряс её. Ещё только светало, а он уже оделся и сложил чемодан. Сказал ей, что уезжает по делам. К тому моменту, когда за ним захлопнулась дверь, она успела три раза спросить его, куда он уезжает и когда вернется, только вот никакого ответа ей получить не удалось. Я сказала ей, что, по моему мнению, тут всё совершенно ясно и мне кажется, что ей следует переехать назад ко мне, на четвёртый этаж. Она звонила ему в офис, но её отшили.

Она несколько раз туда ездила, но возле офиса его машины не было. Может, он и вправду уехал по делу.

— Я скоро тебе позвоню.

— Уж пожалуйста, милый.

Мы с Мейером говорили и говорили, пытаясь разработать хоть какой-нибудь план. Гарри достаточно умен, чтобы понимать, что если у Пола Диссата возникнут проблемы, то ему придется смываться. Полу известно, что Гарри поймет, когда пришла пора спасать собственную шкуру, поэтому, если Пол дал Гарри повод бежать, он обязательно сделает всё, чтобы Гарри не смог этого сделать.

— Главное сейчас деньги, — сказал Мейер. — Первым делом, как только откроется банк, надо отправиться туда. Я не думаю, что деньги уже перевели на счет «Морских ворот». И не думаю, что они ещё в банке. — Мейер неожиданно недобро улыбнулся: — Я думаю, что из-за нас у Вудро Уиллоу будет сердечный приступ. Впрочем, он его вполне заслуживает. Работник банка не должен болтать о финансовых делах клиентов.

— Я пойду с тобой.

— А ты…

— Ты купишь мне одежду в магазине «Счастливый великан Сэм».

Вестибюль «Южного национального банка» половину первого этажа огромного здания, здесь проблем поместились бы три футбольных поля. Пол устлан толстыми мягкими коврами разного цвета — каждый цвет соответствует определенной функции: коралловый, лимонный, черепаховый. Банковские цвета — бледно-голубой и золотой. Девушки носят коротенькие отделанные золотой каймой голубые жакетики, на карманчиках которых красивой вязью вышито: «ЮНБ». Та же вязь является элементом орнамента на коврах и мозаичных стенах, вытиснена на фирменных банковских бланках и чеках. Служащие-мужчины одеты в фирменные пиджаки, выдержанные в той же цветовой гамме. Все приучены непрерывно улыбаться. Это заведение весьма напоминает студию, в которой снимается грандиозная реклама зубной пасты. Наверное, у них есть и свой банковский гимн.

Мейер высадил меня, не доезжая квартала до банка, и поехал искать место, где можно припарковать машину, я же спокойно вошел в вестибюль. На мне были гавайская рубашка и соломенная шляпа с красной ленточкой, на шее висел дешевый фотоаппарат, на носу красовались солнечные очки с большими оранжевыми стеклами.

Как только я вошел, ко мне подскочил клерк и спросил, чем он может мне помочь. Я сказал, что договорился здесь встретиться с приятельницей, которая собиралась получить деньги по аккредитиву, скорее всего для того, чтобы купить ещё одни дурацкие летние штанишки, и спросил, куда она могла обратиться, чтобы получить наличные. Он показал вверх, туда вела длинная лестница. Больше никто не обратил на меня никакого внимания. Туристы незаметны для всех, кроме тех, кто пытается им что-нибудь продать. Они все похожи друг на друга, как деревья в парке. Только ботаник или садовник могут отличить одно дерево от другого.

Я старался всё время двигаться, потому что стоит остановиться, как сразу подойдет кто-нибудь из служащих и спросит, не может ли он чем-нибудь помочь. Я не знал, сколько времени потребуется Мейеру; он предупредил меня, что появится с северной стороны коридора после того, как сходит в отдел ценных бумаг. Он сказал, что спустится вниз вместе с мистером Уиллоу. Кроме того, я переходил с места на место, желая убедиться, что кузен Пол не зашел сюда по своим банковским делам в то жаркое утро понедельника. Иногда его лицо совершенно исчезало из моей памяти, и это меня пугало.

Наконец я увидел Мейера, спешившего в мою сторону; я сразу догадался, что позади него семенит мистер Вудро Уиллоу. Я внимательно наблюдал за Мейером. Он должен был потереть нос — сигнал, означавший, что мне пора к нему присоединиться. Он посмотрел сквозь меня, словно меня вообще не существовало. Вудро Уиллоу оказался совсем не таким, как я его себе представлял.

Это был высокий молодой человек со свежим лицом, курносый, круглоголовый, с таким ртом, как у бурундучков в мультфильмах старины Уолта. Я поспешил за ними и догнал их, когда они остановились переговорить с человеком, сидевшим за большим столом в пустом отдельном зале, пол которого был устлан коралловым ковром. Человек поговорил по телефону. Через некоторое время к нему подошла длинноногая стройная женщина, двигавшаяся так, словно принимала участие в конкурсе красоты. Выслушала его. Взяла телефонную трубку. Тут же прибежала другая женщина, помоложе, в руках она держала папку. Она всё делала бегом, — казалось, каждая частичка её тела куда-то спешит.

После её ухода Мейер пожал человеку за столом руку, и они с Вудро и длинноногой женщиной прошли мимо бесконечного ряда кассиров в самый дальний конец зала, где женщина обратилась к стройной темноволосой девушке. Потом сказала что-то охраннику. Темноволосая девушка закрыла свое окошечко и подошла к Мейеру, Мейер повернулся ко мне и потер нос. Длинноногая красавица ушла по своим делам. Я подошел к Мейеру, и он сказал:

— Мистер Уиллоу, это мой коллега мистер Макги. Макги, позволь представить тебе мисс Кейти Маркус.

— А это ещё кто такой? — В голосе Уиллоу прозвучало отчаянье. — О Господи, я и представить себе не мог, что вы приведете…

— Здесь есть место, где мы могли бы поговорить? — спросил Мейер. — Чтобы Кейти могла нам всё рассказать, прежде чем мы предпримем какие-нибудь действия. Мы не отнимем у неё много времени.

— А вы не стесняйтесь, отнимайте, — сказала девушка. — У меня образовалась недостача в три доллара, и я всё утро пытаюсь понять, откуда она взялась. Так что мне очень хочется кого-нибудь пристрелить.

— Пойдемте в один из малых конференц-залов наверху, — проговорил Уиллоу.

Наверху, в отличие от современного нижнего этажа, банк выглядел точно так же, как в 1910 году. Дубовые панели, зеленые ковры, книги в кожаных переплетах.

Компьютеров нигде не было видно. Оставляйте свой «мерседес» где-нибудь под сосенкой, заходите к нам, и мы поговорим о покупке акций телеграфной компании.

В маленьком конференц-зале стояли полированный стол орехового дерева и шесть кресел, на стене висели фотографии каких-то кораблей, а на столе красовалась массивная хрустальная пепельница. Как только дверь за нами закрылась, я снял очки, шляпу и фотоаппарат.

Уиллоу с важным видом постучал трубкой по пепельнице, призывая к тишине:

— Пожалуйста! Это очень серьезное дело. Мисс Маркус, мы хотели бы знать, каким образом вы связаны.

— Что такое, дружок? — резко проговорила мисс Маркус.

— Слушайте внимательно, мисс Маркус! Я говорил…

Она встала, подошла к двери и, улыбаясь, сказала:

— Когда придешь домой к жене и деткам, Вуди, расскажи им, что милашка мисс Маркус ушла с работы и теперь работает в другом банке, в том, что на противоположной стороне улицы.

— Вернитесь и…

— Вуди, в наше время администрация банков очень ценит стоящих работников. Они всё время пытаются переманить к себе тех, кто хоть что-нибудь понимает в своём деле. Тебе известно, что я очень хороший кассир, работаю здесь уже четыре года и никогда в жизни не была связана ни с какими незаконными штуками.

— Пожалуйста, вернитесь и…

— Вуди, милашка, так у тебя ничего не выйдет. Ты хочешь называть меня Кейти и безнаказанно лапать, когда мы одни в лифте, а после этого рассчитываешь, что я буду скромненько сидеть и выслушивать, как ты при этих джентельменах мажешь меня дерьмом. Нет уж, большое тебе спасибо. Я расскажу в дирекции, кто вынудил меня уйти из банка.

— Кейти, — сказал Уиллоу.

Положив руку на дверную ручку, она, прищурившись, посмотрела на него.

— Начало неплохое. Продолжай.

— Извини, пожалуйста, я не имел в виду…

— Ты хочешь, чтобы я вернулась, Вуди?

— Пожалуйста, я был бы тебе очень признателен. Она вернулась на свое место, улыбнулась и сказала:

— Если бы люди, сидящие здесь, были мне совершенно чужими, Вуди, я бы позволила тебе вести себя как последняя задница, а потом устроила тебе такое представление, что ты запомнил бы его на всю жизнь. Но они когда-то спасли одну странную белую девушку, которая собиралась наделать глупостей.

— Я вспомнил, — сказал Мейер.

Я посмотрел на девушку внимательнее:

— Дельмоника Пеннипэкер?

— Я придумала это имя, когда отправилась путешествовать. Насколько я понимаю, Вуди, ты хочешь, чтобы я подробно рассказала о том, как мистер Гарри Бролл получал деньги по чеку.

Вудро Уиллоу начал постепенно приходить в себя. Он откашлялся и рассказал, как мистер Гарри Бролл позвонил по телефону мистеру Уинклеру, вице-президенту банка, и сказал, что придет в четверг около одиннадцати часов утра, чтобы получить триста тысяч долларов со своего персонального счета. Когда он звонил, банк уже закрывался. Он хотел быть уверен, что в банке достаточно денег наличными в стодолларовых купюрах. Совершенно нормальное распоряжение в районе, где часто совершаются сделки по покупке и продаже недвижимости.

Потом заговорила Кейти:

— Все операции должны быть зафиксированы в банке данных у кассира. Наверное, мистер Уинклер сказал кассиру Герману Фальку, чтобы тот приготовил деньги, а Герман ответил, что проведет их по моим книгам. Обычно мы держим в кассе совсем немного денег, чтобы не облегчать грабителям жизнь, а когда требуются большие суммы или, наоборот, скапливается слишком много наличных, даем знак служителю, и он подъезжает на специальной тележке. В десять минут двенадцатого Герм вел ко мне двух мужчин. Я выставила табличку, что моё окошко закрыто, чтобы не собралась очередь. Герм взял у мужчины, сопровождавшего мистера Бролла, чемоданчик и передал его мне.

Мистер Бролл протянул мне чек, и Герм его подписал. Потом Герм привез тележку с деньгами. Оставалось только аккуратно сложить пачки в чёмоданчик. Черный, пластмассовый, подделка под крокодилову кожу. Складывая деньги, я их пересчитывала. Если смотреть со стороны окошка, чемоданчика не видно. Потом я закрыла замки и протянула им чемоданчик, его взял спутник мистера Бролла, и они ушли.

— Ты видела мистера Бролла раньше? — спросил я.

— Мне кажется, да. Может быть, он уже к нам приходил. Да и имя мне показалось знакомым.

— Как он себя вел?

— Мне показалось, что он очень болен. Я думаю, он не смог бы справиться с этой простой задачей, если бы ему не помогал его спутник.

— А почему он показался тебе больным?

— Ну, он весь вспотел, лицо у него было серое и всё мокрое. Он тяжело дышал — так дышат астматики. Почти ничего не говорил. Обычно люди шутят, когда приносят в банк или забирают из банка много денег. Я заметила, что приятель вынужден был его поддерживать, когда они шли к окошку. Мистер Бролл шел очень медленно, маленькими шажками, согнувшись. Тот мужчина, что пришел с ним, держался очень заботливо, было видно, что он его жалеет.

— А как выглядел его приятель?

— Темные кудрявые волосы. Высокий. Ему лет тридцать пять. Очень приятный голос. И какой-то акцент. Дорогая одежда, достаточно консервативная. На мой вкус, он слишком красив, прямо как с картинки. Длинные ресницы и всё такое. Он называл мистера Бролла Гарри, а мистер Бролл его никак не называл. Этот парень помог мистеру Броллу нести чемоданчик с деньгами. Я за ними наблюдала, они не сразу вышли из банка. Наверное, вил Броллу стало нехорошо, потому что они остановились в вестибюле и сели на диванчик слева от входа. Мне было как-то не по себе. Триста тысяч должны находиться в безопасном месте. Мистер Бролл и его спутник сидели рядышком на диване, и я заметила, что приятель мистера Бролла наклонился к нему и что-то ему тихонько прошептал на ухо.

Тогда мистер Бролл прикрыл глаза рукой, а тот достал свой платок и стал вытирать лицо мистера Бролла. — Кейти нахмурилась. — Эта сцена показалась мне забавной, словно они изображали заботливую жену и очень больного мужа… Нет, не так. Молодой муж рядом с толстой, больной, старой женой, которую он не любит, но испытывает к ней что-то вроде привязанности и благодарности… чувство долга. Когда я снова подняла голову, они уже ушли. Они покинули банк около двенадцати.

— Как ты думаешь, мистер Бролл был пьян или, может быть, находился под воздействием наркотиков? — спросил Уиллоу.

Прежде чем ответить, Кейти немного подумала.

— Нет, он всё время морщился, но понимав, что делает. Он просто показался мне… едва живым. Словно у него так болел живот, что он мог думать только о том, чтобы не потерять сознание прямо возле моего окошка. И… от него плохо пахло, какой-то кислятиной. Я ещё подумала, что он, наверное, находился в пути всю ночь и спал в одежде. Но это вполне могло быть обычное похмелье.

— Спасибо, мисс Маркус, — сказал Уиллоу. — М-м… Кейти.

— Ты хочешь сказать, что я могу проваливать?

— Мы тебе очень признательны, Кейти, — проговорил Мейер. — Ты умница и к тому же очень наблюдательна.

— Это вам спасибо, — ответила Кейти. Остановившись в дверях, она спросила: — Макги, ты ещё не расстался со своей отчаянной посудиной?

— Причал «Ф» восемнадцать.

— Я навещу тебя, если ты не женился, конечно.

— Приходи, Кейти. И не забудь купальник.

— Я принесу миску греческого салата, у меня он здорово получается.

Когда дверь захлопнулась, Уиллоу сказал:

— Так трудно найти хороших работников и удержать их, что приходится терпеть… их наглость…

— Знаешь, Вуди, а ведь она права, — заявил я, — хорошенькие девушки станут тебя уважать гораздо больше, если ты не будешь хватать их за попку в лифте. Держись подальше от хорошеньких, а за попку хватай уродин. Тогда все служащие будут просто счастливы.

— Это точно, — согласился со мной Мейер.

— Черт подери, — взорвался Уиллоу, — вы можете мне сказать, что всё это значит?

— Я задам тебе вопрос, который уже задавал, Вудро, — сказал Мейер. — Ты абсолютно, стопроцентно уверен, что миссис Мэри Бролл была жива, когда ты подтвердил её распоряжение о кредите?

— А я отвечу то, что уже говорил. Почему вы задаете мне этот вопрос?

— Хорошо, задам другой. Зачем Гарри Броллу нужны были эти деньги?

— Чтобы купить акции «Морских ворот» и заплатить триста тысяч долларов, которые он должен был компании. Все законно.

— Он потерял бы большую сумму, если бы не купил этот пакет акций?

— Очень большую!

— Для этого обязательно требовались наличные Вудро?

— Естественно, нет! Подтвержденный чек…

— Как ты думаешь, он купил акции?

— Не знаю.

— Ты можешь это выяснить?

— Подождите здесь.

Мы остались одни. Мейер тяжело вздохнул, и я сказал ему, что он прекрасно справляется с Вуди. В ответ он снова вздохнул. Когда Мейер становится неразговорчивым, находиться с ним рядом не очень приятно.

XXIII

Мейер неторопливо вёл машину в сторону Лаудердейла, ловко маневрируя среди мчащихся вокруг автомобилей.

— Подведём итог, если от этого, конечно, будет какая-нибудь польза, — сказал он.

— Давай, подводи, а я скажу тебе, какая от этого польза.

— Нам совершенно не важно, убегал Гарри Бролл от Диссата или спешил на встречу с ним. Для нас это несущественно. Диссат держал его у себя с утра среды до того момента, когда они вошли в банк в четверг. К трем часам дня в среду Гарри Бролла заставили позвонить, по телефону мистеру Уинклеру насчёт того, что завтра ему понадобится большая сумма наличными. Диссат был вынужден поддерживать Бролла в таком состоянии, чтобы тот мог появиться в банке, не вызвав никаких подозрений; у Гарри не должно было возникнуть ни малейшего желания обратиться к кому-нибудь за помощью. Абсолютное психологическое и физическое поражение. Человек, оказавшийся в положении Гарри Бролла, уже не чувствует ужаса, лишь отчаяние. Диссату оставалось только позаботиться о том, каким способом избавиться от Гарри, и привести свой план в исполнение. Он наверняка придумал, как заставить Бролла сидеть и помалкивать, а самому в это время появиться на людях. Так что нужно узнать, приходил ли Диссат в контору Вест-Палм в среду, и если приходил, сколько времени там провел.

— И где он находится сейчас, — сказал я. — Когда я об этом думаю, мне начинает казаться, что он сидит за нашими спинами. Извини. Он был так собой доволен, испытывал такой восторг, когда босой ногой повернул голову Лизы в мою сторону и она посмотрела на меня своими пустыми, безумными глазами. Мне тогда показалось, что он просто не понимал, насколько чудовищно его поведение. Он походил на малыша, который ждет похвалы. Он старался говорить, как крутые парни в кино. Однако звучало всё так, словно он просто вынужден произносить эти слова, словно они обязательная часть церемониала, после этого нам предстояло некое совместное переживание, нечто очень важное для нас обоих. Проклятье, я не могу объяснить это.

— Его поведение соответствует определенному типу психического отклонения. При некоторых условиях в подобных людях просыпаются садистские наклонности. Они умны, здоровы, энергичны и компетентны.

Обладают блестящими способностями. Как правило, это холодные, расчетливые люди. Они не в состоянии понять человеческие слабости и переживания других людей, потому думают, будто все обладают такой же пустой и холодной душой. Они одиночки. Могут произвести прекрасное впечатление, когда им этого хочется. У них извращенное представление о сексе, и они часто бывают импотентами. Когда Мэри пыталась убежать от него и получила серьезную травму, его это возбудило. Теперь он знает, чего хочет. Ему нужно что-нибудь эдакое, как с Лизой. Деньги для него имеют значение только в том смысле, сколько подобных ситуаций они смогут ему создать. Он не понимает, что творит зло, зато прекрасно понимает, что его могут поймать, — как скучающий ребенок, который неожиданно понял, что можно купить в зоомагазине мышку и мучить её до тех пор, пока она не умрет. Это же просто замечательное развлечение. Жизнь для него перестала быть скучной. Её наполнили новые восхитительные ощущения. Мышка дарит ему эти ощущения, поэтому он её любит, пока она не умрет.

— О Господи!

— Он изображает чувства, вытирая пот с лица Гарри и дотрагиваясь до лба Лизы. Он, наверное, говорил Мэри ласковые слова. В традиционном понимании этого слова он не сумасшедший. Он просто не в состоянии испытывать чувство вины или стыда. Когда его поймают, он придет ярость из-за того, что его развлечения закончились так быстро. Он постарается сделать всё, что в его силах, чтобы как можно дольше оставаться на свободе и чтобы никто его ни в чём не заподозрил. Теперь карьера перестала иметь для него такое большое значение. Я думаю, он обязательно здесь появится к десятому числу, иными словами, через неделю.

Мы некоторое время ехали молча.

— Мейер, как тебе удалось заставить разговориться милягу Вуди?

— Я ему напомнил, что он проинформировал меня о том, сколько денег находится на счету одного из клиентов банка, и сделал это без разрешения клиента или своего начальства. Банки очень серьезно относятся к тайне вкладов своих клиентов.

Он сразу заявил, что с большим удовольствием поможет мне разобраться с этими тремястами тысячами долларов.

— А как он узнал, что Гарри лишился своей доли акций?

— Не знаю. Возможно, он позвонил кому-нибудь из «Морских ворот» и спросил, какова будет стоимость пакета акций Гарри Бролла. Информацию подобного рода обычно держат в секрете.

— А не мог Гарри взять кредит под залог тех акций, которые должен был получить?

— Нет, если один раз он так уже делал.

— Строительство непростой бизнес. Как насчёт тех семисот тысяч, которые он должен получить назад от «Морских ворот»?

— Если их вложили в обустройство земельных участков, то тогда, я думаю, ему придется подождать, пока «Морские ворота» не получат деньги от продажи акций.

— Эти деньги уйдут на уплату его долгов, а потом дело Гарри умрет тихой смертью?

— Вполне разумное предположение.

— Диссату надо спрятать Гарри. Гарри и его машину. Если он отвез его к себе домой… Садовая аллея, 2д.

Мейер остановился у заправочной станции возле длинного ряда торговых автоматов под крышей из пластика неправдоподобно зеленого цвета. Я позвонил из телефонной будки, одиноко стоявшей на большой зацементированной площадке. Я рассчитывал, что Садовая аллея достаточно велика и имеется управляющий. Так и оказалось.

Голос леди исходил прямо из-под здоровенного индейского носа, служившего отличным резонатором.

Нам попалась не слишком организованная леди, к тому же ещё и склонная поворчать. Она дала нам информацию, а потом с отчаянными криками отказалась от своих слов, называя себя разными именами, чаще всего среди них попадались слова «старая дура».

Наконец ей удалось установить, что один из квартиросъемщиков, «милый молодой человек», который платил за месяц вперед, зашел в самом конце апреля, как раз в прошлую пятницу, и заявил, что в течение ближайшей недели выедет. Когда это получается… Восьмого? Нет. Седьмого. Да. В следующую пятницу. Таким образом, если в квартире всё в порядке, то в следующий понедельник её можно будет посмотреть. Это квартира 2д, то есть вторая квартира в блоке «Д». Только особенно не тяните. Такие квартиры очень быстро сдают милым молодым людям, если, конечно, у них нет собак или кошек. И детей, разумеется.

Я направился обратно. Мейер стоял возле нашей взятой напрокат машины и пил из банки апельсиновый лимонад; мне вдруг показалось чистым безумием, что он не сделал ничего, чтобы прикинуться туристом. Пол Диссат знал, кто я такой и где живу. Нетрудно выяснить, что Мейер дружит со мной и мы часто вместе занимаемся какими-то непонятными делами.

Хотя Диссат и верил, что я благополучно утонул возле чудесных пляжей Гренады, он вполне мог предположить, что я послал письмо Мейеру.

Мейер с беспокойством посмотрел на меня:

— Что, черт возьми, произошло, Трэв?

Я не мог выговорить ни слова. Тревога заразительна. Мейер сел в машину и резко вырулил на проезжую часть. Наконец я сумел выдавить из себя два слова:

— Не торопись.

Больше я ничего не сказал до тех пор, пока мы не приехали в мой паршивый мотель. Я попытался улыбнуться Мейеру:

— Извини. Не понимаю, что со мной…

Я стоял спиной к нему, глядя в щель побитых жестяных жалюзи на боковую стену ресторана, вдоль которой тянулся ряд мусорных баков. Потом я заговорил очень быстро, время от времени невпопад похохатывая:

— Это старая история о храбром и благородном охотнике, неслышно пробирающемся в джунглях по следу большой чёрной пантеры и начинающем понимать, что пантера тоже вышла на охоту и, может быть, как раз в этот момент прячется вон за той толстой веткой впереди или за большим кустом в тени поваленного дерева, что её толстый черный хвост чуть подрагивает, а мощные мускулы перекатываются под гладкой черной шерстью, пока она готовится к прыжку.

Я всё время повторял себе, что этот сукин сын уже должен был скрыться, но до пятницы он не собирается этого делать…

— Трэвис, давай немного помедленнее.

Старину Мейера мне никогда не удавалось обмануть. Я сел на кровать. Все мы дети. Мы делаем вид, что повзрослели, чистим пуговицы и медали. Мы так здорово притворяемся, что настоящие взрослые принимают наше поведение за чистую монету. Каждый из нас научился выполнять всякие хитрые штуки и делать важный вид. Я избрал ленивую ироническую браваду, дружелюбное безразличие. Рыцарь с жестяной трубой в руках, скачущий на спотыкающемся Росинанте, рыцарь, который не допускает, что с ним может произойти что-нибудь по-настоящему серьезное. И он не осмеливается в этом признаться даже самому себе. Может быть, в каком-то извращенном, перевернутом виде Пол Диссат — это мое отражение, которое я увидел, зайдя в балаган с кривыми зеркалами, вариант Макги, говорящего по-английски с едва уловимым акцентом.

Взрослый мужчина сидел на своей кровати и чувствовал себя крошечной и беспомощной мошкой. С меня сорвали маску, и я превратился в гротескное изображение того Макги, каким я себя представлял.

Я нахмурился и, заикаясь, попытался подыскать подходящие слова.

— Знаешь, Мейер, в прежние времена тоже случалось, что кому-нибудь удавалось меня опередить. Но сейчас у меня почему-то такое ощущение, что мне от него не спастись. Он всегда будет опережать меня, а когда я подойду к нему слишком близко, займется мною по-настоящему. Может быть, я уже подошел к нему слишком близко и у меня осталось всего десять минут или десять часов.

— Трэвис.

— Я не могу пошевелиться, и у меня путаются мысли.

— Ты хочешь сказать, что думать придется мне?

— Мне бы очень этого хотелось. Не возвращайся на свою яхту. У меня отвратительное предчувствие.

— Нам нужно поговорить с Деннисом Уотербери наедине. Кроме того, я должен связаться с ним так, чтобы он доверял нам, по крайней мере, настолько, насколько богатые люди в состоянии доверять кому бы то ни было.

— А ты можешь сделать это?

— Не знаю. Я попытаюсь дозвониться до кого-нибудь из моих знакомых — в Монреале, Торонто и Квебеке.

— Приступай.

— Если мне удастся добраться до кого-нибудь, кого он знает и кому доверяет, человека, который скажет ему, что я вполне надежен, тогда мы сможем кое-что ему сообщить, прежде чем отправимся в полицию.

— А что именно?

— Вудро Уиллоу может представить свидетеля, что Бролл не выкупил пакет акций. Таким образом, пропало триста тысяч и пропал Гарри Бролл. Если начнут копать у прибрежной полосы возле Блу Херон лейн, то найдут тело Мэри. Кейти Маркус и другие банковские служащие опознают Пола Диссата. Возможно, это приведет к тому, что проект «Морские ворота» будет практически уничтожен. Даже если Диссат никогда не брал и цента из фондов Уотербери, слух о скандале подорвет доверие к проекту.

— Почему бы тогда нам не обратиться в полицию? Зачем продолжать наши поиски, если мы уже собрали достаточно доказательств?

— Подумай ещё немного, Трэвис. Подумай как следует.

Я инстинктивно пощупал то место на затылке, куда меня так крепко стукнули. Мейер, конечно, прав. «Морские ворота» были очень серьезным проектом, и Пол Диссат занимал в нём одну из ключевых должностей. Рядовые полицейские не станут влезать в их дела, руководствуясь лишь словами безработного любителя парусного спорта и ушедшего на покой эксцентричного экономиста. Проект затрагивал интересы очень многих людей сразу в двух штатах, в нем была заинтересована федеральная администрация.

Поэтому рядовые полицейские просто посадят эту милую парочку за решетку на несколько суток, чтобы они немного охолонули.

Можно, конечно, попытаться обратиться к окружному прокурору и предложить привлечь к расследованию ФБР, поскольку в деле корпорации возможны очень серьезные нарушения ряда банковских операции. Расследование должно вестись очень осторожно, учитывая серьезность проекта и сомнительность источника информации, однако в этом случае Диссат моментально почувствует, откуда дует ветер, и растворится без следа в нашей огромной стране.

Поначалу нам нужно убедить Денниса Уотербери, что его доверенное лицо, Пол Диссат, вел себя в последнее время совершенно недостойно, — если предать гласности его деятельность, это может подорвать репутацию «Морских ворот». Для этого потребуются неопровержимые факты, которые он сможет спокойно проверить. Говорить с ним нужно в условиях полной секретности. А когда он поделится своими подозрениями с другими крупными участниками проекта, они прежде всего возьмут Диссата в оборот и только после этого займутся расследованием, дав Уотербери время замести следы и избежать публичного скандала.

— Ладно, — со вздохом сказал я. — Иди звони. А если этот ублюдок не захочет нас слушать, даже если мы сумеем убедить его встретиться с нами наедине?

— Иногда очень богатые люди не желают ничего слушать. Даже очень умные люди иногда не желают ничего слушать. Но умные и богатые всегда слушают. Именно поэтому они и заработали свои деньги, и им нет никакого резона их терять.

— Мы отправимся в Канаду, или ты предполагал, что он приедет сюда?

— Сейчас он находится здесь. Мне это удалось узнать, когда я собирал информацию о Поле Диссате. Уотербери живет в коттедже для гостей в Вест-Палм. Владельцы сейчас находятся в штате Мэн, но вся обслуга осталась. Бассейн, теннисные корты, система безопасности, частный пляж.

Мейеру пришлось выключить кондиционер, иначе разговаривать по телефону было невозможно. Я лежал в странном полузабытьи; откуда-то издалека доносился голос Мейера, он звучал так, как в моем далеком детстве звучали голоса взрослых, когда я сквозь сон слышал их в мчащемся куда-то поезде.

XXIV

В конце концов Мейеру удалось найти своего старого друга профессора Даниэльсона из Торонто, который хорошо знал Уотербери и согласился замолвить за нас словечко. Мейер назвал Даниэльсону номер нашего телефона в мотеле и попросил, чтобы Уотербери связался с нами как можно быстрее. Если же Уотербери не сможет или не захочет позвонить Мейеру, то Даниэльсон сам позвонит нам. Оставалось только ждать и пытаться переварить сандвич с жареным мясом, который, как дохлый броненосец, тяжелым грузом лежал у меня в желудке. Телевидение в мотеле было кабельным.

Мы выключили звук и смотрели новости; текст высвечивался на экране со скоростью, доступной второгоднику из пятого класса.

Все неприятности мира медленно ползли вверх по экрану. Засухи и убийства. Инфляция и неплатежи. Наркотики демонстрации. Перепись населения и новые хунты.

Проблема заключается в том, что все узнают всё слишком быстро, слишком часто и слышат это слишком много раз. Новости всегда плохие. Тигр, который живет в лесу, только что сожрал твою жену и детей, Джо. В этом году не будет толстых червяков для наживки под старыми сгнившими корнями, Эл. Эти извращенцы, живущие на другом склоне горы, тренируют лохматых мамонтов, чтобы те растоптали нас в труху, Пит. Поймали двух воров и одного сумасшедшего, Мэри. Журналисты так поглощены своим делом, так стремятся собрать все дурные новости, которые только существуют в этом уставшем от новостей мире, что им просто не терпится выплюнуть их обратно, чтобы они окатили каждого с ног до головы бесконечным потоком взбесившихся электронов.

И тогда мы прекращаем слушать, и им приходится делать новости ещё более устрашающими, чтобы привлечь наше внимание. А ещё мы всё больше убеждаемся в том, что этот мир прогнил насквозь и у нас не осталось никакой надежды.

Зазвонил телефон, и Мейер, вскочив, выключил камнедробилку и взял трубку. Он послушал несколько минут, кивнул и сказал:

— Да, спасибо, мы будем. — И повесил трубку.

— Мисс Кэролайн Стоддард, личный секретарь мистера Уотербери. Мы встречаемся на территории «Морских ворот», в районе складов. Там сейчас асфальтируют дорогу. Около четырех бригады заканчивают работу и расходятся по домам. Ночью этот район патрулируется, смена охраны производится в это время года в восемь. Мистер Уотербери встретится с нами в конторе одного из складов — того, что находится возле автостоянки асфальтового завода. Мы можем найти это место по его машине. Если мы встретимся с ним там около пяти, у нас будет достаточно времени, чтобы спокойно поговорить.

Мы прибыли на место немного раньше времени, поэтому Мейер проехал вдоль моря, и, когда удалось найти подходящее место, мы остановились. На пляже было полно народа. Мы с Мейером шли по берегу и обсуждали наши проблемы, как вдруг мимо нас с фырканьем промчался мопед, остановился невдалеке, и с него спрыгнул тип с такой громадной черной бородой, что из неё можно было сделать небольшую подушку. Он сердито уставился на нас, вид у него был довольно-таки устрашающий.

— У вас проблемы? — поинтересовался я.

— Это у вас, ребята, проблемы. И что вы все тут болтаетесь и пялитесь на голых людей?

— Где, где, где? — улыбаясь, спросил Мейер. — Если очень надо, я сейчас начну пялиться. Но, честно говоря, мне это кажется ужасно скучным занятием. Если бы среди вас были молоденькие стройные девушки, тогда ещё можно было бы получить определенное эстетическое удовольствие.

Мейер бывает иногда совершенно неотразим. Какой-нибудь пьяный в стельку идиот может, конечно, помахать перед его носом ножом, но, как правило, даже у самых воинственных довольно быстро пропадает пыл, стоит только Мейеру обратить на них свое пристальное внимание.

— Я думал, что вы, как та парочка ублюдков с биноклями, пришли сюда поглазеть. Если вы пройдете в ту сторону достаточно далеко, вы сможете увидеть девушек.

— Извините, пожалуйста, — сказал Мейер, — но мне казалось, что принято считать, будто общество можно вылечить, если люди избавятся от одежды, приблизившись тем самым к природе.

— Многие так думают. Но мы противники того, чтобы выставлять напоказ свое тело и сексуальность. Мы совершаем паломничество во имя Церкви Вознесшегося Христа. Мы получили разрешение разбить лагерь в этой части пляжа на то время, что мы будем нести слово Божье живущей здесь молодежи.

— А не проще ли надеть на ваших девушек какую-нибудь одежду? — спросил я его.

— У четверых из наших сестер вши, сэр, и они пытаются избавиться от них при помощи Соленой воды и солнца. Никакие лекарства не помогают.

— Я занимался изучением отсталых стран и работал там, — сказал Мейер. — И я умудрился познакомиться почти со всеми видами вшей, которые существуют в природе. Пусть ваши девушки намочат как следует волосы, подмышки и интимные части тела уксусом. Он убивает вшей и их яйца, и зуд моментально прекращается.

— Вы не смеётесь надо мной? — поинтересовался бородач.

— Это самое полезное и известное всему миру средству.

— Спасибо вам. И храни вас Господь — Бородач умчался прочь.

Мы повернули назад, и там, где автострада уходила на запад, повернули в противоположную от пляжа сторону, и Мейер выбрался на дорогу, возле которой стоял знак «Частные владения»; мы ехали по раздавленным ракушкам.

Вскоре мы оказались возле столбов, обозначающих вход на строительную площадку, на одном из них был прикреплен громадный щит, сообщающий о том, какой фантастический город будущего вырастет на одиннадцати квадратных милях песчаной пустыни: детям не придется переходить дорогу, чтобы попасть в школу, всё будет перерабатываться (настолько, вероятно, что даже не возникнет необходимости в кладбищах); в экологически чистой промышленности будут работать веселые, всегда улыбающиеся люди; ничто и никогда не будет ржаветь, гнить и разлагаться; ни годы, ни обычаи не смогут уничтожить неизменных маниакальных улыбок на пластиковых лицах тех, кто здесь поселится.

Миновав столбы, мы оказались на черной бархатно-гладкой дороге для легковых автомобилей, которая вернула нашему «форду» былую молодость и легкость походки, потерянные им всего за несколько месяцев и несколько тысяч миль, когда за его рулем успела перебывать не одна дюжина временных владельцев.

Мы поехали в ту сторону, куда указывали маленькие пластмассовые стрелки. Вывеска возле зарослей карликовых пальм гласила: «Торговый центр». Многоярусная, автоматизированная, контролируемая на расстоянии, снабженная музыкальными автоматами торговая машина, где под скрипичный концерт Монтовани и шарканье ног домашних хозяек продаются только стерилизованные продукты, рекомендованные компьютером для употребления.

Мы поехали в противоположную от моря сторону и в лучах стоящего на западе солнца увидели невдалеке корпуса небольшого завода по производству асфальта и многочисленные дорожные машины. Возле складов и контор никого не было. Ворота были открыты. На огороженной территории стояли несколько цистерн для горючего и насосы для заправки автомобилей, склад каких-то непонятных предметов в деревянных ящиках, здание электрической подстанции и шесть небольших металлических бараков, сгрудившихся возле ангара для грузовиков.

У предпоследнего барака стоял темно-зеленый «линкольн-континентал».

Мейер остановился возле него, и мы вышли из машины.

Три щербатые каменные ступеньки вели к зарешеченной фанерной двери, которая была слегка приотворена.

Я постучал по филенке костяшками пальцев. Звук гулко разнесся по зданию.

— Да? — Приятное женское контральто показалось мне неуловимо знакомым. — Вы те джентльмены, которые звонили? Заходите, пожалуйста.

Внутри было довольно темно. Впереди я увидел ступеньки, ведущие в подвал. Сама контора находилась с противоположной стороны. Воздух был жарким и застоявшимся, но слышался шум кондиционера, доносившийся из конторы.

— Меня зовут Кэролайн Стоддард. Я так рада снова вас видеть, мистер Макги. — Сначала я подумал, что это очень крупная женщина в брючном костюме, потом сообразил, почему мне показался знакомым голос — Полу не удалось полностью скрыть акцент. — Ведите себя как следует, — сказал он своим нормальным голосом. — У меня в руках замечательное устройство. Его используют, чтобы прибивать карнизы и плинтуса. Этот шланг идет к баллону со сжатым воздухом, компрессор действует автоматически, как видите, генератор работает.

Судя по тому, как он держал его, устройство было довольно тяжёлым. Пол повернул его в сторону и нажал на пуск. Раздался резкий громкий хлопок, и гвозди звонко застучали по металлической стене в двадцати футах от нас.

— Я плохой стрелок, — заявил Диссат. — Но эти штуки разлетаются в разные стороны. В мгновение ока они сделают гамбургер из ваших ног. Я и сам не знаю, почему всегда так плохо стрелял. В остальном я прекрасно скоординирован. Вот Гарри был просто фантастическим стрелком.

Наверное, это врожденный дар.

— Фантастическим стрелком? — тупо переспросил я.

— Разве ты не знал? Он мог подбросить в воздух три банки из-под пива и своим глупым маленьким пугачом успевал попасть в каждую дважды, прежде чем они падали на землю; он даже не целился — врожденный инстинкт.

— Когда он пришел ко мне…

— Тогда он чуть не сошел с катушек. Мне с большим трудом удавалось его контролировать. Он должен был устроить какое-нибудь дурацкое запоминающееся представление, чтобы показать, что он ужасно беспокоится за Мэри; позднее разные люди могли показать на суде, что он просто сходил с ума от беспокойства. Потом он рассказывал мне, что ты двигался так быстро, что он ужасно испугался и чуть не прострелил тебе ногу.

— А где мистер Уотербери? — устало и грустно спросил Мейер.

— Играет в теннис, я полагаю. Он в это время всегда играет в теннис. Уже наступил вечер, прохладно. Когда сегодня утром я узнал, что в офис пришел запрос от мистера Уиллоу, я позвонил ему, и после небольшого колебания он сообщил мне, что некие Макги и Мейер попросили его заняться расследованием. Макги, я просто потрясен. Ведь я думал, ты умер. Ты качался, как больной, уродливый аист, а потом тебя унесло течение. Ты везунчик — убить тебя совсем непросто.

— Где мистер Уотербери? — снова спросил Мейер.

— Ну ты и зануда, — сказал Диссат. — Я пошел к нашему высокопоставленному другу и сообщил ему, что случайно узнал о двоих мошенниках, которые сделают всё, чтобы встретиться с ним наедине и выманить у него кучу денег. Я назвал ему имена. Он предложил мне самому разобраться с этим. Я часто помогаю ему решать самые различные проблемы. А теперь садись, Трэвис, медленно и осторожно. Очень хорошо. Мейер, обойди его сзади и спустись по ступенькам. Отлично. Теперь подойди вон к той связке провода на полу, рядом с плоскогубцами, и ляг на живот. Прекрасно. Трэвис, можешь спуститься вниз и встать на колени рядом с Мейером. Я хочу, чтобы ты связал запястья своего друга, а потом щиколотки. И чем тщательнее ты это сделаешь, тем лучше сложатся наши дальнейшие отношения.

Это была толстая железная проволока, довольно мягкая и податливая. Свет, идущий из дальнего окна, был тусклым, и я решил, что мне удастся обмануть Диссата. Но он отошел к стене, и над нашими головами вспыхнули лампы дневного света.

— Что-то ты очень много говоришь, Пол, — заметил я — нервишки шалят?

— Затяни-ка проволоку посильнее. Вот так, хорошо.

Скажем, я стал разговорчивее потому, что теперь ты меня слушаешь гораздо внимательнее. Тебе бы хотелось узнать, что сделали волны с телом Лизы?

— Бьюсь об заклад, это было здорово.

— Точно. Я сидел и смотрел до самого конца. Последнее, что я видел, было её правое плечо, оно выглядело как маленькая, блестящая коричневая чаша, лежащая вверх дном на гладком песке. А потом и оно исчезло. И я представил себе, как море хоронит множество жалких и мертвых отбросов — их уносит отлив. А теперь ещё один оборот вокруг другого запястья. Осталось только, как следует закрутить концы и отрезать остатки проволоки. Хорошо!

Я мысленно повторил движения, которые необходимо сделать: взмахнуть рукой, швырнув плоскогубцы ему в лицо, одновременно упасть вперед, чтобы бросок получился сильнее, и прикрыть Мейера своим телом от предполагаемого потока гвоздей. Я могу броситься к Диссату — гвозди скорее всего попадут мне в спину, — схватить его за ноги и дернуть на себя, если, конечно, Диссат в самый последний момент не всадит парочку гвоздей прямо мне в череп.

Я заколебался, вспомнив, как сильно промахнулся, когда швырнул в Гарри пепельницу, и Диссат успел отойти немного назад, так что бросать плоскогубцы стало ещё более рискованно.

Пол удобнее перехватил свое пневматическое оружие. В ярком свете ламп дневного света он казался дьявольски красивым.

— Слишком разговорчив? — заговорил он. — Возможно. Просто я испытываю облегчение. Я принял решение, которое заметно упростит будущее.

Денег Гарри и тех, что были у меня, вполне достаточно. Я уже отослал их в надежное место. Вы двое — последняя проблема, которую мне осталось решить. Сейчас я беру отпуск по болезни. На самом деле я решил уйти на покой. Сочетать два типа поведения становится всё труднее, риск слишком велик. Я уже говорил тебе на Гренаде, какие новые качества я открыл в себе, когда разбирался с Мэри Бролл и Лизой. Теперь я смогу посвятить всё свое время этому. Я займусь этим очень осторожно. Главное — найти подходящих людей, исчезновение которых не вызовет особого беспокойства. Будущий риск возбуждает меня. Поэтому я и говорю так много. Мы подробно поговорим о том письме, которое ты отослал из Гренады. Просто чтобы соблюсти приличия. На самом деле уже не имеет значения, узнаю я о нем или нет, поэтому мне нет необходимости соблюдать особую осторожность, понимаешь? Чтобы не возникало лишних вопросов, я должен уехать вместе с подружкой. Некая миссис Букер. Бэтси. Ты о ней знаешь? Впрочем, это не имеет значения. Ты закончил с его щиколотками? Тогда снова опустись на колени. Ниже. Ещё ниже. Вот так. А теперь свяжи собственные щиколотки.

В такой ситуации хватаешься за самые безнадежные идеи. Повозившись с толстой, мягкой проволокой, я сообразил, что если сгибать и разгибать её, то рано или поздно она лопнет; обернув проволоку несколько раз вокруг своих щиколоток, я плоскогубцами откусил остаток. Если мне немного повезёт и я буду действовать разумно, то через некоторое количество шагов проволока лопнет в тех местах, где я посильнее сжимал плоскогубцы.

Диссат встал за спиной у Мейера. Склонившись над ним, он приставил к пояснице Мейера свое оружие.

— Я поставил его на одиночный выстрел, Макги, иными словами, на одиночный гвоздь. Если ты сумеешь удачно связать свои запястья, я буду так тобой доволен, что откажусь от удовольствия получить ответ на давно мучающий меня вопрос: как он отреагирует на то, что я всажу в него один гвоздь. Для начала. Постарайся, Макги. Сделай это как следует. После Гренады я должен быть с тобой поосторожнее.

Я постарался на славу. Мне даже удалось откусить лишнюю проволоку, прижав плоскогубцы к полу. И удалось создать впечатление, что проволока туго натянута. Все эти дешевые трюки ни к чему хорошему не приводят, если не считать того, что дают ложные надежды.

Диссат склонился надо мной, проверил качество работы, удовлетворенно хмыкнул и отбросил ногой в сторону плоскогубцы. Потом он отошел от нас, положил пневматический пистолет рядом с компрессором, выпрямился и принялся массировать руки.

— Эта штука слишком тяжелая, — заметил он, наклонился и поднял короткий толстый обрубок трубы. Сначала мне показалось, что труба стальная, но, когда он шел к Мейеру, небрежно подбрасывая её в руке, я сообразил, что она из какого-то легкого металла, скорее всего из алюминия.

Труба ловко ложилась на его ладонь, несколько раз перевернувшись в воздухе. — Я даже не знаю, для чего эта штука использовалась, — сказал Пол. — Там, на складе, полно всякого барахла. Я держал Гарри именно там. А эта штука идеально подошла для моих целей. В первый раз она случайно попалась мне на глаза, а после этого всякий раз, когда я брал её в руки, старина Гарри начинал закатывать глаза, как лошадь на корриде.

Он неожиданно наклонился и быстрым коротким движением ударил Мейера по правой ноге, как раз над коленом. Удар получился плотным и глухим. Массивное тело Мейера содрогнулось и он громко взвыл.

— Видишь? — со значением сказал Пол. — Если бы она была тяжелее, то кость не выдержала бы, а так ему только больно и всё. Я чересчур увлекся своими экспериментами с Гарри. Видимо, я слишком часто колотил его по толстому брюху, наверное, там что-нибудь лопнуло, один Бог знает, что именно. В какой-то момент мы оба думали, что он не сумеет дойти до банка, чтобы получить деньги.

— Если ты отпустишь Мейера, я расскажу тебе о письме. Все, что ты захочешь.

— Отпустить Мейера? — возмутился Диссат. — Знаешь, я не думал, что ты так наивен. Мейер, как и ты, мертв. У вас нет никакого выбора. Я могу поторговаться с тобой насчёт последних пятнадцати минут жизни Мейера в обмен на информацию об этом письме.

Я не сомневаюсь, что, когда придет время, он с радостью одобрит подобную сделку. Однако о чём это мы? По правде говоря, меня это письмо не слишком интересует. Кое-что я узнал от Мэри и от Лизы, а потом от Гарри. Теперь я могу проверить то, что узнал раньше, и выяснить ещё кое-что. Зачем же мне отказывать себе в таком удовольствии?

— Действительно, зачем? — сказал Мейер севшим голосом.

— Вы мне нравитесь, — доверительно сообщил Пол. — В самом деле. Конечно, это обязательная часть того, что я собираюсь сделать. Помнишь, Трэвис, как Лиза стала… просто предметом, неким объектом? Этот предмет двигался, издавал какие-то звуки, но Лизы не существовало. Я сделал подобную ошибку и с Гарри, но только в самом конце. Проблема заключается в том, чтобы клиент не терял представления о своей личности и нормально функционировал до самого конца. Теперь нам нужно убрать Мейера отсюда. Встань и привези сюда, пожалуйста, эту ручную тележку, Трэвис.

Я привез тележку и, выполняя указания Пола, неловко погрузил в неё своего старого друга. В результате получилось, что Мейер лежит на правом боку. Он прищурился, глядя на меня, и сказал:

— У меня из головы никак не идет один дурацкий каламбур, он привязался ко мне, как мелодия заезженного шлягера. Будем надеяться, что он растерял свое мастерство.

— Как твоя нога? — спросил я у него.

— У неё сравнительно хорошая форма, так мне кажется, но некоторые считают, что она слишком волосатая.

— Ты что, пытаешься меня рассмешить? — спросил Пол.

Мейер сказал своим хорошо поставленным лекторским голосом:

— Мы часто обращали внимание при клиническом изучении подобных случаев, что садисты с гомосексуальными тенденциями, как правило, лишены чувства юмора.

Диссат обошел тележку, прицелимся и сильно ударил Мейера по плечу.

— Пожалуйста, — сказал он, — не надо больше шутить. Мейер шумно выдохнул сквозь сжатые зубы и ответил:

— Надеюсь, я не произвел на тебя плохого впечатления Диссат.

— Ты что, боишься, Мейер? — вежливо спросил Пол.

— Представляешь, внутри у меня всё так сжалось, что мне трудно дышать, — отозвался Мейер.

Выполняя инструкции Пола, я откатил тележку в сторону, развернул её, а потом начал с трудом толкать вверх через порог. Пол раскрыл большие металлические двери, и я тяжело дыша, выкатил тележку. Белый солнечный свет начал желтеть, день клонился к вечеру. Я катил тележку по грузовому пандусу, потом по более крутому скату, где тележка чуть не вырвалась у меня из рук.

Дальше началась бетонная дорожка, и колеса весело звенели и постукивали. С каждым шагом я всё меньше чувствовал проволоку, стягивающую мои щиколотки, и боялся, что она развяжется раньше времени. Я старался идти маленькими шажками, стараясь ставить ноги так, чтобы проволока не натягивалась слишком сильно. Мы прошли через большие ворота и направились к асфальтовому заводу. Диссат велел мне остановиться, и ногой спихнул Мейера с тележки. Мы находились на площадке для грузовиков, под большой погрузочной воронкой. Асфальтовая масса была густой, черной и неоднородной, кое-где виднелись полосы засохшей смолы. Пол жестом приказал мне отойти от тележки, а потом оттолкнул тележку в сторону. Воронка и квадратный резервуар, опиравшийся на высокие балки, находились прямо над нами.

— Видишь эту огромную кучу неиспользованного асфальта, Трэвис? Мейер почему-то смотрит совсем в другую сторону. Мы всегда несли немалые потери от хулиганов. Поздним вечером в прошлый четверг. Сюда забрели с пляжа какие-то паразиты и вывалили вниз по меньшей мере две тонны асфальта вон из того большого резервуара над нашими головами. Перед концом смены всё, что осталось на заводе, спускают в этот резервуар. В нем достаточно высокая температура, чтобы асфальт оставался горячим всю ночь, климат здесь жаркий, а утром, пока завод выходит на рабочий режим, асфальт из цистерны переваливают в специальные грузовики.

Однако утром в прошлую пятницу грузовики не смогли встать под воронку до тех пор, пока бульдозер не очистил от асфальта то место, где мы находимся. Сейчас всё, конечно, уже остыло. И наш старый друг Гарри Бролл лежит где-то в этой черной куче, как орешек в скорлупе.

Мне вспомнилось, как когда-то меня, ещё совсем ребенком, взяли на охоту и как мой дядя обмазывал глиной подстреленную дичь и укладывал неровные глиняные шары на тлеющие угли. Так они и лежали на углях, пока не спекались. А потом, когда он разбивал глиняную оболочку, перья и кожа прилипали к глине, оставляя дымящееся мясо. Острый комок подкатил к моему горлу, и мне пришлось несколько раз глубоко вздохнуть, только после этого меня отпустило.

На всякий случай сглотнув, я сказал:

— А если патрульная машина заедет проверить, не появились ли здесь хулиганы?

— Макги, неужели ты не понимаешь, что понапрасну тратишь силы? Им придётся как следует поработать бульдозером, чтобы извлечь вас обоих из этой роскошной теплой гробницы, где вы займете место рядом с Гарри. Сейчас, конечно, асфальт заметно горячее, чем он будет утром. — Он отошел немного в сторону. — Здесь есть рычаг. Если я поверну его…

Он резко повернул рычаг и сразу поставил его в прежнее положение. Черный шар размером с хорошего индюка — таких ставят на стол в День Благодарения — выскочил из воронки и, как в замедленной съемке, упал на грязный бетон, образовав уродливый черный торт, толстый в середине и совсем тонкий по краям. От него начали подниматься завитки голубого дыма. Мейер мрачно крякнул. В его голосе были боль, гнев и усталость. Черная клякса упала слишком близко от него, и горячая черная масса запачкала ему подбородок, щеку и ухо. В наступившей тишине я услышал протяжную, мелодичную трель жаворонка, а затем её заглушил рокот пролетающего самолета. До меня донесся сладкий, густой запах горячий смолы, запах моего детства.

Когда Мейер заговорил, его голос звучал так твердо, что мне стало ясно, насколько он близок к срыву:

— Я могу засвидетельствовать. Асфальт действительно горячий.

— Это быстро проходит, — пояснил Пол. — Асфальт остывает и почти сразу затвердевает. Трэвис, пожалуйста, разверни Мейера так, чтобы его ноги оказались в середине этой кучи.

Я не знаю, в какой момент начались эти изменения у меня внутри. Они начались ещё до трели жаворонка, но каким-то необъяснимым образом были с ним связаны. В прежние времена, можно было проехать весь Техас под пение жаворонков, они сидели практически на каждой изгороди, так что временами казалось, что едешь, окруженный сладкими призывными трелями, чистыми и светлыми, как расплавленное серебро. Теперь землю заставили замолчать. Жаворонки едят жуков и кормят жуками своих детей. Жуки исчезли, и вслед за ними исчезли жаворонки. И мир начал меняться, теперь в этом мире вместо жаворонков появились диссаты.

Мне вдруг стало казаться, что я не так уж многим рискую — потерять такой мир не очень обидно. Я знал, что с моей головой по-прежнему не всё в порядке, она напоминала автомобильный двигатель, который требуется отрегулировать. Включаешь зажигание, двигатель вздрагивает, начинает работать, а потом чихает и глохнет. Такой двигатель нужно разгонять очень медленно. Меня охватило странное, почти равнодушное любопытство — интересно, как поведет себя мой мозг в стрессовой ситуации. Потом это любопытство стало превращаться в странное. Удовольствие, которое всё росло и росло, набухая и раздуваясь, переходя в грудь, плечи и шею.

Я знал это ощущение, только почти забыл его. Со мной так случалось и раньше, но лишь тогда, когда, перевернув последнюю карту, я понимал, что игра проиграна и свет начинает меркнуть. Все это время я продолжал работать над проволокой, связывающей мои запястья, незаметно сгибая и разгибая её. Теперь я наконец почувствовал, что сгибать проволоку становится всё легче, сейчас мне удастся окончательно от неё освободиться.

Радость приходит не от того, что появились реальные шансы, а потому, что знаешь: теперь тебя ничто не остановит, и не имеет ни малейшего значения, победишь ты или потерпишь поражение.

Проволока, стягивавшая мои запястья, порвалась, когда я попытался сдвинуть Мейера с места.

— Ты можешь откатиться в сторону? — тихо спросил я. Мейер кивнул. — По моему сигналу откатись налево как можно дальше и как можно быстрее.

— Не смей говорить так, чтобы я тебя не слышал! — возмутился Диссат.

— Поосторожнее, милок, — сказал я ему. — Что-то ты впадаешь в истерику. Может, обойдемся без бабских скандалов?

Пол моментально успокоился и взял свою алюминиевую трубу:

— Тебе это не поможет. Мне страшно обидно, что ты меня недооцениваешь. Ты лишаешь меня удовольствия от нашей встречи.

Надо было действовать очень осторожно. Когда Диссат повернулся, я одним движением разорвал свои путы. Диссат услышал звук рвущейся проволоки, но к тому моменту, когда он поднял свою алюминиевую дубинку, я уже оказался под его рукой. Я едва успел крикнуть Мейеру, чтобы он откатился в сторону.

Моя голова дала о себе знать. Я видел, что Диссат оказался загнанным в угол возле балок, поддерживающих резервуар. Я словно погрузился в серый туман и изо всех сил пытался вырваться из него. Я находился на сцене, а кто-то дергал за веревки огромную куклу, заставляя её подпрыгивать, размахивая руками и ногами. Время от времени подбородок куклы ударял меня в плечо. Я стоял, раскачиваясь из стороны в сторону, мучительно пытаясь стряхнуть с себя оцепенение.

Симпатичная куколка с сильными, гладкими ногами, длинными ресницами, ярко-красными губами и медальным профилем начала терять товарный вид. Тут-то из неё и посыпались опилки, а нитки, на которых держались глазки-пуговки, начали рваться.

Достаточно одного удара, и она умрёт так, как умирают только куклы, — от неё останутся лишь рваные тряпки. До сих пор мне ещё никогда не приходилось убивать кукол голыми руками. Кто-то звал меня по имени. В голосе звучала нескрываемая тревога. Я остановился, и серый туман начал рассеиваться, словно дворники очистили ветровое стекло. Я отшатнулся и увидел, что Пол Диссат, зацепившись одной рукой за балку, тяжело привалился к ней. Он был в сознании. Наверное, ему казалось, что что-то раздирает его на две части. Стройные сильные ноги с длинными мышцами несли его между слаломными воротами по бескрайним горным склонам. Они помогали ему во время долгих теннисных сетов. Он наверняка думал, что нужно только подняться на ноги, и они помогут ему убежать.

Он попытался.

Когда Пол перенес весь свой вес на ноги, они разом подкосились. Он пытался сохранить равновесие. Диссат напоминал пьяницу, какими их изображают в комедиях. Он размахивал руками и нечаянно задел рычаг, а потом, беспомощно спотыкаясь, попытался избежать густого потока асфальта, который, бурля, хлынул из огромной воронки. Он отчаянно закричал — на одной высокой ноющей ноте. Его великолепные ноги оказались в липкой ловушке. Я бросился вперед, чтобы вытащить его из этой черной дымящейся трясины. Но лишь получил обжигающую кляксу на руку. Я бросился к рычагу. Диссат уже погрузился по грудь в расплавленный асфальт — локти прижаты к телу, голова высоко поднята, глаза вылезли из орбит, рот открыт в отчаянном крике; черная смола у него за спиной поднималась всё выше и выше.

Я вернул рычаг на место и повернулся — Диссата уже было не видно. В одном месте чернота, казалось, слегка бурлила. А потом всё успокоилось.

Я вспомнил про Мейера. Он сидел, прислонившись спиной к одной из балок. Я с трудом шагнул в его сторону.

— Плоскогубцы, — сказал Мейер. — Держись, Трэвис. Ради всего святого, держись.

Плоскогубцы. Я знал, что на плоскогубцы у нас нет времени. Серый туман снова начал окутывать меня со всех сторон. Я добрался до Мейера и нащупал его запястья. Согнул проволоку. Острый конец впился мне в палец, потекла кровь, но я ничего не почувствовал. Ещё немного, и он сможет…

XXV

Я не то чтобы спал, но и не бодрствовал. Девичьи голоса помогли мне прийти в себя.

Руп говорил, что у них удивительно нежные голоса, что они такие трогательные, такие ласковые — те девушки на борту «Красавицы». Они живут, подчиняясь простым законам гармонии, и у них чудесные мелодичные голоса.

— Ой, какой братик во Христе-е-е-е… Все наши грехи и горести нести-и-и…

Я удивился, почему это команда «Адской красавицы» решила исполнить такую странную песню. Потом открыл глаза и понял, что наступила ночь. Откуда-то падал свет и касался девичьих лиц и длинных распущенных волос. А потом я сообразил, что лежу на одеяле, постеленном на сухой песок. Лицо девушки было в тени. Я поднял руку и положил её на грудь, которая была скрыта под тонкой тканью и почти касалась моего лица. Она была нежной и упругой.

Девушка взяла меня за запястье, отвела мою руку и сказала:

— Нет, брат.

— Как ты себя чувствуешь, брат? — спросил мужской голос.

Я поднял голову и увидел в свете костра, что их пят или шесть человек. Бородатые, словно сошедшие со страниц Библии мужчины, кутающиеся в грубую ткань. Меня вырвали из моего исторического времени.

Я слишком резко сел, и у меня закружилась голова.

Чья-то рука дотронулась до моего плеча, и я услышал голос Мейера:

— Я пытался доставить тебя к доктору, но застрял тут в песке. Здесь есть целитель, и он…

— Я был студентом третьего курса медицинского колледжа, когда услышал зов Господа. Я целитель в нашем братстве, отправившемся в это паломничество.

Я выпрямился и посмотрел в молодое, бородатое лицо. Он кивнул, посчитал мой пульс и снова кивнул:

— Мы сняли смолу с твоей руки при помощи растворителя, брат, а потом обработали ожог и наложили повязку.

У меня была забинтована рука. Я повернул голову и увидел пляжных братьев и несколько палаток. В одной заплакал ребенок.

Я осторожно лег. Ко мне наклонилось милое лицо, и девушка проговорила:

— Я посижу с тобой, брат, только не распускай больше руки, ладно?

— Конечно, сестра, больше не буду. Я просто перепутал, думал, что попал в… другую компанию.

— Они тоже паломники?

— В некотором смысле.

— Смысл всегда один, брат: ты отдаешь сердце, и душу, и все мирские радости, и каждый день своей жизни служению великому Господу.

— А что, ваш целитель обработал мои ожоги уксусом?

— Это от меня пахнет уксусом, брат, — сообщила она. — Благословенное провидение послало к нам тебя и твоего друга сегодня днем, когда я уже была готова содрать с себя кожу. Надеюсь, не будет святотатством, если я скажу, что на меня и моих сестер с той самой минуты, как мы намазались уксусом, снизошли мир и покой.

Я снова попытался сесть и понял, что у меня уже не кружится голова. Одна из сестер принесла мне чашку горячего бульона. Она была одета в какую-то грубую шерстяную хламиду. От неё тоже пахло уксусом. На шее я заметил грубый крестик, украшенный какими-то зелеными камешками.

Покончив с бульоном, я попытался встать, и это получилось у меня довольно удачно. Никто не обращал особого внимания ни на меня, ни на Мейера. Мы могли сколько угодно находиться среди них, слушать их мелодичное пение, пить бульон и восхвалять Господа.

Я нашел уксусную девушку и с благодарностью вернул ей чашку. Мы с Мейером отошли в сторонку от костра.

— Я запаниковал, — сказал Мейер. — Содрал с себя остатки проволоки, засунул тебя в машину и помчался обратно, как сумасшедший.

— А где наша машина?

— Там, за холмом. Она застряла, её удалось вытащить только с помощью лимузина. Мы с Джошуа поехали обратно на его стареньком мопеде. Ключи от лимузина мы нашли на столе в конторе. Мопед погрузили в багажник. Я постарался закрыть там всё, что мог, и ещё до половины восьмого мы оттуда убрались. Я поехал кружным путем, и мы оставили лимузин в аэропорту Вест-Палм; ключи я сунул в пепельницу. Я бы назвал это решением проблемы в стиле Диссата. Кстати, я сделал взнос в кассу паломников от нашего с тобой имени.

— Очень мило с твоей стороны.

— Одну из запечатанных пачек из «Южного национального банка». Я нашел четыре такие пачки в коричневом бумажном пакете, оставленном Диссатом на письменном столе в офисе склада.

— Что сказал Джошуа?

— Сказал, что, прежде чем принял имя Джошуа, грабил машины, чтобы удовлетворить свои вредные привычки. Он хотел знать только одно: если мы совершили грех, то раскаиваемся ли мы? Я ответил, что, хотя и не считаю, что мы совершили грех, всё равно буду молиться о прощении. Он кивнул, сказал «спасибо», небрежно пробежал большим пальцем по купюрам и сунул их в седельную сумку своего старенького мопеда.

— Мейер, отвези меня домой. Отвези меня на мою «Флешь». Пожалуйста.

Я много спал. Я мог подняться в полдень, принять душ, проглотить плотный завтрак, а к трем снова завалиться в постель.

Серый туман начал отступать в самые дальние уголки моего сознания. Люди на время оставили меня в покое, об этом позаботился Мейер. Он пустил слух: Макги забился в нору, и он кусается.

Сам Мейер заходил каждый день, стараясь попадать в такое время, когда я определенно не спал.

Мы гуляли и плавали. Потом возвращались и играли в шахматы. Я не хотел появляться среди людей. Пока. Чем дольше мы откладывали решение, тем легче его было принять. Отдельные части соединились в общую картину, не вызывавшую никаких сомнений. Гарри Бролл забрал свои триста тысяч наличными и сбежал с Лизой, своей подружкой, на которую он уже давно положил глаз. Если не считать нескольких раздраженных кредиторов, никто его особенно не искал. Считалось, что жена Гарри пропала где-то на Подветренных островах, вероятно, утонула. Пол Диссат тоже пропал, но, скорее всего, совершил самоубийство, вызванное депрессией в связи с какой-то болезнью крови. Он уже просил отпуск по состоянию здоровья.

Джиллиан была удивительно мила и даже умудрилась сдержать свое обещание не задавать никаких вопросов. Она слетала на Гренаду, провела там несколько дней и с помощью знакомого адвоката сумела подучить пакет, оставленный мною в сейфе отеля, и мои вещи, которые были переправлены администрацией в специальное хранилище.

Таким образом Джилли принесла мне свои извинения — с Гренады она вернулась с новым дружком. Они пришли меня навестить. Мы выпили, и они не стали долго задерживаться. Перед их уходом появился Мейер.

— Всё забываю, как его зовут, — сказал мне позднее Мейер.

— Фостер Кремонд. Он по-прежнему в дружеских отношениях с двумя своими бывшими женами.

— Богатыми бывшими женами.

— Естественно.

— Симпатичный, — ядовито заметил Мейер. — Хорошие, манеры. Наверняка хорошо играет в теннис и поло, ну и, разумеется, парусный спорт. Отличные рефлексы.

Ты заметил, с какой быстротой он достает свою золотую зажигалку? Трэвис, что ты почувствовал, когда увидел её нового дружка?

— Облегчение. И некоторое возмущение, наверное. Да, если быть честным до конца, меня это возмутило.

— И ты бы хотел всё вернуть обратно?

Мы успели сделать по три хода, причем один раз я надолго задумался, пытаясь найти удовлетворительную защиту от его белого слона. Я нашел удачный ход, который поставил перед Мейером новые проблемы. Пока он размышлял над ними, я откинулся назад в своем кресле:

— Насчет того, чтобы всё вернуть назад… Нет. С моими инстинктами всё было в порядке, когда ко мне пришел Гарри. Он не намеревался убивать меня. Предположим, я стал чуть медлительнее. Однако вполне возможно, что я стал достаточно старым и мудрым, чтобы не попадать в такие ситуации, когда необходима быстрота реакции. И я твердо знаю, что в будущем, как уже не раз случалось, удача может отвернуться от меня. И когда удача покинет меня, я собираюсь сделать всё, чтобы вернуть её. Я хорошо знаю, что в конечном счете главное — то ощущение, которое возникает, когда сам творишь свою удачу. Тогда-то я и чувствую себя по-настоящему живым. Во всех смыслах. Это совсем не обязательно должна была быть Джиллиан. Я могу выбрать по-настоящему богатую леди и уйти на покой. И до конца жизни выступать в качестве жеребца. Но есть влечение, от которого я не могу избавиться: острое, ни с чем не сравнимое ощущение близости смерти, её вкуса и запаха. Если бы я точно знал, что всегда выйду из схватки победителем, в этом не было бы никакого интереса.

Мейер долго обдумывал мои слова, а потом почти так же долго обдумывал свой следующий ход. Наконец он сказал:

— Когда возникают сомнения, нужно укрыться в замке. — И он передвинул своего короля в угол. — Трэвис, я очень рад, что тебе удалось выцарапать для нас обоих удачу. Но…

— Но?

— С тобой что-то ещё не в порядке.

— Мне снятся отвратительные вещи. Я почти полностью сумел восстановить память. Собрал почти все рассыпавшиеся по полу карты и сложил их в нужном порядке. Но мне всё ещё снятся сны. Прошлой ночью я пошел покупать рубашку. Продавщица сказала, что она сшита на островах, а размеры там не соответствуют нашим, поэтому надо примерить. Я её надел, у неё была точно такая же расцветка, как у рубашки Лизы. Я сказал, что не хочу покупать эту рубашку, и тогда продавщица протянула руку и что-то прицепила мне на грудь. Раздался клацающий звук. Это была большая, круглая, белая штука, слишком тяжелая, чтобы удержаться на рубашке: тщательно отполированный череп. Поначалу мне показалось, что это череп какого-то хищника, такой зловещей была его усмешка. Но потом я понял, что это череп Лизы. Я стал уговаривать девушку снять череп, но она утверждала, что он продается в придачу к этой рубашке. И ни к какой другой. Только к этой. А потом я проснулся.

— Боже мой, — прошептал Мейер.

— Но обычно мне ничего не снится.

— Скажи спасибо.

— Ты собираешься дать мне шах слоном? Давай. Посмотрим, что из этого получится.

Как-то ближе к концу мая, в воскресенье, мы с Мейером сидели на пляже. Когда ветер стих, на солнце стало слишком жарко, и мы перешли на скамеечку в тени. Я наблюдал за двумя прелестными девушками, которые, смеясь и болтая, проходили мимо нас. Элегантные красотки. Незнакомки. Они прошли, едва затронув мою жизнь, они уходили из неё навсегда, и я никогда не узнаю их и не коснусь ни их, ни двух, ни десяти миллионов их грациозных сестер.

— Мейер, ты сможешь проявить терпение?

— Я что, часто бываю нетерпеливым?

— Всё началось со слов Рупа Дарби. Они определили некое состояние, что-то вроде перенасыщения женщинами. В чисто физиологическом смысле. Полное сексуальное истощение — до такого состояния, что кажется, будто никогда больше не захочешь видеть женщин.

Все мои любовные приключения были до Гренады — целую жизнь назад.

— Так. Значит, у тебя произошло перенасыщение женщинами.

— О Господи, нет. Эти две девушки, которые только что прошли мимо, вызвали у меня нормальную реакцию. С моими физическими кондициями всё в порядке. Нет Мейер, я чувствую усталость и неуверенность в себе на каком-то ином уровне. Перспектива оказаться в постели с женщиной не вызывает у меня никакого энтузиазма.

— В каком смысле?

— Все, во что я верил, когда речь шла о физической любви, кажется мне сейчас каким-то затхлым и устаревшим. Я слышу себя разговаривающим со слишком многими из них. Тут должна быть привязанность, дорогая. Взаимное уважение, милая. Мы не должны причинять друг другу боль, и никому другому, тоже, моя хорошая. И каждый из нас должен уметь отдавать и брать, моя радость. Я обманывал их и себя. Я сочинил некое соглашение. И в самом конце этого соглашения, мелким шрифтом, были напечатаны слова чертовых гарантий. Мэри Диллон приняла это соглашение. Я не заставлял её. Я просто оставил его на видном месте. И она взяла его, насладилась содержимым, а потом вышла замуж за Гарри Бролла; теперь она похоронена где-то возле полосы прибоя под залитой бетоном дорожкой. Значит, что-то не так с этим мелким шрифтом или с выполнением гарантий, Мейер. Я просто не могу… не могу смириться с мыслью, что когда-нибудь снова услышу свой собственный искренний, мужественный, ласковый голос, повторяющий замшелые слова. Я никогда не причиню тебе боли, малышка, а просто хочу как следует трахнуть тебя и сделать более искренней и эмоционально здоровой женщиной.

— Трэвис, Трэвис. Может быть, всё дело в том, что воздух, которым мы дышим, загрязнен какими-нибудь новыми промышленными отходами.

— Приступ честности?

— Только не надо так страдать, Макги. Ты хороший человек. На свете нет ни одного человека, который хотя бы частично не был козлом.

И всякий раз, когда обнаруживаем в себе эту козлиность, мы испытываем тревогу и беспокойство. Потому что страдает наше самомнение.

— И что мне теперь делать?

— Откуда мне знать? Не надо делать из меня мудрого дядюшку. Сплавай на острова и пару месяцев поуди там рыбу. Наймись на сухогруз и работай в две смены. Возьми пять тысяч из тех денег, что мы нашли в коричневом бумажном пакете, и зафрахтуй для себя одного «Адскую красавицу» на десять дней. Принимай по утрам холодный душ. Займись йогой.

— Почему ты вдруг рассердился?

Он вскочил со скамейки и, склонившись надо мной, закричал мне прямо в лицо:

— Это кто, интересно, рассердился? Я? — И побежал к воде, смешно поднимая свои волосатые ноги.

Мы оба вели себя как-то странно. Может быть, Мейер прав и в воздухе действительно появилась какая-то новая гадость. К тому времени, когда Мейер выбрался из моря, он уже совершенно пришел в себя. Мы медленно пошли обратно через мост, и, когда приблизились к «Флеши», я заметил, что на палубе, в тени, устроилась какая-то фигурка.

Она спала в шезлонге и была удивительно похожа на аккуратно свернувшуюся спящую кошечку.

Рядом с шезлонгом стояли большой красный саквояж и такой же красный чемодан — и то и другое сильно потрепанное. На ней было коротенькое полотняное платьице с вышивкой, а белые босоножки остались лежать на палубе под шезлонгом. Одной рукой она прижимала к груди белую сумочку.

Неожиданно её глаза широко открылись, и сна разом как не бывало. Она улыбаясь, вскочила с места, полная жизненной энергии:

— Эй, Макги! Это я, Джинни. Джинни Долан.

Я познакомил её с Мейером. Мейер сказал, что слышал о ней много хорошего. Казалось, ему понравились ярко-рыжие волосы и веселый блеск серо-зеленых глаз.

Я отпер «Флешь», и мы спустились вниз. Джинни сказала:

— Оставим мои вещи на палубе, если, конечно, у вас здесь нет воров. Слушай, могу я осмотреть яхту? Может, я не вовремя? Если у вас, ребята намечено…

— Ничего, — вмешался Мейер. — Совсем ничего.

— Ух ты, какая тут у вас роскошная кухня! А мотор у яхты есть? Плавать можно? И всё такое?

— Да, и всё такое, — отозвался Мейер, настроение которого улучшалось прямо на глазах.

— Мне всегда хотелось сплавать куда-нибудь на такой яхте.

— А где твоя подружка? — спросил я.

— Бэтси? Нас вышвырнули из квартиры в «Каса де плайя», когда банк вступил во владение домом. Ну, не нас, а только меня. Потому что она вернулась на старое место, к своему знакомому дантисту, вдовцу из Майами.

— Тебе водку с тоником? — спросил я у Джинни.

— Точно! Как это здорово, когда люди всё помнят, правда? Что собираюсь делать? Я заехала попрощаться. Поеду в Колумбус. Нет, возвращаться к Чарли, этому извращенцу, я не собираюсь. Но меня обещали взять обратно на мою старую работу. Скоплю немного денег и слетаю в Доминиканскую Республику, где меня живо разведут, тогда мне не придется биться головой об стенку здесь.

— Почему бы тебе не присесть, Джинни? — спросил я.

— Знаешь, я немножко нервничаю, дорогой. Я всегда чувствую себя паршиво, когда навязываюсь людям. У меня уже всё было уложено, и вдруг я подумала, что, черт возьми, мне всё время хотелось повидаться с этим Макги, а я так и не собралась. Иногда девушке нужно проявить некоторое нахальство, или она рискует остаться ни с чем, правильно?

Я посмотрел на Мейера. На лице у него появилось какое-то странное выражение. Я протянул Джинни бокал и сказал:

— Иногда девушка проявляет нахальство в самый нужный момент, и её приглашают прокатиться на яхте. Что ты на это скажешь?

— Ух ты! Я отвечу, да так быстро, что…

— Стойте! — взревел Мейер, напугав Джинни. Он подскочил к ней и, ткнув ей пальцем в живот, заставил её сесть. Джинни сидела на стуле и с открытым ртом смотрела на Мейера. — Я собираюсь задать вам один очень личный вопрос, миссис Долан.

— Господи, что это с вами, а?

— У вас в последнее время были глубокие душевные переживания?

— У меня? Переживания? Какие ещё переживания?

— Ну, кризис жизни?

— Кризис? Какой ещё кризис? Мне нужно получить развод. И все дела.

— Миссис Долан, вы чувствуете себя несчастной маленькой птичкой со сломанным крылом, которая запорхнула на борт этого судна в поисках понимания, нежности и любви, в надежде заново склеить свою разбитую жизнь?

Джинни смотрела на Мейера широко раскрытыми, круглыми глазами:

— И часто с ним такое, Трэвис?

— Не отвлекайтесь! — снова взревел Мейер. — Как у вас обстоят дела с психоаналитиком?

— Психоаналитиком? На кой он мне? Господи! Может быть, это вам нужен психоаналитик?

— Вы влюблены? — спросил он.

— В данный момент? Хм. Пожалуй, нет. Но обычно я в кого-нибудь влюблена. Со мной такое часто случается. По правде говоря, я не очень серьезная девушка. И к тому же довольно глупая и счастливая.

— Ещё один вопрос, я должен задать его вам обоим.

— Ты ему ответишь, милый? — спросила у меня Джинни.

— Не будет ли эта парочка счастливчиков возражать, если я проведу следующие несколько недель в Нью-Йорке?

— Отвечая за нас обоих, Мейер, я не вижу никаких серьезных возражений.

Он засеменил к выходу на верхнюю палубу. Принес сумку и чемодан, поставил их у входа в каюту, улыбнулся нам своей безумной улыбкой, захлопнул за собой дверь и исчез.

Джинни встала, задумчиво потягивая водку с тоником. Потом взглянула на меня:

— Макги?

— Да, дорогая.

— С каждым днем мои знакомые ведут себя всё более странно. Ты это тоже заметил?

— Пожалуй, ты права. Мейер редко бывает в таком состоянии.

— Я свалилась как снег на голову. Вообще-то я так никогда не поступаю. Правда.

— У яхты действительно есть двигатель.

— Это замечательно. — Она поставила бокал и быстро поцеловала меня в губы. — Вот! Это так, для знакомства. Ты не поможешь мне распаковать вещи?

Мы отнесли её багаж в каюту. Она спросила у меня, что Мейер имел в виду, когда спрашивал про сломанное крыло. Я сказал, что он один из последних настоящих романтиков. Я сказал, что раньше их было двое. Но теперь остался только один. Волосатый.

Ричард Деминг

СМЕРТЬ ТОЛКАЧА

I

Парнишку звали Герман Джойс. Недавно ему стукнуло двадцать один, но он вполне мог сойти за восемнадцатилетнего. С длинными светлыми волосами, собранными на затылке в пучок, в черной кожаной куртке и бесформенных брюках он мало чём отличался от уличной шпаны. Отличная маскировка. Судя по тому, как другие копы равнодушно проходили мимо нас, вряд ли они сомневались, что мы допрашиваем задержанного.

Герман Джойс наш собрат-полицейский, хотя и совсем зеленый новичок. Мы позаимствовали его на время у соседей для спецзадания.

— Уверен, что он ничего не подозревает? — спросил я.

Лицо Джойса осветилось радостной юношеской улыбкой:

— С чего вдруг ему подозревать? За меня поручились два незнакомых друг с другом наркомана.

Карл Линкольн сказал:

— Не будь слишком самоуверен, Герман. У Бенни Полячека в голове тоже не опилки.

— Он обязательно придет, — сказал Джойс. — Я буду ждать его в проезде около мебельного склада Адамса в девять вечера. В вашем распоряжении три часа, чтобы установить камеру.

— Мне это место хорошо знакомо, — нахмурившись, сказал я. — Через дорогу там большой склад без окон, а в противоположном конце проезда глухая стена. Не будь у него подозрений, разве он выбрал бы такое место?

— Он осторожный жлоб, — сказал Джойс. — Мои кореша — наркоманы говорят, он всегда выбирает похожие места, когда толкает товар новому человеку. Ну а если у Полячека исчезают последние сомнения и встречи становятся регулярными, клиент может получать наркоту прямо у него на квартире. Однако первые сделки он предпочитает совершать там, где трудно спрятать камеру, а оба конца улицы хорошо просматриваются.

— Он уже три срока отмотал, — сказал Карл. — Больше ему нельзя попадаться. Хотя без новых клиентов всё равно не обойтись — старики то и дело сводят счеты с жизнью. А новые связи чреваты большим риском — четвертая судимость, и он за решеткой до конца дней. Бедняга! Мое сердце исходит кровью от сострадания.

— Нам не удастся заблокировать ему путь к отступлению, — сказал я, — мы не в состоянии поставить по копу в каждой подворотне. И ещё — мне не совсем ясно, где мы установим камеру.

— Как насчёт грузовика с раздвижной дверью? — спросил Карл.

Я раздраженно взглянул на него:

— Ты имеешь дело не сосунком, а с профессионалом. Первую отсидку Бенни Полячек схлопотал именно из-за грузовика — камера была установлена внутри, за раздвижной дверью. Увидев грузовик, он не продаст наркоту даже старушке-матери.

Карл предложил:

— Давай смотаемся туда и всё обмозгуем на месте.

Германа Джойса мы с собой брать не стали. Его мы отправили в бильярдную в Саут-Сайде, где он околачивался последние две-три недели, заводя дружбу с наркоманами и делая вид, что круче его парня в городе не сыскать. Я сказал, чтобы он не пытался связаться с нами, а появился возле мебельного склада Адамса в оговоренное время. Я заверил его, что мы будем там при любых обстоятельствах.

Мебельный склад Адамса находился на Невинс-стрит, в самом центре района, населенного преимущественно выходцами из Польши. Если мне не изменяла память, на фасаде складского здания не было ни одного окна, как и на стене, выходившей на интересовавший нас проезд. Несколько окон, правда, имелось на третьем этаже, однако для нашей цели они были расположены слишком высоко. Камера, направленная вниз под таким углом, зафиксирует только макушки, а если Полячек носит шляпу, его лица на пленке видно не будет.

Решение проблемы подсказала груда картонных коробок, брошенных в проезде перед складом. Ни одна из них не была достаточно велика, чтобы в ней мог спрятаться взрослый человек, но, если добавить к груде коробку покрупнее, вряд ли кому-нибудь это покажется подозрительным. Я был знаком с хозяином склада, фамилия которого до того, как он сократил её до Адамса, была Адамский. Он, как и я, член польского клуба в Саут-Сайде. Склад закрывался в шесть, поэтому мне пришлось вызвать Адамса из дома. Он не замедлил явиться и, открыв свое заведение, предложил нам выбрать любую коробку, которая придется по душе. Мы остановились на самой большой — из-под холодильника.

К восьми вечера всё было готово. Адамс одолжил нам немного упаковочной ленты, и мы запечатали коробку сверху. На одной стороне коробки мы сделали надрез примерно до середины, замаскировав его куском картона. Карл забрался внутрь и устроился там на импровизированном сиденье. На уровне глаз он проделал отверстие для камеры, а внизу ещё одно. Нижнее предназначалось для инфракрасной лампы, которой мы пользовались при ночных съемках в тех случаях, когда интересующий нас объект не должен был ни о чём подозревать.

Мы вывернули лампочки из-под зеленых колпаков над задней дверью склада, и теперь проезд освещался лишь уличным фонарем, стоявшим напротив склада. Карл возражал против выкручивания лампочек, полагая, что это может вызвать подозрение у Полячека. Однако я не сомневался, что тот обследовал территорию днем, не задумываясь, как она будет освещена вечером. А лампочки нам ни к чему по той причине, что в темноте меньше шансов увидеть меня, спрятавшегося за складом.

Томительное ожидание — часть полицейской работы. Почти час я переминался с ноги на ногу, испытывая страстное желание закурить. Меня утешала лишь мысль, что Карлу приходится ещё хуже. Этот июльский вечер был необычно теплым, и вряд ли в картонной коробке дышалось легко.

Без десяти девять в проезде послышались шаги, затем раздался негромкий свист.

Осторожно выглянув из-за угла, я увидел нашего новобранца Германа Джойса. Я ответил таким же негромким свистом, и он, прислонившись к кирпичной стене напротив склада, замер в ожидании.

Ровно в девять к складу подъехала машина. Хлопнула дверца, послышался звук удаляющихся шагов. Наверное, Полячек проводил рекогносцировку местности с целью убедиться, что нигде не притаились копы. Джойс говорил о его чрезвычайной осторожности.

Прошло несколько минут, и в проезде снова послышались шаги. Затем приглушенные голоса. Я ждал, и наконец голос Джойса отчетливо произнес:

— Отлично, Бенни, этого мне хватит до нашей следующей встречи.

Согласно договоренности, эта фраза служила сигналом. Я выскочил из своего укрытия и помчался к Бенни. Он бросился наутек, но Герман Джойс подставил ногу, и Бенни грохнулся на землю лицом вниз. Спустя несколько секунд я схватил его за шиворот и рывком поднял на ноги, а в следующий момент, заломив ему руки за спину, надел наручники.

— Легавые! — во всю глотку заорал Бенни, и машина, стоявшая у ворот склада, рванула с места, как ракета «Полярис».

Мы не ожидали, что Полячек прибудет с кем-то, поскольку обычно он работал в одиночку. Юный Джойс устремился вслед за машиной, но она уже взвизгнула шинами на крутом повороте, и я понял, что ему в лучшем случае удастся увидеть задние габаритные фонари.

Когда подошли Джойс и Карл с камерой в руке, Бенни Полячек уже разглядел мое лицо в тусклом свете уличного фонаря.

— Мэтт Руд, — с горечью произнес он. — Попался, как фраер на дешевке, за три с полтиной.

Я смерил его взглядом с головы до ног. Бенни Полячек был крепким, лет тридцати пяти от роду не лишенным привлекательности брюнетом.

Я сказал:

— Сегодня три с полтиной, а вскорости, когда он станет твоим регулярным клиентом, — от тридцати до пятидесяти баксов в неделю. Разве не так, Бенни?

Полячек бросил злобный взгляд на Джойса.

— А ты что с этого имеешь, сука?

Если Полячек так и не понял, что Герман Джойс — полицейский, мы решили его не просвещать. Новобранец нам ещё пригодится, и не раз.

— Можешь катиться, щенок, — обратился я к Джойсу, — попадешься ещё — так просто не отделаешься.

Протянув руку, Карл сказал:

— Убирайся, но сначала положи мне на ладонь главную улику.

Джойс передал ему маленький бумажный пакетик, в точности такой, какой можно купить в аптеке с таблетками снотворного. Опустив пакетик в конверт и заклеив его, Карл поставил на нем свои инициалы. Затем протянул ручку Джойсу, который тоже расписался.

Я тем временем обыскал задержанного и извлек из заднего кармана его брюк три долларовые бумажки и пятидесятицентовую монету. Потом мы все перешли на тротуар, где было светлее, и я велел Джойсу проверить деньги. На всех купюрах стояли его инициалы, а монетка была помечена красным лаком для ногтей.

Карл опустил деньги в другой конверт и вместе с Джойсом повторил процедуру подписывания.

— А теперь можешь убираться, — сказал он начинающему стражу порядка. — Из города не уезжай, тебя вызовут как свидетеля.

— Понятно, сэр, — ответил Джойс и торопливо зашагал прочь.

Карл спросил:

— Кто тебя сегодня подвез, Бенни?

— Лысый Мейсон, — огрызнулся Полячек.

Лысый, Уильям Мейсон, был комиссаром полиции нашего округа.

— Шутник, — сказал я. — Ладно, пошли. В управлении ждут не дождутся.

Полячек немало удивился, когда его прямым ходом отправили в камеру, вместо того чтобы предварительно допросить в дежурке. Это была моя идея — пусть, рассуждал я, парень поломает голову, почему мы отклонились от общепринятой процедуры.

— Мне нужно переговорить с адвокатом, — сказал Бенни, облизывая пересохшие губы.

— Завтра. А сегодня у тебя будет время поразмыслить о своих прегрешениях, не советуясь со знатоком законов.

— Я тоже знаю законы, сержант. Вы не имеете права отказать мне в свидании с адвокатом.

— А мы знаем свои права, — возразил ему я. — Закон разрешает держать тебя двадцать четыре часа, не предъявляя формального обвинения. И в эти первые сутки ты можешь воспользоваться телефоном только в том случае, если у нас нет возражений. — Я обернулся к дежурному: — Есть у тебя отдельная камера, сержант, где он не мог бы общаться с другими?

— Найдется. Ну, мистер, пошли!

Когда Полячека уводили, я крикнул:

— Завтра мы навестим тебя, Бенни!

Наверху в дежурке нас поджидал Герман Джойс.

— Как всё прошло? — поинтересовался он.

— Он в камере, — ответил я. — А ты молодец, парень, сработал здорово. Завтра утром состриги свои лохмы и возвращайся к себе в участок. Я позвоню твоему шефу, скажу, что ты заслужил пару отгулов.

— Спасибо, сержант, — сказал он. — Если понадоблюсь, звони.

— Не беспокойся, обязательно позвоню, — заверил его я.

II

Когда в час дня мы с Карлом Линкольном прибыли в родное управление, капитан Морис Спэнглер находился у себя в кабинете.

Начальник отдела по борьбе с проституцией, азартными играми и торговлей наркотиками был седовласым крепышом лет шестидесяти с хвостиком. Обычно его отличала обходительность коммивояжера. Я говорю «обычно», потому что временами он мог быть таким же любезным, как динозавр.

Сегодня он был настроен благодушно. Улыбнувшись Карлу, который первым вошел в его кабинет, Спэнглер сказал:

— Торопишься навестить меня? — Потом увидел за спиной Карла меня: — И ты тоже, Рудовский? Не иначе как что-то случилось.

За пределами моего квартала в Саут-Сайде мало кто называет меня полным именем — Рудовский. Я не стесняюсь своей фамилии, даже напротив, горжусь польским происхождением. Но когда десятки раз в день приходится повторять незнакомым людям по телефону свое имя, слова «Матеуш Рудовский» кажутся неоправданно длинными. Люди прекрасно понимают, когда я называю себя просто Мэтт Руд. Однако из-за какого-то непонятного упрямства Морис Спэнглер предпочитал называть меня полным именем.

Когда мы с Карлом сели, я сказал:

— Бенни Полячек снова в камере, капитан.

Мы взяли его вчера в десять вечера.

Лицо Спэнглера выразило удовлетворение.

— С уликами всё в порядке?

— Пока не видели пленку — её вечером передали в лабораторию. Думаю, лучше показать её прокурору, прежде чем мы предпримем дальнейшие шаги. Наркотик у нас в запечатанном конверте, а деньги в другом.

Даже если на пленке ничего не получится, вещественных доказательств более чем достаточно.

— Анализ наркотика проводили?

— Его тоже передали в лабораторию. Наверное, там уже разобрались, что это за зелье.

Сняв трубку селектора, Спэнглер вызвал Джорджа Эббота из криминалистической лаборатории.

— В пакете десять зерен, — через пару минут сообщил он. — Одно зернышко героина, остальные девять — сахарная пудра. Своих клиентов они дурят по-крупному.

— Девять к одному у них норма, — сказал я. — Клиенты знают, что их нагло обманывают, только что им остается? Но и одного зерна достаточно, чтобы схлопотать срок.

В очередной раз сняв трубку, капитан попросил дежурного телефониста соединить его с окружным прокурором Норманом Доллинджером.

— Норм, — сказал он. — Мои парни взяли Бенни Полячека… Да, вчера вечером. С поличным. — После короткой паузы он продолжил: — Неопровержимые… Нет, пока не видел. Думаю, и тебе будет интересно ознакомиться с ней. Некоторое время Спэнглер молча слушал, потом сказал: — Ладно, всё понятно. — Он выходит прямо сейчас, — объявил он, положив трубку. — Встретимся в лаборатории.

Мы поднялись на третий этаж, где размещалась криминалистическая лаборатория. Толстый Джордж Эббот сидел на высоком табурете, уставившись в микроскоп. Увидев нас, он оторвался от своего занятия.

— Добрый день, капитан. Привет, Руд, привет, Линкольн.

Спэнглер сказал:

— Сейчас подойдет прокурор посмотреть фильм режиссеров Рудовского и Линкольна. Проектор установлен?

— Сейчас сделаем.

Поднявшись с табурета, он провел нас в комнату без окон, в которой проводились также баллистические исследования. Сняв с полки бобину и вытянув из неё несколько футов пленки, проверил её на свет.

— Вышло нормально, — заключил он, заправляя пленку в проектор.

Здание окружного суда находится рядом с полицейским управлением, на противоположной стороне улицы. К тому времени, как Эббот подготовил проектор, окружной прокурор уже входил в лабораторию.

Норман Доллинджер — высокий, сутуловатый пятидесятилетний мужчина; у него тонкие черты и неизменно серьезное выражение лица, верхняя часть которого прикрыта большими очками в роговой оправе. Он знающий и расторопный окружной прокурор, хотя в первую очередь политик — печется об интересах своей партии и только потом о благе людей. Я не считал это серьезным недостатком — ни в нашем городе, ни в округе не занять высокого государственного поста, не будучи активистом той или иной партии. Мне не нравилась, однако, его показная беспристрастность, когда всем было известно, что он смотрит сквозь пальцы на рэкет, если тот ведется с благословения власть предержащих.

С наркобизнесом он вел бескомпромиссную борьбу лишь потому, что этого требовали его партийные боссы.

С учетом того, что арест Бенни Полячека мы снимали при инфракрасном свете, качество пленки можно было считать удовлетворительным. Зачастую подобные съемки не удаются вовсе. Лицо Бенни, передающего пакетик с героином, легко узнавалось. После просмотра мы познакомили Доллинджера с вещественными доказательствами.

— Его адвокат не сможет ничего противопоставить уликам, — сказал я. — Пойдем вниз и побеседуем с Полячеком.

Капитан Спэнглер вернулся к себе в кабинет, а мы втроем — Карл, прокурор и я спустились в подвальное помещение.

Когда мы остановились перед зарешеченной дверью, Бенни бросил на нас угрюмый взгляд. При виде прокурора, однако, лицо у него сделалось удивленным.

— Так-так, сказал он. — Неужели сам окружной прокурор заинтересовался такой козявкой, как я? А я-то думал, меня навестит самое большее его двенадцатый помощник.

Норман Доллинджер бросил на Полячека оценивающий взгляд:

— Ни ломки, ни озноба, как обычно бывает у наркоманов, — заметил он, оборачиваясь ко мне.

— Бенни не наркоман, — ответил я. — Он мелкий торговец, на их жаргоне — толкач.

— Именно, — подтвердил Карл. — Этот проходимец даже не может сказать в оправдание, что держал наркоту сугубо для личного потребления. Мы видели его голеньким — ни следа иглы.

Деллинджер снова глянул на заключенного.

— Мы только что посмотрели пленку, на которой запечатлена вчерашняя операция, Полячек, — твердо сказал он. — Все детали отчетливы. Анализ порошка показал, что это героин. А деньги, которые тебе вручили, были помечены. В суде твое дело не представит сложности для прокуратуры.

— От судьбы не уйдешь, — пожал плечами Бенни. — Но как получилось, что ко мне в камеру явился окружной прокурор собственной персоной? Или ваши помощники заняты более важными делами?

— Ты, Бенни, представляешь для нас особый интерес, мы давно пытались заманить тебя в ловушку. Судья отправит тебя за решетку до конца жизни, ты это понимаешь?

Глаза Бенни Полячека сузились.

— Что вы мне предлагаете? Сделку?

— Ты, мальчик, догадлив. В другое время я прочел бы рапорт о твоем аресте и через пять минут забыл о нем. Даже не стал бы знакомиться с уликами. Твой статус в криминальном мире не стоит внимания даже моего двенадцатого помощника, тем более что их у меня всего пять. Твоим делом занялся бы кто-нибудь из стажеров. Вот так! Ну а теперь скажи, хочешь, чтобы прокуратура не возбуждала против тебя дела и ты уже сегодня вышел из камеры?

Сузившиеся глаза Бенни Полячека широко раскрылись:

— Шутите?

— Отнюдь. Повторяю, сам по себе ты для нас не значишь ровно ничего. Стоит тебе исчезнуть, твое место займут другие подонки. Цена таких, как ты, десять центов за дюжину. Нам нужен человек, у которого вы получаете отраву. Другими словами, мы охотимся за оптовиком.

Глаза заключенного вновь приобрели нормальный размер.

— Я должен был догадаться, что вам от меня нужно. Как по-вашему, сколько времени после этого я просуществую?

— Долго, если будешь честно сотрудничать с нами. Мы также хотим получить от тебя фамилии розничных торговцев. Если мы ликвидируем всю свору, тебе будет нечего опасаться.

Полячек разразился нервным смехом.

— Для прокурора вы разбираетесь в наших делах до удивления плохо. У нас закон — если птичка запела, это её последняя песня. Даже если вы переловите всех толкачей, охота за птичкой не кончится.

Еще не остался в живых ни один фраер, расколовшийся на допросе.

— Кодекс чести уголовного мира, — проворчал я. — Не иначе как ты слишком часто смотришь по телевизору голливудские поделки. Думаешь, для шпаны, не связанной с наркомафией, Ты представляешь хоть какой-нибудь интерес? Да им плевать, раскололся ты или нет, у них свои проблемы. Но чтобы ты успокоился, мы можем на первое время обеспечить тебе охрану, пока не уберешься из города. По мне, уж лучше жить в другом городе, но на свободе, чем гнить в тюрьме без надежды когда-либо освободиться.

Прежде чем ответить, Полячек с минуту размышлял:

— Мне придется всю жизнь оглядываться через плечо.

— Лучше, чем всю жизнь таскать на плече кайло, — заметил Карл.

Полячек снова задумался, потом сказал:

— Надо это дело обмозговать.

— Нет, — решительно заявил Доллинджер. — Или ты соглашаешься на наше предложение, или нет. Решай сейчас.

— Гм… Прежде чем решить, я хочу потолковать с адвокатом.

— Возражаю. Любой разумный адвокат посоветует — тебе не упускать шанс. С кем конкретно ты хотел бы поговорить?

После недолгого молчания Полячек сказал:

— У вас не будет возражений, если я свяжусь с Мартином Боннером?

Прокурор удивился:

— Не слишком высокий уровень для такого клиента, как ты?

— Не знаю. Мы с ним в одну школу не ходили, на брудершафт не пили. Но у него отличная репутация, и его ответу можно доверять. Может, вы попросите его выслушать меня?

Доллинджер вопросительно глянул на меня. Я слегка наклонил голову, давая понять, что хотел бы поговорить с ним не в присутствии Полячека. Мы отошли в сторону. Карл последовал за нами.

— Я готов был возразить, когда вы согласились на его переговоры с адвокатом, — тихо сказал я. — Есть вероятность, что адвокат, с которым у него постоянные связи представляет также интересы оптовика. В этом случае все наши старания будут сведены к нулю. Но в честности Боннера я не сомневаюсь. Не думаю, чтобы он был каким-то образом связан с наркобизнесом.

— Я абсолютно уверен, что не связан, — согласился Доллинджер. — Он редко берется за уголовные дела. Сфера его интересов — недвижимость и промышленные корпорации. Почему Полячек выбрал именно его?

— Возможно, по той причине, которую он назвал, — высказал свое предположение Карл. — Он знает, что Боннер даст ему толковый совет.

— Тогда пусть звонит Боннеру, — сказал прокурор.

Однако, когда мы вернулись к его камере, Бенни Полячек выдвинул новое условие: никто не должен слышать, о чём он будет говорить с адвокатом. Он потребовал, чтобы ему разрешили звонить из телефона-автомата, потому что только в этом случае он может быть уверен, что копы не подслушают его разговор.

— Я имею право на конфиденциальную беседу, — заявил он. — В противном случае от сделки я отказываюсь.

Прокурор кивнул, и я сказал:

— Автомат — в приемной управления, Бенни. Он тебя устроит?

Бенни Полячек сказал, автомат его вполне устроит.

III

Уладив необходимые формальности, требовавшиеся для освобождения Полячека из камеры, мы вместе с ним поднялись на первый этаж. Телефонная кабина находилась в дальнем углу приемной. Доллинджер начал перелистывать страницы справочника, отыскивая номер Мартина Боннера. Потом, войдя в кабину, опустил в прорезь десять центов и принялся крутить циферблат.

Мы стояли возле открытой двери кабины и слышали, как прокурор попросил пригласить к телефону адвоката Боннера.

Через несколько секунд он сказал:

— Марти? Тебя беспокоит Норм Доллинджер. Ты случайно не знаком с Бенджамином Полячеком? — Наступило молчание, потом он сказал: — Я так и думал. Он не относится к категории твоих клиентов. Вчера его задержала полиция за незаконную торговлю героином. Так, мелочевка. Мы предложили ему заключить с нами сделку, но он желает сначала посоветоваться с адвокатом и почему-то выбрал тебя.

Буду признателен, если ты переговоришь с ним по телефону. У тебя это отнимет две-три минуты. — После очередной паузы Доллинджер сказал: — Да, он здесь. Передаю ему трубку. — Он вышел, уступая место Полячеку.

— Вы не могли бы отойти к тому столу, чтобы я вас видел? — обратился к нам Бенни.

Презрительно передернув плечами, Доллинджер отошел к столу. Мы с Карлом последовали за ним.

От Полячека, с которого мы не спускали глаз, нас отделяло около двадцати футов.

Полячек тоже наблюдал за нами. Мы видели, как шевелятся его губы, но слов разобрать не могли. Потом он замолчал и только слушал, время от времени кивая. Раз или два его губы шевельнулись — видимо, он комментировал услышанное.

Неожиданно он громко крикнул:

— Алло! Алло! — и начал трясти крючок, на который вешают трубку. Потом высунул голову из кабинки:

— Нас прервали. У вас не найдется ещё монетки?

Мы начали рыться в карманах, и первым достал монету я. К кабинке я подошел вместе с Доллинджером.

Когда я передавал Полячеку десять центов, он попросил прокурора:

— Мистер Доллинджер, повторите, пожалуйста, номер.

— Семьсот тридцать два сорок один, — сказал тот.

Полячек опустил монету и жестом попросил нас удалиться. Мы отошли, наблюдая, как он снова набрал номер, после чего начал негромко говорить в трубку. Разговор продолжался добрых пять минут.

Выйдя из кабинки и подойдя к нашему столу, он сказал:

— Ваша взяла. Давайте найдем уголок потише и там всё обсудим.

— Тебе же говорили, что любой толковый адвокат посоветует принять наше предложение, сказал Карл.

Полячек ухмыльнулся:

— Я понимал, что посоветует. Но мне хотелось знать, какие я могу выставить условия. Можем ли мы составить письменный договор, где я изложу свои обязательства, а вы подтвердите, что не станете выдвигать обвинений против меня. Но Боннер сказал, чтобы я не испытывал ваше терпение. Сказал, что никакого документа вы не подпишете, но ваше слово надежное. В общем, для меня его совета достаточно.

Прокурор холодно посмотрел на него:

— Ты ожидал, что я заключу письменное соглашение с преступником?

— Почему не попробовать? Боннер сказал, правда, что вы придете в ярость от одного намека на подобную возможность. Так, где мы приземлимся?

Мы отвели его наверх, в дежурку. Он не спешил. С комфортом устроившись в кресле, достал сигарету и закурил. Потом сказал:

— От фамилии оптовика вам станет дурно. Покрепче затяните страховочные ремни.

— Говори! — нетерпеливо сказал Доллинджер.

— Гуди Уайт.

Мы все с изумлением уставились на него.

— Гуди Уайт? — повторил Доллинджер. Было видно, что он не в состоянии поверить услышанному.

— Да.

Гуди Уайт был членом городского совета от двенадцатого округа. Меня не удивило, что он причастен к рэкету, поскольку многие политиканы Сент-Сесилии не брезговали связями с подозрительными личностями. Удивило меня лишь то, что этим рэкетом была подпольная торговля наркотиками.

Нельзя сказать, что Сент-Сесилия — город целиком во власти криминального синдиката в том смысле, что преступники регулярно платят отцам города, обеспечивая собственную неприкосновенность. Однако в этом городе существует четко обозначенная политическая иерархия, сильно смахивающая на феодальную.

Самую верхнюю ступеньку лестницы занимает администрация города и округа — две части одной машины, обладающие диктаторскими полномочиями и контролирующие целую армию более мелких чиновников, чья значимость определяется количеством поданных за них голосов. Такие, как Гуди Уайт, вносят в копилку своей партии голоса немногочисленных избирателей, компактно проживающих в их районе или лично с ними знакомых. За другими стоят целые округа или даже несколько округов. Но и крупные воротилы, и мелкая сошка следуют в своей деятельности правилам игры феодального княжества — клянутся в верности вышестоящим, но сохраняют изрядную долю независимости. До тех пор, пока они не выходят за установленные для них рамки, власти смотрят сквозь пальцы на их проделки.

Рамки эти соблюдаются достаточно строго. Мелкий босс типа Гуди Уайта практически ничем не рискует, заправляя игорным бизнесом, организуя подпольные лотереи или поставляя клиентам проституток, до тех пор, пока продолжает вносить голоса в партийную копилку.

Он никому не платит за протекцию, но если какой-нибудь наивный коп попробует вмешаться в его дела, его несомненно вызовут на ковер к комиссару полиции лысому Мейсону — ставленнику политических боссов победившей партии, — и тот прикажет неразумному стражу закона прекратить травлю его политических единомышленников.

Упорствующих переводят на должность рядовых патрульных, днем и ночью топчущих тротуар.

Два вида рэкета исключались полностью — убийство и торговля наркотиками. Отцы города справедливо полагали, что терпение горожан может лопнуть, если к пышному букету правонарушений прибавятся два наиболее отвратительных. Никто, какой бы вес в политических сферах ни имел, не уходил от ответственности, если оказывался замешан в убийстве или наркобизнесе в славной Сент-Сесилии.

Вот почему я удивился, услышав имя Гуди Уайта. Если Полячек сказал правду, Гуди рисковал быть выброшенным за борт политической машины.

Норман Доллинджер сказал:

— Можешь доказать?

— Я поднесу вам улики на блюдечке.

Я заметил довольный взгляд прокурора. Странно, подумал я, что он радуется грехопадению товарища по партии. Потом, однако, я вспомнил, что во время последних выборов Гуди Уайт уговаривал партийных боссов согласиться с другой кандидатурой на пост окружного прокурора. Иными словами, несмотря на членство в одной партии, в личном плане отношения между ними были далеко не дружескими. Гуди Уайт был владельцем кегельбана, ресторана и коктейль-холла.

Доллинджер спросил:

— Каким образом Уайт снабжает вас, толкачей, героином? Он сам продает наркотики?

— Сам лично.

— Расскажи подробней, как это делается.

— Когда мне надо приобрести очередную партию товара, я звоню ему, договариваюсь о времени, и Гуди встречает меня, сидя за стойкой администратора кегельбана. Мы вместе проходим к витрине, где выставлены образцы товаров, интересующих любителей этой игры: шары и мешочки, ботинки и перчатки, кремы для чистки шаров и тому подобное. Я делаю вид, что хочу купить какую-то мелочь, обычно тюбик крема. У Гуди наркотик уже приготовлен, положен в конверт, и, когда он опускает в бумажный пакет тюбик, вместе с ним оказывается и героин. Я плачу ему крупными купюрами плюс один доллар. Купюры он кладет себе в карман, а стоимость тюбика пробивает в кассовом аппарате и дает мне сдачу с доллара. Все делается тихо и незаметно.

— Сколько ты обычно покупаешь? — поинтересовался я.

— Унцию. Моим клиентам этого хватает на пару недель.

Я произвел в уме нехитрый арифметический подсчет. В каждой унции содержится четыреста восемьдесят зерен героина, но Полячек бессовестно обманывает своих клиентов и к одному зерну героина подкладывает девять зерен сахарной пудры. При стоимости одной дозы три с полтиной он каждые две недели продает отравы на тысячу шестьсот восемьдесят баксов.

— Сколько берет Гуди за унцию чистого героина?

— Четыреста восемьдесят долларов.

Таким образом, его навар составляет шестьсот долларов в неделю, что примерно в шесть раз превышает мое жалование.